Володарский Э. Долги наши: Пьеса

Заполярье. Почтовое отделение. Здесь собралась почти вся бригада Крутова. Толик сидит на лавке у двери и лениво пощипывает струны гитары, тихонько напевает:

На тундре у нас ледоход, ледолом,
По тундре седой мы идем за теплом,
За белым металлом, за синим углем...

Григорий сидит за столиком у окна и листает старый «Крокодил». На носу у него очки, одет в новенький пиджак, белую рубашку с галстуком. Время от времени он весело хмыкает, качает головой. Алексей стоит у окошка и заполняет бланк на отправление денег.

Телеграфистка. Алло! Алло! Салехард! Это кто? Люся, ты? (Выглядывает из окошка, кричит). Перестаньте петь! И так ничего не слышно!

Алексей (телеграфистке). Вот, девушка, заполнил. Телеграфом быстро дойдут?

Телеграфистка. У нас все быстро доходит! Перестаньте петь, кому говорю.

Толик. Уже перестал. (Закидывает гитару за спину. Обращается к Алексею). Все не отсылай. Для души оставь!

Григорий (весело). Во, видали! Один американец железо жрет. Ей-богу. Начал с болтов и гаек, дошел до листового покрытия. За год обещал всю машину сожрать!

Толик. Как же он карданный вал жевать будет? А аккумулятор? Там же кислота! От нее кирзовый сапог разъедает, не то что брюхо!

Толик. Написать все что хочешь можно! Вот что, братцы, мы идем в ресторан или нет?! Мне получка карман жжет!

Григорий. Аты отправь ее кому-нибудь... Бери пример с Алеши.

Григорий. Как же мы без Крутова пойдем? Договорились.

Толик. Дался вам Крутов! Раз на охоту пошел, его до утра не дождешься!

Телеграфистка. Алло! Салехард? Люся, еще одну телеграмму прими. Да, опять поздравительная. До праздника еще две недели, а они уже поздравляют!

В углу на лавке сидит еще один человек — парень лет тридцати. Сидит, вытянув ноги в резиновых сапогах-ботфортах, надвинув кепку на самые глаза. Между колен у него зажато двуствольное ружье. А перед парнем приплясывает ненец в куртке из оленьей кожи.

Ненец. Товарис, будь хоросим целовеком... Продай, а? (Хочет взять ружье).

Парень (не снимая с лица кепки). Не трожь...

Ненец. Товарис, оцень тебя просу! (Сует ему деньги). Позалуйста, возьми, товарис. Такой рузье нигде не купис! Куропатка бить иада, волка бить нада! В тундре без холосего рузья савсем плоха!

На почту все это время заходят и выходят люди — буровики, геологи, жители поселка. У окошка с надгшсью «Продажа билетов на пароход» образовалась очередь.

Алексей (по-прежнему не отстает от телеграфистки). Девушка, милая, спросите еще раз, а? Может, телеграмма Ё Салехарде завалялась!

Телеграфистка (раздраженно). У нас ничего не заваливается!

Толик (направляется к двери). Все, братцы! У меня нервы не железные.

Толи к. Не могу! Душа горит! Не могу я ждать, когда получка в кармане! Я не для того два месяца в тундре комаров кормил! Я по цивильной жизни стосковался! Желаю зрелищ и вина!

Ненец. Товарис, дорогой, оцень просу, позалуйста, позалей целовека! Возьми деньги!

Алексей (телеграфистке). Девушка, она у меня уже неделю назад родить должна была, и до сих пор — ни строчки!

Телеграфистка (весело). А вы откуда знаете, что неделю назад?

Григорий (со смехом). Счетовод! Тут, брат, раз на раз не приходится! Меня мать на свет семимесячного произвела!

Григорий. А бывает, по десять месяцев носят.

Григорий. Ты с мое поживи. Бывает, Алеша, человек родился — и через три дня уже разговаривает.

Все, кроме ненца и парня с ружьем, смеются.

Григорий. Это смотря какая мамаша. А то уже не выпить, а похмелиться просит!

Ненец (парню). Товарис, уступи! Копейки больсе нету!

Григорий. Эй, слышь, как тебя? Продай ружье человеку!

Толнк подходит к парню, берется за ружье.

Толи к. Не пугай, тут все свои. Дай поглядеть.

Неожиданно дверь на почту открывается, и входит Крутов. Все замолкают. Одет во французскую тельняшку и мокрую робу. Сапоги тоже мокрые. В руке — двустволка и пустой ягдташ. Крутов мрачен.

Толик (радостно). Иван Васильевич, по вас общество соскучилось! Ждем не дождемся!

Григорий (удивленно). Гляди-ка, пустой пришел! Ии одной утки!

Толик (направляясь к двери). Ну, пошли, что ли? А то ресторан закроют!

Алексей (телеграфистке). Ладно, девушка, я к вам попозже загляну!

Крутов молча садится на лавке рядом с парнем, некоторое время молчит, глядя в пол.

Крутов. Н-да-а... Жизнь прошла как на корабле: и тошнит, и податься некуда...

Крутов. Ничего не случилось... деревню вспомнил...

Крутов. Э-эх, дуралей... Какую... родную деревню, вот какую...

Ненец (все так же топчется перед парнем). Товарис, будь хоросим целовеком, продай рузье.

Кассирша, продающая билеты на пароход, захлопывает окошко.

Кассирша. Все, граждане, на сегодня билетов нету! Толи к. Ну вот, столько ждали...

Ненец. Товарис, а товарис... Унты отдам, куртку отдам...

Крутов (резко обрывает его). Кончай канючить! Голова болит!

Толик (негромко, ненцу). Топай домой, мужик! Все равно не сторгуешься!

Парень (из-под кепки). Я сказал — две сотни на бочку.

Крутов (молча протягивает руку к ружью). Ну-ка...

Парень приподнимает с лица кепку, хочет что-то сказать, но, увидев Крутова, молча отпускает ружье.

Ненец (обращаясь к Крутову). Сто пятьдесят рублей даю — не берет! (Парню). Через месяц из тундры приду— остальное адам.

Крутов молча достает из заднего кармана деньги, отсчитывает.

Алексей. Зря, Иван, обидишь ненца. У тебя ведь есть ружье.

Крутов. Обойдемся без адвокатов. У меня палка, а не ружье. А это произведение искусства.

Ненец (робко берется за ружье, просит). Не надо, слюсай! Мне очень нада!

Крутов (протягивает парню деньги). Где чехол?

Парень (не считая, сминает деньги широченной рукой, достает из-за спины чехол). Вот это я понимаю, это по-нашему...

Ненец (горестно качает головой). Ай, злой целовек! Ай, нехоросый целовек! Зацем так сделал?!

Крутов (неожиданно улыбается, весело смотрит на Толика). Ну что, совсем скисли?! Пошли приобретение обмоем? (Алексею). Накропал письмо, профессор?

Толик. От таких слов, Иван Васильевич, теплее на душе становится. (Хлопает ненца по плечу). Не горюй, чувак, в магазине ружей навалом!

Вся компания вываливается из почты. Толик на ходу пощипывает струны гитары, поет:

Я женщин не бил до семнадцати лет,
В семнадцать ударил впервые.
С тех пор на меня просто удержу нет,
Налево-направо я им раздаю чаевые!

На почте остаются только ненец, кассирша и телеграфистка. Ненец качает головой, в глазах у него стоят слезы.

Ненец. Ай, злой целовек! Нехоросый целовек!

Картина вторая

Зал ресторана. Две огромные картины в позолоченных рамах: «Опять двойка» Решетникова и «Когда это кончится» Архипова. Большущие кадки с фикусами. Буфетная стойка, за стойкой — буфетчица Тоня. В зале почти все столики заняты. Посетители в основном одеты в свитера, тельняшки, брезентовые робы, кожаные куртки. В зале появляются Крутов, Алексей, Толик и Григорий. Толик продолжает наигрывать на гитаре. Люди, сидящие за столиками, оживленно приветствуют Крутова и компанию.

Крутов. Мерси боку, дорогие граждане, мерси боку! (Галантно раскланивается).

Толик (неприступно). У вас своя компания — у нас своя...

Официантка (радостно). Иван Васильевич, где сядете?

Летчик (он за столиком один, машет рукой). Иван, давай ко мне!

Официантка кидается к столику, тут же меняет старую скатерть на свежую.

Официантка. Что заказывать будем, Иван Васильевич?

Крутов. Как всегда! Все меню! (Проходя мимо другого столика, задерживается, наклоняется к компании сидящих людей, начинает что-то вполголоса рассказывать.)

Через секунду слышен хохот.

Летчик достает из чехла ружье, с восхищением рассматривает его.

Летчик (одет в кожаную куртку с золотой птичкой на рукаве). Продай ружье, Иван. Двести пятьдесят рублей дам!

Крутов (забирая ружье). Я не спекулянт. Я сам, брат, красивые вещи люблю.

Крутов. И так в житухе моей ничего хорошего не было...

Алексей. Это как — ничего хорошего не было? Ну, ты даешь. Друзья были?

Крутов (нехотя). Ну, были... был один... Э-э, что тут вспоминать! Вот выйду на пенсию, заведу собаку, буду с ней по вечерам беседы беседовать.

Алексей. А на что собаку? На что беседовать? Ты же всегда говоришь — одному прожить легче.

Крутов (словно нехотя). Да. Не очень давно. Последний раз в сорок четвертом на побывку после ранения приезжал...

Толик (изумленно). Фью-ить! Вот это да! Почти тридцать лет назад. История!

Алексей. Письма-то пишешь, Иван? ш Крутов. Отродясь не писал! И хватит об этом! Что это вас любопытство распирает?!

Григорий. Я тоже писем не люблю. После работы рука авторучку не держит. Такие каракули вывожу — сам разобрать не могу.

Подходит официантка с подносом.

Григорий (Поднимая рюмку). Чтоб легче работалось!

Толик. С этой работой всю гулянку запустили!

Григорий. ГГэ-эх! Скорей бы ночь прошла и снова на работу!

Все смеются.

Крутов (Алексею). Ну что, родила твоя мадам?

Алексей. Нет, девочку. И чтоб обязательно на жену была похожа!

Крутов (с усмешкой). Что-то ты чересчур жену любишь. Смотри, сядет на шею.

Толи к. Прихожу я раз домой — здрасьте! А с женой лежит другой — до свидания!

Все опять смеются. Только Крутов хмурится.

Крутов. А вот похабщину нести необязательно.

Крутов. Ох, Гриша... С глазами что-то... Сегодня с двадцати метров в утку промазал... А ведь раньше с сорока дуплетом укладывал, помнишь? Звонок прозвенел, Гриша... первый звонок.

Григорий. Ну, брось, Ваня, глупости это. Морская кость не стареет.

Алексей. Стареть... Когда один, стареть страшно...

Крутов (вдруг со злобой). А ты старел? Философ! В старики сразу Крутова записал! (Поворачивается к Толику). Ну-ка, Толя, сделай!

Толик снимает висящую на стуле гитару, лихо перебирает струны. Звучит быстрая мелодия «барыни». Крутов поднимается из-за стола и начинает плясать. Пляшет он тяжело, но мастерски. Почти весь ресторан начинает хлопать в ладоши. Толик поет куплеты. Крутов пляшет. И только вошедший в ресторан ненец со злобой смотрит на Крутова, качает головой.

Ненец. Ай, злой целовек! Ай, нехоросый целовек!

С последним аккордом Крутов плюхается на стул, вытирает пот с лица.

Алексей (улыбается). Ну, ты даешь, дядя Ваня... Толик. Выпьем! Чтоб, когда нам будет плохо, нам было как сейчас.

Буфетчица Тоня поставила на проигрыватель пластинку. Известная мелодия «На Безымянной высоте».

Григорий. Эх, Ваня, у тебя на душе повеселело — и все сразу хорошо! И что ты за человек такой!

Григорий (к Алексею). Алеша, инженер ты наш драгоценный, опять категорию грунтов занизили? Алексей. Занизили. По супеси и по галечнику. Григорий. Интересно получается: план новый, а категории занижают. Нет, милок, ты заплати мне, я и поработаю с огоньком!

Григорий. Молод ты еще нас учить... С наше поживи.

Алексей. Ты сам себя записал. Когда сказать нечего, все так: «С мое поживи...»

Григорий. Я старый волк, все видел. Пока ты нужен, тебе в ножки кланяются, а как прошла в тебе нужда...

Алексей (перебивая). Врешь, Григорий Архипыч, кроме всего прочего, законы советские есть.

Григорий. Будто бы их всегда соблюдают, эти законы!

Алексей. Так вот когда их не соблюдают, ты иди и добивайся, чтоб их соблюдали. А нечего в ресторанах слюной брызгать.

Григорий. Эх, милаша, выучился ты на собраниях языком молоть.

Алексей. Во-во, вам бы выучиться не мешало. А то вы с Крутовым...

Алексей. А то! Все, как волки, в одиночку прожить хотите!

Крутов (тяжело). Ты, салага, хоть знаешь, что такое в одиночку жить?

Крутов. У тебя душа когда-нибудь болела? Или ты здоров на все сто процентов?!

Летчик (примирительно). Кончайте ругаться, ребята!

Крутов. Чего там ругаться? Ну вас к черту! Уеду я отсюда! Совсем уеду! Сердце чует. (Постучал себя в грудь). Вот вдруг настанет такой момент — только меня вы и видели! (Поднимается, медленно идет между столиков).

И опять со всех сторон его зовут присесть. У стойки, где работает буфетчица Тоня, Крутов задерживается.

Крутов. Бонжур, мадам! Как живется-можется?

Тоня (улыбаясь). Бонжур, бонжур! Давно вас не было!

Крутов. Работал! Бурили в тундре. Ты когда работать кончаешь?

Крутов. Да так... За здоровье твоего бывшего мужа хотел выпить, а потом передумал...

Тоня. Он и без вас за свое здоровье выпьет. Глотка луженая!

Крутов. Н-да-а... а вон ту пластиночку еще раз поставить можно?

Крутов. Ну, эту... «Нас оставалось только трое из восемнадцати ребят...»

Тоня отыскивает в груде пластинок нужную, ставит на проигрыватель. Раздается мелодия песни, голос певца:

Мне часто снятся те ребята,
Друзья моих военных дней...

Крутов (Слушает, потом говорит). Мне тоже снятся. Я, мадемуазель, на подводной лодке подрывался. Всем хана, один я уцелел.

Подбегает официантка.

Официантка (торопливо говорит). Тонечка, на третий столик четыреста коньяку, два шашлыка, две оленины.

Тоня выбивает чеки. Официантка убегает.

Тоня. Спасибо. Меня от провожатых с души воротит.

Тоня. Шли бы вы отсюда, Иван Васильевич, мешаете.

Крутов. Ты не обижайся, я тебя обидеть не хотел... когда про мужа сказал...

Тоня. И на том спасибо. И что вы тут стали? Сколько раз в ресторан приходили, здравствуй — до свидания! А теперь вдруг на душевные разговоры потянуло...

Крутов. Раньше не замечал, а теперь вот заметил, в жизни по-всякому бывает... У меня сегодня, Тоня, какая-то чудная мысль в душу засела... Старею, что ли?

Тоня (с улыбкой). Все бы так старели. Вас из пушки не убьешь.

Крутов (тоже улыбнувшись). Тебе уехать отсюда не хочется?

Крутов. Если б знал... Новые места, новые люди... все как-то легче...

Крутов. От самого себя, наверное... (Поворачивается, вразвалку идет к своему столику. Видит сидящего у кадки с фикусом ненца, который торговал ружье.)

И ненец замечает его, сжимает кулаки.

Ненец. Нехоросо! Злой целовек! Нехоросый целовек!

Крутов проходит мимо него, садится за свой столик.

Григорий (ехидно). Седина в бороду — бес в ребро. Крутов. Седина бобра не портит.

Алексей. Ему сегодня не до нас. У него философское настроение.

Крутов. Не тебе знать, какое у меня настроение! (Опять оглядывает зал, снова видит ненца, сидящего у кадки с фикусом. Вдруг берет со стула ружье и направляется к ненцу.)

Ненец (видя подходящего Крутова). Нехоросо! Нецестно!

Крутов (широким жестоль протягивает ненцу ружье). На, владей! (Ненец ничего не понимает, смотрит то на ружье, то на Крутова.) Бери, лопух! А то передумаю!

Ненец вдруг широко улыбается, лезет за пазуху за деньгами, что-то говорит на своем языке. Крутов брякает ружьем об стол и идет к своему столику. Ненец бросается за ним, продолжает что-то говорить.

Крутов (Садится за стол.) Отстань же, ну! (Ненец пытается всучить ему деньги). Да отстань же! Подарил я тебе! Понимаешь, подарил! Толик, объясни ему, Христа ради!

Толик (поднимается из-за стола, берет ненца за плечи). Неужели не ясно? Подарил тебе, чего еще надо? Опять, что ль, недоволен?

Ненец кивает и, счастливо улыбаясь, идет к выходу.

Летчик. Сумасшедший ты мужик, Крутов! Григорий. Ну, ты даешь, Ваня! Двести целковых на ветер выбросил!

Крутов. Почему на ветер? Человеку подарок сделал!

Официантка (останавливается посреди зала, стучит в поднос). Граждане, пора закругляться! Закрываем!

Посетители начинают расходиться. Зал пустеет.

Толик. Махнем-ка в кино, а? А потом на танцы!

Григорий. Старый я по танцам шлындать. Домой пора. Послезавтра в тундру вылетать!

Летчик, Григорий и Толик поднимаются, прощаются и уходят.

Толик (на ходу говорит Григорию). Ну, пойдем в кино, а? «Любовь и слезы»! Сильнейшее кинцо! Так все красиво, культурно. Бабы какие — закачаешься! А целуются как, дядя Гриша! И люди такие благородные, такие на них шмотки!

Алексей (проходя мимо стойки, где Тоня подсчитывает выручку, вдруг наклоняется, доверительно спрашивает). Вы не знаете, кого Крутов ждать остался?

Картина третья

Дом Тони. Нельзя сказать, что Тоня живет бедно. Нет, маленькие комнатки чистые и опрятные, везде кружевные салфеточки, над кроватью коврик с белыми лебедями, открытки знаменитых артистов в самодельных резных рамочках, на комоде пара резиновых калошек (на счастье) и шесть беленьких слоников с победно задранными кверху хоботками (тоже на счастье). Все вроде как надо. И все же чувствуется по всей обстановке, что счастья в этом доме мало. На всем лежит печать одиночества. Крутов вслед за Тоней входит в первую комнату дома, останавливается.

Крутов. Пять минут... чайком погреюсь — и амба. А то ведь и пойти некуда, ребята давно дрыхнут. (Оглядывает комнату). Н-да, скромная каюта...

Крутов. В общежитии бывало и похуже... Мне вообще редко хорошо бывало. А работать всегда любил, про уют как-то не думал... Но, между прочим, видел такие хоромы... Князья там обитали, всякие бароны и графы... И давно ты здесь живешь?

Тоня. Десять лет скоро. (Собирает со стола грязную посуду). Ты вправду чаю хочешь?

Крутов. А ты не веришь? Я люблю чай хороший... Душу согревает.

Тоня. Да уж получше водки. Пьешь много. Вредно так много пить. (Достает из застекленного буфета посуду, ставит на стол).

Крутов. А что в нашей жизни не вредно? Послезавтра на вертолет — ив тундру, работать! И что за жизнь? Сколько себя помню — все работаю!

Крутов. Не тяжелее, чем другим. А ты откуда родом, Антонина?

Тоня. Из Брянска. (Расставляет на столе нехитрую снедь, устало садится на табурет напротив Крутова.)

Крутов. Значит, из самой коренной России будешь?

Тоня (задумчиво). Значит, из самой коренной.

Крутов (весело). А ниоткуда! Слыхала, кино такое шло: «Человек ниоткуда». Вот и я такой.

Крутов. Родина? Орловский я. Там, поди, ни одна собака теперь не вспомнит. Нету родины. Забыл, как деревня моя выглядит. Двадцать пять годов по Северу мотаюсь. Тебя муж бросил, что ли?

Крутов. Бывает... Характерами, что ли, не сошлись?

Тоня. Не знаю. Взял да и бросил. Без двух месяцев три года.

Крутов (с усмешкой). Ишь ты, месяцы считаешь.

Тоня (с вызовом и гневом). Никогда! Встречу—в рожу плюну! Он скрылся, чтоб алиментов не платить. И не надо! Без него управлюсь!

Крутов. Да ты не расстраивайся. Тут дело такое: не знаешь, где найдешь, где потеряешь. Я вот, между прочим, так и не женился ни разу.

Крутов. Иногда тянет. Но как подумаю, какое это хлопотное дело, сразу охота пропадает. Да и старый я уже.

Тоня. Значит, не очень тянет. (Опять улыбается). А я сейчас вспомнила, как ты весной в ресторане очень бузил. Деньги швырял! (Засмеялась.) А мне портсигар с зажигалкой подарил. Не помнишь?

Тоня встает и уходит в другую комнату и через несколько секунд возвращается, неся в руке инкрустированный портсигар.

Тоня. Красивый. (Протягивает ему портоигар-зажигалку.) Забери, я не курю.

Крутов. Ну, теперь трезвый дарю. (Поднимается, обнимает ее за плечи, осторожно притягивает к себе). У меня ведь нет никого, вот и дарю всем. А ты, значит, меня вспоминала?

Неожиданно на пороге появляется сонный мальчишка, внимательно и серьезно смотрит на Крутова.

Тоня быстро высвобождается из рук Крутова, суетливо хватает сумочку, долго копается в ней.

Тоня. Юрочка, я тебе шоколадку принесла. Крутов (галантно раскланявшись). Прошу к столу, джентльмен!

Тоня протягивает сыну шоколадку. Тот забирает ее, говорит «спасибо» и идет к столу. Рассматривает портсигар.

Юрка открывает портсигар, рассматривает его.

Крутов. Остатки былой роскоши. В Токио купил.

Крутов. Где я только не был. (Обращается к Юрке). Сколько ж тебе лет, джентльмен?

Юрка (продолжая рассматривать портсигар). Одиннадцать.

Крутов. Ну, скоро моряком будешь! (Смотрит на Тоню). Я эту зажигалку чуть под Иисусом Христом не потерял.

Крутов. В Рио-де-Жанейро над городом стоит большая статуя Иисуса Христа. И вот когда мы в порт пришли, договорились с ребятами выпить под этой статуей. Блажь в голову взбрела, а все ж пошли и выпили. И там я зажигалку потерял. Темнеть стало, увольнительная кончается, а я все на четвереньках ползаю и зажигалку ищу. Ребята меня проклинают, на корабль тащат, а я уперся — и ни в какую! И нашел, а?! Вот ведь чушь какая!

Юрка (шлепает босыми ногами в другую комнату, забрав со стола шоколад и портсигар-зажигалку. На пороге оборачивается). Я спать пошел.

Юрка. Я ел. (Смотрит на Крутова). Ты у нас спать останешься?

Крутов (несколько растерянно). Да вроде этого. Ты не возражаешь?

Юрка. Мне-то что! Только ты здесь, на раскладушке, спи.

Юрка. А то у нас тут прошлым месяцем с мамкой один дяденька ночевал, так она потом целую неделю плакала.

Тоня (вздрогнула, опустила голову, зачем-то стала двигать по столу тарелки. Глухо, не поднимая головы). Иди, Юрик... спи... (Выходит вслед за сыном в другую комнату.)

Крутов остается один. Медленно прохаживается по комнате, раз-’ гдядывает слоников и резиновые калошки. Появляется Тоня. В руках у нее раскладушка, одеяло. Она начинает ставить раскладушку.

Крутов. Да ладно, это я сам умею. (Тоня не отвечает). Может, мне лучше пойти на хауз?

Крутов (со вздохом). Да нет, пожалуй, останусь. Далеко до базы тащиться.

Тоня уходит. Крутов еще некоторое время сидит за столом, прислушивается к тишине, потом, одетый, ложится на раскладушку, курит, пуская дым в потолок.

Крутов (Зовет приглушенным голосом.) Тоня! Тоня!

Никто не отвечает.

Тоня (появляется в дверях). Тише, Юрку разбудишь.

Крутов (продолжает лежать). Посидела бы... поговорили... Что-то меня нынче на разговоры тянет...

Тоня. Завтра на работу ни свет ни заря. (Медленно приближается к раскладушке). Ну зачем ты пришел, а? Зачем остался? Делать тебе нечего?

Крутов. Сядь лучше. (Тоня садится на краешек раскладушки). Делать, говоришь, нечего? Эх, Тоня, Тоня, сегодня с двадцати метров по утке промазал! Амба, к финишу подошла житуха! Удалась не удалась, а уж не переделать. И винить вроде некого, самого себя, что ли? А за что себя? Работал как лошадь. За селедкой по Атлантике гонялся... воевал... потом опять работал. Вроде все как надо... А сегодня вдруг в душе закололо. Людям вон дома родные снятся, Алешка мается, ждет, когда жена родит, а мне — ничего...

Тоня (участливо). Эх ты, мячик футбольный... Что ж ты-то после войны домой не поехал?

Крутов (задумавшись). Я-то... Вот сегодня я одну историю вспомнил... Как в утку промахнулся, шел в поселок и вдруг вспомнил. Давняя история. Я уж думал, что и забыл вовсе, да, видно, такое не забывается. В сорок третьем в Баренцевом море немец нашу подлодку глубинными бомбами накрыл. Почти все погибли. Трое всплыли, и остались на лодке я и старпом. И один спасательный аппарат на двоих. Вот старпом мне и говорит: «Бери и всплывай». Я отказываюсь. Подыхать — так вместе. А он мне: «Бери, салага, у тебя вся жизнь впереди, а я уж свое прожил, мне немного осталось. Бери аппарат. И за себя поживи, и за меня...» Ну, я аппарат взял и всплыл... (Помолчал, затягиваясь папиросой). И вот, Тоня, война кончилась, люди — по домам, а мне еще пожить захотелось, земной шар объехать. Чтоб на полную катушку! И за себя, и за того старпома! И закрутило меня, двадцать пять лет опомниться не мог...

Крутов (со вздохом). Вот только сегодня про дом родной и вспомнил...

Тоня (протягивает руку, гладит его по плечу).

Крутов ловит ее руку, притягивает Тоню к себе, обнимает, целует в волосы, щеку.

Тоня. Не надо, Ваня... Господи, все вы одинаковые...

Тоня (сама наклоняется, сама целует его в губы). Не обижайся, Ваня. Я про тебя давно думаю... а ты както сразу налетел... и не поймешь — в шутку ты или всерьез...

В соседней комнате слышится шум. Тоня вскидывает голову, напряженно прислушивается.

Тоня. Наверное, Юрка проснулся... все отца дожидается...

Крутов (усмехнувшись). Ты так дрожишь, будто в первый раз мужика в дом привела.

Тоня (опять смотрит на него). Тебе все время обидеть кого-нибудь хочется.

Крутов. Бывает, хочется... Слушай, что ж ты — на таком месте работаешь, а живешь... как уборщица...

Тоня (гордо). Меня начальство за честность уважает.

Крутов. Что? (Приподнимается на раскладушке и вдруг начинает хохотать.)

Тоня. Тише... Пожалуйста, тише, Юрку разбудишь!

Крутов (смеется все громче и громче). Ох-хо, уморила... О-ой, не могу... Ува-жа-ет!

И вдруг Тоня хлещет его по лицу. Раз, другой! По щекам, по глазам. Тяжелые пощечины сыплются градом.

Крутов (Хватает ее за рукикрепко сжимает.) Ты что, рехнулась?

Тоня (со злостью, задыхаясь). Вон! Вон уходи, слышишь?!

Из соседней комнаты слышится голос Юрки: «Мама!» Тоня замирает, спрашивает испуганно: «Что, Юрик?» Ответа нет. И Тоня вдруг, как подломленная, падает на грудь Крутову и тихо плачет. Крутов растерянно гладит ее по волосам, плечам.

Тоня (давясь слезами). Тоска гложет... Заработок есть, все, кажется, неплохо... А вот тут гложет, Ванечка.

Тоня. Все думается, человек хороший встретился. (Плачет, задыхается). А он утром встанет — и был таков. Поплачу-поплачу да на работу побегу. А один так даже деньги оставил... В груди, в груди запеклось все...

Крутов отрывает Тоню от своей груди, начинает целовать в заплаканные глаза, пересохшие губы.

Тоня. Ты только не обещай мне ничего, золотых гор мне не сули. Ты понимаешь меня, Ванечка?

Крутов (продолжая целовать ее). А я вот посулю. Хочешь, вдвоем жить будем? И сына обижать не буду, я добрый...

Тоня. О-ох, дура я слабая. Ты-то вон какой здоровый.

Крутов. Какой здоровый? Так, видимость одна. Вот вернусь из тундры, сразу к тебе перееду. Хочешь? Мы с тобой расчудесно жить будем, вот увидишь... Ну, хочешь?

Тоня (улыбаясь, сквозь слезы). Не знаю, Ваня... Опять ты — в шутку или всерьез?

Крутов. Всерьез! (Загораясь еще больше). А хочешь, ко мне на родину махнем? У меня там матушка, дом! А места какие! Рыбалка, охота! Хозяйкой будешь, а?

Тоня. Шальной ты мужик, Ваня. Ведь ты и не знаешь меня совсем.

Крутов. Ты ж говоришь — давно про меня думаешь? Тоня. Ну, думаю... понравился ты мне...

Крутов. Продай его, к чертям собачьим! У нас получше дом будет, здоровенный, хоромы! Эх, Тоня, брошу я наконец якорь и заделаюсь хозяйственным семьянином. Еще пару пацанов мне родишь, вот и жизнь, глядишь, не зря прожил, а? Только сразу решать надо: отрезал — и баста, начал новую жизнь! Решили?

Тоня. Ох, Ваня, боюсь я тебя... подумать бы надо...

Крутов. Чего тут думать? Много думать вредно, голова заболит! Я сам себя иной раз побаиваюсь, Тоня. Только теперь — баста! Эх, недаром я на охоте родной дом вспомнил! Не зря мне в душе закололо! Хоть к концу жизни стану стоящим человеком. Можно, а? Ведь бывает так, а?

Картина четвертая

Комната в общежитии буровиков. Все обитатели общежития в сборе. Каждый сидит на своей кровати. Григорий и Толик наблюдают, как Иван Крутов собирает в рюкзак вещи. Швыряет трусы, майки, рубашки. Принимает их широкой рукой. Роется в шкафу. Толик тихонько перебирает струны гитары.

Григорий. Что стряслось-то, Иван? Скажи хоть.

Крутов молчит.

Толик. Приемник тоже забирайте, Иван Васильевич, вы покупали.

Крутов. Попридержи язык, разговорился что-то.

Григорий. Женишься, что ли? Так и скажи. На свадьбу подарков приготовим.

Григорий (повеселев). Это дело! Свадьбу отгрохаем!

Толик. Да уезжает он, вы что, не поняли? Совсем уезжает!

Крутов (резко). Рожи мне ваши осточертели!

Толик. Это чем же мы вам осточертели, Иван Васильевич?

Крутов. Осточертели — и баста! Собрание закрывается! (Швыряет в рюкзак пару рубах, мыльницу, полотенце).

Григорий. Значит, в тундру вылетаем без тебя?

Толик. Какая тундра? Кто нас без бурмастера в тундру пустит? Недели две тут кантоваться будем, пока по другим бригадам не рассуют... Плакали наши заработки!

Григорий (со вздохом). Все верно... В общем, крышка бригаде...

Крутов молчит.

Какая это такая женщина, что тебя приворожила?

Толик. Тонька-буфетчица. Она вчера расчет взяла, дом бросает. Мне официантки рассказали. Быстро они снюхались, р-раз и — в дамки!

Крутов (молча смотрит на Толика. После паузы). Ну-ка, ты, похабник, поди сюда.

В комнате становится тихо.

Григорий (неуверенно). Да не хотел он тебя обидеть, Ваня.

Толик (медленно поднимается, подходит к Крутову). Прости, Иван Васильевич, с языка сорвалось.

Крутов (повышая голос). Лучше выйди, слышишь?

Толик медленно выходит из комнаты.

Григорий. Да я не канючу! Я — старый волк, всякое видел, перебьюсь как-нибудь. Ты ребят пожалел бы. Привыкли друг к дружке, а теперь их по разным бригадам рассуют, разве это дело?

Открывается дверь, и в комнату вбегает разъяренный начальник партии. Он в мокром плаще с капюшоном, в заляпанных грязью сапогах.

Начальник (кричит). Где он?! Я его шаромыжника! (Увидев Крутова, останавливается, переводит дыхание. Показывает листок бумаги с несколькими строчками, спрашивает уже спокойно.) Что это?

Крутов. Сами, что ли, не видите? Заявление на расчет.

Начальник (обращаясь к Григорию). Он что, с перепою, что ли?

Крутов (раздраженно). Что вы, Георгий Федорыч, ваньку валяете? Там русским языком написано. В связи с переездом на новое место жительства...

Начальник (перебивает его). Тебе прямо сейчас переезжать приспичило?

Начальник (грохает кулаком по столу, кричит). Где я сейчас, в разгар сезона, найду бурового мастера?! (Показывает пальцем на Григория и вошедшего в комнату Толика). Ты о них подумал? Ты об их заработке подумал?!

Крутов. Они не дети, пусть сами о себе думают.

Толик (хмыкнув). Это точно! Зачем бригадиру про свою бригаду думать?

Начальник (все так же, горячась). Нет, ты мне скажи, где я найду сейчас бурового мастера, а?!

Крутов не отвечает.

Нет, ты отвечай! Что тебе в башку взбрело? Почему ты бросаешь экспедицию, бригаду, когда каждый день на счету, когда план горит, когда... (Замолкает, потом говорит удивленно). И что ты за человек такой, черт тебя разберет!

Толик (со значением). Он — Иван Васильевич Крутов!

Начальник (уже спокойно). Мало платим, что ли? Ты так и скажи. Прибавим. Я еще в самом начале сезона с начальником экспедиции разговаривал. Обещал прибавить.

Крутов (спокойно). Не в деньгах дело. Я за ними никогда не гнался.

Начальник (оглядываясь на ребят). Ребята, может, он с Алексеем поругался?

Крутов. Он еще салага, чтоб я с ним ругался.

Начальник (устало). То-то и оно! Восемь лет в экспедиции проработал, уважали тебя, премировали и — на тебе! Прямо нож в спину всадил, другого слова не подберешь! Ну, что там у тебя стряслось, а? Может, поправим, поможем, а, Крутов? Ну, что молчишь?

Толик. Да женится он!.. Бабу... то есть, извиняюсь, женщину нашел одинокую, решил жениться и уехать.

Начальник (совсем растерян). Ну, женись на здоровье. Поздравляю. Свадьбу сыграем, ссуду на обзаведение дадим. Зачем же уезжать-то?

Крутов (со злобой). Ну, хватит, развели свистопляску. Две недели отработаю и — баста! Я человек вольный! (Гордо вскидывает голову).

Начальник (совсем успокоившись, подписывает листок с заявлением). Ну, раз так, можешь и двух недель не отрабатывать, обойдемся, перетерпим.

Начальник (поднимаясь и направляясь к двери). К черту в зубы. Эх, Крутов, Крутов, не по-людски это, не по-товарищески! Когда-нибудь вспомнишь, да поздно будет.

Начальник выходит, захлопнув дверь. Немного погодя из комнаты выходит Толик. Остаются 1 ригорий и Крутов. Крутов усаживается за столик, раскладывает бритвенный прибор.

Григорий (со вздохом). Да все думаю, какой петух тебя клюнул. Сколько годов мы с тобой вместе? Вместе на Диксоне уговаривались зимовать, и вдруг — р-раз — и все поломал.

Крутов. Отвяжись, Григорий, без тебя дум хватает!

Григорий. Что там делать будешь, в деревне?

Григорий. Нет, ты скажи мне, к кому ты едешь туда?

Крутов (бреясь). Я сам себе нужен. Я, Гриша, на родине пожить хочу. Для себя пожить, понял? Сколько годов мотаюсь, жизнь прошла! А для кого?! Мозоли вот эти нарастил для кого?! Может, скажешь, работал плохо? Работы боялся?! Или деньги в кубышку складывал?!

Крутов. То-то! А теперь устал, надоело! Личной жизни захотелось, понятно?! Меня на.родную землю потянуло...

Крутов. Не тебе судить! На скбя оглянись, такой же!

Григорий. Эх-хе, Ваня, такой, да не такой! Ты не думай, что я уж такой пропащий... И что пиджак у меня один, тоже не гляди. У меня гордость есть, Ваня! Я один, потому как на войне все семейство сгинуло и податься мне отсюда некуда. Но уж если я пахать землю стану, то до самого гроба, я — такой... А вот ты сбежишь. И женщине этой горя наделаешь или кому другому. Я ведь тебя не первый год знаю.

Крутов (взорвавшись). Что ты про меня знаешь?! Что ты такое про меня знать можешь, пень волосатый! Я сам про себя не знаю, а он знает, Тимирязев! Давай проваливай, не мешай бриться!

Григорий (тяжело поднимается, идет к двери. На пороге оборачивается, задумчиво смотрит на Крутова). Слышь, Иван, может, передумаешь? Перезимуем на Диксоне, а на весеннюю путину за селедкой в Атлантику подадимся. В Канаду сходим, слышь, Иван? Море ишо раз поглядим, напоследок. Слышь, Иван?

Крутов. Баста! Я домой хочу! Двадцать пять годов собирался!

Григорий уходит. Крутов некоторое время бреется. За дверью раздается топот ног, пронзительный крик: «Сын! Сын!» Дверь распахивается, и на пороге появляется полуобезумевший от счастья А л е кс е й. В каждой руке у него по бутылке шампанского.

Алексей. Ваня, сын! У меня сын родился, ха-ха! (Кидается к нему, обнимает, целует в намыленную щеку). Только что телеграмму из Москвы получил! Пацан, понимаешь! Такой здоровенный, пять пятьсот! Ха-ха!

Крутов (улыбаясь через силу). Я ж говорил, родит она тебе шикарного моряка. Ты же девочку хотел?

Алексей. Какая может быть девчонка, когда сын родился! Наследник! Продолжатель фамилии! Хочешь, я его в твою честь Иваном назову?! Иван Алексеевич — звучит, а?!

Крутов. Слишком много чести. (Вытирает полотенцем лицо, складывает бритвенный прибор.)

Алексей. Пять пятьсот, представляешь! Власов! Жаботииский! (С шумом открывает бутылку шампанского).

Пена бежит из горлышка, льется на пол, на стол.

Нет, нет, Крутов, ты не спорь, я его обязательно Иваном назову. Мне эти Эдики и Додики — во как надоели! Давай выпьем! Я ж почти сутки с почты не вылезал! Ночевал на лавке!

Крутов (берет стакан с шампанским, молча выпивает). Еще раз поздравляю. Пусть растет большой и хороший. (Берет с пола рюкзак, закидывает его за спину.)

Крутов. И я серьезно. Первый раз в жизни серьезно.

Крутов. Не знаю. Наверное, погулять пошли. Привет, Алеша, не поминай лихом. Мы с тобой хорошо работали. (Идет к двери, вдруг возвращается, лезет в карман). Да, чуть не забыл. Комендантшу искал — не нашел. Вот передай ей деньги за проживание. (Кладет деньги на стол).

Картина пятая

Снова комната Тони, но теперь она являет картину развороченного, растревоженного уюта. Посреди комнаты раскрытые чемоданы, на столе — гора посуды, чашки, чугунки. С окон сорваны занавески. Дверцы шкафа распахнуты, и видно, что внутри пусто. Тоня заворачивает тарелки в куски газеты, складывает их в чемоданы. За окном слышится протяжный пароходный гудок. Тоня вдруг прижимает завернутую в газету тарелку к груди, тихо охает.

Открывается дверь, и почти вбегает Крутов. Он сильно возбужден, волосы растрепаны, брезентовая роба расстегнута.

Крутов. Вот, зубами вырвал. В пол-одиннадцатого пароход уходит... (Кладет билеты на стол ) Два часа в очереди простоял — и билетов не хватило! Кому?! Ивану Крутову не хватило! Пришлось кое-кого за грудки потягать. А ты что ж, еще не собралась?

Тоня (виновато). Да вот... столько всяких вещей, не знаю, за что хвататься.

Крутов (решительно). Брось ты это барахло! Там новое купим. Дело наживное!

Тоня. Хоть посуду возьмем, Ваня! Я за этими чашками полгода гонялась!

Крутов (нехотя). Ладно, давай сюда черепки! (Начинает заворачивать чашки в газету.)

Тоня (смотрит на него с улыбкой). Ваня, кем же я там работать буду?

Крутов. Не знаю. Найдется работа. Не бойся, легко не будет.

Тоня. Мне никогда легко не бывало. Я все думаю, думаю. И как же я решилась на такое дело?

Тоня. Ехать с тобой. Дом бросила, работу. Налетел как ураган, опомниться не даешь.

Крутов. Без оглядки надо! Раз оглянулась, тут тебя сомнения и прихлопнули.

Тоня. А вдруг я матери твоей не понравлюсь? Что тогда делать будешь, Ваня?

Крутов. Мать? Не-ет, она у меня добрая... хорошая... Окрошку очень любит готовить. Летом, в жару, хорошо окрошки холодной похлебать... из погреба...

Тоня. Ты хоть бы написал ей. Или телеграмму отбил.

Тоня. Ну, что не один едешь. С женщиной, с ребенком...

Крутов. С женой, а не с женщиной. Две большие разницы.

Тоня. Мы ж тобой и не расписаны... Ах, Ваня, Ваня...

Крутов. Распишемся. Дело десятое. Хватит тебе об одном и том же! Заладила, как тетерев на току... Боишься, что ли?

Крутов. Ты меньше думай, да больше делай. И бояться некогда будет.

Крутов защелкивает замки на чемодане, поднимает его, ставит к стене. Тоня в другой чемодан складывает одежду. В дверь стучат, и через секунду появляется крепкая, дородная баба в плюшевом черном жакете, юбке и резиновых сапогах. На вид ей лет пятьдесят. Поверх жакета на плечи наброшена белая шелковая шаль.

Тоня. Проходите, Зоя Григорьевна. Надумали?

Баба. Ишо раз поглядеть надо, милочка. Уж больно деньги большие. (Идет по комнате, оглядывая стены, постукивает костяшками пальцев по обоям, осматривает и ощупывает шкаф, буфет). Большие деньги, милочка моя... Шкаф-то старый совсем, дверцы вон трухлявые... Тут один ремонт в копеечку влетит... Небось и матицу менять надо? (Смотрит на потолок). А где лесу достать?! Лес в наших краях кусается, сама знаешь... Сомневаюсь я, Антонина, прямо даже очень сомневаюсь. (Молчит в раздумье).

Крутов (Тоне). Сколько ты с нее запросила?

Тоня. Немного совсем... Семьсот вместе с мебелью.

Крутов. Что-о?.. Семьсот с мебелью! Да ты что! (Подходит к бабе). Ты поглядй, какой дом, куркулиная твоя душа! Тут твои внуки еще свадьбы справлять будут! (Стучит кулаком по стенам).

Баба (со вздохом). Самим бы прожить спокойно.

Крутов. Он один тыщу стоит. Совесть у тебя есть? Да еще мебель! Кровать, стол, шифоньер вон какой! Гони полторы косых и живи на здоровье!

Баба. Ты, видно, от счастья, Иван Васильевич, вовсе помешался!

Крутов. А не хочешь — вались на все четыре! Сейчас любого буровика с базы приведу, за пять минут сторгуемся! Денег у нее нет, ишь ты! Чтоб в Заполярье да денег не было!

Баба. А что ты командуешь-то? Что командуешь?! Хозяйка вон другую цену назначила! Дом-то ее, а не твой!

Крутов. До трех считаю! Не надумаешь — иди гуляй! Ты глянь, какие бревна! (Отдирает в углу обои, штукатурку с дранкой). Ты посмотри! Сейчас таких не строят, учти! Раз!

Баба (волнуясь). Антонина, да что ж это? Мы с тобой о другой цене сговаривались! Не по-людски так, Антонина!

Крутов. Думай, голова! Я только свистну — десять покупателей прибежит! Ишь ты, нашла дурочку, семьсот с мебелью! Полторы косых и ни цента меньше! Два!

Баба. Антонина, что ж ты молчишь-то? Где я такие деньги достану, сама посуди! Антонина!

Крутов. Тут теперь я хозяин! Мой дом! И цену тебе назначаю самую божескую! Гони монету!

Тоня (с тоской оглядывает пустой дом). Не буду я ничего продавать.

Крутов и баба (одновременно). Ка-ак так?!

Тоня. Вот так... не поеду я никуда... (Медленно садится на чемоданы, закрывает лицо руками). Не надо ничего этого, Ваня... не поеду я...

Баба. Э-эх, голуба, разве так серьезные дела делаются?

Крутов. Вот что, красавица, ты дом покупать будешь?

Крутов. Заломала, кулацкая душа! Давай деньги!

Баба. Так их подсчитать надо. Чтоб все по закону.

Тоня. Не знаю... Не хочу никуда ехать... боюсь...

Крутов (подходит к ней, приседает на корточки, обнимает за плечи). А я-то думал, ты человек отчаянный... Или ты мне не веришь, Тоня? Неужели не веришь?

Тоня (со слезами). Да не знаю я! Мне не за себя боязно, Ваня, пойми... У меня ведь Юрка. Я ему жизнь калечить не имею права!

Крутов (гладит ее по плечам). А что Юрка? Юрку мы вместе вырастим. Первостатейный моряк будет!

Баба (качает осуждающе головой, медленно идет к двери, на пороге оборачивается). Так будете дом продавать или нет?

Крутов (подходит к ней). Ладно, давай твои семьсот и проваливай.

Баба (торопливо отдает ему пачку денег). Все подсчитано... Расписку бы написал?

Крутов. Контора пишет. С покупкой тебя. Вали, вали.

Тоня. Вот расписка. Давно готова, и документы на дом.

Баба уходит.

Тоня (после паузы). Неужто ты ни в кого не влюблялся ни разу?

Крутов (задумавшись). Почему же? Подружка у меня одна была. С самого, можно сказать, розового детства... Вообще-то женщины разные встречались, плохие, хорошие... Как-то у меня эта любовь всегда через пеньколоду получалась. Все свободу потерять боялся.

Крутов. Теперь — нет... Теперь она мне ни к чему. (Встает, берет второй чемодан, защелкивает замки и ставит его у стены рядом с первым.) Юрку позвала бы, Тоня? Ехать скоро, а он куда-нибудь смоется, потом обыщешься.

Тоня выходит из дома. Крутов закуривает, задумчиво смотрит в окно. Пауза.

Крутов. Двадцать пять годов тут сломал, мама родная! (Пауза. Присаживается на чемодан). Ну ладно... Присядем перед дорожкой, граждане российские... Чтоб дальше все хорошо было.

Картина шестая

Часть деревенского двора и избы. У печи орудует ухватом женщина лет сорока. Это Катерина. Вытирает руки о замызганный фартук, несет к столу дымящийся чугунок. Изба просторна. Видна дверь во вторую комнату. В простенке между окон развешаны фотографии родственников. Большой сундук, окованный по углам. За занавеской, где стоит кровать, Верка напевает модную песенку.

Верка. «Быть может, ты забыла мой номер телефона, быть может, ты смеешься над ревностью моей!»

Катерина. Верка, завтракать поднимайся! Целое утро валяешься, совести нет.

Верка (из-за занавески). У меня сегодня выходной! Катерина. «Выходной»! Разбаловали вас этими выходными.

Верка. Дядя Егор с утра на фермы поехал. Вчера еще говорил! Ему на пятой ферме кормушки починить надо.

Во дворе появляются Крутов и Тоня с чемоданами, Юрка с большущей сеткой. Поднимаются в дом, ставят чемоданы на пол.

Крутов. Здравия желаем, граждане колхозники! Неужели ошибся? Вот память какая дырявая стала! А ведь думал, что дорогу помню! Крутова Степанида здесь живет?

Наступает неприятная тишина. Катерина пристально всматривается в Крутова.

Ошибся, значит. (Берется за чемодан). Прошу прощенья. А не подскажете, где Степанида Крутова живет?

Катерина (всплескивает руками). Господи, она ж померла. Пять лет как померла, царствие ей небесное!

Тоня стоит неподвижно, прижав к себе Юрку. Крутов ставит чемоданы на пол.

Да что ж это я? Проходите, пожалуйста! (Обращается к Тоне). Проходите, чего у дверей стоять. Небось устали с дороги? Сейчас завтракать будем. Мы сами только встали. (Оглядывается на занавеску). Верка, за водой сходи, сколько раз просить можно?

Крутов (проходит к столу, тяжело садится). Вот это номер... Григорий, старый хрыч, как в воду глядел. Как же это, а?

Из-за занавески выходит Верка, быстро проходит по комнате, говорит на ходу «Здрасьте».

Тоня (поспешно сторонится, уступая Верке дорогу. С готовностью). Здравствуйте.

Крутов провожает Верку внимательным взглядом.

Катерина (качает головой, грустно улыбается). Не признал. И верно, забыть можно — состарилась. Двадцать лет как один цвет. Катерина я, Ваня. Совсем не помнишь?

Крутов (неуверенно). Пом... (Потом угрюмо). В поезде ехал, всю дорогу вспоминал... А признать не признал...

Катерина (приглашает Тоню и Юрку к столу). Похлебку есть будете? Горячая, наваристая! В дороге-то небось проголодались? Издалека ехали?

Катерина. Господи, да еще с дитем! Там, поди, холодно?

Тоня. Да нет, пока тепло. Полярный день, поэтому тепло. Потом полярная ночь начнется, тогда все время темно и холодно...

Катерина. Как же, при электричестве все время?

Катерина. Садись поешь. А потом мы тебя спать положим. Ешь, похлебка вкусная!

За сценой раздаются тяжелые шаги, громкие и скрипящие, и через секунду открывается дверь и появляется одноногий Егор, ровесник Крутова, человек высокого роста, костлявый и сутулый.

Егор. Утро доброе! Катерина, где топор? Крышу на сарае починить надо, совсем прохудилась. (Замечает Крутова и Тоню, молча разглядывает ) Иван, что ли? Крутов. Он самый, Егор.

Они обнимаются, хлопают друг друга по плечам.

Егор. Чудеса-а, прямо чудеса! Душа пропащая! Это ж надо, а? Прямо — сюрприз! Ты, Ванька, всегда на сюрпризы горазд был. А это супруга, значит? (Протягивает Тоне руку). Егор Храпунов, очень приятно. А тебя, малец-оголец, как величать прикажешь?

Все рассаживаются за столом. Катерина разливает похлебку по тарелкам. Все молча едят.

Егор. Не бросил, значит, военную специальность. Небось весь белый свет объехал?

Крутов. Поездил, пришлось... Где мать похоронили?

Катерина (поспешно). На кладбище, как положено. За бугром, где Сорокины лежат. Рядом и она.

Возвращается Верка, не садясь за стол, выпивает кружку молока, быстро идет к двери, на ходу повязывая голову платком.

Егор (вздыхает). Да-а, мы, значит, тута безвылазно. В землю по уши закопались, колхозничаем. Ты как приехал-то? В отпуск?

Катерина. Пусть пьет на здоровье! (Наливает из кубана.) Молоко парное, прямо из-под коровки.

Егор (поднимается из-за столанаправляется к двери). Ну, с дороги вам отдохнуть надо. Еще наговоримся. Катерина, где топор лежит?

Катерина. За поленницей. Егор, у пилы ручка сломалась.

Егор. Наточим... (Открывает дверь и опять качает головой.) Эхма, ну и чудеса человеческие... (Выходит.)

Катерина (обращается к Тоне). Я вам в этой комнате постелю, там кровать широкая и перина новая, мягкая. Пойдем, маленький. (Она берет Юрку за руку и ведет в другую комнату.)

Тоня и Крутов сидят неподвижно.

Крутов. Я тут посижу малость... Не до отдыха...

Тоня встает, уходит в другую комнату. Крутов некоторое время сидит не двигаясь. Затем поднимается, смотрит на фотографии, развешанные в простенке между окон. Находит портрет матери в деревянной раскрашенной рамке, снимает со стены. Опять садится за стол, разглядывает фотографию. Входит Катерина, бесшумно приближается к нему, кладет руку на плечо. Крутов вздрагивает и напряженно замирает.

Катерина. Она весной простудилась, две недели пролежала и померла. Работала до последнего дня. По тебе тосковала очень, до самой смерти ждала, вдруг объявишься. Деньги присылаешь, а самого нету...

Крутов молчит, согнувшись за столом.

И я тебя ждала. Не думала же, что ты так быстро все забудешь. Ждала...

Крутов (перебивая). Я тебе еще тогда говорил: «Не жди». Кого дома ждали, тех убивали чаще.

Катерина (продолжает). А потом дочка родилась. Ну, твоя мать и забрала нас к себе. Я к тому времени совсем одна осталась. Война уж давно кончилась, мужики, кто уцелел, с фронтов повозвращались, а нашего Вани и след простыл. Соломенной вдовой ходила, бабы на меня пальцами тыкали. Господи, как я тогда мечтала, чтобы на тебя похоронка пришла. (После паузы.) Веркуто признал?

Крутов (по-прежнему глядя на портрет матери, сквозь зубы). Признал.

Катерина. Вся в тебя. Пока маленькая была, все спрашивала: «Мама, а где мой батька?» А мне и ответить нечего — сама не знаю. Осрамил на всю деревню и пропал. Для того солдата на побывку отпускали.

Крутов. Захотелось — и вернулся. Думал, мать жива.

Катерина (вдруг спохватившись). Погоди-ка, тут мать тебе оставила... (Уходит в другую комнату и скоро возвращается с большим свертком, завернутым в пожелтевшую от времени газету, туго перетянутую бечевкой. Кладет сверток перед Крутовым прямо на портрет матери.) Вот, возьми...

Крутов (разворачивая пакет). Какие деньги?

Крутов. Что за чертовщина! (Развернул сверток, и по столу рассыпались пачки денег, перетянутые суровыми нитками. Много пачек.)

Катерина. Мать из них ни одной копейки не потратила. Обижалась очень. Деньги шлет, а хоть бы одно письмецо прислал... Даже адрес обратный — до востребования.

Крутов (ошалело смотрит на деньги). Тут еще со старой реформы деньги...

Катерина (с усмешкой). Тут всякие... Она все ждала, говорила: «Ванька мой непутевый вернется, ему на хозяйство пригодится!» Не дождалась...

Катерина. Как мать померла, так и пустила... Да ты не переживай, дом мы тебе освободим. Живи на здоровье. (Пошла к дверям, добавила на ходу.) К самой свадьбе поспел!

Катерина. Верка замуж выходит. Повезло ей. Хоть перед свадьбой отца родного повидает. (Выходит.)

Крутов (машинально ворошит пачечки старых и новых денег и вдруг одним махом сбрасывает их со стола. Сдавленно плачет. Сквозь зубы). Э-эх, маманя-а... Что ж это такое, маманя-а-а...

Отворяется дверь, и входит Егор, за ним Катерина.

Егор (смотрит на разбросанные по полу деньги, сдержанно хмыкает. Катерине). Подбери, Катюш... нехорошо.

Пока Катерина подбирает деньги, Егор ковыляет к столу, вынимает из-за пазухи поллитровку, ставит на стол. Крутов сидит с каменным лицом.

Я думал, ты отдыхаешь... А то мы с тобой как-то не порусски встретились...

Катерина (подобрала деньги, сложила их на телевизоре). Я пойду, Егор. В правление надо, а потом— в поле. Картошки еще не убрано тьма-тьмущая.

Егор. С крышей возни много. Вечером доделаю.

Катерина. Если запоздаю, ужин в печке. Верка на стол накроет.

Крутов (молча смотрит ей вслед). Пахомов Прошка тут живет?

Егор. В Берлине его убили, в самые последние дни... (Начинает взахлеб кашлять.) Я вот тоже всю Расею прошел— ни царапинки, а под Кенигсбергом сразу двенадцать осколков в легкие и ногу — начисто. Как решето стал.

Егор. Живой. Третий десяток на одной ноге прыгаю.

Они чокаются и выпивают. Жуют огурцы.

Егор. Э-э, тот с фронта в орденах явился, инженер сейчас, в Москве живет, то ли ракеты делает, то ли еще чего. В прошлом годе погостить приезжал. Важный, как индюк, «Волга» своя, жена расфуфыренная. В обчем, в большие люди выбился.

Егор. Как же! Этот зимой сорок пятого приехал. Слепой. В танке горел. Годика два посидел на завалинке, побренчал на балалайке и удавился.

Крутов. Можно заработать. С головой и руками везде можно заработать.

Егор. Стало быть, оголец правду сказал, батьку его Федором зовут?

Крутов (раздраоюенно). Да провались он пропадом, его батька! Не об том говорим, Егор!

Крутов. Ничего я не имел. По общежитиям мотался. Ты уж решил, что я там в золоте ходил да каждый день черную икру трескал?

Крутов. Эх, не об этом говорим, Егор, не об том!

Егор. Это верно. (Улыбается, озадаченно скребет в затылке.) Нет, надо же, а? Двадцать пять, нет, двадцать восемь лет отзвенело! Гляжу я на тебя, и глазам не верю... Думали, больше тебя и не увидим.

Крутов (перебивая). Потому и с Катериной сошелся?

Крутов. Понятно. Что-то вы с радостью меня в мертвяки записали.

Крутов. Эх, Егор, человек, можно сказать, в родной дом вернулся, а тебе чудно.

Егор. Вот именно — «можно сказать». (Опять кашляет.)

Егор. А так, Ваня. Как сказано, так и понимай. Не мне тебя судить да рядить и .советы давать. Слава богу, не дети, пожили, кой-чего повидали. Ты сам себе голова. Только ты этот родной дом двадцать пять лет десятой дорогой объезжал.

Крутов (с приглушенной яростью). Не надо, Егор, чужую жизнь по косточкам раскладывать. На свою оглянись.

Егор. Вот я и оглядываюсь. На свою. Хошь, байку расскажу? Приехал я сюда в сорок шестом. Домов в деревне нету — одни шалаши да землянки. Иду с околицы, вижу: от крайнего дома груда кирпичей осталась, труба от печки торчит, а вокруг той трубы штук двенадцать бездомных котов кружком сидят. Увидели меня — врассыпную. Ладно. Собрался колхоз! Умора! Пятнадцать баб, десять стариков да я, одноногий. Ну и порешили они: быть тебе, Егор Храпунов, председателем. Деваться некуда: ладно, буду, мать вашу! А тут приезжает из Орла шустрый такой мужичок и говорит мне: «Поехали! В артель инвалидов тебя определю. Полторы косых в месяц, будешь жить как сыр в масле. Вечером поллитру раздавил, в кино пошел, спать лег. Тепло и сытно».

Крутов (с усмешкой перебивает его). И ты, герой, отказался?

Крутов. Ну, на нет и суда нет. Я бы тебе пять медалей нацепил. Только я, Егор, все это время не на печке валялся и кино, между прочим, раз в полгода видел.

Егор. Я не об том, как ты жил. Живи, как твоя совесть велит, не мне тебе приказывать. Я тебе про родной дом толкую. Теперь вот как аукнулось, так и откликнулось. Жизню, считай, прожил, а на старости лет прислониться некуда: ни кола ни двора.

Крутов. Значит, меня в бездомные старики загоняешь, а у тебя и кол и двор. Так, что ли?

Егор (с усмешкой). Намекаешь, что я в твоем дому живу? Не бойся, освободим дом. Жалко мне тебя, Иван, ей-богу, жалко. И Катерина тебя, подлеца, до сих пор любит. За что только, не пойму.

Крутов (с издевкой). Может, потому что у меня ноги две, а не одна?

Егор (спокойно). Может, и потому... потому как больше вроде не за что.

Крутов (бьет кулаком в стол, так что подпрыгивают и опрокидываются стопки. Вскакивает. Кричит). А начхать мне на твою жалость, понял, тля деревенская?! И на Катькину любовь начхать! Я нелегкую жизнь прожил, понял? И за чужие спины никогда не прятался! И по чужим углам из милости не жил! Ко мне люди как мухи на мед липли! Был бы плохой да шкурный — гнали бы отовсюду. А меня не только не гнали, меня звали да отпускать не хотели! У меня друзей по Союзу больше, чем в твоей деревне народу!.. Я... Я такое видел, что вам ни в каких снах не приснится! Всю жизнь в навозе проковырялся, а гонору как у китайского мандарина! И еще меня жалеет, ха-ха!

Егор (спокойно). Чего ж ты тогда сюда приехал? Тоже в навозе ковыряться?

Крутов сжимает кулаки, делает шаг к Егору. Кажется, сейчас он ударит его.

Егор (Сидит спокойно, смотрит на Крутова.) Не надо, Ваня, не пужай. У меня ведь кулаки тоже не из теста сделаны.

Крутов поворачивается и тяжелыми шагами выходит из дому. Яростно хлопает дверь. И тотчас появляется в комнате Тоня.

Тоня (со слезами в голосе). Ну зачем вы так?

Егор (смутившись, скребет в затылке). Н-да-а, встретились...

Тоня. Ваня! Ваня! (Выбегает из дому вслед за Крутовым).

Картина седьмая

Несколько дней спустя. Вечер. Верка сидит перед телевизором. Там показывают фигурное катанье. Звучит тихая мелодия вальса. На столе накрыт ужин. Тарелки, ложки, вилки. У двери на лавке сидит Крутов, починяет порвавшиеся верши. Входит Василий, жених Верки. Ему лет двадцать пять. Он здоровается с Крутовым.

Василий. Ну что же ты?! Я тебя у клуба полчаса прождал, билеты пропали.

Верка. Не могла уйти. Видишь, парод кормить надо. И все куда-то запропастились. Каждый день так. Мать — в поле, дядя Егор еще днем на дальние фермы подался, там опорос начался...

Василий. Я тоже на дальних фермах был. С этим опоросом столько мучений. И людей не хватает, черт бы побрал! А сегодня в правление твоя подружка пришла.

Василий. Нинка Костылева. В город собралась переезжать, как тебе это нравится? Я ее спрашиваю: ладно, ты в город уедешь, за тобой еще кто-то, потом я в город отвалю, а работать кто будет? И слушать, паразитка, ничего не хочет! Давайте паспорт, и никаких гвоздей. Шиш тебе, говорю, а не паспорт!

Крутов (неожиданно). По закону паспорт обязаны выдать.

Василий (раздраженно). Я много чего обязан. Я в первую очередь план обязан давать. А с кем я работать буду, если каждая вот такая Брижитт Бардо в город драпать будет?!

Крутов (усмехнувшись). Я б на ее месте и без паспорта уехал.

Верка. Раз она тут жить не хочет, за хвост ведь не удержишь.

Василий. Ничего, удержим! Из комсомола чесанем да такую характеристику дадим — запляшет как миленькая! Порядок должен быть, дисциплина! Мало ли чего мне хочется! Всяк сверчок знай свой шесток! Ей, видишь ли, в город хочется! А что она там делать будет?! В домработницы пойдет?!

Василий. Нет уж! Если человек своих обязанностей не понимает, ему о них напомнить надо!

Крутов. А почему ты об этих обязанностях напоминать должен? Ты что, семи пядей во лбу?

Василий. Странно вы рассуждаете, Иван Васильевич. Если каждый что захочет творить будет, знаете, что получится?

Крутов (встает, поднимает верша). Знаю... (Выходит во двор.)

Василий (Верке). Видала субчика! Куда захочет, туда и пойдет! Нет, не куда захочет, а куда надо будет! Хорош козел!

Василий. Ну, не знаю, не знаю. То ни одного отца не было, а теперь вот — сразу двое. Жаль, матери его нету. Так бы отсюда наладила, дорогу позабыл бы!

Васили й. Не скажи. У нее характер железный был, будь здоров! А вы все уж больно жалостливые! Ну, поехал и приехал, и начхать на него с высокой колокольни. Между прочим, предки мои дяде Егору и тете Катерине к нам переехать предложили. У меня и свадьбу сыграем, хорошая идея!

Василий. Как хочешь. Хотя думаешь, Егору и Катерине приятно будет? Да и предки мои от радости не запляшут.

Василий (миролюбиво). Да ладно, зови. Только не злись. (Обнимает ее, целует.)

Верка (тихо). Я его сама не люблю... Только жалко его, у него жизнь не удалась.

Василий (удивленно). Почему же не удалась-то? Сколько стран объехал, по морям-океанам мотался, жил в свое удовольствие, никаких забот, никаких обязанностей. Я от такой жизни тоже не отказался бы! Видали, жизнь у него не удалась! Интересное дело!

Василий. Нет, нет, погоди! А у тебя жизнь удалась? У матери твоей жизнь удалась?

Перед домом на крыльце сидят Крутов и Юрка.

Крутов (продолжает чинить верши). Вот верши починим и завтра с тобой на рыбалку махнем на весь денек. Ну-ка, подержи вот здесь...

Юрка (помогает). Дядя Ваня, а ты акул ловил?

Юрка. А что вы с ней делали, у нее ведь мясо несъедобное?

Крутов. А мы ей плавники отрубим и обратно в море выбрасываем!

Крутов. Ее свои же сестрички и слопают. Уж очень подлая рыба, Юрка... такая, брат, подлая...

Появляются Егор и Катерина. Катерина быстро говорит «Добрый вечер» и проходит по крыльцу наверх.

Егор (задерживается на ступеньках). Ты чего на дворе сидишь? Шел бы в дом.

Крутов. Спасибо. Антонину жду. В магазин пошла.

Егор. Так небось ужин на столе стоит. Верка хозяйственная.

Егор (со вздохом). Эх, Иван, не дело это... (Поднимается медленно по ступенькам, повторяет.) Не дело...

Егор и Катерина входят в дом, видят Верку и Василия

Что это вы, как старики, у телевизора сидите?

Василий. У нас билеты в кино пропали. Дядь Егор, как вы считаете, когда зябь поднимать?

Василий. А председатель говорит — рано, и трактора еще в ремонте. Надо вас, дядя Егор, обратно председателем выбрать.

Егор. Спасибо. Я свое отбомбил. Да и старый уже... Мне в бригадирах бы управиться.

Василий. А трактора еще неделю простоять могут. Механиков раз-два и обчелся.

Егор. Крутов, говорят, моторист что надо. Председатель сейчас рассказал, что он нынче в МТС приходил, насчет работы договариваться. Ребята над одним трактором более суток промучались, а он пришел, глянул и в пять минут неисправность нашел. Н-да-а, руки у него золотые с детства были, что правда, то правда.

Егор критически осматривает свою телогрейку, отдает Катерине. Та присаживается на лавку у стола, начинает штопать. Верка хлопочет у стола. Василий курит.

Егор. Совсем бушлатик износился. Новый покупать надо.

Вот у нас во время войны во взводе волшебный бушлатик был. Никто его не надевал ни разу... все время в тряпье заворачивали, чтоб, не дай бог, не испачкался. Н-да. Берут, значит, четверо солдат энтот бушлат и топают в ближайшую деревню. Двое к какому-нибудь мужику в дом заходят, а старшина с другим солдатом прячутся. «Самогон есть?» — «Нету, родимые, немец все начисто выгреб!» Мы ему новенький бушлат под нос суем. Дед пощупает, прицелится, покряхтит и тащит полведра самогонки. И тут — раз! — старшина с солдатом заходят. «А-а, старый хрен, самогонкой торгуешь? Да еще на казенное обмундирование? Следуй за мной в комендатуру! И вы тоже, сукины дети!» — старшина и на нас зверем смотрит. Дед от страха белый становится: «Сынки, господи, помилуйте, бес попутал! Берите ее задаром, проклятую!» Мы ведро в руки, бушлат под мышку — и ходу от него. Идем, от смеха давимся... До самой Польши мы тот бушлат пронесли.

Егор (весело). Не-а! Под Краковом Степку Нестерова авиационной бомбой накрыло. Вместе с бушлатом. Смекалистый солдат был. Он-то всю эту петрушку и придумал.

Василий. Не-е-ет, у нас не те времена пошли! На фронте сквозь пальцы смотрели. А теперь шиш выпьешь! (Выразительно показывает кукиш.) Культура!

Катерина (смотрит на часы, стоящие на телевизоре. Откладывает бушлат, уходит в другую комнату). Вы вечеряйте без меня, нездоровится что-то...

Егор (садясь за стол, задумчиво). Переживает Катерина, эх-хе!

Василий (со злостью). Все переживают, а ему хоть бы хны!

Верка. Хватит вам! Как будто других тем для разговоров нету!

Егор. Верка, позови, что ли, может, он тебя послушает... Мальчонка-то небось простыл совсем...

Василий (увидев, как Верка сделала движение к двери). Не ходи!

Василий. Много чести будет. Только и слышишь: Крутов да Крутов!

Василий. Пока не жаловался! И за свои дела, между прочим, сам отвечаю. И живу, между прочим, не хуже других!

Василий. Да вы поглядите, как он с этой Антониной обходится! Привез, а теперь и сам не знает зачем!

Егор. Эх, Василий, Василий, жестокий вы народ, молодежь!

Василий. А вы добренькие! Добреньким быть хорошо и приятно!

Василий. А я вот с разбором! Я с добрыми добрый, а со злыми злой! (Увидев, что Верка снова делает шаг к двери, кричит.) Верка, не ходи! Почему это все должны перед ним на цыпочках ходить!

Егор. Эх, дурень ты, дурень, Васька. Человек на родину жить приехал, а у тебя никакого сочувствия... Скажет тоже — на цыпочках ходить!

Василий. Живи не живи, а чего натворил, не переделаешь!

Егор. Уже говорил. А ты молод еще других судить!

Василий. Извините, дядя Егор! Меня в школе и армии другому учили!

Егор. Значит, ты из этого учения ни хрена не понял!

Василий (упрямо). Нет, понял. По порядку жить нужно! Не как тебе хочется, а как обществу надо! А не ворочу что хочу, как бог на душу положит. Он уже сегодня высказался!

Егор (раздраженно). Ладно, отвяжись, надоел!

Василий. Могу вообще уйти, если надоел! А вы, дядя Егор, это... амеба вы бесхребетная, вот что! Инфузория-туфелька! (Снимает с вешалки пальто, начинает надевать его, однако не может попасть рукой в рукав.)

Верка (кричит со слезами в голосе). Да вы что, с ума посходили?

Егор (тоже кричит). Ну и пошел прочь, прокурор паршивый!

Василий. Вот-вот, между прочим, когда человек орет на других, это, дядя Егор, не признак правоты, а совсем наоборот!

Василий. И эти оскорбления, дядя Егор, ума и чести вам не прибавляют! (Выходит, с силой захлопнув дверь.)

На нижних ступеньках крыльца все так же сидит Крутов.

(Быстро проходит мимо, с издевкой говорит на ходу.) Вам там кушать подано. Позвать велели! (Уходит.)

Через секунду выбегает Верка, бросается следом за Василием с криком: «Вася! Вася!» В избе Егор по-прежнему сидит за столом сгорбившись, сильно задумавшись. Из соседней комнаты выходит Катерина, подходит к нему сзади, обнимает его голову, ерошит волосы.

Катерина. Легла и заснуть не могу, голова разламывается. Нескладно у нас стало.

Катерина (не обращает внимания на его слова). А я ведь помню, как мы в ночное ездили, в горелки играли. Лет по шестнадцать нам тогда было. Ванька Крутов, ты, Мишка Черенок.

Егор (со вздохом). Было дело, ездили. Мы ведь все тогда за тобой ухлестывали... А ты на одного Ваньку Крутова и смотрела.

Катерина (продолжает гладить его по голове). Он самый красивый из вас был. И самый старший.

Егор. Извиняюсь, самый старший я был. Я старше тебя на пять годов, а Ванька Крутов всего-то на три с половиной.

Катерина. А помнишь, как вас в армию провожали? Я за телегой бежала и плакала. Реву в три горла, а вы и не слышите, под гармошку песни горланите.

Егор. Да не за нами ты бежала, Катерина. Не за нами, а за Ванькой Крутовым.

Катерина (наклоняется к нему, целует в щеку). Ты не переживай, Егор, все будет хорошо. Я тебя не обману, Егор, я тебе за верность твою до смерти благодарна буду.

Егор. Да не надо ничего этого, Катерина. Не за благодарность я тут жил! (Голос его становится сильным и жестким.) Жил, горбом землю пахал! Не за благодарность мы тута жилы рвали, над каждым пудиком хлеба тряслись, каждую коровенку выхаживали! Не за благодарность сейчас у нас хлеба в доме вдоволь! И воевали, и работали не за благодарность!

Егор (опустив голову, погасшим голосом). Не знаю... Видать, по-другому я жить не умею...

...А Крутов все так же сидит с Юркой на крыльце и распутывает верши.

Юрка. Дядя Ваня, мы всегда здесь жить будем?

Крутов. Поживем, Юрок, посмотрим. Мы —люди вольные!

Юрка. Мамка вчера опять плакала. За огород ушла и плакала. Ты ее не обижал?

Крутов. Был, Юрка... В Рио-де-Жанейро был. (Откладывает верши в сторону, закуривает, вспоминает.) Был, Юрка... Море — синющее, лежит под тобой, дышит спокойно, покачивает. А перед тобой город, Юрка, белыйбелый, небоскребы, пальмы зелененькие. Смотришь и думаешь: «Господи, неужто война издохла, а ты живой и всю эту красоту видишь». Эх, старпом, старпом...

Крутов. Был один такой человек... вместе, плавали...

Вдоль забора не спеша проходят старик Семен Лукич и его жена, дородная, еще крепкая старуха, закутанная по пояс шалью. Старик несет на плече пару весел, в руках у старухи — пустая плетеная корзинка.

Крутов (Спешит к изгороди, окликает.) Здрасьте, Семен Лукич!

Старик опускает на землю весла. Старуха останавливается.

Старуха не ответила, отвернулась, поджав губы.

Семен Лукич (сворачивает цигарку). По делу али просто так, потрепаться?

Крутов. По делу. (Дает ему прикурить.) Заходил днем, соседи сказали, что вы сегодня с Ольгой Андреевной в район поехали сына навещать.

Семен Лукич. Верно, ездили. Вот только вернулись. Мотор у меня перед самой деревней заглох, пришлось на веслах колупаться. Думал, до ночи не доберемся.

Крутов. Вы теперь с Ольгой Андреевной одни живете?

Семен Лукич. Одни. Разбежались дети по белу свету! Сукины коты телеграммами по праздникам отделываются!

Старуха. Будет околесицу нести! Каждый праздник посылки шлют! А Генка в позапрошлом годе цельное лето с семьей гостил, забыл уже?

Семен Лукич. Ну, гостил. Погостил —и с приветом! Дома-то, в своей деревне, ни один охламон жить не остался! (Сильно затягивается дымом, кашляет.) Ну да ладно, чего об этом толковать. Что у тебя за дело, Иван?

Крутов (раздумчиво). Думал на постой к вам проситься. С женой да вот с огольцом. (Кивает в сторону Юрки.) До зимы. За осень я себе новый дом поставлю, долго стеснять вас не буду.

Семен Лукич (озадаченно хмыкает, смотрит на старуху, но та молчит). А что ж в своем дому жить не хочешь?

Крутов. Там — Катерина, Егор, Верка... не поместимся...

Семен Лукич. А пущай они к Ваське перебираются. Он ить на твоей Верке жениться собрался. А у Васьки дом агромадный и народу-то всего — он с матерью да папаша.

Крутов. Они, Семен Лукич, в нашем дому лет двадцать прожили. А я на готовое явился.

Семен Лукич. Рассуждаешь благородно! До зимы, значит?

Крутов. До зимы. Я сегодня с председателем уже говорил. Обещал лесу дать.

Семен Лукич. Эх, непутевый ты человек, Ванька, возле свово дому стоишь, а к чужим людям на постой просишься. Прямо — цирк! Бог с тобой, живи! Места у нас хватит! Я люблю, когда в доме народа много.

Старуха. Кто любит, а у кого от этого народа голова болит.

Семен Лукич. Благородно! Живи, Ваня! Эх, я ить батьку твово — во как знал! Вон как ее! (Шутливо толкает старуху в бок.)

Семен Лукич (смеется). И когда ты без порток по огородам шастал, тоже помню! И Степаниду, матушку твою... Благородная была женщина. Не то что моя! (Опять смеется.)

Старуха (обращается к Крутову). И что ты сюда приехал, не пойму я никак?

Старуха. Ну и жил бы там, где жил! Иль у нас рай земной?

Старуха. Ты меня не затыкай! (Крутову.) Ты не обижайся, Ваня, я тебе напрямки скажу, что про тебя в деревне судачат! Кому ты нужон тута? Чего приехал? Катерине душу травить? Егора обижать? Ты гляди, за Егора мы тебе спуску не дадим. Егору вся наша деревня да вся округа в пояс кланяется.

Крутов (усмехнувшись). Это за что ж ему такая честь?

Старуха (повышая голос). За что? За то, что он на людей все силы свои положил, себя не жалел...

Старуха. Ты как хочешь, Семен, а моего согласия нету!

Семен Лукич (разъярившись). Цыц, дура стоеросовая! Я его и спрашивать не буду, твоего согласия!

Старуха. Нет, спросишь! Еще как спросишь-то! Не желаю! Я еще погляжу, кто его в деревне к себе пустит! Я погляжу! (Решительно уходит.)

Семен Лукич. От баба чумная! (Поднимает с земли весла.) Извиняй, Ваня, вишь как получилось! Ты зайди завтрева, может, я ее уговорю... уломаю...

Крутов. Будь здоров, Семен Лукич, не надо беспокоиться.

Старик уходит.

Юрка (после паузы). Дядя Ваня, а почему бабка раскричалась?

Крутов (помедлив). Долгая, брат, история... У нее своя правда, у меня своя...

Во дворе появляется Тоня. В руке — сетка с продуктами.

Юрка (обрадованно). Ну вот! А мы тебя ждем, ждем!

Тоня (гладит Юрку по голове, присаживается рядом на ступеньке). Я в правлении была, насчет работы. Председатель такой хороший оказался. Помощником счетовода обещал устроить или кассиром в чайную. Все думаю, что лучше... (Юрке.) Ты голодный, наверное, Юрка?

Крутов. Пусть они там улягутся, тогда пойдем... Юрку вон отведи, замерз совсем...

Тоня молчит, не двигается.

Тоня (робко). Может, уедем отсюда, Ваня? Все ты мучаешься, я вижу. (Пытается обнять его.) В другом месте легче будет.

Крутов (осторожно высвобождается из ее объятий, говорит, обращаясь к Юрке). Ну-ка, отнеси верши в сарай, на кадушку положи.

Юрка берет верши, уходит в глубину двора.

Тоня (после паузы). Ты совсем другой стал, Ваня.

Крутов (с трудом). Зря ты со мной спуталась, Тоня...

Тоня (поспешно). Я не спуталась, Ваня... Я тебе поверила, Ваня, полюбила тебя, поверила... Если хочешь, я уеду. Уеду, и все.

Крутов. Извини, Тоня, не то сказал, со злости вырвалось, извини.

Возвращается Юрка.

Вы идите домой, я приду скоро. Смотри, Юрка и верно замерз как цуцик. (Смотрит на Тоню.) Все уладится, Тоня, все хорошо будет. Я вот тоже насчет работы договорился, в МТС.

Тоня (улыбается, снова обнимает Крутова).

Тот опять мягко освобождается из ее объятий, быстро целует ее.

Крутов. Да иди же. Юрке спать пора. Я покурю и приду. (В голосе появляются нотки раздражения.)

Тоня (поспешно). Хорошо, хорошо. Ты только недолго, Ваня.

Топя и Юрка уходят. Крутов сидит один на крыльце, курит.

Картина восьмая

Утро следующего дня. Крутов ходит по двору, трогает то одно, то другое. На крыльцо выходит Тоня.

Тоня. Я в правление пойду. Надо насчет работы договориться. Окончательно. Думаю — лучше помощником счетовода. А, Ваня?

Крутов (думая о своем). Можно помощником...

Тоня. Юра, Юра. Пойдем со мной, в магазине поможешь.

Из-за забора выглядывает Юрка. Тоня и Юрка уходят. Крутов один. Немного спустя появляется Верка, видит Крутова, нерешительно останавливается.

Верка хочет уйти.

Крутов. Будто не о чем. Значит, замуж собралась?

Верка. С детства. Я его в армию провожала и встречала после. Переписывались все время. Я еще в школе знала, что он на мне женится.

Верка (пожимает плечами). Знала, и все. Он от меня ни на шаг не отходил. Он хороший парень, самостоятельный. В прошлом году сельскохозяйственный техникум закончил.

Крутов. Ты гляди поаккуратней с ним, до свадьбы воли не давай.

Крутов (сидит на ступеньке, смотрит на Верку снизу вверх). Веришь?

Верка (чертит землю носком резинового сапога). А что тут такого. Верю, и все.

Крутов. Верить хорошо, а проверять —лучше.

Верка. Чего тут проверять, и так все видно...

Крутов. Н-да-а, бывает, видно, да не то... Я вот жизнь прожил немаленькую, а иной раз в догадках терялся. Все вроде ясно, и опять же — не ясно ни хрена.

Крутов. Ты хоть бы раз меня отцом назвала, что ли? Я ведь отец тебе, Верка.

Верка молчит.

Верка (поспешно). Прекрасно жили... Нет, правда, очень хорошо жили, вы не подумайте. Я в школе училась, в институт поступать ездила, в геологоразведочный, в Москву.

Верка. Ага. Мать все отговаривала, Васька ругался на чем свет стоит. А я взяла и поехала — и провалилась. Физику не сдала. Вернулась и пошла на ферму работать, дояркой.

Верка. Не-а! Я в сельскохозяйственный пойду, как Васька.

Крутов. Навсегда здесь решила обосноваться?

Крутов. Это верно, на родине человек прочнее всего себя чувствует. Верка, а мать меня... часто вспоминала?

Верка (решительно). Нет, не вспоминала. Никогда.

Крутов (поднимается, лезет в карман своей робы и достает пачку смятых денег. Сует ей деньги).

Верка не берет, прячет руки за спину.

Крутов. Возьми, Верка. Это на свадьбу тебе. Не знаю, какой подарок купить. Ты уж распорядись сама. Только матери не говори, обидится. (Пытается запихнуть деньги в карман Веркиного пальто.)

Верка (отступает на шаг). Спасибо... не надо... У нас хватает. Я ж вам сказала, мы ни в чем не нуждаемся! И жили хорошо, и живем, и жить будем! Не надо, Иван Васильевич!

Крутов. Свадьба же! Хозяйством обзаводиться будете, как раз и пригодится. Возьми, Верка, не обижай. (Запихивает деньги в карман Веркиного пальто, но в последний момент они выпадают, веером рассыпаются по сцене). Э-эх, руки-крюки!

Верка. Ничего, я соберу. (Нагибается, начинает собирать деньги.)

Крутов (приседает на корточки рядом с ней, обнимает за плечи). Ты прости меня, Верка. Жизнь — она такая хитрая, знал бы, где упасть,— соломки подстелил бы. Может, уладится все, поправится. Не завтра же я помирать буду, время еще есть, Верка. Еще можно зажить по-хорошему. Ты только прости меня, слышишь?

Верка. Слышу. (Протягивает ему собранные деньги.) Возьмите, Иван Васильевич, очень вас прошу.

Верка (топнув ногой, со слезами в голосе). Да не надо мне! Возьмите!

Крутов (пытается ее обнять). Эх, Верка, если б я знал... Если б только знал, что у меня дочь живая живет, я бы...

Верка (чуть не плача). Не надо! Да что это вы добрый такой, даже злость берет! Что это доброта вас распирает, того и гляди лопнете! Деньги даете! Благодетель какой выискался! Где вы раньше-то были? Думаете, без отца сладко приходилось, да? Смылись, даже фотокарточки не оставили! Да провалитесь вы пропадом! Думаете, мне отца увидеть не хотелось, да? Хоть бы открытку на день рождения бросили... (Плачет.) А теперь его доброта раздувает! Прямо от этой доброты всем деваться некуда!

Крутов некоторое время молча смотрит на нее, потом медленно поворачивается, идет в глубину двора.

Верка (топает ногами, кричит). Да куда ж вы уходите? Слушать неприятно, да? А мне, думаете...

Крутов оборачивается. Вдруг Верка кидается ему на грудь, обнимает его, плачет в голос.

Верка. Что — Верка, что — Верка... вы ведь даже имени моего не знали...

Перед домом появляется Василий, решительно заходит во двор.

Василий. Тут годить нечего! Отпустите ее, слышите?!

Крутов отпускает Верку, сразу мрачнеет, стоит сжав кулаки.

Василий. Ты не лезь! Нам давно откровенно поговорить надо.

Крутов молчит.

Что ж, Иван Васильевич, после войны домой не заглянули? Вас тут — ого как ждали! Кормильца ждали!

Крутов (неожиданно весело). А забыл! Война кончилась, и я забыл от радости.

Крутов. А что война кончилась и я живой остался. У тебя так никогда не бывало? Чтобы забыл от радости?

Василий. Человек не кошка, чтоб про него забывали. Матушка ваша все глаза проплакала, она (кивает в сторону Верки) при живом отце сиротой росла. А теперь вы явились — здрасьте, я ваша тетя! Да живите, наплевать! Они все ко мне жить переедут. Хоть завтра переберемся. Мне все-таки разобраться интересно...

Крутов (оюестко). У тебя еще сопли не высохли, чтоб меня разбирать, понятно?

Верка. Перестаньте! Вася! (Тянет его за руку.) Пошли.

Василий (вырывает руку). Кого хочу, того и разбираю, вы мне не указ!

Крутов (быстро подходит к нему, шипит в самое лицо). Не указ? Я за тебя, паскуда, пять лет под смертью ходил, на минах подрывался, три ранения получил, чтоб тебе, сопляку, жралось вволю и спалось в тепле, чтоб ты в техникумах учился...

Василий (кричит). Не вы один воевали! Дядя Егор без ноги пришел. У меня отец с фронта не вернулся! Вот они за нас воевали! А вы за свою шкуру, понятно?! (Показывает в сторону Верки.) Никогда она с вами не будет! Она вас и за отца-то не считает!

Крутов тяжелым ударом валит его с йог. Пронзительно кричит Верка, останавливаясь перед Крутовым, загораживая Василия.

Василий (поднимается с земли, молча отшвыривает в сторону Верку. Цедит сквозь зубы). Уйди отсюда, не мешай разговор продолжить.

Он снова идет на Крутова, и тот опять сильным, мужицким ударом сбивает его с ног. Василий падает спиной на поленницу дров, сложенную у дома. С грохотом сыплются поленья.

Василий замечает у стены топор, хватает его и идет на Крутова, держа топор наперевес.

Крутов (отступая). Положь, дурак! Ну, кому говорю?!

Василий замахивается на него топором. Крутов уворачивается, опять сбивает Василия с ног, падает на него. Они катаются в узком дворике, расшвыривая ногами поленья, стараясь подмять друг друга, хрипя и задыхаясь. Наконец Крутов оказывается наверху,

Сбегаются люди: Егор, Катерина, Тоня, несколько мужиков, привлеченных криком.

Василий (лежа под Крутовым). Гад! Змей! Когда они крапиву ели, тебя не было! Когда они заместо лошадей на себе пахали, тебя не было! Ты по морям деньгу зашибал! А теперь явился! Ненавижу гада! (Плюете лицо Крутову.)

Верка (кричит). Убивают! Разнимите их, дядя Егор, миленький! Мама!

Но драка уже кончилась. Крутов молча поднимается.

Верка (кричит на Крутова). Сильный, да? Справились, да?! Командовать сюда приехали? Видали таких!

Крутов, ни на кого не глядя, идет в глубину двора.

Верка (бросается к Василию, обнимает его, помогает подняться. Кричит на Василия). Я тебе говорила — не лезь! Каждой бочке затычкой хочешь быть!

Тоня (бросается вслед за Крутовым). Ваня! Ванечка!

Первый мужик. Из-за чего хоть сыр-бор разгорелся?

Первый мужик. Ну, дом-то крутовский. Он его по суду запросто получить может, чего кулаками махать без толку.

Василий. Да гори он огнем ясным, его дом! Завтра же всех перевезу! (Кричит в глубину сцену.) Слышишь, пират, завтра мы тебе дом твой освободим!

Картина девятая

На следующий день. Изба совершенно пустая. Голые стены. Нету ни лавок, ни стола, ни буфета. Окна без занавесок. Крутов сидит на единственной табуретке у окна, курит, рядом стоит Тоня. Василий и Егор выносят из комнаты здоровенный с коваными углами сундук.

Егор. Да не проходит он так. На попа ставить надо.

Василий. А я говорю, так пройдет! Приподыми чуть!

С трудом они протаскивают сундук в дверь. Уходят.

Крутов (обращаясь к Тоне). Ухваты они забыли. Отнеси.

Тоня (забирает в охапку ухваты и кочергу, выходит. Через несколько секунд появляется. Виновато). Не берут они ухваты, Ваня. Василий говорит, пусть у нас остаются.

Крутов. Я сказал, чтоб все забирали! Дай-ка сюда! (Встает, забирает у Тони ухваты и кочергу, выходит.)

Слышны голоса. Крутова: «Все забирайте, к чертовой матери! И чтоб ноги ничьей в этом доме не было!» Голос Егора: «Будет тебе лютовать, Иван! Не поможешь этим!» Голос Крутова: «Проваливайте!» Через несколько секунд он появляется снова, садится на табурет и мрачно курит.

Тоня. Вот тут стол, здесь шкаф. Мы тут по-другому все поставим. В магазине хорошие шкафы продаются, полированные и совсем недорогие. А вот тут телевизор на тумбочке. Теперь специальные тумбочки для телевизоров делать стали, очень красивые и стоят недорого. А за телевизором в район поедем. Сразу после праздников. Верка говорила, там с большим экраном продают. В другой комнате мы две кровати поставим, трюмо и письменный стол для Юрки. Пусть уроки за настоящим письменным столом делает, может, учиться лучше будет, правда, Ваня?

За окном слышно, как взревел автомобильный мотор, чей-то голос крикнул: «Поехали!»

Тоня. Может, мы стены другими обоями оклеим, а, Ваня?

Крутов (смотрит в окно). Ты подмела бы. Не видишь, грязища какая...

Тоня (поспешно). Да, да, я сейчас. (Уходит в сени, возвращается оттуда с веником, начинает подметать клочья бумаги, разбитые черепки.)

Крутов сидит к ней спиной, смотрит в окно.

А полы хорошо бы масляной краской покрыть. Их тогда мыть очень удобно. Провел мокрой тряпкой — и чистые, красота! Мне завтра уже на работу выходить. На новом месте. Чудно! (Тихо смеется.) Это хорошо, Ваня, что мы им всю обстановку отдали, по деревне дурного говорить не будут. Василий-то злой как черт, а под глазом, видал, какой фонарь здоровенный! Ты бы извинился перед ним, Ваня, он же мальчишка совсем, жизни еще не понимает. Нам ведь жить в одной деревне, работать вместе.

Крутов (раздраженно). Кончай стрекотать! Разошлась, как наседка.

Тоня (тоскливо). Все кричишь на меня и кричишь.

Крутов. Да не кричу я! Что ты сразу кукситься начинаешь. Слова сказать нельзя.

Тоня (метет пол, собирает мусор в углу, ставит веник). Пойду Юрку позову, где-то во дворе бегает.

Тоня. Разве не знаешь? Примета такая есть. Чтоб им на новом месте жилось хорошо, мусор до следующего утра здесь лежать должен.

Крутов. Что-о? До следующего утра?! (Вскакивает, бежит в угол, прямо ладонями собирает мусор, ногой распахивает дверь и вышвыривает в сени. Еще раз, еще.) Вот так! Чтоб жилось хорошо! (Возвращается и вышвыривает в сени. Еще раз, еще.) Вот так! Чтоб жилось хорошо! (Возвращается и садится на табурет лицом к окну.)

Тоня. Эх, Ваня, Ваня, злость тебе глаза заливает, ничего перед собой не видишь.

Крутов (резко обернувшись). И ты мне морали читать будешь?

Тоня (подходит к нему, кладет руки на плечи). Ну, прости, если не так сказала.

Крутов сидит неподвижно.

Мне сегодня ночью Север приснился. По тундре пурга идет, волки воют, а я сижу дома и тебя дожидаюсь. Ты будто бы за сигаретами вышел. Сказал, сейчас вернусь, а сам не приходишь и не приходишь. И вдруг дверь открывается— и вместо тебя знаешь кто входит?

Корова! (Смеется сквозь слезы.) Большая такая, рога тая корова. Смешно, правда?

Тоня. А тундра самая настоящая приснилась, даже холодно стало. Я и проснулась-то от холода. Проснулась, а тебя нету.

Крутов молчит.

(Медленно идет к двери.) Пойду за Юркой. Ты подожди немного, мы вернемся, и я ужин готовить буду. Только ужинать на полу придется. (Уходит.)

Крутов остается один. Через некоторое время появляется Катерина, медленно идет к Крутову. Тот, словно почувствовав ее присутствие, обернулся, встал.

Катерина. У вас же и посуды нету, в чем готовить будете?

Крутов. Найдем... Ты больше не приходи сюда, Катя.

Катерина подходит вплотную к Крутову. Они обнимаются порывисто. Катерина прижимается к крутовской груди.

Катерина. Любимый ты мой, золотце ты мое! И зачем так живем, а? Любить бы, жить вместе, детишек растить, а мы в одиночку мучаемся, ждем друг друга, по ночам плачем.

Крутов целует ее волосы, гладит по плечам.

Ох, как я ждала тебя, Иван, как ждала! Ты меня не вини, что Егора пустила. Он человек верный, он самый правильный, каких только знаю. Он любит меня, всегда со мной будет. А мне твоей любви хотелось, всю жизнь хотелось, Ваня. Ты не кори меня, ты прости меня, дуру такую.

Крутов (хрипло, с трудом). С Егором-то счастлива будешь, Катя?

Катерина. Теперь неважно, буду или нет. Двадцать пять лет без счастья прожила, как-нибудь и дальше перебьюсь.

Крутов. Для чего так, Катюша? Будто в монашки собралась. Тебе самое время для себя пожить. Верка большая, ты ей теперь не нужна, у нее — Василий. Уезжай куда-нибудь, живи как захочется. Мы же вольные люди!

Катерина (со вздохом). На все у тебя один ответ, Иван. Езжай куда-нибудь и для себя живи. Вот и вся твоя правда.

Катерина. А Егор? Нет, Ваня, у меня перед ним совесть болит. Он на нас всю душу положил.

Крутов. Ну и что? На скольких людей мы души кладем, а потом на нас — ноль внимания. Душа одна, на всех не хватит. Может, поломаем все, а, Катя? Может, вдвоем уедем куда глаза глядят? Соберемся и уедем, хоть сейчас, а? Все грехи перед тобой искуплю, все долги покрою! Ну, решайся, Катерина! Отрубим и — баста! Что было, то прошло и быльем поросло, Катя! (Целует ее). Ах, старпом, старпом...

Крутов. Так... человек один... Я перед ним тоже в долгу. (Опять целует ее горячо, прижимает к себе.) Катя, в Сибирь куда-нибудь махнем, другую жизнь посмотришь! Заводы громаднющие, гидростанции. А тайга какая, а горы! Я во время войны одну книжку прочитал, про женьшень. Сижу в кубрике и гадаю: как война кончится, я тот корень обязательно искать отправлюсь! Как хорошо, выпил отвару из того корня — и снова молодой, здоровый, и жизнь перед тобой длиннющая, начинай сызнова, исправляй ошибки! Эх, как бы тот корень сейчас пригодился!

Катерина (освобождаясь из его объятий). Не поеду я с тобой никуда, Ваня, прости, дорогой ты мой.

Крутов стоит, опустив голову.

Катерина быстро идет к двери.

Катерина. Не надо, Иван. Сам сказал: что было, то прошло и быльем поросло. И никакого женьшеня не надо, Ванечка. Ванечка... плохо только, что в одной деревне жить будем, видеть тебя каждый день невмоготу. (Уходит.)

Через некоторое время появляются Тоня и Юрка.

Крутов (обращаясь к Юрке). Ну, джентльмен, что нам с тобой делать, а? Давай-ка в шашки сыграем! Только это и осталось. (Тоне.) Лампу зажги, темнеть стало. Пожрать у нас что-нибудь найдется? Голодный я, как волк.

Тоня. Наш, наш, успокойся. Молоко еще есть. До завтра потерпеть придется, магазин уже закрылся.

Юрка. Завтра праздник. Дядь Ваня,-здесь демонстрации на Первомай бывают?

Тоня приносит из соседней комнаты чемодан, открывает его, достает посуду. Юрка принес коробку с шашками, картонную доску. Раскладывает на табурете.

Тоня. А ты говорил, чтоб я посуду с собой не брала. Хорошо не послушалась, а то сейчас бы из пригоршней молоко пили.

Крутов (не обращая внимания на ее слова). Значит, говоришь, батька твой замечательно в шашки играл?

Крутов. Ну, помогай нам бог! (Делает первый ход.)

Крутов (повеселевшим голосом). Расчудесно!

Юрка. Кто ж так ходит, дядя Ваня? Так я сразу двух съем и — в дамки!

Крутов (скребет в затылке). Фу-ты, черт! Ну, тогда вот так!

Крутов. Врешь, меня голыми руками не возьмешь.

Тоня расставляет на полу посуду. Потом зажигает керосиновую лампу, ставит на подоконник.

Крутов. Постой, постой, друг ситный, как же так, у тебя две дамки, а у меня ни одной.

Крутов. Мухлюешь ты, вот что! Это батька тебя мухлевать научил?

Юрка (смеется). Я шашку на две клетки передвинул, а вы и не заметили!

Тоня. Картошка еще горячая. Печь растапливать ни к чему. Юрка, сходи в погреб за молоком.

Юрка нехотя идет к двери, сталкивается с Василием, входящим в комнату. Крутов молча смотрит на него.

Юрка. А у меня зажигалка есть! (Показывает зажигалку, подаренную Крутовым.)

Василий. Я это... Я прощения зашел попросить... (Мнет в руках кепку.) Лишнего тогда наговорил вам.

Василий. Нет, не пустяки, это дело серьезное. Так что извините. И еще. Верка на свадьбу вас пригласить велела.

Василий (подумав). Я — нет. Тоже извините.

Крутов. Чего извиняться-то? На нет и суда нет. Будь здоров.

Василий. До свиданья. (Поворачивается, открывает дверь).

Крутов. А на свадьбу я приду! Назло тебе приду, понял?!

Василий не отвечает, закрывает дверь.

Тоня. Пришел, извинился, на свадьбу пригласил? Чего еще надо?

Крутов. Ладно, хватит! Забыли про них! Давай о своих делах думать!

Тоня ставит на подоконник, рядом с лампой, чугунок с картошкой, тарелки, ложки. Входит Юрка с бидоном молока.

Крутов. Тоня, если б сейчас муж твой объявился, интересно, ты ушла бы к нему от меня?

Тоня. Перестань. И как язык только поворачивается говорить такое.

Крутов. А ты не зарекайся. (Наливает в чашку молоко, пьет.) Не зарекайся, Антонина! Я сколько раз зарекался того не делать, этого не говорить (встает, прохаживается по комнате), а получалось наоборот. Как в футболе: подавляющее преимущество команды СССР, а голы в наши ворота летят.

Крутов. Не надо из меня белую ворону делать. Я обыкновенный человек, Антонина! Жизнь, правда, прожил пустяковую, бесполезную, ни себе, ни людям! Как волк — один жил, это правда! И друзей было навалом, а все один. Это правда. Н-да, старпом бы мне за такую правду морду набил бы, но уж тут ничего не попишешь.., Может, глядишь, все еще поправится. Ведь новую жизнь начать никогда не поздно, верно, Тоня, даже перед смертью!

Тоня. Бывает, что и поздно. У нас в деревне один конокрад жил. Я тогда маленькая была, еще до войны. Лошадь украдет, продаст, деньги пропьет и кается: «В последний раз, убей меня бог! Буду жить честно!» Так он и не успел пожить честно. Мужики его за кражей поймали и прибили до смерти.

Юрка (допивая молоко). А в шашки ты играть все равно не умеешь!

Крутов. Я, брат, мужик цепкий! И в шашки тебя обыграю, будь спокоен!

Крутов. Ложись с матерью на печке, там тепло. Втроем не поместимся, я на полу прикорну, как в былые времена. (Расстилает на полу свою робу.) Последний раз высплюсь как бродяга.

Тоня ведет Юрку к печке, подсаживает на лежанку. Тот вскарабкивается на печку. Оттуда слышен его радостный голос.

Юрка. Как здесь хорошо! Мам, а на Севере у нас печка больше была!

Тоня. Укладывайся, сынок. (Подходит к Крутову, обнимает его.) Ваня, что-то на душе у меня "неспокойно.

Крутов. Ложись, чего ты? Завтра вставать рано. Мебель поедем покупать, телевизор. Обогощаться будем. А потом новоселье справим!

На сцене медленно гаснет свет. После паузы он загорается снова, и видна пустая комната, Крутов, спящий на полу у окна на разостланном бушлате. Крутов спит на спине, раскинув в стороны руки. Что ему снится? Мы слышим далекие-далекие голоса.

Голос Григория. Чужой ты там, в деревне, Ваня, никому не нужен. Сбежишь, помяни мое слово. И горя этой женщине наделаешь али еще кому-нибудь. Я ведь тебя, бродягу, не первый год знаю... Слышь, Иван, может, передумаешь? На Диксоне перезимуем, а на весеннюю путину за селедкой в Атлантику подадимся. В Канаду сходим. Море ишо раз поглядим, напоследок. Слышь, Иван?

Голос Катерины. Любимый ты мой, золотце ты мое! И зачем так живем, а? Любить бы, жить вместе, детишек растить, а мы в одиночку мучаемся, ждем друг друга, по ночам плачем! Ох, как я ждала тебя, Иван, как ждала! Да, видно, не судьба... Жаль только, что в одной деревне жить будем, встречаться с тобой каждый день невмоготу!

Крутов (вдруг просыпается, садится на полу, обхватив голову руками, тихонько раскачивается. Потом оглядывает пустую комнату. Самому себе.) Уеду я, Катя... к чертовой матери уеду...

В окна пробивается серый рассвет.
Он вскакивает, бежит босиком в другую комнату, притаскивает оттуда рюкзак, швыряет в него кой-какие вещи, застегивает, переводя дыхание, снова оглядывается вокруг. Смотрит на печку, где спят Тоня и Юрка. Затем вытаскивает из кармана пачку денег, секунду рассматривает, осторожно кладет их, забрасывает рюкзак за спину и выходит из дома, тихо прикрыв за собой дверь. В доме по-прежнему стоит сонная тишина. Раздается голос из приемника: «Московское время шесть часов утра. С добрым утром, дорогие товарищи!»

Картина десятая

С рюкзаком, закинутым за плечо, появляется Крутов. Берег реки. Встречает Семена Лукича. Тот тоже направляется к реке, держа на плече весла.

Семен Лукич. Здорово, Иван. Чего в такую рань поднялся?

Семен Лукич. Старости не спится. Опять в район еду.

Семен Лукич. Не-е, председатель посла л. Насчет студентов договариваться, картошку убрать помогут.

Семен Лукич. Не управляемся. Сеем много. А ты куда это лыжи навострил? (Кладет весла на землю, начинает сворачивать цигарку, прикуривает.)

Вдалеке слышны отрывистые, как выстрелы, удары кнута пастуха, мычат коровы.

Крутов (нервничая, оглядывается на деревню). Да я тут... Тоже в район мне надо, по одному делу.

Крутов (обрадовавшись). Во-во, насчет прописки. Другие разные хлопоты. Не подвезешь?

Семен Лукич. Почему ж не подвезти. Лодка большая, крепкая. Неделю назад заново конопатил.

Семен Лукич. Понимаю. Злость заела. Э-эх, через эту злость все беды. Люби-и-ить надо, Ваня. Любовь — она всю нашу жизнь двигает. Когда человек любит, он на человека похож становится, он об своих детях думать начинает, об земле своей, он работает так, что смотреть любо-дорого.

Крутов (опять оглядывается на деревню). Хватит разговоры разговаривать. Пошли!

Семен Лукич. Я тебе сурьезные вещи толкую, Ваня. Ты вона какой — сильный, умный, руки у тебя золотые! И жизнь прожил, повидал дай бог всякому, а все одно, гляжу на тебя — бедный ты! Ничего у тебя, окромя долгов перед людьми, нету. А кто виноват?

Крутов (нахмурившись). Война виновата, Лукич.

Семен Лукич. Война тут ни при чем, Ваня. И каждый человек не за себя воевал, за других. За землю свою, Ваня, за родину. Потому им и жить легко. А тебе тяжело. Почему? Могу и на этот вопрос тебя просветить.

Крутов (со злостью). Поздно меня просвещать, Лукич.

Семен Лукич. И то верно, поздно. (Поднимает с земли весла.) Ты погоди тут, я лодку из заводи выведу, тебе крикну. Ты не здесь спускайся, а левее бери, во-он туда. (Старик показывает Крутову, где надо спускаться.)

Семен Лукич. Это дело нехитрое, сам управлюсь. (Уходит.)

Крутов достает сигареты, спички, собирается прикуривать. На сцене появляется Юрка. В руках у него пачка денег и зажигалка - портсигар.

Крутов (вздрагивает, роняет на землю спички. Нагибается, поднимает их). Ты чего, Юрка? (Не знает, что говорить дальше, смущен и испуган.) Ты чего не спишь, Юрка?

Юрка (так же решительно протягивает Крутову деньги и зажигалку). Заберите, дядя Ваня. Ничего нам от вас не надо!

Крутов. Не дури, Юрка... Зажигалку я тебе подарил, а деньги... Деньги для хозяйства нужны...

Юрка (швыряет деньги и зажигалку на землю, кричит и плачет). Не надо! Не надо! Ничего от вас не надо! Обманщик ты! Обманщик! Врун!

Крутов (хватает Юрку за плечи, нагибается к нему).

Тот пытается вырваться, громко плачет.

Ну что ты, Юрок, что ты... Почему ж я обманщик? Я в район за телевизором собрался, не веришь?

Юрка. Нет! Нет! Я все вижу! Ты уезжать собрался, я все вижу!

Крутов (опускается перед Юркой на колени, гладит его по плечам, голове, пытается улыбнуться сквозь слезы, с трудом говорит). Ну что ты, Юрок... Ей-богу, за телевизором... Семен Лукич подвезти обещался, хоть у него спроси. Телевизор куплю, насчет прописки заявление напишу... (И вдруг зажмуривается, мотает головой, как подраненный бык, стонет сквозь зубы.) Э-эх, сволочь я... Сволочь я, Юрка... э-эх, маманя-а, милая ты моя... Мама! (Плачет.) Слышь, старпом, может, зря ты мне аппарат отдал?

Юрка (испуган, молчит, потом тихонько дотрагивается рукой до лица Крутова, гладит... Тихо). Не плачь, дядя Ваня... не надо...

За сценой слышится голос Семена Лукича: «Кру-у-тов! Ива-а-ан!». Раздается стук мотора.

Крутов (утирает рукавом слезы с лица). Поехали со мной, Юрка. Погуляем вместе, телевизор выберем, я тебе мороженого куплю... Ты только мамке не говори ничего, ладно?

Крутов. Ну вот и хорошо. Мы ведь мужики с тобой, Юрка. Матери не говори. Пускай это дело нашей тайной останется. На всю жизнь, Юрка. Нам с тобой об мамке заботиться надо. Намучилась она с нами, беречь ее будем... Пошли, Юрка... (Берет Юрку за руку.)

Они медленно идут в глубину сцены. Стучит на реке мотор, и снова слышится голос Семена Лукича: «Кру-у-утов! Куда ты запропастился, Ива-ан?!»

Долги наши

Содержание

Действующие лица

АКТ ПЕРВЫЙ

Картина первая

Картина вторая

Картина третья

Картина четвертая

Картина пятая

Картина шестая

Картина седьмая

Картина восьмая

Картина девятая

Картина десятая