Винокуров Е.М.
Метафоры
Новые стихи
Содержание
Новая книга стихов Евгения Винокурова почти целиком состоит из стихов, написанных за последние годы. Поэт решает ряд проблем морально-этического порядка, его живо интересуют взаимоотношения общества и личности. Его лирический герой, как и прежде, часто оглядывается на свое военное прошлое.
* * *
Мне нравится обыденная речь.
Слова простые: хлеб, вода, поленья...
Я те слова хотел бы уберечь
От непреодолимого забвенья!
Я был от Верной гибели спасен...
...В словах высоких, знаю, мало проку.
Но славьтесь те, что слышал я сквозь сон:
— Спадает жар. Он спит. Ну слава богу!..
Отчий дом
И сколько в жизни ни ворочай
Дорожной глины, вопреки
Всему ты в дом вернешься отчий
И в угол встанут сапоги...
И пусть — хоть лет под девяносто
Старик прошамкает: «Сынок!»,
Но ты принес свое сыновство
И положил его у ног.
И радость новая как завязь...
Хоть ты от хижины отвык, —
Ты, вырвавшийся от красавиц
И от стаканов круговых.
...Пусть в поле где-то ночь пустая.
Пусть крик и песня вдалеке.
Ты все забудешь, припадая
К покрытой венами руке.
* * *
Что молодость — экое дело?
Прошла, хоть мила не мила!
Ты черное платье надела,
Ты белое платье сняла.
А мне-то вот как разобраться
В себе, ты сама посуди:
Я только лишь стал оперяться —
А молодость позади!
Так что же, прошло то, что снилось?
И вспомнить уже недосуг?
Осталась лишь детская хилость
Уныло опущенных рук.
Так что же, ушло то, что пелось?
Осталась какая-то муть.
Да детская неумелость
Пуговицу застегнуть.
Так что же, все то, что хотели,
Вот так-то и не сбылось?
Ломота какая-то в теле
Да боль под лопаткой насквозь.
Так что же, не значит ли — баста?
Тревожить по пустякам?
И значит, осталось: лекарство,
Сощурившись, капать в стакан.
И все ж я о чем-то гадаю.
Не успокоюсь на тола,
Я молодость жадно глотаю
Соленым от сухости ртом.
Так что ж: я играю без правил,
И значит, назад осади!
Я крылья еще не расправил —
А молодость позади.
Метафоры
Кому-то там я не потрафил,
Что был от треска в стороне.
Но смысл блистательный метафор
Был ведом все-таки и мне.
И та вон рожь, что колосится, —
Метафора. И бор. И брег...
«Вон солнце словно колесница», —
Сказал однажды древний грек.
И в банном зале, там, где кафель,
В трамвае, в поле на стерне
Смысл восхитительный метафор
Вдруг как-то стал являться мне.
Они как будто медь литавр
Или как сальто мудрый трюк...
Что бог? Он лишь творец метафор,
Он лишь сравнений демиург!
Метафора — и та вон телка.
И луг. И тополь. И дома.
И даже жизнь всего лишь только
Метафора. И смерть сама.
Фортуна
Мы часто распускаем нюни:
Мол, невезение одно!
Ведь мы-то знаем, что фортуне
На свете все подчинено.
Еще она зовется: случай...
Заслышишь, и в груди замрет:
То колеса ее скрипучий,
Необратимый поворот!
Еще она зовется мойра...
Береговая полоса,
Где вдоль масличного приморья
Подняли греки паруса.
И низко молятся когорты...
Она вступает на порог, —
Гремят тяжелые ботфорты.
И тут она зовется: рок...
Мы были молодыми
Молодыми бывали
И мы. «Все на свете пустяк!»
Уходя, забывали
Калоши, бывая в гостях.
Танцевали кадрили,
Мазурку и па-де-труа...
«Толковать» выходили,
Снимая часы, за дрова.
Молодыми бывали.
Певали подчас тенорком.
И цветы обрывали
Ночами с газонов тайком.
Был наш взор независим.
Не думали нравиться всем!..
И родителям писем
Почти не писали совсем.
Молодыми бывали.
И, громко стуча не со зла,
Мы подчас забивали
По суткам в «очко» и в «козла».
Нам бы точку опоры!
Но где ж ее взять молодым.
Дым и споры и споры,
Все споры и споры и... дым.
Молодыми бывали.
Мы жили, вдруг скиснувши, но
Вдруг искрясь, как в бокале
Искрится при лампе вино.
Юность, право ж, всеядна,
И жизнь нам казалась мила...
Очень было приятно
Поглядывать нам в зеркала.
Молодыми бывали.
И в те озорные года
Правду-матку рубали!
Ну... правда, не так уж всегда.
Образ мыслей возвышен!
И не было, помню, у нас
Ни вот этих залысин,
Ни этих морщинок у глаз.
Молодыми бывали.
Мы шли тогда медля, как в брод,
Замышляли не дале
Как только на сутки вперед.
Обрывали: «Короче!»
«Довольно!» — кричали, дерзя.
Била жизнь прямо в очи,
А было напиться нельзя.
Молодыми бывали.
Любовь бы найти, это да!
Остальное детали!
Всё мелочи так. Ерунда!
Только бы за раззяву
Не приняли нас! Осерчась,
Мы хотели бы славу.
Да нет же, не завтра. Сейчас!
Молодыми бывали.
Плевали на вкус и на такт,
У соседа сдували,
Прикрывшись ладонью, диктант.
Заводили пластинку,
Подруг приглашали на вальс,
Подчиняясь инстинкту,
Глубоко живущему в нас.
Молодыми бывали.
Вертелись на кольцах в пустом
Тренировочном зале
И прыгать умели с шестом.
С пылом бычьим и дюжим
Мы шкаф выносили, сопя,
Гоготали под душем
И хлопали смачно себя.
Молодыми бывали.
Мы жили семьею одной
И на лесоповале,
На торфе, и на посевной.
Все, что связано с риском,
Любили. Хоть не без труда
В снаряженье туристском
Мы лезли черт знает куда!
Молодыми бывали.
И сами не знали о том!
Понимали едва ли,
Что учим, читаем, поем.
Выступали неловко,
Не прямо, подчас, а в обход...
Шла как надо перловка
В столовой студенческой в ход.
Молодыми бывали.
Скребли, провинившись, полы!
В саже, в поте и в сале
Мы терли на кухне котлы.
Танцплощадка стонала.
Входили и — общий поклон!
За четыре квартала
Бил в ноздри одеколон.
Молодыми бывали.
Весь день, не щадя живота,
Мы в футбол забивали,
Как дети, — в одни «ворота».
Вкусно резали палки
В лесу перочинным ножом,
Составляли шпаргалки,
Слюнявили карандашом.
Молодыми бывали.
Ходили в кино «Орион».
И билеты сбывали
Втридорога на стадион.
Мы еще ведь не старцы!
Подумаешь — время! Дела!
Только юность сквозь пальцы
Как будто песок протекла.
Молодыми бывали.
А в том, что, мол, время течет,
Мы в те годы едва ли
Себе отдавали Отчет.
С фамильярностью людям
Мы клали ладонь на плечо.
...Молодыми мы будем,
Я думаю, в жизни еще!..
Молодыми бывали.
И, воррт раскрыв средь зимы,
Только, может быть, в дали
В то время и верили мы.
На морозе, как в дыме,
Мы шли, расстегнувши пальто.
Были ведь молодыми
Когда-то и мы... Ну и что?
Займися музыкой, Сократ...
В чем тут загвоздка, не пойму?
Уж все давно решилось, брат!
Но голос был тогда ему:
— Займися музыкой, Сократ..,
Что за советы мудрецу?
Такого быть не должно впредь!
Скажи: мыслителю ль к лицу
С утра на дудочке гудеть?
Что скоро будешь глух и нем,
Уже гуторят у оград,
А голос снова между тем:
— Займися музыкой, Сократ...
Так в чем же суть? Так где же связь?
Чтоб, руки уперев в бока,
По камере как ферт пройдясь,
Ты оторвал бы трепака?
Вот в этой чаше не вино,
А нечто горше во сто крат1
...Но голос все твердит одно:
— Займися музыкой, Сократ...
* * *
Опять,
пучин пугаться не умея,
плывем,
и бьет в полотнища
норд-ост.
Опять
над нами небо Птоломея,
полночный купол,
полный прочных звезд...
Опять
томов уже не надо Фрейда,
доносится чуть-чуть
исподтишка
призывная
аттическая флейта
зовущего подругу
пастушка...
И пусть, Эйнштейн,
подорвана основа
тобой, —
опять
нам парус напрягать!
Стал хлебом хлеб
и камнем камень снова...
...И тайны нету на земле
опять.
Женщина на берегу
Тело твое, — ты спишь! —
Раскрылось. Песку нанесло...
Кругло оно, как голыш.
Гладко оно, как стекло.
Белый таит покров
Будто бы дальний свет.
Нет у него углов,
Ломаных линии нет.
Все ж не годится, — по мне, —
Так раскрываться днем!..
...Ты ж разметалась во сне
И позабыла о нем.
Фантазия
Фантазия взрывает города,
Ломает скалы и дробит каменья.
Она туда приходит без труда,
Куда попасть нельзя без разрешенья.
Фантазия, подобная ужу,
Вползет в подполье через плющ бойницы.
Мгновение—и я уже кружу
Над старым замком наподобье птицы.
Фантазия вручает нам ключи
От тайников и заповедных комнат,
В которых год хоть на голос кричи...
С ней помнят то, чего уже не помнят.
Лишь отними: какой унылый вид,
Как люди робки и как неумелы...
Фантазия безумие плодит,
Творит фантомы, создает химеры.
Как радужные водоросли со дна,
Она встает. Ее бунтуют кони...
Весь этот мир — фантазия одна,
За исключеньем —
хлеба на ладони.
* * *
Цыганка мне гадала
И за руку брала...
...От целого квартала
Лишь камни да зола.
Бьет пушка в щебень с танка.
И там за лесом бой...
...Останемся ль, цыганка,
Живыми мы с тобой?
Научная фантастика
Однообразный, однозвучный,
как на основе ткацкой нить,
быт... Я фантастикой научной
хочу себя воспламенить!
Подай мне факт,
к чему мне фактик?
Дай факт,
чтоб он меня потряс!
Хочу я верить:
из галактик
уже сигналы ищут нас!..
Глубинной тайной мировою
слепящий потрясет болид...
,..А сердце болью бытовою
тихонько пусть себе
болит.
Стихи о Рабиндранате Тагоре
Но есть на свете музыка другая,
Других истоков и других начал,
Рабиндранат, ладони возлагая
На мир,
ее в глубинах ощущал.
Был мир им понимаем как порядок!..
Но все куда-то мчалось и рвалось,
И эта буря безобразных складок
Его одежд и спутанных волос.
Смотри, смотри! Вот он стоит у края,
В глазах глагол предсмертный затая,
Босой ногою землю попирая,
И с факелом в руке небытия.
Природа, тебя ль от груди отрину,
Сольюсь ли с тобой, перейдя межу?
Я только всего лишь наполовину
К тебе, беспредельной, принадлежу.
Природа, обратно прими меня в лоно
И снова роди! Я взываю в мольбе:
Выжми слезу, что на вкус солёна,
Противоречащую тебе!
Дай глянуть на женщину в сари, что в лени
Брод переходит,
как белый налив,
Как яблоки крепкие, в ямках колени
Случайно и высоко оголив.
Но в бесконечном круговороте,
Тагор, я уж больше неповторим?..
Я вне природы, и я в природе, —
На грани... И в спорах с собой самим.
Будда
В Индии, среди развалин храма,
где висит полупрозрачный зной,
Сакья-Муни Будда Гаутама
в зарослях предстал передо мной.
Под зазывный хохот обезьяний
он, переступивший за предел,
он, противник всяческих желаний,
ничего на свете не хотел.
Вьет гнездо старающийся аист...
И от верха прямо до земли,
в похоти чудозищной кривляясь,
статую лианы обвили.
Лес вопит в напористом комплоте...
И свое чего-то в свой черед
молчаливо говорит природе
бронзовый, потрескавшийся рот.
Бомбей
Мифы Индии
Р. Гамзатову
Река, нарисованная на стене.
Волны — несколько синих
Вибрирующих линий — выписаны старательно.
Так и манит их прохлада!
С краю намалеваны
Кусты на желтом песке.
Тщательно изображена
Каждая доска мосточка.
А что, если вдруг
Кто-то
Разбежится да
И нырнет?
Мы бродим в лесу,
В котором декоративные деревья
Перемешаны с настоящими...
Страшно принять
Фанерные за живые,
Но еще страшней
Наоборот.
Я славлю преувеличение...
Мне сладок ужас крутизны.
Посредственность робка — лишь гении
В бесстрашной выдумке сильны.
Что было мелко, то как не было!
Я славлю ужас виража;
Когда безмерная гипербола
Нам подымает волоса.
Я славлю преувеличение...
Не мелкотравчатую ложь,
Но вымысел, где тем не менее
Все истина одна лишь сплошь.
Дороги легкие, пологие
Ведут всего лишь в анекдот...
Но на вершины мифологии
Тропа безудержья ведет.
Дым и огонь — нет соответствия!
На сто столетий надымив,
Из мизерного происшествия
Великий разрастался миф.
Куда кривая бы ни вынесла,
Мир все равно тебя простит.
...Трагическая птица вымысла
Крыла раскинувши летит.
Молоко
Была бы пагубной попытка
Отделаться на все века
От благородного напитка —
От пенящегося молока.
Смотри: в нем плавает соринка!
В нем трав запутанных настой.
Смотри: вон запотела крынка
В ладони женщины простой.
Смотри: рыжы, белоголовы
Среди ромашковой пыльцы,
Топырят мрачные коровы
Свои вселенские сосцы.
Так припади же ртом и прямо
Тяни, руками теребя.
Как бы сама праматерь, Брама,
Питать вдруг начала тебя.
«Еще, мол, не обсохло...» — шутка!
Она поспорит с мышьяком:
Ведь отравление желудка
Излечивают молоком.
И головы ломать ученым:
В чем счастье все? 8 чем радость вся?
Ни порошковым, ни сгущенным
Такое заменить нельзя.
Пусть холод за окном, пусть сыро,
Но ты в стакан его налей:
В нем сконденсирована сила
Июльских солнечных полей.
Пусть будет даже водянисто,
Иль пленка желтая жирна,
Густая сила материнства
В ней, в глубине заключена.
Она белит как снег планету:
Тут белых флагов торжество!
Но нравственней напитка нету
На этом свете ничего.
Я верен старому устою...
Но не с вином, но не с водой
Стакан подъемлю пред собою —
Вот с этой жидкостью святой.
Веселость
Жили мы на земле,
Не сердясь и не ссорясь.
Как-то сами вершились дела!
В эти годы простая, простая веселость
Нам дана как награда была.
Как был звонок
Наш смех
На цветистой лужайке
И в трамвае, набитом битком!
Хохотали,
Стараясь друг в друга из шайки
Мы в парилке
Плеснуть кипятком.
И медвежью
Широко откинувши полость,
Встречным смехом давясь,
Хохотать
Заставляла нас та же шальная веселость,
Колокольчикам медным под Стать!
И со смаком хрустели соленые грузди
На беспечном солдатском пиру...
...И лишь только от песни
Бывало, что
В грусти
Вытирались глаза о полу.
Змея
Любитель странных аллегорий,
Ценю подъятую в бою
Хоругвь, там, где святой Егорий,
Копьем пронзающий змею.
Еще ценю, как древний гностик,
Картину: девица мила.
И держит яблочко за хвостик.
Змея же ветку оплела.
Вот целомудрие. Вот доблесть...
...Еще я рад, что обрело
Такой простой и четкий образ
Навеки —
мировое зло.
Победитель
Как там:
«Пришел. Увидел...»
И вот полощет рот.
Гогочет победитель,
Ладонью шею трет.
Как в арии запетой:
«Пусть некуда...»
И вот
Он тешится победой,
Ладонью шею трет.
Он подан крупным планом
И вполуоборот...
И вот сейчас над краном
Ладонью шею трет.
«Он не чета беднягам...»
Под нос бубнит фокстрот.
Он фыркает, со смаком
Ладонью шею трет.
Он сбил того ударом!
Он парень первый сорт!..
Он, хохоча, недаром
Ладонью шею трет.
«Знать, мой был лучше метод..
Наверно, хнычет тот?1
И, торжествуя, этот
Ладонью шею трет.
Жажда
По ночам юнцов она снедала:
Где же вы, грядущие года?
Нет, подобной жажды идеала
Старый мир не видел никогда!
Голоса в крови грозны и древни...
Но она велит, чтоб до конца
Каждый шел:
в столице и в деревне
Брат на брата, дети на отца!..
И на сходке где-нибудь под липкой
С глупой ребятнею на руках
Бабы с зачарованной улыбкой
Слушали о будущих веках.
Сохранились дневники и письма...
Комиссары, кончив путь мирской,
Умирали, к солнцу коммунизма
Руки простираючи с тоской...
Мучеников светленький веночек?
Бытие вся жизнь у них, не быт...
И глаза юны, хоть позвоночник
Шашкой перебит.
Родня
Принарядившись к важной дате,
И для еды,
И для питья,
С отцом рядком садились дяди,
Ширококостные дядья.
Дрожала на столе посуда...
И в пальцы вьевшийся металл
Блистал,
И запашок мазута
Над этим пиршеством
Витал.
Так, знаменуя
Строгость правил,
Они сошлись семьею всей,-—
Хоть в святцы глянь:
Иван да Павел,
Петр, Михаил
И Алексей.
Беседа их текла
Густая,
Всяк был по-своему остер...
Пять — это бабки не считая
Да двух немолодых сестер!
Сидели, грузно налегая...
От папирос струился чад.
Но вспомнят деда Николая
И встанут все...
И помолчат.
«А ты один все», «Эх, хитрюга!»,
«Чураешься! —
Журят меня
Мои дядья. —
Нам друг без друга,
Поверь, —
На свете жить нельзя!»
«Ведь мы ж родные все!»
«Вестимо».
«Нам врозь ведь
Не прожить и дня»...
...Святая теплота интима!..
«Да как же можно, —
Ведь родня!»
«Ты все в скитанье!
Все в кочевье!»
«Ты все бездомен!
Все в пути!»
«А ведь когда-то
Были семьи
Душ, почитай,
По двадцати!»
«Ну будь один!»
«Привет чудиле!»..
...Домой в обнимку уходя,
Полмостовой загородили
Патриархальные дядья.
Женотдел и домострой
Не от любви ль погибла Троя?
У мира, знать, такой удел...
Час пробил. Против Домостроя
Тогда поднялся Женотдел.
Пошла чесать с трибуны гладко:
«В обиду не дадим себя!» —
В платочке красном делегатка,
Рукою по-мужски рубя.
Оплот всех жен, и тещ, и дочек,
Он был организован, штаб,
Из девочек в косичках тощих
И из широкоспинных баб.
«Мы сами себе власти, знамо...»
Да это ж явный перехлест!
Но женщина воздвигла знамя
Свободы, вставши во весь рост.
Кухарку, няньку и сиделку
Ты заменяла, трепеща...
И вот швыряет муж тарелку
Пересоленного борща.
Но где ж вы, римские весталки,
Хранительницы очага?..
«А тех, кто будет ставить палки
В колеса, отведем в Чека!»
Да разве выдержать устоям,
Когда вовсю орет плакат:
«До основания разроем
Патриархальности уклад!»
Кричат толпою краснолицей
На всех собраньях: «Не хотим
Закрепощающих традиций!
Долой перину и интим!»
«Наш автодор! Мы к солнцу рулим!
Как путь наш нов! И как он прям!»
«Война корытам и кастрюлям
И молью траченным коврам!»
И, мигом расплюясь с уютом,
Одна, без своего угла,
Ты любишь прыгать с парашютом
И рубишь наотмашь с седла!
Или вселился в них бесенок?
Кто знает? Уж не сам ли бес?..
...Идут когорты амазонок
С винтовками наперевес.
Им заниматься пустяками?
Им ли сгибаться у корыт?
Им ли ворочать утюгами,
Когда пред ними мир открыт?
Они родились, — разве слабы? —
Для кочерги и для валька...
Стоят расставив ноги бабы
И руки уперев в бока.
По локти им въедался щелок,
Был день их трудный, бестолков.
Они родились для светелок,
Завалинок и теремков.
Они знавали тайный трепет..,
И, как горшечник в две руки
Сырую глину мнет и лепит,
Их мяли ночью мужики.
И, жребием довольны малым:
«Да кто же мы такие, чать?!»,
Могли по сельским ритуалам
Где вставить слово, где смолчать.
Они слезали с сеновала
И нагибались до жнивья.
Зато им веки закрывала
Большая, дружная семья..,
...Хоронит брата Антигона.
В домашних сложностях Эдип...
«Хочу развода! Нет закона!
Что? Муж? Так он отсталый тип!»
И, осененные веками,
Трещат опоры. Где же щит?
И муж лишь разведет руками.
Затылок поскребет. Смолчит.
А если вы в быту увязли
И если в чувствах кутерьма.
Пожалуйста: детсады, ясли,
Приюты, детские дома.
Не умирать же как собаке
Мужчине злым холостяком, —
Как быть? Он обращался к свахе
В тяжелом случае таком.
И сваха тянет чай с печеньем...
«Да, милый, все теперь не так!
Все рухнуло. И уж священным
Отныне не зовется брак».
А где же ты, невеста-плакса?..
Освобожденные от пут,
Жених с невестою из загса
Как два товарища идут.
Так дай права им, дай им почесть!..
...В углу музея неспроста,
Как знамя посрамленных полчищ,
Забытая висит фата.
Булавочный укол
Один здоров, — хоть инвалид,
Скажу я не в укор:
А у меня всю жизнь болит
Булавочный укол.
На это, —
сколько лет и зим,
Махнул рукой: пусть так!
Не знаю я, что делать с ним,
Ведь это ж так — пустяк!
И презираю, как щенка!.,
И столько зим и лет!..
...Знать, кожа у меня тонка,
Другой же кожи нет.
Омар Хайям
Жизнь у него, однако, не плохая...
Там за оградой, где по остриям
Вверх вьется плющ, в шелку лежит, вдыхая
Пунцовые цветы,
Омар Хайям.
Уста сравнить ли в сотый раз с рубином,
Иль, уж ни с чем не сравнивая впредь,
Полузакрытым взглядом ястребиным
На медлящую женщину смотреть?..
В цветном дворце средь страшных наслаждений,
Где вечен сон, а человек что вошь,
Чего ты хочешь, отвечай мне, гений?
Чему ты учишь и куда зовешь?..
И он ответит: жизнь сплошная мука.
Так надо, смерти чуя немоту,
Есть только сласти и как в бочке муха
Почить навеки в золотом меду.
* * *
Чтобы в славе и в силе,
Словно сосенки ствол,
Встала церковь,
месили
Белоснежный раствор.
Встали маковки прямо
В синеву как одна...
Для престольного храма
Злая известь нужна...
Словно свечка из воска,
Средь прибрежных ракит
Та сырая известка
Верст на двадцать горит.
Светило
Молодость, ;точно светило, почти
Там на черте: «Я вас скоро покину!.,»
Как человек, согревающий, спину,
Я говорю ему:
«Не уходи!»
Я говорю ему: «Повремени!
Я повернуться хочу еще боком...
Ну, а потом заходи себе с богом,
Я ведь согласен остаться в тени»,
Я говорю:
«Хоть минуту одну,
Только б минуту еще, в самом деле!.,
Руки свои я к тебе протяну.
Пальцы мои уже похолодели».
* * *
— Я против
вселенского зла негодую!
— Ну что ж,
я плачевный предвижу
исход!..
В трактире
тщедушную шею худую
из панциря вытянул
Дон-Кихот...
Сидим и беседуем:
так, мол, и так-то.
Мы друг против друга.
Вопрос на вопрос.
— Да разве же можно
идти против факта?
— А что,
против совести
разве попрешь?
— Неужто до старости
бегать в задирах?
— А что,
если совесть вдруг
станет черна?.,
...И Санчо, скребя,
засмущавшись, затылок,
нам ставит,
хихикнув,
плетенку вина.
* * *
Мудрец кладет в основу воду.
И вправду ум его высок...
Вода же вызывает рвоту
У пьющих виноградный сок!
В Пирее или на Таганке
Поет себе гулящий люд, —
Сидят вакханы и вакханки,
По маленькой за праздник пьют.
Портвейн, настойка из аниса,
Коньяк, мускат, алиготэ...
А началось все с Диониса,
Что встал в венке и в наготе!
Он поднял гроздь, идя долиной, —
Гроздь солнцем пронзена насквозь!..
Призывной песнею козлиной
Все в этом мире началось.
Лоза обвила медь трезубья...
...Перемешались навсегда
Горящее вино безумья
И чистой логики вода.
После театра
Мы на барьер, обитый плюшем,
Опремся, чтобы заглянуть
На сцену. И уже по лужам
Шагаем в дождевую муть.
Еще огонь кордебалета...
А каждый уж во тьме намок,
И где-то там от пистолета
В «юпитере» плывет дымок!
Да, нам обещано не густо...
И представляется уму,
Жизнь сможет дать: иль свет искусства,
Иль эту дождевую тьму.
Сладострастье
Меня ведь угораздило
Вдруг мастерство принять!
...О, сладострастье мастера
Пилить, строгать и мять!
О, пестрота фазанья!
О, счастье дело знать!
Величье осязанья!
Как сладко осязать!..
Всегда — пусть дремлют сони! —
К работе аппетит!..
...А кожа на ладони
Сама все ощутит!
Из иностранной тетради
Сенсация
Зевая, встанешь на рассвете,
И, словно бы сойдя с высот,
С липучей полосы в газете
Сенсация вдруг полоснет.
Сенсация! Нам от сенсаций
Уж не укрыться все равно
Под сенью сладостной акаций
Иль в горсаду за домино...
Сенсация встает на ножки
И вдруг бежит —бог весть куда! —
Стремительней, чем миноноски,
И экстренней, чем поезда.
Эскадры отдают швартовы.
Припали головы к рулю...
— Вы слышали? — О чем? — Да что вы?
— Не мо... — Да я вам говорю!
Земным овладевая шаром, —
Покой? Да где он? Нет как нет! —
Сенсация лесным пожаром
Уж охватила континент.
За новостью спешим, за всякой!
Давай известий!.. Без помех
Слюнявой бешеной собакой
Сенсация кусает всех.
Готовьте люминала тонны!
Бессонница вползла в дома.
Сенсация — хоть ставь кррдоны! —
Как в средние века чума.
Молва несется языкаста
На материк с материка!..
...Но старого Экклезиаста
Уж с полки достает рука.
На планете
Миром управляет дух протеста...
Знамя поднимают — ах, раз так!—
И кухарка, позабыв про тесто,
И столяр, оставивши верстак..,
Вырастают кедры-исполины
На свободе, а не в парниках...
И не могут силы дисциплины
Ничего поделать тут никак!
И старье уходит на растопку.
И в газетах ценится подтекст.
Вверх возносит гимназист листовку
Для того, чтоб выразить протест.
Кулаком трясут перед расстрелом.
Арестант бросается в пролет.
Связанный матрос рванет всем телом
И в лицо мучителя плюет...
Адвокат кричит, пусть шепеляво,
Но борясь за каждый метр, за пядь...
Право на протест ведь тоже право,
И его у мира не отнять.
3
Весь мир терзают страхи:
Глаза-то велики!
Руки боятся раки
На темном дне реки.
Боится полководец!..
И пьющий алчно бром...
Миг, — и упал в колодец, —
Вытягивай потом!
И лыжник, — хоть отлоги
Холмы, — глядишь, капут!
Боятся недотроги, —
Вдруг в бок их ущипнут...
И вся в поту от страха
В предощущенье бед
Кухарка-растеряха,
Пересолив обед!
Клиент боится бриться.
Монахи — на кострах!
...Уж раз весь мир боится,
То мне не страшен страх,
Детективы
Киноактеры и шпионы
заполнили XX век...
Величья новые законы
постичь желает человек!
По кличкам всех шпионов кличем!
У всех актеры на устах...
И вот двусмысленность с двуличьем
высоко подымают стяг.
Стремятся все к кинокошмарам..,
...Какой-то там агент-двойник
недостоверным мемуаром
до сердца каждого проник!
* * *
Мужчина
ищет развлеченья,
Он, позабыв про чин и ранг,
рывком сдирает
облаченья
и одевает акваланг.
Будь он холерик
Иль сангвиник, —
ему рдин удел, благой...
Рывкрм забрасывает
спиннинг
он волосатою рукой.
Мужчина
ищет развлеченья...
К чему вот:
истина иль ложь?
Иль философские теченья?
Его на это
не возьмешь!
А для чего ему
миражи?
...Он целый день
под «Москвичом»,
куда, задравши брюн
в раже
заполз он
с гаечным ключом.
* * *
А. А. Некрасовой
Вот «неотложка» едет на дом
На встречу с бледною женой...
Потом склоняется анатом
Над алой полостью брюшной.
Пусть день, как карта, что краплена, —
Жить, за свою судьбу дрожа?..
А человек, он из капрона,
В нем только хороша душа.
Пред смертью пусть не клонят выи
Вот этот или тот гордец.
О вы, явленья мозговые!
О, разрушения сердец!
Соединительные ткани,
К суставу прикреплен сустав,
А в человеке, как в стакане,
Кипит химический состав.
И пусть летит все мимо, мимо.
И пусть подводится черта...
...Но жажда жить неустранима,
Как пар зимою изо рта.
* * *
Интеллигенты русские
в поддевках и в пенсне...
...Под крепкий чай с закускою
шел спор по всей стране.
Шли скачущей походкою
с Кропоткиным сквозь мрак —
растрепанной бородкою
с Невы играл сквозняк.
Интеллигенты русские,
мир вымер, одичал!
Зачем вам формы узкие
парламентских начал?!
Что вам в бессменном правиле
жить маетой газет?!
...Вы бога бы поправили,
будь он немилосерд!..
Как оподнны зелием!
Весь мир казался мал!..
Что вам сам бог?! Неверием
ваш лютый взор пылал...
Сила
Прощаясь с молодостью, плачут.
Скрывают складки возле рта.
Седую прядь упорно прячут,
Пытаясь утаить лета...
Но старость это тоже сила!
Она все слабые черты
Утрировала, исказила
До откровенной остроты.
Подглазья подчеркнула чернью...
...И все, что где-то было в вас,
К неслыханному огорченью
Вдруг выставила напоказ.
* * *
Куда ходить не велено,
Не шел. Судил народ:
— Уж больно неуверенно,
Чудак, себя ведет!.. —
Послушною лошадкою
Я жил, — как я робел!
Перила были шаткие...
Все пели — я не пел!
Бывало, взгляд прелестницы.ч
А думалось: «На кой?!..»
...Я шел, ступени лестницы
Дрожали под ногой.
Когда ж, скрывая панику,
Я сел, подняв бокал,
Закинув ногу на ногу,
Вскричали все: — Нахал!..—
И вновь: «Вот угораздило!»
И снова — дрожь в руке...
...Но хладнокровие мастера
Уж было вдалеке.
Плакат
Мать с младенцем, как для поединка,
Встала, негодуя и моля:
«Прочь! Не дам! Дитя мое! Кровинка!
Дитятко мое! Любовь моя!..»
...Видно, вечно, вздрогнув как от зова,
Вилы брать, хвататься за ружье,
Видно, вечно не любить чужого,
А любить в беспамятстве свое.
Письмо
Я не знаю, что там было?
Что там будет? Что там есть?
Расплылись мои чернила,
Не понять и не прочесть...
* * *
Самим собой хотел я быть,
А жизнь меня тесала.
Она взялась меня купить
За -ситный и за сало.
Сочувствия не знал ни в ком.
Считался я ломакой.
Жизнь продирала с наждаком,
С ножовою бумагой.
А беспокойная родня
Пилила то и дело,
Как будто лобзиком меня
Все выпилить хотела.
Жизнь выдавала векселя:
«Бери! Вот, дескать, ссуда!..»
Чтоб весь укладывался я
Отсюда и досюда.
Хотелось все ж таки иным,
Кто жил со мной бок о бок,
Чтобы я сделался ручным,
Податливым, как бобик.
Чтоб прочих ни на волосок
Я тяжелей не весил.
Не низок был и не высок,
Не грустен и не весел.
Чтоб был разварист, как сухарь
В стакане теплом чая...
Но где-то жил во мне дикарь,
Запреты отрицая.
И посреди полдневных дел
Все было б ничего бы,
Но вдруг он вылезть захотел
Из глубины утробы.
* * *
Едет с бандурой
казачий Сократ,
мудрый Сковорода...
Биться готовы в корчме об заклад:
— Старец заглянет сюда!
Там палаши, под столом патронташ,
груда дублонов и крон...
— Старцу Григорию Саввичу наш
наинижайший поклон!
— Девки, дорогу!
Пожалуйте сесть!
Сала сюда!
Да вина!
Будет философ до одури есть,
будет он пить
допьяна.
Пляшет цыган.
Турок кружкой стучит.
Дымен бродяжий притон...
Тихо! Все слушают... О, как звучит
в этой трущобе Платон!
* * *
Над жизнью всей вершить ты будешь суд,
тогда, когда, как пухлую лягушку,
испуганные сестры поднесут
под утро кислородную подушку.
Июнь 1941
Будет утром громкими вестями
Поднят мир. Мир будет сбит и смят!..
Поезда железными костями
По пустым просторам прогремят.
И, прощаясь,
люди торопливо
На перронах будут руки жать.
Первый свист. И первый дым разрыва.
Первая зайдется в плаче мать...
...Скоро пуля пропоет слепая!..
Канонада будет мир жевать.
Будут люди жить, недосыпая.
Землю рыть. И жизнь недоживать.
Вот она уж просвистела краем!..
Тыщи километров нипочем!
Мы Европу всю перелистаем,
Всех столиц заглавия прочтем.
Мы пойдем. Нам это не впервые.
Гром у кухонь. Крик у переправ...
До седых морей дойдут живые,
Мертвых по дорогам растеряв.
Дни мелькнут, как кадры киноленты, —
В тонких трааах, в белых облаках...
На великолепные проспекты
Мы придем в разбитых сапогех...
...Возле стойки фрачные лакеи
Страх не скроют в выцветших глазах:
Захмелев,
на Франкфуртераллее
Песнь степную прокричит казах.
Протокол
Любая сказка вянет скоро.
Жизнь у легенды коротка...
Но достоверность протокола —
Я верю — победит века!
День протекает незаметно
Какой-то серою рекой,
Но достоверность документа
Превыше выдумки людской!
Бумаги пуд малопригодной...
А слово вбито, точно кол.
Кто хочет правды подноготной,
Читай открытый протокол.
Здесь все просеяно, как в сито...
Вот тот подлец,
а тот герой.
Простая плоть его прошита
Вглубь канцелярскою иглой!
К чему тираж?
К чему издатель?
Он фмолетов от чернил.
И жестяной скоросшиватель
Его листы соединил.
Чего там притчи? Что там были?
Нет, выдумка мне не мила!
«Заслушали». — «Постановили».
Две рубрики.
И все дела!
Он понадежней, чем газета, —
Ему ведь подлинность дана!
Присутствовали те-то, те-то.
Все точно.
Должность.
Имена.
Рука писавших отражала
Не то, что вдруг придет на ум, —
Любую реплику из зала,
Аплодисменты, смех и шум.
Он не потерпит произвола,
Здесь правда пред глазами вся...
То протокол!
Из протокола
Ни слова выбросить нельзя!
Я за романами, зевая,
Дремлю. Что мне какой-то быт?..
Но в протоколе жизнь живая
Хохочет, плачет и вопит.
Настроение
Пусть беспрестанны наставления,
Советы, как себя вести,
Но яростные настроения
Способны все снести с пути.
Пусть близко мне до постарения
И пусть все валится из рук,
Но яростные настроения
Преображают все вокруг.
То сетованья, то томленья,
То радостная полоса...
Смотри, смотри-ка: настроения
Меня несут как паруса!
Ведь мира нет и под оливами...
И настроенья быть должны
По сути самой прихотливыми:
То вдруг белы, то вдруг черны.
То вьются облачными кудрями...
Их принцип неопределим,
Так своенравны, так причудливы.
Неуправляемы, как дым!
Вот так выходят в наступление —
Земля под поступью трещит:
Воинственное настроение
Я впереди несу как щит!
Тоски случайной обострение.
Сбить может с ног любой пустяк!
Я подымаю настроение
Высоко над собой как стяг.
Лишь чуть — и смог я стать бы гением!
Лишь чуть— и смерть мне нипочем!..
Встаю — и вечность настроением
Я протыкаю как мечом.
Примитив
Угрюмь! и неприхотливы,
Но впечатляющи вполне
Стремительные примитивы
В углах, на стендах, на стене.
Как будто выдалась оплошка!
К вошедшему поворотив
Лицо напрасное,
как плошка,
Стоит огромный примитив...
А это что такое рядом?
Не разбери-пойми! А вот
Уродцы вылезли парадом.
Как дыньки выкатив живот.
Они просты и неучтивы,
Но с варвара какой же спрос?
Стоят, как в бане,
примитивы,
Калеки и уродцы сплошь.
Быть может, кисть взяла горилла?
Ирония?
Иль просто миф?..
Свои смеющиеся рыла
Выносит миру примитив.
Пусть божий мир, как песня, дивен
И гармоничен весь вполне,
Но все ж он где-то примитивен,
В самой основе,
в глубине.
Твои запутанные тропы...
Стуча,
не заглушат сердца
Уныло воющей утробы
И крика хриплого самца;
Он поднимается, ломая
Все то, что было — красота,
И в мире, как кишка прямая,
Его позиция проста.
Лубок, что продают на святки;
Вот группа глупеньких зайчат...
От этой примитивной хватки
Лишь кости бедные трещат!
Как бревна в пору лесосплава,
Его поток неотклоним.
За примитивом все же право
И сила все-таки за ним!..
А вот как будто Рамейяна:
Изображен роскошный сад,
И дева в мантии румяна,
И тигр ужасен и усат.
А вот гуляки за бутылкой.
Их вид — разгульный—нарочит:
Все держат пальцы растопыркой,
И папироса в них торчит.
А вот и ок-
со шпилем замок,
Флаг в клеточку. А рядом пруд,
И а пруде том, откинув набок
Головки,
лебеди плывут...
На Марс мы мчимся на ракете.
Чего в XX веке нет?..
Но только варвары и дети
Так, удивясь,
глядят на свет.
Искусство — вот оно, навынос,
Для площадей, для шумных масс...
Великолепная невинность
Все видеть словно в первый раз.
Ты вне критических придирок.
Нам на зубах навяз мотив...
...Ведь мудрость давит на затылок,
Но бьет по сердцу примитив.
* * *
Да, видно, есть потребность в менестреле.
Вот, крошечный, он вышел на панели
Гигантских европейских городов...
Вот он, один, идет упорно к цели,
Чтобы предать проклятью культ постели!
Средь этих толп он виден еле-еле...
И он затрубит скоро—он готов!
Абсурд
В магазине посудном,
К завитку завиток,
В модном стиле абсурдном
Намалеван цветок...
Вы уж не обессудьте,
Выкрутасы вия,
Я считаю: в абсурде
Есть идея своя!
Выплыл бред, словно судно,
Полыхнул, как пожар.
«Верю, ибо абсурдно», —
Некто древний-сказал..
О, восторг, коль из глуби
Бородатого рта,
Не затронувши губы,
Хлынет белиберда.
Проберет до печенок,
Хоть темно чересчур,
Если крикнет Крученых;
«Дыл, бул, щур, убещур».
Может, то паранойя
Или пьяны все в лоск?
Это Кафка и Гойя,
Ионеско и Босх.
Дездемона с арапом...
Вот он, черт побери,
Мир с горящим жирафом
Сальвадора Дали.
Взял алхимик реторту...
Долго молится курд
Не кому-то, § чё|эту!..
Это ли не абсурд?
По взметенному праху
Слышен топот бахил —
Все никак черепаху
Не догонит Ахилл.
Вьется с пчелами трутень...
Ведь и прямо с крыльца
Вот он мир, что абсурден
От конца до конца.
Желчью полнится печень,
Ну, возьми хоть: верблюд...
«Мир-то, братцы, конечен!» —
«Ну уж это абсурд!»
Нос расплющен, как в боксе,
Голова на спине:
В вечность на парадоксе
Скачут, как на коне.
Только б как ни скакала
Их ватага, но стоп:
Впереди иль Сахара,
Иль болотная топь.
Свесил голову к груди:
«Вот те раз, угодил!»
И стоит на распутье,
Что там твой богатырь...
В том абсурде, как в вальсе,
Можно долго кружить.
Покружился, а дальше
Надо ж как-то и жить...
Ну нельзя же вертеться
Век в бесовском кругу?
Надо ж и оглядеться
И присесть к очагу.
Разверзается бездна,
Лишь на сей станешь путь...
Лишь бы было не пресно,
А уж там как-нибудь.
Как же быть с общим местом?
Его выверни так,
Как решительным жестом —
Наизнанку пиджак.
А по цели, как в тире.
Бей с усмешкою злой:
«Дважды два есть четыре». —
«Аксиома?» — «Долой!..»
Доведет до инсульта
Этот толк;, этот суд
Эта жажда абсурда-
Или этот абсурд;
Кама. 1941
Буксирный катер «Пролетарка»
Будил просторы поутру...
Читаю медленно Плутарха
И за борт на тайгу смотрю».
На палубе лежат вповалку,
Русь как бы двинулась в пожод!
Картуз склонился к полушалку
И под гармонику поет.
И раненый из медсанбата
Глядит светло и глубоко...
Рогожи подстелив, ребята
Бесстрастно режутся в «очко».
И, чувствуя себя :ередь тощих
Людей, как не в своем мирке,
Сидит с портфелем заготовщик
В брезентовом дождевике...
И в знак, что ведь еще немало
Хлебнуть всем будет суждено,
У раненого проступало
Сквозь бинт кровавое пятно.
* * *
Вот я на карточке старой
Стою, подбоченившись в раме...
Безусый, семнадцатилетний,
Крест-накрест обвитый ремнями.
Стою, опираясь на саблю.
Уж больно я грозен, ей-богу!
Я на ухо сдвинул фуражку
И выставил правую ногу.
Сейчас я признаюсь открыто,
Что с помощью лести и спора
На час ту нелепую саблю
Выпросил я у каптера.
Фуражка тоже чужая:
Одолжена политкомом...
Я снимки заклеил в конверты
И разослал по знакомым.
Знакомые долго смеялись
8 глубинах далекого тыла...
И только одна лишь девчонка
На снимок слезу уронила.
* * *
Платья пошила —
ах, больно уж марки! —
Весна-мамаша черемухам-дочерям...
Это было в высоком провинциальном парке,
Где играет оркестр по вечерам.
Там лохматые сосны с липами спелись,
И у кленов размашистых много причуд.
Там кружат офицеры —
какая прелесть! —
С девушками, склонившимися к-плечу.
И там, з глубине, у самого края.
Где забор накренился, парк окаимя,
Была у меня одна —
эх, дорогая! —
Со вздохом мной вспоминаемая скамья.
Там перекрашивались синею мастью
Косы в русалочьи наяву.
Там было немного — помню! — настоящего счастья
И немного вальса, проникшего сквозь листву.
Сейчас там осень. Валежник. Галки.
Не вчера это было и не позавчера!..
...Это было в высоком провинциальном парке,
Где играет оркестр по вечерам.
Фактура
Я вышел. Так подуло,
Что я пошел сильней...
Мне нравится фактура
Деревьев и камней.
Вдруг проступило солнце...
Я мять хоть час готов
Солдатское суконце
Кюветных лопухов.
А мох из подворотен
Пружинит в пятерне...
Мне нравится, что плотен
Наш этот мир вполне,
Что можно из кувшина
Насыпать в горсть песка,
И нравится, что глина
Действительно вязка...
И хорошо,
что кварца
Так глыба тяжела
И с дерева до пальца
Так тянется смола...
Природа не едина:
Как он зернист, гранит!
И хорошо, что льдина
Стеклянно так звенит.
Знать, нелегко пилена,
Зато уж так гладка
Причудливого клена,
Словно муар, доска.
...Иного есть
немножко...
Как бобик во дворе,
Свернувшаяся мошка
Уснула в янтаре.
Мороз на Урале
Был в детстве день. Дымящийся мороз,
Оранжевое солнце из-за леса,
Да иней металлических полос
На розвальнях, лежащих у навеса...
А я не знал, что это все всерьез!
И полоз я лизнул для интереса,
Так как-то просто. И язык прирос
Вдруг намертво к поверхности железа.
Его я с болью, с мясом отодрал...
Мне часто вспоминается Урал.
Себя я помню плачущим, чумазым...
С тех пор я прожил жизнь уже почти.
Ты сердцем только, друг, не прирасти.
Ведь отдирать-то будешь с болью, с мясом.
* * *
Человек опустился.
Взял и комнату снял.
Навсегда распростился
С тем, чем жил, с тем, что
Занят вечной растравой —
Вся в потеках стена...
Перебитая рамой,
Смотрит прямо луна.
Человек опустился.
Как король бросил трон!
Словно месяц постился, —
Нос его заострен.
С ним еще выпивают.
Он сшибает рубли...
Высоко проплывают
Там, над ним, корабли.
Кисть руки
Подчас разроют вдруг шедевр,
Неведомый доныне...
То Пан, что замер, очи вздев,
То полкуска богини.
И только ахнут знатоки.
Какая тьма разверста!
Когда увидят кисть руки.
Откуда? Неизвестно...
...Ты черепок, найдя, омой
И ставь на полку смело.
То слепок вечности самой
Без края, без предела.
Баллада о холостяке и об отце семейства
Ему на свете тяжело,
Но интересно.
Он в быт уходит всем назло,
Отец семейства.
А тот гарцует так и сяк,
Как это мило!
Ну да, еще б, он холостяк,
Он центр мира.
Потомство — вот на свете цель,
Он сам лишь средство,
Несет с картофелем портфель
Отец семейства.
Он весь в интригах, весь в страстях,
Сидит с гитарой
В халате пестром холостяк,
Дымя сигарой.
Идет в сберкассу, тих и прост,
Иль в министерство, —
Он с неба не хватает звезд,
Отец семейства.
Зато у всех он на устах.
И век из века
Ведь он срывает, холостяк,
Цветы успеха.
Его же жребий не велик,
Судьба безвестна,
Ведь он весь век живет в других,
Отец семейства.
А тот в брелоках и в перстнях,
Да что ж такого.
Ведь он же хлюст, он холостяк,
Брат Хлестакова,
Неряшлив, с круглым животом.
Сама одежда
Уже свидетельствует в том:
Отец семейства!
Он строгий примеряет фрак.
Розетка в лацкан,
Он женским взором, холостяк,
Всю жизнь обласкан.
Идет из ванной в простынях,
Омывши чресла, —
Он как библейский патриарх,
Отец семейства.
Мчит на рекордных скоростях
На мотопеде,
На самолете холостяк
Вперед к победе.
О, где вы, юности деньки?
Быт словно тесто.
Увяз, — не вытянет ноги
Отец семейства.
С девицей ходит в березняк
Гулять проказник.
А что ему? Он холостяк!
Не жизнь, а праздник.
Но, строя дом, в плену вещей —
Стекла, асбеста,
Олифы, жести, кирпичей —
Отец семейства.
Он сведущ в разных областях,
Он всюду дока.
Он все умеет, холостяк, —
Да мало прока!
В нем без особенных прикрас
Душа умельца,
Он гвоздь забьет, починит таз,
Отец семейства.
А этот в мире как в гостях,
С веселой злостью
Посвистывает холостяк,
Вихляя тростью.
Он с кладью вверх ползет, упрям,
Почти отвесно.
Он строит жизнь свою как храм,
Отец семейства. .
Он на постель упал врастяг,
Ходьбой умаян.
А что ему? Он холостяк!
Себе хозяин.
О, груз семьи, о, ноша нош!
Придя из треста,
Сверяет счет — очки на нос! —
Отец семейства.
Танцует томно через такт.
Надев перчатки,
С пролысиною холостяк
На танцплощадке.
Семья пьет чай, струится пот,
А он заместо
Конфет да меда с солью пьет,
Отец семейства.
Он словно бы засохший злак.
Один. Где дети?
Кому он нужен, холостяк?
Как перст на свете.
Ему же только труд да труд.
Все ж есть надежда,
Вот, дескать, дети подрастут!..
Отец семейства.
Сын поступил уже в ВИАК.
В конце семестра
Уснуть не может он никак,
Отец семейства.
Ему ж хоть виски, хоть коньяк...
Лед в рюмке тает.
Вертясь за стойкой, холостяк
Коктейль глотает.
Дочь выбрала себе судьбу!
Где? Не известно!..
Лежит, держа компресс на лбу,
Отец семейства.
Он в мире свой на всех путях,
Но до рассвета
Все что-то чертит холостяк
С лицом аскета.
И этот сел, лицо клоня,
Но вместо текста
Пред ним плывут заботы дня, —
Отец семейства!
А он летит, как порожняк,
Стуча на стыках.
Он весь зарылся, холостяк,
В бескрайних книгах.
Он отработал баритон
И властность жеста, —
На нем ответственность, ведь он
Отец семейства!
Вот женщины на всех холстах.
По алой коже
Малюет синим холостяк
Одно и то же.
Картинки женщин всех мастей
Есть повсеместно,
Но он их прячет от детей.
Отец семейства.
За аппаратом на локтях
Приник, ощерясь,
Кино снимает холостяк,
И все про эрос.
Ему ж одна лишь дорога
Богиня Веста,
Хранительница очага, —
Отец семейства!
Роман забавный в трех частях!
Трясясь всем телом,
Вот он хохочет, холостяк,
Над адюльтером.
Что? Честь жены? Пощады нет!
И прямо с места
Дуэльный поднял пистолет
Отец семейства.
Во всех галантных повестях,
Что мы запоем
Читали в детстве, — холостяк
Всегда героем.
Прав обольститель, — он влюблен! —
Права невеста.
И лишь навеки посрамлен
Отец семейства.
Воспитан только на сластях,
Почел за благо
Свою свободу холостяк, —
Он против брака.
Но, как наседка средь цыплят
Глядит с насеста,
Весь день кудахчет, рад не рад,
Отец семейства.
Он словно птичка весь в сетях
Меж дел плачевных,
Он заплутался, холостяк,
Ведь он кочевник.
Стоит всегда он за закон.
Всегда про зверства
Читает с содроганьем он,
Отец семейства.
Весь мир отдаст он за пятак,
Пират и воин,
Все трын-трава, он холостяк,
Он так устроен.
АЛир в кораблях и в поездах...
В порядке трёпа
Мир нагло проклял холостяк
И ждет потопа.
Он не поступит на авось.
Враг лицедейства.
Он понимает все насквозь,
Отец семейства.
Ему ли быть во всех властях..,
Он враг как будто
Традиций разных, холостяк,
Сторонник бунта.
Он не богема, не пиит,
А всем известно,
Он за традицию стоит,
Отец семейства.
Мыслитель, влез он на чердак, —
Не обыватель!
Ведь сам Христос был холостяк,
Не забывайте.
Хоть доля у него тяжка,
Но скажем честно:
А кто ж родил холостяка?
Отец семейства.
Он весь в поверхностных пластах,
Он словно стебель,
Чуть потяни, и холостяк
Что был, что не был.
Но он торжественен на вид,
Он полн степенства.
Он в мир ввинтился словно винт,
Отец семейства.
Здоровье — это не пустяк.
Есть крепость в теле —
Упорно вертит холостяк
Свои гантели.
Но просит, кашляя слегка,
Усевшись в кресла,
Дымящегося молока
Отец семейства.
И все же ломота в костях
Что день, то хуже,
Он холод чует, холостяк,
Всемирной стужи.
Внук с оста пишет, тут же весть
От внучки с веста, —
Он с будущим душою весь,
Отец семейства.
Он крепко жизнь зажал в горстях,
Вовсю до хруста,
Разжал ладони холостяк,
Ан там и пусто!
Инфаркт. Плывут в глазах круги,
Во тьме подъезда
Арбуз роняет и кульки
Отец семейства.
На мир обидясь: «Ах, раз так!»
Петля. И точка!
Заплачет кто? Он холостяк.
Он одиночка.
Ему ж коль в гроб придется лечь,
Земля разверста:
Слеза детей, профкома речь,
Отец семейства.
Он свой на всех крутых путях
И на отлогих.
Живет рассудком холостяк,
Он только логик.
Он многозначен, как клавир,
Как медь оркестра,
Полифоничен словно мир,
Отец семейства.
Он хлестко судит так и сяк,
Не терпит правил,
Он враг вселенной, холостяк,
Он сущий дьявол.
Свет истины почил на нем,
Он к нам заместо
Мессии выслан бытием,
Отец семейства.
Все семьянины на постах,
Не спят пикеты.
Свой взгляд имеет холостяк
На смысл планеты.
Он муж, отец и дед. Он строг!
Он смог рассесться:
Один в трех лицах — словно бог, —
Отец семейства.
То он горел на всех кострах,
Он горе мыкал.
Кричит истошно холостяк:
— Все в мире нигель!
Не жизнь, а мытарство одно.
Но ты не смейся:
С историей он заодно,
Отец семейства.
Фантасмагория одежды
Кто не был мудрым прежде,
Тот сразу все поймет,
Ведь мира смысл в одежде, —
Идем на праздник мод!
Скорей сюда!
Потешьте
Себя, детей, жену!..
На фестиваль, к одежде
Я тоже загляну.
Одежды разных наций.
Любой фасон и сорт.
От тонких комбинаций
До перетертых шорт.
Какой косматый свитер!
Размером для горилл.
Одел.
Пошел.
Увидел.
И ясно — победил.
Что за ботфорты эти?
Тут нужен исполин!..
Глядят в испуге дети
На бабкин кринолин.
А вот уже и «мини».
Они едва-едва...
Шлафрок,
чтобы в камина
Помешивать дрова.
На самом крае света
Продумано умно
Размашистое это
Смешное кимоно.
А вот цветные юбки.
Идет,
все трын-трава!
Показывают зубки
С-под низа кружева...
Различная одежда!
Судьба сюда свела
Гостей из Будапешта,
Калькутты и Орла.
На тысячу вопросов
Ответ получишь здесь...
Эй, Диоген-филоссф,
На свет из бочки лезь!
Одень штаны на чресла,
Чтоб плоть твоя,
тоща,
Нахально так не лезла
Из черных дыр плаща...
Начисть штиблеты ваксой
До блеска.
А теперь
На череп свой шишкастый
Вот тот цилиндр примерь.
Но галстук надо туже
Затягивать. Смотри,
Философ,
что снаружи
Не то же ль, что внутри?
Не презирай одежды,
Она тебе не враг...
Эй, ты, философ!
Где ж ты?
Вот он, отличный фрак!
На мир лишь только глянем!..
Как нас он удивил:
Он с переодеваньем
Какой-то водевиль.
А ведь король-то голый!
О, смена королей!
Из всех фантасмагорий
Мир этот всех пестрей.
Ведь людям мало кожи,
Ведь кожа так нежна,
Одежда людям тоже
Не менее нужна.
Нельзя же без трусов ведь —
На этом мир стоит.
Она нужна,
как совесть,
Как сдержанность, как стыд.
Попробуй только в бане
Определи на вид,
Кто за водою в кране
Там нагишом стоит.
Ведь в голом мало толка.
На мой, конечно, взгляд:
Раздетый —
это только
Так, полуфабрикат.
Да, таковы законы, —
Мы все играем роль:
Король,
что без короны,
Какой же он король?
Вот старец с банным тазом,
Покатость узких плеч,
А что его бы разом
Да в горностай облечь?
А вот пузан. Да что же?
Навыкате белки.
Портфель бы черной кожи,
Да френч, да сапоги!
А этот горемыка, —
Уже усох почти...
Его бы на полмига
Да в мантию судьи!
Что тайный смысл учений,
Что вера,
наконец,
Покуда облачений
Вдруг не оденет жрец?
Какая же монашка
Без черного платка?
А ленты и тельняшка
Создали моряка.
Мундира только ради,
Хоть шею и натер,
Игриво на параде
Блистает гренадер.
Но если ты опален,
Одет ты абы как...
В селе гуляет парень,
Рубаха в петухах!
Средь грязи, как собаке,
Смерть принять
не с руки:
И чистые рубахи
Готовят старики.
Нужна для танцев обувь.
Пойти вприсядку вдруг.
Встать,
избочась,
угробив
На сапоге каблук.
Не зря в мазурках пылких
Стучат в натертый пол
И туфельки на шпильках,
И плотный микропор.
Горят, горят румянцы,
Стоит повсюду гром...
Ну, а какие ж танцы,
Когда ты босиком?
И в предвкушенье схватки,
Решая бранный спор,
Ведь ты же не на пятки
Оденешь пару шпор?
Все афоризмы плоски
Подобные тому:
Мол, «встретят по одежке,
Проводят по уму».
Я следую закону,
Но все ж мне правда мать:
Зачем одно другому
Противопоставлять?
Все споры об одежде
Возьми и примири:
Ведь разве
то, что внешне,
Не то же ль, что внутри?
Снимай, снимай одежи.
Возможно,
как на грех,
Мир «луковица» все же,
А вовсе не «орех».
Хоть внешность, право слово,
У мира так пестра,
А вдруг-то никакого
В нем нет совсем ядра?
Нет, не был я любитель
Фасонить —
не пижон.
Носил линялый китель,
Помятый, без погон/
Но кремового тона
Отрезик все, ж припас!
И тройку из бостона
Пошил я как-то раз.
Я рад был по-щенячьи.
И с этого-то дня
Вдруг девушки иначе
Взглянули на меня...
С наивностью упрямой
Я думал, боль глуша:
Но я ведь тот же самый! —
Позвольте!
А душа?!
Не всеми воспринялась
Та мысль,.
что дело в том:
Костюм — это реальность.
А что душа?
Фантом!
Восторгов тех телячьих
Бьет гейзер через край.
Пощипать матерьяльчик,
Лишь только в руки дай!
Одежда вся наружу.
А там под нею?
Мрак!
О если бы за душу
Ценить умели так!
На зуб,
на вкус,
на ноготь,
Да поглядеть на свет...
Чего нельзя потрогать,
Того как бы и нет!
А если до предела
Идти по стежке сей:
Чем не одежда —
тело
Из мяса и костей?
Никто не смог покрова
Здесь в мире обороть.
Да что? И даже слово —
Одежда мысли, плоть.
Сдержать нельзя ведь дрожи
Вез куртки и порток...
Но ведь одежда тоже
И фиговый листок!
И все-таки поди ж ты,
Есть у одежд враги;
Надменные нудисты,
Что наглы и наги.
Сочтя
по меньшей мере
Одетых за невежд,
Они поднять посмели
Против одежд мятеж.
В одежде разуверясь,
Живут средь наших дней.
Нудическая ересь
Всех ересей страшней.
Придумали житуху, —
Гуляют без трусов!
На что подняли руку?!
Как звери средь лесов!
Бредет толпа нагая,
Зачем бредет?
Бог весть!
У голого какая
Там совесть или честь?!
Все примитивно просто.
Торчит наружу пол.
Какое благородство,
Коль человечек гол?
Так что ж нам в той одежде?
Подумаешь,
тряпье!
Но ведь нельзя, хоть режьте,
На свете без нее.
И вне утилитарных
Соображений, —
стыд
Немало смыслов тайных
Внутри себя хранит.
Быть связанным, замечу,
Ему века, —
ей-ей!—
С познанием и смертью
И с тайною людей.
Средь рая встало древо
Познания, и там
Нагая бродит Ева,
А с ней нагой Адам,
Но вот настали сроки:
Вкус яблока во рту,
И люди — словно боги! —
Прочь сразу ж наготу.
И не было бы боли,
Когда б не их вина.
Ведь со свободой воли
И смерть сопряжена.
То ль рады, то ль не рады,
Побрел Адам с женой...
Так где ж они, наряды?
Тут и пришел портной...
Тут начались сраженья!
Согнулся имярек:
Дрожит от напряженья
Портновский интеллект!
Вот тот фасон затаскан:
Тот шов немного кос.
Тут вырастает лацкан
В трагический вопрос!
Фестоны?
Неуклюжи!
Кружится голова:
Дать на подоле рюши?
Надставить рукава?
Не жмет?
Ногой подрыгай.
Нет, давит воротник...
...Бледнеем все пред дикой
Фантазией портных!
Да им бояться бед ли?
Видали,
как поя
Обметывает петли
Веселая швея.
(С интимностью бретелек
Недаром связан пол,
Ведь эрос белошвеек
В историю вошел.)
Чтоб фалды не отвисли.
Не морщилась пола.
Портновской дерзкой мысли
Безмерная хвала.
И вдруг нашел,
потея, —
Ладони у висков!
Безумная идея
Двубортных пиджаков!
Что?
Не теснит движенья?
Нет, но покрой не нов.,.
...Есть новые теченья
Из области штанов?
То широки,
то узки...
Подчас бросает в дрожь.
То кофточки, то блузки,
То дудочки, то клеш.
Так до скончанья света,
Как белка в колесе:
— Уже не носят это!
— Такое носят все! —
Тебя резнет, как бритвой...
Гляди,
испустишь дух
Меж Сциллой и Харибдой,
Меж этих криков двух.
В толпе мы не погрязли.
Иди своей тропой!
Страшнее нет боязни,
Чем слиться вдруг с толпой.
Нет,
дескать,
я имею
Свой угол, свой отсек...
Но ведь еще страшнее,
Коль вдруг отстал от всех!
И вот чтоб удивились
Все,
обомлев,
вокруг,
Безумно смелый вырез
Портной предъявит вдруг.
А то вдруг,
ликом светел,
Сойдет он к нам,
сынам,
И дерзко вместо петель
Крючки предложит нам.
Так надо, чтоб имелось
В характере его
И полководца смелость,
Размах и удальство.
Трудись,
пока не спятил
С портняжеских затей!..
Портной,
он как ваятель, —
Он создает людей.
Уставший от поклонов,
И сам сморчок на вид,
Он лепит Аполлонов,
Ваяет Афродит.
И меж его ладоней
Мы все
как пластилин.
Вот он, творец гармоний,
Пропорций властелин!
У каждого свой почерк...
Взгляну хотя б мельком,
Как по ночам закройщик
Работает мелком.
С величием героя
Обдумывает он
Стратегию покроя,
Подкладку и фасон.
И снова все и снова
Его ведет рука:
Кармана накладного
Проблема глубока!
Подобием зарницы
Сверкнет в мозгу:
— Ага!
Гипотеза петлицы,
Идея обшлага.
И враз ты покрасивел,
Стал личностью вполне...
Одежда только символ
Того,
что в глубине.
Идея однодумов,
Что трудятся в тиши!..
История костюмов —
История души.
|
