Стихотворения
II изданиеПод редакцией Вяч. Завалишина
|
"Выпросил у Бога светлую Россию Сатана,
да очервленит ю кровью мученической". Протопоп Аввакум |
Содержание
МАКСИМИЛИАН ВОЛОШИН (1877-1932)
Вячеслав Завалишин
Пути России
СТЕНЬКИН СУД
У великого моря Хвалынского,
Заточенный в прибрежный шихан,
Претерпевый от Змея Горгынского,
Жду вестей из полуношных стран.
Все ль, как прежде, сияет, не сглазена,
Православных церквей лепота?
Проклинают ли Стеньку в них Разина
В воскресенье, в начале поста?
Зажигают ли свечки, да сальные
В них заместо свечей восковых?
Воеводы порядки охальные
Все ль блюдут в воеводствах своих?
Благолепная, да многохрамая...
А из ней - хоть святых выноси.
Что-то, чую, приходит пора моя
Погулять по Святой по Руси.
Как бывало казацкая, дерзкая
На Царицын,Симбирск, на Хвалынь
Гребенская, Донская, да Терская
Собиралась ватажить сарынь.
Да на первом,на струге, на "Соколе"
С полюбовницей, пленной княжной,
Разгулявшись свистали да цокали,
Да неслись по-над Волгой стрелой.
Да как кликнешь сподрушных приспешников:
- Васька-Ус, Шелудяк, да Кабан!
Вы ступайте пощупать помещиков,
Воевод да попов, да дворян!
Позаймитесь-ка барскими гнездами,
Припустите к ним псов полютей,
На столбах с перекладиной гроздами
Поразвесьте собачьих детей!
Хорошо на Руси я попраздновал,
Погулял, и поел, и попил,
И за все, что творил неуказного
Лютой смертью своей заплатил.
Принимали нас с честью и с ласкою,
Выходили хлеб-солью встречать,
Как в священных цепях да с опаскою
Привезли на Москву показать.
Уж по-царски уважили пыткою,
Разымали мне каждый сустав
Да крестили смолой меня жидкою,
У семи хоронили застав.
И, как вынес я муку кровавую,
Да не выдал казацкую Русь.
Так за то на расправу на правую,
Сам судьей на Москву ворочусь.
Развяжу, разсужу, не помилую,
Кто хлопы, кто попы, кто паны...
И узнаете: как пред могилою
Так пред Стенькой все люди равны.
Мне к чему царевать да насиловать:
А чтобы равен был всякому всяк...
Тут пойдут их голубчиков миловать,
Приласкают Московских собак.
Уж попомнят, как нас по Остоженке
Шельмовали для ихних утех -
Пообрубят им рученьки, ноженьки;
Пусть поползают людям на смех.
И за мною не токмо что драная
Голытьба, а казной расшибусь -
Вся великая, темная, пьяная,
Окаянная двинется Русь.
Мы устроим в стране благолепье вам, -
Как восставши из мертвых с мечем,
Три Угродника - с Гришкой Отрепьевым,
Да с Емелькой придем Пугачем.
ДМИТРИЙ ИМПЕРАТОР
1591-1613 гг.
Убиенный много и возставый,
Двадцать лет со славой правил я
Отчею Московскою державой,
И годины более кровавой
Не видала русская земля.
В Угличе, сжимая горсть орешков
Детской окровавленной рукой,
Я лежал, а мать, в сенях замешкав,
Голосила, плача надо мной.
С перерезанным наотмашь горлом
Я лежал в могиле десять лет,
И рука Господняя простерла
Над Москвой полетье лютых бед.
Голод был, какого не видали.
Хлеб пекли из кала и мезги.
Землю ели. Бабы продавали
С человечьим мясом пироги.
Проклиная царство Годунова,
Толпы толп без хлеба и без крова
Мерли у набитых закромов.
И разъялась земная утроба,
И на зов стенящих голосов
Вышел я, замученный, из гроба.
По Руси, что вихрь засвистал,
Освещал свой путь двойной луною,
Пасолнцы на небе засвечал.
Шестернею в полночь над Москвою
Мчал, бичом по маковкам хлестал.
Вихрь-витной гулял я в ратном поле,
На Московском венчанный престоле
Древним Мономаховым венцом,
С белой панной, с лебедью, с Мариной,
Я, живой и мертвый, но единый
Обручался заклятым кольцом.
Но Москва дыхнула дыхом злобным,
Мертвый я лежал на месте Лобном
В черной маске с дудкою в руке,
А кругом, вблизи и вдалеке,
Огоньки болотные горели,
Бубны били, плакали, сопели,
Песни пели бесы на реке...
Не видала Русь такого сраму!...
А когда свезли меня на яму,
И свалили в смрадную дыру,
Из могилы тело выходило
И лежало цело на яру.
И земля меня не принимала.
И вода от трупа отливала,
На куски разрезали, сожгли,
Пепл собрали, пушку зарядили,
С четырех застав Москвы палили
На четыре стороны земли.
Тут тогда меня уж стало много:
Я пошел из Польши, из Литвы,
Из Путивля, Астрахани, Пскова,
Из Оскола, Ливен, из Москвы...
Понапрасно в обличение Вора
Царь Василий, не стыдясь позора
Детский труп из Углича опять
Вез в Москву народу показать,
Чтобы я на Царском на призоре
Почивал в Архангельском Соборе,
Да сидела у могилы мать.
А Марина в Тушино бежала,
И меня живого обнимала,
И, собрав неслыханную рать,
Подступал я вновь к Москве со славой -
А потом лежал в снегу безглавый,
В городе Калуге над Окой,
Умерщвлен татарами и жмудью...
А Марина, с обнаженной грудью,
Факелы подняв над головой,
Рыскала над мерзлою рекой.
И, кружась по-над Москвой, во гневе,
Воскрешала новых мертвецов,
А меня живым несла во чреве.
И пошли на нас со всех концов.
И неслись мы парой сизых чаек
Вдоль по Волге, Каспию, на Яик,
Тут и взяли царские стрелки
Лебеденка с Лебедью в силки.
Вся Москва собралась, что к обедне,
Как младенца - шел мне третий год -
Да казнили казнию последней
Около Серпуховских ворот.
Так, смущая Русь судьбою дивной,
Четверть века мертвый, неизбывный
Правил я лихой годиной бед -
И опять приду чрез триста лет.
19 декабря 1917 г.
СВЯТАЯ РУСЬ
Суздаль и Москва не для тебя ли
По уделам землю собирали,
Да тугую золотом суму
В рундуках приданое копили,
И тебя невестою растили
В расписном да тесном терему?
Не тебе ли на речных истоках
Плотник-Царь построил дом широко,
Окнами на пять земных морей.
Из невест красой, да силой бранной
Не была ль ты самою желанной
Для заморских княжих сыновей?
Но тебе сыздетства были любы
По лесам глубоких скитов срубы,
По степям - кочевья без дорог,
Вольныя раздолья, да вериги,
Самозванцы, воры да разстриги,
Соловьиный посвист да острог.
Быть Царевой ты не захотела.
Уж такое подвернулось дело -
Враг шептал: "развей да расточи,
Ты отдай казну свою - богатым,
Власть - холопам, силу - супостатам,
Смердам - честь, изменикам - ключи".
Поддалась лихому подговору,
Отдалась разбойнику и вору,
Подожгла усадьбы и хлеба,
Разорила древнее жилище,
И пошла поруганной и нищей
И рабой последнего раба.
Я ль в тебя посмею бросить камень?
Осужу ль страстной и буйный пламень?
В грязь лицом тебе ль не поклонюсь,
След босой ноги благословляя, -
Ты, бездомная, гулящая, хмельная,
Во Христе юродивая Русь!
19 ноября 1917
ПРЕОСУЩЕСТВЛЕНИЕ
К. О. Богаевскому
|
"Postqvam devastationem XL. aut amplius dies Roma fuit ita desolata; ut nemo ibi hominum; nisi bestiae morareutur".
Marcellini Commentarii |
В глухую ночь шестого века,
Когда был мир и Рим простерт
Перед лицом Германских орд
И Гот теснил и грабил Грека,
И грудь земли и мрамор плит
Гудели топотом копыт,
И лишь монах, писавший "Акты
Остготских королей", следил
С высот оснеженной Соракты,
Как на равнине средь могил
Бродил огонь и клубы дыма,
И конницы взметали прах
На желтых Тибрских берегах, -
В те дни все населенье Рима
Тотила приказал изгнать.
И сорок дней был Рим безлюден.
Лишь зверь бродил средь улиц. Чуден
Был Вечный Град: ни огнь сглодать,
Ни варвар стены разобрать
Его чертогов не успели.
Он был велик и пуст, и дик,
Как первозданный материк.
В молчаньи вещем цепенели,
Столпившись, как безумоный бред,
Его камней нагроможденья -
Все вековые отложенья
Завоеваний и побед:
Трофеи и обломки тронов,
Священный Путь, где камень стерт
Стопами медных легионов
И торжествующих когорт,
Водопроводы и аркады,
Неимоверные громады
Дворцов и ярусы колонн,
Сжимая и тесня друг друга,
Загромождая небосклон
И горизонт земного круга.
И в этот безысходный час,
Когда последний свет погас
На дне молчанья и забвенья,
И древний Рим исчез во мгле,
Свершилось преосуществленье
Всемирной власти на земле:
Орлиная разжалась лапа
И выпал мир. И принял Папа
Державу и престол воздвиг.
И новый Рим процвел - велик,
И необъятен, как стихия.
Так семя, дабы прорости,
Должно истлеть...
Истлей, Россия,
И царством духа расцвети!
АНГЕЛ ВРЕМЕН
В. Л. Рюминой
Держа в руке живой и влажный шар,
Клубящийся и дышащий, как пар,
Лоснящийся здесь зеленью, там костью,
Струящийся, как жидкий хризолит,
Он говорил, указывая тростью:
Пойми земли меняющийся вид,
Материков живые сочетанья,
Их органы, их формы, их названья
Водами Океана рождены.
И вот она - подобная кораллу.
Приросшая к Кавказу и к Уралу,
Земля морей и полуостровов,
Здесь вздутая, там сдавленная узко,
В парче лесов и в панцире хребтов
Жемчужница огромного моллюска,
Атлантикой рожденная из пен, -
Опаснейшая из морских сирен.
Страстей ея горючие сплетенья
Мерцают звездами на токах вод, -
Извилистых и сложных, как растенья.
Она водами дышет и живет.
Ее провидели в лучистой сфере
Блудницею, сидящею на звере,
На водах многих с чашею в руке
И девушкой, лежащей на быке.
Полярным льдам уста ея открыты,
У пояса, среди сапфирных влаг,
Как пчельный рой у чресел Афродиты
Раскинул острова Архипелаг.
Сюда ведут страстных желаний тропы,
Здесь матерние органы Европы,
Здесь, жгучие дрожанья затая, -
В глубоких влуминах укрытая стихия,
Чувствилище и похотник ея, -
Безумила народы Византия.
И здесь, как муж, поя л ее Ислам:
Воль Азии вершитель и предстатель -
Сквозь Бычий Ход Махмут завоеватель
Проник к ея заветным берегам.
И начала и понесла во чреве
Русь - третий Рим - слепой и страстный пло;
Да зачатое в пламени и гневе
Собой восток и запад сопряжет!
Но роковым охвачен нетерпеньем,
Все исказил неистовый Хирург,
Что кесаревым вылущил сеченьем
Незрелый плод Славянства - Петербург.
Пойми великое предназначенье
Славянством затаенного огня.
В нем брезжит солнце завтрашнего дня.
И крест его - всемирное с л уженье.
Двойным путем ведет его судьба -
Она и в имени его двуглава:
Пусть SCLAVUS - раб, но Славия есть слава:
Победный нимб над головой раба!
В тисках войны сейчас еще томится
Все, что живет, и все, что будет жить,
Как солнца бег нельзя предотвратить, -
Зачатое не может не родиться.
В крушеньях царств, в самосожженьях зла
Душа народов ширилась и крепла.
России нет - она себя сожгла,
Но Славия воссветится из пепла!
20 мая 1918 г.
Ангел мщенья
АНГЕЛ МЩЕНЬЯ
(1906 г.)
Народу Русскому: Я скорбный Ангел Мщенья!
Я в раны черные - в распаханную новь
Кидаю семена. Прошли века терпенья.
И голос мой - набат. Хоругвь моя - как кровь.
На буйных очагах народного витийства,
Как призраки, взрощу багряные цветы.
Я в сердце девушки вложу восторг убийства
И в душу детскую - кровавые мечты.
И дух возлюбит смерть, возлюбит крови а л ость.
грезы счастия слезами затоплю.
Из сердца женщины святую выну жалость
И тусклой яростью ей очи ослеплю,
О камни мостовых, которых лишь однажды
Коснулась кровь! я ведаю ваш счет.
Я камни закляну заклятьем вечной жажды,
И кровь за кровь без меры потечет.
Скажи восставшему: Я злую едкость стали
Придам в твоих руках картонному мечу!
На стогнах городов, где женщин истязали,
Я "знаки Рыб" на стенах начерчу.
Я синим пламенем пройду в душе народа.
Я красным пламенем пройду по городам.
Устами каждого воскликну я "свобода"!,
Но разный смысл для каждого придам.
Я напишу: "Завет мой - Справедливость!"
И враг прочтет: "Пощады больше нет"...
Убийству я придам манящую красивость.
И в душу мстителя вопьется страстный бред.
Меч справедливости - карающий и мстящий -
Отдам во власть толпе. И он в руках слепца
Сверкнет стремительный, как молния разящий -
Им сын заколет мать, им дочь убьет отца.
Я каждому скажу: "Тебе ключи надежды.
Один ты видишь свет. Для прочих он потух".
И будет он рыдать, и в горе рвать одежды,
И звать других... Но каждый будет глух.
Не сеятель сберет колючий колос сева.
Принявший меч погибнет от меча.
Кто раз испил хмельной отравы гнева,
Тот станет палачем иль жертвой палача.
1906 г. Париж
РОССИЯ
(1915 г.)
Враждующих скорбный гений
Братским вяжем узлом,
И зло в тесноте сражений
Побеждается горшим злом.
Взвивается стяг победный...
Что в том, Россия, тебе? -
Пребудь смиренной и бедной -
Верной своей судьбе.
Люблю тебя побежденной,
Поруганной и в пыли,
Таинственно осветленной
Всей красотой земли
Люблю тебя в лике рабьем,
Когда в тишине полей
Причитаешь голосом бабьим
Над трупами сыновей.
Как сердце никнет и блещет,
Когда, связав по ногам,
На отмашь хозяин хлещет
Тебя по кротким глазам.
Сильна ты нездешней мерой,
Нездешней страстью чиста,
Неутоленной верой
Твои запеклись уста.
Дай слов за тебя молиться,
Понять твое бытие,
Твоей тоске причаститься,
Сгореть во имя твое.
17 августа 1915 г. Биарриц
МИР
С Россией кончено... На последях
Ее мы прогалдели, проболтали,
Пролузгали, пропили, проплевали,
Замызгали на грязных площадях,
Распродали на улицах: не надо ль
Кому земли, республик, да свобод,
Гражданских прав? И родину народ
Сам выволок на гноище, как падаль.
О, Господи, разверни, расточи,
Пошли на нас огнь, язвы и бичи.
Германцев с запада, Монгол с востока,
Отдай нас в рабство вновь и навсегда,
Чтоб искупить смиренно и глубоко
Иудин грех до Страшного Суда!
23 ноября 1917 г. Коктебель
ИЗ БЕЗДНЫ
А. А. Новинскому
Полночные вздулись воды,
И ярость взметенных толп
Шатает имперский столп
И древние рушит своды.
Ни выхода, ни огня...
Времен исполнилась мера.
Отчего же такая вера
Переполняет меня?
Для разума нет исхода.
Но дух ему вопреки
И в бездне чует ростки
Неведомого всхода.
Пусть бесы земных разрух
Клубятся смерчем огромным -
Ах, в самом косном и темном
Пленен мировой дух!
Бичами страстей гонимы -
Распятые серафимы
Заточены в плоть:
Их жалит горящим жалом,
Торопит гореть Господь.
Я вижу в большом и малом
Водовороты комет...
Из бездны - со дня паденья
Благославляю цветенье
Твое - всестрастной свет!
14 января 1918 г.
РУСЬ ГЛУХОНЕМАЯ
Был к Иисусу приведен
Родными отрок бесноватый:
Со скрежетом и в пене он
Валялся корчами объятый.
- "Изыди, дух глухонемой!" -
Сказал Господь. И демон злой
Сотряс его и с криком вышел -
И отрок понимал и слышал.
Был спор учеников о том,
Что не был им тот бес покорен,
А Он сказал: "Сей род упорен:
Молитвой только и постом
Его природа одолима".
Не тем же ль духом одержима
Ты, Русь глухонемая! Бес,
Украв твой разум и свободу,
Тебя кидает в огонь и воду,
О камни бьет и гонит в лес.
И вот взываем мы: Прийди...
А избранный вдали от битв
Кует постами меч молитв
И скоро скажет: - "Бес, изыди!".
6 января 1918 г.
РОДИНА
"Каждый побрел в свою сторону
И никто не спасет тебя".
(Слова Исайи, открывшиеся, в ночь на 1918 г.)
И каждый прочь побрел вздыхая,
К твоим призывам глух и нем,
И ты лежишь в крови, нагая,
Изранена, изнемогая,
И не защищена никем.
Еще томит, не покидая,
Сквозь жаркий бред и сон - твоя
Мечта в страданьях изжитая
И неосуществленная...
Еще безумит хмель свободы
Твои взметенные народы
И не окончена борьба, -
Но ты уж знаешь в просветленьи,
Что правда Славии - в смиреньи,
В непротивлении раба;
Что искус дан тебе суровый:
Благословить свои оковы,
В темнице простираясь ниц,
И части восприять Христовой
От грешников и от блудниц;
Что, как молитвенные дымы,
Темны и неисповедимы
Твои последние пути,
Что не допустят с них сойти
Сторожевые Херувимы!
30 мая 1918 г.
Стихи о терроре
СЕВЕРОВОСТОК
|
"Да будет благословен приход твой - Бич Бога, которому я служу, и не мне останавливать тебя". (Слова архиепископа Труаского, обращенные к Атилле) |
Расплясались разгулялись бесы
По России вдоль и поперек, -
Рвет и крутит снежные завесы
Выстуженный Северовосток.
Ветер обнаженных плоскогорий,
Ветер тундр, полесий и поморий,
Черный ветер ледяных равнин,
Ветер смут, побоищ и погромов,
Медных зорь, багровых океанов,
Красных туч и пламенных годин.
Этот ветер был нам верным другом
На распутье всех лихих дорог -
Сотни лет мы шли навстречу вьюгам
С юга вдаль на северовосток.
Войте, вейте, снежные стихии,
Заметая древние гроба.
В этом ветре - вся судьба России -
Страшная безумная судьба.
В этом ветре - гнев веков свинцовых,
Русь Малют, Иванов, Годуновых -
Хищников, опричников, стрельцов,
Свежевателей живого мяса -
Чертогона, вихря, свистопляса -
Быль царей и явь большевиков.
Что менялось? Знаки и возглавья?
Тот же ураган на всех путях:
В комиссарах - дух самодержавья,
Взрывы Революции - в царях.
Вздеть на виску, выбить из подклетья,
И швырнуть вперед через столетья
Вопреки законам естества -
Тот же хмель и та же трын-трава.
Ныне-ль, даве-ль? - все одно и то же:
Волчьи морды, машкеры и рожи,
Спертый дух и одичалый мозг,
Сыск и кухня Тайных Канцелярий,
Пьяный гик осатанелых тварей
Жгучий свист шпицрутенов и розг,
Дикий сон военных поселений,
Фаланстер, парадов и равнений,
Павлов, Аракчеевых Петров,
Жутких Гатчин, страшных Петербургов,
Замыслы неистовых хирургов,
И размах заплечных мастеров,
Сотни лет тупых и зверских пыток,
И еще не весь развернут свиток,
И не замкнут список палачей:
Бред разведок, ужас чрезвычаек -
Ни Москва, ни Астрахань, ни Яик
Не видали времени горчей.
Бей в лицо и режь нам грудь ножами,
Жги войной, усобьем, мятежами -
Сотни лет навстречу всем ветрам
Мы идем по ледяным пустыням -
Не дойдем... и в снежной вьюге сгинем,
Иль найдем поруганный наш храм -
Нам-ли весить замысел Господний?
Все поймем, все вынесем любя -
Жгучий ветр полярной Преисподней
Божий Бич - приветствую тебя!
1920 г. Перед приходом советской власти в Крым. Коктебель.
ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА
Одни возстали из подполий,
Из ссылок, фабрик, рудников,
Отравленные темной волей
И горьким дымом городов.
Другие из рядов военных,
Дворянских разоренных гнезд,
Где проводили на погост
Отцов и братьев убиенных.
В одних доселе не потух
Хмель незапамятных пожаров,
И жив разбойный древний дух
Зарудских, Стенек, Кудеяров.
В других, лишенных всех корней,
Тлетворный дух столицы Невской,
Толстой и Чехов, Достоевский -
Надрыв и смута наших дней.
Одни возносят на плакатах
Свой бред о буржуазном зле,
О светлых пролетариатах,
Мещанском рае на земле.
В других - весь цвет и гниль империй,
Все золото, весь тлен идей,
Прах всех богов и фетишей,
Научных вер и суеверий.
Одни идут освобождать
Москву и вновь ковать стихию,
Другие, разнуздав стихию,
Хотят весь мир пересоздать.
В тех и в других война вдохнула
Гнев, жадность, мрачный хмель разгула,
А вслед героям и вождям
Крадется хищник стаей жадной
Размыкать и продать врагам,
Сгноить ея пшеницы груды,
Ея бесчестить небеса,
Пожрать богатство, сжечь леса
И высосать моря и руды.
И не смолкает грохот битв,
Средь золотых великолепий
Конями вытоптаннных жнитв,
И здесь и там между рядами
Звучит один и тот же глас:
"Кто не за нас - тот против нас
Нет безразличных, правда - с нами".
А я стою один меж ними
В ревущем пламени и дыме
И всеми силами своими
Молюсь за тех и за других.
1920 г. При Врангеле. Коктебель.
ТЕРМИНОЛОГИЯ
"Брали на мушку", "ставили к стенке",
"Списывали в расход"
Так изменялись из года в год
Быта и речи оттенки.
"Хлопнуть", "угробить", "отправить на шлепку",
"К Духонину в штаб", "разменять"
Проще и хлеще нельзя передать
Нашу кровавую трепку.
Правду выпытывали из под ногтей,
шею вставляли фугасы,
"Шили погоны", "кроили лампасы",
"Делали однорогих чертей".
Сколько понадобилось лжи
эти проклятые годы,
Чтоб разорить и поднять на ножи
Армии, царства, народы.
Всем нам стоять на последней черте,
Всем нам валяться на вшивой подстилке,
Всем быть распластанным - с пулей в затылке
И со штыком в животе.
1921, 29 IV. Симферополь.
КРАСНАЯ ВЕСНА
Зимою вдоль дорог валялись трупы
Людей и лошадей, и стаи псов
Въедались им в живот и рвали мясо.
Восточный ветер выл в разбитых окнах,
А под окном стучали пулеметы,
Свистя, как бич по мясу обнаженных
Мужских и женских тел. Весна пришла.
Зловещая, голодная, больная.
Глядело солнце в мир незрячим оком.
Из сжатых чресл рождались недоноски -
Безрукие, безглазые. Не грязь,
А сукровица поползла по скатам,
Под талым снегом обнажились кости,
Подснежники мерцали точно свечи,
Фиалки пахли гнилью, ландыш - тленьем,
Стволы дерев, обглоданных конями
Голодными, торчали непристойно,
Как ноги трупов. Листья и трава
Казались красными, а зелень злаков
Была опалена огнем и зноем.
Лицо природы искажалось гневом
И ужасом. А души, вырванных
Насильственно из жизни - вились в ветре,
Носились по дорогам в пыльных вихрях,
Безумили живых могильным хмелем
Неизжитых страстей, неутоленной жизни,
Плодили мщенье, панику, заразу.
Зима была в тот год Страстной неделей
И красный май сплелся с кровавой Пасхой.
Но в ту весну Христос не воскресал.
1920 г. 21. IV. Симферополь.
БОЙНЯ
Отчего встречаясь бледнеют люди
И не смеют друг другу глядеть в глаза?
Отчего у девушек в белых повязках
Восковые лица и круги у глаз?
Отчего под вечер пустеет город?
Для кого солдаты оцепляют путь?
Зачем с таким лязгом распахивают ворота?
Сколько сегодня - полтораста? сто?
Куда их гонят вдоль темных улиц,
Ослепших окон, глухих дверей?
Как рвет и крутит восточный ветер
И жжет и режет и бьет плетьми!
Отчего за Чумной по дороге к свалкам
Брошен скомканный Кружевной платок?
Зачем уронен клочек бумаги,
Перчатка, нательный крестик, чулок?
Чье имя написано карандашом на камне?
Что нацарапано гвоздем на стене?
Чей голос грубо оборвал команду?
Почему так сразу стихли шаги?
Что хлестнуло во мраке так резко и четко?
Что делали торопливо и молча потом?
Отчего уходя затянули песню?
Кто стонал так долго, а после стих?
Чье ухо вслушивалось в шорохи ночи?
Кто бежал, оставляя кровавый след?
Кто стучался и бился в ворота и ставни?
Раскрылась ли чья нибудь дверь перед ним?
Отчего пред рассветом к исходу ночи
Причитает ветер за карантином?
"Носят ведрами спелыя грозди,
Валят ягоды в глубокой ров..."
"Ах не грозди носят - юношей гонят
К черному точилу -давят вино".
Пулеметом дробят их кости и кольем
Протыкают яму до самого дня...
Уже до края полно точило кровью,
Зачернели терновник и полынь кругом
Прохватит морозом свежия грозди,
Зажелтеет плоть, заиндевеют волосы".
Кто у часовни Ильи пророка
На рассвете плачет, закрывая лицо?
Кого отгоняют прикладами солдаты:
"Не реви: собакам собачья смерть".
А она не уходит, и все плачет и плачет,
И отвечает, солдату глядя в глаза:
"Разве я плачу о тех, кто умер?
Плачу о тех, кому долго жить".
1921. Коктебель.
ТЕРРОР
Собирались на работу ночью. Читали
Донесения, справки, дела.
Торопливо подписывали приговоры.
Зевали. Пили вино.
С утра раздавали солдатам водку.
Вечером при свече
Вызывали по спискам мужчин, женщин,
Сгоняли на темный двор,
Снимали с них обувь, белье, платье,
Связывали в тюки.
Грузили на подводу. Увозили.
Делили кольца, часы.
Ночью гнали разутых, голодных,
По оледенелой земле,
Под северовосточным ветром
За город, в пустыри.
Загоняли прикладами на край обрыва,
Освещали ручным фонарем.
Пол минуты работали пулеметы.
Приканчивали штыком.
Еще не добитых валили в яму.
Торопливо засыпали землей.
А потом с широкою русскою песней
Возвращались в город, домой.
А к рассвету пробирались к тем же оврагам
Жены, матери, псы.
Разрывали землю, грызлись за кости,
Целовали милую плоть.
НА ДНЕ ПРЕИСПОДНЕЙ
Памяти А. Блока и Н. Гумилева
С каждым днем все диче и все глуше
Мертвенная цепенеет ночь.
Смрадный ветр, как свечи, жизни тушит.
Ни позвать, ни крикнуть, ни помочь.
Темен жребий русского поэта:
Неисповедимый рок ведет
Пушкина под дуло пистолета,
Достоевского на эшафот.
Может быть такой же жребий выну,
Горькая детоубийца - Русь,
И на дне твоих подвалов сгину,
Иль в кровавой луже поскользнусь,
Но твоей голгофы не покину,
От твоих могил не отрекусь.
Доканает голод или злоба, -
Но судьбы не изберу иной:
Умирать, так умирать с тобой
И с тобой, как Лазарь, встать из гроба.
Ноябрь, 1921. Феодосия, в больнице.
ГОТОВНОСТЬ
Я не сам ли выбрал час рожденья,
Век и царство, область и народ,
Чтоб пройти сквозь муки и крещенье
Совести, огня и вод?
Апокалиптическому Зверю,
Вверженный в зияющую пасть,
Павший глубже, чем возможно пасть,
В скрежете и в смраде - верю.
Верю в правоту верховных сил
Расковавших древния стихии,
И из недр обугленной России
Говорю: "Ты прав, что так судил".
Надо до алмазного закала
Прокалить всю толщу бытия.
Если ж дров в плавильной печи мало -
Господи! - вот плоть моя.
Ноябрь 1921. Феодосия.
ЗАКЛЯТИЕ
Из крови пролитой в боях,
Из праха обращенных в прах,
Из мук казненных поколений,
Из душ крестившихся в крови,
Из ненавидящей любви,
Из преступлений, изступлений -
Возникнет праведная Русь.
Я за нее одну молюсь
И верю замыслам предвечным:
Ее куют ударом мечным,
Она мостится на костях,
Она святится в ярых битвах,
На жгущих строится мощах,
В безумных плавится молитвах.
1920. Коктебель.
ПОТОМКАМ
Кто передаст потомкам нашу повесть?
Ни записи, ни мысли, ни слова
К ним не дойдут: все знаки слижет пламя
И выест кровь слепые письмена.
Но может быть благоговейно память
Случайно стих изустно передаст,
Никто из вас не ведал то, что мы
Изжили до конца, вкусили полной мерой:
Свидетели великого распада -
Мы видели безумья целых рас,
Крушенья царств, косматыя светила,
Прообразы последнего Суда,
Мы пережили Илиады войн
И Апокалипсисы Революций!
Мы вышли в путь в закатной славе века,
В последний час всемирной тишины,
Когда слова о зверствах и о войнах
Казались всем неповторимой сказкой.
Но мрак, и брань, и мор, и трус, и глад -
Застигли нас посереди дороги,
Разверзлись хляби душ и недра жизни,
И нас слизнул ночной водоворот.
Стал человек - один другому - дьявол,
Кровь - спайкой душ. Борьба за жизнь - законом
И долгом - месть. Но мы не покорились!
Ослушники законов естества -
На дне темниц мы выносили силу
Неодолимую любви. И в пытках
Мы выучились верить и молиться
За палачей. Мы поняли, что каждый
Есть пленный ангел в дьявольской личине.
В огне застенков выплавили радость
О преосуществленьи человека,
И никогда не грезили прекрасней
И пламенней - его последних судеб.
Далекие потомки наши! Знайте,
Что если вы живете во вселенной,
Где каждая частица вещества
С другою слита жертвенной любовью,
Где человечеством преодолен
Закон необходимости и смерти -
То в этом мире есть и наша доля!
1922. 21. V. Дорога между Симферополем и Феодосией.
Стихотворения разных лет
ДИКОЕ ПОЛЕ
Голубые просторы, туманы,
Ковыли да полынь, да бурьяны,
Ширь земли да небесная лепь...
Разлилось, развернулось на воле
Припонтийское Дикое Поле,
"Да темна Кимерийская степь".
Вся могильниками покрыта -
Без имен, без конца, без числа,
Вся копытом да конями взрыта,
Костью сеяна, кровью полита.
Да народной тугой поросла.
Только ветр закаспийских угорий
Мутит воды степных лукоморий,
Плещет, рыщет, развалист и хляб
По оврагам, увалам, излогам,
По немеренным скифским дорогам,
Меж курганов да каменных баб.
Вихрит вихрями клочья бурьяна,
И гудит, и звонит, и поет...
Эти порища - дно океана,
От великих обсякшие вод.
Распалял их полуденный огнь.
Индевела заречная синь,
Заползла желтолицая погань
Азиатских бездонных пустынь.
За Хозарами шли Печенеги...
Ржали кони, пестрели шатры,
Пред рассветом скрипели телеги,
По ночам разгорались костры,
Раздувались обозами тропы
Перегруженных степей,
На зубчатые стены Европы
Низвергались внезапно потопы
Колченогих, раскосых людей.
И орлы на Равенских воротах
Исчезали в водоворотах
Всадников и лошадей.
Было много их - люты, хоробры,
Но изгибли, изникли, как обры,
В темной распре улусов и ханств,
И смерчи, что росли и сшибались,
Разошлись, растеклись, растерялись,
Средь степных, безысходных пространств.
Долго Русь разбирали по клочьям
И усобицы, и Татарва...
Но в лесах по речным узорочьям
Завязалась узлом Москва.
Кремль, овеянный сказочной славой,
Встал в парче облачений и риз,
Белокаменный и златоглавый
Над скудою закуренных изб.
Отразился в лазоревой ленте,
Разлитой по лугам-муравам,
Аристотелем Фиоравенти
На Москва-реке строенный храм.
И московские Иоанны
На татарские веси и страны
Наложили тяжелую пядь,
И пятой наступили на степи...
От кремлевских тугих благолепий
Стало трудно в Москве дышать.
Голытьбу с тесноты да с певом
Потянуло на Дикое Поле
Под высокий степной небосклон:
С топором, да с косой, да с оралом
Уходили на север к Уралам,
Убегали за Волгу, на Дон.
Их разлет был широк и несвязен,
Жгли, рубили, взимали ясак...
Правил парус на Персию Разин,
И Сибирь покорил Ермак.
С Беломорья до Приазовья
Подымались на клич удальцов
Воровские круги Понизовья
Да низы вечевых городов.
Лишь Никола угодник, Егорий,
Волчий пастырь, строитель земли,
Знают были пустынь и поморий,
Где казацкие кости легли.
Русь, встречай роковые годины:
Разверзаются снова пучины
Неизжитых тобою страстей,
И старинное пламя усобиц
Лижет ризы твоих Богородиц
На оградах Печерских церквей.
Все, что было, повторится ныне,
И опять затуманится ширь,
И останутся двое в пустыне:
В небе - Бог, на земле - богатырь.
Эх! Не выпить до дна нашей воли,
Не связать нас в единую цепь...
Широко наше Дикое Поле,
Глубока наша скифская степь.
БЕГСТВО
Посвящается матросам: Врублевскому, Малишевскому и Борисову
Кто верит в жизнь, тот верит в чудо,
И счастье сам в себе несет.
Товарищи! Я не забуду
Наш Черноморский переход.
Одесский порт - баркасы, боты,
Фелюг пузатые борта,
Снастей живая теснота,
Канаты, мачты, стеньги, шкоты...
Раскраску пестрых их боков -
Линялых, выеденных солью
И солнцем выжженых тонов
Привыкших к водному раздолью.
Якорь, опертый на бизань -
Бурый с клешнями, как у раков,
Покинутая Березань,
Полуразрушенный Очаков.
Уж видно Тендерову косу,
И скрылись черни рощ Кинбурна.
Крепчает ветер, вышит бурно
И треплет кливер на носу.
То было в дни, когда над морем
Господствовал французский флот.
И к Крыму из Одессы ход
Для морехода был затворен.
К нам миноносец подбегал,
Опрашивал, смотрел бумагу.
Я буржуа изображал,
А вы - рыбацкую ватагу.
Когда нас быстрый пулемет
Хлестнул в заливе Ак-мечети,
Как помню я минуты эти
И вашей ругани полет.
Потом поместья Воронцовых
И ночью резвый бег коней,
Среди гниющих Сивашей
В снегах равнин солончаковых.
Мел белых хижин под луной,
Над дальним морем блеск волшебный,
Степных угодий запах хлебный,
Коровий, влажный и парной.
И русые при первом свете
Поля, и на краю полей
Евпаторийские мечети
И мачты пленных кораблей.
РОССИЯ
Фрагменты неоконченной поэмыС Руси тянуло выстуженным ветром.
Над Карадагом сбились груды туч.
На берег опрокидывались волны
Нечастые и тяжкие. Во сне
Как тяжело больной вздыхало море,
Ворочаясь со стоном. Этой ночью
Со дна души вздувалось, нагрубало
Мучительно-бесформенное чувство
Безмерное и смутное - Россия...
Как-будто бы во мне самом легла
Бескрайная и тусклая равнина
Белесою лоснящаяся тьмой,
Остуженная жгучими ветрами.
В молчании вился морозный прах:
Ни выстрелов, ни зарев, ни пожаров:
Мерцали солью топи Сиваша,
Да камыши шуршали на Кубани,
Да стыл Кронштадт... Украина и Дон,
Урал, Сибирь и Польша - все молчало.
Лишь горький снег могилы заметал.
...Я нес в себе - багровый, как гнойник,
Горячечный и триумфальный город,
Построенный на трупах, на костях
"Всея Руси" - во мраке финских топей,
Со шпилями церквей и кораблей,
С застенками подводных казематов,
С водой стоячей, вправленной в гранит,
С дворцами цвета пламени и мяса,
С белесоватым мороком ночей,
С алтарным камнем финских чернобогов,
Растоптанным копытами коня,
И с озаренным лаврами и гневом
Безумным ликом медного Петра.
В болотной мгле клубились клочья марев:
Российских дел неизжитые сны...
Царь, пьяным делом, вздернувши на дыбу,
Допрашивает Стрешнева: "Скажи,
Твой сын я, али нет?", а Стрешнев с дыбы:
"А чорт тя знает чей ты... много нас
У матушки-царицы переспало"...
В конклаве всешутейшего собора
На медведях, на свиньях, на козлах,
Задрав полы духовных облачений,
Царь в чине протодьякона ведет
По Петербургу машкерную одурь.
В кунсткамере хранится голова
Как монстра заспиртованная в банке
Красавицы Марии Гамильтон...
В застенке Трубецкого Равелина
Пытает царь царевича и кровь
Засеченного льет по кнутовищу...
Стрелец в Москве у плахи говорит:
"Посторонись-ка, царь, мое здесь место".
Народ уж знает свычаи царей
И свой удел в строительстве империй.
Кровавый пар столбом стоит над Русью,
Топор Петра российский ломит бор
И вдаль ведет проспекты страшных просек,
Покамест сам великий дровосек
Не валится, удушенный рукою -
Водянки? иль предательства? как знать...
Но вздутая, таинственная маска
С лица усопшего хранит следы
Не то петли, а, может быть, подушки.
Зажатое в державном кулаке
Зверье Петра кидается на волю:
Царица из солдатских портомой,
Волк -Меньшиков, Стервятник - Ягужинский,
Лиса - Толстой, куница Остерман -
Клыками рвут российское наследство.
Петр написал коснеющей рукой:
"Отдайте все..." Судьба же дописала:
"...распутным бабам с ихним любовьем".
Елисавета с хохотом, без гнева,
Развязному курьеру говорит:
"Не лапай, дуралей, не про тебя де
Печь топится". А печи в те поры
Топились часто, истово и жарко
У цесаревен и императриц.
Российский двор стирает все различья
Блудилища, дворца и кабака.
Царицы коронуются на царство
По похоти гвардейских жеребцов.
Пять женщин распухают телесами
На целый век в длину и в ширину.
Россия задыхается под грудой
Распаренных грудей и животов.
Ее гноят в острогах и в походах,
По Ладогам, да по Рогервикам.
Голландскому и прусскому манеру
Туземцев учат шкипер и капрал.
Голштинский лоск сержант наводит палкой;
Курляндский конюх тычет сапогом;
Тупейный мастер завивает души;
Народ цивилизуют под плетьми
И обучают грамоте в застенке...
А в Петербурге крепость и дворец
Меняются жильцами, и кибитка
Кого-то мчит в Березов и в Пелым...
...Минует век и мрачная фигура
Встает над Русью: форменный мундир,
Бескровные щетинистые губы,
Мясистый нос, солдатский узкий лоб,
И взгляд неизреченного бесстыдства
Пустых очей из-под припухших век.
У ног ее до самых бурых далей
Нагих равнин - казарменный фасад
И каланча: ни зверя, ни растенья...
Земля судилась и осуждена.
Все грешники записаны в солдаты.
Всяк холм понизился и стал, как плац.
А надо всем солдатскою шинелью
Провис до крыш разбухший небосвод.
Таким он был написан Джоржем Доу -
.. .. .. .. .. .. .. .. .. .. .. .. .
Граф Алексей Андреич Аракчеев.
Он вырос в смраде Гатчинских казарм,
Его познал, вознес и всхолил Павел.
"Дружку любезному" вставлял клистир
Державный мистик тою же рукою,
Что иступила посох Кузьмича
И сокрушила силу Бонапарта.
Его посев взлелеял Николай,
Десятки лет удавьими глазами
Медузивший засеченную Русь...
А между тем от голода, от мора,
От поражений, как и от побед,
Россию прет и вширь и в даль безмерно;
Ее сознание уходит в рост,
На мускулы, на поддержанье массы,
На крепкий тяж подпружных обручей.
Пять виселиц на Кронверкской куртине
Рифмуют на Семеновском плацу;
Волы в Тифлис волочат "Грибоеда",
Отправленного на смерть в Тегеран;
Гроб Пушкина ссылают под конвоем
На розвальнях в опальный монастырь;
Над трупом Лермонтова царь: "Собаке
Собачья смерть" придворным говорит;
Промозглым утром бледный Достоевский
Горит свечей, всходя на эшафот...
И все тесней, все гуще этот список.
Закон самодержавия таков.
Чем царь добрей, тем больше льется крови,
А всех добрей был Николай Второй,
Зиявший непристойной пустотою
В сосредоточьи гения Петра.
Санкт-Петербург был скроен исполином.
Размах столицы был не по плечу
Тому, кто стер блистательное имя.
Как медиум, опорожнив сосуд
Своей души, притягивает нежить -
И пляшет стол, и щелкает стена -
Так хлынула вся бестолочь России
В пустой сквозняк последнего царя;
Желвак От-Су, Ходынка и Цусима,
Филипп, Папюс, Гапонов ход, Азеф...
Тень Александра Третьего из гроба
Парижский вызывает некромант;
Царице примеряют от бесплодья
В Сарове чудотворные штаны.
Она, как немка, честно верит в мощи,
И в чудеса, и в преданный народ...
И вот со дна самой крестьянской гущи -
Из тех же недр, откуда Пугачов, -
Темнобородый, с оморошным взглядом -
Идет Распутин в государев дом,
Чтоб честь двора и церкви и царицы
В грязь затоптать мужицким сапогом
И до низов ославить власть цареву.
И все быстрей, все круче чертогон...
В Юсуповском дворце на Мойке - старец,
С отравленным пирожным в животе,
Простреленный, - грозит убийце пальцем:
"Феликс, Феликс! царице все скажу"...
Раздутая войною до отказа,
Россия расседается, и год
Солдатчина гуляет на просторе...
И где-то на Урале средь лесов
Латышские солдаты и мадьяры
Расстреливают царскую семью
В сумятице поспешных отступлений...
.. .. .. .. .. .. .. .. .. .. .. .. .
Великий Петр был первый большевик,
Замысливший Россию перебросить
Склонениям и нравам вопреки
За сотни лет к ее грядущим далям.
Не то мясник, а может быть, ваятель,
Не в мраморе, а в мясе высекая
Он топором живую Галатею,
Кромсал ножом и шваркал лоскуты.
Строителю необходимо сручье.
Дворянство было
Опричниною, гвардией, жандармом,
И парником для ранних овощей.
Но, наскоро его стесавши, невод
Закинул Петр в морскую глубину.
Спустя сто лет иными рыбарями
На невский брег был вытащен улов.
В Петрову мрежь попался разночинец,
Оторванный от родовых корней,
Отстоенный в архивах канцелярий -
Ручной Дантон, домашний Робеспьер, -
Бесценный клад для революций сверху.
Но просвещенных принцев испугал
Неумолимый разум гильотины.
Монархия извергла из себя
Дворянский цвет при Александре Первом,
А семя разночинцев при Втором.
Не в первый раз без толка расточали
Правители созревшие плоды:
Боярский сын, долбивший при Тишайшем
Вокабулы и вирши, - при Петре
Служил царю армейским интендантом.
Отправленный в Голландию Петром
Учиться навигации, вернувшись,
Попал не в стать галантностям цариц.
Екатерининский вольтерианец
Свой праздный век в деревне пробрюзжал,
Ученики французских эмигрантов,
Детьми освобождавшие Париж,
Сгноили жизнь на каторге в Сибири...
Так шиворот на выворот текла
Из рода в род разладица правлений.
Но ныне рознь таила смысл иной:
Отвергнутый царями разночинец
Унес с собой рабочий пыл Петра
И утаенный пламень революций:
Книголюбивый Новиковский дух,
Горячку и озноб Виссариона.
От их корней пошел интеллигент.
Его мы помним слабым и гонимым,
В измятой шляпе, в сношенном пальто,
Сутулым, бледным, с рваною бородкой,
Страдающей улыбкой и в пенсне,
Прекраснодушным, честным, мягкотелым,
Оттиснутым, как точный негатив
По профилю самодержавья: шишка,
Где у того кулак, где штык - дыра,
На месте утвержденья - отрицание,
Идеи, чувства - все наоборот,
Все "под углом гражданского протеста".
Он верил в Божие небытие,
В прогресс и в конституцию, в науку,
Он утверждал (свидетель - Соловьев),
Что человек рожден от обезьяны,
А потому - нет большие любви,
Как положить свою за ближних душу.
Он был с рожденья отдан под надзор,
Посажен в крепость заперт в Шлиссельбурге,
Судим, ссылаем, вешан и казним,
По каторгам - по Ленам, да по Карам...
Почти сто лет он проносил в себе -
В сухой мякине искру Прометея,
Собой вскормил и выносил огонь.
Но пасынок, изгой самодержавья -
И кровь кровей, и кость его костей -
Он вместе с ним в циклоне революций
Размыкан был, растоптан и сожжен...
.. .. .. .. .. .. .. .. .. .. .. .. .
.. .. .. .. .. .. .. .. .. .. .. .. .
Есть дух истории - безликий и глухой,
Что действует помимо нашей воли,
Что направлял топор и мысль Петра;
Что вынудил мужицкую Россию
За три столетья сделать перегон,
От берегов Балтийских до Аляски.
И тот же дух ведет большевиков
Исконными народными путями.
Грядущее - извечный сон корней:
Во время революций водоверти
Со дна времен взмывают старый ил
И новизны рыгают стариною.
Мы не вольны в наследии отцов,
И вопреки бичам идеологий
Колеса вязнут в старой колее:
Неверы очищают православье
Гоненьями и вскрытием мощей,
Большевики отстраивают стены
На цоколях разбитого Кремля,
Социалисты разлагают рати,
Чтоб год спустя опять собрать в кулак.
И белые и красные Россию
Плечом к плечу взрывают как волы -
В одном ярме - сохой междоусобья,
Москва сшивает снова лоскуты
Удельных царств, чтоб утвердить единство.
Истории потребен сгусток воль:
Партийность и программы - безразличны.
* * *
Тесен мой мир. Он замкнулся в кольцо.
Вечность лишь изредка блещет зарницами.
Время порывисто дует в лицо.
Годы несутся огромными птицами
Клочья тумана вблизи... вдалеке...
Быстро текут очертанья.
Лампу Психеи несу я в руке -
Синее пламя познанья.
В безднах скрывается новое дно.
Формы и мысли смесились.
Все мы уж умерли где-то давно...
Все мы еще не родились.
(1909)
* * *
Сердце острой радостью ужалено,
Запах трав и колокольный гул.
Чьей рукой плита моя отвалена?
Кто запор гробницы отомкнул?
Небо в перьях - высится и яснится...
Жемчуг дня... Откуда мне сие?
И стоит собор - первопричастница
кружевах и белой кисее.
По речным серебряным излучинам,
По коврам сияющих полей,
По селеньям, сжавшимся и скученным,
По старинным плитам площадей -
Вижу я - идут отроковицами
В светлых ризах, в девственной фате,
В кружевах, с завешенными лицами,
Ряд церквей - невесты во Христе.
Этим камням, сложенным с усильями,
Нет оков и нет земных границ!
Вдруг взмахнут испуганными крыльями
И взовьются стаей голубиц.
ЗАКЛИНАНИЕ О РУССКОЙ ЗЕМЛЕ
Сорок день опостясь,
Встану я помолясь,
Пойду перекрестясь,
Из дверей в двери,
Из ворот в ворота,
Утренними тропами,
Огневыми стопами,
Во чисто поле,
На бел-горюч камень.
Стану я на восток лицом,
На запад хребтом,
Оглянусь на все четыре стороны,
На семь морей,
На три океана,
На семьдесят семь племен,
На тридцать три царства,
На всю землю Святорусскую.
Не слыхать людей,
Не видать церквей,
Ни былых монастырей:
Лежит Русь разоренная,
Окровавленная, опаленная;
По всему Полю Дикому
Великому
Кости сухие, пустые,
Мертвые, желтые,
Саблех! сечены,
Пулей мечены,
Коньми топтаны.
Ходит по Полю Железный Муж,
Бьет по костям
Железным жезлом:
"С Четырех сторон,
С четырех ветров
Дохни дух,
Оживи кость".
Не пламя гудит,
Не ветер шуршит,
Не рожь шелестит, -
Кости шуршат,
Плоть шелестит
Жизнь разгорается...
Как с костью кость сходится,
Как плотью кость одевается,
Каждой жилой плоть зашивается,
Как мышцей плоть собирается,
Ты встань, Русь, подымись,
Оживи, соберись, срастись,
Царство к царству, племя к племени.
Кует кузнец
Золотой Венец,
Обруч кованый:
Царство Русское собирать,
Сковать, заклепать,
Крепко-на-крепко,
Туго-на-туго,
Чтоб оно, Царство Русское,
Не рассыпалось,
Не расплавилось,
Не расплескалось...
Чтобы мы его, Царство Русское,
В гульбе не разгуляли,
В пляске не расплясали,
В торгах не расторговали,
В словах не разговорили,
В хвастанье не расхвастали.
Чтоб оно, Царство Русское,
Рдело, зорилось
Жизнью живых,
Смертью святых,
Муками мученых.
Будьте, слова мои, крепки и лепки,
Сольче соли, жгучей пламени.
Слова замкну,
А ключи в море-океан опущу.
23. 7. 1919 г.
* * *
Русь! Встречай роковые годины:
Разверзаются снова пучины
Неизжитых тобою страстей,
И старинное пламя усобиц
Лижет ризы твоих Богородиц
На оградах Печерских церквей.
Все, что было - повторится ныне,
И опять затуманится ширь,
И останутся двое в пустыне:
В небе Бог, на земле - Богатырь.
НА БАШНЕ СМЕРТЬ
Вьются ввысь прозрачные ступени.
Дух горит и дали без границ.
Здесь святых сияющие тени,
Шелест крыл и крики белых птиц.
А внизу глубоко в древнем храме
Вздох земли подъемлет лития.
Я иду алмазными путями
Жгут ступени соборов острия.
Под ногой сияющие грозди -
Пыль миров и пламя белых звезд...
Вы миры - вы огненные гвозди,
Вечный дух распявшие на крест.
Разорвись завеса в темном храме!
Разомкнись лазоревая твердь.
Вот она, - как Ангел над мирами,
Факел жизни - огненная смерть!