ExLibris VV
Дмитриевский В.Н., Катеринина Е.Р.

Шаляпин в Петербурге-Петрограде

Оглавление


Книга посвящена жизни и творчеству в Петербурге великого русского певца Ф. И. Шаляпина. В ней прослеживается творческий путь артиста от первых шагов до вершин мировой славы. В книге рассказывается о многообразных связях артиста с представителями передовой демократической культуры Петербурга — В. В. Стасовым, Н. А. Римским-Корсаковым, А. М. Горьким и другими.
Большое место уделяется рассказу о творческой и общественной деятельности Шаляпина после Великой Октябрьской социалистической революции, о всенародном признании певца.
 

ВСТУПЛЕНИЕ

Имя великого артиста Федора Ивановича Шаляпина неотделимо от истории русского искусства конца XIX — начала XX века. Его путь в искусство неразрывно связан с Петербургом — Петроградом.

Певец приехал в северную столицу в 1894 году молодым, никому не известным провинциалом. После первых выступлений на сцене в увеселительном саду «Аркадия», в Панаевском театре Шаляпин вошел в труппу прославленного оперного театра — Мариинского. Здесь он выступал с известными артистами и музыкантами, здесь встретился с замечательным русским певцом Ф. И. Стравинским.

Шаляпин жадно впитывал новые впечатления, которые в изобилии давала ему жизнь театрального и музыкального Петербурга. Знаменитые «пятницы» создателя оркестра русских народных инструментов В. В. Андреева, на которых собирались музыканты, артисты, художники, стали для молодого певца уроками серьезного отношения к искусству. Его художественное образование довершил Александринский театр, из кулис которого он смотрел на игру замечательных мастеров драмы.

В 1896 году Шаляпин уехал в Москву, вступив труппу Русской частной оперы С. И. Мамонтова. Но с первых петербургских гастролей Мамонтовской оперы, с успехом прошедших в 1898 году, Шаляпин — дорогой и желанный гость столичной публики. Общение в Петербурге с выдающимися деятелями русского искусства, и прежде всего с В. В. Стасовым, Н. А. Римским-Корсаковым, М. В. Дальским, сыграло исключительно важную роль в формировании его художественных взглядов.

В начале века Шаляпин много гастролировал за границей. Когда началась империалистическая война, певец вернулся в Россию, в Петербург, который к тому времени был переименован в Петроград. Он жил здесь до 1922 года. Это наиболее напряженный период жизни артиста. Он выступал в Народном доме, в Мариинском театре, был занят большой общественной деятельностью. В эти годы певец часто встречался с самым близким своим другом А. М. Горьким, с А. И. Куприным, Б. М. Кустодиевым, А. Я. Головиным, И. Е. Репиным.

Великая Октябрьская социалистическая революция, которую артист встретил в Петрограде, вызвала у Шаляпина большой творческий подъем. На сцене Мариинского театра певец выступал перед новым демократическим зрителем — рабочими, красноармейцами, моряками Балтийского флота, студентами. В 1918 году Шаляпину, первому из деятелей искусства Советской республики, было присвоено звание народного артиста.

Рассказывая о Ф. И. Шаляпине, авторы не скрывают противоречий и внутренней неустойчивости его натуры, которые обернулись трагической и непоправимой жизненной ошибкой — разрывом с родиной.

В книге широко использованы материалы журнальной и газетной периодики, мемуарная литература, фундаментальные труды известных советских искусствоведов.

ПЕТЕРБУРГСКИЕ ДЕБЮТЫ

Белые ночи кончались, но вечерами по-прежнему было светло. Императорские театры уже давно закрыли сезон, артисты уезжали на гастроли в провинцию, публика разъезжалась на дачи. Театральная жизнь из центра Петербурга переместилась в частные и летние театры. На театральных афишах в Петербурге появлялись новые имена — актеров-гастролеров из-за границы, из разных городов России.

Василеостровский театр в доме №75 на Большом проспекте приглашал зрителей посмотреть драму В. Дьяченко «Жертва за жертву» и переводную французскую пьесу «Бабушкины грешки». Перед спектаклем можно было увидеть двух знаменитых силачей и «единственную танцовщицу на руках Клотильду Антонио».

В летнем театре «Аквариум» на Каменноостровском проспекте (сейчас это одно из зданий киностудии «Ленфильм») царила опереточная звезда Парижа госпожа Симон Жирар, выступавшая в «Тайне Канарских островов» Ш. Лекока. В театре Неметти, в доме №39 на Офицерской улице, почти ежедневно шла оперетта К. Милеккера «Продавец птиц».

Впрочем, в дачных театрах петербургских окрестностей можно было встретиться и с явлениями подлинного искусства. Так, в Озерках многие любители театра благодарно аплодировали «талантливой инженю госпоже Комиссаржевской», которая этим летом впервые выступила перед петербургской публикой.

Этим же летом 1894 года в Петербурге объявился и молодой, никому пока еще не известный певец Федор Шаляпин.

Шаляпин приехал из Москвы. По дороге в Москву из Тифлиса какие-то «милостивые государи» обыграли в поезде рослого провинциала в «три туза». В Москве он оказался без денег, имея при себе лишь ворох рекомендательных писем — управляющему конторой московских императорских театров П. Пчельникову, дирижерам И. Альтани, У. Авранеку.

Федору Шаляпину исполнился 21 год. За плечами у него осталась трудная юность, которую можно было сравнить только с «университетами» Горького. Он родился в Казани, в Суконной слободе, где жила беднота. Мать его была забитым, кротким, бессловесным существом. «Есть у нас на Руси какие-то особенные женщины: они всю жизнь неутомимо борются с нуждою, без надежды на победу, без жалоб, с мужеством великомучениц перенося удары судьбы. Мать была из ряда таких женщин», — вспоминал Ф. И. Шаляпин в книге «Страницы из моей жизни». Отец служил писарем, но жалованье неизменно пропивал. Во хмелю был страшен, бил мать и детей — их было в семье трое — нещадно. К постоянным побоям Федор был настолько приучен, что считал их в порядке вещей. «Я знал, что в Суконной слободе всех бьют, и больших и маленьких ; всегда бьют, и утром и вечером. Побои — нечто узаконенное, неизбежное».

Играть и бегать со сверстниками Федору пришлось недолго, его отдали в учение сначала к сапожнику, потом к скорняку. Там, как и дома, мальчика ожидали колотушки и брань. «Свинцовые мерзости» жизни не сломили Федора, а только закалили его. От природы он был одарен редкой жизнеспособностью, жизнерадостностью.

Театр очень рано вошел в жизнь Шаляпина. Первые театральные впечатления он получил в ярмарочных балаганах, где со сладким замиранием сердца смотрел представления ярмарочного «деда» Яшки Мамонова — кумира слободской детворы.

Довелось мальчику побывать и в настоящем театре. Впечатления от спектаклей Казанского театра (Шаляпин увидел там пьесы «Русская свадьба» и «Медея») затмили Яшкин балаган. Всеми правдами и неправдами мальчик умудрялся проникнуть в театр.

Ему нравилось все — и занавес с нарисованным на нем дубом со златой цепью и чудесным котом, и таинственная темнота зала перед началом представления, и актеры, которые казались ему сказочно прекрасными героями.

Очень рано проявилась у мальчика страсть к пению он пел в церковном хоре. Однажды услышав в исполнении гастролировавшей в Казани труппы оперу, он буквально заболел оперным пением. В «Страницах из моей жизни» Шаляпин писал: «Господи, — думал я, вот если бы везде — так, все бы пели, — на улицах, в банях, в мастерских. Например, мастер поет:

— Федька, др-ра-атву!

А я ему:

— Извольте, Николай Евтропыч!

Или будочник, схватив обывателя за шиворот, басом возглашает:

— Вот я тебя в участок отведу-у!

А ведомый взывает тенорком:

— Помилуйте, помилуйте, служивый-й!

Мечтая о такой прелестной жизни, я, естественно, начал превращать будничную жизнь в оперу; отец говорит мне:

— Федька, квасу!

А я ему в ответ дискантом и на высоких нотах:

— Сей-час несу-у!

— Ты чего орешь? — спрашивает он.

Или пою:

— Папаша, вставай чай пи-ить!

Он таращит глаза на меня и говорит матери:

— Видала? До чего они, театры, доводят...»

Мир театра тянул юного Шаляпина неудержимо.

В Казани случай свел Федора с провинциальным актером и антрепренером С. Я. Семеновым-Самарским, и вместе с его труппой Шаляпин уехал в Уфу. В антрепризе Семенова-Самарского Шаляпин играл маленькие роли в драматических спектаклях, работал статистом, чистил лампы, помогал устанавливать декорации. Но врожденная музыкальность, от природы поставленный голос не остались незамеченными. И однажды Семенов-Самарский рискнул выпустить Шаляпина на сцену вместо заболевшего певца в партии Стольника в опере «Галька» С. Монюшко.

Перед началом спектакля Шаляпин так сильно волновался, что даже хотел убежать обратно в Казань. Все прошло относительно благополучно, если не считать небольшого курьеза: один из хористов отодвинул кресло, в которое Стольник должен был сесть в конце арии, и Шаляпин свалился на пол. Публика хохотала. Этот инцидент все же не сыграл роковой роли в жизни молодого певца. Очень скоро Семенов-Самарский дал Шаляпину бенефис, и начинающий певец довольно удачно выступил в партии Неизвестного в опере «Аскольдова могила» А. Н. Верстовского.

Труппа вскоре уехала из Уфы, и Шаляпин снова начал поиски работы ради куска хлеба. Некоторое время Шаляпин скитался по южным городам вместе с маленькими провинциальными бродячими театрами — малороссийской труппой Т. О. Любимова-Деркача, французской опереткой Лассаля. Баку, Тифлис, Батум, Кутаис — таковы маршруты странствий Шаляпина.

Неудачи преследовали молодого певца. После распада одной из трупп, голодный, без гроша в кармане, Шаляпин добрался до Тифлиса, где вскоре познакомился с Дмитрием Андреевичем Усатовым. Эта встреча во многом определила судьбу юноши.

Воспитанник Петербургской консерватории, Д. А. Усатов в 1880-х годах с успехом пел на сцене московского Большого театра, где был первым исполнителем партий в операх П. И. Чайковского — Ленского в «Евгении Онегине», Андрея в «Мазепе», Вакулы в «Черевичках». Великий композитор ценил талант Усатова, его музыкальность и красивый выразительный голос. Уйдя со сцены, Усатов посвятил себя педагогике. Но состояние здоровья жены не позволило ему жить в Москве, и Дмитрий Андреевич переселился на юг — в Тифлис.

Усатов стал первым учителем Шаляпина. Он взялся учить молодого певца бесплатно, потому что верил, что сумеет сделать из него настоящего артиста. В доме сатова Шаляпин встретил теплое участие и поддержку. Этот добрый и чуткий человек по-отечески полюбил Шаляпина, научил юношу понимать музыку Мусоргского. Собрав учеников, Усатов говорил:

— Возьмите «Риголетто». Прекрасная музыка, легкая, мелодичная и в то же время как будто характеризующая персонажи. Но характеристики все же остаются мифическими.

И Усатов легко пропевал оперные партии, наглядно подтверждая свою мысль.

— А теперь, господа, послушайте Мусоргского. Этот композитор музыкальными средствами психологически изображает каждого из своих персонажей. Вот у Мусоргского в «Борисе Годунове» два голоса в хоре, две коротенькие, как будто незначительные музыкальные фразы.

Один голос:

— Митюх, а Митюх, чаво орем?

Митюх отвечает:

— Вона — почем я знаю?

И в музыкальном изображении вы ясно и определенно видите физиономии, видите этих двух парней: один из них резонер с красным носом, любящий выпить и имеющий сипловатый голос, а в другом вы чувствуете простака.

Усатов пел эти реплики и затем пояснял:

— Обратите внимание, как музыка может действовать на наше воображение. Вы видите, как красноречиво и характерно может быть молчание, пауза.

С Усатовым певец разучил несколько партий. Усатов ввел его в любительский музыкальный кружок, а потом помог поступить в оперную труппу Тифлисского театра. На сцене Тифлисского театра Шаляпин дебютировал в партии Мефистофеля, затем спел Тонио в «Паяцах» Р. Леонкавалло.

«Случай привел меня в Тифлис — город, оказавшийся для меня чудодейственным», — вспоминал пр.- том Шаляпин. Успешнее выступления вселяли надежды, и молодой певец, запасшись рекомендательными письмами и благословением Усатова, поехал завоевывать Москву.

То ли потому, что театральный сезон к тому времени уже закончился, то ли рекомендации Усатова оказались не слишком солидными, но дела для молодого певца в Москве так и не нашлось. К счастью, через некоторое время о нем вспомнили в Театральном бюро Е. Н. Рассохиной — своеобразной актерской бирже, куда певец сразу же после приезда отдал свои фотографии, афиши, газетные рецензии и отзывы.

Голос певца Рассохиной понравился. «Отлично, — сказала она, — мы найдем вам театр!» И действительно сдержала слово. Спустя месяц — было это 18 июня 1894 года — Шаляпин получил от Рассохиной повестку с предложением явиться к назначенному времени для знакомства с антрепренером М. В. Лентовским.

Михаил Валентинович Лентовский — фигура весьма колоритная в московском театральном мире 90-х годов прошлого века. Это был актер, режиссер, антрепренер, автор нескольких водевилей, владелец театра и сада «Эрмитаж» в Москве. Он любил размах и роскошь — в поставленных им опереттах и феериях участвовали известные певцы, артисты балета, популярные исполнители романсов и прочие знаменитости. «Он был при своей внешности очень картинен, носил русскую поддевку, высокие сапоги, на груди привешена была тяжелая массивная золотая цепь с кучей разнообразных брелоков и жетонов — так описывал Лентовского актер и режиссер В. П. Шкафер. — Голова, круто посаженная на широких плечах, обрамлялась легкой курчеватой шевелюркой, темная небольшая борода лопаточкой, умный лоб и выразительные глаза — все в общей гармонии импонировало и выделяло эту фигуру, ни на кого Не похожую, Отличную от интеллигента и от разночинца и близкую скорей всего к стилю «русских бояр», снявших свой боярский кафтан... Он был большой мастер на выдумку и, прогорая на одном деле, умел создавать другое».

Антрепренер сердито оглядел Шаляпина.

— Можно, — небрежно бросил он в пространство.

Рассохина дала знак аккомпаниатору, и певец начал арию из «Дон Карлоса».

Не дожидаясь конца, бородач прервал исполнение:

— Довольно! Ну, что вы знаете и что можете? «Сказки Гофмана» пели?

— Нет.

— В «Аркадию» желаете ехать?

— В какую «Аркадию?»

— В Петербург.

— Извольте.

— Будете играть Миракля в «Сказках Гофмана». Возьмите клавир и учите. Вот вам сто рублей. Ваша фамилия?

— Шаляпин.

По дороге в Петербург Шаляпин представлял себе почему-то город, стоящий на горе и утопающий в зелени. Увидел он поначалу бесконечные фабрики, заводы. Петербург оказался дымным и хмурым, не похожим на город, рисовавшийся в воображении.

Чего ждал Шаляпин от Петербурга? Особых планов у него, по-видимому, не было. Он не был избалован жизнью. Именно поэтому певец довольно легко примирился с тем, что «Аркадия» оказалась далеко не аристократическим летним театром, а обыкновенным непритязательным увеселительным заведением, какие были и в родной его Казани.

Находился этот театр в саду, носившем то же название. Сад располагался на берегу Большой Невки, на Новодеревенской набережной (современный адрес — Приморский проспект, участок дома №12). Кроме деревянного театра, в саду была открытая летняя эстрада и ресторан.

Летом на Новодеревенскую набережную съезжалось много веселящейся публики. В «Аркадию» приплывали на пароходиках по Большой Невке офицеры с нарядными дамами, модные адвокаты, биржевые маклеры, чиновники, столичные купцы, содержатели торговых домов и магазинов. Бывала здесь публика и попроще — зрелищ было много, на разные вкусы и цены.

Сезон в «Аркадии» открылся, как и всегда, весной, 8 мая. Зрителям были обещаны «кафе-шантаны с балетно-шансонетною программою» и прочие увеселения. Артисты выступали в закрытом помещении и в саду, на открытой эстраде.

Шаляпин снял комнату в одном из небольших деревянных домов в Новой Деревне, неподалеку от «Аркадии». Пока Лентовский не приехал, певец был предоставлен сам себе — днем ходил по петербургским улицам, вечерами слушал в «Аркадии» выступления шансонетной певицы Паолы Кортез, пользовавшейся большим успехом. Впрочем, дела в театре «Аркадия» шли неважно, и потому на предстоящий приезд из Москвы Лентовского — «мага и волшебника», как называли его газеты, — возлагались большие надежды.

Труппа Лентовского начала гастроли 12 июля. «Вместо сборного неопределенного характера спектакля переполнившая вчера театр публика узрела феерию в пяти картинах «Козрак, или Брака-та-куа». Как в феериях вообще, — творилось в одной из газет, — а в русских в особенности, либретто скучно, грубо, бессмысленно и несценично».

Публика вскоре охладела к спектаклю. Не вызвали длительного интереса и «Сказки Гофмана», в которых 24 июля выступил Шаляпин. Дирижировал оперой И. А. Труффи. Шаляпин познакомился с ним еще в Тифлисе.

Любопытно, что первое выступление Шаляпина не осталось незамеченным. Его отметила столичная пресса. Журнал «Артист» информировал читателей: «Опера смотрится с интересом. Оркестр под управлением Труффи играет с увлечением; солисты, большей частью молодые силы, с вокальной стороны заслуживают похвалы. Недурен также мужской хор. Кроме г. Лодия, имевшего заслуженный успех, понравилась госпожа Андреева-Вергина, легкое колоратурное сопрано, гг. Бастунов (баритон) и Шляпин (красивый basso cantante)». Первое упоминание в петербургской прессе не обошлось без опечатки.

Отметила дебют Шаляпина и газета «Биржевые ведомости» : «Поставлена опера очень старательно и исполняется новой труппой достаточно ровно... Красивый голос оказался у господина Шаляпина. Театр был почти полон».

Шаляпин выступил не только в «Сказках Гофмана», но и на концертной эстраде, исполняя арию Сусанина из оперы «Жизнь за царя» Глинки, куплеты Мефистофеля из «Фауста» Гуно.

Когда интерес публики к «Сказкам Гофмана» угас, Лентовский поставил новый спектакль — фарс «Орловский тигр, или Необыкновенные приключения», имевший успех, но весьма кратковременный.

Сезон 1894 года в «Аркадии» был не особенно удачным. Лето выдалось дождливым. Публика не жаловала спектакли своим вниманием. Лентовский, раздраженный неудачей, был мрачен, ругался и даже дрался с буфетчиком Петросьяном, которому принадлежало помещение театра. Возможность заработка, на. который рассчитывал Шаляпин, не осуществилась. Труппа жалованья не получала, и если молодому певцу удавалось выпросить у Лентовского трешку или пятерку, он чувствовал себя победителем.

Вскоре Лентовский заторопился в Москву, но Шаляпину уезжать из Петербурга не хотелось. Город понравился певцу. Его поражали ширина прямых многолюдных проспектов, простор площадей и набережных, фонари, освещавшие город по вечерам. Гуляя по Исаакиевской площади, он видел караульного солдата в медвежьей шапке около конного памятника Николаю I. Как две капли воды похожий на него гренадер стоял у Александровской колонны на Дворцовой площади. У Зимнего дворца каждый час сменялись кирасиры. Ярко горели на солнце начищенные кирасы. Офицеры — как на подбор молодые красавцы с нафабренными усами. Не менее красивы и лошади, также менявшиеся каждый час, — то гнедые, то вороные, то серые в яблоках.

Привычная жизнь города иногда нарушалась так называемыми проездами императора и его семьи. Где-нибудь у Аничкова моста, как вспоминал современник певца, «как усатые рыжие тараканы выползали дворцовые пристава. «Ничего особенного, господа. Проходите, пожалуйста. Честью просят». Но уже дворники Деревянными совками рассыпали желтый песок... и как горох по Караванной (теперь улица Толмачева. — Авт.) или по Конюшенной (ныне улица Желябова. — Авт.) была рассыпана полиция...»

Петербург — столица, Зимний дворец — резиденция императора. Здесь, как ни в одном городе России, было много жандармов, городовых, военных. Солдатам Разрешалось ходить только по одной стороне Невского проспекта. Входы в Летний сад охранялись вахмистрами. Они определяли, прилично ли одет человек и можно ли пустить его в сад, гнали прочь обутых в русские сапоги, не пускали в картузах и мещанском платье.

Все это было в новинку Шаляпину. Нигде ничего подобного он не видел. Ведь до сих пор он жил в Казани, скитался по Средней Азии, бывал в Уфе, Баку, Тифлисе. В Москве же пробыл недолго и не успел как следует ее рассмотреть. Но найти работу в Петербурге оказалось не так-то просто. В поисках работы Шаляпин даже помещал объявления в одной из петербургских газет: «Оперный артист (бас), свободный на зимний сезон, ищет ангажемента». Но работы не было. Молодой певец покинул свою комнату в Новой Деревне и с нехитрым своим багажом переселился на Охту, где снял жилище подешевле.

Охта — далекая окраина блестящей северной столицы, район маленьких деревянных домиков, чахлых деревьев. Как писал автор известного путеводителя по Петербургу В. Курбатов, «убожество» Охты было «живописным контрастом... с великолепными постройками Смольного на другом берегу».

Со второй половины XIX века город стал утрачивать свой прежний «стройный вид». Улицы застраивались многоэтажными доходными домами, магазинами, зрелищными заведениями, ресторанами. «Петербург за последние пятьдесят лет не тот, что прежде. Он както повеселел, не к лицу помолодел. Нева по-прежнему несет свои полные воды... по-прежнему в огромных стеклах Зимнего дворца отражается блеклая заря белых ночей, по-прежнему лепятся громады Биржи, Академии наук, Исаакия, Сената, Адмиралтейства, но вокруг всего этого Рима и Вавилона растет какая-то подозрительная трава с веселенькими цветочками, воздвигаются какие-то огромные дома с приятными роскошными фасадами, открываются залитые светом магазины, наполненные всякой мишурной дрянью, — происходит что-то неясное, что-то даже неприличное», — писал в журнале «Мир искусства» Александр Бенуа.

Особенно возмущали любителей и знатоков старого Петербурга доходные дома, которые были построены на невской набережной рядом с Адмиралтейством, — «громады в разных стилях, от русского до ренессанса». Здания эти, выстроенные во второй половине XIX века, скрыли Адмиралтейство, ранее выходившее на Неву, и Петербург лишился едва ли не лучшего из ансамблей. Одним из таких уродливых зданий был и Панаевский театр. Свое название он получил от имени владельца В. Панаева (позднее театр назывался «Зимний Буфф»).

Рядом с Адмиралтейством был когда-то великолепный гранитный спуск, украшенный скульптурами львов. Гордые гранитные львы отражались в воде, и петербуржцы любовались отсюда «державным» течением Невы, на противоположном берегу которой высились зеленое с башенкой здание Кунсткамеры, величественное здание Академии наук с белой колоннадой. Когда построили театр, изваяния львов установили Дальше, за Дворцовым мостом. Здание театра, построенное в псевдорусском стиле, было украшено многочисленными кокошниками, громоздившимися один над другим. Рядом с театром располагалась большая пристань. Театр сгорел во время пожара в 1917 году, а гранитный спуск восстановлен на прежнем месте.

В Панаевском театре не было постоянной труппы, помещение сдавалось внаем. 29 августа 1894 года в «С.-Петербургских ведомостях» появилось сообщение: «Панаевский театр снят под оперные спектакли Товариществом, во главе которого стоят капельмейстер Труффи, баритон г. Миллер и бас г. Поляков-Давыдов».

Дирижер Иосиф Антонович Труффи, симпатизировавший Шаляпину, предложил ему вступить в только что организованное Оперное товарищество, состоявшее в основном из провинциальных певцов. В репертуар Товарищества входили наиболее популярные оперы, широко известные по всей России: «Трубадур», «Аида», «Травиата» Дж. Верди. «Жизнь за царя» М. Глинки, «Африканка» Дж. Мейербера, «Кармен» Ж. Бизе, «Фауст» Ш. Гуно, «Паяцы» Р. Леонкавалло и другие. Шаляпин принял приглашение.

Неуютное помещение сразу не понравилось певцу. Но встретили его хорошо, и в первом же спектакле, 18 сентября 1894 года, он пел Мефистофеля в «Фаусте» Гуно.

Певец сразу был замечен критикой. 20 сентября газета «Новое время» писала: «Приятный бас у г. Шаляпина («Мефистофель»), силы этого певца, кажется, невелики, под конец спектакля его голос звучал утомленно в сцене в церкви и в серенаде, которую его, однако, заставили повторить».

В новой премьере 17 октября — опере Мейербера «Роберт-Дьявол» — Шаляпин пел Бертрама. Рецензент «Нового времени», выделив Шаляпина из прочих исполнителей, назвал его пение «сравнительно недурным».

В пору работы в Панаевском театре с Шаляпиным познакомился художник Константин Коровин, с которым впоследствии они стали близкими друзьями. «Молодой человек, — описывал свое первое знакомство с певцом Коровин, — одетый в поддевку и русскую рубашку, показался мне инородцем, — он походил на торговца-финна, который носит по улицам мышеловки, сита и жестяную посуду. ...На другой день я зашел в Панаевский театр, где увидел этого молодого человека, одетого Мефистофелем. Движения резкие, угловатые и малоестественные. Он не знал, куда деть руки, но тембр его голоса был необычайной красоты и какой-то грозной мощи.

Уходя, я взглянул на афишу у входа в театр и прочел: „Мефистофель — Шаляпин"».

Однажды Коровин с друзьями поехал к Шаляпину на квартиру. «...Он жил на Охте, снимая комнату в деревянном двухэтажном доме, во втором этаже у какого-то печатника, — вспоминал Коровин. — Когда мы постучали в дверь, отворил сам печатник, рыжий сердитый человек. Он смотрел подозрительно и сказал:

— Дома нет.

— А где же он, не знаете ли вы?..

— Да его уж больше недели нет. Черт его знает, где он шляется. Второй месяц не платит. Дает рублевку. Тоже жилец! Придет — орет. Тоже приятели у него. Пьяницы все, актеры. Не заплатит — к мировому подам и вышибу. Может, служба у вас какая ему есть? Так оставьте записку.

Помню, в коридоре горела коптящая лампочка на стене. Комната Шаляпина была открыта.

— Вот здесь он живет, — показал хозяин.

Я увидел узкую, неубранную кровать со смятой подушкой. Стол. На нем в беспорядке лежат ноты. Листки нот валялись и на полу, стояли пустые пивные бутылки».

Впрочем, в этой квартире Шаляпин прожил недолго. Он вскоре перебрался на Фонтанку, где снял комнату в доме напротив здания нынешнего Большого Драматического театра имени Горького (точный адрес не установлен).

20 октября 1894 года умер император Александр III. В знак траура все театры были закрыты почти на полтора месяца. Но Панаевскому театру после долгих хлопот власти разрешили ставить оперы. «Спектакли у нас пошли удачно, — вспоминал Шаляпин. — Мне лично удалось быстро обратить на себя внимание публики, и ко мне за кулисы начали являться разные известные в музыкальном мире люди».

Одним из таких авторитетных в петербургском художественном мире людей был Василий Васильевич Андреев, балалаечник-виртуоз, организатор и руководитель русского народного оркестра. Он один из первых по достоинству оценил талант Шаляпина.

Шаляпин стал бывать у своего нового друга дома на так называемых андреевских «пятницах». Андреев жил в доме №77 на Невском проспекте. Дом этот выходит на Невский и на Пушкинскую улицу. Здесь собирались музыканты, артисты, художники. Молодой певец открывал для себя новый мир. «Душа моя насыщалась в нем красотой, я смотрел, слушал, учился...» — вспоминал впоследствии Шаляпин.

В. В. Андреев в ту пору еще не имел той славы, которая пришла к нему позже, но все же был достаточно известен. В 1889 и 1892 годах прошли успешные гастроли его оркестра в Париже, он часто выступал в концертах в Петербурге и других русских городах.

С целеустремленностью и упорством Андреев пытался возродить и усовершенствовать старинные народные музыкальные инструменты, сохранить и пропагандировать русскую народную музыкальную культуру. По выражению одного из современников, Андреев ухитрился соединить «фрак и балалайку», сделав свой оркестр народных инструментов великолепным музыкальным коллективом, который пользовался успехом у самых разных слоев русской и европейской публики.

Став позднее знаменитым, Андреев в общении С друзьями всегда оставался простым, скромным и приветливым. Он был как-то особенно элегантен, даже считался «законодателем мод» Петербурга. Наблюдая за поведением молодого Шаляпина в обществе, он весьма кстати советовал ему, как одеваться, как вести себя. «Чай пить во фраке не ходят... Фрак требует лаковых ботинок!» — иногда осторожно замечал Андреев певцу. «Я был отчаянно провинциален и неуклюж. В. В. Андреев усердно и очень умело старался перевоспитать меня. Уговорил остричь длинные «певческие» волосы, научил прилично одеваться и всячески заботился обо мне», — с благодарностью вспоминал Шаляпин.

Андреевские «пятницы» для Шаляпина — первый: урок серьезного отношения к искусству. Молодой артист подкупал всех своей необыкновенной восприимчивостью, он, как губка, впитывал новые впечатления.. Многие впоследствии вспоминали о его особом даре; жадно слушать собеседника.

Андреев старался расширить круг связей и знакомых Шаляпина. Он свел молодого певца с дирижером: Мариинского театра Эдуардом Францевичем Направником, с известным любителем искусства Тертием; Ивановичем Филипповым.

В официальных газетных сводках той поры часто; встречалось имя Т. И. Филиппова. Член Комитета министров, государственный контролер, действительный тайный советник, непременный член Совета государственных установлений, почетный член Общества счетоводов, почетный член Ветеринарного комитета... Но это еще далеко не все звания, чины и должности Филиппова. Он был также членом Русского литературного общества, председателем песенной комиссии отделения этнографии Русского географического общества, руководил работой по собиранию, изучению и изданию русских народных песен, был организатором научных экспедиций по сбору русского фольклора.

Т. И. Филиппов — очень противоречивая фигура. В своей государственной административной деятельности Филиппов стоял на весьма реакционных позициях. Но вместе с тем это был человек, горячо любивший русскую культуру, — он дружил с М. А. Балакиревым, М. П. Мусоргским, Н. А. Римским-Корсаковым, В. В. Андреевым, покровительствовал замечательным исполнителям былин Т. Рябинину и О. Федосовой. Балакирев называл Филиппова «другом русской музыки», а Горький считал его «крупнейшим любителем и знатоком древней русской песни».

В молодые годы Филиппов и сам неплохо пел. «Народная песня, — вспоминал известный историк Н. Барсуков, один из тогдашних его слушателей, — художественно исполняемая Филипповым, неоднократно раздавалась в таких залах, в которых и пение ее вообще, да еще в особенности человеком образованного общества, представлялось явлением необычайным. И хозяева и гости всякий раз восхищались и словами, и напевом; на всех производили они сильно-потрясающее впечатление. Прислуга, прислушивающаяся из-за дверей, приходила в неописуемый восторг. И зачастую плакала, как плакали всегда и половые, когда Филиппов напевал в студенческих и дружеских кружках, в знаменитом тогда студенческом трактире «Британия», помещавшемся бок о бок с университетом».

Почти 30 лет связывали добрые отношения Т. И. Филиппова и И. Е. Репина. Незадолго до смерти Филиппова художник закончил его портрет, который с 1901 года и поныне находится в Русском музее.

Т. И. Филиппов жил в доме №74 на Мойке — недалеко от Синего моста. Шаляпин познакомился с ним, когда ему было уже почти 70 лет. Молодой певец стал часто бывать у Филиппова, участвовал в концертах, пел соло и в хоре.

4 января 1895 года в гостях у Филиппова были многие знаменитости, играл на рояле приехавший из Москвы пианист-вундеркинд Иосиф Гофман, рассказывала былины Орина Федосова. Шаляпин спел арию Сусанина, и сестра Глинки Л. И. Шестакова, которая в этот вечер присутствовала у Филиппова, была весьма растрогана исполнением.

Бывая у Андреева и Филиппова, Шаляпин познакомился с Иваном Федоровичем Горбуновым, актером сперва Малого, затем Александрийского театра. Горбунов прекрасно играл в пьесах А. Н. Островского, но особенно прославился как непревзойденный рассказчик. В этом жанре он выступал и в концертах, но чаще в кругу друзей. На редкость отзывчивый человек, Горбунов с готовностью откликался на приглашения, его можно было уговорить приехать в совсем незнакомый дом.

Желанным гостем был Горбунов и у Филиппова. Артист начинал говорить, и перед слушателями возникала целая галерея персонажей, причем портреты всегда были удивительно точны, образны, конкретны, — ничто не ускользало от зоркого глаза и чуткого уха артиста. Современники Горбунова вспоминали, что его зарисовки были метки, но не ядовиты. Это был очень Добрый человек, никогда никто не видел у Ивана Федоровича злого или сердитого лица.

Шаляпин не успел близко подружиться с артистом. Очень скоро, в конце декабря 1895 года, его не стало. Но певец всегда тепло вспоминал об И. Ф. Горбунове и не раз говорил, что многому научился у него, «тоже старался и в жизни и на сцене быть свободным И Пластичным»,.

Первые годы пребывания Шаляпина в Петербурге — это школа. Общаясь с людьми искусства, он понимал, чего ему не хватает. И умение работать над ролями, и умение вести себя в обществе очень скоро пришли к нему. Эти навыки Шаляпин приобретал не только в театре, не только в спектаклях и концертах, но и в общении с интересными, доброжелательными людьми. Шаляпину повезло: на него смотрели не только как на забавного провинциала или диковинного самородка. В. В. Андреев и Т. И. Филиппов сумели увидеть и оценить еще не раскрывшийся талант артиста, стремились помочь ему, поделиться опытом.

Встречи у Андреева часто заканчивались в ресторане Лейнера на Невском, в доме №18/12. Это огромное здание, фасады которого выкрашены в желтый цвет, выходит одной стороной на набережную Мойки (в начале XIX века здесь была знаменитая кондитерская Беранже и Вольфа), другой на Невский проспект, третьей — на Большую Морскую (ныне улица Герцена).

Ресторан помещался во вторам этаже со стороны Большой Морской. Это был своеобразный артистический клуб. Репортер газеты «Курьер» недоумевал: «Ресторан, где скверно кормят, отвратительное низкое помещение, с начала вечера наполняющееся табачным дымом и испарениями, но куда почему-то собираются каждый вечер представители всех «свободных профессий» — артисты, художники, литераторы...»

Посетителей привлекали непринужденная атмосфера, интересная публика. Здесь можно было не только поужинать и отдохнуть после спектакля, но и поговорить о последних театральных новостях, завести нужные знакомства. Публика собиралась часто яркая, талантливая, шумная. Завсегдатаем был Мамонт Викторович Дальский, в ту пору артист Александрийского театра. В ресторане Лейнера и произошло знакомство Шаляпина и Дальского.

Когда Шаляпин приехал в столицу, Мамонт Дальский был хорошо известен в Петербурге. С огромным сценическим темпераментом играл артист Гамлета, Отелло, Чацкого, Незнамова в драме «Без вины виноватые», Рогожина в «Идиоте», самую любимую свою роль — актера Кина в пьесе А. Дюма-отца «Кин, или Гений и беспутство». Известен был он и своей бурной богемной жизнью. «Игра — моя жизнь», — любил говорить Дальский. Его дерзкая бравада, картежные баталии, кутежи с цыганами принесли ему славу «русского Кина», как часто называли его поклонники.

Самыми захватывающими из петербургских впечатлений Шаляпина были театральные. В императорские театры попасть было трудно — слишком дорогие билеты, — но зато Шаляпин старался не пропускать спектаклей заезжих трупп и доступных ему различных благотворительных концертов. Так, осенью 1895 года он оказался в летнем театре в Петергофе на спектакле, в котором участвовали артисты Александрийского театра М. Г. Савина, К. А. Варламов, П. Д. Ленский и молодой тогда Ю. М. Юрьев. На следующий день Шаляпин случайно встретился с Юрьевым в конторе императорских театров и познакомился с ним. Певец рассказал о своей не слишком удачной жизни начинающего артиста, а при прощании попроси контрамарку в театр. Юрьев не забыл об этом и вскоре пригласил Шаляпина на спектакль, провел за Кулисы и в зрительный зал. В тот день шел «Гамлет». Юрьев играл в этом спектакле Лаэрта, Дальский — Гамлета. Шаляпин был потрясен игрой Дальского.

Они быстро сблизились, стали друзьями. Шаляпин переселился в гостиницу «Пале-Рояль» и снял номер рядом со своим кумиром.

У гостиницы, в которой жили друзья, было не только эффектное название, но и громкая реклама. «Большой меблированный дом «Пале-Рояль». Санкт-Петербург, Пушкинская ул., дом 20, близ Николаевского вокзала. 175 меблированных комнат от 1 рубля до 10 рублей в сутки, включая постельное белье». Объявление завершалось загадочным предупреждением: «Просят извозчикам не верить». Вероятно, извозчикам была известна истинная репутация гостиницы. Впрочем, каждый, кто сюда попадал, сам убеждался в том, что громкая реклама была обманчива. Громоздкое здание, напоминавшее Шаляпину вещевой склад — цейхгауз, давило на небольшое пространство улицы, на соседние дома, и памятник Пушкину работы скульптора А. М. Опекушина казался здесь особенно крошечным и неуместным.

В «Пале-Рояле» Шаляпин и Дальский жили на пятом этаже. «В мое время сей приют был очень грязен, — вспоминал певец, — единственное хорошее в нем, кроме людей, были лестницы, очень отлогие. По ним было легко взбираться даже на пятый этаж, где я жил в грязненькой комнатке, напоминавшей «номер» в провинциальной гостинице». Но пыльные портьеры, грязь и насекомые в комнатах тогда не омрачали его существования. Шаляпин был неразлучен с Дальским. Их роднили удаль, молодечество, желание эпатировать буржуа, которые были свойственны молодому Шаляпину не меньше, чем Дальскому.

Правда, у Дальского стремление эпатировать заходило иногда слишком далеко. Однако, несмотря на беспутство, необузданность, вспыльчивость, Дальский, по словам театрального критика А. Кугеля, «был способен к хорошим порывам, и душа его была не мелкая». Добрым порывом было, несомненно, дружеское и одновременно отеческое отношение к начинающему артисту.

Дальский был незаурядным актером. Режиссер В. Э. Мейерхольд высоко ценил талант трагика и вспоминал его слова: «Не должно быть у актера совпадения личного настроения с настроением изображаемого лица — это убивает искусство». Свою коронную роль — Гамлета — Дальский всегда играл по-разному. «Если был бодр, энергичен — играл Гамлета мечтательным, нежным. Если был настроен задумчиво-лирически — играл с мужеством и страстным пылом. Я влюбился в Дальского, — рассказывал Мейерхольд, — когда заметил у него легкое и сразу прерванное движение руки к кинжалу при первом обращении к принцу Гамлету короля».

Зная множество секретов актерского мастерства, приемов перевоплощения, Дальский помогал и Шаляпину овладеть сценическим искусством. Он был чуток, бескорыстен, но одновременно и требователен. «Их сблизили общие интересы, — вспоминал впоследствии К). Юрьев в своих «Записках», — оба одаренные, увлекающиеся. Творческие начала у обоих были очень сильны. На этой почве возникали всевозможные планы, мечты, горячие споры... Да что греха таить, — надо сознаться, и кутнуть они оба были не прочь!.. Он (Шаляпин. — Авт.) поклонялся Дальскому и, уверовав в его авторитет, постоянно пользовался его советами, Работая над той или другой ролью, стараясь совершенствовать те партии, которые он уже неоднократно исполнял, стремясь с помощью Дальского внести что-то овое, свежее и отступить от закрепленных, по недоразумению именуемых традициями, форм, не повторяя того, что делали его предшественники».

Как актер Шаляпин многим был обязан Юрьеву и Дальскому. Они часто бывали на оперных спектаклях с его участием, а потом обсуждали вместе с певцом достоинства и недостатки исполнения той или иной партии. «Пел он прекрасно, но играл, надо прямо сказать, плохо: не владел своей фигурой, жестом, чувствовалась какая-то связанность, но и в то же время уже ощущались проблески настоящего творчества», — вспоминал Юрьев.

Однажды Шаляпин пригласил Юрьева на генеральную репетицию оперы Э. Направника «Дубровский», в которой ему была поручена партия Дубровского-отца.

— Ну как? — спросил он Юрьева после первого же акта.

— Все бы хорошо, Федя, если бы ты умел справляться с руками, — ответил Юрьев.

— Да, да, мешают, черт их подери! — огорченно согласился Шаляпин, — не знаю, куда их деть... Болтаются, понимаешь, без толку, как у картонного паяца, которого дергают за ниточку... Видно, никогда с ними не сладишь!

— А вот что, Федя, — посоветовал Юрьев, — постарайся их больше ощущать, не распускай их так, держи покрепче... А для этого на первых порах возьми спичку и отломи от нее две маленьких частички — вот так, как я сейчас это делаю, — и каждую зажми накрепко между большим и средним пальцами. Так и держи, они не будут заметны публике. Ты сразу почувствуешь свои руки, они найдут себе место и не будут, как плети, болтаться без толку. Главное, чтобы не думать, куда их девать. А потом привыкнешь — станешь обходиться без спичек...

Шаляпин попробовал и даже обрадовался:

— Да-да! Ты прав. Совсем иное ощущение!

Шаляпина привлекал драматический театр. «В мои свободные вечера я ходил... не в оперу, а в драму... Началось это с Петербурга... Я с жадностью высматривал, как ведут свои роли наши превосходные артисты и артистки: Савина... Варламов... Давыдов...» «Мы так привыкли его видеть в кулисах, что, когда он не приходил, нам чего-то не хватало», — вспоминал К. А. Варламов.

Шаляпин не просто увлекался спектаклями Александрийского театра и игрой артистов — он хотел проникнуть в самую суть сценического поведения, пытался понять, нельзя ли что-нибудь из виденного перенести на оперную сцену. В театр Шаляпин входил обычно со служебного входа и сразу шел в артистическую уборную Дальского или Юрьева. Заглядывал он сюда и в антрактах.

А после окончания спектакля Дальский, Юрьев и Шаляпин нередко заходили «на огонек» к Зое Яковлевой, их большой приятельнице. Она жила совсем рядом с театром, на Фонтанке у Чернышева моста (ныне мост Ломоносова). В ее доме все было просто, без чинности.

Зоя Юлиановна Яковлева пользовалась известностью в петербургских литературных и артистических кругах как прекрасная исполнительница комических ролей (вероятнее всего, в любительских спектаклях. — Авт.), а позднее как писательница. Ее рассказы можно было встретить на страницах петербургских газет, в журнале «Нива». Две ее пьесы ставились на сцене Александрийского театра. В 1900-х годах в театре «Комедия» шла ее пьеса «Под крылом его светлости», «открывшая романтическую страничку из жизни Потемкина», как писал рецензент «Обозрения театров». Впрочем, ярко выраженного литературного Дарования у Зои Яковлевой не было, но талантом доброты, радушия и гостеприимства она была одарена щедро — за это ее и любили.

В доме Зои Яковлевой было электрическое освещение — в ту пору большая редкость. Лампочка без абажура свисала с потолка в центре комнаты. Яркий, необычный свет, чай с бутербродами, веселое общество привлекали гостей. Во всей обстановке дома, в самой хозяйке, как отмечал Юрьев, было «что-то архиспецифическое, петербургское».

Гости Яковлевой жили тоже неподалеку: Шаляпин и Дальский — на Пушкинской улице, Юрьев — на Ямской (ныне улица Достоевского). Маленькая квартирка, в которой жил Ю. М. Юцьев (Юрчик, как его называл Шаляпин), досталась Юрьеву от прежнего квартиранта, актера И. Киселевского. Она находилась в одном из тех уголков города, которые принято называть «районом Достоевского»: такие кварталы с огромными многоквартирными домами неопределенной темной окраски и с унылыми проходными дворами избирал писатель местом действия многих своих произведений. Здесь жили мастеровые, студенты, курсистки, и квартиры здесь были дешевые.

Дружба с Дальским открыла Шаляпину путь на концертную эстраду. Как-то Дальский отправил певца на концерт вместо себя. Шаляпин был рад прокатиться в карете, хоть она предназначалась и не ему. Карета свернула с Невского на Михайловскую и остановилась перед Дворянским собранием (ныне Большой зал Филармонии). Студент — распорядитель вечера — не знал, кого он привез. Пройдет немного лет, студент станет знаменитым актером Московского Художественного театра, а Шаляпин знаменитым певцом, который тепло вспомнит о своей первой встрече с Василием Ивановичем Качаловым...

Зал Дворянского собрания ослепил Молодого Шаляпина парадным сочетанием темно-малинового бархата кресел с белоснежными стенами и колоннами из искусственного мрамора, огромными люстрами с тысячью хрустальных слезинок, внезапно вспыхивающих разноцветными искрами... «Когда я вышел на эстраду Дворянского собрания, я был поражен величественным видом зала, его колоннами и массой публики. Сердца коснулся страх, тотчас же сменившийся радостью. Я. запел с большим подъемом. Особенно мне удались «Два гренадера». В зале поднялся неслыханный мною шум. Меня не отпускали с эстрады. Каждую вещь я должен был петь по два, по три раза и, растроганный, восхищенный настроением публики, готов был петь до утра...»

С тех пор Шаляпина стали часто приглашать на благотворительные вечера.

* * *

Со временем работа в Панаевском театре перестала удовлетворять Шаляпина. Рекомендации В. В. Андреева и Т. И. Филиппова открыли певцу двери Мариинского театра. Почти через месяц после упоминавшегося вечера у Тертия Филиппова, на котором Шаляпин спел арию Сусанина, контора императорских театров рискнула заключить с ним контракт. Счастливый певец помчался в типографию заказать визитные карточки с грифом «Артист императорских театров».

До сих пор Шаляпин выступал на подмостках дачных и частных театров. Теперь перед ним — огромная сцена и зал Мариинского театра, одного из лучших театров Европы. Театр поразил молодого певца своей роскошью. Недавно здесь были закончены последние переделки по проекту архитектора В. А. Шретера, Но конечно, главное, что произвело Впечатление на Шаляпина, были замечательные певцы и музыканты, у которых ему предстояло многому учиться.

Еще 26 ноября 1894 года газета «Санкт-Петербургские ведомости» сообщала: «На сцене Мариинского театра состоятся дебюты баритона г. Миллера и баса г. Шаляпина, в настоящее время состоящих в труппе Панаевского театра». Однако дирекция не спешила.

1 февраля 1895 года с Шаляпиным был заключен контракт, а первое выступление состоялось только 5 апреля в партии Мефистофеля в опере Гуно «Фауст».

Всего Шаляпин по условиям контракта должен был петь в трех дебютных спектаклях. На следующий день после первого выхода певца на Мариинскую сцену газета «Новое время», отметив мягкость тембра голоса Шаляпина, писала, что «рондо о золотом тельце и серенаду он исполнял со вкусом и без лишних подчеркиваний».

Имя Шаляпина стало чаще встречаться в театральной хронике, к его выступлениям публика и пресса начали относиться если не с вниманием, то по крайней мере с любопытством. Для второго дебюта Шаляпину предложили спеть Руслана в опере М. Глинки «Руслан и Людмила». Главный режиссер спросил, знает ли он партию. Певец самонадеянно ответил, что за три недели он мог бы выучить не одного, а двух Русланов. Однако Шаляпин явно переоценил свои возможности и недооценил чрезвычайную сложность этого оперного образа. Шаляпин вспоминал: «Я нарядился русским витязем, надел толщинку, наклеил русскую бороду и вышел на сцену. С первой же ноты я почувствовал, что пою плохо и очень похож на тех витязей, которые во дни святых танцуют кадриль и лансье в купеческих домах. Поняв это, я растерялся, и хотя усердно размахивал руками, делал страшные гримасы, это не помогло мне».

Расстроенный неудачей, Шаляпин через день, 19 апреля, выступил с третьим дебютом — в опере Ж. Бизе «Кармен». Он пел партию Цуниги, и тоже не совсем удачно. «Слаб г. Шаляпин в роли лейтенанта, — писал рецензент «Нового времени», — где он безусловно подражал отличному исполнителю г. Стравинскому».

Отзыв этот свидетельствует не только о неуспехе дебютанта, но — и это, пожалуй, самое существенное, — что примером для подражания молодой артист избрал выдающегося мастера реалистической оперной школы Федора Игнатьевича Стравинского, талантливого актера, последователя замечательного русского певца Осипа Афанасьевича Петрова.

Ф. И. Стравинский пел партии драматического и комического плана, прекрасно владел пластикой, тончайшими оттенками сценического перевоплощения. Проработав в Мариинском театре почти сорок лет, он создал на его сцене незабываемые сценические характеры в операх М. И. Глинки, А. Н. Серова, М. П. Мусоргского, Н. А. Римского-Корсакова, П. И. Чайковского, А. П. Бородина. С большим успехом выступал он и на концертной эстраде.

Неудача с партией Руслана оставила в сознании Шаляпина след на всю жизнь — певец не раз собирался выступить в этой роли уже в зрелые годы, но так и не рискнул. Успех в «Руслане и Людмиле» принесла ему в будущем роль Фарлафа.

После трех дебютов Шаляпина окончательно зачислили в труппу Мариинского театра. Ему поручили партии Свата в «Русалке» А. С. Даргомыжского, Судьи в «Вертере» Ж. Массне, Андрея Дубровского в «Дубровском» Э. Ф. Направника. Пресса в целом была сдержанна в оценках, хотя и отметила отдельные удачи молодого певца. Так, о Шаляпине в роли Галицкого в «Князе Игоре» «Петербургская газета» 27 апреля 1896 года писала: «Что же касается г. Шаляпина, то текст он понял верно... Но голос его как-то слабо (вернее, закрыто) звучал, и ему приходилось форсировать голос для достижения известных эффектов. Ему необходимо еще учиться петь».

Как перспективный певец Шаляпин был отмечен и газетой «Новое время»: «Из новых исполнителей более выдающихся ролей следует выделить г. Шаляпина (Владимир Галицкий) и г-жу Долину (Кончаковна). Г. Шаляпин дал очень определенное лицо добродушного кутилы, хотя более современного пошиба, чем хотелось бы видеть. Г. Шаляпин имеет сценическое дарование, и при работе оно может хорошо развиться».

После выступления Шаляпина в роли графа Робинзона в опере Д. Чимарозы «Тайный брак» (премьера спектакля состоялась на сцене Михэйлоеского театра) та же газета «Новое время» писала: «Г-дин Шаляпин в роли жениха-графа не отставал от других, во внешнем виде этого фата не хватало типичности и оригинальности; зато вокальную часть своей партии артист провел с полным вниманием».

Лето 1895 года Шаляпин провел под Петербургом, в Павловске, вместе с новым своим приятелем Е. В. Вольф-Израэлем, виолончелистом Мариинского театра. Певец много работал, разучивал новые партии, ежедневно занимался с аккомпаниатором. В свободное время гулял с друзьями по парку, катался на велосипеде, ловил рыбу в Славянке.

Осенью певец вернулся в Петербург и продолжил изучение актерского мастерства под руководством М. В. Дальского.

В воспоминаниях артиста Алэксандринского театра Н. Н. Ходотова красочно описан эпизод «учебы» певца у знаменитого трагика:

« — Чуют прав-в-вду!.. — горланит Шаляпин.

— Болван! Дубина! — кричит Мамонт. — Чего вопишь! Все вы, оперные басы, дубы порядочные. Чуют!.. пойми... чу-ют! Разве ревом можно чуять?

— Ну и как, Мамонт Викторович? — виновато спрашивает тот.

— Чу-ют тихо. Чуют, — грозя пальцем, декламирует он. — Понимаешь? Чу-ю-ю-т! — напевая своим хриплым, но необычайно приятным голосом, показывает он это... — Чу-у-ют!.. А потом разверни на «правде», «пра-а-вду» всей ширью... вот это я понимаю, а то одна чушь — только сплошной вой...

— Я здесь... — громко и зычно докладывает Шаляпин.

— Кто это здесь? — презрительно перебивает Дальский.

— Мефистофель!..

— А ты знаешь, кто такой Мефистофель?

— Ну как же... — озадаченно бормочет Шаляпин. — Черт!..

— Сам ты полосатый черт. — Стихия!.. А ты понимаешь, что такое стихия? Мефистофель, тартар, гроза, ненависть, дерзновенная стихия!..

— Так как же? — растерянно любопытствует Шаляпин.

— А вот... явись на сцену, закрой всего себя плащом, согнись дугой, убери голову в плечи и мрачно объяви о себе: «Я здесь». Потом энергичным жестом Руки сорви с себя плащ, вскинь голову вверх и встань гордо во весь рост, тогда все поймут, кого и что ты хочешь изобразить. А то обрадовался: «Я здесь!», словно Петрушка какой-то. в конторе. Не контора служила театру, а наоборот, и получалось, что для театра контора была чуть ли не бранным словом, а театр для конторы — элементом революционным», — вспоминал заведующий труппой Большого театра В. А. Нелидов.

Несмотря на то что положение Шаляпина в Мариинском театре складывалось не слишком удачно, природное жизнелюбие спасало его. «Жизнь в Питере, — писал Шаляпин в Тифлис своему другу В. Д. Корганову в январе 1896 года, — идет своим чередом, по-столичному: шум, гам, руготня и проч. Поругивают и меня, и здорово поругивают, но я не унываю и летом во что бы то ни стало хочу за границу, в Италию и Францию в особенности... Публика рукоплещет, а критики лаются... Когда сознаешь, что к тебе предъявляют требования такие же, как к Стравинскому и др. ...так это очень и очень приятно».

Мечта певца о поездке за границу не осуществилась. Судьба готовила ему другой сюрприз — встречу с московским промышленником и владельцем Русской частной оперы Саввой Ивановичем Мамонтовым.

В один из своих приездов в Петербург в конце 1895 года Мамонтов был на опере «Демон» в Панаевском театре. Партию Гудала в этом спектакле пел Шаляпин. Мамонтов сразу отметил одаренность молодого певца.

Позже о Шаляпине Мамонтову напомнили дирижер И. А. Труффи и режиссер Русской частной оперы П. И. Мельников, сын известного певца Мариинского театра И. А. Мельникова. Узнав от него, что карьера Шаляпина в Мариинском театре складывается не слишком удачно, Мамонтов пригласил его на летние гастроли в Нижний Новгород. Недолго поразмышляв, Шаляпин согласился.

В Нижнем Новгороде певец впервые увидел Мамонтова, «плотного и коренастого человека с какой-то особенно памятной монгольской головою, с живыми глазами, энергичного в движениях». Таким было первое впечатление Шаляпина от Саввы Ивановича Мамонтова. Шаляпин еще не знал тогда, что встретил человека, который во многом определит его будущее, станет его терпеливым и мудрым учителем...

Крупный промышленник С. И. Мамонтов был замечательным знатоком и любителем русского искусства, меценатом. «Дело» — фабрики, железные дороги, прииски — не могло заслонить его огромной тяги к искусству и, конечно, таланта любить одаренных людей, отыскивать таких людей, помогать им.

К. С. Станиславский одну из глав своей книги «Моя жизнь в искусстве» посвятил Савве Ивановичу Мамонтову. Справедливо называя его замечательным человеком, прославившимся как в искусстве, так и в общественной деятельности, Станиславский пишет: «Это он, Мамонтов, провел железную дорогу на север, в Архангельск и Мурман, для выхода к океану, и на юг, к донецким угольным копям, для соединения их с угольным центром, хотя в то время, когда он начинал это важное культурное дело, над ним смеялись и называли его авантюристом и аферистом. И это он же, Мамонтов, меценатствуя в области оперы и давая артистам ценные указания по вопросам грима, костюма, даже пения, вообще по вопросам создания сценического образа, дал могучий толчок культуре русского оперного дела: выдвинул Шаляпина, сделал при его посредстве популярным Мусоргского, забракованного многими знатоками, создал в своем театре огромный Успех опере Римского-Корсакова «Садко» и содействовал этим пробуждению его творческой энергии и созданию «Царской невесты» и«Салтана», написанных для Мамонтовской оперы и впервые здесь исполнявшихся.

Здесь же в его театре, где он показал нам ряд прекрасных оперных постановок своей режиссерской работы, мы впервые увидели вместо прежних ремесленных декораций ряд замечательных созданий кисти Васнецова, Поленова, Серова, Коровина, которые вместе с Репиным, Антокольским и другими лучшими художниками того времени почти выросли и, можно сказать, прожили жизнь в доме и семье Мамонтова. Наконец, кто знает, быть может, без него и великий Врубель не смог бы пробиться вверх — к славе. Ведь его картины были забракованы на Нижегородской выставке, и энергичное заступничество Мамонтова не склонило жюри к более сочувственной оценке. Тогда Савва Иванович на собственные средства выстроил целый павильон для Врубеля и выставил в нем его произведения. После этого художник обратил на себя внимание, был многими признан и впоследствии стал знаменитым.

...Шаляпин был, конечно, самым большим увлечением Саввы Ивановича, который сгруппировал вокруг любимца интересных людей. Он с восхищением рассказывал мне во время одной из вагонных поездок о том, как Федор — так звал он Шаляпина — «жрет» знания и всякие сведения, которые ему приносят для его ролей и искусства. При этом, по своей актерской привычке, он показал, как Федор Иванович жрет знания, сделав из обеих рук и пальцев подобие челюсти, которая жует пищу».

Выступления Шаляпина на Нижегородской ярмарке (он пел Мефистофеля, Сусанина и другие партии) имели большой успех. В театре Мамонтова певец почувствовал себя в совершенно иной обстановке, чем в Мариинском театре: его понимали, ему готовы были помочь.

Б Петербург Шаляпин вернулся возбужденным и растерянным, снова возвращаться в Мариинский театр ему не хотелось. А кроме того, в Нижнем Новгороде произошло важное событие в его личной жизни: он влюбился в солистку Мамонтовской оперы итальянскую балерину Иолу Торнаги.

* * *

...Августовским днем на углу Невского и Садовой встретились две извозчичьи пролетки. Седоки обрадовались встрече — они не виделись с весны.

— Знаешь, я хочу уходить с императорской сцены, — крикнул Шаляпин Юрьеву, воспользовавшись короткой остановкой, и в ответ на предостережение Юрьева добавил: — Конечно, вопрос нелегкий... Но много есть обстоятельств. Загляни сегодня вечером ко мне, поговорим!

Вечером друзья встретились. Юрьев понял: Шаляпин прав, лучших условий для творчества, чем у Мамонтова, ему не найти, и не отговаривал певца.

— Помимо всего, я там, у Мамонтова, влюбился в балерину, — признался в конце разговора Шаляпин. — Понимаешь?.. В итальянку... Такую рыжую... Ну посуди — она там будет, у Мамонтова, а я здесь!.. А?

Возразить на такие доводы Юрьеву и в самом деле было нечего. Впрочем, об увлечении Шаляпина было уже известно. Широко распространился слух о курьезе» случившемся в конце ярмарки в Нижнем Новгороде.

Театр Мамонтова подготовил «Евгения Онегина». Шаляпин исполнял партию Гремина. Раньше арию Гремина исполнитель пел обычно сидя в кресле. На одном из спектаклей Шаляпин неожиданно встал, взял под руку Онегина и, прохаживаясь по бальной зале, как бы беседуя, спел:

Онегин, я клянусь на шпаге,
Безумно я люблю Торнаги...
 

Публика в зале рассмеялась, все глаза устремились на прима-балерину — она сидела в ложе рядом с Мамонтовым.

Тоскливо жизнь моя текла,
Она явилась и зажгла...
 

Мамонтов нагнулся к Торнаги и, улыбнувшись, шепнул:

— Ну, поздравляю, Иолочка! Ведь Феденька объяснился вам в любви.

Чувство Шаляпина к Торнаги оказалось весьма сильным, и Мамонтов, который твердо решил переманить Шаляпина в свой театр, не преминул этим воспользоваться. Шаляпин в Нижнем Новгороде как-то обмолвился, что если бы знал итальянский язык, то женился бы на Торнаги. Вскоре певец узнал, что Мамонтов продлил с Торнаги контракт...

Когда Шаляпин, покинув Нижний Новгород и полюбившийся ему театр, артистов, вернулся в осенний дождливый Петербург, город разочаровал его.

А в это время в Москве Мамонтов убеждал Торнаги: «Иолочка, вы одна можете привезти нам Шаляпина» — и снаряжал ее в северную столицу.

«Серым туманным утром прибыла я в незнакомый мне величественный город и долго разыскивала по указанному адресу Федора, — вспоминала позднее Иола Торнаги. — Наконец очутилась я на какой-то черной лестнице, которая привела меня в кухню квартиры, где жил Шаляпин. С трудом объяснила я удивленной кухарке, что мне нужен Федор Иванович, на что она ответила, что он еще «почивает».

Я попросила разбудить его и сказать, что к нему приехали из Москвы...

Наконец появился сам Федор. Он страшно удивился, увидев меня. Кое-как, уже по-русски, объяснила я ему, что приехала по поручению Мамонтова, что Савва Иванович приглашает его в труппу Частной оперы и советует оставить Мариинский театр, где ему не дадут надлежащим образом проявить свой талант».

Петербург, казенная атмосфера императорской сцены показались Шаляпину невыносимыми после ощущения истинно творческой свободы, которую он пережил в Мамонтовской опере. Его угнетала атмосфера равнодушия и чинопочитания. Певец не раз с отвращением вспоминал строгое замечание, полученное зимой за то, что своевременно не расписался под рождество в книге визитов дирекции императорских театров. У него были и другие «проступки». И первое ощущение радостной причастности к «храму искусства», каким издали казался Мариинский театр приехавшему из провинции молодому Певцу, быстро улетучивалось. Сн все чаще обращался мысленно к Мамонтовекой опере. Но певца связывал с Мариинским театром контракт, и в случае разрыва ему предстояло выплатить большую неустойку.

26 октября Шаляпин выступил с партией князя Владимира в опере А. Н. Серова «Рогнеда», ему обещали роль Олоферна в опере «Юдифь» того же композитора, о которой он давно мечтал. Но артист понимал, что эти уступки не могут изменить ни обстановку в театре, ни тяготившее его положение начинающего.

Однажды, когда Шаляпину принесли костюм Сусанина — кафтан и красные сафьяновые сапоги, — он Робко обратил внимание гардеробщика на нелепость такого наряда для русского деревенского мужика. Заведующий гардеробом озадаченно посмотрел на Шаляпина и ответил:

— Наш директор (И. А. Всеволожский. — Авт.) терпеть не может все эти русские представления. О лаптях и не помышляйте. Наш директор говорит, что когда представляют русскую оперу, то на сцене пахнет щами и гречневой кашей. Как только начинают играть русскую увертюру, самый воздух в театре пропитывается перегаром водки.

Мариинский театр был одним из лучших музыкальных театров страны, на его сцене выступали выдающиеся певцы и музыканты, но в постановочной культуре, в режиссуре даже этот театр стоял на консервативных позициях. Когда Шаляпин однажды попросил режиссера и заведующего гардеробом сшить другой костюм Мефистофеля, который позволил бы внести в традиционную трактовку образа новую мысль, «оба, — вспоминает певец, — как бы сговорились. посмотрели на меня тускло-оловянными глазами, даже не рассердились, а сказали: «Малый, будь скромен и не веди себя раздражающе, Эту роль у нас Стравинский играет и доволен тем, что дают ему надеть, а ты кто такой?»

В общем, жизнь в Мариинском театре стала для Шаляпина невыносимой. Он принял решение уйти.

Вскоре в газете «Новости сезона» появилось такое сообщение: «Артист императорского театра оперы в Петербурге г. Шаляпин вступил в состав труппы Солодовниковского театра. Дирекция в лице г-жи Винтер (юридически она владела Русской частной оперой С. И. Мамонтова и сняла театральное помещение, принадлежавшее Солодовникову. — Авт.) платит неустойку за г. Шаляпина».

ПОКОРЕНИЕ ПЕТЕРБУРГА

Шаляпин легко расстался с Петербургом. Разлука продлилась около двух лет, но сколько событий произошло с молодым певцом за это время!

В Москве Шаляпин оказался в совершенно иной театральной среде. В северной столице — царский Двор с многочисленными службами, правительственный аппарат, «голубых кровей» аристократия, чиновничество, крупная промышленная буржуазия. Это сковывало художественную жизнь Петербурга, создавало там совершенно иную атмосферу, чем в Москве. Здесь, в отдалении от резиденции императора, нравы, вкусы и быт определяли, с одной стороны, меценатствующие богачи купцы, с другой — широкая прослойка демократической интеллигенции. Обстановка для художественной жизни была более благоприятная.

Московские любимцы публики далеко не всегда были любимцами петербургскими. Премьерша Александрийской сцены М. Г. Савина не любила выступать в Москве, а великая артистка Малого театра М. Н. Ермолова редко ездила в Петербург. Московский Малый театр по духу был более демократическим, чем Александринский. В Москве в 1898 году начал свою реформаторскую деятельность в искусстве Художественный театр, основанный К. С. Станиславским и Вл. И. Немировичем-Данченко. Кроме того, нельзя забывать и о том, что в Петербурге Шаляпин состоял на службе в государственном учреждении, подчиненном непосредственно министерству двора, а в Москве попал в частную антрепризу. И если чиновники и артисты Мариинского театра считали Шаляпина невоспитанным «парвеню», который вознамерился войти в круг солистов лучшего музыкального театра, то в Москве сословных различий практически не существовало. Московские друзья и учителя Шаляпина по опере Мамонтова увидели в молодом певце другое — натуру необычайно восприимчивую, жаждущую знаний, а вовсе не зазнайку и выскочку.

Конечно, у Шаляпина было честолюбие — качество, впрочем, необходимое настоящему художнику, — но жажда совершенствования побеждала в нем честолюбивые стремления.

После успешных гастролей в Нижнем Новгороде Русская частная опера открыла сезон в Москве и вскоре стала серьезно конкурировать с московским Большим и петербургским Мариинским театрами.

Роль Мамонтовской частной оперы в художественной жизни России конца прошлого века весьма значительна. С. И. Мамонтов впервые в истории русского музыкального театра попытался создать художественно-сценический ансамбль. Сам Мамонтов был весьма образованным в искусстве человеком, занимался лепкой, писал пьесы и оперные либретто, пел, выступал как актер в любительских кружках. Он глубоко ценил и понимал русское искусство и к работе над первыми спектаклями своего театра — «Снегурочкой» и «Русалкой» — привлек замечательных живописцев В. М. Васнецова, В. Д. Поленова, К. А. Коровина, И. И. Левитана. В Мамонтовском театре начали творческую жизнь такие выдающиеся певцы своего времени, как Н. В. Салина, И. В. Ершов, С. Г. Власов.

Мамонтов был и постановщиком спектаклей. Молодой Станиславский был горячо увлечен его сценическими поисками. С появлением Шаляпина театр Мамонтова вступил в пору своего расцвета. «Внутренняя сила интеллигенции нашла себе выход через Мамонтова. Его Частная опера с Шаляпиным во главе заставила оцепенелый Большой театр встряхнуться. Начинался период, в который исключительную роль стала играть музыка Мусоргского», — писал А. В. Луначарский. А известный композитор и музыкальный критик академик Б. В. Асафьев (И. Глебов) справедливо назвал деятельность Русской частной оперы «началом освободительного движения» на русской сцене, которое привело к образованию нового, реалистического стиля пения и было связано с «общественным признанием прав русского оперного композитора и русского оперного творчества».

Мамонтов умело направлял формирование юного Шаляпина. Близость с художниками сыграла огромную роль в художественном развитии Шаляпина. Певец учился у них понимать искусство. Общение с К. А. Коровиным, В. А. Серовым, В. Д. Поленовым, братьями А. М. и В. М. Васнецовыми только внешне Походило на беззаботную бсгемную суету. Подчас это был напряженный труд, но труд веселый, доставлявший радость. Все молодые, полные надежд, они с увлечением отдавались своему делу. Одного увлекала сказочная стихия, другого — глубокие философские сюжеты, третьего — история, четвертого — природа.

В театре Мамонтова театральная декорация определилась как особый жанр живописи. Здесь невозможен был подбор к спектаклю старых павильонов, мебели, бутафорских деревьев. Художники прекрасно чувствовали эпоху, стиль каждого оперного произведения и именно к нему создавали неповторимое художественное оформление. Живописцам интересно было разрабатывать эскизы костюмов разных исторических эпох для Шаляпина, с его мощной, но замечательно пропорциональной фигурой, подвижным лицом, которое легко трансформировалось с помощью грима. Певца легко можно было представить и на фоне русского терема в «Борисе Годунове», и на средневековой площади в «Фаусте». Совместная работа с художниками стала для Шаляпина великолепной школой, в которой формировалась его творческая индивидуальность. Он начал понимать, что сценический образ тоже можно лепить, рисовать, и теперь стал серьезно задумываться над внешним рисунком каждой новой роли.

Уже 22 сентября 1896 года Шаляпин спел Сусанина, через несколько дней — Мефистофеля в «Фаусте», а 29 сентября — Мельника в «Русалке». В прессе появились одобрительные отзывы, зрителей в театре становилось день ото дня все больше — Москва открывала для себя Шаляпина.

Шаляпин весь был во власти творчества. С огромным увлечением он играл любимые роли, и главное — по-своему. Теперь ему не нужно было спорить с гардеробщиком по поводу костюмов и грима. Он как бы нашел самого себя. «...Играл я, — вспоминал Шаляпин, — а сам радовался, чувствуя, как у меня все выходит естественно и свободно. Успех я имел огромный».

На недостаток ролей сетовать не приходилось. Странник в «Рогнеде», Нила канта в «Лакме», Галицкий в «Князе Игоре», Лотарио в опере Тома «Миньона», Гремин в «Евгении Онегине» — эти оперные образы певец создал за три последних месяца 1896 года. Самым значительным свершением Шаляпина на Мамонтовской сцене был Иван Грозный в опере «Псковитянка» Римского-Корсакова, премьера которой состоялась 12 декабря 1896 года.

Грозный Шаляпина выезжал на сцену верхом. Он сумрачно оглядывал присутствующих на сцене. Декорации К. А. Коровина и В. М. Васнецова (последний делал и эскизы костюмов), выразительная мизансценическая композиция, продуманная Шаляпиным вместе с Мамонтовым, великолепное звучание оркестра — все это создавало впечатляющий художественный образ.

В канун Нового года из Петербурга приехал Н. А. Римский-Корсаков. 30 декабря он слушал в Мамонтовском театре «Садко», а 31-го — «Псковитянку». Публика неоднократно аплодировала композитору. Спустя год Римский-Корсаков снова приезжал слушать «Псковитянку» вместе с прологом — оперой «Вера Шелога» — и тогда же записал в «Летописи моей музыкальной жизни», которую вел многие годы: «Пролог прошел мало замеченным, несмотря на прекрасное исполнение г-жи Цветковой. «Псковитянка» же имела успех благодаря высокодаровитому Шаляпину, несравненно создавшему царя Ивана».

В «Псковитянке» Шаляпин как бы подвел итог большой работе над собой, которая интенсивно шла и в Петербурге, и в Нижнем Новгороде, и в Москве. В исполненной им роли Ивана Грозного своеобразно отложились и опыт и разочарования первых сезонов в Мариинском театре, и уроки Дальского, и впечатления от спектаклей петербургского Александрийского театра, и дружба с московскими живописцами, и учеба у Мамонтова.

Ю. М. Юрьев вспоминал, что еще в 1895 году, когда он вместе с Дальским и Шаляпиным часто ездил на благотворительные концерты, Шаляпин всегда очень внимательно слушал то место в «Василии Шибанове» Алексея Толстого (это произведение часто читал Юрьев), где фигурировал Грозный. «Он (Шаляпин. — Авт.) даже выучил этот кусок наизусть и не раз принимался цитировать его. И вообще, как я припоминаю, его уже тогда занимал образ Грозного, как будто он предвкушал своего Грозного из „Псковитянки"», — писал Юрьев.

...Наступал 1897 год. Шаляпин подготовил и спел партии Колена в «Богеме» Д. Пуччини, князя Вязьминского в «Опричнике» П. И. Чайковского, Досифея в «Хованщине» М. П. Мусоргского, Варяжского гостя в «Садко», Головы в «Майской ночи» Н. А. Римского-Корсакова. Окрыленный успехом, Шаляпин готовился к гастролям в Петербурге.

* * *

В столицу Шаляпин приехал уже не тем, кем был четыре года назад: теперь он первый солист Московской оперы. В эти дни Шаляпину исполнилось двадцать пять лет.

Гастроли оперы Мамонтова проходили в помещении Большого зала Петербургской консерватории. В гастрольном репертуаре было четырнадцать опер, в том числе пять Римского-Корсакова.

...Когда-то на месте Консерватории на нынешней Театральной площади стояло монументальное каменное здание Петербургского Большого театра, построенное еще в 1783 году. Позднее театр несколько раз перестраивался, и наконец в 1891-1895 годах на его месте возникло здание Консерватории — типичный образец «серой архитектуры» второй половины XIX века. Зал Консерватории был неудобным, с плохой акустикой. «Зал-сарай» — как его называли петербуржцы — представлял собой, по описаниям Шаляпина, «длинный коридор с небольшой сценой в глубине».

В феврале 1898 года Мамонтовская опера была не единственным гастролером в Петербурге. Напротив Консерватории, в Мариинском театре, где из-за поста были прекращены спектакли русской императорской группы, гастролировала немецкая опера, репертуар которой составляли в основном оперы Вагнера. «Высший свет» стремился туда, спектакли шли с аншлагами. Мамонтовской же опере отвели зал Консерватории, значительно уступавшей по своим акустическим возможностям Мариинскому театру, и москвичи понимали, что предстоит своеобразное состязание русской и немецкой опер в неравных условиях. Вся атмосфера гастролей была проникнута полемическим духом.

24 февраля 1898 года Шаляпин выступил в «Псковитянке». В антракте Владимир Васильевич Стасов кинулся к рампе, рукоплеща и восклицая:

— Да ведь это удивительно! Огромный талант! Такой Грозный! Я такого не видел! Чудесно! Гениально.

Старейший критик, друг и соратник композиторов «Могучей кучки», вдохновитель художников-передвижников захотел немедленно познакомиться с певцом. За кулисами Шаляпин услыхал раскатистый голос:

— Ну, братец, удивили вы меня! Здравствуйте же! Давайте познакомимся! Я, видите ли, живу здесь, в Петербурге, но и в Москве бывал, и за границей, и, знаете ли, Петрова слышал, Мельникова, и вообще, а таких чудес не видал. Нет, не видал! Вот спасибо вам! Спасибо!

Говорил он громогласно, волнуясь и спеша, а сзади него стоял другой кто-то, черноволосый, с тонким, одухотворенным лицом.

— Вот мы, знаете, пришли. Вдвоем пришли: вдвоем лучше, по-моему. Один я не могу выразить, а вдвоем... Он тоже Грозного работал. Это Антокольский. А я — Стасов Владимир...

Седобородый и седовласый великан — патриарх русского искусства Владимир Васильевич Стасов, несмотря на преклонный возраст, поражал чисто юношеской экзальтированностью и экспансивностью. В нем все было преувеличено — огромный рост, могучая фигура, темперамент. Если Стасов встречал единомышленников — доброта, щедрость, радость его не имели границ. Так было и при встрече с молодым Шаляпиным.

Певец был польщен и счастлив. На следующий день после знакомства Шаляпин пришел в Публичную библиотеку, где Стасов заведовал рукописным отделом. «У Стасова не было своего отдельного служебного кабинета, — вспоминал бывавший у него в библиотеке С. Я. Маршак. — Перед большим окном, выходящим на улицу, стоял его тяжеловесный письменный стол, огороженный щитами. Это были стенды с гравированными в разные Бремена портретами Петра Первого... Гневные, полные воли и энергии черты Петра и его боевой наряд придавали мирному уголку книгохранилища какой-то своеобразный, вдохновенно-воинственный характер. Впрочем, стасовский уголок библиотеки никак нельзя было назвать «мирным». Здесь всегда кипели споры, душой которых был этот рослый, широкоплечий, длиннобородый старик с крупным, орлиным носом и тяжелыми веками».

Стасов пододвинул Шаляпину кресло, певец смутился: ведь в креслах этих сидели когда-то Гоголь и Тургенев.

— Нет, нет, садитесь! Ничего, что вы еще молоденький, — ободрил Стасов молодого певца.

«Этот человек, — писал потом Шаляпин, — как бы обнял меня душой своей. Редко кто в жизни наполнял меня таким счастьем и так щедро, как он... Всегда, как только на пути моем встречались трудности, я шел к Стасову, как к отцу... Он стал ежедневным посетителем нашего театра. Бывало, выйдешь на вызов, а среди публики колокольней стоит Стасов и хлопает широкими ладонями».

А 25 февраля в «Новостях и Биржевой газете» появилась статья Стасова. «Как Сабинин в опере Глинки, я восклицаю: «Радость безмерная!» Великое счастье на нас с неба упало. Новый великий талант народился» — такими словами приветствовал Стасов выступление Шаляпина в «Псковитянке». Стасов ставил образ шаляпинского Грозного в ряд с другими достижениями передового русского искусства. Выступления Шаляпина явились поводом для нового программного манифеста Стасова в защиту национальной культуры. «Двадцать семь лет тому назад, — продолжал Стасов, — в 1871 году, мне привелось напечатать в «СПБ Ведомостях»: «В настоящую минуту одним капитальным художественным произведением у нас больше. Это — статуя «Иван Грозный», вылепленная молодым скульптором Антокольским». Прошло четверть века, и вот нынче с таким же доверием к тому, что перед собой вижу, я снова говорю: «В настоящую минуту — одним великим художником у нас больше. Это — оперный певец Шаляпин, создавший нечто необычайное и поразительное на русской сцене. Так же как Антокольский, этот еще юноша, даже на несколько лет моложе того, но создавший такого Ивана Грозного, какого мы еще никогда не видели ни на драматической, ни на оперной сцене»... Передо мной явился вчера Иван Грозный в целом ряде разносторонних мгновений своей жизни... Какой это был бесконечный ряд чудных картин! Как голос его выгибался, послушно и талантливо, для выражения бесконечно все новых и новых душевных мотивов! Какая истинно скульптурная пластика являлась у него во всех движениях, можно бы, кажется, лепить его каждую секунду, и будут выходить все новые и новые необычные статуи! И как все это являлось у него естественно, просто и поразительно! Ничего придуманного, ничего театрального, ничего повторяющего сценическую рутину.

Какой великий талант! И такому человеку всего двадцать пять лет! Самому себе не веришь. Я был поражен, как редко случалось во всю жизнь. Но ведь чего надо еще ожидать от Шаляпина впереди?»

В газете «Новое время» вскоре после выступления Стасова появилась разносная статья реакционного критика и бездарного композитора М. М. Иванова. Он отказывал Шаляпину в самобытном таланте и ставил под сомнение достоинства «Псковитянки». Но Стасов не дал молодого певца в обиду и ответил статьей с уничтожительным названием «Куриная слепота». Конечно, Стасов защищал не только Шаляпина, но и все, во что верил сам, поддерживая таким образом Римского-Корсакова, русскую оперу. Счастье Шаляпина, что он в начале своего творческого пути встретил поддержку и внимание Стасова.

Дружба со Стасовым сразу же расширила круг знакомств Шаляпина, ввела его в музыкальный мир Петербурга, дала ему возможность войти в стасовское окружение, подружиться с И. Е. Репиным, А. К. Глазуновым.

Шаляпин пользовался добрым расположением Н. А. Римского-Корсакова, с которым встречался уже в Москве, на премьерах его опер. Человек замкнутый, сдержанный в проявлении своих чувств, несколько отрешенный от людей, Римский-Корсаков тем не менее не мог не порадоваться тому, что нашел в Шаляпине прекрасного истолкователя своих музыкальных образов. Римский-Корсаков заметил Шаляпина еще в первый год его работы в Мариинском театре, когда осенью 1896 года здесь ставили «Ночь перед Рождестеом». Шаляпин дублировал тогда Ф. И. Стравинского в партии Панаса. Композитор запомнил его, и когда Шаляпин пел уже в Частной опере, композитор в разговоре с Мамонтовым заметил: «Вот у вас там, говорят, Шаляпин спел Грозного, и его мне очень хвалят».

Во время петербургских гастролей Частной оперы, 29 марта 1898 года, Римский-Корсаков принимал Шаляпина дома; он жил тогда в доме №28 на Загородном проспекте. Заправлял вечером шумный Стасов. Шаляпин спел арию Грозного, песню Варяжского гостя, песню Варлаама из «Бориса Годунова», «Трепак» Мусоргского, «Старого капрала» Даргомыжского. Стасов требовал «бисов», остальные горячо поддерживали его. Артиста долго упрашивать не приходилось. Он с нескрываемым удовольствием пел, и голос его был слышен за пределами квартиры. По черному ходу приходили на кухню соседи Римских-Корсаковых.

Квартира Римского-Корсакова не отличалась роскошью. В небольшой гостиной — рояль, вокруг него — стулья. В столовой был накрыт стол со скромной закуской. Гости сидели за столом, говорили о музыке, о театре, о судьбах искусства. Много спорили, но в одном были едины — все склонялись перед гением Мусоргского.

Любовь к музыке Мусоргского, которую пробудили в Шаляпине еще тифлисские уроки Усатова, укрепилась у него именно здесь, в беседах с непосредственными сподвижниками Мусоргского, его товарищами и друзьями — Стасовым, Римским-Корсаковым, Кюи. Именно тогда невозможность увидеть Мусоргского Шаляпин ощутил как тяжелую личную утрату, как большое личное горе. Он так впоследствии написал об этом: «Большое мое огорчение в жизни, что не встретил Мусоргского. Он умер до моего появления в Петербурге. Мое горе. Это все равно, что опоздать на судьбоносный поезд. Приходишь на станцию, а поезд на глазах у тебя уходит навсегда!.. Мусоргский был скромен: о том, что Европа может заинтересоваться его музыкой, он и не думал. Музыкой он был одержим. Он писал, потому что не мог не писать».

С большой творческой радостью работал Шаляпин и над оперными произведениями Римского-Корсакова. Свою новую оперу «Моцарт и Сальери» композитор принес в Мамонтовский театр во время гастролей его в Петербурге весной 1898 года. Собрались артисты. Римский-Корсаков сел за рояль, Шаляпин стал с листа петь партию Сальери, сам автор — партию Моцарта.

Во время гастролей Частной оперы в Петербурге Шаляпин жил на Колокольной улице, в квартире на четвертом этаже (точный адрес не установлен). В гости к нему приходили многие, заходил и Стасов. «Сидел он у меня долго, рассказывал о заграничных музеях, о миланском театре, об Эскуриале в Мадриде, о своих знакомых в Англии», — вспоминал певец. Беседы со Стасовым Шаляпин называл «воскрешением из мертвых», они многое открывали молодому певцу в его поисках. Возможно, именно тогда Шаляпин осознал дотоле не известный ему музыкальный Петербург — город Глинки, Мусоргского, Балакирева, Бородина.

Стасов познакомил Шаляпина с А. К. Глазуновым, учеником Римского-Корсакова и его младшим товарищем. Прошел всего лишь месяц с того момента, как на сцене Мариинского театра начал свою сценическую жизнь балет Глазунова «Раймонда» — лучший, по мнению Стасова, русский балет.

Уезжая из Петербурга после окончания гастролей, Шаляпин знал, что в городе у него есть друзья. Отныне всеми своими надеждами и успехами он стал делиться со Стасовым. Необычайно трогательны, полны душевного тепла все письма, записочки, телеграммы Шаляпина в Петербург Стасову и ответные в Москву. Шаляпин спешил сообщить Стасову свои музыкальные впечатления, рассказать о радостях и огорчениях. Петербург с этих пор приобрел особую роль в жизни певца. Хотя его дом — Москва, место приложения творческих сил — Мамонтовская опера, но в Петербург он теперь стал стремиться, как никогда.

* * *

Окрыленный успехами петербургских гастролей, Шаляпин был захвачен нозыми планами. В Москве он сблизился в ту пору с молодым Сергеем Рахманиновым, который работал в Мамонтовской опере дирижером. Они оказались ровесниками. Но Рахманинов был внутренне зрелее и образованнее певца, и дружба с ним очень многое дала Шаляпину.

Летом 1898 года Шаляпин и Рахманинов жили на Даче у друзей в селе Путятине Ярославской губернии. 7 июня в маленькой деревенской церквушке Шаляпин обвенчался с Полой Торнаги.

«После свадьбы мы устроили смешной, какой-то турецкий пир: сидели на полу, на коврах и озорничали, как малые ребята, — писал позже Шаляпин. — Не было ничего, что считается обязательным на свадьбах: ни богато украшенного стола с разнообразными яствами, ни красноречивых тостов, но было много полевых цветов и немало вина.

Поутру, часов в шесть, у окна моей комнаты разразился адский шум — толпа друзей с С. И. Мамонтовым во главе исполняла концерт на печных вьюшках, железных заслонах, на ведрах и каких-то пронзительных свистульках. Это немножко напомнило мне Суконную слободу.

— Какого черта вы дрыхнете? — кричал Мамонтов. — В деревню приезжают не для того, чтобы спать. Вставайте, идем в лес за грибами.

И снова колотили в заслоны, свистали, орали. А дирижировал этим кавардаком С. В. Рахманинов».

«Это был живой, веселый, компанейский человек, — вспоминал о Рахманинове позднее Шаляпин. — Отличный артист, великолепный музыкант и ученик Чайковского. Он особенно поощрял меня заниматься Мусоргским и Римским-Корсаковым. Он познакомил меня с элементарными правилами музыки и даже немного с гармонией. Он в общем старался музыкально воспитать меня».

Рахманинов разучивал с Шаляпиным новые партии. Они вместе пришли к дерзкой мысли — поставить «Бориса Годунова» Мусоргского. В то памятное лето Шаляпин просто влюбился в эту оперу, он знал наизусть все сольные и хоровые партии, все оркестровые темы. Его увлекала не только музыка. Глубокий интерес Шаляпина вызывала и эпоха, отраженная в «Борисе Годунове». Он прочел немало исторических сочинений о том времени.

Новый сезон в Мамонтовском театре начался репетициями сразу трех опер — «Юдифи», «Бориса Годунова» и «Моцарта и Сальери». Шаляпин был занят во всех спектаклях и работал чрезвычайно много. Длительных и кропотливых поисков выразительных оттенков потребовала от певца партия Сальери. Вместе с Рахманиновым певец по многу часов проводил за роялем, отыскивая верный тон исполнения. Добиться в опере выразительности драмы, слить оперу с драмой — об этом мечтал Шаляпин, выходя в конце ноября 1898 года на сцену в роли Сальери.

Наутро после премьеры в Петербург полетела телеграмма: «Публичная библиотека. Владимиру Васильевичу Стасову. Вчера пел первый раз необычайное творение Пушкина и Римского-Корсакова «Моцарт и Сальери» большим успехом. Очень счастлив, спешу поделиться радостью. Целую глубокоуважаемого Владимира Васильевича. Пишу письмо».

Шаляпин выполнил обещание только через полтора месяца, и Стасов, заждавшись письма певца, сам написал ему. В своем письме маститый критик впервые высказал мысль о редкостном своеобразии таланта Шаляпина: «...Знаете, что мне иногда приходило в голову? Я не раз думал, что, конечно, Вы начали и будете продолжать всегда быть певцом (подчеркнуто В. В. Стасовым. — Авт.). И слава богу! И дай-то бог, чтоб всегда так было до конца Вашей жизни. Но если бы какие-то экстраординарные, неожиданные, непредвиденные обстоятельства стали Вам поперек, Вам бы стоило только променять одну сцену на другую и из певца превратиться просто в трагического актера — Вы бы остались крупною-прекрупною величиной, и, Может быть, пошли бы и еще выше!..»

Это письмо еще более утвердило Шаляпина в убеждении, что в опере артист должен не только петь, но и играть, как играют в драме. И потому он, продолжая свои поиски, с таким воодушевлением работал над операми, написанными на сюжеты великих пушкинских произведений, — «Моцартом и Сальери» и «Борисом Годуновым». «После представления «Моцарта и Сальери», — писал Шаляпин, — я убедился, что оперы такого строя являются обновлениями. Может быть, как утверждают многие, произведения Римского-Корсакова стоят не на одной высоте с текстом Пушкина, но все-таки я убежден, что это новый род сценического искусства, удачно соединяющий музыку с психологической драмой».

Таланты двух русских гениев — Мусоргского и Пушкина — соединились в «Борисе Годунове». И встреча с ними стала для Шаляпина принципиальной и значительной вехой его творческого пути.

7 декабря 1898 года премьера «Бориса Годунова» с успехом прошла в Москве. Театр стал готовить спектакль к петербургским гастролям.

* * *

И вот в начале 1899 года Частная опера снова приехала в столицу.

В «Новостях и Биржевой газете», в той самой газете, где год назад появилась статья В. В. Стасова, была напечатана пространная статья композитора Цезаря Кюи — слово в защиту «Бориса Годунова», многострадальной оперы с трудной судьбой. Автор отмечал великолепный ансамбль Мамонтовской оперы, сожалел, что слушатели не услышали «Сцены под Кронами». Этот эпизод был изъят царской цензурой. Подробно писал Кюи о Шаляпине в роли Бориса.

Другие петербургские газеты также писали об успехе артиста в новой партии. «Петербургская газета» напечатала интервью с Шаляпиным. Он заявил: «Я — русский певец и горжусь этим. Я обожаю Мусоргского... восхищен «Моцартом и Сальери» Римского-Корсакова».

Рецензенты хвалили Шаляпина и за исполнение роли Сальери. «Нигде, может быть, крупный талант Шаляпина не выражался в таком блеске, как здесь», — писал Ц. Кюи.

На одном из спектаклей «Моцарта и Сальери» Шаляпин загримировался под критика «Нового времени» М. Иванова, который в первый приезд Мамонтовской оперы пренебрежительно отозвался о таланте певца. Эту своеобразную месть не понял (а может быть, сделал вид, что не понял) сам М. Иванов, который в своем отзыве на спектакль недоумевал по поводу «странного грима» Сальери.

Целый год мечтал Шаляпин о встрече с Римским-Корсаковым, со Стасовым. У Римского-Корсакова на Загородном проспекте он был встречен как желанный гость. В доме композитора Шаляпин много рассказывал о жизни в Москве, пел вместе с артистками Частной оперы Н. И. Забелой, А. Е. Ростовцевой, певцом-любителем И. В. Луначарским — братом Анатолия Васильевича Луначарского.

Дружбой со Стасовым и Римским-Корсаковым Шаляпин очень дорожил, ценил он и их советы. Уже став знаменитостью, Федор Иванович всегда с благодарностью вспоминал о том, как поддержали его, совсем еще молодого певца, великий критик и великий композитор.

Гастроли в Петербурге весной 1899 года стали огромным событием в жизни Шаляпина. Римский-Корсаков записал в «Летописи моей жизни», что именно со времени вторых гастролей Мамонтовской оперы петербуржцы по-настоящему поняли и признали исключительность дарования Шаляпина.

В Петербурге так называемый «Комитет соединенных литературных и художественных обществ» предложил Шаляпину принять участие в торжественном юбилейном концерте, посвященном столетию со дня рождения А. С. Пушкина. Певец с радостью согласился. Концерт состоялся 27 мая 1899 года в Таврическом дворце. В концертном исполнении была поставлена опера С. В. Рахманинова «Алеко». Шаляпин пел заглавную партию. В опере были заняты лучшие артистические силы: партию Земфиры пела М. А. Дейша-Сионицкая, Молодого цыгана — И. В. Ершов, Старика — Я. А. Фрей. Рахманинов сообщал в одном из писем: «Алеко, от первой до последней ноты, пел великолепно. Оркестр и хор был великолепен, не считая Шаляпина, перед которым они все, как и другие, постоянно бледнели. Этот был на три головы выше их. Между прочим, я до сих пор слышу, как он рыдал в конце оперы — так может рыдать только или великий артист на сцене, или человек, у которого такое же большое горе в обыкновенной жизни, как и у Алеко».

Конечно, никакого горя у Шаляпина не было, напротив, в его жизни это был прекрасный год — начиналось признание, начиналась слава, слава великого артиста.

Из Петербурга Шаляпин уехал окрыленный, радостно и полно ощущая наступление творческой зрелости.

* * *

После «Моцарта и Сальери», «Хованщины» и особенно «Бориса Годунова» многим стало ясно, что певцу тесно в Частной опере, он начал перерастать мамонтовскую труппу. В Частной опере не было ни одного равного Шаляпину актерского и певческого дарования.

Многое в театре Мамонтова огорчало Шаляпина — прежде всего репетиционная спешка, неслаженность хоровых и инструментальных ансамблей. Зто раздражало и Римского-Корсакова, это явилось главной причиной, по которой вскоре ушел из театра Мамонтова молодой Рахманинов. Мамонтовская опера переживала творческий кризис. И не только творческий. По Москве ходили мрачные слухи о разорении Мамонтова, о грозившем ему судебном процессе...

В 1898 году московскую контору императорских театров возглавил новый управляющий — Владимир Аркадьевич Теляковский.

Он был неплохим пианистом, хорошо разбирался в музыке и живописи. В доме Теляковского часто собирались музыканты, художники, знатоки искусства. Человек с большими связями, прекрасный организатор, Теляковский понимал, что оперный театр нуждается в реформах, что необходимо обновление репертуара, принципов декорационного оформления, режиссуры.

Он искал талантливых людей, привлекал их к работе. Именно в ту пору им были приглашены в императорские театры художники А. Я. Головин, К. А. Коровин, дирижер С. В. Рахманинов, которые существенно преобразили оперную сцену Мариинского и Большого театров.

Шаляпина Теляковский услышал впервые в Москве в опере «Фауст» и был поражен голосом и актерским талантом молодого артиста. Но еще более поразило его то, что такого одаренного певца столь легко отпустили из Петербурга. И новый управляющий решил добиться перехода Шаляпина из Частной оперы в императорский театр. В таком решении был определенный риск. Предшественник Теляковского сумел Убедить дирекцию в том, что императорские театры в басе не нуждаются и незачем платить басу большие деньги. Дирекция по-прежнему не понимала, что Шаляпин не просто бас, а выдающийся артист, способный произвести в оперном театре коренные перемены.

Теляковский начинал свою деятельность уверенно и смело. С первой же встречи (Шаляпин и Теляковский познакомились в Москве в 1898 году) он вызвал в Шаляпине чувство глубокой симпатии. Певцу было ясно, что этот человек понимает, любит искусство и готов рыцарски служить ему. «Я как-то сразу начал говорить ему о моих мечтах, о том, какой хотел бы видеть оперу. И эти разговоры кончились тем, что он предложил мне подписать контракт с казенным театром», — вспоминал артист.

Теперь Шаляпин уже мог диктовать свои условия, он жаждал новых возможностей, которых частное предприятие предоставить ему было не в состоянии. Теляковский, как когда-то Мамонтов, обещал артисту: «Вот мы все и будем постепенно делать так, как вы найдете нужным!»

Переговоры с Теляковским должны были держаться в тайне, но слухи о них все же проникли в печать. Уже 30 января газета «Новое время» в Петербурге опубликовала об этом информацию, ее подхватили другие газеты.

В 1898 году у Шаляпина истекал срок контракта с Частной оперой, и он был свободен в выборе нового антрепренера. Но покинуть театр ему все-таки было трудно: слишком многое связывало его с Мамонтовым, с артистами и художниками, с которыми он тесно сблизился и подружился. Шаляпин колебался.

Был момент, когда певец решил порвать соглашение с Теляковским. Но ему дали понять, что пути для отступления отрезаны: теперь уже нужно было иметь дело с министерством двора, а там такие шутки даром не проходили. До самого последнего дня Шаляпин сомневался, просил отсрочить вступление в действие контракта хотя бы на один сезон, однако было уже поздно: публика раскупила все абонементы на год вперед и ждала выступления Шаляпина.

24 сентября 1899 года состоялся первый выход певца на сцену Большого театра в роли Мефистофеля в опере Гуно «Фауст».

Петербургская газета «Новости искусства» от 26-27 сентября 1899 года так описывала этот вечер: «В зрительном зале чувствовался подъем, какой не всегда бывает и на юбилейных чествованиях заслуженных артистов. Едва Федор Иванович, исполнявший партию Мефистофеля в «Фаусте», появился из подземелья, театр застонал от восторженных рукоплесканий, которые длились несколько минут... Голос артиста звучал в Большом театре еще лучше, чем в Солодовниковском театре, и ни акустика Большого театра, ни сильный оркестр не помешали г. Шаляпину проявить свое обычное мастерство, чудную фразировку, всю красоту его исключительного голоса». Шесть лавровых венков с надписями: «славному», «великому», «гениальному» артисту, «красе и гордости русской сцены», цветочную лиру и щит с венком из золотых и серебряных цветов с выгравированной подписью: «Любовь наша будет тебе щитом, мечом же будет великий твой талант. Шире дорогу певцу-художнику!» получил артист от слушателей.

Вскоре после дебюта в Большом театре Шаляпин обсудил с Теляковским свои перспективы на предстоящий сезон. Он должен был сыграть роли Ивана Сусанина, Странника в «Рогнеде», Князя Вязьминского в «Опричнике», Андрея Дубровского, Нилаканты в «Лакме», Дона Базилио в «Севильском цирюльнике», Галицкого в «Князе Игоре».

Со всей серьезностью подошел Шаляпин и к режиссуре на новой для него сцене. С Коровиным и Теляковским Шаляпин обдумывал новую постановку «Фауста» — мизансцены, массовки хора, балетные номера, прочтение каждой роли. Декорации и эскизы костюмов делал Коровин.

С нетерпением ждал нового приезда Шаляпина Петербург — теперь в качестве артиста императорской оперы. Ведь Шаляпин должен был выступить в том самом Мариинском театре, где всего лишь несколько лет назад не сумели оценить его истинно незаурядное дарование. Да и не в традициях тех лет было «выписывать» артистов из Москвы в Петербург — обычно для увеличения сборов в Большом театре посылали на гастроли петербуржцев.

В декабре 1899 года Шаляпин приехал в Петербург. Певец выступил в Мариинском театре в «Фаусте». «Со времени Патти1 мы не вспомним такого успеха, — восторженно писала 21 декабря «Петербургская газета». — Стон стоял в театре, переполненном сверху донизу».

Через день Шаляпин выступил в роли Сусанина, затем три спектакля спел в Мариинском театре в январе 1900 года. Успех был невиданный.

В последующих сезонах артист выступал и в Москве, и в Петербурге. Когда же в 1901 году Теляковский возглавил дирекцию императорских театров обеих столиц и переехал в Петербург, Шаляпин стал петь в основном на сцене Мариинского театра.

В НАЧАЛЕ ВЕКА

1900-е годы — пора творческой зрелости Шаляпина. Каждый приезд певца в Петербург — событие. С вечера на Театральной площади выстраивались огромные очереди: зрители ждали открытия кассы. Но и тем, кто всю ночь стоял на площади, не всегда удавалось попасть в театр. В толпе шныряли перекупщики билетов и предлагали свои услуги. Чтобы услышать любимого артиста, многие соглашались купить билет за любые деньги. Тогда барышники вели свои жертвы в какую-нибудь подворотню или под арку Никольского гостиного двора, недалеко от Мариинского театра, и там завершали сделку.

«Как известно, легче добиться конституции, чем билетов на спектакли Мариинского театра, — острил один из журналистов. — Во всяком случае, и тут и там человек должен отречься от всех удобств жизни, пожертвовать всем состоянием — словом, не дремать. Вокруг этого театра орудуют какие-то театральные Лидвали2, забирающие в свои руки все билеты... За кресло седьмого ряда... они теперь спрашивают пятьдесят рублей. Каким образом, однако, билеты на этот спектакль все-таки попали в руки барышников? Ведь билеты не поступали даже в кассу, а заранее были расписаны между постоянными посетителями... Неужели и постоянные посетители... все эти великосветские сановные звездоносцы подторговывают театральными билетами? »

В Петербурге Шаляпин выступал не только на сцене Мариинского театра. Положение артиста императорских театров накладывало на него обязательство участвовать в закрытых спектаклях придворного Эрмитажного театра.

Здание Эрмитажного театра на Дворцовой набережной было выстроено в 1780-х годах архитектором Кваренги для «собственного» театра Екатерины II. Здесь проходили всевозможные празднества и спектакли для придворной публики. Зал был украшен статуями Аполлона и девяти муз, стоявших в нишах, стены отделаны искусственным мрамором. Красные бархатные скамьи амфитеатром спускались к сцене, закрытой бархатным занавесом.

Игрушка дворцовой аристократии, Эрмитажный театр и сам производил впечатление игрушечного; в истории русского театра он не сыграл никакой роли. Балы, маскарады и концерты для узкого аристократического круга приближенных к царю чиновников и свиты были продолжением дворцовых церемоний и обставлялись с пышной театральностью. Гости предварительно оповещались, в костюмах какой исторической эпохи следует прибыть.

Шаляпин с юмором отмечал искусственность этих официальных развлечений, в своих воспоминаниях он дал меткую зарисовку одного из таких вечеров: «Забавно было видеть русских аристократов, разговаривавших с легким иностранным акцентом, в чрезвычайно богато, но безвкусно сделанных боярских костюмах XVII столетия. Выглядели они в них уродливо, и, по совести говоря, делалось неловко, неприятно и скучно смотреть на эту забаву, тем более что в ней отсутствовал смех. Серьезно и значительно сидел посредине зала государь император, а мы, также одетые в русские боярские костюмы XVII века, изображали сцену из «Бориса Годунова». Серьезно я распоряжался с князем Шуйским: брал его за шиворот даренной ему мною же, Годуновым, шубы и ставил его на колени. Бояре из зала шибко аплодировали... В антракте после сцены, когда я вышел в продолговатый зал покурить, ко мне подошел старый великий князь Владимир Александрович и, похвалив меня, сказал:

— Сцена с Шуйским проявлена вами очень сильно и характерно.

На что я весьма глухо ответил:

— Старался, ваше высочество, обратить внимание кого следует, как надо разговаривать иногда с боярами...

Великий князь не ожидал такого ответа. Он посмотрел на меня расширенными глазами — вероятно, ему в первую минуту почудился в моих словах мотив рабочей «Дубинушки», но сейчас же понял, что я имею в виду дубину Петра Великого, и громко рассмеялся...»

Присутствие высокопоставленных особ не сковывало Шаляпина. Певец вел себя как обычно, ничуть не считаясь с составом публики, и это очень раздражало знать.

— Каким невозможным нахалом держит себя Шаляпин! Что это за манера во время репетиции в Эрмитажном театре держать руки в карманах, играть цепочкой, строить гримасы и т. д. Прямо невыносимо и противно на него смотреть! — как-то высказал свое негодование Теляковскому один из царских приближенных.

Однажды во время спектакля в Мариинском театре певца пригласил в свою ложу Николай II. В антракте Шаляпин в костюме и гриме вошел в царскую ложу. Царь говорил комплименты, хвалил голос певца: «Вы хорошо пели».

«Но мне всегда казалось, — вспоминал Шаляпин, — что я был приглашаем больше из любопытства посмотреть вблизи, как я загримирован, как у меня наклеен нос, как приклеена борода. Я это думал потому, что в ложе всегда бывали дамы, великие княгини и фрейлины. И когда я входил в ложу, они как-то облепляли меня взглядами. Их глаза буквально ощупывали мой нос, бороду. Очень мило, немного капризно спрашивали:

— Как же наклеили нос? Пластырь?»

Эти монаршие «милости» и официальные спектакли не могли увлечь Шаляпина, но, будучи артистом императорских театров, он не мог в них не участвовать. С тем большей радостью Шаляпин выступал перед обычными слушателями на сцене Мариинского театра, в концертах, и, восхищенная его талантом, публика шумными овациями, цветами, венками выражала певцу восторг, благодарность и искреннее признание.

В начале 1900-х годов Шаляпин часто пел в Павловском вокзале. Здесь в симфонических концертах выступали прославленные музыканты. В Петербурге, на Царскосельском вокзале (ныне Витебский) приобретали билеты на проезд и на концерт одновременно. Поезд подвозил публику к зданию, в котором располагался большой концертный зал. Капельдинеры в железнодорожной форме проверяли билеты, продавали программки, при этом зорко осматривали входящих: зрителей в платках и сапогах в зал не допускали.

Атмосферу Павловского вокзала очень точно воссоздал поэт Осип Мандельштам: «В Павловск, как в некий Эллизий, стремился весь Петербург. Свистки паровозов и железнодорожные звонки мешались с патриотической увертюрох! «1812 год», и особенный запах стоял в огромном вокзале, где царили Чайковский и Рубинштейн. Сыроватый воздух заплесневевших парков, запах гниющих парников и оранжерейных роз, и навстречу ему тяжелые испарения буфета, едкая сигара, вокзальная гарь и косметика многотысячной толпы».

Павловские концерты славились высоким уровнем исполнения. С 1891 года постоянным дирижером этих концертов был профессор Петербургской консерватории Н. В. Галкин. «Галкин надевает фрак, палочка сверкает в воздухе, и все равно, идет ли снег, гремит ли гром, ездят ли на санях — летний сезон считался открытым», — писала «Петербургская газета».

В июле 1900 года десятилетний юбилей музыкального руководства Галкина был торжественно отмечен симфоническим концертом в Павловском вокзале. Во втором отделении выступали Л. В. Собинов и Ф. И. Шаляпин. Композитор Ц. А. Кюи сообщал в одном из писем: «Как двух последних (Собинова и Шаляпина. — Авт.) принимали, что это был за рев — не поддается описанию. И трудно решить, кто кого победил: если Собинову было сделано несколько подношений, то Шаляпину играли туш».

В Павловске Шаляпин выступал постоянно. Через год он опять пел здесь в концерте вместе с Собиновым. Глазунов, принимавший участие в репетиции оркестра Галкина, писал Римскому-Корсакову, что концерт прошел вяло не только потому, что, как считал Глазунов, Галкин был не на высоте и «валял» произведения Римского-Корсакова, Лядова и Глазунова, но и потому, что публика слушала без всякого внимания, занятая «нетерпеливым ожиданием обещанных Шаляпина и Собинова».

Летом 1901 года кроме выступлений в Павловске Шаляпин участвовал в нескольких спектаклях в той самой новодеревенской «Аркадии», где семь лет назад впервые вышел на петербургскую сцену. Теперь артист выступал в труппе известного оперного певца и антрепренера М. К. Максакова.

За минувшие годы здесь многое изменилось. В афишах «Аркадия» именовалась теперь роскошным садом, театр утратил былой провинциальный налет. Труппа Максакова была составлена из первоклассных музыкантов, в ней в качестве гастролеров нередко выступали кроме Шаляпина такие замечательные певцы, как П. Н. Фигнер, Л. В. Собинов, А. М. Давыдов.

Обычно артисты жили во французском пансионе, который помещался недалеко от «Аркадии», в Новой Деревне. В пору гастролей здесь Шаляпина в пансионе жил и антрепренер театра из Монте-Карло Рауль Гинсбург. Его полуфранцузская-полуитальянская труппа с участием известной артистки Лины Кавальери гастролировала в петербургском театре «Аквариум». Видимо, именно тогда Гинсбург познакомился с Шаляпиным. Впоследствии Шаляпин часто пел в театре Гинсбурга в Монте-Карло и гастролировал с его труппой по Европе.

В газетах отзывы о выступлениях Шаляпина в «Аркадии» перемежались с заметками о колоссальных гонорарах певца. Шаляпин получал за выход 1200 рублей — в два раза больше признанного «премьера» Л. Собинова.

Действительно, Шаляпин соглашался участвовать в спектаклях частных антреприз при условии очень высоких гонораров. Но еще большую прибыль хотели получить от шаляпинских выступлений и сами антрепренеры, что нередко приводило к крупным скандалам. Так, например, антрепренеры М. Кириков и 10. Валентинов без ведома Шаляпина иногда взвинчивали цены до такой степени, что в газетах стали появляться призывы бойкотировать концерты Шаляпина. Однажды даже «организаторам» ничего не оставалось делать, как объявить «дешевую распродажу» билетов по одному рублю за место. А антрепренер Резников взимал дополнительную плату с публики, стоявшей в проходах между рядами кресел.

Как относился к этому Шаляпин? В юности ему пришлось испытать нищету и голод. Панический страх обеднеть, от какой-либо случайности потерять голос и оставить семью без средств к существованию никогда не оставлял певца, и на этой почве у него развилась страсть к обогащению. К концу жизни эта пагубная страсть обернулась большой драмой великого художника. Но противоречивость натуры Шаляпина сказывалась уже в начале его пути. С одной стороны, он боялся «продешевить» свой талант, с другой — охотно давал благотворительные концерты, в том числе и в пользу рабочих организаций. Однако никогда Шаляпин ради денег не шел на творческий компромисс. Его выступления, где бы он ни пел — в аристократическом Эрмитажном театре или Народном доме, в Мариинском театре или в окраинной «Аркадии», — всегда отличались безукоризненным вкусом и мастерством. Он пел вдохновенно, отдаваясь искусству целиком, не щадя себя.

* * *

К началу XX века Петербург был городом с полуторамиллионным населением. На его заводах и фабриках трудилось около ста тысяч рабочих. В августе 1893 года в Петербург приехал В. И. Ленин. Организованный им спустя два года «Союз борьбы за освобождение рабочего класса» объединил разрозненные марксистские кружки и стал зачатком революционной партии рабочего класса России. От пропаганды марксистской теории среди рабочих «Союз борьбы» вскоре перешел к широкой политической агитации в массах. Он первым в России стал осуществлять соединение научного социализма с рабочим движением, связывая борьбу рабочих за удовлетворение экономических требований с политической борьбой против царизма и капиталистической эксплуатации.

Стачки и забастовки на фабриках и заводах в эти годы участились. Пролетариат столицы готовился к решительной борьбе с царизмом. В 1901 году после майских праздников были арестованы зачинщики маевки на Обуховском заводе. Началась знаменитая Обуховская стачка. Она продолжалась целую неделю и вызвала переполох в правящих кругах страны.

В. И. Ленин писал о судебном процессе над обуховцами в статье «Каторжные правила и каторжный приговор», которая была опубликована в газете «Искра» в ноябре 1901 года: «Нет, каторга не устрашит рабочих, вожаки которых не боялись умирать в прямой уличной схватке с царскими опричниками. ...Мы ответим на это сплочением всех революционных сил, привлечением на свою сторону всех угнетенных царским произволом и систематической подготовкой общенародного восстания!»

Обуховская стачка еще более активизировала жизнь пролетарского Петербурга. Наряду с рабочими лучшие представители студенчества, передовая демократическая интеллигенция все шире включались в деятельность марксистских кружков, помогали партии вести среди пролетарских масс большую агитационную работу.

В этих условиях нередко явления культурной жизни приобретали в оценке передовой части публики открытый политический смысл. Так было, например, со спектаклем «Доктор Штокман» гастролировавшего в 1901 году в Петербурге Московского Художественного театра. Спектакль воспринимался наэлектризованным залом как политический протест против угнетения личности. Дело усугублялось еще и тем, что гастроли Художественного театра проходили в дни студенческих волнений, завершившихся кровавой расправой у Казанского собора. Почти каждая фраза вызывала в зале живые ассоциации. Поминутно раздавались аплодисменты, одобрявшие призыв к борьбе и единению.

В 1900-е годы произошло знакомство Ф. И. Шаляпина с А. М. Горьким, которое вскоре переросло в крепкую многолетнюю дружбу двух великих художников.

Шаляпин впервые услышал о Горьком году в 1897-1898-м от Рахманинова. Как-то в Москве Рахманинов зашел к Шаляпину с книгой.

— Прочти, — обратился он к другу и восхищенно добавил: — Какой у нас появился чудесный писатель! Вероятно, молодой...

Читая рассказы Горького, Шаляпин узнавал свою юность и поражался той известной, казалось бы, только ему глубинной правде жизни, которая была в произведениях писателя. Шаляпин тогда же написал Горькому письмо, но ответа не получил.

В 1900 году Горький и Шаляпин мельком виделись в Москве. А летом 1901 года певец оказался во время летних гастролей в Нижнем Новгороде, где в ту пору жил Горький. Певец выступал в антрепризе В. А. Эйхенвальда в Большом ярмарочном театре на традиционной нижегородской ярмарке.

В один из вечеров после исполнения партии Ивана Сусанина Шаляпин увидел за кулисами высокого, чуть сутулого человека.

— Правда ли, что вы также из нашего брата Исаакия? — спросил Горький (так называли в России бродяжническую братию).

Разговорились. В их биографиях оказалось много общего. Вспоминали, как, не зная друг друга, прожили бок о бок трудные годы в юности — грузили баржи на Волге, в Казани жили «в учении»: Шаляпин — у сапожника, Горький — у пекаря. Вспоминали и зимние воскресные кулачные бои, которыми «славились» приволжские города. «Обнялись мы тут с ним и расцеловались», — вспоминал певец.

С тех пор Шаляпин и Горький всегда поддерживали связь друг с другом. Они встречались в Нижнем Новгороде, в Крыму, в Москве, на Капри, но особенно часто в Петербурге, — в жизни обоих этот город сыграл чрезвычайно важную роль.

В 1900-х годах писатель и певец оказались едва ли не самыми популярными людьми в России. Их роднили общие «корни». Казань, Нижний, Самара, Тифлис... Жизненные «университеты» обоих необычайно схожи — голод, побои, тяжелая трудовая юность, растущая слава. Не случайно родилась и быстро распространилась легенда, что они были дружны с детства. В действительности не были, но могли бы быть.

Горький был мало знаком с музыкальным миром, тем более с оперой, но, услышав Шаляпина, не мог не восхититься его талантом, голосом и артистическим даром. Своему петербургскому другу литератору А. Поссе Горький писал: «Был здесь Шаляпин. Этот человек — скромно говоря — гений. Не смейся надо мной, дядя. Это, брат, некое большое чудовище, одаренное страшной, дьявольской силой порабощать толпу. Умный от природы, он в общественном смысле пока еще — младенец, хотя и слишком развит для певца. И это слишком позволяет ему творить чудеса... Пока я не услышал его — я не верил в его талант. Ты знаешь — я терпеть не могу оперы, не понимаю музыки. Он не заставил меня измениться в этом отношении, но я пойду его слушать, если даже он целый вечер будет петь только одно «Господц помилуй!». Уверяю тебя — и эти два слова он так может спеть, что господь — он непременно услышит, если существует, — или сейчас же помилует всех и вся, или превратит землю в пыль, в хлам, — это уж зависит от Шаляпина, от того, что захочет он вложить в два слова.

Лично Шаляпин — простой, милый парень, умница. Все время он сидел у меня, мы много говорили, и я убедился еще раз, что не нужно многому учиться для того, чтобы много понимать. Фрак — прыщ на коже демократа, не более. Если человек проходил по жизни своими ногами, если он своими глазами видел миллионы людей, на которых строится жизнь, если тяжелая лапа жизни хорошо поцарапала ему шкуру — он не испортится, не прокиснет от того, что несколько тысяч мещан улыбнутся ему одобрительно и поднесут венок славы. Он сух — все мокрое, все мягкое выдавлено из него, он сух — и, чуть его души коснется искра идеи, — он вспыхивает огнем желания расплатиться с теми, которые вышвыривали его из вагона среди пустыни, как это было с Шаляпиным в С[редней] Азии. Он прожил много, — не меньше меня, он видывал виды не хуже, чем я. Огромная, славная фигура! И — свой человек!»

Самобытная личность Шаляпина не могла не пленить Горького. Однако скоро Горький почувствовал, что у Шаляпина нет определившегося мировоззрения, что его жажда свободы, независимости чрезвычайно стихийна. Близость с Горьким заставила Шаляпина пересмотреть некоторые свои взгляды.

В 1901 году в издательстве «Знание» в Петербурге печаталось собрание сочинений Горького. Писатель подарил его певцу с таким автографом: «Милый человек Федор Иванович! Нам с тобой нужно быть товарищами, мы люди одной судьбы. Будем же любить друг друга и напоминать друг другу о прошлом нашем, о тех людях, что остались внизу и сзади нас, как мы с тобой ушли вперед и в гору. И будем работать для родного русского искусства, для славности нашего народа. Мы его ростки, от него вышли и ему все наше.

Вперед, дружище! Вперед, товарищ, рука об руку!

Максим Горький».

Влияние Горького на Шаляпина было огромно. Шаляпин очень гордился дружбой с писателем. Он познакомил Горького с Теляковским, вместе они бывали у Стасова, у многих петербургских друзей. Артист целиком был поглощен личностью Горького, увлечен его творчеством. Он знал наизусть множество произведений Горького и часто читал их друзьям.

Репортер «Петербургской газеты», проникнув в гостиничные номера Собинова и Шаляпина, рассказывал читателям, с каким восторгом отзывался Шаляпин о пьесах «Мещане» и «На дне», как читал по памяти диалоги Сатина и Актера.

В один из приездов в Петербург Шаляпин остановился в доме №5 на Колокольной улице. Узнав от Теляковского, что тот собирается предложить «На дне» для постановки в Александрийском театре, Шаляпин вызиался прочитать пьесу. Контора императорских театров и квартира Теляковского в Петербурге помещались в здании за Александринским театром (сейчас здесь разместились Театральный музей и Театральная библиотека имени А. В. Луначарского).

Вечером в квартире Теляковского собрались актеры, режиссеры, художники — Гнедич, Санин, Озаровский, Головин, Дарский и Шаляпин. «Читал пьесу Шаляпин и читал ее превосходно, — записал в своем дневнике Теляковский, — все слушатели, конечно, были в восторге от такого изложения Шаляпина. Шаляпин, по-моему, знаком хорошо с пьесой и читал ее как настоящий художник. Сама по себе пьеса написана отличным языком и содержит в себе довольно много философских рассуждений. Видны и большой ум, и наблюдательность, и образование автора... Чтение продолжалось до трех часов ночи. ...После ужина Шаляпин нам еще прочел «Манфреда», — конечно, все наизусть».

Теляковский рекомендовал «На дне» к постановке в Александрийском театре, но министр внутренних дел Плеве, узнав об этом, категорически потребовал прекратить репетиции, и спектакль не был поставлен.

* * *

В декабре 1902 года в купе поезда Москва — Петербург ехали в столицу едва ли не самые большие знаменитости России — «чародей звука» Леонид Собинов, любимец публики, знаменитый тенор, в общении добрый, чуткий, внимательный человек, и его коллега по Большому театру Федор Шаляпин. Их обоих вызвала телеграммой М. Г. Савина, основательница Русского театрального общества, для участия в благотворительном концерте в пользу общества.

Дорогой Собинов и Шаляпин говорили на разные темы, обменивались впечатлениями, беседа затянулась далеко за полночь. «Федор был именно такой, каким я его больше всего люблю, простой, душевный, без всякого ломанья. Говорили о всякой злобе последних дней... потом он рассказывал историю своей карьеры, своего артистического развития, которое началось с перехода его в Мамонтовскую оперу», — вспоминал Собинов. Шаляпин много и увлеченно рассказывал о Горьком, читал Собинову наизусть отрывки из его произведений.

На Николаевском вокзале Ф. И. Шаляпина, Л. В. Собинова, а также ехавших с ними в одном поезде М. Н. Ермолову и Г. Н. Федотову встречала М. Г. Савина. Сразу же отправились в Мариинский театр на репетицию. Собинов отметил, что Шаляпин в Петербурге проще, скромнее, чем в Москве.

В этот период Шаляпин и Собинов жили вместе в меблированных комнатах Мухиной на Большой Морской, где любил останавливаться Собинов. Номер окнами выходил на Мойку. До поздней ночи через окна была слышна зажигательная музыка румынского оркестра: внизу помещался ресторан Кюба.

Отдохнув после репетиции, артисты отправились в Мариинский театр, где и должен был состояться спектакль в пользу Русского театрального общества. В этот вечер ставилась опера «Русалка». Шаляпин пел одну из своих коронных партий — Мельника, Собинов — Князя.

Приезжая в Петербург, Шаляпин по-прежнему часто виделся с В. В, Стасовым, композитором А. К. Глазуновым. Знакомство с композитором, начавшееся еще в пору гастролей в Петербурге Мамонтовской оперы, быстро перешло в большую привязанность и дружбу.

Рядом с шумным, громогласным Стасовым Глазунов казался его антиподом. Однако стоило Глазунову сесть за рояль, как он на глазах преображался. Композитор всегда добровольно брал на себя обязанность аккомпаниатора Шаляпина. Это был великолепный дуэт. Глазунов прекрасно понимал певца, интуитивно проникал в его настроение. Обладая поразительной музыкальной памятью, Глазунов без нот великолепно воспроизводил оперный репертуар Шаляпина.

Летом Глазунов жил обычно в Озерках, в доме №2 на Варваринской улице. Это был двухэтажный дом на берегу озера, закрытый густой зеленью. Композитор очень любил бывать здесь, в тишине за роялем он проводил долгие часы. У Глазунова часто гостил пианист и дирижер Ф. М. Блуменфельд, тонкий и талантливый музыкант, также много аккомпанировавший Шаляпину у Стасова и Римского-Корсакова.

От Озерков до Старожиловки, маленькой деревеньки рядом со станцией Парголово, было рукой подать. Здесь долгое время снимала дачу семья Стасова. Двери просторного двухэтажного дома с двумя большими стеклянными верандами всегда были, гостеприимно открыты друзьям экспансивного хозяина. В дни веселых вечеринок и семейных праздников сад украшался разноцветными флажками, фонариками и гирляндами. Стасов, стоя у ворот, сам встречал прибывавших в извозчичьих пролетках гостей. В таких случаях он любил надевать любимый им русский костюм — длинную косоворотку навыпуск, подпоясанную ремешком, широкие штаны, сапоги с высокими, до колен, голенищами. В этом наряде Стасова запечатлели в своих известных работах художник И. Е. Репин и скульптор И. Я. Гинцбург. В Старожиловке в 1901 году И. Е. Репин нарисовал с натуры и портрет Шаляпина.

В одном из своих писем Стасов живо рассказывал о приезде Шаляпина и Глазунова в Старожиловку: «После долгих пространных разговоров, всех экспромтов чудесных, оба они, Глазун и Шаляпин, так расходились и разгорелись, что объявили: «Нет, нет, музыку надо! Пойдемте...» И пошла музыка, да ведь какая чудная! Великолепно! До 3-го часа ночи. И только тогда пошли великие прощания; уже начинало светло становиться, но так тихо и хорошо было на воздухе, что мы вышли провожать их со свечами и усадили в колясочку Глазуновых (парой) и кричали им вслед «Ура»... пока они не загнули за угол. Аккомпанировал все время, конечно, Глазунов и аккомпанировал отлично... Когда ноты кончились, пошло у них множество вещей наизусть — Шаляпин все помнит, да и Глазунов тоже! Чего только не пропели и не сыграли из одного только «Руслана». Шаляпин так и валил то басовые, то тенорозские партии — вот-то было чудо!»

Шаляпин по-прежнему бывал у Стасова и в художественном отделе Публичной библиотеки, и в петербургской квартире на 7-й Рождественской улице (теперь 7-я Советская), в доме №9/20, где критик прожил последние десять лет своей жизни. Не без гордости Стасов писал московскому музыкальному деятелю, организатору известного кружка любителей русской музыки А. М. Керзину: «Шаляпин же мой давнишний приятель, которого я прозвал Федор-болыной и который никогда не бывает в Петербурге без того, чтобы быть у меня в кругу нас всех, ревностных его обожателей, друзей и поклонников, непременно поет всякий раз и даже по два раза, — исполняет эту вещь («Блоху». — Авт.) с необычайным талантом и точно, будто слыхал, как пел «Блоху» сам Мусоргский».

Как только становилось известно о предстоящем визите Шаляпина, Стасов оживлялся, созывал друзей — артистов, музыкантов. Когда приезжал Шаляпин, устраивали концерты с пением музыкальными и чтецкими номерами, импровизацией. На одном из таких вечеров присутствовала Мария Гавриловна Савина. Всем запомнилось, как Шаляпин и Савина, подыгрывая друг другу, сразу вошли в творческий контакт и сымпровизировали комедийный диалог развязкой одесситки и унылого «чухонца из Выборга».

В отличие от «сред» Римского-Корсакова, вечера у Стасова были более многолюдны, сопровождались обильным ужином с тостами и речами, преподнесением подарков, общим фотографированием. Одна из таких фотографий, запечатлевшая Н. А. Римского-Корсакова, А. К. Глазунова, В. В. Стасова, Ц. А. Кюи, Ф. И. Шаляпина, М. Г. Савину, Ф. М. и С. М. Блуменфельдов была помещена в журнале «Нива».

* * *

Петербург знал Шаляпина не только как артиста театра. Другая и очень важная сторона его творчества — выступления на концертной эстраде. Чаще всего он выступал в белоколонном зале Дворянского собрания. В дни выступлений Шаляпина там всегда устанавливалась совершенно особая, торжественная атмосфера. Медленно гасли огромные хрустальные люстры над залом и зажигались над сценой. Воцарялась абсолютная тишина. И вот на сцену выходил Шаляпин — особенно высоким и стройным казался он в черном фраке...

В концертах певец обычно исполнял романсы. Он любил романс «Пророк» Римского-Корсакова на слова Пушкина, в котором как бы выражалось художественное кредо певца. Страстно звучал финальный призыв: «Восстань, пророк, и виждь и внемли... глаголом жги сердца людей».

Глубочайший смысл приобретали в исполнении Шаляпина романсы Мусоргского «Семинарист», «Старый капрал», «Блоха». Каждый из них неожиданно становился маленьким спектаклем со своим законченным сюжетом. Артист и на концертах поражал зрителей удивительным мастерством перевоплощения, которое так ярко проявлялось в нем на оперной сцене.

Современники особенно восхищались колоритным характером русских песен в исполнении Шаляпина. «Такое же замечательное пение, — вспоминал дирижер А. Б. Хессин, — такая же безукоризненная декламация, такая же проникновенная выразительность, а главное такое же задушевное, обаятельное звучание исключительной красоты голоса. Кто, кроме Федора Ивановича, с такой чуткой проникновенностью мог передать русскую песню, осмыслить ее текст? Душа русской песни с ее поэтической характерностью, с ее наивностью («Ах ты, ноченька») или легкой удалью («Вдоль по Питерской») предстала во всей красе и полноте».

Начиная с 1903 года в Петербурге заслуженным успехом пользовались концерты А. И. Зилоти. Блестящий пианист, ученик Ф. Листа и Н. Г. Рубинштейна, педагог, дирижер, Зилоти видел свое призвание в широкой пропаганде музыки. Популяризируя музыкальное искусство, он стремился Еоспитать вкус публики на его лучших образцах. Концерты Зилоти были всегда очень интересно составлены. В них звучали малоизвестные широкой петербургской публике произведения композиторов Баха, Вивальди, Равеля, Дебюсси. Из русских композиторов Зилоти высоко ценил Римского-Корсакова, Глазунова и Рахманинова. Особенно горячо он любил Рахманинова. Пианист очень хотел, чтобы творчество Рахманинова полюбила не только московская, но и петербургская публика.

Зилоти сумел увлечь своим замыслом популяризации музыки крупных капиталистов Г. Гильзе, Г. Гейзе, Ф. Нейшеллера, и они стали субсидировать его концерты. Но Зилоти был человеком, который меньше всего думал о прибылях. Поначалу, в первых сезонах, его концерты привлекали немного слушателей. Капиталисты были разочарованы и отказались поддерживать убыточное предприятие. Зилоти пришлось вкладывать в него свои средства, для чего были проданы драгоценности его жены В. П. Зилоти — дочери основателя московской художественной галереи Павла Михайловича Третьякова.

Однако вскоре публика переменила отношение к концертам Зилоти, и они стали пользоваться необычайным успехом. Бывать на вечерах в Дворянском собрании, в которых Зилоти выступал как дирижер и пианист, стало модным.

Музыкантов концерты Зилоти также очень привлекали. Желая поддержать Зилоти, Собинов отказался от платы за выступления в его концертах. Шаляпин, которому дирекцией театров были запрещены выступления без согласования с начальством, оговорил в контракте исключительное право петь в концертах Зилоти. Певец очень ценил художественный вкус музыканта и глубоко уважал его самоотверженную просветительскую деятельность. Шаляпин говорил, что Зилоти — единственный музыкант, «который дает академические концерты» и приглашает его, Шаляпина, не для высоких сборов, а руководствуясь высокими художественными соображениями. Действительно, Зилоти ставил своей целью устраивать концерты, с которых слушатели уходили «больше образованные, чем шли в концерт». Певца привлекал нетрадиционный репертуар, возможность петь ранее не исполнявшиеся произведения.

Александр Ильич Зилоти привлекал добротой, отзывчивостью, общительностью. В его гостеприимной квартире в доме №9 на 12-й линии Васильевского острова в большой и уютной столовой часто собирались музыканты. Бывал здесь и Шаляпин.

Один из концертов Зилоти (15 ноября 1903 года) остался особенно памятен для современников. В программе концерта были малоизвестный петербуржцам Второй концерт Рахманинова в исполнении автора и романсы в исполнении Шаляпина.

В этот день в Петербурге случилось наводнение. Организаторы думали, что концерт не состоится. Известный музыкальный деятель А. Ф. Гедике вспоминал: «Все торцовые мостовые всплыли, из водосточных отверстий били огромные фонтаны, и Нева мчалась вспять клокочущей пеной... концерт все же состоялся, хотя многие имевшие билет из-за разведенных мостов попасть на концерт не смогли...»

Скульптор И. Я. Гинцбург красочно воссоздал атмосферу этого вечера: «Зал Дворянского собрания. Тысячная толпа теснится у входных дверей. Сотни людей стоят в вестибюле. Они жаждут проникнуть в зал. Страшная давка. Все спешат, торопятся услышать давно обещанный концерт знаменитого певца Шаляпина. Вместе с толпой я проталкиваюсь в ярко освещенный зал. Он ослепил меня... Зал битком набит людьми. Это уже не те люди, которых я сегодня видел на улицах. Все утихает, когда певец начинает. Он поет божественно хорошо. Все, притаив дыхание, его слушают. Настроение растет. Точно огромная река несется. Оно все поднимается и поднимается. Точно река вышла из берегов, все затопила. Звуками весь зал переполняется... Страшный взрыв аплодисментов. Крик. Стон. Все бегут, толкаются. Вместе с толпой я очутился возле певца. Он точно слился с толпой».

В тот же вечер С. В. Рахманинов исполнял свой не известный еще большинству петербуржцев Второй концерт. Но Гинцбург, захваченный выступлением Шаляпина, забыл об этом.

Хотя Шаляпин жил теперь постоянно в Москве, в Петербурге певец бывал очень часто и пел свои любимые партии на сцене Мариинского театра. Певец приезжал обычно прямо к началу спектакля и каждый раз необычайно волновался перед выходом. Лишь убедившись, что голос звучит хорошо, он успокаивался и тогда приходил в прекрасное настроение.

Со временем Шаляпин полюбил Мариинский театр больше, чем Большой. В Москве ему нередко случалось вступать в конфликты с солистами и администрацией конторы, которая считала певца излишне, как ей казалось, требовательным и намеренно создавала ему репутацию «капризного премьера». Теляковскому не раз приходилось улаживать ссоры и даже специально выезжать в Москву мирить Шаляпина с артистами и дирижерами. А в Мариинском театре все обстояло иначе. Теляковский создал здесь наилучшие условия для творчества Шаляпина — с вкусами певца считались, его художественный авторитет не подвергался сомнению. Здесь у Шаляпина установились добрые отношения и с администрацией, и с артистами, и с рабочими сцены и хором. Певец очень ценил это и всегда живо откликался на просьбы своих товарищей по сцене принять участие в их бенефисных спектаклях: ведь имя Шаляпина обеспечивало высокие сборы, которые шли в пользу бенефициантов.

Когда хор Мариинского театра попросил артиста участвовать в бенефисном спектакле «Мефистофель», певец с радостью согласился — ему и самому хотелось показать петербургской публике одну из лучших своих ролей. «Бенефис хора русской оперы (18 декабря 1902 года. — Авт.) при участии Шаляпина, — писал рецензент газеты «Новое время», — позволил наконец увидеть переполненным пустующий вообще в нынешнем сезоне Мариинский театр... г. Шаляпин уже одной внимательностью к своим ролям резко отличается от большинства русских артистов, воображающих, что они сделали все. Так как у него с голосом соединяется ясная, выразительная дикция и ум, то вместе с его талантом его исполнение должно резко выделяться среди обычного посредственного уровня. Повторяю, партию Мефистофеля г. Шаляпин вчера не пел, он ее декламировал, но все было ясно, определенно: ирония сменялась надменностью, могуществом, а над всем этим царила, как мне казалось, известная растерянность, что и должно быть у духа тьмы, в глубине сознания своего убежденного в своем финальном бессилии. С внешней стороны роль у последнего обдумана до мелочей; все вместе дает резкую фигуру. Наиболее эффектен г. Шаляпин в прологе и в сцене „Шабаша на Брокене”».

В 1903 году на сцене Мариинского театра была возобновлена «Псковитянка» с прологом «Сказание о Вере Шелоге». 28 октября в бенефис оркестра состоялось первое представление нового спектакля с участием Шаляпина.

Новая постановка «Псковитянки» стала событием в музыкальной жизни столицы. Газеты широко рецензировали премьеру. В. В. Стасов в «Новостях и Биржевой газете» от 16 декабря 1903 года опубликовал пространную статью «Шаляпин в Петербурге», которая начиналась восклицанием: «Какое счастье! Шаляпин опять наш! Хоть на короткое время, а все-таки наш. Он приехал недели на четыре в Петербург из Москвы, готов исполнить несколько капитальнейших своих ролей в некоторых капитальнейших из русских опер».

Рассказывая о Шаляпине в ролях Ивана Грозного в «Псковитянке» и Владимира Галицкого в «Князе Игоре», Стасов писал в заключение: «Мусоргский называл Даргомыжского своим «великим учителем музыкальной правды». Наша русская публика могла бы по всему праву назвать Шаляпина тоже своим «великим учителем музыкальной правды». Она в этом сильно нуждается».

...18 августа 1904 года Шаляпин должен был приехать к Стасову в Старожиловку вместе с Горьким. Обещал навестить старого друга и И. Е. Репин.

Дорогих гостей ждали как большого праздника. Стасов часто выходил на крыльцо и с беспокойством говорил: «А вдруг не приедут?» Решено было преподнести гостям шуточный адрес — приветствие, текст которого сочинил юный Самуил Маршак, в будущем выдающийся советский поэт.

С. Я. Маршак вспоминал: «Шутейный церемониал встречи был выполнен во всех подробностях. Шумно играли туш, если не ошибаюсь, на двух роялях. Поднесли адрес. Читать приветствие пришлось автору — самому младшему из гостей, подростку в гимназической куртке с блестящими пуговицами и резными буквами на пряжке пояса. Меня хвалили, пожимали мне руку, обнимали. Только Горький не сказал ни слова. Да он и вообще-то был не слишком словоохотлив на первых порах и медленно вступал в общую беседу.

Я смотрел на всех троих, не спуская глаз. Репин и Шаляпин выглядели нарядно, особенно Шаляпин. Казалось, скуповатое осеннее солнце освещает его щедрее, чем всех. Как светлы были его легкие, словно приподнятые ветром волосы, его открытое, веселое, смелое лицо с широко вырезанными, как будто глубоко дышащими ноздрями и победительным взглядом прозрачных глаз. И одет он был во все светлое — под стать солнечному дню. Легкий костюм ловко и ладно сидел на этом красивом человеке, таком большом и статном».

Горький сразу покорил впечатлительного Стасова. В письме друзьям критик сообщал: «А сам он собой преотличный, пречудесный... Мы успели перебрать всякой всячины целые горы: и про Льва Великого, и про Чехова, и про самого Горького, и про Андреева... Мы почти одинаково думали... что за чудная натура! Что за чудная голова! Что за поэзия! Что за сила духа и художества! Что за простота и правдивость формы!»

Стасов очень любил талантливую художественную молодежь, радовался, когда к нему приезжали писатели, артисты, музыканты. «А про Горького и Шаляпина, — писал он брату 2 сентября 1904 года, — мне опять есть много что рассказать нового! Чудно и великолепно!» И друзья тоже любили навещать «старчшца могуч-богатыря», как называл Владимира Васильевича Шаляпин. Горький, живя уже в Петербурге, в ноябре 1904 года писал Стасову: «Может быть, Вы устроили бы так: сообщите мне, когда у Вас будет свободный вечер, и я приеду. И Большого Федора зовите — хорошо?»

10 декабря 1904 года отмечалось столетие со дня рождения М. И. Глинки. К торжественной дате Мариинский театр готовил новую постановку «Руслана и Людмилы». Впервые опера должна была пойти без купюр. Сокращения были в свое время сделаны по настоянию театральной дирекции, которая считала, что опера слишком длинна. Костюмы и декорации для нового спектакля готовили художники А. Я. Головин и К. А. Коровин. Партию Фарлафа пел Шаляпин, который считал для себя честью участвовать в историческом спектакле. К юбилею предполагалось установить памятник Глинке на Театральной площади. Однако из-за событий Русско-японской войны церемония открытия памятника была отложена. «Но не есть ли «Руслан» — самый грандиозный памятник», — восклицал рецензент «Театра и искусства». Публика радостно приветствовала спектакль, который затянулся далеко за полночь. В спектакле участвовали лучшие силы. Кроме Шаляпина в спектакле пели В. И. Касторский (Руслан) и И. В. Ершов (Финн).

* * *

В январе 1S04 года Горький приехал в Петербург на постоянное жительство. Поначалу он жил у своего друга и соратника по издательству «Знание» Константина Петровича Пятницкого в доме №4 по Николаевской улице (ныне улица Марата). Квартира была небольшая, принимать людей, вести большую издательскую и литературную работу здесь стало неудобно. Поэтому Пятницкий и Горький осенью 1904 года переехали на Знаменскую улицу (ныне улица Восстания), в дом №20. Они заняли квартиру №29, где раньше размещалась редакция журнала «Жизнь». Уже три года журнал был закрыт. Одним из поводов его запрещения было опубликование «Песни о Буревестнике».

В квартире на Знаменской у Горького можно было встретить представителей петербургских и провинциальных рабочих организаций. Здесь проходили партийные собрания, на которых бывали В. И. Ленин, Л. Б. Красин и другие видные деятели РСДРП. Сюда нередко заходил к Горькому и Шаляпин.

Дружба с Горьким для Шаляпина стала в эти годы насущной необходимостью, хотя при всей любви к певцу Горький отнюдь не был прекраснодушен и как никто другой видел его ошибки, его недостатки. Так, в одном из писем 1904 года Горький сообщал Е. П. Пешковой из Петербурга: «Шаляпин растолстел и очень много говорит о себе. Признак дурной,это нужно предоставить другим. Славная он душа все же, хотя успехи его портят...» Спустя некоторое время писатель вновь возвращается в одном из писем к волнующей его теме: «Здесь Шаляпин. Поет. Ему рукоплещут, он толстеет и много говорит о деньгах...»

Можно не сомневаться, что об этих дурных признаках Горький не раз говорил и самому певцу. И Шаляпин понимал, что Горький прав, и не обижался на него. «Как хорошо я себя чувствую, — писал он Горькому, — побыв с тобой, как будто выпил ясивой воды. Эх ты, мой милый Алексей, люблю я тебя крепко; ты как огромный костер — светишь ярко и греешь тепло».

8 января 1905 года в Петербурге в зале Дворянского собрания впервые исполнялась кантата Рахманинова «Весна» с участием Шаляпина. Накануне дома у Зилоти Шаляпин несколько часов репетировал новое произведение. Концерт вызвал большой интерес, народу собралось много, но это был вечер накануне Кровавого воскресенья, и всюду в городе ощущались тревога и напряженность. Во дворе здания Дворянского собрания уже стояли войска «на случай».

Непосредственным свидетелем кровавой расправы царя с народом Шаляпин не был — он уехал в Москву. Однако события 9 января, весть о которых разнеслась по всей стране, не могли оставить певца равнодушным, тем более что с ними оказался связанным А. М. Горький, 8 января, накануне Кровавого воскресенья, писатель принял участие в депутации ученых и литераторов, которая обратилась к министру внутренних дел с требованием не допустить расправы над мирной рабочей манифестацией. Эта акция, как показали события следующего дня, не была принята во внимание. Став свидетелем расстрела рабочих перед Зимним дворцом, Горький написал воззвание «Ко всем русским гражданам и общественному мнению европейских государств», в котором призывал к свержению самодержавия. За это писатель был 12 января арестован и заключен в Петропавловскую крепость.

С группой московских музыкальных деятелей, среди которых были С. И. Танеев, С. В. Рахманинов, Р. М. Глиэр, Л. В, Собинов, Шаляпин подписал декларацию протеста. «Когда в стране нет ни свободы мысли и совести, ни свободы слова и печати, когда всем живым, творческим начинаниям народа становятся преграды, — чахнет и художественное творчество... Мы не свободные художники, а такие нее бесправные жертвы современных ненормальных общественно-правовых условий, как и остальные русские граждане», — писали музыканты.

Слова декларации в Петербурге передавались из уст в уста. Н. А. Римский-Корсаков заявил о своей солидарности с московскими музыкальными деятелями. Последствия не замедлили сказаться: в марте 1905 года Римский-Корсаков был отстранен от преподавания и уволен из Консерватории. Вместе с ним в знак протеста из Консерватории ушли А. К. Глазунов и А. К. Лядов.

Огромный общественный резонанс имел спектакль 27 марта 1905 года в театре В. Ф. Комиссаржевской. Исполнялась опера Римского-Корсакова «Кащей бессмертный», которой дирижировал А. К. Глазунов. Спектакль превратился в демонстрацию солидарности с Римским-Корсаковым. Ему были поднесены венки с надписью «Борцу». На спектакле выступил В. В. Стасов, темпераментно и горячо поддержавший великого композитора.

Влияние Горького на Шаляпина в эти годы огромно. Несомненно, что именно под воздействием Горького Шаляпин участвовал в Москве в спектакле в пользу раненных в Кровавое воскресенье, пел в доме Фирсановой, в домашнем концерте, сбор с которого пошел в фонд бастующих московских рабочих, ассигновал деньги на рабочую столовую. Вместе с Горьким и артистами Художественного театра О. Л. Книппер-Чеховой, И. М. Москвиным, В. И. Качаловым Шаляпин участвовал в литературно-художественном вечере с целью добыть средства для организации побега Н. Э. Баумана из Таганской тюрьмы, пел на концерте в Фидлеровском училище (деньги, собранные на этом концерте, шли на покупку оружия для рабочих).

Участие в этих концертах, а также пение «Дубинушки» перед рабочей аудиторией в Киеве и Харькове свидетельствовали о пробудившемся самосознании певца, который ощутил себя частицей своего народа. Шаляпин был искренне увлечен революционной волной 1905 года.

«Дубинушка», исполненная Шаляпиным в московском ресторане «Метрополь», явно испугала власти. Та же «Дубинушка» в исполнении Шаляпина вскоре прозвучала со сцены Большого театра. Это вызвало яростное негодование театрального начальства. Управляющий московской конторой императорских театров Н. К. фон Бооль в срочном донесении в Петербург так описывал выступление Шаляпина в концерте 26 ноября: «Когда он (Шаляпин. — Авт.) исполнил свой номер, публика по обыкновению шумно требовала повторения. С верхов громко кричали: «Блоху» и «Дубинушку». Шаляпин, выходя на вызовы, обратился к публике и сказал, что «Дубинушка» песня хоровая и что поэтому он спеть ее не может, если не будут подпевать. Раздался взрыв аплодисментов, и Шаляпин начал «Дубинушку». Припевы подхватили в зале очень дружно и даже стройно. Верхи ликовали, но из лож некоторые вышли и оставались в фойе, пока Шаляпин совсем кончил». «Неужели это ему сойдет?» — провокационно спрашивал чиновник.

Шаляпину грозило увольнение, но Теляковский убедил министра двора барона Фридерикеа в том, что эта мера будет лишь способствовать популярности певца, создаст вокруг него ореол несправедливой жертвы, вызовет в массах опасное недовольство. И власти сделали вид, что не придают значения случившемуся.

События 1905 года разные круги петербургской музыкальной общественности восприняли по-разному. Русское музыкальное общество, вице-президентом которого был великий князь К. К. Романов, осудило Римского-Корсакова. У большинства же музыкантов деятельность композитора находила поддержку и одобрение. Многие из них, в том числе и Шаляпин, демонстративно отказались участвовать в концертах общества, протестуя проыщ его реакционной политики.

В те годы стали играть еще большую общественную роль петербургские концерты А. И. Зилоти. Оркестр под его управлением исполнял произведения Римского-Корсакова и Глазунова — тех композиторов, которые находились в оппозиции к властям. В начале ноября 1905 года в концерте в Дворянском собрании прозвучали «Дубинушка» — симфоническое произведение Римского-Корсакова по мотивам бурлацкой песни, и «Эй, ухнем» Глазунова. Оба композитора, как и Шаляпин, черпали материал для вдохновения в том же источнике — русской народной песне. Концерт проходил при свечах «из-за бастующего электричества», как писала «Русская музыкальная газета».

В декабре 1905 года Римский-Корсаков и Глазунов пригласили Шаляпина участвовать еще в одном концерте в Дворянском собрании. Шаляпин на бис пел «Дубинушку», и зал восторженно приветствовал исполнителя.

Активное участие Шаляпина в общественной жизни, его искренний интерес к политическим событиям не дают, однако, оснований полагать, что он был убежденным революционером. Его поступки часто были стихийны, импульсивны, хотя побуждения глубоко искренни. Известно, что именно после 1905 года Шаляпин в разговоре с Горьким спросил совета писателя, не следует ли ему вступить в социал-демократическую партию. Горький тогда твердо возразил ему: «Ты для этого не годен. И я тебя прошу, запомни один раз навсегда: ни в какие партии не вступай, а будь артистом, как ты есть. Этого с тебя вполне довольно».

Исследователь жизни и творчества Шаляпина М. О. Янковский справедливо считал, что тесные дружеские отношения с Горьким явились основной причиной того гражданского пробуждения, которое характерно для Шаляпина в пору первой русской революции. «Начиная с 1901 года, — писал Янковский в вышедшей в 1972 году монографии об артисте, — Шаляпин, по сути, впервые задумывается о вопросах, которые давно уже волновали передовые слои русского общества. Несомненно, встречи в Нижнем Новгороде, где Горький отбывал свою ссылку, общение там с другими лицами, находившимися в том же подследственном положении, участие в концертах в пользу Народного дома, бесчисленные ночные беседы с Алексеем Максимовичем — все это содействовало известной активизации интереса к тому, что происходило в стране. Итоги Русско-японской войны и события 9 января 1905 года явились мощными толчками к тому, чтобы певец призадумался о происходящем в России».

Именно тогда у Шаляпина возникла мысль создать могучий образ богатыря Разина. Он не раз уговаривал Горького написать либретто оперы, а Глазунова — музыку.

Летом 1905 года Горький, все еще находившийся в связи с январскими событиями под следствием, жил в дачном поселке Куоккала, в 40 километрах от Петербурга по Выборгской дороге. Рядом с Горьким в ту пору — его верный друг и спутник Мария Федоровна Андреева, покинувшая Художественный театр для того, чтобы целиком посвятить себя революционной борьбе.

Двухэтажный деревянный домик с мезонином под названием «Линтула» (что в переводе с финского значит «Птичья») был снят Горьким и Андреевой у дачной владелицы Эрстрем. Окна выходили на Финский залив, Горький подолгу любовался прекрасным видом из окна своей комнаты.

В «Линтуле» нередко собирались В. Г. Короленко, В. В. Вересаев, Л. Н. Андреев, А. И. Куприн, И. Э. Грабарь, М. В. Добужинский, В. А. Серов. Бывал здесь и Шаляпин. Летом 1905 года Серов писал портрет Горького. В том же году художник создал знаменитый портрет Шаляпина мелом и углем.

Летом 1605 года Горький и Андреева — частые гости в усадьбе Репина «Пенаты». Навещал художника и Шаляпин. Гости подолгу разговаривали в большом светлом кабинете художника.

3 февраля 1906 года в Петербурге наконец был открыт памятник М. И. Глинке. Монумент создавался на деньги, собранные петербуржцами. Открытие было приурочено к сорок девятой годовщине со дня смерти композитора. А вечером на сцене Мариинского театра вновь шла опера «Руслан и Людмила» с участием Шаляпина.

Стасов ликовал, это был для него большой личный праздник — ведь он всю жизнь пропагандировал творчество Глинки. За несколько дней до памятного дня он писал Глазунову, обращаясь к нему с просьбой помочь И. Е. Репину, который желал принять участие в торжествах, побывать на спектакле и на церемонии открытия памятника: «Мне смертельно хотелось бы, да и самому Репину тоже, чтобы ему быть 3 февраля и на открытии у нас «Америки» (так Стасов называл новый памятник. — Авт.) на площади Мариинской (имелась в виду Театральная площадь. — Авт.), а также на шаляпинском Фарлафе внутри оперного дома — в тот же вечер. Ведь Репин порядком повозился с обоими этими ребятами: с Михаилом из Смоленска (имеется в виду Глинка. — Авт.) и с Федором из Казани (Шаляпиным. — Авт.). Обоих писал и рисовал он. Да еще и будет, наверное. Значит, как бы ему хотелось повидать обоих, одного на площади с венками, другого на театральном паркете, где он прячется „во рву”».

Готовя партию Фарлафа, Шаляпин часто советовался со Стасовым.

— Эх, Владимир Васильевич, — говорил Шаляпин, — если бы я слышал в жизни столько, сколько вы!

— А на что вам? — лукаво отвечал Стасов.

— Да вот знаешь, за кого уцепиться, когда делаешь новую роль. Пример — Фарлаф! Вы вот Осипа Афанасьевича Петрова слышали?

— Слышал, и это было очень хорошо, но...

— Что но?

— Надо всегда думать, что сделаешь лучше, чем до нас делали.

— Знаете, стыдно, а я так вот и думал, да только надо на вас проверить.

— А ну-ка покажите.

— Хочу я так, — говорил Шаляпин, — не вбегает он на сцену. Можно?

— Ну почему же нельзя.

— Фарлаф лежит во рву, то есть я лежу, и убедил себя, что давно лежу и вылезти страшно, ой, как страшно. И когда занавес пошел — на сцене ни-ни, ни души, и вдруг из рва часть трусливой, испуганной морды, еще и еще, и вдруг вся голова, а затем — сам целиком, вот вытянулся...

«И тут, — вспоминал свидетель этой беседы академик Б. В, Асафьев, — было продемонстрировано все появление Фарлафа, и когда он показался весь, — Шаляпина в комнате не было, а стоял гигантский верзила, сам себя напугавший.

— Я весь дрожу, и если бы не ров, куда я спрятался поспешно... — Белове «куда» были неуловимо очаровательные трусливые акценты с паузочками, а взор тянулся пугливо к рву...

Надо было видеть радостную восторженность Стасова. Он тоже вытянулся во весь свой громадный рост перед Шаляпиным и поцеловал его: «Ну уж бесконечно умнее, тоньше и вкуснее, чем у Петрова». Дальше шли объяснения, показы всей роли Шаляпиным и красочные «вставки» Стасова о Фарлафах разных эпох, а кстати и о самом Глинке.

Заключительный свой жест — прихлопывание земли ногой вслед за исчезновением Наины — Шаляпин показал изумительно, к окончательному восторгу своего собеседника. Фарлаф — Шаляпин смотрит в пустое пространство, и чувствовалось, что он еще видит «страшную старушку». Вдруг обрадовался: «Нет!» И тут же струсил. И вот, чтобы убедиться, что действительно никого уже нет, он сперва прощупывал ногой место исчезновения Наины, потом с торжеством вступал на него всей тяжестью фигуры Фарлафа, и тогда уже начиналось ослепительное «хлестаковское» хвастовство: „Близок уж час торжества моего!"»

Последняя встреча Стасова с Шаляпиным состоялась 3 сентября 1906 года в квартире Стасова. Было много друзей. За ужином хозяин дома провозгласил тост за здоровье гостя, Шаляпин в ответ запел «Славу», остальные подхватили. Один из гостей забавно читал остроумные юморески. «Но Шаляпин — Шаляпин, какой он вчера был, просто невообразимо, — восхищенно писал Стасов брату. — Так произвел «Ich grolle nicht» и «Die alten bosen Lieder»3, как, кажется, никогда еще! Я подобного у него не слыхивал...»

В декабре 1906 года Стасов умер. Шаляпин не был на похоронах своего старого друга, но на одном из венков, возложенных на могилу, была надпись: «Мир тебе, дорогой мой богатырь Владимир Васильевич. Со скорбью Федор Шаляпин»...

Без Стасова Шаляпину в Петербурге первое время было одиноко. Может быть, именно поэтому он так стремился на «среды» Римского-Корсакова, лучшего друга Стасова, хотя, как уже говорилось, между Шаляпиным и Римским-Корсаковым не было той близости, какая возникла между ним и Стасовым.

Как-то на одной из «сред» у Римского-Корсакова были исполнены две небольшие оперы — «Скупой рыцарь» С. В. Рахманинова и «Женитьба» М. П. Мусоргского. «Ф. И. Шаляпин... — вспоминал А. В. Оссовский, — пел с большим увлечением; сцену в подвале у сундуков, наполненных золотом, провел с потрясающей силой, поразительно образно, несмотря на отсутствие сцены и грима».

Шаляпин глубоко уважал Римского-Корсакова, высоко ценил его творчество. «В Римском-Корсакове как композиторе, — писал позднее Шаляпин, — поражает прежде всего художественный аристократизм. Богатейший лирик, он благородно сдержан в выражении чувства, и это качество придает такую тонкую прелесть его творениям... Иная грусть, чем у Чайковского, у Римского-Корсакова — она ложится на души радостным чувством. В этой печали не чувствуется ничего личного — высоко, в лазурных высотах, грустит Римский-Корсаков. Его знаменитый романс на слова Пушкина «На холмах Грузии» имеет для композитора смысл почти эпиграфа ко всем его творениям.

Мне грустно и легко:

Печаль моя светла...»

26 ноября 1906 года у Римского-Корсакова Шаляпин, как обычно, много пел на все голоса — и басом, и баритоном, и тенором, и даже сопрано. По просьбе гостей и хозяев дома он исполнил несколько сцен из «Каменного гостя» Даргомыжского, спел всего «Моцарта и Сальери», романс Мусоргского «По грибы». Потом много говорили о музыке, об опере, о «Царе Эдипе» Софокла.

— Какой прекрасный материал для оперного спектакля! — горячо воскликнул Шаляпин и прямо обратился к Римскому-Корсакову:

— Вы должны написать «Царя Эдипа»! Должны! Эдип — это же моя роль. В ваших операх, Николай Андреевич, достигнута удивительная естественность музыкальной декламации. Да нет же, вы послушайте, — обратился Шаляпин ко всем присутствующим и прочел начало монолога Сальери, а потом пропел его, потом спел диалог Моцарта и Сальери, свободно перевоплощаясь в характеры того и другого, как бы убеждая Римского-Корсакова.

— Вы же чувствуете драму, характеры, интонацию, как никто. Вы должны писать «Эдипа», — жестикулировал Шаляпин, — да я вам его прочту! Хорошо?

Римский-Корсаков застенчиво улыбался. А Шаляпин не успокаивался:

— Мы непременно соберемся в следующий раз, и я прочту. Непременно.

И сразу же наметил день — 5 февраля.

Зимой 1907 года Шаляпин действительно приехал в Петербург. Он помнил о своем обещании и готов был осуществить его. Накануне сын композитора В. Н. Римский-Корсаков пришел к Шаляпину домой. Певец в это время жил в меблированных комнатах Мухиной на Мойке, около Полицейского моста.

Шаляпин принял юношу очень радушно, посетовал на простуду. На прощанье вынул из ящика стола большой портрет и размашисто написал: «На добрую память одному моему длинному приятелю — из Римских — Корсакову. Бери и помни... 4 февраля 1907. СПБ».

Назавтра должно было состояться чтение «Эдипа». Но болезнь обострилась, и днем 5 февраля Шаляпин послал Николаю Андреевичу письмо:

«Дорогой и глубокоуважаемый Николай Андреевич!

Огорчению моему нет конца. Сейчас только что был у меня доктор (горловой), запретил мне не только петь или читать, но даже разговаривать... Прошу Вас, дорогой мой Николай Андреевич, не считать этого досадного случая концом моих пламенных желаний прочитать Вам «Царя Эдипа» и позволить мне надеяться исполнить это как-нибудь в ближайшем будущем — по возможности».

С огромной благодарностью вспоминал потом Шаляпин музыкальные вечера среди петербургских музыкантов, которые, по его выражению, сами творили русскую народную музыку. «Это они добрались до народных корней, где пот и кровь. Приходилось держаться друг за друга, работать вместе. Дружно жили поэтому наши старики. Хороший был «коллектив» знаменитых наших композиторов в Петербурге. Вот такие коллективы я понимаю!.. Встречу с этими людьми в самом начале моего артистического пути я всегда считал и продолжаю считать одним из больших подарков мне судьбы».

Талант, творчество, мировоззрение этих великих людей существенно повлияли на формирование Шаляпина — певца, артиста, гражданина.

ДРУЗЬЯ ШАЛЯПИНА

Осенью 1906 года европейская публика заново открыла для себя русское искусство, русских людей, русскую жизнь. Знакомство с восточным соседом было для Европы поистине откровением. В этом году любители искусства Парижа, а позднее Лондона, Берлина, Монте-Карло и Венеции познакомились с произведениями русских художников на выставках, организованных С. П. Дягилевым. Они пробудили еще больший интерес к русской культуре, столь малоизвестной на Западе. И, почувствовав этот интерес, инициатор художественных выставок С. П. Дягилев со следующего, 1907 года начал организовывать в Париже и Лондоне ежегодные выступления русских артистов — так называемые «Русские сезоны за границей».

Сергей Павлович Дягилев, издатель известного журнала «Мир искусства», обладал редким художественным вкусом и недюжинными организаторскими способностями. К участию в «Русских сезонах» он привлек звезд русского балета — А. Павлову, Т. Карсавину, М. Фокина, В. Нижинского, дирижеров и композиторов А. Никита, Н. Римского-Корсакова, А. Глазунова, С. Рахманинова.

Одно из ведущих мест в программах Дягилева принадлежало Шаляпину. Его участие в спектаклях и концертах помогло европейской публике открыть для себя творчество Мусоргского, Римского-Корсакова, Бородина. Постановочная культура «Псковитянки» (опера шла под названием «Иван Грозный»), «Бориса Годунова», сцен из «Князя Игоря», высокий исполнительский уровень, ансамблевое единство труппы — все это создавало выступлениям русских артистов огромный успех.

Сам Дягилев также во многом способствовал известности Шаляпина в Европе. Именно с 1907 года началась слава Шаляпина-гастролера и его выступления за границей стали регулярными. Но связи с Россией Шаляпин не прерывал и по-прежнему довольно часто бывал в Петербурге. Каждое появление певца в Петербурге было огромным событием для любителей музыки.

Приезжая в Петербург на концерты и спектакли, Шаляпин жил иногда в одной из гостиниц на Знаменской площади (ныне площадь Восстания), у Николаевского (ныне Московский) вокзала. Именно сюда пришел проведать своего друга молодой провинциальный актер Иван Николаевич Перестиани, в будущем известный кинорежиссер, который подружился с Шаляпиным еще в пору их совместной жизни в Тифлисе.

В другие свои приезды Шаляпин жил в меблированных комнатах Мухиной, на углу набережной Мойки и Невского проспекта. В декабре 1905 года здесь Шаляпин принял репортера «Петербургской газеты» Н. Шебуева, который так описал жилище великого артиста: «Сравнительно небольшая комната, служащая и столовой, и приемной, и спальней, — в ней студенческий беспорядок, на столе — красная лента от венка». Журналист узнал одного из гостей певца — карикатуриста П. Е. ГЦербова.

Другой репортер — П. Маныч — застал у Шаляпина писателя Александра Ивановича Куприна. Шаляпин вспоминал эпизоды своей бродячей жизни. П. Маныч строчил в блокнот, и утром следующего дня рассказ певца о его трудной юности прочли петербуржцы. Спустя несколько лет впечатление от этого вечера Куприн описал в своем известном рассказе «Гогольмоголь».

А. И. Куприн и художник П. Е. Щербов жили недалеко от Петербурга, в Гатчине. Шаляпин часто навещал своих друзей в этом маленьком городке со старинным парком. Дом Куприна был окружен садом.

Один из петербургских журналистов писал: «Любой извозчик с вокзала везет вас сюда и на ваш вопрос, знает ли он Куприна, улыбаясь, поясняет: „Александра Ивановича — как не знать!"» К приезду Шаляпина друзья собирались в столовой Куприна. Шаляпин рассказывал о своих гастролях, потом вместе пели, Щербов рисовал остроумные шаржи, шутили, смеялись.

Шаляпин бывал в гостях у Куприна и в Петербурге, в доме №7 на Разъезжей улице, в небольшом трехэтажном доме вблизи Пяти углов4. «Внизу в первом этаже помещалась аптека, — вспоминала жена писателя М, К. Куприна-Иорданская, — во втором этаже редакция (журнала «Мир божий», в котором постоянно сотрудничал Куприн. — Авт.), третий этаж занимал владелец аптеки. Таким образом, вся лестница принадлежала только двум жильцам. В редакции все были довольны, что соглядатая-швейцара не имеется».

Вместе с Шаляпиным нередко заходил к Куприну и Горький. Друзья любили Куприна — в его судьбе было немало общего с их судьбами: много странствовал, переменил массу профессий.

Приехав в Петербург в 1907 году, Шаляпин жил в доме №6/7 на Марсовом поле. Однажды в душный летний день в гости к певцу зашел дирижер А. Б. Хессин. Окна квартиры были раскрыты настежь. Шаляпин сидел у рояля, одетый в шелковый халат и красные сафьяновые туфли с загнутыми вверх носками. В этих туфлях Шаляпин исполнял партию Мефистофеля в Большом театре, и они ему так понравились, что он взял их на память и всегда возил с собой. В эти дни в Павловске должен был состояться бенефис Хессина, и дирижер пришел к Шаляпину репетировать сцену «Прощание Вотана» из оперы Вагнера «Валькирия». Певец редко исполнял произведения великого немецкого композитора и уверял дирижера, что не знает партии. Шаляпин поразил Хессина тем, что читал партию с листа так же безукоризненно, как читал бы газету, а также настойчивым желанием глубоко осмыслить драматическое развитие сюжета, логику чувств персонажа.

— Скажите, Александр Борисович, зачем вам понадобился такой бешеный темп в момент прощания отца с дочерью? Я представляю себе это прощание более трогательным, а потому и в более сдержанном темпе, — обратился Шаляпин к аккомпанировавшему ему дирижеру.

Хессин аргументированно объяснил психологические мотивировки характера Вотана.

— Ага! Теперь ясно, — сказал Шаляпин и, сбросив с себя шелковый халат, вскочил с кресла, порывисто метнулся на середину комнаты и начал снова...

Где бы ни был Шаляпин, его день всегда начинался с работы. Он готовился к вечернему выступлению, разучивал новые романсы, и когда к нему приходили музыканты, всегда бывал рад возможности проверить уже найденные или поискать вместе новые интонационные оттенки арии или романса.

Бенефис Хессина в Павловском вокзале прошел с успехом. «Из Петербурга поезда приходили переполненными, и в конце концов собралось столько народу, что в зале с трудом можно было двигаться, — писала «Петербургская газета» 30 августа 1907 года. — Конечно, Шаляпин был центром внимания, и за ним совсем стушевался бенефициант».

Осенью 1907 года Шаляпин готовился к концертной поездке по Америке. Перед отъездом хористы Мариинского театра просили певца участвовать в бенефисном спектакле — опере Бойто «Мефистофель». 15 сентября артист с большим успехом выступил в заглавной роли. В сентябре Шаляпин часто выходил на Мариинскую сцену — пел в «Лакме», «Юдифи», «Фаусте».

Газеты печатали сообщения о предстоящих гастролях и об условиях нового договора, заключенного Шаляпиным с императорскими театрами. «По новому контракту Шаляпин будет получать 60 ООО рублей в год, то есть 2000 рублей за спектакль», — скрупулезно подсчитывала «Петербургская газета» и, называя эту цифру «рекордной», для сравнения сообщала — Немирович-Данченко, Качалов, Станиславский получают 12 000 в год. Однако Шаляпин по-прежнему был озабочен «денежной проблемой». Мысли о возможной бедности никогда его не покидали. Кроме того, в 1906 году у Шаляпина появилась вторая семья.

Еще в письмах Стасова упоминалось имя второй жены певца — Марии Валентиновны Петцольд, урожденной Элухен. Шаляпин познакомился с ней в Москве, в одном из московских музыкальных салонов.

Мария Валентиновна Элухен родилась в Казани, в богатой семье. Ее мать происходила из знатного австрийского рода, отец, обрусевший немец, был генералом. Восемнадцати лет Мария Валентиновна вышла замуж. Отец ее мужа владел пивными заводами. Ко времени знакомства с Шаляпиным М. В. Петцольд была вдовой с двумя маленькими детьми. О личности второй жены певца сохранилось мало воспоминаний, хотя она всегда была на виду. Красавица и богачка, она постоянно упоминалась в светской петербургской хронике.

Без сомнения, Мария Валентиновна была необычайно преданна Шаляпину. Горький называл ее «верным Шаляпину человеком» и относился к ней с большой симпатией.

Вторая семья Шаляпина жила в Петербурге, но он не порывал отношений и с первой семьей, оставшейся в Москве, постоянно заботился об Иоле Игнатьевне и детях. С появлением второй семьи прибавились новые заботы. Необходимы были и большие средства для содержания теперь уже двух домов.

* * *

Когда в 1909 году Шаляпин вновь приехал в Петербург, он поселился вместе со своей второй семьей недалеко от Мариинского театра, на Крюковом канале. В доме №10 по набережной Крюкова канала певец снимал три меблировайные комнаты в квартире Животовских на первом этаже. Это небольшое светлозеленое трехэтажное здание можно видеть и сегодня. Сохранилась и старинная деревянная дверь парадного входа с бронзовыми украшениями. Дом находился по соседству с Мариинским театром, рядом — Торговый мост через Крюков канал с изящными фонарями на узорчатых чугунных кронштейнах.

Шаляпин любил этот район. Ему нравился вид из окна на канал, по которому сновали небольшие лодки. В спокойной воде отражалась стройная легкая колокольня Никольского собора, вдалеке виднелся смутный силуэт голубого купола Троицкого собора. Рядом — старинный Никольский двор.

На Крюковом канале, в доме №6-8, вблизи Новой Голландии, жил Эдуард Францевич Направник, прославленный дирижер Мариинского театра. В этом же доме снимала квартиру балерина Т. Карсавина. Совсем рядом, на Торговой улице (сейчас улица Союза Печатников), жил певец И. Тартаков, на Малой Подьяческой — певец В. Шаронов, сослуживцы Федора Ивановича. На Английском проспекте (ныне проспект Маклина) снимали квартиры балерина Анна Павлова и драматическая актриса Вера Федоровна Комиссаржевская. В 1906-1907 годах театр Комиссаржевской находился поблизости — в доме №39 на Офицерской улице (ныне улица Декабристов).

Как обычно, когда певец приезжал в Петербург, многие хотели с ним увидеться и уже с утра толпились в гостиной. Вот как описывал свое посещение Шаляпина М. Бихтер, который одно время был аккомпаниатором артиста:

«Я вошел в просторную комнату, освещенную яркими лучами солнца, окна ее выходили на канал. Несколько человек ожидали Федора Ивановича, подобно тому, как в древности ожидали выхода царя. Был час пополудни. Говорили тихо. Но вот отворилась правая дверь, и к нам вышел молодой великан-славянин. Одет он был в утреннюю одежду, ибо только что поднялся с постели. Сквозь распахнувшийся халат видна была длинная до пят рубашка с великолепно расшитым в манере Рериха подолом. И тут все иное перестало существовать для нас, и глаза все мгновенно устремились к вошедшему. Некоторое время Шаляпин разговаривал с ожидавшими. Но вот посетители разошлись, и мы остались однц. Он подвел меня к роялю и сел рядом слева. Шаляпин готовил песни Мефистофеля (разных авторов), к выступлению в симфоническом концерте Зилоти5 и «Дон-Кихота» Массне — для гастролей, кажется, в Париже. Сердце мое сильно билось, руки дрожали, когда я услышал шаляпинский голос. Как описать его? Он не был звучен, наоборот — звучал глуховато, сипловато и изредка напряженно. Но оттенок голоса, в основном окрашенный в трагические тона, всегда слышавшийся из глубины его существа многоцветной, желанной правдивостью, заключал в себе как бы массу разнородных голосов, воплощающих трагическую сторону бытия русского народа. Он звучал то трубным звуком, то жалобой, то примирением, то ужасом, непреодолимым влечением захватывал слушателя, не оставляя ему хотя бы частицы внимания ни для чего другого.

Очевидно, этим свойством дарования, которое воплощало творческий синтез родников народного (недеревенского) пения, Шаляпин и привлекал к себе стремительный вихрь внимания».

Каждый, кто встречался с Шаляпиным, неизбежно оказывался покоренным его талантом — не только художническим, но и человеческим. Немыслимо представить себе певца в одиночестве, которого, возможно, он иногда и желал. Артист всегда был окружен людьми. Среди них и старые друзья, знавшие Шаляпина в начале его сценической карьеры.

Мамонт Дальский, один из первых учителей певца, щедро и безрассудно тратил свой талант в провинции и теперь редко бывал в Петербурге. Но когда Дальский и Шаляпин одновременно оказывались в столице, они неизменно проводили время вместе и даже мечтали о создании своего театра на паевых началах. Об этом в 1907 году сообщала «Петербургская газета».

По-прежнему одним из самых близких друзей Шаляпина в Петербурге был Василий Васильевич Андреев. Певец любил бывать у Андреева. Ему нравилась удивительно теплая и непринужденная обстановка его дома. Андреев жил тогда в доме №13 на Пантелеймоновской улице (ныне улица Пестеля). Хозяин и гость соперничали в остроумии. Постоянный свидетель этих встреч музыкант А. С. Чегодаев вспоминал: «Приятели быстро перебрасывались веселыми шутками, рассказывали анекдоты, звучали сочные русские пословицы. Шаляпин смешил всех...

— Какие у вас разнообразные таланты, — сказал я, обращаясь к Андрееву и Шаляпину. — Вы и поете, и играете, и острите!

— Это что еще! — ответил Андреев. — Я и рисовать могу.

Он взял лист бумаги и стал изображать на нем свой портрет.

— Плохо, Васюк! — сказал Шаляпин. — Я лучше тебя рисую... Без оригинала нарисую портрет. Угадаешь ли кто?

Скоро на том же листке из-под пера Шаляпина появился портрет Л. Н. Толстого, затем Н. А. Римского-Корсакова.

— Федя! Подпиши их! Ты так здорово рисуешь! Может быть, потом будешь знаменитым художником! Подпишись! — сказал Андреев.

Шаляпин продолжал рисовать.

— Мне надо, — говорил он, сразу посерьезнев, — на днях выступать в новой роли. Я хочу себе придумать подходящий грим...»

К началу 1900-х годов В. В. Андреев приобрел известность не только в России, но и в Европе. В 1892 и 1900 годах он со своим оркестром гастролировал во Франции, в 1908-1911 годах — в Англии, Германии, Америке.

Гастроли оркестра имели столь большой успех, что зарубежные пианисты стали включать в свои программы фантазии на темы произведений из андреевского репертуара. Французские, английские, американские певцы выступали с исполнением русских песен, а в Англии во многих клубах появились курсы игры на русских народных инструментах.

На концерте 2 апреля 1913 года в Мариинском театре, посвященном 25-летию деятельности В. В. Андреева и его ансамбля, юбиляр получил телеграммы со всех концов света — от Леонкавалло, Пуччини, Никита, Тосканини, Сен-Санса, Ермоловой, Куприна, Савиной, Варламова, Горького, Глазунова, Направника и многих других музыкантов, писателей, художников. Шаляпин приветствовал своего друга вместе с профессорами Петербургской консерватории, артистами Мариинского и Александрийского театров. Он сказал: «Ты пригрел у своего доброго теплого сердца сиротинку-балалайку. От твоей заботы, любви она выросла в чудесную русскую красавицу, покорившую своей красотой весь мир».

В 1900-х годах Шаляпин встречался и с другим Андреевым — писателем. Леонид Николаевич Андреев часто бывал в Мариинском театре на спектаклях с участием певца. Еще в начале 1900-х годов в газете «Курьер» появился восторженный очерк о Шаляпине, подписанный неким Джемсом Линчем. Под этим псевдонимом Леонид Андреев публиковал свои театральные статьи. Шаляпин бывал на даче Л. Н. Андреева на Черной речке в местечке Ваммельсуу (теперь поселок Молодежное Сестрорецкого района), в доме, похожем на корабль, и даже крестил младшего сына писателя Савву,

* * *

Каждый день Шаляпина в Петербурге был наполнен, каждый час рассчитан — репетиции, концерт, спектакль. «С тех пор как нечистая сила, заседающая в кулуарах зданий императорских театров и нами, грешными, правящая, послала меня в вертеп, называемый Петровым градом, я мечусь, подобно кузнецу. Побриться времени не нахожу — то репетиции, то спектакли, то депутации, то концерты — прямо светопреставление да и только, стакан вина — и то не проглотишь сразу, а все по капельке, как гофманские капли», — писал Шаляпин своим московским друзьям врачу Петру Ивановичу Постникову и его жене Ольге Петровне. Но, жалуясь на суету, Шаляпин тем не менее любил такую жизнь, до краев наполненную работой.

Зимой, весной и осенью Шаляпин часто пел в Мариинском театре и в Дворянском собрании. Летом 1906-1907 годов он выступал на сцене нового летнего театра «Олимпия», находившегося в саду на Бассейной улице (теперь улица Некрасова). Театр «Олимпия» смахивал на большой деревянный сарай, зал состоял из партера, нескольких лож и галереи. «Пускали в театр, как полагается, за полчаса, но мы, галерочники, приходили за полтора часа и ждали открытия дверей, чтобы занять передние места у барьера. В антракте никто не выходил в парк, чтобы не заняли места. Стоять приходилось пять-шесть часов, — вспоминал известный впоследствии режиссер Г. Шебуев. — Не успевшие прийти задолго до начала спектакля слушали оперу в саду, поскольку двери были открыты...»

Гастроли Шаляпина, как всегда, проходили в атмосфере ажиотажа. «Немало билетов попало в руки барышников, которые с усердием, достойным лучшего применения, предлагали меломанам приобрести «право» послушать Шаляпина за 25-40 рублей вместо 10-12... — писала «Петербургская газета». — Желающие однако находились. Контролеры устали проверять билеты, многие этим воспользовались. Огромная толпа в саду слушала оперу в настежь открытые двери. Все проходы забиты публикой...»

Однажды в «Олимпии» художник И. Гринман начал набрасывать портрет певца в артистической уборной. Шаляпин заинтересовался молодым человеком. Он запретил всем входить к нему, пока рисунок не был закончен. Набросок понравился Шаляпину, певец пожелал поближе познакомиться с художником, пригласил его к себе. Вскоре портрет Шаляпина, нарисованный И. Гринманом, был опубликован в журнале «Искры», №43, за 1906 год.

Шаляпин в эти годы необычайно популярен. Фотографы бойко торгуют его портретами, огромными тиражами выходят открытки, изображающие артиста в жизни и в ролях. В галантерейных лавках продаются гребенки с надписью «Шаляпин», фамилия певца фигурирует на этикетке модного одеколона и даже на конфетных обертках. Есть как бы два Шаляпина. Один — реально существующий, другой — легендарный. Когда нет новых сенсаций, обыватели придумывают их. И вот газеты пестрят сообщениями: Шаляпин пишет музыку «под Мусоргского», сочиняет оперу «Анатэма», дерется на дуэли, беспробудно пьет, убивает человека и даже назначен послом в Китай. Артисту неоднократно приходилось выступать в газетах с опровержением нелепых выдумок. «Помилуйте, господа, — обращался певец через газету, — можно ли так врать на живого человека... Всех сплетен и не перечислишь... Я бы очень просил тех господ, которые про меня желают писать, оставить мою частную жизнь в покое и говорить лишь о моей сценической деятельности... Газеты выражают мнение общества, они не должны писать небылиц — ведь интерес должен заключаться в том, как поет артист и как он занимается своим искусством, а не в том, почему он ходит в баню по субботам, а не по пятницам».

В интервью корреспонденту «Биржевых ведомостей» осенью 1909 года Шаляпин возмущался бесцеремонностью публики, сетовал на то, что толпа назойливых поклонников не дала ему спокойно погулять в Летнем саду, у Лебяжьей канавки. «Даже в большом городе, — говорил Шаляпин, — нельзя смешаться с толпой, скрыться от почитателей таланта. Дайте мне спокойствие вне сцены!» — взывал певец.

Беседовавший с Шаляпиным репортер сам, однако, не устоял перед искушением и с неменьшей бесцеремонностью, чем рядовой обыватель, описал экстравагантный облик певца — пестрое английское пальто, спортсменскую шапочку с широким и низким козырьком, почти закрывающим верхнюю часть лица.

В пространной беседе с журналистом «Петербургской газеты» Шаляпин говорил, что мечтает видеть на Мариинской сцене «Хованщину». Оперы Мусоргского редко ставились в театре, а его музыка, как заявил Шаляпин, поистине прекрасна, она всегда захватывает слушателя. Ближайшие планы певца связаны с «Дон-Кихотом», написанным композитором Жоржем Массив специально для него. Опера вскоре была поставлена в Монте-Карло в антрепризе Р. Гинсбурга.

Хотя взаимоотношения Шаляпина с прессой были сложными, у певца было немало друзей среди журналистов. Большая дружба связывала артиста с театральным критиком газеты «Новое время» Юрием Беляевым. «Воздух кулис, актеры драмы, оперы, балета и оперетты — была его жизнь», — вспоминал о Беляеве Н. Н. Ходотов. Этот стройный изящный ироничный человек с бакенбардами, внешне чуточку напоминавший Пушкина, был другом В. Ф. Комиссаржевской, М. Г. Савиной, М. В. Дальского, всего театрального Петербурга. Шаляпин проводил с Беляевым долгие часы. Часто бывали они вместе в ресторане Кюба на Большой Морской. Свидетельство тому — один из автопортретов певца, сделанный смелым росчерком пера с надписью: «Федор Шаляпин — Юрию Беляеву — в трактире Cubat опосля «Юдифи» 14/XI — 908».

Беляев тоже любил рисовать карикатуры, остроумные шаржи, подписывая их своим псевдонимом «Юс Большой». Он хорошо знал музыкальный театр, обожал оперетту и всерьез грустил о том, что век расцвета русского водевиля уже позади. Беляев сочинял и пьесы. Одна из самых удачных — водевиль «Путаница, или 1840 год», воскресивший быт русского старого театра. Утром 18 декабря 1909 года Шаляпин вместе с Беляевым присутствовал на последней репетиции перед премьерой в зале Малого театра на Фонтанке (ныне помещение Академического Большого драматического театра имени М. Горького). На премьере певец быть не смог: он выступал в роли Демона в Мариинском театре в спектакле, посвященном 50-летию Русского музыкального общества.

В том же Малом театре на Фонтанке выступала в эти годы Айседора Дункан.

Американская балерина часто приезжала в Россию, здесь ее особенно любила публика. Без декораций, на сцене, задрапированной черным бархатом, в луче прожектора танцовщица исполняла свои импровизации на темы Шопена, Чайковского. Ее танцы поражали смелостью, новизной балетной формы. Дункан отказалась от традиционного костюма балерины — пачки, пуантов. Она всегда танцевала босой и в тунике — в белой (при исполнении импровизаций на шопеновские темы) или в ярко-алой (при исполнении «Марсельезы»). Позже Дункан открыла балетную школу, которую называли «школой босоножек».

На одном из концертов в Малом театре на Фонтанке Айседора Дункан танцевала свои импровизации на тему Шестой симфонии П. И. Чайковского. Когда закончился спектакль и публика начала расходиться, в зале остались Шаляпин, Головин, Репин, Глазунов и Леонид Андреев. Они пошли за кулисы, чтобы выразить свое восхищение искусством американской балерины. Тут же Головин пригласил всех на вечер художников на Галерную (ныне Красная) улицу. Там, в доме №33, в помещении актерских курсов Поллак, петербургские художники устраивали свои «клубные вечера». В тот вечер здесь ждали популярную певицу Анастасию Вяльцеву.

Репин и Андреев спешили на последний поезд, уходивший с Финляндского вокзала, и покинули компашло. Дункан, Шаляпин, Глазунов, Головин направились на Галерную.

Участник этого вечера, в то время начинающий актер Р. Шау вспоминал, что вечер прошел под девизом: «Все наоборот». У подъезда всех входивших встречало обращение примерно такого содержания: «Дорогие гости! Сегодня у нас все наоборот. Вас будут обслуживать на вешалке, за столом и в буфете не гардеробщики, не официанты, а будущие актеры (ученики театральной школы). В кабаре выступят звезды петербургских театров, но сегодня они забудут свое амплуа, свои роли, свои арии, свои романсы — они будут делать все наоборот».

Гости стремились быть верными теме вечера. Шаляпин выступил как драматический актер, читал монолог Барона из «Скупого рыцаря». Слушатели были потрясены трагической силой пушкинского слова.

— Теперь, Анастасия Дмитриевна, ваша забота — * вернуть хорошее настроение гостям, — сказал Шаляпин, уступая эстраду певице.

Вяльцева после небольшой паузы вдруг запела «Блоху». Шаляпин хохотал больше всех, услышав свой коронный номер. А в заключение вечера Айседора Дункан в немыслимом костюме шансонетки, тут же наскоро сделанном для нее Головиным, спела игривую песенку, пританцовывая, как истинная звезда кабаре. Гости уже собрались уходить, когда на огонек зашел А. И. Куприн со своим неизменным в ту пору спутником — знаменитым цирковым клоуном Жакомино.

— Только не читать, — предупредили писателя.

Тогда Куприн и Жакомино затеяли чехарду, ловко перепрыгивая друг через друга. Завершая номер, писатель воскликнул, как прирожденный циркач:

— Вуаля! Все!

Победителям — Шаляпину, Айседоре Дункан и А. Д. Вяльцевой вручали премии — картины. Шаляпин отдал свой приз Куприну, сказав ему:

— На, Саша! Ты заслужил все три приза, но неудобно отнимать у дам.

Шаляпин не раз бывал у петербургских художников в их клубах. Из художников ближе всех Шаляпину был, без сомнения, Александр Яковлевич Головин. Головин услышал о певце от И. И. Левитана, который при встрече буквально забросал своего петербургского коллегу вопросами: «Видели ли вы Шаляпина? Слышали его? Знаете ли вы, что такое Шаляпин?» Тесное творческое содружество Головина с Шаляпиным началось позднее, когда он оформил в Большом театре «Ледяной дом» (1900) и «Псковитянку» (1901) и стал художником Большого и Мариинского театров. Шаляпин в ту пору перешел из Русской частной оперы на казенную сцену. Вскоре Головин переехал в Петербург. Получив должность декоратора петербургских императорских театров, он оформил много спектаклей с участием Шаляпина.

В 1901 году Шаляпин пел в Милане и покорил темпераментную и искушенную итальянскую публику своим Мефистофелем. Немало способствовал успеху сценический костюм, созданный по эскизу Головина. Художник помог Шаляпину обрести на сцене чувство свободы и раскованности. Рядом с ремесленными декорациями и костюмами миланского театра облачение Шаляпина выглядело особенно эффектно. «...Если бы Вы и милый Саша Головин посмотрели на сцену, каким резким пятном осталась бы в вашей памяти моя фигура, одетая пленительно в блестящий костюм. Как благодарен я Вам и моему симпатичному и любимому Александру Яковлевичу Головину», — писал Шаляпин из Милана В. А. Теляковскому.

Шаляпин не сразу постиг эстетический и философский смысл образа Мефистофеля. Сохранилась фотография молодого Шаляпина в костюме а-ля средние века, со смешным перышком на шляпе. Она свидетельствует о наивности трактовки образа Мефистофеля Шаляпиным и о его неискушенности в сценическом искусстве. Певец скован в движениях. Улыбка, которой он пытается придать нечто зловещее, выглядит искусственно. Она не может скрыть неумелости, наивной бравады.

Стремительную эволюцию, которую пережил образ Мефистофеля в творчестве Шаляпина, помогает понять картина К. А. Коровина «Сцена на площади» («Фауст»). Художник запечатлел в роли Фауста итальянского тенора А. Мазини — в темном плаще, с поблескивающим белым пером на шляпе. Но основное колористическое пятно и композиционный центр картины — Мефистофель — Шаляпин, в динамичной позе, в красном одеянии, с лютней в руках. Лицо Мефистофеля, закрытое плащом, почти не видно. Но в постановке фигуры ощутима свобода, энергия, властность. Шаляпинский Мефистофель, поющий серенаду, легок, строен, изящен, обольстителен.

Головин тоже запечатлел Мефистофеля в том самом красном костюме, который покорил сердца миланцев, Мефистофель обернулся как бы внезапно, вполоборота. Яркость пурпурного плаща, камзола особенно выделяется на бледно-голубом фоне. И такого же голубоватого оттенка лицо — значительное, одухотворенное жестокой огненной силой, искривленное дьявольской улыбкой.

Многие портреты Шаляпина Головин писал в тяжелейших условиях — ночью, в декорационной мастерской, расположенной под сводами крыши Мариинского театра. Эту мастерскую Головин создал сам.

Когда художник пришел в театр, выяснилось, что работать ему, в сущности, негде. Просторного помещения не было. Огромные кулисы и занавес художник расписывал один, без помощников. Костюмы по его эскизам делались полукустарным способом, часто на квартире управляющего театрами Теляковского при содействии его жены. Головин не только открыл в театре просторную художественную мастерскую, он расширил штат оформителей, привлек к работе театральных художников М. П. Зандина, Б. А. Альмедингена и других.

Художник Б. А. Альмединген так описал один из театральных вечеров, когда по обыкновению приступал к работе А.Я. Головин: «...Площадь Мариинского театра. Двенадцать часов ночи. Мороз лютый. Из подъезда театра движется поток людей: это зрители расходятся по домам. Возбужденная толпа полна впечатлениями от спектакля. Знать и богачи степенно направляются к своим каретам и автомобилям, остальные бегут к трамваю. Многие кличут закоченевших извозчиков.

На площади горят костры. Возле них в ожидании седоков обычно греются извозчики и кучера, которые так же, как сто лет назад, «бранят господ и бьют в ладоши». Вся площадь в движении: фантастическое мелькание от огней костров и перебегающих фигур, шум, крики, фразы о спектакле...

Постепенно свет в окнах меркнет, гаснут одинокие фонари, обнажается темный силуэт театра. Публика разошлась, и безлюдную площадь охватывает зимняя ночь.

...Театр мрачен, но пытливый наблюдатель замечает едва пробивающийся свет под самой крышей, в одиннадцати полуциркульных окнах. За этими окнами то место, где создаются «сценические красоты».

В громадной полукруглой мастерской, повторяющей площадь расположенного под ней зрительного зала, знаменитый художник театра Александр Яковлевич Головин создает декорации...»

Портрет Шаляпина в роли Мефистофеля был написан Головиным в одну ночь. «У Шаляпина было в то время обыкновение превращать ночь в день, а день в ночь, — вспоминал позднее художник, — он выразил желание позировать мне после спектакля, если угодно до утра, но с тем чтобы портрет был закончен в один сеанс. Пришлось согласиться и писать портрет при электрическом освещении. Работа шла у меня почти без перерывов, мне хотелось во что бы то ни стало окончить ее, и это удалось, но помню, что устал я ужасно, и когда я клал последние мазки внизу картины и нагибался, с меня буквально лился пот, стекая со лба на пол, — до такой степени я изнемог».

Еще один портрет Шаляпина в роли Мефистофеля Головин выполнил в 1909 году. Фон картины выдержан в холодных серебристо-голубых, как бы мерцающих тонах. Обнаженное плечо, крепкая мускулистая рука придерживает мертвенно-серый плащ. Другой рукой, вытянутой вперед, Мефистофель как бы угрожает небесам и богу. Лицо отливает синеватой бледностью, глаза почти без блеска, в них фанатическая сила, уверенная жестокость. Многие считали, что Головин изобразил Шаляпина в момент, когда Мефистофель бросает небесам дерзкий вызов: «Он будет мой!»

В одну из ночей 1908 года под сводами огромной мастерской Головина создавался портрет Шаляпина в роли Олоферна.

...В убранном коврами шатре на ассирийской скамье возлежит восточный владыка с чашей в руках, в экзотичных одеяниях. Длинная черная в колечках борода, тяжелые серьги, глаза чуть навыкате. Поза необычайно царственно-величественна.

Еще в Мамонтовской опере Шаляпин и Серов много работали над образом Олоферна, внимательно всматривались в ассирийские, египетские рисунки, искали особую пластику Олоферна, его мимику, жесты, походку. За разговорами в дружеском кругу постепенно вырисовывался сценический образ.

Однажды, будучи в гостях у певицы Мамонтовской оперы Т. С. Любатович, Серов взял со стола полоскательную чашку и обратился к Шаляпину: «Вот, Федя, смотри, как должен ассирийский царь пить, а вот, — указывая на барельеф, — как он должен ходить», — и, протянув руки, прошелся по столовой как истый ассириец. Серов тогда не просто писал эскизы костюма для спектакля Мамонтовской оперы — он подсказывал Шаляпину рисунок роли, ее характер, образ. Шаляпин быстро схватывал и развивал на сцене замыслы художника.

Спустя несколько лет, 27 сентября 1907 года, Шаляпин впервые выступил в Мариинском театре в роли Олоферна. Спектакль имел грандиозный успех. Когда в последний раз опускался занавес Мариинского театра и зрители, утомленные рукоплесканиями, покидали зал, Шаляпин в полном облачении и гриме поднимался в мастерскую Головина. И здесь начинался как бы еще один спектакль. На сеансы живописи приходили жена Шаляпина Мария Валентиновна, его друзья — Исай Дворищин, дирижер Даниил Похитонов, певцы Дмитрий Смирнов и Александр Давыдов, карикатурист Павел Щербов. Сеанс продолжался всю ночь. До утра не смолкали шутки, Смирнов и Давыдов пели, Похитонов играл на рояле — время летело незаметно. В таких условиях Александру Яковлевичу работать было нелегко, но, человек общительный и добрый, он никогда не возражал против присутствия публики.

Атмосфера мастерской Головина колоритно описана репортером «Петербургской газеты»: «Огромный, залитый светом зал как-то ослепляет после путешествия по полутемным коридорам и лестницам. Весь пол устлан громадными простынями холста. Средняя часть уже покрыта шоколадного цвета краской. Горшки вдоль стен разной формы, висят тяжеловесные кисти. Снизу из зрительного зала доносится пение и музыка.

— Не правда ли у нас весело? — спрашивает Головин. — В этой музыкальной обстановке приятно работается. Часто приходишь утром, и нет никакого желания работать. В это время внизу начинается репетиция, и музыка как-то сразу меняет настроение к лучшему».

Головин любил писать шаляпинские портреты, он восхищался своей моделью. «Придет часа в три ночи, — вспоминал Головин о Шаляпине, — и простоит до семи-восьми часов утра. Удивительно умеет позировать. Редкая выносливость и поразительное терпение. Стоит как вылитый по нескольку часов. Я писал его в роли Олоферна, Демона, Мефистофеля с поднятой рукой. Трудная была поза... Артист не просто сидел в заданной позе, но все время был в образе».

Головин не создал портрета Шаляпина в жизни, его интересовали сценические открытия певца, умение перевоплощаться, создавать образ. Вместе с Шаляпиным задолго до сеанса Головин обсуждал композицию картины, позу артиста.

В минуты отдыха Шаляпин нередко сам брался за карандаш, рисовал шаржи на друзей, а однажды в костюме Олоферна сел за стол и в какие-то секунды набросал карикатурный портрет Николая II. «Удивительно, с какой легкостью без поправок Федор Иванович нарисовал «главу империи», — вспоминал Б. А. Альмединген. — Раздается общий смех. Даже Головин отрывается от своего холста, и сквозь этот смех слышна чья-то реплика: «Смотрите! Вот чудо! Один деспот издевается над другим!» А Щербов показывает свои карикатуры: «Головин за портретом Шаляпина», «Шаляпин в роли Олоферна», «Шаляпин в роли Демона».

Однако перерыв окончен, певец снова принимает царственную позу Олоферна...»

Головин и Серов, Коровин и Врубель, чьи полотна Шаляпин внимательно изучал, работая над «Демоном» и «Псковитянкой», во многом были единомышленниками и соавторами певца в создании его сценических шедевров. Не случайно Демон Шаляпина чем-то близок врубелевским картинам. Головин в своем портрете Шаляпина в роли Демона передал и самобытный колорит коровинских декораций, воссоздающих пейзаж Кавказа, суровый и сказочный одновременно. Демон у Головина как бы распят среди заснеженных скал, на его лице лежит тень одиночества, отрешенности, вселенской трагической печали. «Прежде Демона изображали усталым, томящимся, разочарованным. Шаляпин показал не только тоску, разочарование, но и страшную муку, отчаяние. Невольно возникла аналогия с врубелевским Демоном, и те самые люди, которые высмеивали в свое время Врубеля, должны были признать значительность созданного художником образа», — писал Головин в своих воспоминаниях.

Головин был одним из тех, кто понимал высокие требования Шаляпина к оформлению спектаклей, костюмам, постановке, видел в них не «капризы гения», а высокую художественную требовательность артиста и сам бесконечно доверял его вкусу.

В портретах Головина все внешние аксессуары, все окружение подчеркивают внутреннее состояние Шаляпина, кульминацию того или иного оперного образа, созданного артистом.

Шаляпин в роли Бориса Годунова изображен в полный рост. Одной рукой царь властно держит посох, другая рука прижата к груди, жест естественен, выразителен — кажется, что Борис непроизвольно схватился за сердце. Блестящие парчовые одежды, усыпанные драгоценными камнями, горящие перстни на руках не отвлекают внимания от лица царя — умного, сильного, властного. Годунов стоит около багрового занавеса, подсвеченного таинственным светом театральных софитов. Этот портрет, самый поздний из шаляпинских портретов Головина, написан в 1912 году.

* * *

Многое связывало певца с Петербургом — горячо преданная ему петербургская публика, многочисленные друзья, новая семья. В 1909 году родилась первая дочь Шаляпина от второго брака — Марфа.

Но слава всемирного гастролера манила певца и звала его из Петербурга в утомительные зарубежные гастроли. В Европе, в Америке — всюду ему сопутствовал шумный успех. Газеты рассказывали о триумфах Шаляпина за рубежом, справедливо расценивая их как торжество национальной оперной школы. Запад рукоплескал Шаляпину и в его лице России, русской музыке, русской культуре.

Накануне спектакля «Борис Годунов» редакция парижской газеты «Matin» попросила Шаляпина поделиться своими взглядами на русское искусство. Шаляпин в ответ на просьбу редакции написал статью «Цветы моей родины» — так певец назвал таланты России.

«Русская земля так богата загубленными, погибшими талантами. Как она плодородна, сколько прекрасных всходов могла бы дать ее почва!.. Но вечно ступает по ней чей-нибудь тяжелый сапог, втискивая в снег, затаптывая все живое: то татаро-монголы, то удельный князь, то турок, а теперь... полицейский. Может быть, мой тон покажется вам чересчур страстным и приподнятым, — продолжает Шаляпин, — но, патриот, я люблю свою родину, не Россию кваса и самовара, а ту страну великого народа, в которой, как в плохо обработанном саду, стольким цветам так и не суждено было распуститься».

Мусоргский, Горький, Рахманинов... Шаляпин называет любимых им художников и венчает перечень именем Пушкина.

Где бы ни был Шаляпин, он всегда помнил друзей, поддерживая с ними связь. Никогда не прерывалась переписка Шаляпина и Горького. В том же 1908 году, когда Шаляпин написал статью «Цветы моей родины», Горький на Капри закончил повесть «Исповедь». В письме в Петербург К. П. Пятницкому, который должен был опубликовать повесть в издательстве «Знание», Горький напоминал: «Не забудьте поставить посвящение Шаляпину». Летом 1908 года повесть вышла из печати.

Время от времени в газетах появлялись биографические заметки о Шаляпине, часто факты жизни певца извращались, приобретали лживо-сенсационный характер. Это раздражало Шаляпина. В интервью репортеру «Русского слова» певец высказал намерение лично написать биографическую книгу. Печать подхватила новость. Горький был серьезно обеспокоен этими известиями. Он хорошо знал слабости певца, противоречивость его натуры. Писатель послал другу предостерегающее письмо: «Ты затеваешь дело серьезное, дело важное и общезначимое, то есть интересное не только для нас, русских, но и вообще для всего культурного, особенно же артистического мира! Понятно это тебе?

Дело это требует отношения глубокого, его нельзя строить «через пень-колоду».

Я тебя убедительно прошу — и ты должен верить мне! — не говорить о твоей затее никому, пока не поговоришь со мной.

Будет очень печально, если твой материал попадет в руки и зубы какого-нибудь человечка, не способного понять всю огромную национальную важность твоей жизни, жизни символической, жизни, которая неоспоримо свидетельствует о великой силе и мощи родины нашей, о тех живых ключах крови, чистой, которая бьется в сердце страны под гнетом ее татарского барства. Гляди, Федор, не брось своей души в руки торгашей словом!

...Ах, черт тебя возьми, ужасно я боюсь, что не поймешь ты национального-то, русского-то значения автобиографии твоей! Дорогой мой, закрой на час глаза, подумай! Погляди пристально — да увидишь в равнине серой и пустой богатырскую некую фигуру гениального мужика!

Как сказать тебе, что я чувствую, что меня горячо схватило за сердце?»

Горький боялся влияния на Шаляпина жадных до сенсаций и скандалов репортеров. И будущее показало, что тревога эта была не напрасной.

* * *

В 1910 году, вернувшись из-за границы, Шаляпин много гастролировал по России. Словно соскучившись по родным местам, по близкому ему русскому зрителю, артист ездил по стране из края в край, пел в Виге, Харькове, Ростове, Новочеркасске, Одессе, Екатеринодаре, Тамбове, Тифлисе, Баку, выступал в волжских городах — Саратове, Нижнем Новгороде, Астрахани. Петербургское отделение Русского музыкального общества, учитывая исключительные заслуги певца в пропаганде русской музыки на родине и за ее пределами, избрало артиста своим почетным членом.

В середине ноября 1910 года Шаляпин приехал в Петербург. Певец выступал в спектаклях Мариинского театра, репетировал «Бориса Годунова», новую постановку которого в оформлении А. Я. Головина осуществлял режиссер В. Э. Мейерхольд.

Шаляпин с нетерпением и радостью ждал этого спектакля. «Много мне пришлось хлопотать и долго приходилось лелеять мечту на императорских театрах заново поставить «Бориса Годунова», — писал Шаляпин Горькому на Капри. — Наконец мечта эта осуществилась, и я, радостный и вдохновленный новой чудесной постановкой, сделанной художником Головиным, поехал вечером играть мою любимую оперу».

Спектакль этот был не совсем обычным: в зале присутствовал Николай II с семьей. Великосветская публика была весьма взволнована этим событием и плохо слушала оперу. Блестяще исполненная Шаляпиным сцена с Шуйским и эпизод галлюцинации привлек внимание зала к сцене. После многочисленных вызовов Шаляпин направился наконец за кулисы, но выход оказался запруженным толпой хористов. В публике вдруг раздались крики: «Гимн!», «Гимн!» На сцене хор вдруг запел «Боже, царя храни», и хористы упали на колени. Шаляпин, задержавшийся на сцене, в замешательстве опустился на одно колено...

Утром в газетах появилось официальное сообщение: «6 января в императорском Мариинском театре была возобновлена опера Мусоргского «Борис Годунов». Спектакль удостоили своим присутствием их величества государь император и государыня императрица Мария Федоровна. После пятой картины публика требовала исполнения народного гимна. Занавес был поднят и участвовавшие с хором во главе с солистом его величества Шаляпиным (исполнявшим роль Бориса Годунова), стоя на коленях и обратившись к царской ложе, исполнили «Боже, царя храни». Многократно исполненный гимн был покрыт участвовавшими и публикой громкими и долго не смолкавшими «ура», его величество, приблизившись к барьеру царской ложи, милостиво кланялся публике, восторженно приветствовавшей государя императора криками "ура“».

Шаляпин выехал в заграничные гастроли и уже там получил от художника В. А. Серова газетные вырезки с припиской: «Что это за горе, что даже и ты кончаешь карачками. Постыдился бы».

Шаляпин ответил Серову, чтобы он не верил сплетням, но слух о коленопреклонении, обрастая невероятными подробностями, быстро распространялся. Оправдываться было трудно. Во Франции в вагон к Шаляпину ворвалась молодежь с криками: «Лакей, мерзавец, предатель». Г. В. Плеханов, которому Шаляпин подарил по его просьбе портрет, вернул фотоснимок с лаконичной надписью: «Возвращается за ненадобностью». В Петербурге и Москве бывшие друзья Шаляпина литераторы Амфитеатров и Дорошевич публиковали хлесткие статьи, фельетоны, карикатуры. Артисты Художественного театра в одном из своих традиционных «капустников» ядовито высмеяли певца.

Шаляпин был подавлен. Он написал полное горечи письмо Теляковскому, в котором говорил о желании расторгнуть контракт и не возвращаться в Россию, остаться во Франции. Намерение певца стало достоянием фельетонистов и породило новый поток нелепых обвинений и выдуманных сенсаций. Обывательски настроенная публика тотчас подхватывала эти далекие от истины сенсации.

Что же произошло в тот злополучный вечер на сцене Мариинского театра? Чем был вызван поступок хористов? Мотивы его были весьма прозаическими. Много лет хористы Мариинского театра просили увеличить пенсии. Дирекция не могла что-либо предпринять самостоятельно — необходимы были изменения закона о пенсионном обеспечении. И тогда хористы решили обратиться непосредственно к царю, воспользовавшись его присутствием на спектакле «Борис Годунов».

Теляковский, находившийся в тот вечер в зрительном зале, так рассказывал о случившемся: «Увидев хор на коленях, Шаляпин стал пятиться назад, но хористы дверь терема ему загородили.

Шаляпин смотрел в направлении моей ложи, будто спрашивая, что ему делать. Я указал ему кивком головы, что он сам видит, что происходит на сцене.

Как бы Шаляпин ни поступил — во всяком случае он остался бы виноват. Если станет на колени — зачем стал? Если не станет — зачем он один остался стоять? Продолжать стоять, когда все опустились на колени, — это было бы объяснено как демонстрация. Шаляпин опустился на колено...

Публика, вообще довольная спектаклем, была заинтересована и этой на вид патриотической манифестацией.

На самом деле хор имел приготовленное прошение на высочайшее имя, в котором излагал свои нужды и жаловался на дирекцию все по тому же вопросу о пенсиях».

В официальных же сообщениях истинные мотивы демонстрации не указывались — исполнение гимна расценивалось как верноподданнический порыв, а невольное участие в нем Шаляпина всячески преувеличивалось. Правящим кругам было выгодно подчеркнуть «патриотичность народа» и вместе с тем скомпрометировать великого певца в глазах революционно настроенных масс. И это в известной степени удалось.

Горький, который жил в это время на Капри, узнал о коленопреклонении Шаляпина из газет. Шаляпин сначала не писал Горькому о случившемся: он не находил в себе сил объяснить другу свой поступок. Много раз певец брался за перо, но потом рвал написанное. Однако встреча с Горьким была Шаляпину крайне необходима.

Только в июле 1911 года, после окончания сезона, Шаляпин написал Горькому о своем желании встретиться с ним, написал очень осторожное и по содержанию как будто бы обычное письмо, сообщая, что собирается приехать. Но в одной фразе вдруг проскальзывает горячая тоска: «Мне очень хочется о многом поговорить с тобою».

Горький немедленно ответил: «Получил твое письмо, Федор Иванович, и — задумался, сильно удивленный его простотой и краткостью.

Мне казалось, что в силу тех отношений, которые существовали между нами, ты давно бы должен написать мне, как сам ты относишься к тем диким глупостям, которые сделаны тобою к великому стыду твоему и великой печали всех честных людей в России.

И вот ты пишешь мне, но — ни слова о том, что не может, как ты знаешь, не может не мучить меня, что никогда не будет забыто тебе на Руси, будь ты хоть гений. Сволочь, которая обычно окружает тебя, конечно, отнесется иначе, она тебя будет оправдывать, чтобы приблизить к себе, но — твое ли это место в ее рядах?

Мне жалко тебя, Федор, но так как ты, видимо, не сознаешь дрянности совершенного тобою, не чувствуешь стыда за себя — нам лучше не видаться, и ты не приезжай ко мне...»

Такой ответ еще более взволновал Шаляпина и привел его в полное отчаяние. Он снова написал Горькому, взволнованно и теперь уже предельно откровенно рассказал об обстоятельствах нелепой истории.

Подробное письмо Шаляпина многое объяснило писателю. «И люблю, и уважаю я тебя не меньше, чем всегда любил и уважал, — ответил Горький, — знаю я, что в душе — ты честный человек, к холопству не способен, но ты нелепый русский человек и — много раз я говорил тебе это! — не знаешь своей настоящей цены, великой цены... А видеться нам нужно...»

Вскоре Шаляпин и Мария Валентиновна приехали на Капри. Друзья, соскучившиеся друг по другу, много говорили. И лучшие слова Горького о Шаляпине были написаны именно в те дни, когда певец жил у Горького, исповедуясь ему в своих мыслях и поступках. И Горький еще лучше и глубже понял удивительную душу Шаляпина, великого русского самородка.

Горький убеждал А. В. Амфитеатрова помириться с Шаляпиным: «Очень плохо ему, трудно. И похож он на льва, связанного и отданного на растерзание свиньям». Алексей Максимович написал письмо Н. Е. Буренину, в котором изложил свое понимание поступка Шаляпина и свое отношение к нему: «...Осудить Шаляпина — выгодно. Мелкий, трусливый грешник всегда старался и старается истолковать глупый поступок крупного человека как поступок подлый. Ведь приятно крупного-то человека сопричислить к себе, ввалить в тот хлам, где шевыряется, прячется маленькая, пестрая душа, приятно сказать: «Ага, и он таков же, как мы»... Такие люди, каков он, являются для того, чтобы напомнить всем нам: вот как силен, красив, талантлив русский народ! Вот плоть от плоти его, человек, своими силами прошедший сквозь тернии и теснины жизни, чтобы гордо встать в ряд с лучшими людьми мира, чтобы петь всем людям о России, показать всем, как она — внутри, в глубине своей, — талантлива и крупна, обаятельна. Любить Россию надо, она этого стоит, она богата великими силами и чарующей красотой.

Вот о чем поет Шаляпин всегда, для этого он и живет, за это мы бы и должны поклониться ему благодарно, дружелюбно, а ошибки его в фальшь не ставить и подлостью не считать.

Любить надо таких людей и ценить их высокой ценою...»

Это письмо Горький написал для публикации в газетах, он настойчиво просил Буренина напечатать его. Однако Н. Е. Буренин, Д. В. Стасов и другие люди, окружавшие в то время Шаляпина, решили, что лучше не ворошить прошлого, и даже уговорили артиста не обращаться к публике с каким-либо объяснением, хотя Горький справедливо считал, что это совершенно необходимо. Алексей Максимович советовал Шаляпину «признать себя виновным в том, что, растерявшись, сделал глупость», признать «возмущение порядочных людей естественным и законным», рассказать, «как и откуда явились пошлые интервью и дрянные телеграммы, кои ставятся в вину ему».

Шаляпин не прислушался к совету Горького — хотя бы с опозданием объясниться в печати, и не настоял на публикации его письма. Потому общественность еще долгое время неверно расценивала вынужденное участие Шаляпина в манифестации хора в Мариинском театре.

* * *

В Петербург Шаляпин вернулся в середине сентября 1911 года. Певец волновался: как пройдет его первый спектакль — «Борис Годунов» в Мариинском театре? Но все обошлось благополучно — переполненный зал, огромный успех, вызовы, овации.

Некоторое время певец с семьей жил, как сообщала газета «Солнце России», на улице Жуковского, в дружественной ему семье. Более точный адрес установить не удалось. Известно лишь, что здесь в гостях у певца были А. И. Куприн, Л. Н. Андреев, Н. Е. Буренин. Но вскоре Шаляпин с семьей переехал на другую квартиру, в пятиэтажный доходный дом (Литейный проспект, дом №45). Напротив находился петербургский артистический клуб, в котором певец часто бывал. Сейчас в бывшем помещении клуба, в доме №42, на Литейном проспекте находится Центральный лекторий общества «Знание».

Шаляпин редко бывал удовлетворен режиссерами, ставившими оперные спектакли. Свои роли Шаляпин «ставил» сам, тщательно выверяя мимику, пластику, интонацию, жесты. От режиссеров Шаляпин требовал не только объяснения актерской задачи, но и конкретного показа сценического характера. Конечно, далеко не все режиссеры были способными актерами. Шаляпин же считал, что режиссер должен быть актером, который мог бы перевоплотиться во все роли пьесы и уметь рассказать актеру, не только почему он тогда-то должен идти налево, а тогда-то направо, там-то встать, а здесь сесть и т. д., но и показать, как ходит, как смеется и плачет тот или иной персонаж.

Осенью 1911 года Шаляпин решил попробовать свои силы в режиссуре. Он взялся за постановку «Хованщины» Мусоргского.

Готовя «Хованщину» на сцене Мариинского театра, Шаляпин изумлял артистов своими великолепными показами многочисленных и разных характеров оперы.

Столичная пресса регулярно информировала читателей о ходе работы над спектаклем. «Шаляпин — режиссер», «Как Шаляпин ставит „Хованщину"» — под такими заголовками «Петербургская газета» не раз помещала отчеты и интервью.

«Шаляпин-режиссер — это что-то невероятное, недосягаемое... То, что он преподает артистам на репетициях, надо целиком записывать в книгу. У него все основано на психике момента. Он чувствует ситуацию сразу умом и сердцем. И при этом обладает в совершенстве даром передать другому свое понимание роли. Мы все, и на сцене, и в партере, внимаем Шаляпину, затаив дыхание. Шаляпин одинаково гениален в показывании и сценической, и музыкальной стороны роли», — восторженно писал артист и режиссер Мариинского театра И. В. Тартаков.

«Шаляпин великолепно ставит оперу. Правда в искусстве одна, нужно суметь понять правду. Шаляпину дано от бога понимать эту правду и сообщать другим. С ним нельзя не соглашаться артисту, который сам умеет чувствовать правду... Вот он показывает, как нужно спеть фразу Марфе. Лицо — чисто женское, фигура сразу делается меньше, жесты, поза — женские. Поворачивается к Досифею — и вдруг на ваших глазах худеет, глаза впали, голос другой, поет совсем не тот человек, что за минуту напевал Марфе... Если бы ему дали возможность поставить весь наш репертуар, на какую высоту вознесся бы Мариинский театр», — Еосхищенно вспоминал о своем коллеге певец И. Б. Ершов, впоследствии народный артист СССР.

«Шаляпин — враг рутины, все, что он показывает, просто, жизненно, правдиво... работать с ним — наслаждение, и не только потому, что он великий художник. Шаляпин — прекрасный товарищ, ласковый, любезный, простой. При всем величии своего авторитета Шаляпин нисколько не стесняет исполнителя в проявлении индивидуальности. Он первый искренне радуется, когда артист хочет доказать, почему так задумал то или иное место», — рассказывал журналистам тенор А. М. Лабинский, солист Мариинского театра.

С дирижерами отношения у Шаляпина складывались менее гладко. Э. Ф. Направник, не желая подчиняться указаниям Шаляпина, который сам устанавливал темпы, паузы, нюансы, передал пульт более сговорчивому молодому дирижеру А. Коутсу.

Постановка «Хованщины» создавалась Шаляпиным в теснейшем содружестве с художником К. А. Коровиным. Свои первые шаги в искусстве Коровин делал в мастерской А. К. Саврасова, замечательного художника, доброго и чуткого человека. Важным событием в жизни художника стала встреча с Мамонтовым, который был во многом духовным наставником Коровина, воспитателем его вкуса. В мамонтовском кружке Коровин сформировался как ярчайшая творческая индивидуальность. Лучшим другом К. А. Коровина был В. А. Серов. Они многие годы были неразлучны. Приятели в шутку называли их, смешно переиначивая фамилии, «Коров и Серовин».

Творческое содружество Коровина и Шаляпина началось еще в Мамонтовской опере. Коровин делал для Шаляпина эскизы костюмов Грозного в «Псковитянке» и Досифея в «Хованщине». С Коровиным певца роднила любовь к природе. Редкие свободные летние недели Шаляпин с радостью проводил в коровинском имении «Итларь» (теперь на территории Ярославской области). О теплом, дружеском отношении художника к певцу говорят портреты Шаляпина, исполненные Коровиным. Один из них написан в 1905 году. Молодой Шаляпин изображен сидящим на террасе, на диване перед окном. Солнечный день, яркая зелень сада. В руках певца листки письма, лицо спокойно и задумчиво...

Именно с Коровиным Шаляпин осуществил постановку «Хованщины» в Мариинском театре. Художник жил в то время на Театральной улице (ныне улица Зодчего Росси). Его квартира помещалась на третьем этаже над квартирой В. А. Теляковского. Здесь в шумных беседах и спорах рождался художественный замысел новой постановки. Друг Коровина актриса Н. И. Комаровская наблюдала за совместной работой Шаляпина и Коровина над оперой: «Вместе они намечали внешний облик Досифея. По рисункам Коровина Досифей представлялся то гневным изувером, то пламенным фанатиком, то добрым пастырем. Шаляпин загорался. Вдохновенно, с потрясающей силой пел он в этот вечер Досифея. Выслушивая соображения Коровина, он вновь и вновь повторял те места из своей роли, которые не удовлетворяли его. Это был незабываемый вечер содружества, совместной работы двух больших художников».

Хотя Шаляпин не впервые исполнял роль Досифея, работа над образом шла большая. И дома за роялем, и в театре певец вновь и вновь вживался в роль, внимательно изучал внешний облик персонажа. Скоро на стене артистической уборной Шаляпина в Мариинском театре появился портрет Досифея, исполненный им гримировальными карандашами. Суровые глаза Досифея — Шаляпина как бы пронизывают каждого, кто смотрит на портрет. Это единственный сохранившийся до нашего времени многоцветный рисунок Шаляпина-художника. Впоследствии с большими предосторожностями слой штукатурки с рисунком был снят со стены и перенесен в созданную в театре мемориальную комнату Ф. И. Шаляпина (находится там и поныне).

Мгновенные зарисовки, эскизы грима очень помогали Шаляпину в работе. Его многочисленные автопортреты, эскизы костюмов и гримов, портреты друзей, в частности Коровина, Головина, поражают не только сходством, но и умением передать главное в характере изображаемого человека.

В том же 1911 году перед началом работы над «Хованщиной» Шаляпин давал интервью, и репортер с изумлением наблюдал, как, «стоя у письменного стола, он водит карандашом по белому листу бумаги. Красивый великан с голубыми, совсем детскими глазами, он то поправляет рисунок, то бросает карандаш и ходит по комнате, слишком тесной для его гигантских ног. Разговаривая с нами, он то снова возвращается к столу и доделывает контур, то опять ходит, начинает маршировать по комнате».

Когда интервью закончилось, был готов и рисунок — один из бесчисленных автопортретов, сделанных певцом.

Премьера «Хованщины» состоялась 7 ноября 1911 года.

Рецензируя спектакль, критик Юрий Беляев подчеркивал не только музыкальное, но и огромное общественное значение новой постановки. Шаляпин «не только не выдвинул на первый план роль Досифея, но пожертвовал всем его выгодным положением в целях наилучшего ансамбля. Вот эту скромность, эту уступчивость, этот «подвиг» я ставлю в первую заслугу артисту, — писал рецензент. — Как, иметь в руках такой благодарный материал, да еще шаляпинский талант и не «ахнуть», не разразиться, не сокрушить?! Да, вот в чем заключается главная заслуга артиста: в согласии. И вот вам точный ответ на обычные сомнения: может ли режиссер быть в то же время и актером? Может. Шаляпин доказал это вчера. Правда, роль Досифея уж такая, если так можно выразиться, режиссерская. Пастор, духовник, вождь. Но быть на сцене, играть и ни разу не переступить границу личной выгоды — это положительное чудо».

Другой музыкальный критик В. Г. Каратыгин писал в «Солнце России»: «Мало того, что великий отечественный артист с бесподобной силой и яркостью исполняет партию Досифея, — он же режиссировал всю оперу (совместно с г. Мельниковым). Это он заставил Марфу обходить Андрея со свечой перед тем, как обоим им входить на костер. Это он придумал всю эту массу превосходных подробностей, которые внесли в наш музыкальный праздник столько свежести и жизни. Это он присоветовал таинственные паузы оркестра во многих местах партитуры».

Огромный успех «Хованщины» не мог не радовать Шаляпина — он осознал себя режиссером, умеющим воплотить на сцене свое видение оперы. Особенно важно было Шаляпину признание потому, что после «коленопреклонения» он потерял уверенность в себе, мучился угрызениями совести, трагически переживал разрыв с теми, кто был ему дорог. Из Петербурга Шаляпин писал Горькому:

«Дорогой Максимыч!

Как искренно жалею я, что тебя не было здесь. Какая это удивительная вещь, и какой был у нас в театре праздник. Я видел, как не один десяток участвующих на сцене — плакали, а я, я и до сих пор не могу еще равнодушно петь эту оперу. Боже мой, сколько там народушки есть, сколько там правды, несмотря на отсутствие, может быть, исторически точной правды и некоторую запутанность в либретто. Ты, конечно, знаешь ведь, что Мусоргский затевал нечто огромное, но, во-первых, его недуг, а во-вторых, и смерть помешали ему осуществить то, что задумал он и Влад. Вас. Стасов. Экая жаль! Какие удивительные народные семена растил этот удивительный Модест Мусоргский и какие гады всю жизнь вертелись в его вертограде и мешали растить ему народное семечко. Если ты не читал его писем к Стасову, я тебе их пришлю. Эта книжечка вышла тому назад только месяц, — хорошие это письма, и хорошо они рисуют Мусоргского».

Всем, чем жил, чему радовался Шаляпин, ему хотелось поделиться с Горьким. Шаляпин пытался привлечь Горького к работе над либретто опер, в которых он мечтал выступить. В 1909 году в Монте-Карло Шаляпин пел в опере уже упоминавшегося композитора и антрепренера Р. Гинсбурга «Старый орел», написанной по легенде Горького «Хан и его сын». В письмах Шаляпин обсуждал с другом и идею оперы на сюжет софокловской трагедии «Царь Эдип» (раньше он пытался увлечь этим замыслом Римского-Корсакова) и приветствовал желание Горького создать либретто оперы о Ваське Буслаеве. Писателя давно привлекал этот образ героя новгородского былинного эпоса.

1913 год — год 300-летия династии Романовых. Юбилей должен был отмечаться с помпезностью, царская казна не скупилась, представители дома Романовых средств не жалели. Шаляпин пел на гастролях в Берлине. Дирекция императорских театров вызвала его в Петербург для участия в торжествах. Шаляпин решил не приезжать, сославшись на болезнь. Горький, находившийся на Капри, поддержал намерение певца:

«...И позволь еще раз сказать тебе то, что я говорил не однажды, да и скажу еще не раз: помни, кто ты в России, не ставь себя на одну доску с пошляками, не давай мелочам раздражать и порабощать тебя. Ты больше аристократ, чем любой Рюрикович, — хамы и холопы должны понять это. Ты в русском искусстве музыки первый, как в искусстве слова первый — Толстой.

...Так думаю и чувствую не один я, поверь. Может быть, ты скажешь: а все-таки трудно мне! Всем крупным людям трудно на Руси. Это чувствовал и Пушкин, это переживали десятки наших лучших людей, в ряду которых и твое место — законно, потому что в русском искусстве Шаляпин — эпоха, как Пушкин.

Не умеем мы ценить себя, плохо знаем нашу скудную и тяжкую историю, не понимаем ясно своих заслуг перед Родиной, бедной добром, содеянным ей людьми. И так хотелось бы, чтоб ты понял твою роль, твое значение в русской жизни!

Вот это — те слова от сердца, которые сами идут на язык каждый раз, когда я думаю о тебе, дорогой мой друг.

И часто орать хочется на всех, кто не понимает твоего значения в жизни нашей...»

На празднование царского юбилея Шаляпин не поехал. Он вернулся в Петербург после его завершения.

В апреле 1913 года Шаляпин дал несколько спектаклей на сцене Народного дома (ныне кинотеатр «Великан» ка территории парка имени В. И. Ленина) в пользу Ломоносовского общества грамотности для бедных сирот. Как обычно, спектакли с участием Шаляпина имели огромный успех. По существовавшему тогда порядку один ярус зала Народного дома отдавался публике бесплатно. Чтобы попасть туда, зрители, в основном учащаяся молодежь, выстаивали огромные очереди. «...Это ли не высокое счастье, это ли не честь мне? — спрашивал в письме Шаляпин Горького. — Трогательно. Уж я им выхлопотал, чтобы их пускали ночью часа на три-четыре внутрь здания, а то, право, душа болела за их такое терпение и энергию. Жаль только, что бюрократическая и весьма своеобразная постановка дела этого, так сказать, Народного дома в скромной степени дает возможность проникать туда простому, но заправски хорошему человеку, — рабочий народ, кажется, ходит туда не без опаски, да, я думаю, и прав: там, наверное, очень ревностно действует шпик. Что делать — такова наша русская общность, — без наблюдений едва ли кто ходит по городу и живет в нем, а в особенности наблюдения живут с двояковыпуклыми глазами там, где человек иногда может сделать забастовку».

В этом же письме Шаляпин сообщал Горькому, что высылает ему библиографические материалы о Стеньке Разине. Федор Иванович просил друга написать либретто для оперы и полагал, что Глазунов сочинит музыку. Мыслью об опере на сюжет о Стеньке Разине в свое время делился с Шаляпиным Римский-Корсаков. Шаляпин, как всегда, был полон творческих планов и замыслов.

ПЕРЕД БУРЕЙ

В 1910-х годах в Петербурге оперные спектакли давались не только в Мариинском театре, но и в Народном доме, в Большом зале Консерватории, а летом в театре «Олимпия» на Бассейной улице. Иногда сборные труппы частных антрепренеров играли в Таврическом и Василеостровском театрах.

Впрочем, эти антрепризы часто терпели крах. Так, летний сезон в 1909 году принес работавшей в театре «Олимпия» труппе такие убытки, что на следующий год она уже не формировалась. Вскоре и сам театр прекратил свое существование. Территория, которую занимало здание театра и прилегающий к нему сад, была разбита на участки, по бешеным ценам распроданные под строительство доходных домов.

С приходом на русскую музыкальную сцену Ф. И. Шаляпина культура оперного спектакля в целом чрезвычайно возросла. Среди театральной публики опера стала очень популярным жанром. О возросшем престиже оперы достаточно убедительно свидетельствует принятое в Мариинском театре в 1912 году Теляковским специальное постановление, категорически запрещавшее во время оперных спектаклей входить в зрительный зал. Интересно, что на балетные представления этот запрет не распространялся.

Однако несмотря на высокое исполнительское мастерство оперных певцов, издавна бытовавшие театральные штампы нередко снижали художественность постановок. К. А. Коровин рассказывал в своих воспоминаниях, как на сцену на все оперные спектакли выставлялся один и тот же «вечный камень». На нем сидели, около него пели дуэты Онегин и Ленский, в «Демоне» на камне лежала Тамара, а в «Русалке» — Наташа, ставили камень и в «Борисе Годунове». «Как-то раз Шаляпин пришел ко мне (к К. А. Коровину. — Авт.) и, смеясь, сказал:

— Слушай, да ведь это черт знает что — режиссеры наши все ставят этот камень на сцену. Давай после спектакля этот камень вытащим вон и бросим с моста.

Но камень утащить Шаляпину режиссеры не дали.

— Не один, — говорили, — Федор Иванович, вы поете, камень необходим для других...»

В сезоне 1912/13 года Шаляпин должен был выступить в Мариинском театре в сорока спектаклях. Певец решил обосноваться на постоянное жительство в Петербурге.

Приехав в северную столицу летом 1912 года, Шаляпин подыскал себе квартиру в районе Театральной площади. Он поселился в доме №4 на Никольской площади (ныне площадь Коммунаров). Квартира Шаляпина под №2 находилась на втором этаже большого пятиэтажного доходного дома (сохранился и поныне). Из окон, обращенных на площадь, хороню был виден Никольский собор. Ненадолго съездив в Москву, Шаляпин снова возвратился в Петербург: в Павловске должен был состояться бенефис дирижера А. П. Асланова с участием певца.

В 10 часов утра 16 июля на Николаевском (ныне Московский) вокзале собралась группа встречающих. Среди них заведующий оркестром Павловского вокзала И. В. Липаев, органист императорской оперы Н. Н. Шуров, в доме которого в Павловске останавливался певец. Медленно подошел курьерский поезд. На площадке вагона — Ф. И. Шаляпин. С ним приехали И. Г. Дворищин, А. П. Асланов, композитор Ф. Ф. Кенеман. Репортер «Биржевых новостей» спросил певца относительно замысла создать на оперной сцене образ Степана Разина. «Это больное мое место, — ответил Шаляпин. — Я уже давно мечтаю создать образ этого волжского богатыря. Но нет больше Мусоргского! По этому поводу я уже беседовал с Глазуновым. Но он говорит, что это не его стиль... И вот я снова в милом Петербурге, хотя не надолго, а потом опять айда по заграницам. „Люблю тебя, Петра творенье..."» — заключил свое интервью Шаляпин.

Павловск в те июльские дни 1912 года жил своей привычной жизнью. В парке степенно прогуливались дачники, бегали нарядно одетые дети. «К сожалению некоторых обитателей, — писал обозреватель «Биржевых новостей», — последовало распоряжение властей о недопущении автомобилей в прекрасный местный парк, очень соблазняющий своими аллеями любителей этого спорта... Публики масса, между которой в счастливом положении оказался тот, кто приехал пораньше и занял киоски и затем довольно равнодушно поглядывал на безместных, подолгу жаждавших кофе или простокваши... На террасе столики ресторана заняты исключительно петербуржцами, приехавшими взять воздуха, но утратившими способность в поисках его отходить далее пяти сажен от буфета...»

К началу концерта публика заспешила в зал, в котором будет петь Шаляпин. Слушатели встретили певца овациями, криками «браво». Как всегда, концерт прошел с огромным успехом. Шаляпин в заключение, «чтобы не скучно было уходить», как он сам сказал, пел «Блоху», «Титулярного советника», «У приказных ворот». Публика долго не отпускала певца с эстрады. А по окончании концерта все присутствовавшие в парке любовались фейерверком, осветившим вечернее небо.

Во время отъезда певца перрон Павловского вокзала заполнили элегантно одетые дамы и господа. Поезд тронулся, Шаляпин помахал шляпой. Какой-то студент, подняв старую перчатку, вдруг закричал: «Господа! Федор Иванович забыл перчатку!» Любители сувениров, не поняв шутки, вмиг разорвали перчатку на мелкие кусочки.

Это был один из последних павловских концертов. Правлению железной дороги музыкальные программы стали к этому времени уже невыгодны. Корреспондент журнала «Театр и искусство» высказывал опасение, как бы не пресеклась «так сказать, нить истории. Раньше, — писал он, — дорога только и существовала музыкой, но с тех пор, как дорогу продолжили на Киев, вагоны уже не нуждаются в „звуках Орфея“».

Следующий раз Шаляпин приехал в Петербург через месяц — 20 сентября. Он чувствовал себя утомленным. «Я очень рад, — говорил певец окружившим его репортерам, — что я опять в моем милом Петербурге, в котором я пою с таким удовольствием!»

С вокзала Шаляпин отправился на свою квартиру — на Никольскую площадь. Те, кто бывал здесь у Шаляпина, вспоминали просторный кабинет, на стенах которого висели эскизы К. Юона к «Борису Годунову» (Шаляпин приобрел их у художника и очень радовался покупке), портрет М. Горького работы художника И. Гринмана, портрет М. Мусоргского. С этими портретами Шаляпин не расставался. Они кочевали с ним с одной петербургской квартиры на другую.

Живя в Петербурге постоянно, Шаляпин часто виделся с И. Е. Репиным, регулярно бывал на устраиваемых художником «средах». А Репин приезжал в Мариинский театр на спектакли с участием Шаляпина. Так, 25 ноября он слушал певца в «Севильском цирюльнике». Шаляпин бывал и в Академии художеств, где, к удивлению художников, любил сам заняться лепкой, взять в руки карандаш или кисть. В декабре 1912 года, когда в церкви Академии устраивалась панихида в связи с годовщиной смерти В. А. Серова, Шаляпин пел в хоре. Газеты писали о намерении певца учредить стипендию имени Серова.

Январь и начало февраля 1914 года Шаляпин провел в санатории на станции Иматра, в Финляндии. 1 февраля Шаляпину исполнился 41 год. Напряженный труд давал о себе знать: переутомление влияло на сердце, врачи настаивали хотя бы на кратковременном отдыхе и лечении. В Иматре Шаляпин много гулял, катался на коньках по озеру, ходил на лыжах. А в середине февраля отправился навестить И. Е. Репина в «Пенаты». «Я давно обещал ему позировать, — писал певец старшей дочери Ирике. — Он очень рад и будет писать с меня портрет».

Многое связывало певца и художника. И конечно, прежде всего любовь к Стасову, который сыграл в жизни обоих важную роль. В свое время Стасов написал статью о «Бурлаках», которая имела для молодого художника такое же значение, какое для Шаляпина имела стасовская статья «Радость безмерная». Теперь, когда Стасова уже не было в живых, Репина и Шаляпина связывали общие воспоминания о нем. Бережно хранил Илья Ефимович в своей библиотеке тома стасовских сочинений. В переписке Репина и Стасова Шаляпин упоминался очень часто. Маститый критик и известный художник радостно сообщали друг другу об успехах молодого певца, внимательно следили за его творчеством. В одной из комнат в «Пенатах» стоял бюст Шаляпина работы П. П. Трубецкого, который Репин приобрел в 1906 году.

...Еще в начале 1900-х годов Стасов писал Репину: «А у нас тут (в Старожиловке. — Авт.) два раза летом был Шаляпин и вся музыкальная компания. Он оба раза пел, оставался часов до двух ночи. Какой талантище!!! Неужели вы его никогда не напишете?»

Певец все сильнее интересовал Репина — и как удивительно интересный, талантливый человек, незаурядная личность, и как редкостная художественная модель. Репин ходил в театр на спектакли, с особенным восхищением отзывался об исполнении Шаляпиным ролей Досифея, Бориса Годунова, Олоферна. «Не так давно в «Олоферне» (имеется в виду опера А. Н. Серова «Юдифь». — Авт.) я слышал и видел Шаляпина... — писал Репин в одном из писем 1909 года, — как он лежал на софе! Архивосточный деспот, завоеватель в дурном настроении. Предстоящие цепенеют со всеми одалисками. Цепенеет весь театр, так глубока и убийственно могуча хандра великого владыки».

Общение с Репиным всегда было огромной радостью для Шаляпина. Те, кто видел их вместе, обычно не могли сдержать улыбки: слишком велик был контраст огромного, очень артистичного во всем, слегка барственного Шаляпина, и тихого, маленького, незаметного Репина.

На выставке в Москве, посвященной годовщине со дня смерти В. А. Серова, Шаляпин и Репин много беседовали и договорились встретиться в Куоккале. Перед отъездом из Москвы Репин написал Шаляпину восторженное письмо:

«Неизреченно дорогой и бесконечно обожаемый Федор Иванович!

Спасибо, спасибо, спасибо! Я полон восторга и восхищения до небес Досифеем... А вчера! Вот был сюрприз... А что всплывает над всем у меня, что для меня упоительнее всего, так это брошенная, оброненная Вами мне щедро и мило братски — надежда, что Вы ко мне приедете, ко мне в Куоккалу и даже попозируете!! Жду и буду ожидать всякий час...

А весною, со светом все выше и выше восходящего солнца, в мечтах моих рисуется некоторая интересная гениальная голова. Каждый день я вижу эту героическую голову в слепке... Павла Трубецкого — очень люблю эту голову и буду счастлив, если удастся сделать нечто столь же художественно.

Прочитав свое послание, вижу, что восторженный старичок молодо и зелено обожает Вас. Правда.

Ваш Ил. Репин».

И вот наконец в 1914 году эта встреча в Куоккале состоялась.

Обстановка в репинских «Пенатах» была весьма оригинальна. Вот как описывал ее художник И. И. Бродский: «Ворота с узорчатой затейливой надписью «Пенаты» пестро раскрашены самим художником. Густая березовая аллея тянется от ворот к двухэтажному дому, множество пристроек и застекленные крыши разной высоты делают этот домик, напоминающий русский терем, необычным, похожим на кустарную игрушку.

В передней висит плакат: «Прием посторонних от 3-х до 5-ти часов. Обед в 6 часов. К обеду остаются исключительно личные знакомые. От 5.30 до 7.30 дом запирается, и всякий прием на это время прекращается».

Здесь же висит гонг «там-там» и рядом подпись: «Самопомощь. Сами снимайте пальто, галоши. Сами открывайте двери в столовую. Сами! Бейте веселей, крепче в «там-там»!! Сами!!»

В первом этаже несколько комнат, из них столовая и кабинетная более близки по своей обстановке и расположению вещей к домашнему быту художника... В углу, на возвышении, небольшая трибуна. Отсюда проштрафившийся гость, нарушивший «правила самопомощи», обязан был произнести речь...»

В 10 часов утра в большой мастерской Репина начинались сеансы. Репин задумал изобразить фигуру певца в натуральную величину на огромном горизонтальном холсте. Шаляпин помногу позировал художнику. В просторном спортивном костюме певец свободно полулежал на широком диване (этот диван впоследствии получил название шаляпинского), небрежно лаская свою любимую собаку — бульдога Бульку. Справа у мольберта стоял Репин с кистью и палитрой.

— Барином хочу я вас написать, — говорил художник.

— Зачем? — удивленно спрашивал Шаляпин.

— Иначе не могу себе вас представить, — смеялся Репин. — Вот вы лежите на софе в халате. Жалко, что нет старинной трубки. Не курят их теперь.

Зимой в Куоккале не было дачников. Весь поселок утопал в снегу. «После шумного, почти всегда пасмурного и задымленного зимнего Петербурга вдруг белый снег, чистота воздуха прямо опьяняющая, когда снег пахнет то цветами, то арбузами. На незапачканном фабричным дымом небе яркое зимнее солнце, красное и золотое», — вспоминала о Куоккале Т. Л. Щепкина-Куперник, чей портрет Репин написал годом позже.

Вместе с Репиным Шаляпин днем расчищал от снега дорожки в саду, и это занятие после долгого позирования казалось певцу особенно приятным. Он катался на лыжах, финских санях. Иногда, взяв коньки, отправлялся к взморью, откуда вдалеке был виден Кронштадт.

За время, проведенное у Репина, Шаляпин превосходно отдохнул. Певец сохранил в памяти эту неделю, надолго запомнил беседы с Репиным. «Об искусстве Репин говорил так просто и интересно, что, не будучи живописцем, я все-таки каждый раз узнавал от него что-нибудь полезное, что давало мне возможность сообразить и отличить дурное от хорошего, прекрасное от красивого, высокое от пошлого», — писал Шаляпин.

Портрет Шаляпина вскоре был закончен. В 1914 году его видел И. Э. Грабарь, картина показалась ему несколько вычурной. Репин показал картину на 34-й передвижной выставке, но публика не проявила к ней интереса. Расстроенный художник попытался доработать картину. Когда через несколько лет К. И. Чуковский спросил Репина о ней, художник с горечью ответил: «Мой портрет Шаляпина уже давно погублен. Я не мог удовлетвориться моим неудавшимся портретом. Писал, писал так долго и без натуры по памяти, что наконец совсем записал, уничтожил: остался только его Булька. Так и пропал большой труд».

Хотя Финляндия в ту пору территориально входила в Российскую империю, здесь меньше чувствовался полицейский гнет, не так свирепствовала царская охранка. Поэтому в начале XX века сюда стремились люди русского искусства. Да и сама природа Карельского перешейка — сосновые леса, залив, чистый воздух — располагала к творческой работе, раздумьям.

31 декабря 1913 года в Россию из Италии приехал Горький. М. Ф. Андрееву осаждали назойливые репортеры, домогались узнать местонахождение писателя. Андреева была лаконична и непроницаема. Однако вряд ли Шаляпину было неизвестно, что, пробыв в Петербурге несколько часов, Горький уехал на станцию Мустамяки (ныне станция Горьковская в Выборгском районе Ленинградской области).

Находясь под усиленным надзором полиции, писатель редко выезжал в Петербург. Он был здесь 18 января 1914 года проездом в Москву, а потом несколько дней в конце февраля и в начале марта. 23 марта Горький и Шаляпин смотрели в цирке Чинизелли (ныне Ленинградский госцирк) состязания борцов. 30 марта Алексей Максимович приехал к певцу на Никольскую площадь, и целый день они были вместе. Спустя две недели, 15 апреля, Горький присутствовал на спектакле Мариинского театра «Дон-Кихот», в котором Шаляпин пел заглавную партию.

В конце апреля Шаляпин пять дней жил у Горького в Мустамяках в небольшой деревянной даче. «Много гуляли, катались верхом, а главное играли в городки, — вспоминал Шаляпин. — Во время моего пребывания у Горького приезжал мужской вокальный квартет, с которым мы спели целый ряд русских песен. Горькому особенно понравилась „Илья Муромец”».

* * *

Начало первой мировой войны застало Шаляпина на маленьком полустанке под Парижем. Поезда не шли. С немалыми трудностями — пешком, на попутных повозках — певец добрался до французской столицы, а оттуда — в Англию.

«Где Шаляпин?» — мелькает в заголовках петербургских газет. Дирекция императорских театров обратилась к иностранным посольствам, взявшим на себя защиту русских подданных, с просьбой выяснить местонахождение певца.

На этот раз путь Шаляпина в Петербург был особенно долгим. Пароход, на котором Шаляпин плыл из Англии, двигался с потушенными огнями и едва не подорвался на немецких минах.

Последнее впечатление Шаляпина о загранице — маленький городок Торнео в Швеции. «В Торнео меня поразила веселая девушка-финка, — вспоминал Шаляпин, — она подавала чай в трактире, все время мило улыбаясь и тихонько напевая песенку, в которой часто встречалось слово «ауринка». Я спросил, что такое «ауринка».

— Солнце, — сказали мне.

День был тусклый, небо плотно обложено тучами, а девушка поет о солнце. Это понравилось мне, и с этим впечатлением я доехал до Петербурга, который был уже переименован в Петроград».

7 сентября 1914 года родственники, друзья, поклонники Шаляпина встречали его на Финляндском вокзале. На следующий день репортер «Биржевых ведомостей» писал: «Сегодня на квартире Ф. И. Шаляпина (на Никольской площади. — Авт.) состоится заседание для обсуждения вопроса помощи раненым. Предполагается учредить два лазарета имени Ф. И. Шаляпина в Петрограде и Москве. Каждый лазарет будет рассчитан на 25 кроватей. С этой целью Шаляпиным будет устроен ряд концертов и спектаклей, в которых он лично будет участвовать и, кроме того, привлечет также и другие артистические силы. Первый концерт для этой цели будет дан в Петроградском Народном доме».

В связи с войной немецкие названия повсеместно заменялись русскими. Петербургская сторона стала называться Петроградской. Из театрального репертуара изымались произведения немецких композиторов и драматургов. Такими способами официальная пропаганда разжигала шовинистические страсти. Обывательские круги населения Петрограда поддавались пропаганде. Дело дошло до того, что протестующая толпа пыталась учинить погром здания германского посольства на Исаакиевской площади. Со здания была сброшена на мостовую тяжеловесная конная скульптура.

Поднимая «боевой дух» народа, официозная пресса не брезговала прямыми фальшивками и провокациями. Так, в утреннем выпуске «Биржевых ведомостей» от 14 сентября появилось открытое письмо Горького к Шаляпину, в котором писатель приветствовал начавшуюся войну. На самом деле никакого письма написано не было. Горький немедленно потребовал от газеты объяснения, но гнусное дело было сделано — фальшивку о Горьком-«патриоте» уже подхватила молва.

Империалистического характера начавшейся войны не понимали не только обыватели. Многие политически незрелые представители интеллигенции также поддавались воздействию официальной пропаганды, ее ура-патриотическим призывам, надевали военную форму и отправлялись на фронт. Известную дань этим заблуждениям отдал и Шаляпин. Еще из-за границы певец писал дочери: «Я жалею очень, что я не в России, а то я пошел бы тоже на войну... Жалею только, что я не умею совсем обращаться с военными инструментами, например с ружьем и с пушкой, но подучился бы».

Тяжкие страдания народа, брошенного в кровавую бойню, глубоко волновали Шаляпина. Вернувшись на родину, артист сразу же дал несколько концертов, сбор с которых был передан в фонд помощи раненым и их семьям. Один из таких концертов в пользу раненых состоялся вскоре после приезда Шаляпина в Петроград в Мариинском театре. Аккомпанировал певцу A. И. Зилоти.

С началом империалистической войны заграничные гастроли Шаляпина прекратились. Постоянным местом жительства Шаляпина стал Петроград. Он поселился на Аптекарском острове, в доме №26 на Пермской улице (ныне улица Графтио). Этот дом, трехэтажный особнячок с плоскими пилястрами, украшенными затейливыми капителями, с наличниками над окнами, построен по проекту известного архитектора B. А. Щуко (впоследствии надстроен двумя этажами). Единственная парадная украшена навесом с узорчатыми чугунными украшениями. Семья Шаляпина поселилась во втором этаже. В квартире был сделан ремонт, несколько небольших комнат соединили — получился репетиционный зал площадью около ста квадратных метров.

На третьем этаже дома жили знаменитый ученый-путешественник, знаток Средней Азии и Памира Г. Е. Грум-Гржимайло и известный эпидемиолог, в будущем академик, Д. К. Заболотный. Шаляпин познакомился с жильцами дома и частенько навещал Грум-Гржимайло — любил слушать его увлекательные рассказы.

Дом находился совсем недалеко от Каменноостровского (ныне Кировский) проспекта, который славился в конце XIX — начале XX века новыми зданиями, построенными в стиле модерн. Многие из них украшены балконами и лоджиями, внутренними дворами с садами и фонтанами. Облик проспекта как бы сочетает в себе элементы разных архитектурных стилей — мавританского, палладианского, стиля Возрождения, готического. Каменноостровский проспект выходил к островам — району загородных дач, летних театров, разного рода увеселительных заведений. На самой аристократической части проспекта жила высшая чиновничья знать — министры, промышленники. Дальше от центра селилась и петербургская художественная интеллигенция. В знаменитом «доме с башнями» архитектора А. Е. Белогруда жил Л. Н. Андреев, в доме №1/3 с 1915 по 1930 год жил Ю. М. Юрьев.

Каменноостровский проспект пересекал Кронверкский проспект (ныне проспект Максима Горького). Почти у пересечения этих улиц, в доме №23, недалеко от Шаляпина, жил Горький. Район Шаляпину чрезвычайно нравился.

Шаляпин любил ночные прогулки по городу. «В Питере были чудные дни на пасху, особенно прекрасна была пасхальная ночь — я был на берегу Невы, любовался волшебной картиной очертаний Петропавловской крепости на ясном и прозрачном небе и голубой, широкой и в эту ночь такой задумчивой рекой. В 12 часов палили пушки — народу было без числа...»

Эти строки письма к дочери говорят о том, как остро чувствовал Шаляпин неповторимость города. Странствования по ночным улицам, катания на коньках в Айс-Паласе или Скайтинг-ринге, который, кстати, тоже находился поблизости, на Каменноостровском проспекте (теперь на этом месте стоит Дворец культуры имени Ленсовета), прогулки пешком к Горькому заполняли свободное время Шаляпина. Поэт Всеволод Александрович Рождественский — в ту пору студент-первокурсник Петроградского университета и одновременно репетитор сына писателя — вспоминал о своей первой встрече с Шаляпиным у Горького:

...Это было зимним и тусклым утром, когда еще за утренним чаем чувствовались тяжело нависшие над городом сумерки. Проходя через опустевшую столовую, Алексей Максимович сказал мне:

— Ну, я пошел работать. Не пускайте никого ко мне, юноша, разве только если придет Федор Иванович.

Я сидел один в полутемной комнате, погруженный в какую-то книгу, и не слышал звонка в передней. И вдруг, подняв глаза, увидел на пороге громаднейшую фигуру в распахнутой шубе и высокой бобровой шапке. Это был Шаляпин. Я видел его лицо до сих пор только на страницах иллюстрированных журналов. Он заполнял собой все пространство распахнутых дверей, а за ним где-то в полумраке белела пелеринка смущенной горничной.

— Алексей дома? — прогудел его хрипловатый с мороза голос.

Не ожидая ответа, он подошел ко мне, бесцеремонно заглянул в лежавшую передо мной книгу. Рассеянный взгляд его скользнул по светлым пуговицам моей студенческой тужурки.

— Филолог? Энтузиаст? По вихрам вижу!

Я не нашелся, что сказать, да и он не стал бы меня слушать. Величественным медленным шагом Шаляпин направился через всю обширную комнату к двери библиотеки. Так ходят по сцене знатные бояре...»

Шаляпин часто бывал и на Большой Монетной улице (ныне улица Скороходова), где в семиэтажном доме №18 помещались редакция журнала «Летопись» и издательство «Парус».

Редакция «Летописи» находилась на третьем этаже. В приемной рядом с кабинетом Горького собирались писатели, публицисты, художники, которые группировались вокруг журнала, — опытные писатели А. П. Чапыгин, В. Я. Шишков, В. Я. Брюсов, М. М. Пришвин, А. Н. Толстой и молодые, среди которых были Владимир Маяковский, Лариса Рейснер, Виктор Шкловский, Сергей Есенин и другие. «Заходить в редакцию «Летописи» было просто и приятно, — вспоминал впоследствии литератор П. Сурожский. — Здесь было как-то особенно тепло и уютно. Шли сюда не только по делу, но и затем, чтобы провести часок-другой среди товарищей, повидать, хотя мельком, Алексея Максимовича, обменяться с ним хотя парой слов... Для многих «Летопись» была первой литературной купелью и вместе с тем прекрасной школой. При редакции образовалось нечто вроде литературной студии. Собирались по вечерам, устраивали диспуты по вопросам искусства».

Горький в эти годы отдавал издательской работе много сил и времени, каждый его день был расписан по часам: «У меня журнал, кроме журнала — книгоиздательство, а кроме этого, я, точно деревенский колдун, должен принять ежедневно не менее десятка разных людей, вчера же принял семерых дома, 16 в редакции, в 7 часов заседал с Шаляпиным в одном из «лучших домов» за роскошным обедом — невозможно отказаться, деловой обед! — в 9 — на другом конце города в художественной комиссии». В письме II. А. Бунину Горький восклицал: «Так хочется создать хороший литературный орган, так нужен он в эти черные дни».

«Летопись» освещала самые насущные общественные проблемы времени. Многие журналы и газеты в ту пору помещали на своих страницах псевдопатриотические статьи, поддерживая всякого рода шовинистические настроения. Журнал А. М. Горького был едва ли не единственным в стране антимилитаристским органом. Горький писал К. А. Тимирязеву, что ему хочется, чтобы журнал внес «нотку разума в кровавый ужас наших дней». Насколько это было возможно в условиях цензуры, журнал разъяснял разбойничий, грабительский характер империалистической войны и за это подвергался нападкам буржуазной прессы. В невероятно сложные условия работы ставила журнал и цензура. Военная цензура тех лет свирепствовала так, что, как писал Горький, помещенные в журнале статьи из-за сокращений превращались в ребусы и шарады.

В 1916 году отмечалась первая годовщина существования журнала. В юбилейном вечере, который состоялся в редакции, принимал участие Шаляпин, должен был выступить В. В. Маяковский.

С Шаляпиным Маяковский познакомился в Народном доме, за кулисами, куда привел поэта писатель А. Н. Тихонов (Серебров). Тихонов вспоминал о разговоре, который тогда произошел. «Вот бы написал кто-нибудь музыку на мою трагедию («Владимир Маяковский». — Авт.), а вы бы спели», — сказал Маяковский и вдруг смутился. Шаляпин, видимо, что-то слышал о Маяковском, скорее всего от Горького. Снимая парик (в этот вечер шел «Борис Годунов»), он лукаво заметил: «Вы, как я слышал, в своем деле тоже Шаляпин?» — «Орать стихами научился, а петь еще не умею», — пошутил поэт.

На Петроградской стороне, на Александровском проспекте (ныне проспект Добролюбова), в доме №3, Жил музыкальный критик Вячеслав Гаврилович Каратыгин. Шаляпин вместе с Горьким бывал у него дома. Каратыгин в те дни был одним из самых независимых и образованных музыкальных критиков. Человек огромной эрудиции, поборник современного искусства, он был одним из организаторов в Петербурге музыкального кружка «Вечера современной музыки».

Многие страницы творчества Каратыгина были посвящены Шаляпину. Они отличаются глубоким профессиональным анализом лучших достижений певца, тонким художественным вкусом. Его позиции в искусстве отличались последовательностью и убежденностью. Как писал один из современников Каратыгина, в нем не было «никаких метаний из стороны в сторону, напряженных и беспокойных исканий в разных направлениях, кризисов, переломов, отдельных сменяющихся периодов, переоценивающих наново только что пережитое и продуманное», и в то же время не было «и успокоенности в тех или иных как бы предусмотренных нормах».

Одна из родственниц критика вспоминала о ценной реликвии в квартире Каратыгина — рояле, который был подарен ему Шаляпиным, Горьким и другими художественными деятелями. Их имена были выгравированы на крышке рояля.

* * *

Осенью 1915 года в многочисленных кинематографах в центре города, на Невском проспекте, и Большом проспекте Петроградской стороны царил ажиотаж. Петербуржцы смотрели новый фильм режиссера А. Иванова-Гая «Дочь Пскова». В этом фильме Шаляпин впервые выступил как киноартист.

В ту пору, когда кинематограф был еще в основном развлечением толпы, большие актеры относились к нему с некоторой опаской, а подчас и предубеждением. Шаляпин принял смелое решение сняться в главной роли в немом фильме режиссера А. Иванова-Гая. Казалось бы, парадокс — гениальный певец и немое кино. Но Шаляпин, натура творческая, отнесся к кинематографу без предвзятости и решил испробовать свои актерские силы в новом качестве.

Фильм ставился на основе либретто оперы Н. А. Римского-Корсакова «Псковитянка». Роль Грозного — одна из коронных ролей Шаляпина. Именно с этой партии, исполненной еще на сцене Русской частной оперы в 1897 году, началось всеобщее признание певца. И вот спустя почти двадцать лет Шаляпин возвратился к образу Грозного — на этот раз в кино.

«Помню, — писал впоследствии Шаляпин, — ставили по-домашнему, как и полагается по тому времени: каждую сцену крутили всего один раз. Но все-таки что-то пытались сделать: построили настоящую, а не декоративную избу, поставили какую-то скачку, преследование...»

Те, кто знал оперу «Псковитянка» по сцене, не могли забыть первого безмолвного появления Шаляпина — Грозного на коне. Певец славился как замечательный мастер паузы. Такой прием внутреннего монолога Грозного он пытался применить и в кино. Режиссеру же хотелось сделать фильм действенным, динамичным, внешне эффектным. «Федор Иванович, — упрекал артиста режиссер, — сцена должна длиться двадцать семь метров, а у вас вышло сорок семь. Это скучно». Подобные замечания приводили Шаляпина, человека темпераментного и вспыльчивого, в неистовство, он срывал с себя парик, бороду и уходил со съемочной площадки.

Все яге артист старался преодолеть подобные кинематографические сложности, и работа была доведена до конца. И вот в Москве состоялся первый просмотр фильма. Многие зрители, и прежде всего сам Шаляпин и Горький, были разочарованы картиной. Действительно, слишком несоединимы оказались звонкое бренчанье пианиста-импровизатора и наивные титры со «зловещими» эпизодами, в которых участвовал Шаляпин. Кинорежиссер А. Ивановский не без основания считал, что «Великий Немой обокрал Шаляпина».

Отзывы современников о первом выступлении Шаляпина в кино противоречивы. «16 октября 1915 года является началом новой эры в немом царстве победоносного кино, в этот день венчали на киноцарство Ф. И. Шаляпина», — восторженно писал в журнале «Рампа и жизнь» один из московских критиков. Гораздо более трезво отнеслись к дебюту Шаляпина петроградские газеты. Рецензенты констатировали неудачу певца: «Игра Шаляпина напоминает игру трагиков старого времени: много позы, подчеркнутая мимика, замедленный жест... Вас охватывает чувство стыда за Шаляпина — точно перед всеми ходит человек, забравшийся на ходули...»

И тем не менее Шаляпин, как и Горький, ощутил огромные, еще не раскрытые возможности кинематографа. В интервью газете «Театр» 24 октября 1915 года Федор Иванович говорил: «Мое выступление в кинематографе не случайное. Я смотрю на будущее кинематографа уповающе и считаю, что в области кинематографии есть такие возможности, которых, пожалуй, не достигнуть и театру. Я выступил в «Псковитянке», убедившись, что кинематограф может художественно запечатлеть сочетание красок грима и мимики. Я рад и счастлив от сознания, что лента «Псковитянки» может попасть в самые отдаленные уголки глухой провинции и что я, таким образом, буду иметь возможность, быть может, «выступить» в деревнях и селах. Я считаю, что кинематограф достигнет апогея тогда, когда он станет необходимым проводником научных фильмов в школах, земствах и послужит источником развлечения для деревни».

1915 год — один из самых насыщенных в жизни Шаляпина. Он принес события и радостные, и печальные. Умер замечательный артист Александрийского театра Константин Александрович Варламов — «дядя Костя», к которому Шаляпин со времени первого знакомства в 1895 году питал глубокую симпатию. В последние годы бывал у него на даче в деревне Песчанки, около Сиверской. В этом же году умерла Мария Гавриловна Савина, замечательная актриса, основательница Русского театрального общества. Согласно завещанию, Савину похоронили рядом с ее детищем — Домом престарелых актеров (ныне Ленинградский дом ветеранов сцены), на Крестовском острове. Шаляпин еысоко ценил талант Савиной, восхищался незаурядной личностью актрисы. Певец часто бывал на Крестовском острове в Доме престарелых актеров, беседовал с его обитателями, пел для них, неоднократно помогал им материально.

Шаляпин по-прежнему был близок с петроградскими художниками. Он желанный гость на репинских «средах» в Куоккале, на «четвергах» И. И. Бродского. В квартире художника Бродского — в доме №29 на Широкой улице (ныне улица Ленина) — Шаляпин встречался с А. И. Куприным, В. В. Маяковским, А. И. Свирским, Н. Н. Самойловым, Ю. М. Юрьевым, Н. Н. Ходотовым, И. Я. Гинцбургом и многими другими деятелями искусства.

Но чаще всего Шаляпин проводил свое свободное время у А. М. Горького. В эти годы Горький много Думал об организации концертов и спектаклей для рабочей аудитории. Ему хотелось, чтобы рабочие услышали выдающихся русских музыкантов.

Шаляпин готов был петь для рабочих, но ему не сразу удалось получить от городских властей разрешение на эти выступления. В «Биржевых ведомостях» 22 февраля 1915 года было напечатано сообщение: «Шаляпин вторично возбудил ходатайство о разрешении ему устроить в Народном доме бесплатный спектакль для рабочих... Первое ходатайство пока оставлено без ответа».

Спектакль все же был назначен на 19 апреля 1915 года. Но накануне градоначальник стал уговаривать Шаляпина отменить спектакль, грозился запретить его. Шаляпин твердо заявил, что не отменит спектакль. Переговоры были мучительны и закончились поздней ночью.

На следующий день, в два часа, Шаляпин пел «Бориса Годунова» огромной четырехтысячной аудитории в Народном доме. Основную массу зрителей составляли представители рабочих организаций, заводов и фабрик. В зале находились А. М. Горький, А. Н. Тихонов (Серебров), В. В. Маяковский. Порядок в зале поддерживали сами рабочие. По окончании спектакля депутация горячо благодарила Шаляпина.

— Я сам вышел из народа, — сказал артист в ответ на приветствия, — и счастлив, что моя давнишняя мечта — выступить перед народом — осуществилась.

В газете «Русское слово» был помещен отчет о выступлении Шаляпина.

«Когда я вышел на сцену, — вспоминал впоследствии Шаляпин, — четыре тысячи публики встретили меня каким-то каменным молчанием, но тотчас же, как только я пропел первый выход, — весь зал изумительно дружно отозвался каким-то особенно коротким и резким рукоплесканием. Воистину рукоплескало единое существо, и снова я почувствовал, что рабочая масса удивительно дисциплинированна и единодушна. После этого, в антракте, я испытал реакцию, которая была естественна после целых суток напряжения, — я заплакал и уже продолжал играть вполне легко, с большим подъемом. Рабочий народ не скупился на одобрения и каждый раз давал мне почувствовать свое единодушие...»

После спектакля Шаляпин появился из-за кулис уже без грима и услышал крики «спасибо!». Певец был очень взволнован приемом публики. Когда Шаляпин выходил из театра, толпа рабочих захотела попрощаться с ним и проводила его к автомобилю «с такой деликатностью, которая положительно восхитила» певца.

«Это — мелочь? Нет, — писал впоследствии Шаляпин. — Эта деликатность свидетельствует об уважении рабочих к человеку-артисту. В той публике, которой я служу, это уважение не так развито, моя обычная публика смотрит на меня как на человека, которому она платит деньги и которого поэтому считает принадлежащим ей, обязанным преклоняться перед нею».

Шаляпин мечтал о новых спектаклях и концертах для рабочих, но понимал, какие трудности ему предстоят. На такого рода концерты косо смотрели и градоначальник, и полиция. И все-таки Шаляпин с глубокой убежденностью говорил:

— Я буду устраивать подобные спектакли — они так радуют меня, и, я надеюсь, не бесполезны для людей, трудом которых живет наша страна.

Начинание Горького — организация концертов для народной аудитории, — подхваченное Шаляпиным, имело огромный смысл. Примечательно, что о памятном спектакле Горький написал революционеру-праздисту С. В. Малышеву, находившемуся в сибирской ссылке: «Сообщаю новости, начиная с приятных.

19 апреля Федор Шаляпин дал бесплатный спектакль для рабочих в Народном доме... Народу собралось до четырех тысяч человек, пел «Бориса Годунова». Билеты распространялись через больничные кассы... Осенью он дает другой спектакль для рабочих. Пойдет «Фауст». Летом по рабочим районам будут организованы концерты Зилоти, один уже состоялся на Путиловском заводе 3 мая. На все это есть спрос, и спрос этот должен быть удовлетворен... Шаляпину был триумф и в театре, и на улице. Но не думайте, что ему не напомнили о том, о чем следовало напомнить. Восемь заводов написали ему очень хорошее письмо, такое хорошее, что он, читая, плакал, а в письме было сказано, что ему, Федору, никогда ни пред кем на коленки вставать не подобает...»

В письме, о котором упоминает Горький, рабочие писали: «Вышедший из глубин демократии, ею рожденный, в силу гениальной одаренности занявший одно из первых мест среди русских художников, вы были для нас символом растущих в недрах демократии творческих сил. И было время, когда вы были верны ее стремлениям, так ярко выразившимся в памятные годы русской революции. Демократическая Россия по праву считала вас своим сыном и получала от вас доказательства вашей верности духу, стремлениям, порывам и светлым идеалам. Но «не до конца друзья ее пошли на пламенный призыв пророческого слова». В день, который так же резко запечатлелся в нашей памяти, как и первый день вашей славы, вы ясно и недвусмысленно ренегировали из рядов демократии и ушли к тем, кто за деньги покупает ваш великий талант, к далеким от нас по духу людям. Больше даже, вами, силою вашего таланта, были освящены люди, клавшие узду на свободную мысль демократии. Мы не перестаем ценить ваш талант, вами созданные художественные образы; их нельзя забыть, они будут жить в нашем сознании, но все это будет наряду с мыслью о том, что пыль, оставшаяся на ваших коленях, загрязнила для нас ваше имя».

Жизнь Шаляпина по-прежнему во многом определялась его дружбой с Горьким. Не случайно в письме дочери Ирине из Петрограда Шаляпин сообщал: «Здесь я довольно часто вижусь с Алексеем Максимовичем Горьким, — славный он человек, я люблю его и его талант».

Эти годы жизни в Петербурге стали для Шаляпина временем гражданского возмужания. Многое под влиянием Горького он начал понимать по-новому.

В 1915 году исполнилось 25-летие сценической деятельности Шаляпина. Журналисты интересовались — будет ли Шаляпин отмечать эту знаменательную для себя дату. Репортеру «Биржевых ведомостей» артист ответил, что не время говорить о юбилее, когда гибнут миллионы людей. Однако публика настаивала, да и Горький убеждал Шаляпина, что юбилей — отнюдь не частное дело Шаляпина, а событие большого культурного значения. Из Мустамяк Горький писал в Петербург Зилоти: «Чудесный Александр Ильич! Был у меня Федор, говорил мне по поводу юбилея его, он сообщил мне о Вашем добром участии в этом деле, так хорошо задуманном им. Я уверен, что из этого дела можно устроить прекрасный культурный праздник, тем более прекрасный, что он будет сделан в дни всеобщего одичания и озверения. Предлагаю Вам себя сотрудником в этой сложной работе».

22 октября 1915 года в Мариинском театре было торжественно отмечено 25-летие артистической деятельности Шаляпина — со дня первого выступления в Уфе в 1890 году. Труппа преподнесла певцу серебряную вазу, публика аплодировала каждому выступавшему с приветственным словом. Горький оказался прав. В эти трудные для России дни современники отчетливо понимали, какой вклад вносит Шаляпин в русское искусство. «Мы сами нуждаемся в оценке, чтобы отчасти дать себе отчет в прошедшей перед нами исторической картине, отчасти укрепить свои силы в сознании величия русского искусства. В такие великие исторические моменты, как ныне переживаемый, в момент величайшего напряжения духовных сил, в момент борьбы не только физической, но и духовной, культурной, — в такие минуты оглянуться на себя, на свое родное достояние необходимо для того, чтобы почерпнуть силы для дальнейшей борьбы. Шаляпин принадлежит не только себе, но и нам. Мы видим в нем воплощение нашей гордости, нашей славы», — писал известный театральный критик Н. Малков в петроградском журнале «Театр и искусство».

Еще после выступления Шаляпина в Народном доме рабочие предложили певцу принять участие в концерте, сбор которого пойдет в пользу народного университета имени Л. И. Лутугина. Шаляпин согласился, а Горький живо поддержал эту идею и взялся за ее реализацию.

Леонида Ивановича Лутугина называли в Петербурге «красным профессором». В 1904 году в знак протеста против массового исключения студентов он ушел из Горного института, где преподавал, и Еернулся в него только через два года, когда студентов вновь приняли в институт. В квартире Лутугина, помещавшейся в здании Горного института, собирались студенты, писатели, молодежь, здесь шли жаркие споры о судьбах России, о грядущей революции. В 1915 году Л. И. Лутугин умер.

10 января 1916 года в газете «День» было напечатано сообщение о вечере, который устраивается в Петрограде по инициативе М. Горького «для усиления фонда на учреждение Народного университета им. Л. И. Лутугина. Ближайшее участие в вечере принимает Ф. И. Шаляпин». Вечер этот вскоре состоялся, и, по воспоминаниям певца, фонд пополнился тремя тысячами рублей. А 28 октября в газете «День» появилась заметка об открытии на рабочей окраине Петрограда, на Выборгской стороне, Народного университета имени Л. И. Лутугина, в котором получили возможность учиться 300 рабочих и работниц.

Осенью 1916 года истек срок контракта Шаляпина с императорскими театрами. Певец заключил контракт с Частной оперой С. И. Зимина в Москве. Выступал он и в Петрограде — в Народном доме, в частной антрепризе А. Р. Аксарика. В журнале «Театр и искусство» в статье, посвященной юбилею певца, Н. Малков писал: «Гастролерство Шаляпина вынужденное. Всегда неизмеримо выше партнеров, Шаляпин роковым образом нарушает цельность впечатления. Создавая, Шаляпин разрушает. И так велика сила его сценического дарования, что даже незначительная партия, за которую возьмется Шаляпин, сразу вырастает на гигантскую высоту. Если хотите, в этом есть трагедия. Шаляпина губит сила его же дарования. Ему надо выступать или только с Шаляпиным, или же примириться с положением гастролера...»

Критик говорил о том, что именно на примере Шаляпина можно понять огромную роль личности в искусстве. «Отдельными светящимися точками намечая эволюцию музыкального творчества, отдельными личностями движется и театр... Вопросы искусства не решаются большинством голосов. Театр без крупных артистов всегда будет мещанским театром...»

Эта статья — еще одно подтверждение того, как высоко ценили Шаляпина современники, как глубоко пытались осмыслить его неповторимый вклад в русское искусство.

Однако причину гастролерства Шаляпина нельзя объяснить только творческими соображениями. Не случайно В. А. Теляковский записал в своем дневнике: «Итак, Шаляпин теперь запел и в частных театрах. Громадный гонорар, который ему там предлагают, исключает возможность нашей конкуренции. Быть может, он и прав, но делается как-то за него обидно».

Антрепренер оперной труппы Народного дома Александр Рафаилович Аксарин был предприимчивым дельцом, умевшим «делать деньги». Одновременно с антрепризой в Народном доме он содержал в Москве театр «Эрмитаж». Аксарина не очень заботил художественный уровень спектаклей. Как отмечали рецензенты, он ставил оперы «грубо, безвкусно, по-мещански». В большой мере это относилось и к декорациям, убогим по замыслу и исполнению. Аксарин был прежде всего коммерсантом. В нем не было ничего общего с С. И. Мамонтовым или С. И. Зиминым — искренними и вдохновенными энтузиастами искусства.

Петроградские газеты и журналы не без ехидства рассказывали об удачных аферах Аксарина (в 1916 году он откупил на три года цирк за 8700 рублей в год, а потом переуступил его прежнему арендатору Чинизелли за 100 ООО рублей). Театр для Аксарина был не более, чем очередным прибыльным делом. Но он знал, чем привлечь зрителя в Народный дом. В его антрепризе пели замечательные певцы Л. В. Собинов, И. А. Алчевский и, конечно, Ф. И. Шаляпин.

На спектаклях с участием Шаляпина огромный зал был набит до отказа. Много студентов, молодежи сидело на ступеньках лестниц в проходах. Ничто не могло помешать зрителям прийти слушать Шаляпина — ни транспортная разруха, ни мрак неосвещенных улиц, ни ночное дежурство у окошка театральной кассы.

В Народном доме несколько рядов галерки были отданы зрителям бесплатно. На эти места стремились попасть толпы учащихся, студентов, молодых рабочих, которые простаивали ради этого ночи напролет.

На сцене Народного дома Шаляпин выступал в роли короля Филиппа II в опере Верди «Дон Карлос». Эта роль обогатила репертуар певца еще одним шедевром. В трактовке Шаляпина это жестокий деспот и в то же время страдающий, несчастный человек. Двойственность характера персонажа позволяла певцу развернуть в полную силу свое трагическое актерское дарование. Образ короля Филиппа монументален. При внешней неподвижности, какой-то окаменелой застылости Филиппа, всегда появлявшегося на сцене с неизменной палкой-тростью, поражали внутренняя динамика образа, стремительные движения страстей.

Известный театральный деятель С. Ю. Левик писал о Шаляпине — Филиппе: «Его Филипп казался сошедшей со старинной картины фигурой или ожившей мраморной статуей. Все было значительно в этом образе: большая четырехугольная голова, обрамленная бородкой, как будто каменное лицо, чаще тусклые, чем горящие, глаза с тяжелым взглядом, тяжелая, медлительная поступь, прозрачные, как бы просвечивающие холеные руки с цепко загнутыми длинными пальцами. Король немолод, но держится очень прямо. В поворотах головы, во всем его облике есть что-то явно подозревающее. Трость толста и как будто нужна только для устрашения. И в то же время король глубоко несчастен...»

Еще одно творческое достижение Шаляпина на сцене Народного дома — исполнение партии Дон-Кихота в одноименной опере. Французский композитор Ж. Массне написал свою оперу специально для русского певца и посвятил ему это свое сочинение. Из произведений Массне, кроме партии Дон-Кихота, в репертуаре Шаляпина были партия Судьи в «Вертере» и «Элегия», которую певец с огромным успехом исполнял в концертах.

Либретто оперы Массне «Дон-Кихот» очень бледно по сравнению с гениальным романом М. Сервантеса, маловыразительна и музыка. Но Шаляпин силой своего таланта преодолел слабость и музыки, и текста. Несовершенный материал был им переосмыслен, и образ рыцаря Ламанчского стал одним из самых лучших творений певца, символом добра, бескорыстия, веры в высокие идеалы. «Вот он, рыцарь печального образа, такой, каким он смотрит на нас со страниц романа Сервантеса, каким мы знаем его еще с детских лет... Длинный, тощий, с необыкновенно худым лицом, украшенным сильно выгнутым длинным носом, узкая, волнистым клином падающая борода, жесткие, длинные, круто торчащие усы, из-под шляпы в беспорядке выбиваются волосы неопределенного оттенка... Исчез Шаляпин, актер, певец, человек наших дней, все привычное, знакомое скрылось под оболочкой образа», — писал театральный критик Э. Старк.

Сохранилось множество набросков самого певца, которые показывают, как рождался внешний рисунок роли. Благодаря строго продуманному гриму Шаляпин умел резко, мгновенно менять облик: куда девались щеки, глаза певца, — перед зрителями представал нескладный, тощий старик с худым, острым лицом, ка котором выделялись горящие глаза, в них — сила духа Дон-Кихота, торжество победы над немощным, старческим телом.

Дон-Кихот Шаляпина не был жалок и смешон — в этом состояла особенность трактовки Шаляпина, — его герой был по-настоящему трагичен. Особенно поражала современников сцена смерти Дон-Кихота в лесу. Его прощание е Санчо Пансой — самый драматический момент оперы. «Дон-Кихот умирает. Он знает, что умирает. Но ведь рыцарь должен умереть стоя. И в минуту, когда подкашиваются ноги, Дон-Кихот, собирая последние усилия, хватается руками за ветви дуба, у подножия которого стоит. Теперь можно умереть. Он умрет стоя! Он так и ждет последнего мгновения жизни. Текут слезы по старческому, полному величия и трогательной чистоты лицу рыцаря Ламанчского» — так описывал заключительную сцену оперы исследователь творчества Шаляпина М. О. Янковский.

На сцене Народного дома Ф. И. Шаляпин впервые исполнил партию Еремки в опере А. Н. Серова «Вражья сила». Эту роль певец очень любил, он вернулся к ней в послереволюционные годы — на сцене Мариинского театра.

С уходом Шаляпина в частную антрепризу его творческая деятельность оказалась тесно связана с Петроградской стороной. Теперь он пел на сцене Народного дома постоянно.

Народный дом был построен архитектором Г. Люцедарским. Строительство этого огромного здания, увенчанного куполом остроконечной формы, лишенного четких гармоничных форм, закончилось в 1912 году. Внутренние помещения были решены тоже неудачно: круглый зал был неуютен, имел большое количество «неудобных мест». Но для архитектуры Петроградской стороны конца XIX — начала XX века здание это очень характерно.

Петроградская сторона в начале века — район доходных домов, больших магазинов. Как правило, архитекторы, выполняя указания своих заказчиков, увлекались нарядной облицовкой, причудливыми декоративными элементами — решетками, резьбой по камню. Этот район становился одним из самых живописных районов Петрограда. Здесь было много садов, парков, кинотеатров.

На Петроградскую сторону стремилась публика, ищущая развлечений. Рядом с Народным домом располагался старейший в России Зоологический сад. На его зстраде подвизалась оперетта, рассчитанная, впрочем, на невзыскательный вкус. Публика сновала из буфетов в театр, из театра в буфеты, по пути останавливаясь у клеток со зверями. По праздникам в Зоологическом саду устраивались феерии.

Продолжавшаяся война не внесла перемен в жизнь Петроградской стороны. Поток жаждущей развлечений публики не уменьшился.

Между тем на фронтах лилась кровь, гибли люди. Каждый день петроградские газеты печатали списки убитых и раненых. Жизнь становилась день ото дня дороже. Дорожали продукты, вещи, дрова. Все зрелища заканчивались не позднее 11 часов — электроэнергию приходилось экономить. Но петроградский обыватель не хотел думать о кровопролитиях. И хотя в императорском Мариинском театре шло «патриотическиаллегорическое действо с пантомимой на злобу дня» — «1914 год», театр «Невский фарс» (в доме №56 на Невском проспекте) беззастенчиво рекламировал пьесу «Без рубашки», где, по словам рецензента, «до этого дело не доходит, но г-жа Ермак показывала свои физические достоинства в весьма прозрачной сорочке, говорились скабрезности и творились нелепости». А в многочисленных кинотеатрах на Невском и Большом проспекте Петроградской стороны шли фильмы с завлекательными названиями: «Дочь павшей», «Сонька Золотая Ручка», «Раздавленная жизнью», «Клуб эфироманов», «Кровавый полумесяц». Развлечения давали обывателю возможность отгородиться от реальной жизни, забыться.

Среди этой захлестывающей пошлости развлекательных зрелищ подлинным художественным откровением были спектакли Шаляпина в Народном доме, где взыскательная публика видела певца в лучших его ролях.

Но Шаляпин выступал не только на большой оперной сцене. Он часто бывал в созданных им для солдат госпиталях, пел раненым, рассказывал о своей жизни, читал вслух книги. Певец теперь понимал бессмысленность войны, сочувствовал народному горю, страданиям. Очень примечательно письмо Шаляпина из Кисловодска в Петроград своему давнему другу юристу М. Ф. Волькенштейну в августе 1915 года: «Аксарин предлагал мне петь 30 августа «Жизнь за царя» и, кажется, с благотворительной целью (30 августа официально открывался каждый новый театральный сезон. — Авт.). Все это было бы хорошо, если бы не тяжкий момент, который переживаем теперь мы все, русские люди. Если взглянуть серьезно на всю нашу жизнь и увидеть тот ужас, к которому привели нас традиции (курсив Шаляпина. — Авт.), глупейшие и ничтожнейшие, то думается мне, — как смешно будет в дни, когда целый народ, может быть, стоит на краю гибели, когда гибнут сотни тысяч людей, исключительно от заведенных нашими царями и их жалкими приспешниками традиций, для них только удобных, повторяю, как смешно будет 30 августа распевать «Жизнь за царя»!...

Извини за раздражительный тон письма, но, право, я так страдаю за Россию, как ты себе и представить не Можешь... С такими делами на войне нервы страшно болят и отдыха никакого нет».

В сентябре 1915 года Шаляпин вернулся в Петроград. Обстановка в столице в это время была напряженной, война чувствовалась во всем. Промышленность Петрограда была перестроена и выпускала военное снаряжение и боеприпасы, город переполняли беженцы из оккупированных немцами районов.

На заводах и фабриках большевики вели антивоенную пропаганду, организовывали забастовки и митинги. Руководя стачечным движением, большевики стремились превратить стихийную борьбу трудящихся в организованное политическое антимонархическое движение. К рабочим все чаще присоединялись и солдаты. Так, в октябре 1916 года солдаты 181-го пехотного полка братались с рабочими петроградских заводов.

Забастовочное движение достигло такого размаха, что решением начальника Петроградского военного округа были временно закрыты несколько бастовавших заводов, в том числе и те, которые поставляли армии боеприпасы. «Долой самодержавие!», «Долой войну!», «Хлеба!» — под этими лозунгами Петроградская организация большевиков сплачивала питерских рабочих, звала их к организованной борьбе с царским самодержавием.

Власти были напуганы усилением рабочего движения, расширением большевистской агитации. 7 августа Петроградское охранное отделение доносило департаменту полиции: «Журнал «Летопись», существующий главным образом на средства писателя Максима Горького, как уже доносилось раньше, большевистского, а значит, и пораженческого направления. Сотрудниками этого журнала состоят лица, также примыкающие к большевикам, социал-демократам, но все эти лица с литературными именами, главным образом теоретики социал-демократических идей».

Осенью 1915 года Шаляпин, вернувшийся из Кисловодска, — снова частый гость Горького в его квартире на Кронверкском.

Горький и Шаляпин в то время интенсивно работали над книгой воспоминаний певца, начатой летом в Крыму. Шаляпин в сущности «...не писал, а рассказывал их, сидя в покойном кресле, широко откинув в сторону руку с длинной папиросой, — вспоминал В. А. Рождественский. — Богатырская его шея в отложном воротничке ослепительной рубашки бронзовела остатками летнего загара. Зеленоватые глаза под мохнатыми бесцветными бровями мечтательно смотрели куда-то в верхнюю часть окна на оголенные верхушки Кронверкского сквера. Барственной широтой жеста, неторопливыми движениями уверенного в себе человека он резко отличался от суховатого и сдержанного Алексея Максимовича, делавшего карандашные заметки на стопке вкривь и вкось исчерченной бумаги. Со стороны были слышны только ровные басовитые ноты шаляпинского голоса и редкие покашливания Горького. Так они работали час-полтора, а затем Алексей Максимович бросал карандаш, и завязывалась беседа, изредка прерываемая взрывами «оперного» хохота».

В 1916 году в январском номере журнала «Летопись» вышли воспоминания Шаляпина, ныне широко известные под названием «Страницы из моей жизни». Горький сумел сохранить самую интонацию шаляпинской речи. В них Шаляпин представал как человек талантливый, любящий жизнь и умеющий подмечать в ней интересное, человек легко ранимый и даже несколько по-детски наивный. Лучшие страницы Шаляпин посвятил тем, кто его воспитал, у кого он учился, — Дальскому, Мамонтову, Стасову, Римскому-Корсакову, Рахманинову, Горькому.

В октябре открывалась подписка на журнал «Летопись» на 1917 год. Редакция в десятом номере анонсировала: «В течение 1917 года в „Летописи” будет напечатано „Ф. Шаляпин. Автобиография, редактированная М. Горьким (во всех книжках журнала; всего около 20 печатных листов)”».

В эти тревожные предреволюционные дни Шаляпин не скрывал своих настроений и не боялся выражать их публично. Так он вел себя, например, и на официальном банкете 4 мая 1916 года в ресторане «Контан», посвященном годовщине франко-русского соглашения. Ресторан находился в доме №58 на набережной Мойки. Петербуржцы в шутку называли ресторан по-французски «аржан контан», что в переводе значит «считать деньги», намекая тем самым, что этот ресторан часто посещали богачи сомнительной репутации.

На банкете присутствовали видные общественные деятели, французские министры Вивиани и Тома, произносились торжественные речи. Однако казенно-официальная программа вечера была нарушена выступлением Шаляпина. «Какие-то три господина встали со своих мест, — писал репортер журнала «Русская старина», — и направились к эстраде, на которой было два рояля. Эти господа были Шаляпин, Глазунов и Зилоти... Шаляпин запел «Марсельезу» на французском языке...» Репортер, скрывшийся за псевдонимом «Петербургский обыватель», описывал восторг зала.

Совершенно иначе вспоминал об этом вечере сын известного художника-передвижника К. Е. Маковского С. К. Маковский, один из деятелей «Мира искусства», издатель журнала «Аполлон». Он воспринял пение Шаляпина как символическое: «Песнь Руже де Лиля в устах Шаляпина на этом петербургском торжестве у Контана за год приблизительно до крушения империалистической России прозвучала каким-то пророческим предвестием революции. В этот год она висела в воздухе. Когда запел Шаляпин, революционная буря ворвалась в залу и многим не по себе стало от звуков этой песенной бури. За столом замерли, одни с испугом, другие со сладостным головокружением. Бедный Штюрмер (член Государственного совета. — Авт.), сидевший рядом с Родзянко, врос в свою тарелку, сгорбился, зажмурил глаза. Да и не он один. Пророческий клик Шаляпина все покрыл, увлек за собой и развеял, обратил в ничтожество призрак преходящей действительности.

Сознавал ли тогда Шаляпин, какую судьбу предсказал он своей «Марсельезой»? Хотел ли он, друг Максима Горького, прозвучать каким-то Буревестником над императорской Россией?.. Но в бессознательности, в непонимании своего искусства никак нельзя заподозрить Шаляпина. Он прекрасно отдавал себе отчет в своих достижениях и возможностях...»

Начинался 1917 год, для каждого гражданина России переломный. Перед каждым стоял выбор — с кем ты, во что веришь. Этот выбор должен был сделать и Шаляпин.

В ДНИ РЕВОЛЮЦИИ

Начало 1817 года — время трудное и тревожное.

В массах усиливалось недовольство самодержавным режимом, крепли революционные настроения, учащались выступления рабочих, на которые правительство отвечало жестокими репрессиями — «согласно законам военного времени».

Февральскую революцию Шаляпин встретил с радостью. В своих письмах друзьям и родным он поздравлял их «с великим праздником свободы в дорогой России».

В эти дни Шаляпин очень часто виделся с Горьким. Он горячо верил в переустройство жизни России и был готов сам содействовать ему. «Человеком, оказавшим на меня в этом отношении особенно сильное, я бы сказал — решительное влияние, — подчеркивал Шаляпин, — был мой друг Алексей Максимович Пешков — Максим Горький. Это он своим страстным убеждением и примером скрепил мою связь с социалистами, это ему и его энтузиазму поверил я больше, чем кому бы то ни было и чему бы то ни было другому на свете».

Под воздействием Горького Шаляпин энергично включился в общественную жизнь. 4 и 5 марта 1917 года в квартире Горького собралось более 50 человек. Среди них — известные художники и архитекторы А. Н. Бенуа, И. Я. Билибин, К. С. Петров-Водкин, И. А. Фомин, В. И. Шухаез, Е. Е. Лансере, певец И. В. Ершов, М. Ф. Андреева и другие. Здесь же был и Шаляпин. Намечалось организовать Комиссию по делам искусств под председательством Горького, Алексей Максимович произнес речь, посвященную задачам охраны памятников культуры.

Племянник М. Ф. Андреевой, театральный деятель Е. Г. Кякшт вспоминал, что в ту пору квартира Горького на Кронверкском проспекте напоминала штаб. «Помню, — писал Кякшт, — Леонида Борисовича Красина, Десницкого, Тихонова и других. Заходил Шаляпин... Часто приходили люди с окраин, не называя себя».

Революционная волна увлекла Шаляпина. В те дни он сообщал дочери Ирине в Москву: «Необычайный переворот заставил очень сильно зашевелиться все слои общества, и, конечно, кто во что горазд начали работать хотя бы для временного устройства так ужасно расстроенного организма государства. Вот и я тоже вынужден почти ежедневно ходить по различным заседаниям — пока я состою в Комиссии по делам искусств и на днях вступлю в общество по изучению жизни и деятельности декабристов, проектов для возведения им памятников и проч., и проч. Кроме того, я, слушая, как народные массы, гуляя со знаменами, плакатами и прочими к моменту подходящими вещами, поют все время грустные похоронные мотивы старой рабьей жизни, задался целью спеть при первом моем выступлении в новой жизни свободы что-нибудь бодрое и смелое. Но, к сожалению, не найдя ничего подходящего у наших композиторов в этом смысле, позволил себе написать слова и музыку к ним сом».

Певец неточен: в музыке песни частично был использован гимн гарибальдийцев, и потому на ее обсуждении в Мариинском театре композиторы А. К. Глазунов и Н. Н. Черепин высказались против ее исполнения, считая музыку дилетантской и несамостоятельной. Однако Шаляпин все же исполнил «Песню революции» на сцене Мариинского театра на концерте-митинге. Торжественно звучали хор и два оркестра — Мариинского театра и духовой Преображенского полка. Шаляпин, одетый в широкий сверкающий плащ, пел:

К оружию, граждане, к знаменам!
Свободы стяг неси вперед!
Во славу русского народа
Пусть враг падет,
Пусть враг падет!
 

Припев подхватывал хор. И зрители, и исполнители испытывали необычайный подъем. Публика аплодисментами долго приветствовала певца.

После трудных месяцев, насыщенных творческой и общественной работой, Шаляпин отдыхал с семьей летом 1917 года в Крыму. Воспоминания о последнем выступлении в Петрограде волновали певца, и он организовал в Севастополе, прямо на набережной, большой концерт с участием матросского хора и оркестра. Он исполнял романсы, народные песни, но главным в программе была «Песня революции». «Выходит Ф. И. Шаляпин, он в матросской рубахе, — описывала выступление певца газета «Крымский вестник». — Ему дают красное знамя, его окружают старшины клуба матросов и солдат, участники концерта. Оркестр играет «Марсельезу». После поцелуев и речей и пр. он поет... Наконец, финальный номер — „Песня революции"».

Осенью 1917 года Шаляпин возвратился в Петроград. Атмосфера в городе была совсем не та, что весной. Февральская революция не улучшила положения народа. Продолжалась бессмысленная война, в стране усугублялась разруха. Напуганное революционными настроениями масс, буржуазное Временное правительство встало на путь прямой контрреволюции и преследования партии большевиков.

Известный американский журналист коммунист Джон Рид в своей книге «Десять дней, которые потрясли мир» так описывал Петроград той поры: «Сентябрь и октябрь — наихудшие месяцы русского года, особенно петроградского года. С тусклого, серого неба в течение все более короткого дня непрестанно льет пронизывающий дождь. Повсюду под ногами густая, скользкая и вязкая грязь, размазанная тяжелыми сапогами и еще более жуткая, чем когда-либо, ввиду полного развала городской администрации. С Финского залива дует резкий, сырой ветер, и улицы затянуты мокрым туманом. По ночам — частью из экономии, частью из страха перед цеппелинами — горят лишь редкие скудные уличные фонари; в частные квартиры электричество подается только вечером, с 6 до 12 часов, причем свечи стоят по 40 центов штука, а керосина почти нельзя достать. Темно с 3 часов дня до 10 утра. Масса разбоев и грабежей. В домах мужчины по очереди несут ночную охрану, вооружившись заряженными ружьями. Так было при Временном правительстве...

Разумеется, театры были открыты ежедневно, не исключая и воскресений. В Мариинском шел новый балет с Карсавиной, и вся балетоманская Россия являлась смотреть на нее. Пел Шаляпин. В Александрийском была возобновлена мейерхольдовская постановка драмы Алексея Толстого „Смерть Ивана Грозного"».

В ночь с 24 на 25 октября в Петрограде началось вооруженное восстание. Его возглавил В. И. Ленин, который, рискуя жизнью, пришел вечером 24 октября из конспиративной квартиры на Выборгской стороне в Смольный — штаб Октября.

К утру 25 октября в руках восставших оказались все ключевые пункты Петрограда — главный почтамт, центральный телеграф, центральная телефонная станция, государственный банк, мосты через Неву, железнодорожные вокзалы. Отряды красногвардейцев качали окружать Зимний дворец, где укрылось буржуазное Временное правительство.

В 10 часов утра 25 октября Военно-революционный комитет в воззвании «К гражданам России», написанном В. И. Лениным, объявил Временное правительство низложенным.

...Оперный спектакль «Дон Карлос», назначенный на 25 октября 1917 года, начался на сцене Народного дома с запозданием. Возбужденные зрители переговаривались, обсуждали воззвание «К гражданам России». Лишь когда на сцену вышел Шаляпин, в театре воцарились тишина и порядок. Но во время следующего выхода Шаляпина — Филиппа раздался орудийный выстрел «Авроры», по сигналу которого начался штурм Зимнего дворца. Многие зрители ушли из театра, и второй акт шел при полупустом зале. Когда же окончилась сцена объяснения Филиппа и Королевы Елизаветы, блистательно проведенная Шаляпиным, почти вся публика покинула театр. Небывалый случай в жизни Шаляпина — он стоял на сцене перед почти пустым залом!

А за стенами зала происходили события мирового значения. В 10 часов 45 минут вечера в Смольном открылся II Всероссийский съезд Советов. Глубокой ночью, уже 26 октября, когда было получено сообщение, что Зимний дворец взят красногвардейцами, съезд принял обращение «Рабочим, солдатам и крестьянам!», в котором заявил, что берет власть в свои руки и что власть на местах переходит к Советам рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. Вечером 26 октября съезд принял декреты о земле и мире, создал первое в мире рабоче-крестьянское правительство. Начиналась новая страница в истории не только России, но и всего человечества.

* * *

Спустя около месяца после памятного спектакля «Дон Карлос» Шаляпин писал дочери в Москву: «О себе скажу — пока что живу ладно. Пою в Народном доме, публикой всегда положительно набит битком театр. Принимает меня публика, скажу, как никогда, я стал иметь успех больше, чем когда-нибудь. Кстати сказать, я все время, слава богу, в хорошем порядке, голос звучит, как давно уж не звучал, легко, звучно... 27 ноября в Мариинском театре состоялся торжественный спектакль. Давали «Руслана и Людмилу». Это было семидесятилетие со дня первого представления этой оперы. Я играл Фарлафа. Успех огромный, и опера прошла великолепно... 17 декабря поеду в Кронштадт. Там даю народный концерт по просьбе матросов, а в конце декабря или января поеду в Гельсингфорс для той же цели».

Моряки Кронштадта устроили певцу горячий прием. Шаляпин пел много и с удовольствием. Он вновь пережил то удивительное ощущение, когда встречался с огромной массой демократической публики. Так было на концертах для рабочих в Харькове, Киеве в 1905-1906 годах, в Петербурге, в Народном доме, в 1915 году, так было в Петрограде и Севастополе в 1917 году, так было и здесь, в Кронштадте.

Б зале Морского манежа собралось двенадцать тысяч слушателей. Артист исполнил романсы «Пророк», «Блоха», а также «Сказание о Ермаке», революционный гимн Франции «Марсельезу», пел народные песни и, конечно, «Дубинушку». В ответ на аплодисменты Шаляпин поблагодарил матросов и произнес краткую речь об огромной роли просвещения народа. В матросском приветствии артисту говорилось: «Великий гений мира, сын российско-трудовой семьи Федор Иванович! Прими от имени Красного революционного Кронштадта, товарищей моряков, солдат, рабочих и работниц сердечное российское спасибо за твой великий дар твоего труда на святое дело просвещения молодой российской демократии и искренние пожелания здравствовать тебе и твоему семейству на многие, многие лета... Да здравствует царство социализма!»

Весь сбор с концерта пошел на культурно-просветительные нужды.

Бывший матрос крейсера «Варяг», участник штурма Зимнего дворца Н. П. Ядров вспоминал, что в конце 1917 года Шаляпин выступал в Мариинском театре в концерте для фронтовиков. В зале было холодно. Слушатели сидели в полушубках и валенках. Дрова в ту пору были дефицитом и выдавались жителям на вес — пуд на человека.

Артистов Мариинского театра часто приглашали участвовать в концертах для бойцов. Но Шаляпин умел особенно поднимать настроение и воодушевлять уходивших на фронт моряков. Концерты для них устраивались в здании бывшего гвардейского экипажа на Благовещенской площади (ныне площадь Труда), в зале кинотеатра «Школюнг».

Время было тяжелое. Страна, разоренная войной, испытывала необычайные трудности. Не хватало продовольствия. Выступления артистов оплачивались часто не деньгами, а продуктами: фунт муки, полфзшта сахару, дюжина селедок — таковы были концертные «ставки».

Перед матросами Шаляпин нередко выступал не в концертном фраке, а в народном костюме — в подпоясанной шнуром широкой голубой рубашке и высоких русских сапогах, а иногда в матросской форменке, подаренной ему моряками. Когда певец исполнял «Дубинушку», он часто призывал слушателей подпевать ему. Зал дружно подхватывал песню, последний куплет тонул в шквале аплодисментов.

Много лет спустя ленинградский поэт Виссарион Саянов вспоминал об одном из таких концертов перед матросами и посвятил ему стихотворение:

Я навсегда запомнил вечер темный
В далеком восемнадцатом году,
Когда на сцене средь толпы огромной
Вдруг оказался сразу на виду

У всех сидевших в театральном зале
Огромный белокурый человек.
Его аплодисментами встречали
Восторженно...

...Запел Шаляпин о мечте, о жизни,
О трудных днях, и о тоске дорог,
И о любви — с такою укоризной,
С такою болью, что сдержать не смог

Я слез своих и, не таясь, заплакал.
А рядом примостившийся матрос
Мне погрозил... Но всхлипнул он, однако,
Хоть и стыдился этих чистых слез.

А бас гремел, над всей страною несся,
Всей силой славил жизни торжество,
И революционные матросы
В тот вечер жадно слушали его.

Он дальше пел, и становился проще,
И напоследок стал нам всем родной,
Всей неизбывной русской силой мощен,
Красив всей чистой русской красотой.
 

Новый зритель сразу принял Шаляпина. В творчестве артиста открывалась едва ли не самая значительная страница. С переменами, которые внесла Октябрьская революция в жизнь певца, связано и его возвращение в Мариинский театр.

Бывший рабочий сцены Мариинского театра В. Я. Яковлев в недавно опубликованных воспохлинаниях рассказал о том, как в январе 1918 года в театре было решено организовать бенефисный спектакль в пользу рабочих сцены. Раньше этим правом кроме артистов могли пользоваться только хор и оркестр. Для участия в спектакле решили пригласить Ф. И, Шаляпина.

«И вот мы, выборные, — писал В. Я. Яковлев, — старик плотник Ф. Поспелов, электрик С. Кириллов, столяр Е. Воронин и я, — пришли к Федору Ивановичу домой. Он принял нас радушно, сказав:

— Хорошая идея у вас — бенефис рабочих театра. Я охотно спою «Бориса Годунова». Вместе с вами попросим артистов, хор, оркестр.

И подарил нам три рисунка на трех листках ватмана. На одном Федор Иванович, подняв руки, зевает и потягивается. И подпись: «Рано поутру не будите меня, молоду». На другом — Шаляпин в роли Еремки; что было на третьем, не помню.

Вручая рисунки, Федор Иванович сказал:

— Вот от меня подарок к вашему бенефису. В день спектакля продайте их в зрительном зале. Это увеличит ваши средства.

Спектакль прошел с большим успехом... Б антракте, стоя на барьере оркестра в зале, я продавал рисунки — подарки Федора Ивановича — на манер американской лотереи. Другой член комитета Е. Воронин собирал деньги в зале и вручал рисунки.

Помню, что нарком А. В. Луначарский сидел в кресле против меня и, смеясь, смотрел, как я, держа рисунок, кричал:

— Кто больше?..»

Но отдельные, случайные выступления Шаляпина в Мариинском театре не могли удовлетворить ни артиста, ни зрителей, ни театр, тем более что уже в первые революционные месяцы жизнь Мариинского театра существенно изменилась.

Поначалу руководство бывшего императорского театра во главе с уполномоченным Временного правительства Батюшковым пыталось проводить политику саботажа в отношении Советской власти. Однако эта политика не была поддержана большинством труппы театра, которая еще весной 1917 года создала выборный орган самоуправления — Совет государственной оперы. В нем были представлены все работники театра — от артистов до рабочих театральных цехов. Бессменным председателем Совета был певец Н. В. Андреев, пользовавшийся большим доверием и уважением в театре.

Постановлением Совнаркома от 12 декабря 1917 года Батюшков был отстранен от должности. 18 декабря 1917 года в Мариинском театре состоялось общее собрание. Его участники приняли письмо народному комиссару просвещения А. В. Луначарскому, в котором содержалась просьба посетить общее собрание работников театра, чтобы они могли непосредственно от наркома услышать «художественно-воспитательное суждение о той единой, вечной правде в искусстве, могущей поставить на верный путь художественные стремления народа, уберечь от дурного влияния суррогатов искусства и довести его до высот истинного понимания качеств живых образцов всечеловеческого творчества». «Нам также дорого, — говорилось в письме, — сохранить все достижения наши, не всегда понятные и интересные народной массе в ее молодом развитии».

От имени собрания письмо подписали И. В. Ершов, Н, В. Андреев, П. И. Мельников. Оно было опубликовано в газете «Известия» 24 декабря 1917 года. А 3 января 1918 года в театре состоялась встреча с А. В. Луначарским, которая во многом определила новые пути Мариинского театра в первые послереволюционные годы.

В апреле 1918 года домой к Шаляпину пришли рабочие Мариинского театра во главе с заведующим подотделом государственных театров Петрограда и Москвы Иваном Васильевичем Экскузовичем. Делегация просила Шаляпина вернуться в театр. Шаляпин согласился. Рука об руку с Иваном Васильевичем Экскузовичем Шаляпин возрождал былую славу Мариинского театра.

По образованию гражданский инженер, И. В. Экскузович был одним из авторов проекта Витебского вокзала, перед революцией служил городским архитектором Петрограда. Однако все свободное время Экскузович отдавал театру. Он в совершенстве знал сценическую технику и был автором серьезных исследовательских работ и проектов в этой области. Человек глубоко и разносторонне образованный, он стал одним из руководителей Клуба артистов Мариинского театра по изучению искусств. И неудивительно, что в начале 1918 года Совет государственной оперы, хорошо зная осведомленность Экскузовича в жизни театра и высоко ценя его большой организаторский талант, выдвинул его на пост руководителя бывших императорских театров.

Одним из первых значительных решений, принятых Советом артистов по инициативе Экскузовича, было приглашение Шаляпина в Мариинский театр. 15 апреля 1918 года великий артист вновь перешагнул порог своего любимого театра как полноправный член его труппы. В 2 часа на репетиции «Фауста» Шаляпину было устроено чествование по случаю его возвращения. Рабочие сцены преподнесли ему хлеб-соль и адрес, прикрепленный к деревянной части люка-провала, из которого в 1895 году появился Шаляпин, дебютировавший в партии Мефистофеля. «Более трогательного подарка для меня не могло быть в целом, вероятно, свете», — вспоминал певец много лет спустя.

Эта встреча растрогала Шаляпина, который давно думал о возвращении в родной театр. Отвечая на поздравления, Федор Иванович призвал всех к дружной работе. «...В настоящее время, — сказал он, — искусство несет населению облегчение от переживаемых страданий. Артисты, а также все служащие Мариинского театра, должны теперь работать с особым напряжением, придавая своей работе глубокий душевный подъем». Шаляпин подчеркнул необходимость обновления репертуара и назвал оперы, которые считает нужным ввести в афишу. Это «Вражья сила», «Роберт-Дьявол», «Парсифаль», а также инсценировка байроновского «Манфреда». После торжественной встречи все сфотографировались в общей группе.

Вскоре в газете «Наш век» появилось сообщение, что согласно заключенному контракту Шаляпин выступит в будущем сезоне в 40 спектаклях. Газета сообщала также: «Заведующий отделом гос. театра И. В. Экскузович распорядился, чтобы были приняты меры к улучшению постановки опер, которые должны идти с участием Шаляпина».

Зрители Народного дома спешили на последние выступления артиста. 21 апреля Шаляпин выступал здесь в концерте памяти Карла Маркса, а 23 апреля пел в опере А. Бойто «Мефистофель». Антреприза А. Р. Аксарина кончала существование, театр Народного дома переходил в ведение Петроградской трудовой коммуны. «Могучий темперамент артиста, — писал рецензент «Обозрения театров» о последнем выступлении Шаляпина в аксаринской антрепризе, — как всегда заставил трепетать весь зрительный зал... Ввиду позднего времени, а может быть, еще по каким причинам, выпустили целую картину — классическую Вальпургиеву ночь. Очень жаль. Трамваи все равно к этой поре кончились, и публика все равно приготовилась идти домой пешком».

25 апреля 1918 года Шаляпин вновь вышел на сцену Мариинского театра в опере Ш. Гуно «Фауст».

Люди искусства, искренне принявшие революцию, не сразу находили пути к новому зрителю, пришедшему в театр в армейских шинелях, рабочих спецовках, крестьянских тулупах. Трудны и подчас мучительны были для многих из них поиски общего языка со зрителями. У Шаляпина этих мучений не было. Он пришел к новому зрителю сразу и безоговорочно был принят им. Позднее, вспоминая об этих днях, Шаляпин писал: «Обычная наша театральная публика, состоявшая из богатых, зажиточных и интеллигентных людей, постепенно исчезала. Залы наполнялись новой публикой. Перемена эта произошла не сразу, но скоро солдаты, рабочие и простонародье уже господствовали в составе театральных зал. Тому, что простые люди имели возможность насладиться искусством наравне с богатыми, можно, конечно, только сочувствовать. Этому, в частности, должны содействовать национальные театры».

Художественная жизнь революционного Петрограда постепенно налаживалась. Работали театры, кинематограф. 4 апреля 1918 года зал бывшего Дворянского собрания был освобожден от квартировавшей в нем красноармейской части и начал функционировать наряду с другими концертными и зрелищными залами.

Вернувшись в Мариинский театр, Шаляпин сразу энергично взялся за работу. Уже 26 апреля начались репетиции возобновленной Шаляпиным «Хованщины». 24 мая состоялся первый спектакль. А 31 мая был организован первый «целевой» спектакль — для красноармейцев и матросов Петроградского укрепленного района. Шаляпин пел партию Досифея. Перед спектаклем произнес вступительное слово нарком просвещения А. В. Луначарский. Он рассказал собравшимся о Мусоргском и созданной им опере, ее художественном и историческом содержании. Этот спектакль положил начало регулярным встречам театра с новым зрителем и выступлениям Луначарского. С ноября 1918 года третья часть билетов на оперы, в которых пел Шаляпин, бесплатно передавалась студентам, учащимся, рабочим и красноармейцам.

Целевые спектакли для рабочих, красноармейцев, моряков, политработников стали в Мариинском театре обычным явлением. 23 сентября Шаляпин пел «Бориса Годунова» для выпускников военных курсов. Перед спектаклем выступил А. В. Луначарский. Поприветствовав пролетарских командиров от имени Совета Народных Комиссаров и лучшего в России музыкального театра, он рассказал зрителям о замечательном творении Пушкина и Мусоргского. В своей речи Луначарский образно сопоставил эпоху «смутного времени» с современным положением России. «Обе эпохи тяжелы, — говорил Луначарский, — но то были сумерки перед романовской ночью, а это сумерки после романовской ночи. И все мы предвидим восход солнца. Пусть напоминание о смутном времени прибавит в ваши сердца еще тяжелую каплю веры в светлое будущее...»

В рецензии на этот спектакль «Петроградская правда» 24 сентября писала: «Мусоргский, Шаляпин, Пушкин. Три великих имени впервые слились с широкими массами. Дух гения царил вчера среди сынов рабочих, которые своим потом и кровью воздвигли красу и гордость — Мариинский театр... Вчера Ф. И. Шаляпин снова вошел в свою родную семью, из которой вышел. И это чувствовал каждый из присутствующих. Ф. И. Шаляпин и народ — это одно... и это сказалось вчера в русской песне «Дубинушка», исполненной после оперы всем театром во главе с Ф. И. Шаляпиным. Вступительное слово к опере сказал тов. А. В. Луначарский, который сделал характеристику оперы как величайшего творения гениев Пушкина и Мусоргского».

После окончания спектакля зрители долго не расходились. От имени курсантов один из командиров Красной Армии благодарил Шаляпина «за ту часть жизни, которую он посвятил народу».

Возвратившись на сцену Мариинского театра, Шаляпин выступал очень много, причем особенно часто он пел в бесплатных спектаклях для нового зрителя: только за два месяца 1918 года таких спектаклей в Мариинском театре было двадцать два, и в большинстве из них участвовал Шаляпин.

Певец ощущал особую ответственность перед новым зрителем. Он настоял на снятии с репертуара «Бориса Годунова» «ввиду его неудовлетворительного качества». Только после дополнительной репетиционной работы спектакль был вновь возвращен в репертуар. В то же время Шаляпин начал разрабатывать план реорганизации оперной труппы, который позже предложил на рассмотрение Совета государственной оперы.

В своей докладной записке Шаляпин уделил особое внимание репертуару: «Весь пестрый репертуар этого сезона должен быть детально пересмотрен, из него должны быть выбраны оперы, наилучше обставленные как художественно, так и материально, и поставлены как ходовой основной репертуар будущего сезона, к которому и добавляются оперы, признанные желательными к постановке (последние ставятся только заново). Этой мерой Мариинский театр будет избавлен от необходимости загромождения ветхими постановками как в художественном, так и в материальном смысле».

В Мариинском театре в те годы устраивались не только спектакли, но и концерты со сборной музыкальной программой. В июне 1918 года на так называемом Вечере искусств выступали А. А. Блок, А. И. Куприн, Ф. И. Шаляпин. Пел артист и на различных концертах, специально организованных для солдат, рабочих и матросов, и сам нередко помогал их организовывать. Старый большевик А. С. Воробьев, познакомившийся с Ф. И. Шаляпиным и Горьким еще в Нижнем Новгороде, вспоминал, как живо откликнулся певец на предложение устроить вместе с петроградскими моряками концерт в Летнем саду в пользу железнодорожников Украины. Он сам написал письма артистам, прося их выступить вместе с ним.

В назначенный день у входа в Летний сад стояли моряки и продавали билеты. В центре сада был построен высокий помост, с которого и выступали артисты.

«Чудесно пел Шаляпин! — вспоминал А. С. Воробьев. — Было так тихо, что его прекрасный голос был ясно слышен публике, которая не смогла попасть в сад, а стояла за решеткой и слушала наш флотский концерт. Помню, сбор был колоссальный для того времени. После концерта стали думать, как отблагодарить артистов. Решено было преподнести им армейские пайки. В дальнейшем мы не раз приглашали Шаляпина в морской корпус и гвардейский экипаж. Эти выступления Шаляпина долго-долго вспоминали потом военные моряки. Великий артист шел в народную массу без гордости и зазнайства. Вот почему мы в те суровые годы с особенным удовольствием слушали, как Шаляпин пел «Есть на Волге утес...» или «Дубинушку». И нам, ветеранам, хочется, чтобы память о народном русском певце была сохранена для будущих поколений».

В театре Шаляпин пользовался исключительным авторитетом и уважением. В октябре 1918 года спектаклем «Фауст» было отмечено 20-летие работы Шаляпина в государственных театрах. Газета «Жизнь искусства» от 16 декабря сообщала о том, что в артистическом фойе Мариинского театра «предполагается отвести особую комнату Ф. И. Шаляпину. В этой комнате кроме портретов и бюстов первого русского народного певца будет собрана коллекция его рисунков и карикатур. Большая часть рисунков изображает гримы артистов для русских опер».

1918 год принес Шаляпину большие личные утраты: в июне погиб Мамонт Дальский, в декабре умер В. В. Андреев. С тем и другим Шаляпина многое связывало в прошлом. Гибель Дальского была случайной и трагической. Направляясь в московскую квартиру Шаляпина, он сорвался с подножки переполненного трамвая и попал под колеса. Актер Александрийского театра Б. А. Горин-Горяинов вспоминал: «Гроб с телом Дальского был отправлен в Петроград. На похороны никто не пришел, и только два венка лежали на колеснице — один от ...ресторана «Стрельна», другой от Шаляпина с надписью на траурной ленте: „Кину русского театра”».

С Василием Васильевичем Андреевым Шаляпина связывало не только прошлое. Певец был близок с Андреевым до самой его кончины. В марте 1918 года Музыкальная коллегия Наркомпроса под председательством А. В. Луначарского прослушивала оркестр Андреева. Решался вопрос о его дальнейшей судьбе. На заседании выступил Шаляпин, просил поддержать оркестр, и ему была оказана большая материальная и организационная помощь. Смерть Андреева Шаляпин переживал очень тяжело.

В октябрьские дни 1918 года произошло очень важное событие в жизни Шаляпина-гражданина.

В конце октября в театре шла опера «Севильский цирюльник». Шаляпин исполнял роль Дона Базилио. Его выход был во втором акте, и поэтому певец пришел в театр позже, чем другие исполнители. Едва он прошел в свою артистическую уборную, как его пригласили на сцену — там Луначарский говорил вступительное слово перед оперой...

Ничего не подозревавший Шаляпин вышел на сцену и... стал участником собственного чествования: Луначарский объявил зрителям о присуждении Шаляпину звания первого народного артиста. Обратившись к публике, — в тот вечер спектакль давали для красноармейцев и молодых командиров Красной Армии, — певец сказал:

« — ...Я много раз в моей артистической жизни получал подарки при разных обстоятельствах от разных правителей, но этот подарок — звание народного артиста — мне всех подарков дороже, потому что гораздо ближе к моему сердцу человека из народа. А так как здесь присутствует молодежь российского народа, то я, в свою очередь, желаю им найти в жизни успешные дороги; желаю, чтобы каждый из них испытал когда-нибудь то чувство удовлетворения, которое я испытываю в эту минуту...»

Спустя некоторое время в газете «Жизнь искусства» появился декрет Совета Комиссаров Союза коммун Северной области: «...в ознаменование заслуг перед русским искусством высокодаровитого Еыходца из народа, артиста государственной оперы в Петрограде Федору Ивановичу Шаляпину даровать звание народного артиста. Звание народного артиста считать впредь высшим отличием для художников всех родов искусства...»

Ноябрь 1918 года начался подготовкой невиданных торжеств. Молодое Советское государство решило достойно встретить свою первую годовщину.

7 ноября в Москве и Петрограде состоялись парады Красной Армии и Флота. В Петрограде, перед Смольным, выстроили арку, увитую электрическими лампочками. Арку венчал лозунг «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!». Город был украшен гирляндами и кумачовыми стягами.

8 ноября в Мариинском театре шла опера «Борис Годунов» в постановке и с участием народного артиста Шаляпина. В первый раз опера ставилась без купюр — Шаляпин ввел эпизод крестного хода и сцену «Под Кромами», ранее запрещенные царской цензурой. В тот же день в зале Консерватории шла «Мистерия-Буфф» В. Маяковского в постановке Вс. Мейерхольда.

В конце весны 1918 года в молодой Советской республике начался продовольственный кризис. Население городов переживало тяжелейшее бедствие — голод. Осенью это бедствие усугубилось нехваткой топлива.

Деятели искусства делили с народом все бытовые тяготы. Артисты Большого театра в Москве отправили своих представителей в Саратов и другие города на юг России за хлебом.

Не лучше было положение и в Петрограде. Дирекция Мариинского театра искала возможность обеспечить хотя бы минимумом продовольствия всех работников театра. Весьма показательно заявление, которое подписал в то время Шаляпин вместе с другими руководителями театра: «Считая себя обязанным по мере сил содействовать обслуживанию запфронта... члены дирекции отказываются от пайка... чтобы увеличить число пайков, могущих быть выданными работникам театра (не артистам)».

В это трудное время отмечался небывалый подъем искусства во всех его областях. По ленинскому плану монументальной пропаганды создавалось множество памятников борцам за свободу, великим писателям-гуманистам, общественным деятелям. Молодое рабоче-крестьянское государство, унаследовавшее громадное культурное богатство, принимало все меры, чтобы бережно сохранить его. Специальными декретами, подписанными В. И. Лениным, были взяты под охрану государства дворцы, особняки, представлявшие историческую и художественную ценность. Открылись многочисленные музеи. Делалось все, чтобы они стали доступными для широких народных масс, чтобы массы научились ценить и понимать культурное наследие прошлого.

Весной 1918 года Шаляпин был избран почетным председателем Совета государственной оперы. Позднее после реорганизации руководства во главе театра стала дирекция, состав которой определялся Наркомпросом. Лишь один из ее членов был выборным лицом. Солисты, хор и оркестр единогласно избрали в состав дирекции Шаляпина. Артисту сообщили об этом перед началом спектакля в зрительном зале, и публика устроила ему горячую овацию.

На первых же заседаниях дирекции Шаляпин потребовал улучшить дисциплину в труппе и повысить художественный уровень спектаклей. Он. настаивал на скорейшем пополнении труппы молодежью и расширении текущего репертуара за счет преимущественно русской классики.

Уделяя большое внимание административной работе, Шаляпин по-прежнему являлся артистом оперной труппы.

27 декабря 1918 года состоялась премьера оперы «Мефистофель» Бойто. Шаляпин выступил не только как исполнитель заглавной роли, но и как режиссер. 21 февраля 1919 года прошла премьера «Фауста» Гуно в постановке А. Н. Феона и Ф. И. Шаляпина. Шаляпин пел Мефистофеля. 4 апреля — первый спектакль оперы «Дон-Кихот», в которой Шаляпин опять выступил режиссером и исполнителем заглавной роли. 4 октября 1919 года была возобновлена «Псковитянка». Позже в репертуаре вновь появились «Русалка», «Лакмэ», «Севильский цирюльник», «Юдифь», «Садко», «Вражья сила», «Борис Годуное». Спектакли шли в постановке или под наблюдением Шаляпина и с его участием.

Шаляпин прилагал все силы, чтобы возродить былую славу Мариинского театра, труппа которого сильно поредела в годы войны и революции, он искал и привлекал способную молодежь. Значение творчества Шаляпина для Мариинского театра в послереволюционные годы тогда же высоко оценил видный музыкальный критик и композитор Б. В. Асафьев (Игорь Глебов). В статье, которая называлась «По поводу выступлений Шаляпина в Мариинском театре», он писал:

«Судьба посулила Шаляпину быть проводником издавна лелеянной народной песенной стихии в нашу русскую действительность. Через него мы приобщаемся к роднику жизни, к жизненной энергии, светлой, чистой, не замутненной пошлостью. Оттого и захватывает так пение Шаляпина, что в нем мы ощущаем энергию и волю к жизни. Люди не могут не дорожить таким человеком! В революцию вырвались на волю стихийные порывы человеческой души и разрывают омертвевшие схемы, словно росток скорлупу зерна. Жизнь сейчас сильнее искусства, ибо из сферы привычной житейскости люди выброшены в сферу борьбы. Но сила песенной стихии, воплощенная в Шаляпине, не склоняется даже перед жизненной бурей. Великий певец властвует над людьми, внушает им восторг и трепет, и его выступления преображают театр».

Журналисты в множестве статей и рецензий рассказывали, с каким творческим горением работал Шаляпин над новыми спектаклями. Так, «Красная газета» в статье «Шаляпин-работник» писала о репетиции с Шаляпиным оперы «Дон-Кихот». «Он (Шаляпин. — Авт.) вдумывался в каждую роль, показывая каждому исполнителю, как ее играть, пел все партии, устанавливал темп, показывал, как дирижировать. Он даже нарисовал карандашом портреты Дон-Кихота и Санчо Пансы». И новый зритель платил Шаляпину всеобщим признанием.

Председатель Совета государственной оперы артист Н. В. Андреев говорил сотруднику журнала «Бирюч»:

«Я нахожу, что с точки зрения интересов артиста новый демократический зритель приятнее прежнего... Теперь зритель, правда, часто сидит в ложах в шапках, но зато восторг его не имеет границ, когда, например, Шаляпин поет Дона Базилио в «Севильском цирюльнике» и Горская берет какую-нибудь трудную ноту... Относительно сборов можно сказать, что в последние месяцы они значительно улучшились, а спектакли с участием Шаляпина проходят при абсолютно полных сборах. Например, в субботу идет «Юдифь», а в среду утром в кассе уже нет ни одного билета. Это обычное явление».

18 мая 1919 года в Мариинском театре состоялся первый «целевой» спектакль для молодежи. Были показаны опера «Моцарт и Сальери» и сцена в корчме из «Бориса Годунова», в которой Шаляпин пел партию Варлаама. Луначарский поздравил молодежь с возможностью услышать Шаляпина — «лучшего пропагандиста русской народной песни и возникшей на ее основе русской классической оперы».

Одновременно с творческой работой Шаляпин разработал проект реорганизации оперной труппы. В Ленинградском Государственном архиве Октябрьской революции и социалистического строительства хранится любопытный документ — «Схема реорганизации оперной труппы Государственного Мариинского театра, предложенная Ф. И. Шаляпиным 26 марта 1919 года»:

«Чтобы поднять на должную высоту оперное дело в Мариинском театре, необходимо обратить самое серьезное внимание на следующие принципы:

1. Театр должен иметь в своем распоряжении первоклассный состав исполнителей.

2. В репертуар театра могут быть включены только те оперы, которые могут быть первоклассно обслужены как артистическим элементом, так и материальным имуществом театра.

3. Большое театральное дело, представляя из себя по своему механизму подобие действующего военного штаба, должно обладать полнейшей дисциплиной во всех отраслях дела.

Примечание к пункту 3. Для проведения в жизнь содержания 3-го пункта необходимо, чтобы у служащих сложилось нормальное убеждение, что наряду с правами гражданина имеются и его обязанности».

Далее следует перечень необходимых условий для укрепления дисциплины и категорические требования улучшить репертуар.

Все эти предложения Шаляпина были единодушно приняты на заседании Совета государственной оперы.

Летом 1919 года над Мариинским театром нависла неожиданная опасность. Местные органы власти приняли решение: распределить имущество Мариинского театра — декорации, костюмы, созданные выдающимися художниками, — среди провинциальных и самодеятельных трупп. В этом решении сказалось влияние идей Пролеткульта, отрицавшего культуру прошлого. Деятели Пролеткульта выступали, в частности, против бывших императорских театров, требуя их коренной перестройки и даже закрытия.

Деятельность Пролеткульта была осуждена В. И. Лениным, и к началу 1930-х годов его организации прекратили свое существование.

Руководители ведущих театров страны, поддержанные Луначарским, решили встретиться в Москве, чтобы обсудить наболевшие вопросы и учредить Ассоциацию академических театров. «Интересы русской культуры требуют ограждения этих театров от всего, что может внести разлад и разрушение в их структуру или провести распыление их накопленных художественных, духовных и материальных ценностей, — было записано в принятом 19 июля 1919 года проекте устава Ассоциации. — Необходимо бережно и строго охранять их сущность и условия, в которых единственно возможно осуществление их задач...» Среди подписавших документ — Ф. И. Шаляпин, К. С. Станиславский, А. И. Южин, П. М. Садовский.

Луначарский сообщил о сложившемся в театрах положении В. И. Ленину, и в эти же дни Владимир Ильич принял Луначарского, Шаляпина и Экскузовича в Кремле.

Ф. И. Шаляпин вспоминал, какое большое впечатление произвел на него Владимир Ильич Ленин: «...очень любезно пригласил сесть и спросил, в чем дело. И еот я как можно внятнее начинал рассусоливать очень простой, в сущности, вопрос (о разбазаривании театрального имущества. — Авт.). Не успел я сказать несколько фраз, как мой план рассусоливания был немедленно расстроен Владимиром Ильичем. Он коротко сказал:

— Не беспокойтесь, не беспокойтесь. Я все отлично понимаю.

Тут я понял, что имею дело с человеком, который привык понимать с двух слов, и что разжевывать ему дел не надо. Он меня сразу покорил...

А Ленин продолжал:

— Поезжайте в Петроград. Не говорите никому ни слова, а я употреблю влияние, если оно есть, на то, чтобы ваши резонные опасения были приняты во внимание в вашу сторону.

Я поблагодарил и откланялся. Должно быть, влияние было (курсив Шаляпина. — Авт.) потому что все костюмы и декорации остались на месте и никто их больше не пытался спрятать. Я был счастлив».

14 августа 1919 года Малый Совнарком принял постановление, согласно которому Мариинский театр в числе других лучших театральных коллективов страны получил звание академического.

А через несколько дней — 26 августа 1919 года — В. И. Ленин подписал Декрет об объединении театрального дела, завершивший цикл мероприятий Советской власти, которые имели целью превратить театр в общегосударственное и общенародное дело. Декретом утверждался Центральный театральный комитет, который должен был осуществлять «внешнее руководство всеми театрами как государственными, так и принадлежащими отдельным ведомствам». В декрете указывалось: «Всякое театральное имущество (здание, реквизит), ввиду представляемой им культурной ценности является национальным имуществом».

1 января 1920 года постановление Малого Совнаркома об академических театрах вступило в силу. С этого времени Мариинский театр стал называться Государственным академическим театром оперы и балета. И. В. Экскузович, обращаясь по этому поводу к труппе, подчеркнул: «Звание академического присвоено театру авансом, в кредит, во внимание к ценным традициям прошлого и в расчете на будущее... Дело чести коллектива оправдать поддержку правительства, опираясь на главу коллектива Ф. И. Шаляпина, который представляет собою воплощение правильно понятого академизма оперной сцены».

* * *

После принятия Декрета об объединении театрального дела и других постановлений, обеспечивших условия для нормальной работы и дальнейшего развития театров, Шаляпин мог быть спокоен за родной театр. С новой энергией он взялся за его перестройку. Он считал необходимым укрепить состав хора, оркестра, повысить исполнительский уровень солистов, расширить репертуар.

Не только специальные организационные мероприятия, но и само присутствие Шаляпина существенно влияли на общий уровень музыкальной культуры. «Его (Шаляпина. — Авт.) дарование не может не возбуждать артистического пламенения, и его исполнение не может стать для всякого чувствующего и мыслящего артиста привычным, будничным явлением... Его воля господствует над стихией звука, овладевает стихией ритма и фиксирует свои замыслы в образах мужественной красоты...» — писал И. Глебов (Б. В. Асафьев) в газете «Жизнь искусства».

Творческие планы Шаляпина были чрезвычайно обширными. Они касались и новых партий, и новых оперных постановок. Певца привлекали могучие, титанические фигуры русской истории. Он вновь настойчиво думал о крестьянском вожде Степане Разине. Вот фигура для пьесы, для оперы! Несколько раз Шаляпин уговаривал Горького написать либретто. В одном из писем детям в Москву Федор Иванович писал: «Совнарком предлагает мне взять моральное наблюдение за государственным кинематографом, а также, если я пожелаю, поставить и сыграть какую-нибудь пьесу или несколько. Я думаю — возможно, что я что-нибудь сыграю. Хочется поставить и сыграть „Стеньку Разина"».

Очень увлекся певец и другим замыслом — ко второй годовщине Октября поставить инсценировку по картине И. Е. Репина «Бурлаки» и самому выступить в роли запевалы.

В те годы интерес к Репину, как к художнику ярко национальному, русскому, возрос. Этому способствовало и то, что стала доступна для всеобщего обозрения картина «Бурлаки», которая ранее была личной собственностью великого князя Владимира Александровича и лишь после Октябрьской революции поступила в Русский музей. Многие приходили в музей специально посмотреть знаменитую картину Репина.

Планы и творческие интересы Шаляпина не ограничивались родным Мариинским театром. Вместе с А. М. Горьким, А. А. Блоком, М. Ф. Андреевой, Н. Ф. Монаховым, М. В. Добужинеким, Ю. М. Юрьевым Шаляпин обдумывал возможность создания Театра героической трагедии. В квартире Горького они часто и подолгу обсуждали идейно-творческие принципы нового театра. Было решено выпустить программную брошюру со статьями Горького, Юрьева и Шаляпина. Выдвинутые ими идеи вскоре и реализовались с открытием Большого драматического театра.

В интервью газете «Петроградское эхо» Шаляпин подчеркивал: «Нужна большая красота, а большая трагедия тоже нужна. Вот я все о трагедии думаю. Чего доброго, совсем от оперы к трагедии отойду... Вся жизнь по-новому строится. А что перестройка эта самая тяжело идет, это ничего. Верить надо в жизнь, в Россию. Я верю...»

Шаляпин давно мечтал сыграть на драматической сцене трагические роли — Эдипа в трагедии Софокла, шекспировского Короля Лира. Когда начал свою деятельность Большой драматический театр, артист разучивал с помощью Ю. М. Юрьева роль Короля Филиппа в шиллеровском «Дон Карлосе». К сожалению, намерения Шаляпина выступить в качестве трагического актера на драматической сцене не осуществились. Бесспорно, однако, что искания артиста отвечали духу времени и в значительной мере были осуществлены в опере. Борис Годунов, Олоферн, Демон, Король Филипп, Иван Грозный — все эти художественные творения Шаляпина были личности великих страстей и поступков, отмеченные трагической противоречивостью души, глубоким психологическим драматизмом.

В небольшой драматической роли Шаляпину выступить все же удалось. 10 ноября 1918 года в Александрийском театре состоялся торжественный вечер, посвященный 100-летию со дня рождения И. С. Тургенева. В его программе была инсценировка рассказа «Певцы», в которой Шаляпин исполнял роль Яшки Турка. Певец тщательно и с большим волнением готовился к выступлению в качестве драматического актера на прославленной русской сцене с известными драматическими актерами. Когда-то Шаляпин приходил сюда еще совсем молодым, видел игру замечательных мастеров — М. Г. Савиной, К. А. Варламова, В. Н. Давыдова и, конечно же, своих непосредственных учителей и друзей — М. В. Дальского и Ю. М. Юрьева. Леонид Сергеевич Вивьен, многие годы бывший актером, а позднее художественным руководителем театра, вспоминал, как скромно, даже застенчиво вел себя Шаляпин на репетициях: «Мы были поражены и счастливы, узнав, что Федор Иванович дал согласие участвовать в «Певцах», исполнить небольшую роль Яшки Турка. Надо было видеть, с какой величайшей ответственностью отнесся этот величайший мастер сцены к роли, в которой, казалось бы, и играть нечего. Несколько фраз, не больше. И вот что удивительно — этот гениальный мастер, у которого мы учились сценическому поведению, умению лепить образ, сидел на репетиции тихо, в углу, словно робкий ученик...

В спектакле Шаляпин спел «Лучинушку», и как он ее спел!»

В 1919 году инсценировка «Певцов» была осуществлена на сцене Народного дома. Шаляпин принимал участие и в ней.

В феврале 1919 года в газете «Жизнь искусства» появилось любопытное объявление:

«Отдел театра и зрелищ проводит конкурс на мелодраму. Условия конкурса: четыре акта; выбор эпохи и нации предоставляется воле авторов... желательно, чтобы авторы определенно и ясно подчеркивали свои симпатии и антипатии к тому или иному герою... Желательно также, чтобы в текст мелодрамы были введены хоровые песни, куплеты, дуэты и т. п. Рукописи посылаются по адресу — Кронверкский проспект, 23, А. М. Пешкову. Жюри: А. В. Луначарский, Н. Ф. Монахов, Ф. И. Шаляпин, Ю. М. Юрьев, секретарь жюри А. М. Пешков».

Горький и Луначарский считали мелодраму жанром очень нужным в те годы. Луначарский ценил в мелодраме «хороший захватывающий сюжет, затем богатство действий, громадную определенность характеристик, способность вызывать единое и целостное движение чувств, сострадание и негодование, связанность действия с простыми и ясными идеями...»

В мае того же года Шаляпин участвовал вместе с А. В. Луначарским, М. Ф. Андреевой, К. С. Петровым-Водкиным и А. А. Рыловым в жюри конкурса под названием «Великая русская революция» — на лучший портрет деятеля современности.

Участие Шаляпина во многих жюри и других общественных начинаниях, конечно, не случайно. Оно не исчерпывалось только представительством. И Луначарский, и Горький, и Андреева доверяли вкусу, художественному чутью Шаляпина, его громадному опыту большого артиста.

С НОВЫМ ЗРИТЕЛЕМ

Шаляпин сам настойчиво искал встреч с новым зрителем, часто выступая не только в театре, но и на концертах, митингах и собраниях.

В знак траура по поводу гибели немецких коммунистов Карла Либкнехта и Розы Люксембург все петроградские театры 13 июня 1919 года были закрыты. Но в Народном доме после митинга, посвященного памяти погибших, был дан концерт, в нем принял участие Шаляпин. Это привело в возмущение всех, кто ненавидел народную власть и вынашивал контрреволюционные замыслы. «Русский актер братается с пролетариатом! — истерично возмущалась одна антисоветски настроенная петроградская газета. — ...Актеры дают концерты для Красной Армии, актеры участвуют в Пролеткульте, певцы поют в клубе Рабоче-крестьянской Красной Армии, где «вход 50 копеек, а для красноармейцев — 25 копеек». Певцы из Музыкальной драмы выступают у красноармейцев, Шаляпин поет в честь Карла Маркса... Актеры тесно сплелись с Советами, с Красной Армией, словом, со всеми нынешними правительственными органами и учреждениями».

В правде этим наблюдениям отказать было нельзя. Творческая интеллигенция в подавляющем своем большинстве поддерживала Советскую власть, и Шаляпин был вместе с ней.

10 декабря 1919 года Шаляпин пел в концерте, устроенном в московском Большом театре по окончании VII Всероссийского съезда Советов. Зал встретил его аплодисментами. Артист исполнял свой обычный концертный репертуар, а в заключение вместе с присутствующими спел «Дубинушку». На концерте были В. И. Ленин, М. И. Калинин и другие члены Советского правительства. «Великий артист при этом блеснул искрами истинного вдохновения, — писал рецензент, — он был красив и полон призывной мощи».

24 апреля 1919 года в Мариинском театре отмечалось 25-летие со дня первого выступления Шаляпина на сцене Государственного Мариинского театра. Артист выбрал для этого вечера оперу, которую пел редко, — «Демон» А. Г. Рубинштейна. Зрительный зал был переполнен. У подъездов собрались также толпы зрителей.

Партию Демона, написанную в высокой тесситуре, певец исполнил с блестящим мастерством. Гордая мужественность и резкая, жесткая властность сочетались в нем с нежной вдохновенной лиричностью.

После третьего действия при открытом занавесе состоялось чествование певца.

«На сцене, — вспоминал Н. К. Черкасов, — стоял красавец, напоминавший врубелевского «Изгнанника рая», с удивительно мягкими и благородными чертами лица, спадающими волнистыми прядями черных волос, с обнаженной шеей и руками. И даже на переполненной людьми сцене во время чествования эта фигура производила впечатление волшебного, фантастического изваяния».

Режиссер П. В. Воеводин огласил приветствие наркома просвещения А. В. Луначарского. Юбиляра поздравили представители Александрийского театра, A. Я. Таиров — руководитель гастролировавшего в Петрограде московского Камерного театра. М. Ф. Андреева рассказала публике о поразительной трудоспособности артиста и его работе над ролями. Приветствия, поздравления, адреса... Среди многочисленных поздравлений, присланных по почте, было письмо от Московского Художественного театра: «За то, что в наших работах мы часто пользовались уроками, продиктованными вашим гением, за то, что вы так высоко держите знамя сценического искусства, — Московский Художественный театр в полном составе со старыми и малыми низко вам кланяется», — писали Шаляпину от имени прославленной труппы B. И. Немирович-Данченко и К. С. Станиславский.

Осень 1919 года была для Петрограда тяжелой. Шаляпин в письме к дочери Ирине в Москву за бодрой интонацией скрывал тревогу. «Питер в чрезвычайно осадном положении, — писал Федор Иванович 22 октября. — Налетели на нас белые, как-то прямо в один миг, и стоят сейчас в Гатчине, Павловске, Красном Селе и Петергофе — вот-вот налетят и на Питер. Сражения идут, кажется, у Пулкова (обсерватория). Что будет — никто не знает, но, во всяком случае, положение очень серьезное... все поставлено на ноги, и в самом Петрограде нарыты окопы, так как решено дать бой (в крайнем случае) в самом городе...»

Город был на военном положении. Спектакли шли нерегулярно. Шаляпин по вечерам обычно оставался дома.

В то напряженное время Шаляпин по-прежнему все силы отдавал театру. Он продолжал интенсивно работать над обновлением и совершенствованием репертуара. Трудиться приходилось в сложных условиях. Здание театра давно не ремонтировалось и плохо отапливалось, в результате чего в ночь с 4 на 5 октября 1919 года в зрительном зале обвалилась штукатурка — спектакль «Демон» с участием Шаляпина дирекция вынуждена была отменить. В связи с отсутствием электричества не состоялся 9 октября и спектакль «Севильский цирюльник». Позднее спектакли совсем прекратились, хотя и ненадолго.

Театр в то время возобновлял оперу Н. А. Римского-Корсакова «Псковитянка». Шаляпин сам руководил репетициями, и 7 ноября, в день празднования второй годовщины Октябрьской революции, театру удалось показать спектакль. Он был тепло встречен публикой.

В декабре ударили сильные морозы. Николай Константинович Черкасов, в ту пору работавший в Мариинском театре артистом миманса, вспоминал: «Не забыть и того, как в лютую стужу того же года (речь идет о начале 1920-го года. — Авт.) в нашем театре лопнули трубы центрального отопления, и коридоры во многих местах покрылись льдом, так что впору было кататься на коньках. В тот же день все молодые сотрудники театра вызвались ехать на лесозаготовки, чтобы обеспечить топливо. На глухой лесной делянке, отстоявшей на несколько километров от линии железной дороги, в суровую вьюгу мы дружно ворочали большие стволы деревьев, волоком тянули их к железнодорожной ветке, грузили на платформы, с песней везли в город.

Не забыть самый внешний вид театра и окружающей его площади с пустыми, наглухо заколоченными магазинами, с громадными сугробами неубранного снега, которые надо было обходить по протоптанным пешеходами узеньким тропинкам, когда все кругом будто бы свидетельствовало о запустении, между тем как театр жил полнокровной жизнью, в полную меру развивавшихся сил».

Однако, несмотря на полную самоотверженность труппы, организовать нормальную жизнь театра было невозможно. Из-за холодов театр на неделю вновь закрылся. Когда были собраны минимальные запасы дров, спектакли возобновились. Зрителям разрешили находиться в зале в верхней одежде. Но в конце марта в городе вспыхнула тифозная эпидемия, и театр закрылся опять — для проведения всеобщей дезинфекции.

И все-таки, несмотря на все трудности, театр жил, готовились новые спектакли, а сам Шаляпин в течение сезона 1919/20 года пел на сцене театра 42 раза.

Осенью 1920 года в Петроград приехал вместе с сыном английский писатель и общественный деятель Герберт Уэллс. В книге «Россия во мгле» он так описывал свои впечатления: «Дворцы Петрограда безмолвны и пусты или же нелепо перегорожены фанерой и заставлены столами и пишущими машинками учреждений нового режима, который отдает все свои силы напряженной борьбе с голодом и интервентами. Во всем Петрограде осталось, пожалуй, всего с полдюжины магазинов... Поразительно, что цветы до сих пор продаются и покупаются в этом городе, где большинство оставшихся жителей почти умирают с голоду и вряд ли у кого найдется второй костюм или смена изношенного и заплатанного белья.

...Трамваи все еще ходят до шести часов вечера: они всегда битком набиты. Это единственный вид транспорта для простых людей, оставшихся в городе, унаследованный от капитализма. Во время нашего пребывания в Петрограде был введен бесплатный проезд. До этого билет стоил два или три рубля — сотая часть стоимости одного яйца. Но отмена платы мало что изменила для тех, кто возвращается с работы в часы вечерней давки. При посадке в трамвай — толкучка: если не удается втиснуться внутрь, висят снаружи. В часы «пик» вагоны обвешены гроздьями людей, которым, кажется, уже не за что держаться...

Улицы, по которым ходят эти трамваи, находятся в ужасном состоянии. Их не ремонтировали уже три или четыре года; они изрыты ямами, похожими на воронки от снарядов, зачастую в два-три фута глубиной. Кое-где мостовая провалилась; канализация вышла из строя, торцовые набережные разобраны на дрова...»

Уэллс в Петрограде остановился у Горького. Его поразило, что даже всемирно известный писатель имеет один-единственный костюм, который на нем. В квартире Горького Уэллс встречал многих литераторов, ученых, артистов, в том числе и Шаляпина. Сохранилась фотография известного фотографа-художника М. С. Наппельбаума, запечатлевшая Уэллса, Шаляпина и Горького в квартире писателя на Кронверкском проспекте.

Уэллс вместе с Горьким смотрел в петроградских театрах несколько спектаклей. «Как это ни поразительно, — удивлялся Уэллс, — русское драматическое и оперное искусство прошло невредимо сквозь все бури и потрясения и живо и по сей день. Оказалось, что в Петрограде каждый день дается свыше сорока представлений... Мы слышали величайшего певца и актера Шаляпина в «Севильском цирюльнике» и «Хованщине», музыканты великолепного оркестра были одеты весьма пестро, но дирижер по-прежнему появлялся во фраке и белом галстуке. Мы были на «Садко», видели Монахова в «Царевиче Алексее» и в роли Яго в «Отелло» (жена Горького, г-жа Андреева, играла Дездемону). Пока смотришь на сцену, кажется, что в России ничего не изменилось; но вот занавес падает, оборачиваешься к публике, и революция становится ощутимой. Ни блестящих мундиров, ни вечерних платьев в ложах и партере. Повсюду однообразная людская масса, внимательная, добродушная, плохо одетая. ...В большинстве случаев билеты бесплатны. На одно представление их раздают, скажем, профсоюзам, на другое — красноармейцам, на третье — школьникам и т. д. Часть билетов продается, но это скорее исключение».

Уэллс бывал на спектаклях с участием Шаляпина во время его гастролей в Лондоне, но не был знаком с певцом. Встретив Уэллса у Горького, Шаляпин пригласил английского писателя к себе на обед. «У него двое почти взрослых приемных детей (дети Марии Валентиновны от первого брака. — Авт.) и две маленькие дочки, обе недурно разговаривают на несколько манерном, безупречно правильном английском языке, а младшая превосходно танцует, — описывал Уэллс свой визит к Шаляпину. — В сегодняшней России Шаляпин воистину представляется чудом из чудес. Это подлинный талант, дерзкий и ослепительный. В жизни он пленяет тем же воодушевлением и неиссякаемым юмором... Говорят, он наотрез отказывается петь бесплатно, и требует за выступление гонорар в 200 ООО рублей (Уэллс имел в виду обесцененные бумажные деньги тех лет. — Авт.) — около 15 фунтов на наши деньги, — а когда с продуктами бывает особенно туго, настаивает, чтобы ему уплатили мукой, яйцами или чем-нибудь еще. И он никогда не встречает отказа, ведь если бы Шаляпин объявил забастовку, это нанесло бы невосполнимый ущерб театральной жизни Петрограда. Поэтому в его доме, быть может единственном в России, ощущается относительное благополучие. На супругу Шаляпина до такой степени не повлияла революция, что она спросила у меня, какие сейчас моды в Лондоне. Из-за блокады самые свежие журналы мод, которые она видела, были за январь и февраль 1918 года».

Домашнее окружение Шаляпина удивило Уэллса, и не без оснований. Влияние Марии Валентиновны, определявшее домашний быт певца, позднее отразилось на всей его судьбе.

Шаляпин продолжал выступать в театре. Как справедливо отмечал Уэллс, его выступления создавали и определяли тонус театральной жизни Петрограда. В ту пору стали традицией встречи Шаляпина с рабочими. Дважды выступал он на бывшем императорском Фарфоровом заводе (ныне Ленинградский фарфоровый завод имени М. В. Ломоносова). На съезде союза рабочих стекольно-фарфорового, фаянсового и гончарно-изразцового производства в мае 1920 года за активную шефскую работу Шаляпин и Горький были избраны почетными членами союза. Один из делегатов съезда подчеркнул в своем выступлении, что Шаляпин и Горький «прошли все стадии трудовой жизни, достигнув наконец такой известности».

С ответной речью выступил Шаляпин.

— Дорогие, уважаемые товарищи, — сказал он, — я выступаю в качестве оратора, что, вероятно, для вас удивительно, для меня это непостижимо. Я говорить умею плохо, больше в жизни пел, чем говорил, но постараюсь все-таки сказать вам о моих чувствах. Прошло два года с лишком с тех пор, как, помню, мы приехали с Алексеем Максимовичем к вам в гости.

Это был чудеснейший день, на улицах, правда, было пасмурно, но в наших душах было светло и весело. Мы много пели и читали. Теперь прошло вот уже два года, сегодня и погода благоприятствует, и лица у всех, как я вижу, гораздо более веселые, чем тогда. Что же за свет воцарился в наших душах? Вероятно, это сознание того, что трудящиеся люди собрались, объединившись вместе для настоящего труда. Товарищи! Я и Алексей Максимович, мы, конечно, сейчас для всякого постороннего взгляда пожинаем лавры и цветы. Но верьте, друзья мои, что эти лавры и цветы достаются нам страшно тяжелым трудом, ибо без труда ничего нельзя сделать на свете хорошего, такого, которое вело бы к благополучию.

Товарищи! Мы живем в тяжелое время, и единственная надежда — на наш труд, каков бы он ни был. Вот почему я счастлив через два года снова быть с рабочими людьми вместе, потому что знаю, что такое труд. Товарищи, буду кратким, потому что мне сегодня нужно петь еще спектакль, боюсь охрипнуть просто и в заключение скажу: да здравствует величайшее оружие в жизни человека — труд и да здравствуют его представители, с которыми имею счастье жить на этом свете!»

Вместе с артистами Мариинского театра Шаляпин часто выступал в военных частях, на фабриках и заводах. Зимой 1920 года группа артистов театра участвовала в торжественном открытии рабочего клуба на Путиловском (ныне Кировский) заводе. На Покровскую площадь (ныне площадь Тургенева) за артистами была специально прислана конка.

На маленькой сцене клуба был показан «Борис Годунов». Это был первый в истории Мариинского театра выездной спектакль. Один из участников этой встречи вспоминал: «Несколько дней подряд все у нас мылось, чистилось, приколачивалось: деревянный, по существу летний, театр был натоплен до жары. В день спектакля в нашей столовой был приготовлен обед, для него мы получили специальные продукты из райкомпрода Нарвско-Петергофского района. После обеда началась неповторимая суматоха. Стоило большого труда разместить артистов и оркестр. Для Федора Ивановича Шаляпина была отведена крайняя слева артистическая комната, мимо которой в закулисной суматохе все старались ходить на цыпочках. Театр был переполнен, вопреки всяким противопожарным правилам, до отказа...

Федор Иванович был в очень хорошем настроении. В начале спектакля он вышел из артистической комнаты, подошел к колоколам, висевшим в глубине сцены, и сам изображал церковный перезвон по ходу спектакля... Шаляпин пел Варлаама. Мне показалось, что Федор Иванович был особенно в ударе: сцена с шинкаркой, когда та приносит вино, шла под сплошной хохот зала.

Надо ли говорить об успехах Шаляпина на заводе? Это была буря восторга, благодарность за то, что знаменитый на весь свет Шаляпин выступал со своими ролями в деревянном театре в Шелковом переулке (ныне улица Газа. — Авт.) перед путиловскими рабочими».

Зрители долго благодарили артистов. В заводской столовой был устроен пышный по тем временам «банкет» с отварной картошкой и пшенной кашей. Произносились речи и приветствия.

Несмотря на огромную занятость в театре, Шаляпин был членом Большого художественного совета Отдела театров и зрелищ Петрограда. Его часто приглашали на свои собрания и конференции различные государственные и общественные организации: мнение певца приобретало в глазах новой, демократической общественности особый, не только художественный, но гражданский авторитет. И потому неудивительно, что имя Шаляпина в те годы встречалось не только на документах, имеющих отношение к искусству, но и, например, на воззвании «Гражданам Америки», которое Шаляпин написал вместе с Горьким в начале января 1921 года. Два известных миру художника, певец и литератор, обратились к рядовым американцам с призывом помочь русским детям хлебом и медикаментами.

* * *

Личность Шаляпина, внутренний и внешний облик артиста, были притягательны для каждого художника-современника. В истории искусства вряд ли найдется другой артист, чья жизнь и чье творчество были бы так глубоко, многопланово и разнообразно запечатлены в мемуарной и художественной литературе, в живописи, графике, скульптуре, как жизнь Федора Ивановича Шаляпина. Для многих литераторов и художников встреча с певцом была событием в их собственном творчестве. Выдающиеся мастера живописи А. Я. Головин, В. А. Серов, Б. М. Кустодиев, К. А. Коровин посвятили артисту лучшие свои работы. Головин рисовал Шаляпина в ролях, Серов, Коровин, Кустодиев оставили множество портретов артиста в жизни.

Шаляпин был в дружеских отношениях почти со всеми известными художниками своего времени. Он близко знал В. А. Серова, с которым познакомился еще в Мамонтовской опере, бывал у И. Е. Репина и переписывался с ним. С Коровиным артист дружил почти сорок лет, до самой своей смерти. Все они рисовали Шаляпина еще в молодые годы.

В конце 1910-х годов в Петрограде певец близко познакомился с Борисом Михайловичем Кустодиевым. Художник жил в доме №7 на Введенской улице (сейчас улица Олега Кошевого), недалеко от Народного дома и от квартиры Горького. Шаляпин иногда один, иногда вместе с Горьким бывал у Кустодиева.

Кустодиев помогал Шаляпину в его последней значительной работе в Мариинском театре — постановке оперы А. Н. Серова «Вражья сила». Опера ставилась в сложнейших условиях. В связи с войной и революцией существенно поредела труппа театра, особенно хор. Очень трудно было сохранять спектакли текущего репертуара на достаточно высоком музыкально-исполнительском уровне. Еще труднее было создавать новые театральные постановки. Но Шаляпин не допускал никаких скидок и компромиссов и оставался предельно требовательным, когда речь шла об искусстве.

Для постановки «Вражьей силы», в которой большое место занимали народные сцены, необходима была капитальная репетиционная работа с хором, с массовкой. Это было особенно сложно потому, что вновь набранная в хор молодежь, обладавшая сильными голосами, не имела решительно никакого сценического опыта. Большинство молодых хористов не владели даже музыкальной грамотой. Шаляпину, режиссерам, хормейстерам приходилось учить молодых людей элементарным основам актерского мастерства и нотному письму.

И, несмотря на эти трудности, опера «Вражья сила» увлекла Шаляпина до самозабвенья. Он свел до минимума свои гастрольные поездки в другие города России, чтобы сосредоточить все силы на новом спектакле. «Федор Иванович Шаляпин, — писала газета «Жизнь искусства» в номере от 24-25 мая, — отложил свой отъезд в Москву и сейчас принимает участие в репетиции оперы А. Н. Серова «Вражья сила», включенной в репертуар фронтовых спектаклей».

Шаляпин сам проводил репетиции массовых сцен, добиваясь максимальной образности и правдивости сценических ансамблей. Певец показывал интонации торговцев в сцене проводов масленицы — сбитенщиков, саечников, прянишников, искал сочные бытовые краски, выразительные штрихи для создания характеров участников массовых сцен.

Когда репетиции «Вражьей силы» были перенесены из фойе на сцену, посмотреть, как режиссирует Шаляпин, приходили артисты не только Мариинского, но и других петроградских театров, — это было интересно и полезно для них.

Весьма серьезнее значение придавал Шаляпин художественному оформлению «Вражьей силы». «Когда возник вопрос о том, кто может создать декорации и костюмы для «Вражьей силы», заимствованной из пьесы Островского «Не так живи, как хочется», — вспоминал Ф. И. Шаляпин, — само собой разумеется, что решили просить об этом Кустодиева. Кто лучше его почувствует и изобразит мир Островского? Я отправился к нему с этой просьбой. Всем известна его удивительная яркая Россия, звенящая бубенцами масленой. Его балаганы, его купцы, его купчихи, его сдобные красавицы, его ухари и молодцы сообщают зрителям необыкновенное чувство радости. Только неимоверная любовь к России могла одарить художника такой веселой меткостью рисунка и такой аппетитной сочностью в неутомимом его изображении русских людей...»

Борис Михайлович Кустодиев, несмотря на свой молодой еще возраст — в ту пору ему едва исполнилось сорок лет, — был тяжело больным и малоподвижным человеком. Шаляпин пришел к нему домой. Художник встретил гостя, сидя в передвижном кресле. Выслушав Шаляпина, Кустодиев с готовностью согласился на его предложение:

— С удовольствием, с удовольствием. Я рад, что могу быть вам полезным в такой чудной пьесе, — сказал он артисту. — С удовольствием сделаю вам эскизы, займусь костюмами. А пока что ну-ка, — художник озорно улыбнулся, — вот попозируйте мне в этой шубе. Шуба у вас больно богатая, приятно ее написать.

Так неожиданно началась работа Кустодиева над портретом Шаляпина. Художник сделал несколько этюдов и подготовительных рисунков, а потом приступил к созданию огромной картины. Для больного Кустодиева это было невероятно трудно. Не имея возможности передвигаться, художник, полулежа в кресле, рисовал наклоненный над ним почти горизонтально холст. Комната была тесной, фигура Шаляпина заполняла едва ли не все свободное пространство. А у художника не было возможности отойти на соответствующее расстояние, чтобы охватить единым взглядом свою модель и картину. Даже живописцы впоследствии поражались, как мог Кустодиев создать такой удивительный портрет, по существу ни разу не видя его целиком.

И все же это были очень светлые и радостные часы в жизни художника. С Шаляпиным у него установились добрые отношения, и в перерывах между сеансами они, случалось, пели дуэтом: у Кустодиева был неплохой тенор.

Портрет, созданный Кустодиевым, Шаляпин особенно любил. Певец всегда возил его с собой, до последних дней жизни он находился в его квартире в Париже — висел в кабинете над большим камином из резного дерева. Портрет очень нравился и самому Кустодиеву: слишком много духовных да и физических сил еложил в него художник, преодолевая тяжкий недуг. Еще долгое время после окончания работы над портретом художник жил думами о нем и наконец в 1922 году решил повторить портрет в уменьшенном формате. С этим новым вариантом известной картины Кустодиев не расставался до самой своей кончины — он умер в 1927 году. По этому произведению с творчеством художника знакомились любители живописи Швеции, Канады и Америки: оно экспонировалось там на художественных выставках. Сейчас картину можно увидеть в Ленинграде, в Государственном Русском музее.

А не так давно вернулся на Родину и первый вариант картины. Дочери Шаляпина Марфа, Марина и Дассия в 1968 году передали портрет в дар Театральному музею в Ленинграде.

Одновременно с работой над портретом Шаляпина Кустодиев создавал декорации к «Вражьей силе». Как ни трудно ему было, художник все же бывал в театре и знакомился с ходом работ на месте. Он мог передвигаться только в кресле и, несмотря на это, успевал следить за работой постановочных цехов, портных и костюмеров. Кустодиев приезжал на репетиции, когда они уже шли на сцене. Шаляпин сам встречал художника и вносил его в ложу на руках.

Шаляпин с большим творческим подъемом работал над партией Еремки, тщательно искал интонационный и пластический рисунок роли. Певец С. Ю. Левин однажды застал Федора Ивановича перед зеркалом в босяцком костюме Еремки. Стоя на одной ноге перед зеркалом, Шаляпин проделывал какие-то замысловатые движения, то ставил кончик пятки на пол и вертел носком, то приподнимал ногу, обутую в грязный, специально «загримированный» валенок чудовищного размера. В ответ на приветствие Шаляпин приподнял полу своей сермяги и сделал реверанс. Проведя носком ноги полукруг, певец скромным голосом сказал:

— Никак не решу, что лукавее.

— Одинаково здорово, — ответил Левик.

— Ну вот уж неверно. Когда ноги танцуют отдельно, каждому видно и понятно, а когда я закладываю ногу на ногу, оно само по себе как будто лучше, да только для первых рядов.

И тут же снова начал выделывать различные забавные фигуры.

Премьера «Вражьей силы» состоялась в ноябре 1920 года. А. А. Блок, посмотрев спектакль, был поражен силой художественного обобщения, которого достиг Шаляпин. Он записал в своем дневнике: «Шаляпин в Еремке («Вражья сила» Серова) достигает изображения пьяной наглости, хитрости, себе на уме, кровавости, ужаса русского кузнеца. Не совсем только, не хватает заурядности, рн слишком «Шаляпин», слишком «Мефистофель» вообще местами, а не заурядный русский дьявол».

Однако главной заботой Шаляпина-режиссера была не собственная роль. Артист стремился создать на сцене такой ансамбль, в котором все элементы сценической выразительности сливались бы в подлинно художественной целостности. Потому певец был придирчив даже к малейшим деталям.

Н. К. Черкасов играл во «Вражьей силе» небольшую роль зазывалы. Однажды, поддавшись своему комедийному темпераменту, он стал делать на сцене различные эксцентрические трюки. Тогда Шаляпин дал знак за кулисы, и режиссер, подкравшись сзади, резко одернул Черкасова. Расстроенный случившимся, предчувствуя грозящий скандал, молодой актер побежал разгримировываться.

Действительно, на следующий день Черкасова пригласили к Шаляпину. «Полураскинувшись на банкетке, пластично-скульптурный даже в такой обыденной, непринужденной позе, неотразимо красивый сидел Ф. И. Шаляпин, — вспоминал Черкасов. — Мне бросились в глаза высокие белоснежные бурки со светложелтой кожаной отделкой, мягкий пушистый синий свитер, свободно облегавший его мощный торс, и бриллиантовая булавка, воткнутая в галстук. Я сильно робел в ожидании разноса, но едва лишь потупил глаза, как тотчас услышал шаляпинский голос:

— А ну, а ну!.. Здравствуйте, молодой человек!.. Покажите-ка мне, чем вы вчера развлекали народ!.. Это же очень интересно!..

Стоя перед Ф. И. Шаляпиным, я показал весь свой запас эксцентрических движений и трюков. Он поощрял меня все более громким раскатистым смехом. Я был настолько худощав, а руки мои были так длинны, что я легко обнимал самого себя, как бы здороваясь с самим собой в таком положении. Я складывался пополам, смешно жестикулировал, неожиданно принимался «вытягивать» руку из рукава, и она «вытягивалась» до невероятной, казалось бы, длины, потом вращал руками в локтях так, что они крутились как на шарнирах, наконец «отрывал» пальцы на руке, сгибая их в суставах таким образом, что они не были видны, а затем «насаживал» их обратно по местам.

Ф. И. Шаляпин хохотал все громче, начал было мне подражать, заявил, что у него ничего не получается, но под конец, сменив шутливый тон на серьезный, заметил:

— Ну, спасибо!.. Только вот что, молодой человек, давайте условимся: вы мне, пожалуйста, не мешайте, и я вам не буду мешать!..

Случай этот, — заключает Черкасов, — послужил мне памятным предостережением, незабываемым уроком законов общения актеров на сцене, и я очень признателен Ф. И. Шаляпину за ту форму, в которой, по-видимому, во внимание к моему юному возрасту, он преподал мне такой урок».

Сам Шаляпин много раз выступал в роли Еремки, а всего на сцену Мариинского театра в сезоне 1920/21 года он выходил 47 раз. Это было время напряженной творческой и организаторской деятельности певца, в результате которой Мариинский театр приобрел небывалый художественный авторитет и у самых широких, демократических слоев населения, и в сугубо профессиональной музыкальной среде. Не случайно Б. В. Асафьев в рецензии на оперу «Садко», открывшую сезон 1920/21 года, дал такую оценку работе театра: «Видно, что затрачено много труда на то, чтобы наладить общую стройность, при наличии значительного притока молодых сил. В театре, по-видимому, господствует строгая художественная дисциплина и настойчивая работа, в условиях которой воспитывается молодое поколение артистов. В их руках будущее театра».

Послереволюционные годы — время творческой зрелости Федора Ивановича Шаляпина. И неудивительно, что у артиста пробудилось горячее желание поделиться своим опытом с молодым поколением.

Шаляпин сам никогда не преподавал, но с удовольствием помогал молодым певцам, когда они просили поставить голос, смотрел спектакли с их участием. Артист советовал театральной молодежи чаще бывать в Эрмитаже, побольше читать и был очень доволен, когда узнавал, что молодые актеры следуют его советам. В памяти многих остался завет Шаляпина: «Пушкина Александра Сергеевича не забудьте! Пусть всегда лежит на столе, под подушкой, всю жизнь. Без Пушкина не быть русскому искусству!»

С середины 1917 года некоторое время пустовало помещение Михайловского театра (ныне Малый театр оперы и балета; современный адрес: площадь Искусств, дом №1), и Мариинский театр использовал его как свой филиал. Ф. И. Шаляпин поставил на сцене Михайловского театра одну из любимых своих опер — «Моцарта и Сальери» Н. А. Римского-Корсакова, и 30 марта 1920 года сам исполнил партию Сальери. А в 1921 году на той же сцене он поставил оперу С. В. Рахманинова «Алеко».

Подлинно художественным вдохновением заражал Шаляпин всех присутствовавших на сцене, и театральная молодежь очень любила шаляпинские репетиции. Однажды Шаляпин пришел в театр с опозданием, и хор уже начал репетировать. Но, как вспоминал один из режиссеров, когда в кулисе появился Шаляпин, «вдруг, словно по мановению волшебной палочки, все на сцене преобразилось — засверкало, заулыбалось, пронесся радостный вздох, басы спели свою фразу, и с неожиданным темпераментом и силой вступившие тенора старались перехлестнуть басов, молодо и звонко залились друг с другом альты и сопрано, и полноводной широкой рекой разлилась песня, красивая и раздольная, как вечер в необычайной русской степи. Шаляпин, явившийся причиной этой перемены, в упоении застыл в кулисе, с расширенными глазами слушая красоту слившихся молодых голосов».

С большой любовью относилась к Шаляпину не только артистическая молодежь. Он был кумиром и молодых зрителей. С галерки, из проходов и со ступенек залов Мариинского театра и Народного дома — оттуда, где обычно располагалась юная публика, — Шаляпину аплодировали особенно бескорыстно и темпераментно.

Артиста также тянуло к молодежи. Он частый гость студенческой столовой в Академии художеств — своеобразного творческого клуба, куда любили заходить и художники старшего поколения. Шаляпин пел, рассказывал, а после импровизированных концертов нередко брал в руки глину и за разговором лепил голову Олоферна или быстрым росчерком пера рисовал очередной автошарж.

* * *

С 1914 года Шаляпин жил на Пермской улице. У него часто бывал Горький. Вместе с Алексеем Максимовичем Федор Иванович иногда заходил к своему соседу Г. Е. Грум-Гржимайло, который жил на третьем этаже. Сын ученого вспоминал об одном таком визите, свидетелем которого он стал, как о незабываемом событии в своей жизни. В кабинете знаменитого путешественника Горький и Шаляпин «много говорили о своих планах на будущее... Несмотря на трудное время, будущее это рисовалось им ярким и безоблачным, полным творческих замыслов...»

Еще один адрес связан с жизнью Шаляпина в Петрограде — Литейный проспект, дом №46. В бывшем двухэтажном особняке богатого домовладельца Гукасова помещался в 1919-1920 годах Отдел театров и зрелищ, комиссаром которого была Мария Федоровна Андреева. Этот дом, окруженный садом, сохранился до наших дней.

Заглянув в подъезд, можно увидеть широкую мраморную лестницу, огромные зеркала и окна в вестибюле. Теперь это обычный жилой дом.

В Отделе театров и зрелищ всегда было многолюдно. Мария Федоровна Андреева поражала своей кипучей энергией, умением помнить обо всем, делать одновременно множество неотложных дел.

Будучи художественным руководителем Мариинского театра, а с июня 1920 года управляющим художественной частью всех академических театров Петрограда, Шаляпин не раз бывал у Андреевой, советовался с ней.

Однажды М. Ф. Андреева пригласила Шаляпина участвовать в прослушивании программы популярного эстрадного артиста И. С. Гурко. Обычно уверенный в себе и прекрасно владевший собой на сцене, Гурко перепугался — в его программе была пародия на монолог Бориса Годунова в исполнении Шаляпина. Но комиссия была уже в сборе, делать было нечего, и Гурко начал петь.

«Вначале Шаляпин рассвирепел и сделался багровым, — вспоминал С. Ю. Левик. — Но Гурко по-своему талантливо выпевал речитативы, и лицо Шаляпина посветлело, прояснилось, в глазах появилась улыбка, а затем, когда монолог был окончен и Гурко перешел на исповедь, которая начиналась со слов: «Да ведают свободные потомки земли русской минувшую судьбу! Все праздники смиренно переставив, по стилю новому на старости живу», Шаляпин с искренним удовольствием смеялся, а по окончании номера изрек:

— Что же тут возражать, товарищи: в старые мехи влито новое вино. А сделано талантливо».

В послереволюционные годы Шаляпин нередко выезжал на гастроли недалеко от Петрограда.

В 1918 году он выступал с концертом перед ранеными красногвардейцами в городском госпитале Луги. Вместе с его давним другом, артистом и режиссером Мариинского театра И. Г. Дворищиным он жил в семье врача госпиталя Е. А. Соболевой. Тихий город на берегу спокойной глубокой реки понравился певцу. Он любил нырять с высокого берега Луги, плавать, кататься на лодке. Вечерами собирались друзья Соболевой послушать Шаляпина, и певец не отказывая им — пел романсы и арии из опер. Дом стоял на берегу реки, к берегу причаливали лодки, и в саду и под окном тихо стояли люди: всем хотелось услышать пение великого артиста.

Последний раз Шаляпин был в Луге в 1922 году по приглашению директора Лужского совхоза Н. Н. Кульбина. Певец жил тогда рядом с Летним театром, во втором этаже дома №8 по Крестьянскому проспекту. Вечером в красном уголке состоялся концерт. Зрители долго не расходились, аплодируя артисту, дети преподнесли ему огромный букет роз.

В начале 1920 года Шаляпин дал два концерта в Пскове. Когда к вокзалу подали автомобиль — а достать его даже предприимчивому администратору в ту пору было делом совсем непростым, — певец засмеялся и сказал: «Что вы! Тут Иван Грозный пешком ходил, а я буду разъезжать!», махнул рукой шоферу и пошел в сторону кремля. Он долго осматривал древние стены и башни...

Бывал Шаляпин и в Гатчине. В Ленинградском театральном музее хранится письмо А. И. Куприна Ф. И. Шаляпину от 13 июля 1919 года. Он приглашал певца от имени Гатчинской театральной секции приехать с концертом. «Аудитория в Гатчине очень внимательная и благодарная», — отмечал Куприн.

Осенью 1921 года Шаляпин выехал на гастроли за границу. В Англии он выступил в пользу голодающих в России. «Я думаю, — писал артист дочери Ирине, — что в Англии эта сумма будет превосходить значительно 1000 фунтов стерлингов, а это на наши деньги весьма большая сумма». Такие поступки Шаляпина вызвали злобу белоэмигрантов. При въезде в Америку с певца взяли подписку, что он не будет петь в благотворительных концертах. Шаляпин был возмущен провокациями и шантажом.

В Америке гастроли Шаляпина сложились неудачно: больше месяца он болел и вынужден был оплатить убытки за семь отмененных концертов. В Петроград певец вернулся в начале 1922 года.

31 марта 1922 года Артистический клуб устроил шаляпинский вечер. 17 апреля в бенефисном спектакле хора и оркестра Мариинского театра певец выступил в партии Бориса Годунова. Один из матросов Балтийского флота вспоминал, как весной 1922 года он видел Шаляпина на улице города: «Мы ехали на грузовике по Каменноостровскому, ныне Кировскому проспекту. У нас были бочки из-под бензина. На проспекте стоит Федор Иванович, в сером костюме, с тросточкой, на руке пальто. И машет нам тросточкой: «Моряки, вы куда едете?» Мы отвечаем ему: «На Гутуевский остров». Он просит, чтобы мы взяли его на грузовик — в Петрограде с транспортом плохо. Так мы, стоя в кузове, и ехали с Шаляпиным. Он сказал нам, что ему надо в портовую таможню, что он уезжает на гастроли за границу. В грузовике бочки железные катались и стоять было трудно. Но мы довезли Шаляпина до портовой таможни. Федор Иванович испачкал свой костюм, но мы его бензином отчистили и распрощались с Шаляпиным».

Весной 1922 года Шаляпин выступал немного — он пел в основном в Павловском вокзале. В день отъезда, 29 июня, в зале бывшего Дворянского собрания артист дал дневной бесплатный концерт для рабочих. Устраивал его Петрогубсовет по инициативе самого певца. Шаляпин исполнял свой излюбленный репертуар — «Блоху», другие романсы Мусоргского, арии из опер, народные песни и закончил концерт ставшей традиционной «Дубинушкой», которую, как всегда, подхватил зал.

Толпа близких и друзей провожала артиста на набережной Лейтенанта Шмидта. Он отправлялся пароходом в заграничное гастрольное турне.

Шаляпин, в светлом костюме, махал провожающим с палубы большим платком. Пароход медленно отчалил от невских берегов. Он увозил Шаляпина из России, как показало время, навсегда...

В ПАМЯТИ НАРОДНОЙ

Пожалуй, не было в русском театре другого артиста, который мог бы сравниться своей известностью с Федором Ивановичем Шаляпиным. Среди современников Шаляпина было немало известных певцов и актеров, были свои «любимцы публики» у москвичей, у петербуржцев, были свои любимые гастролеры — о них спорили, сопоставляли их достоинства и недостатки. В отношении к Шаляпину «патриотизм» и соперничество московских и петербургских театралов не имели решительно никакого значения: великого певца и актера всегда и везде встречали восторженно, он покорял всех.

Шаляпин был поразительно талантлив. Что бы он ни делал, за что бы ни брался, он все делал талантливо. Стасов справедливо считал, что если бы Шаляпин не был певцом, он мог бы стать незаурядным драматическим актером, замечательным рассказчиком и чтецом. Шаляпин оставил две книги воспоминаний, несколько статей, рассказов, стихотворений. Он был прекрасным рисовальщиком, живописцем, скульптором, играл на нескольких музыкальных инструментах. Готовясь к заграничным гастролям, артист выучил европейские языки настолько свободно, что самостоятельно переводил для себя оперные партии. Раздраженный театральной рутиной, Шаляпин решил ставить спектакли по-своему, стал режиссером, и его постановки, как и исполнительский стиль, произвели переворот в оперном театре. После Шаляпина уже нельзя было ставить «Бориса Годунова» и «Хованщину» так, как ставили раньше.

Может быть, именно поразительная талантливость Шаляпина вызывала такую зависть обывателей от искусства, которые с особенно гнусным злорадством плели паутину нелепых слухов и грязных домыслов. Но дело, конечно, не только в этом.

Выйдя из гущи народной, Шаляпин стал символом вырвавшегося из-под гнета самодержавия народного гения. И именно демократичности творчества певца, его неизменной устремленности к народным корням русского искусства, к народной песне и былине, к операм Мусоргского, Римского-Корсакова, Глинки, Даргомыжского, Серова верноподданные монархического миропорядка не могли ему простить.

Их раздражал не только репертуар Шаляпина, их не устраивало, что певец лучших оперных театров, посещаемых привилегированной публикой, «истинными ценителями искусства», желанный гастролер Европы и Америки, бесплатно пел для рабочих, выступал в пользу жертв войны и голода, создавал на свои средства школы для крестьян, госпитали для солдат. За дерзость исполнить со сцены Большого театра «Дубинушку» певец не поплатился своей карьерой только потому, что власти боялись широкого общественного возмущения, которое, несомненно, возникло бы в ответ на репрессии против него.

Высокопоставленные «ценители искусства» не желали видеть в Шаляпине народного певца, певца из народа, они хотели знать его другим — солистом императорских театров и не уставали злобно одергивать артиста, когда он совершал что-либо «недозволенное». А поводов к тому было немало.

В книге своих воспоминаний Шаляпин признавался: «Если я в жизни был чем-нибудь, так только актером и певцом, моему призванию я был предан безраздельно. Ио менее всего я был политиком. От политики меня отталкивала вся моя натура». Эта аполитичность, неуменье точно и глубоко оценить общественную обстановку, в которой он жил, стремление к обеспеченности, паническая боязнь нищеты — все это привело певца к непоправимой жизненной трагедии: из гастрольной поездки, в которую он отправился в июне 1922 года, Шаляпин более не возвратился на родину. В этом поступке проявились и неустойчивость, противоречивость натуры певца, податливость влияниям, и его политическая незрелость; немалую роль сыграло здесь и домашнее окружение последних лет. В книге «Маска и душа» Шаляпин вскользь замечает, как воспринимала его жена трудности первых послереволюционных лет: «А Мария Валентиновна все настойчивее и настойчивее стала нашептывать мне: бежать, бежать надо...»

Через год после отъезда из России Шаляпин писал художнику К. А. Коровину: «Как ты меня обрадовал, мой дорогой друг, твоим письмишком. Тоже, братик, скитаюсь. Одинок ведь! Даже в 35-этажном американском Hotel’e, набитом телами, одинок... Оно, конечно, хорошо — есть и фунты, и доллары, и франки, а нет моей дорогой России и моих несравненных друзей. Эхма! — Сейчас опять еду на «золотые прииски» в Америку, а... толку-то!»

Выйдя из самых народных низов, Шаляпин всю жизнь панически страшился бедности, боялся оставить без средств детей. А их у Шаляпина было десять. Самая старшая — «Ирина осталась жить в Москве, с матерью Иолой Игнатьевной Торнаги-Шаляпиной. Но другие дети Шаляпина от первого брака — Лидия, Борис, Федор, Татьяна, дети от второго брака — Марина, Марфа и родившаяся в 1922 году Дассия, а также дети Марии Валентиновны Эдуард и Стелла, приемные дети артиста, жили вместе с ним в Париже. Всем им надо было учиться, приобретать профессию. Шаляпин, любящий отец, всем этим был очень озабочен.

В ту пору на Западе было множество эмигрантских, антисоветски настроенных групп. Шаляпин не входил ни в одну из них, держался демонстративно в стороне от политической жизни. У него был советский паспорт, и он мог в любой момент вернуться в Страну Советов.

Жизнь Шаляпина за границей — это бешеная гастрольная гонка, годы тяжелой, все возраставшей тоски по родине. Это трагические годы артиста, всю жизнь мечтавшего творить для народа, познавшего всеобщее признание, народную любовь и лишившегося по своей вине самого большого счастья, которое может быть доступно художнику.

Письма Шаляпина на родину, признания посещавшим его за границей друзьям были полны горечи и надежд. В 1924 году он писал в Ленинград И. Г. Дворищину: «Говоря по совести, до боли скучаю по дорогой родине, да и по вас всех. Так хотелось бы повидать всех русаков, всех товарищей, поругаться с ними и порадоваться вместе. Стороною узнаю, что жизнь в СССР налаживается, хорошо — Уррра! Какие мы будем с тобой счастливые, когда все устроит русский народ». «Без России, без искусства, которым я жил в России столько веков (подчеркнуто Шаляпиным. — Авт.) — очень скушно и противно...» — сознавался он в другом письме.

Через год Шаляпин писал в Москву дочери Ирине: «В Россию раньше 27-го, а то и 28-го года едва ли попаду. Масса обязательств — везде забрал деньги вперед, а в наш век только и знаешь — плати-плати!»

В 1927 году советский посол во Франции был уполномочен узнать у Шаляпина, когда он намерен вернуться в СССР. Ссылаясь на долгосрочные контракты, певец не дал ясного ответа. Вскоре в советских газетах появилась статья А. В. Луначарского, где было, в частности, сказано: «Шаляпин может... сейчас же обратиться к правительству с предложением приехать на родину и дать несколько спектаклей и концертов в различных местностях Союза. Я глубоко убежден, что Шаляпин еще вполне в силах дать прекрасный артистический подарок трудящимся СССР и добиться таким путем восстановления добрых отношений с ними».

Однако певец официально ничего не ответил и на это приглашение, хотя не прекращал думать о возвращении в СССР. 20 мая 1928 года в Риме, а 25 мая в Берлине Шаляпин встречался с А. М. Горьким. Писатель останавливался проездом из Италии в Москву. «А тебе, Федор, надо ехать в Россию», — сурово сказал на прощание Горький. «Я знаю твердо, — вспоминал Шаляпин, — что это был голос любви ко мне и к России».

В Советском Союзе Горькому была устроена триумфальная встреча. Она началась приветствием пограничников и торжественным митингом на станции Негорелое. Хотя в Минск поезд прибыл ночью, вокзал и улицы были заполнены толпой — родина с радостью встречала великого пролетарского писателя. 27 мая 1928 года в редакционной статье «Алексею Максимовичу — привет!» газета «Правда» писала: «Находясь за границей, Горький сотнями нитей связал себя с советской жизнью и литературой. Он сам себя назначил на пост политического и культурного представительства этой литературы и неутомимо защищал ее от бешеных нападок буржуазии и белоэмигрантских отщепенцев. Он помогал советской литературе занять то место на международной арене, которое ей принадлежит по праву. Прикоснувшись к родной земле, Горький найдет теперь новые силы для продолжения своей работы».

28 мая 1928 года Горький приехал в Москву. На перроне Белорусского вокзала был выстроен почетный караул. Среди встречавших были руководители партии и правительства, писатели, делегация Художественного театра во главе с К. С. Станиславским, представители заводов и фабрик.

В течение четырех месяцев продолжалась поездка Горького по Советской стране. На многочисленных встречах и беседах с трудящимися писатель отвечал на самые разные вопросы, в том числе и на вопросы, касающиеся его дружбы с Шаляпиным. «К Шаляпину я отношусь очень хорошо, — говорил Горький в редакции газеты «Нижегородская коммуна» 10 августа 1928 года. — Правда, человек он шалый, но изумительно, не по-человечески талантливый человек».

В начале октября здоровье Горького резко ухудшилось, врачи категорически предписали ему, чтобы он немедленно уехал для лечения в Италию. В тяжелом состоянии писатель выехал поездом в Берлин, Рим и оттуда в Сорренто. Вернуться в Москву ему было разрешено не ранее чем через полгода.

Шаляпин по газетам и радио с большой заинтересованностью следил за жизнью Горького в Советской стране. Может быть, он представлял себе, как встречали бы на родине его самого... «Мне было очень приятно знать, что твое пребывание в Советах доставило тебе... много прекрасных дней», — писал Шаляпин Горькому из Парижа. В письме от 12 декабря он вновь возвращается к этой теме: «Радовался очень твоему пребыванию в России. Приятно было мне знать и слышать, как выражал народ наш любовь свою к своему родному писателю. Еще бы!!! Взгрустнул маленько, как прочитал в письме о твоем пребывании в Казани. Как перед глазами вырос в памяти моей этот «прекраснейший» (для меня, конечно) из всех городов мира — город. Вспомнил всю мою разнообразную жизнь в нем... и чуть не заплакал, остановив воображение у дорогого Казанского городского театра... Кажется, буду петь в Риме весною... С радостным волнением буду ждать возможности опять увидеть тебя и побыть рядом с тобой, милый мой, любимый Алексей Максимович».

В апреле 1929 года в Риме Шаляпин участвовал в двух спектаклях «Бориса Годунова». Чтобы повидаться с ним, из Сорренто приехал Горький. Поздним вечером после спектакля Горький и Шаляпин сидели в подвальчике таверны «Библиотека».

— Когда же, Федор, на родину? — спросил Горький.

Шаляпин ответил неопределенно:

— Опутали контракты гастролей в разных странах, разве вырвешься из них!..

В 1926 году в издательстве «Прибой» в Ленинграде вышла книга Шаляпина «Страницы из моей жизни» — перепечатка из журнала «Летопись». В июле 1930 года Шаляпин через своего адвоката обратился в суд, обвиняя советские учреждения в незаконном печатании его мемуаров и требуя возмещения убытков.

Суд отказал Шаляпину в его необоснованных претензиях. 9 августа 1930 года Горький написал певцу: «Писал я тебе о нелепости и постыдности твоего иска к Советской власти, а она, — что бы ни говорили негодяи, — власть наиболее разумных рабочих и крестьян, которые энергично и успешно ведут всю массу рабочего народа к строительству нового государства.

Я совершенно уверен, что дрянное дело это ты не сам выдумал, а тебе внушили его окружающие тебя паразиты, и все это они затеяли для того, чтоб окончательно закрыть перед тобою двери на родину... По праву старой дружбы я советую тебе: не позорь себя! Этот твой иск ложится на память о тебе грязным пятном. Поверь, что не только одни русские беспощадно осудят тебя за твою жадность к деньгам. Много вреда принесла твоему таланту эта страсть накоплять деньги, последний ее взрыв — самый постыдный для тебя. Не позволяй негодяям играть тобой, как пешкой. Такой великий, прекрасный артист и так позорно ведешь себя!»

Разрыв с Горьким Шаляпин воспринял очень тяжело: «Я потерял своего лучшего друга», — говорил он.

Шаляпин искал примирения с Горьким, внимательно следил за жизнью Советской страны и не оставлял мысли о возвращении на родину. В 1935 году, провожая по окончании заграничных гастролей одного из своих друзей, певца, заслуженного артиста РСФСР А. М. Давыдова в Ленинград, Шаляпин просил его:

— Как только приедешь, повидайся с Алексеем Максимовичем и скажи, что я умоляю его сменить гнев на милость. Пусть он теперь позовет меня. Тогда я все брошу и приеду немедленно. Скажи Алексею Максимовичу, что тоска моя по родине безгранична, что узы нашей с ним дружбы не могут быть порваны, ибо для меня это равносильно преждевременной смерти!

Когда в парижском театре «Опера-комик» с участием Ф. И. Шаляпина и А. К. Глазунова ставилась опера «Князь Игорь», в доме певца состоялся обед. Присутствовал на нем и С. В. Рахманинов. Глазунов произнес речь.

— Дорогой Федор Иванович! — сказал он. — Где бы мы ни были за пределами нашей родины, мы обязаны делать наше русское дело. Мы с вами, так сказать, являемся послами духа неофициального назначения.

Шаляпин тоже встал:

— Я поднимаю свой бокал за процветание моей родины, за всех тех, кто ведет Россию к будущей, как море, свободной жизни.

К этим словам певца присоединился Рахманинов, Шаляпин продолжал:

— Ну что ж, пусть мой друг Алексей Максимович Горький потребует, и я немедленно поеду к своему народу.

Но Горький, находившийся в то время в Крыму, был уже тяжело болен. В начале 1936 года он умер. «Теперь, когда его не стало, каждый вздох его и о нем мне в тысячу раз дороже, чем когда бы то ни было», — писал Шаляпин дочери Ирине в Москву и просил прислать библиотеку, в свое время подаренную ему Горьким.

Шаляпин был рад каждому соотечественнику, который приносил ему весть с родной земли. В 1925 году в Нью-Йорке он устраивал вечера для артистов Московского Художественного театра, гастролировавших в то время в Америке. В Париже на Всемирной выставке он долго простаивал перед макетом декораций спектакля И. И. Дзержинского «Тихий Дон», поставленного Ленинградским Малым оперным театром. Его собственные творческие планы по-прежнему были связаны с русским искусством — он мечтал создать оперный образ богатыря Ермака. Находясь в 1936 году в Токио, Шаляпин включил в одну из последних своих грамзаписей русскую песню «Эй, ухнем!». Артист читал в газетах все новости о Советской стране, часто слушал по радио передачи из Москвы.

Шаляпину не раз приходилось быть свидетелем антисоветских провокаций по самым различным поводам. Это и неудивительно. Дочь певца Ирина Федоровна Шаляпина подтверждает: Федор Иванович за рубежом «давал концерты в пользу голодающих Поволжья, бастующих горняков Уэльса, эмигрантских детей. И ни одного цента не дал эмигрантам-антисоветчикам... Федор Иванович не был эмигрантом в том смысле слова, в котором у нас это принято понимать. Он не имел даже эмигрантского паспорта. В его документах стояло не „натурализованный”, не „эмигрант”, а „русский”...»

Во время последних своих больших гастролей в Японии и Китае Шаляпин в связи с провокационными вылазками фашиствующих элементов в знак протеста отказался от уже объявленного концерта.

Свою вторую книгу воспоминаний «Маска и душа» Шаляпин закончил словами: «Моя мечта неразрывно связана с Россией, с русской талантливой и чуткой молодежью».

К. А. Коровин вспоминал, как уже больной Шаляпин говорил ему:

« — А знаешь ли, живи я сейчас во Владимирской губернии в Ратухине, где ты мне построил дом, где я спал на вышке с открытыми окнами и где пахло сосной и лесом, — я бы выздоровел. Как я был здоров; Я бы все бросил и жил бы там, не выезжая».

12 апреля 1938 года в Париже Шаляпин умер. Его последние думы — о родине, об искусстве. Предсмертные слова, сказанные в бреду:

— Где я? В русском театре? Чтобы петь, надо дышать... А у меня нет дыхания... В русский театр!.. В русский театр!

На могильной плите Шаляпина, похороненного в Париже, надпись: «Здесь покоится Федор Шаляпин, гениальный сын земли русской».

* * *

Почти четыре десятилетия прошло со дня смерти Шаляпина. Но интерес к творчеству великого артиста непреходящ. Грампластинки с голосом Шаляпина расходятся миллионными тиражами. Издаются его книги и книги о нем. Студенты консерваторий всего мира учатся вокальному и актерскому мастерству, оперной режиссуре на примере Шаляпина.

Шаляпина справедливо считают реформатором оперного театра, обогатившим не только отечественную, но и мировую сценическую культуру. Шаляпин познакомил мир с русской музыкальной классикой, благодаря ему оперы Мусоргского, Римского-Корсакова, Даргомыжского, Серова, Бородина стали популярны на Западе. И тяжкие ошибки артиста не могут заслонить величие его гения, могучие корни которого уходили в живительную почву русского народного искусства.

Советские люди знают и помнят Шаляпина. Отовсюду приходят вести о неиссякаемой любви народа к истинно русскому художнику сцены, о стремлении увековечить его память. В Казани, на доме №14 по улице Куйбышева, открыта мемориальная доска, извещающая, что во флигеле этого дома родился Шаляпин. Мемориальная доска отмечает и дом №25 на улице Чайковского (бывший Новинский бульвар), в Москве. На митинге по случаю открытия этой доски с речами выступали виднейшие мастера советского искусства — И. С. Козловский, Р. Н. Симонов, П. А. Марков, а также итальянский певец Тито Скипа. Среди присутствовавших были Иола Игнатьевна Торнаги-Шаляпина и Ирина Федоровна Шаляпина. В Москве, в Государственном Центральном Театральном музее имени А. А. Бахрушина, создана экспозиция, посвященная певцу. 4 октября 1956 года в связи с 60-летием со дня первого выступления Шаляпина в Москве перед спектаклем «Иван Сусанин» в Большом театре выступил с краткой речью секретарь Союза советских композиторов Т. Н. Хренников. На сцене, на белом бархате, окаймленный двумя красными полотнищами — огромный портрет Шаляпина. Включили запись, и зазвучала незабываемая «Дубинушка»...

После отъезда за границу Шаляпина хозяином квартиры на Пермской стал его друг И. Г. Дворищин. Он много лет бережно хранил архив певца, его личные вещи, письма Горького, Репина, Куприна. Когда во время блокады Ленинграда Дворищин умер, архив сохраняли его дочь Софья Исаевна и зять Алексей Федорович Синицын. Они передали все эти ценнейшие материалы Ленинградскому театральному музею.

Летом 1975 года в доме №26 на улице Графтио, на втором этаже, в бывшей квартире Шаляпина открыт филиал Ленинградского театрального музея. В экспозиции, посвященной истории русского оперного театра XVIII — начала XIX веков, выдающимся русским композиторам, певцам, можно видеть редкие фотографии, уникальные театральные костюмы и среди них, конечно, шаляпинские костюмы Мефистофеля, Бориса Годунова, выполненные по рисункам Головина.

Рядом с экспозицией — мемориальные комнаты. Гостиная служила певцу рабочим кабинетом. За роялем, стоящим здесь, он проводил утренние часы, репетируя перед предстоящим концертом или спектаклем. В гостиной теперь висит замечательный портрет Шаляпина работы Кустодиева.

В мемориальных комнатах много картин: Шаляпин понимал и любил живопись. Это картины итальянских мастеров XVII века, небольшое полотно голландского художника Браккелера, эскизы и рисунки Коровина, Нестерова, Бродского. Малая гостиная украшена кустодиевским портретом жены певца — Марии Валентиновны и великолепным автопортретом Шаляпина.

Восстановлена в прежнем виде столовая. Все вещи здесь — великолепно сохранившиеся мебель, коллекция старинного оружия, подаренная Шаляпину Горьким, — подлинные.

В феврале 1973 года наша страна широко отмечала 100-летие со дня рождения Федора Ивановича Шаляпина. В газетах и журналах помещались в эти дни статьи о Шаляпине, портреты великого артиста. Во многих городах страны прошли юбилейные вечера, спектакли, концерты, открылись выставки. Торжественные концерты состоялись в Государственном Большом театре Союза ССР, Ленинградском академическом театре оперы и балета имени С. М. Кирова (бывшем Мариинском), Тбилисском театре оперы и балета имени 3. П. Палиашвили, в Горьковском театре оперы и балета, в оперном театре Казани. С этими театрами связана артистическая жизнь Ф. И. Шаляпина.

Народный артист СССР, главный режиссер Большого театра Союза ССР Б. А, Покровский в юбилейной статье о Шаляпине «Гордость русской культуры», опубликованной 12 февраля 1973 года в газете «Правда», писал: «Почва, вскормившая явление, именуемое Шаляпиным, — это русская демократическая художественная традиция. Впитав ее соки, Шаляпин своим творчеством «сформулировал» критерии искусства музыкального театра, смыл с него пыль рутины и штампа.

Есть любители смаковать трагически негативную сторону шаляпинской судьбы последних лет... Не эту горькую шаляпинскую судьбину последних лет надо помнить нашим современникам, а подражать непрерывному, упорному стремлению к наиболее полному художественно-образному отражению идей века. Учиться у Шаляпина времен дружбы его с М. Горьким, времен создания образа Годунова, времен „Дубинушки"...»

Перечислить все, чем сегодня живет в памяти народной Федор Иванович Шаляпин, невозможно. Но именно теперь с удивительной ясностью видно, как прав был другой великий художник — Алексей Максимович Горький, полвека назад написавший истинно пророческие слова:

«...В русском искусстве Шаляпин — эпоха, как Пушкин... Ф. Шаляпин — лицо символическое; это удивительно целостный образ демократической России, это человечище, воплотивший в себе все хорошее и талантливое нашего народа... Федор Иванович всегда будет тем, что он есть: ослепительно ярким и радостным криком на весь мир: вот она — Русь, вот каков ее народ...»

СПИСОК АДРЕСОВ, СВЯЗАННЫХ С ЖИЗНЬЮ И ДЕЯТЕЛЬНОСТЫО
Ф. И. ШАЛЯПИНА В ПЕТЕРБУРГЕ-ПЕТРОГРАДЕ

ГодыИсторический адресСовременный адресСостояние дома
1894-1901Новодеревенская набережная, 13. Сад «Аркадия»Приморский проспект, участок дома №12Не сохранился
1894-1895ОхтаНе установлен
1894-1895Адмиралтейская набережная, 4. Панаевский театрУчасток сквера рядом с восточным павильоном АдмиралтействаНе сохранился
1894-1895Пушкинская улица, 20. Меблированные комнаты «Пале-Рояль»Пушкинская улица, 20Сохранился
1894-1895Невский проспект, 18/12. Ресторан «Лейнер О. В.»Невский проспект, 18/12Сохранился
1894-1895Невский проспект, 77. Квартира В. В. АндрееваНевский проспект, 77Сохранился
1894-1895Набережная реки Мойки, 74Набережная реки Мойки, 74Сохранился
1894-1895Александрийская площадь. Александринский театрПлощадь Островского, 2. Академический театр драмы имени А. С. ПушкинаСохранился
1894-1922Михайловская улица, 2. Дворянское собраниеУлица Бродского, 2. Филармония (Большой зал)Сохранился
1895-1896Набережная реки Фонтанки, 68-70 (точный адрес не установлен)Набережная Фонтанки, 68-70
1895, 1900-1922Театральная площадь. Мариинский театрТеатральная площадь, 1. Академический театр оперы и балета имени С. М. КироваСохранился
1898-1899Театральная площадь. Петербургская консерваторияТеатральная площадь, 3. Государственная консерватория имени Н. А. Римского-КорсаковаВнутри перестроен
1898-1899Александрийская площадь, 1. Императорская Публичная библиотекаПлощадь Островского, 1. Государственная Публичная библиотека имени М. Е. Салтыкова-ЩедринаСохранился
1898-19067-я Рождественская улица, 9/11. Квартира В. В. Стасова7-я Советская улица, 9/20Сохранился, внутри перестроен
1898-1908Загородный проспект, 28. Квартира Н. А. Римского-КорсаковаЗагородный проспект, 28Сохранился
1899Колокольная улица, 5. Квартира Ф. И. ШаляпинаКолокольная улица, 5Сохранился
1900-1906Станция Парголово, деревня Старожиловка. Дом Безрукова (дача В. В. Стасова)Станция Парголово, поселок СтарожиловкаНе сохранился
1901-1911Большая Морская улица, 16. Меблированные комнаты МухинойУлица Герцена, 16Сохранился
1901-1917Большая Морская улица, 16. Ресторан «Кюба»Улица Герцена, 16Сохранился
1901-1917Александрийская площадь. Дирекция императорских театров. Квартира В. А. Теляковского. Квартира К. А. КоровинаПлощадь Островского, 6. Ленинградский государственный театральный музей. Ленинградская государственная театральная библиотекаСохранился
1901-1917Дворцовая набережная, 32. Эрмитажный театрДворцовая набережная, 32. Эрмитажный театр. Лекторий Государственного ЭрмитажаСохранился
1901-1922Павловск, Павловский курзал Не сохранился
1903-1904Николаевская улица, 4. Квартира К. П. ПятницкогоУлица Марата, 4Сохранился
1903-1907Васильевский остров, 12-я линия, 9Васильевский остров, 12-я линия, 9Сохранился
1904-1907Угол Греческого проспекта и Бассейной улицы. «Олимпия», или Новый летний театрУгол Греческого проспекта и улицы НекрасоваНе сохранился
1904-1905Знаменская улица, 20. Квартира К. П. Пятницкого и А. М. ГорькогоУлица Восстания, 20Сохранился
1904-1905Разъезжая улица, 7. Редакция журнала «Мир божий». Квартира А. И. КупринаРазъезжая улица, 7Сохранился
1904-1905, 1914Станция Куоккала. Усадьба И. Е. Репина «Пенаты»Станция Репино. Музей-усадьба «Пенаты»Восстановлен
1904-1905Станция Куоккала. Дача «Линтула»Станция РепиноНе сохранился
1906-1921Гатчина, Елизаветинская улица, 19а. Дом А. И. КупринаГатчина. Улица Достоевского, участок дома №21Не сохранился
1907-1908Каменноостровский проспект, 13. Квартира Л. Н. АндрееваКировский проспект, 13Сохранился
1907Галерная улица, 33. Театральные курсы ПоллакКрасная улица, 33Сохранился
1908Пантелеймоновская улица, 13. Квартира В. В. АндрееваУлица Пестеля, 13Сохранился
1908-1921Набережная реки Фонтанки, 65. Малый театр (с 1919 года Большой драматический театр)Набережная Фонтанки, 65. Академический Большой драматический театр имени ГорькогоСохранился
1909Набережная Крюкова канала, 10. Квартира ЖивотовскихНабережная Крюкова канала, 10Сохранился
1910-1917Большая Конюшенная улица, 27. Ресторан «Медведь»Улица Желябова, 27. Театр эстрадыСохранился, внутри перестроен
1912Литейный проспект, 45. Квартира ШаляпинаЛитейный проспект, 45Сохранился
1913Никольская площадь, 4, кв. 2. Квартира Шаляпина.Площадь Коммунаров, 4, кв. 2Сохранился
1914-1915Александровский проспект, 3. Квартира В. Н. КаратыгинаПроспект Добролюбова, 3Сохранился
1914-1917Большая Монетная улица, 18. Редакция журнала «Летопись». Издательство «Парус»Улица Скороходова, 18Сохранился
1914-1922Пермская улица, 26. Дом ШаляпинаУлица Графтио, 26Сохранился, надстроен
1915-1918Набережная реки Мойки, 64. Квартира В. В. АндрееваНабережная реки Мойки, 64Сохранился
1914-1921Кронверкский проспект, 23. Квартира А. М. ГорькогоПроспект М. Горького, 23Сохранился
1914Станция Мустамяки, дача А. М. ГорькогоСтанция ГорьковскаяНе сохранился
1915-1922Каменноостровский проспект, 1/3. Квартира Ю. М. ЮрьеваКировский проспект, 1/3Сохранился
1915-1921Университетская набережная, 17. Академия художествУниверситетская набережная, 17. Институт живописи, скульптуры и архитектуры имени И. Е. РепинаСохранился
1915Широкая улица, 29. Квартира художника И. И. БродскогоУлица Ленина, 29Сохранился
1916Набережная реки Мойки, 68. Ресторан «Контан»Набережная реки Мойки, 68Сохранился
1916-1917Кронверкский проспект. Оперный театр Народного домаПарк имени В. И. Ленина, 4. Кинотеатр «Великан»Сохранился, внутри перестроен
1917, 1918Благовещенская площадь, 5. Морской гвардейский экипаж и кинотеатр «Школюнг»Площадь Труда, 5. Матросский клубСохранился
1918-1920Шлиссельбургский проспект. Императорский фарфоровый заводПроспект Обуховской обороны, 161. Ленинградский фарфоровый завод имени ЛомоносоваПерестроен
1920-1921Введенская улица, 7. Квартира Б. М. КустодиеваУлица Олега Кошевого, 7Сохранился
1920-1921Михайловская площадь, 1. Михайловский театрПлощадь Искусств, 1. Академический Малый театр оперы и балетаСохранился

ЛИТЕРАТУРА

  1. Федор Иванович Шаляпин. Литературное наследство, т. 1. Письма; И. Шаляпина. Воспоминания об отце. М., «Искусство», I960; т. 2. Статьи, высказывания, воспоминания о Ф. И. Шаляпине. М., «Искусство», 1960.
  2. М. К. Федор Иванович Шаляпин. Очерк жизни и деятельности. М., 1903.
  3. Ф. И. Шаляпин. Биография и сценические образы. М., 1915.
  4. Амфитеатров А. В. Маски Мельпомены. М., 1910.
  5. Андреева М. Ф. Переписка, воспоминания, статьи, документы. Воспоминания о М. Ф. Андреевой. М., «Искусство», 1968.
  6. Андроников И. Л. Я хочу вам рассказать... М., «Советский писатель», 1962.
  7. Арди-Светлова О. В. Из воспоминаний. — В кн.: Русский провинциальный театр. М.-Л., «Искусство», 1937.
  8. Асафьев Б. В. Избранные труды, тт. 1-5. М., Музгиз, 1952-1957.
  9. Асафьев Б. В. Русская живопись. Мысли и думы. Л.-М., «Искусство», 1966.
  10. Бажанов Н. Д. Рахманинов. М., «Молодая гвардия», 1966.
  11. Бассехес А. И. Театр и живопись Головина. М., «Изобразительное искусство», 1970.
  12. Александр Бенуа размышляет. М., «Советский художник», 1968.
  13. Блок А. А. Собрание сочинений, тт. 7, 8. М.-Л., Гослитиздат, 1963.
  14. Богданов-Березовский В. М. Ленинградский государственный академический театр оперы и балета им. С. М. Кирова. Л.-М., «Искусство», 1959.
  15. Боголюбов Н. Н. Шестьдесят лет в оперном театре. М., изд. ВТО, 1967.
  16. Борисов Л. И. За круглым столом прошлого. Л., Лениздат, 1971.
  17. Бродский И. А. Репин в «Пенатах». Л.-М., «Искусство», 1940.
  18. Бунин И. А. Собрание сочинений в 9-ти томах, т. 9. М., «Художественная литература», 1969.
  19. Вальтер В. Г. Шаляпин. Пг., 1916.
  20. Валъц К. Ф. 65 лет в театре. Л., «Academia», 1928.
  21. Воспоминания о С. В. Рахманинове, тт. 1-2. М., «Музыка». 1974.
  22. Встречи с прошлым. Сборник неопубликованных материалов ЦГАЛИ СССР, вып. 1. М., «Советская Россия», 1972.
  23. Глазунов А. К. Музыкальное наследие. Исследования, материалы, публикации, письма, тт. 1-2. Л., Музгиз, 1960.
  24. Гозенпуд А. А. Н. А. Римский-Корсаков. Темы и идеи его оперного творчества. М., Музгиз, 1957.
  25. Гозенпуд А. А. О сценичности и театральной судьбе «Бориса Годунова». — В кн.: Пушкин. Исследования и материалы, т. 5. Л., 1967.
  26. Гозенпуд А. А. Русский оперный театр на рубеже XIX — XX веков и Ф. И. Шаляпин. Л., «Музыка», 1974.
  27. Гозенпуд А. А. Русский советский оперный театр. Л., Музгиз, 1963.
  28. Голиков В. Г. Вначале было слово... Пг., 1918.
  29. Головин А. Я. Встречи и впечатления. Л.-М., «Искусство», 1960.
  30. Горький М. Собрание сочинений в 30-ти томах, тт. 27-30. М., Гослитиздат, 1955-1956.
  31. Горький и художники. М., «Искусство», 1964.
  32. Горьковские чтения. М., Изд-во АН СССР, 1954.
  33. Горьковские чтения. М., Изд-во АН СССР, 1968.
  34. Грабарь И. Э. Репин, тт. 1-2. М., Изд-во АН СССР, 1963-1964.
  35. Грабарь И. Э. В. А. Серов. Жизнь и творчество. М., 1913.
  36. Дмитриевский В. Н. Великий артист. Л., «Музыка», 1973.
  37. Дорошевич В. М. Избранные рассказы. М., «Московский рабочий», 1962.
  38. Дранков В. Н. Природа таланта Шаляпина. Л., «Музыка», 1973.
  39. Дрейден С. Д. В зрительном зале — Владимир Ильич. М., «Искусство», 1970.
  40. Дрейден С. Д. Музыка революции. М., «Советский композитор», 1970.
  41. Дрейден С. Д. Черкасов. Л.-М., «Искусство», 1937.
  42. Ермолова, Шаляпин, Качалов, Щукин, Уланова. Сборник статей. М., «Советская Россия», 1957.
  43. Залкинд Г. Н. Рисунки Ф. И. Шаляпина. «Театральный альманах», кн. 3 (5). М., изд. ВТО, 1946, с. 220-224.
  44. Зилъберштейн И. С. Репин и Горький. М., «Искусство», 1944.
  45. Зилъберштейн. И. С. Репин в работе над портретом Шаляпина. — В кн.: Репин. Художественное наследство. В 2-х томах. М., Изд-во АН СССР, 1949.
  46. Каратыгин В. Г. Избранные статьи. М., «Музыка», 1965.
  47. Каренин Влад. Владимир Стасов. Очерк его жизни и деятельности, в 2-х томах. Л., «Мысль», 1922.
  48. Келдыш Ю. В. Рахманинов и его время. М., «Музыка», 1973.
  49. Коган Д. Н. Мамонтовский кружок. Л.-М., «Искусство». 1970.
  50. Коллар В. А. 187 дней из жизни Шаляпина. Горький, Волго-Вятское книжное изд-во, 1969.
  51. Комаровская Н. И. Виденное и пережитое. Л.-М., «Искусство», 1965.
  52. Комаровская Н. И. О Константине Коровине. Л.-М., «Искусство», 1961.
  53. Константин Коровин вспоминает... М., «Изобразительное искусство», 1971.
  54. Константин Коровин. Жизнь и творчество. Письма. Документы. Воспоминания. М., Изд-во Академии художеств СССР, 1963.
  55. Кунин И. Ф. Н. А. Римский-Корсаков. Жизнь и творчество в воспоминаниях, письмах и критических отзывах. М., «Советский композитор», .1974.
  56. Крыжицкий Г. К. Мамонт Дальский. Л.-М., «Искусство», 1965.
  57. Лебедев А. К., Солодовников А. В. Владимир Васильевич Стасов. М., «Искусство», 1966.
  58. Лебедев Д. Н. Исполнительские традиции русских оперных певцов. М., «Музыка», 1964.
  59. Левик С. Ю. Записки оперного певца. М., «Искусство», 1962.
  60. Левитан И. И. Письма, документы, воспоминания. М., «Искусство», 1956.
  61. Ленин. Революция. Театр. Документы и воспоминания. Л., «Искусство», 1970.
  62. Летопись жизни и творчества А. М. Горького, вып. 1-4, М., Изд-во АН СССР, 1958-1960.
  63. Леонидов Л. М. Воспоминания, статьи, беседы. М., «Искусство», 1960.
  64. Липаев И. Н. Ф. И. Шаляпин — певец и художник. СПб., 1914.
  65. Луначарский А. В. В мире музыки. М., «Советский композитор», 1971.
  66. Маршак С. Я. Собрания сочинений в 8-ми томах, тт. 1, 2, 6. М., «Художественная литература», 1968-1972.
  67. Мейерхольд В. Э. Статьи, речи, беседы, письма в 2-х томах. М., «Искусство», 1968.
  68. Монахов Н. Ф. Повесть о жизни. Л., «Искусство», 1961.
  69. Муратова К. Д. Горький на Капри. 1911-1913. М., Наука», 1971.
  70. Нестеров М. В. Давние дни. М., «Искусство», 1959.
  71. Никулин Л. В. Годы нашей жизни. М., «Московский рабочий», 1966.
  72. Никулин Л. В. Люди русского искусства. М., «Советский писатель», 1962.
  73. Никулин Л. В. Люди и странствия. М., «Искусство», 1962.
  74. Никулин Л. В. Федор Шаляпин, Очерк жизни и творчества. М., «Искусство», 1954.
  75. Пеняев И. П. Первые шаги Ф. И. Шаляпина на артистическом поприще. М., 1903.
  76. Перестиани И. Н. 75 лет жизни в искусстве. М., «Искусство», 1962.
  77. Поссе В. А. Мой жизненный путь. М.-Л., «ЗИФ», 1929.
  78. Похитонов Д. А. Из прошлого русской оперы. Л., изд. ВТО, 1949.
  79. Раскин А. Н. Шаляпин и русские художники. Л.-М., «Искусство», 1963.
  80. Репин И. Е. Избранные письма в 2-х томах. М., «Искусство», 1969.
  81. Римский-Корсаков Н. А. Летопись моей музыкальной жизни. М., Музгиз, 1955.
  82. Рудницкий К. Л. Режиссер Мейерхольд. М., «Искусство», 1969.
  83. Скиталец С. Г. Повести и рассказы. Воспоминания. М., «Московский рабочий», 1960.
  84. Салина Н. В. Жизнь и сцена. Л.-М., изд. ВТО, 1941.
  85. Серебров А. Н. Время и люди. 1898-1905. М., «Московский рабочий», 1960.
  86. Серов В. А. в воспоминаниях, дневниках и переписке современников, в 2-х томах. Л., «Художник РСФСР», 1971.
  87. Сивков П. М. Шаляпин. СПб., 1908.
  88. Собинов Л. В. Статьи, речи, высказывания. Письма к Л. В. Собинову. Воспоминания о Л. В. Собинове. М., «Искусство», 1970.
  89. Советский театр. Документы и материалы. Л., «Искусство», 1968.
  90. Соколов Н. А. Поездка Ф. И. Шаляпина в Африку. М., 1914.
  91. Соловьева В. П. Рисунки Ф. И. Шаляпина. — Театральное наследство. М., изд. ВТО, 1956.
  92. Старк Э. А. Петербургская опера и ее мастера. Л.-М., «Искусство», 1940.
  93. Старк Э. А. Шаляпин. Пг., 1915.
  94. Стасов В. В. Избранные сочинения в 3-х томах. М., «Искусство», 1952.
  95. Стасов В. В. Статьи о Шаляпине. М., «Музыка», 1952.
  96. Стернин Ю. Н. Художественная жизнь России на рубеже XIX — XX веков. М., «Искусство», 1970.
  97. Театр оперы и балета имени С. М. Кирова. Л., «Музыка», 1937.
  98. Теляковский В. А. Мой сослуживец Шаляпин. Л., «Academia», 1927.
  99. Теляковский В. А. Воспоминания. Л.-М., «Искусство», 1965.
  100. Тиме Е. И. Дорога в искусство. М.-Л., «Искусство», 1962.
  101. Фокин М. М. Против течения. Л.-М., «Искусство», 1962.
  102. Фрид Э. Л. Прошедшее, настоящее и будущее в «Хованщине» Мусоргского. Л., «Музыка», 1974.
  103. Хессин А. Б. Из моих воспоминаний. М., изд. ВТО, 1959.
  104. Ходотов Н. Н. Близкое — далекое. Л.-М., «Искусство», 1962.
  105. Хубов Г. Н. О музыке и музыкантах. М., Музгиз, 1959.
  106. Черкасов Н. К. Записки советского актера. М., «Искусство», 1953.
  107. Черкасов Н. К. Четвертый Дон-Кихот. Л., «Советский писатель», 1958.
  108. Черток С. М. Художник Борис Шаляпин. Л., «Художник РСФСР», 1972.
  109. Шкафер В. П. Сорок лет на сцене русской оперы. Л., изд. Лен. гос. театра оперы и балета, 1936.
  110. Щепкина-Куперник Т. Л. Избранное. М., «Советский писатель», 1954.
  111. Щепкина-Куперник Т. Л. Театр в моей жизни. М.-Л., «Искусство», 1948.
  112. Энгель Ю. Д. Глазами современника. М., «Советский композитор», 1971.
  113. Эткинд М. Г. Кустодиев. Л., «Художник РСФСР», 1968.
  114. Юрьев Ю. М. Записки, в 2-х томах. Л.-М., «Искусство», 1963.
  115. Янковский М. О. Шаляпин и русская оперная культура. Л.-М., «Искусство», 1947.
  116. Янковский М. О. Шаляпин. М., «Искусство», 1951.
  117. Янковский М. О. Шаляпин. Л., «Искусство», 1972.

ИЛЛЮСТРАЦИИ


Ф. И. Шаляпин. 1920-е годы.
Ф. И. Шаляпин. Фотоснимок 1901 года

Дом №18/12 на Невском проспекте.
Здесь помещался ресторан О. В. Лейнера.
Дом №20 на Пушкинской улице
(бывшая гостиница «Пале-Рояль»).

Дом №77 на Невском проспекте,
в котором жил В. В. Андреев.
В. В. Андреев.

И. Ф. Горбунов.
Академический театр драмы имени
А. С. Пушкина (бывший Александрийский).

М. В. Дальский. Фотоснимок 1890-х годов.
Ленинградская государственная консерватория имени
Н. А. Римского-Корсакова. Здесь проходили гастроли
Частной оперы С. Мамонтова.

Ю. М. Юрьев. Фотоснимок 1890-х годов.
Академический театр оперы и балета имени С. М. Кирова
(бывший Мариинский).

Дом №9/20 на 7-й Советской (бывшая
Рождественская) улице. Здесь жил В. В. Стасов.
Публичная библиотека имени М. Б. Салтыкова-Щедрина.
Сюда Ф. И. Шаляпин приходил к В. В. Стасову.

Ф. И. Шаляпин и И. И. Торнаги-Шаляпина.
Фотоснимок 1898 года.
Дом №16 на улице Герцена (бывшая
Большая Морская). Здесь помещались на
втором этаже ресторан Кюба, на третьем — меблированные комнаты Мухиной.

Ф. И. Шаляпин и А. М. Горький.
Фотоснимок 1901 года.
Дом №10 на набережной Крюкова канала.
Здесь жил Ф. И. Шаляпин в 1910 году.

Ф. И. Шаляпин и А. И. Куприн.
Фотоснимок 1900-х годов.
Ф. И. Шаляпин. Фотоснимок 1900-х годов.

Ф. И. Шаляпин в роли Мефистофеля в
опере Ш. Гуно «Фауст».
Ф. И. Шаляпин в роли Досифея в опере
М. П. Мусоргского «Хованщина».

Ф. И. Шаляпин в роли Дона Базилио в
опере Д. Россини «Севильский цирюльник».
Ф. И. Шаляпин в роли Короля Филиппа в
опере Д. Верди «Дон Карлос».

Ф. И. Шаляпин в роли Бориса Годунова.
Портрет работы А. Я. Головина. 1912 год.
Ф. И. Шаляпин — Борис Годунов (опера
«Борис Годунов» М. П. Мусоргского).

Ф. И. Шаляпин в роли Варлаама в опере
М. П. Мусоргского «Борис Годунов».
Ф. И. Шаляпин — Борис Годунов (опера
«Борис Годунов» М. П. Мусоргского).

Ф. И. Шаляпин — Борис Годунов (опера
«Борис Годунов» М. П. Мусоргского).
Ф. И. Шаляпин в роли Ивана Сусанина в
опере М. И. Глинки «Иван Сусанин».

Ф. И. Шаляпин в роли Фарлафа в опере
М. И. Глинки «Руслан и Людмила».
Ф. И. Шаляпин в роли Тонио в опере
Р. Леонкавалло «Паяцы».

Ф. И. Шаляпин в роли Ивана Сусанина в
опере М. И. Глинки «Иван Сусанин».
Ф. И. Шаляпин в роли Мельника в опере
А. С. Даргомыжского «Русалка».

Ф. И. Шаляпин в роли Варяжского гостя в
опере Н. А. Римского-Корсакова «Садко».
Ф. И. Шаляпин в роли Дон-Кихота в опере
Ж. Массне «Дон-Кихот».

Ф. И. Шаляпин в роли Олоферна в опере
А. Н. Серова «Юдифь».
Ф. И. Шаляпин в роли Галицкого в опере
А. П. Бородина «Князь Игорь».

Ф. И. Шаляпин в роли Яшки Турка в
инсценировке по рассказу И. С. Тургенева
«Певцы». 1919 год.
Ф. И. Шаляпин в роли Еремки в опере
А. Н. Серова «Вражья сила».

Дом №23 на проспекте М. Горького
(бывший Кронверкский). Здесь жил
А. М. Горький.
Усадьба И. Е. Репина «Пенаты».

Стоят (слева направо) Ф. И. Шаляпин и
А. М. Горький; сидят (слева направо)
М. Ф. Андреева, Герберт Уэллс.
И. Е. Репин в мастерской «Пенатов» за работой над портретом Ф. И. Шаляпина. Фотоснимок 1914 года.

Ф. И. Шаляпин в матросском костюме.
Фотоснимок 1917 года.
Кинотеатр «Великан» (бывший Народный дом), где Шаляпин выступал в 1915-1917 годах.

Афиша оперы «Псковитянка» с участием
Ф. И. Шаляпина. 1919 год.
Ф. И. Шаляпин и А. М. Горький на II Всероссийском съезде рабочих стекольнофарфорового производства.

М. В. Шаляпина.
Ф. И. Шаляпин с дочерьми Марфой и Мариной.

Дом №26 на улице Графтио (бывшая
Пермская). Здесь жил Ф. И. Шаляпин.
Ф. И. Шаляпин с сыновьями Борисом (слева) и Федором.

Дом №7 на улице Олега Кошевого (бывшая
Введенская), где жил Б. М. Кустодиев.
Портрет Ф. И. Шаляпина работы
Б. М. Кустодиева. 1921 год.

Ф. И. Шаляпин с дочерью Дассией
(одна из последних фотографий певца).

1 Патти Аделина — итальянская оперная певица, с огромным успехом гастролировавшая в Петербурге в 1860-1877 годах.
2 Фамилия архитектора Лидваля, сказочно обогатившегося при постройке в Петербурге Троицкого моста через Неву (ныне Кировский мост), приобрела в 1900-е годы скандальную известность из-за нашумевшего судебного дела.
3 «Я не сержусь», «Старые злые песни».
4 Так назывался перекресток улиц Троицкой (ныне улица Рубинштейна), Разъезжей, Загородного проспекта и Чернышева переулка (ныне улица Ломоносова); название бытует в обиходе и сейчас.
5 Имеется в виду концерт А. И. Зилоти в конце ноября 1909 года, который был составлен из произведений, созданных по мотивам гетевского «Фауста». Зилоти дирижировал симфонией Ф. Листа. Шаляпин пел серенаду Мефистофеля из «Фауста» Ш. Гуно, арию из «Осуждения Фауста» Г. Берлиоза и «Блоху» М. П. Мусоргского.