Мнимая поэзия:

Содержание

• Ю. Тынянов. Предисловие
• ФОЛЬКЛОР
  • Былины
  • Исторические песни
  • Свадебные песни
• ЖАНР И СТИЛЬ
  • I. Ода
  • Элегия
  • Дидактическая поэма
  • Дружеское послание
  • Песня и романс
  • Любовная лирика
  • Баллада
  • Басня
  • «Антологические», мадригалы, альбомные стихотворения
  • Эпиграмма
  • II. «Чертополох»
  • Эклектики, дилетанты и подражатели
  • Русский Гейне
  • Экзотика
  • Гимны и духовная поэзия
  • Орфографическая пародия
• ПОЭТЫ
  • В. К. Третьяковский
  • М. В. Ломоносов
  • А. П. Сумароков
  • И. П. Елагин
  • В. П. Петров
  • Д. И. Хвостов
  • П. И. Шаликов
  • И. И. Дмитриев
  • Н. Ф. Кошанскин
  • A. Е. Измайлов
  • П. А. Катенин
  • П. А. Вяземский
  • B. А. Жуковский
  • А. С. Пушкин
  • А. А. Дельвиг
  • А. Ф. Вельтман
  • Е. А. Баратынский
  • Н. М. Языков
  • Ф. И. Тютчев
  • А. С. Хомяков
  • Д. В. Веневитинов
  • C. П. Шевырев
  • A. И. Подолинский
  • B. Г. Бенедиктов
  • Н. В. Кукольник
  • К. К. Павлова
  • Е. П. Ростопчина
  • М. П. Розенгейм
  • А. Н. Майков
  • Н. Ф. Щербина
  • Я. П. Полонский
  • А. А. Фет
  • А. Н. Плещеев
  • Н. А. Некрасов
  • Л. А. Мей
  • A. А. Григорьев
  • К. К. Случевский
• Последыши
  • B. П. Бурнашев
  • Н. В. Берг
  • В. В. Крестовский
  • П. А. Кусков
  • И. Н. Страхов
• ПРИЛОЖЕНИЕ
  • Пародические памфлет, фельетон и сатира
• КОММЕНТАРИИ
  • Примечания
  • Псевдонимы пародистов
  • Пародические имена
  • Указатель имен
  • Условные сокращения
  • Список иллюстраций

ПРЕДИСЛОВИЕ

Важность пародии в литературе, в частности в поэзии, вряд ли может быть отрицаема. Пародия — лучший пример произведения направленного и влиятельного. Направленность эта может быть разного характера. Она может быть направленностью на стиль, произведение, жанр, автора; она может быть направленностью против.

Направленность первого типа характеризует учебную функцию пародии. Например, таковы пародии Некрасова. Начав с метода подражания (первый сборник стихов), он проходит школу поэтической пародии. Таким образом он уясняет себе поэтические методы других поэтов.

Пародия может быть направлена на отдельные стороны стиля, на отдельные особенности, и вместе с тем, так как нет нейтральных качеств в литературном произведении как системе, это стилистическое пародирование легко переходит в пародию целого и часто является ею. Гак же близки обе функции пародии. Если между средствахми пародии и элементами пародируемого существует связь по противоположности, — перед нами направленность против. При этом пародия вскрывает самые основы поэтической речи, она обращает поэтическое речеведение в речевое поведение поэта, подчеркивая его позицию, обращает ее в позу.

Здесь — эволюционная роль пародии. Она может обнажить стареющую или социально неценную направленность того или иного жанра, стиля, поэта. Пародия обычно пользуется как материалом для снижения речью и темами бытового характера. Так незаметно пародия переходит в сатиру или памфлет.

Не следует думать, что пародия — жанр исключительно комический. Именно пародия крупнейших русских пародистов, Н. Полевого и И. Панаева, относится к разряду некомических. Одна пародия Полевого (на Дельвига) была одновременно перепечатана в альманахе как серьезная «Песня»; сам Панаев указывает, что одна из его пародий была положена на музыку и распевалась как романс.

Дело в том, что нет непреходящих качественных категорий в поэзии.

Самая виртуозность стиха может быть в известные эпохи ненужной или реакционной. (Ср., например, пародии К. Павловой и К. Аксакова, направленные против этой виртуозности.)

То же и с «гладкостью» стиха. Она в период, скажем, Карамзина, является прогрессивным фактором, в 30-е годы пародируется Полевым, пародический сборник которого носит эпиграф:
 
Они, как пол лощеный, гладки,
На мысли не споткнешься в них.
 

Пародированию подвергается и эклектизм, в некоторые периоды литературной эволюции — явление реакционное. Таковы пародии Вельтмана на эклектиков 30-х гг., воскрешающие державинский стиль и комбинирующие державинские строки.

Само собою, пародии, направленные против виртуозности, должны и сами быть виртуозны; против гладкости — и сами должны быть гладки; и, наконец, в эклектических пародиях мы встретим высококачественные стихи Державина.

Эти явления, — с одной стороны, близость пародии к подражанию (о чем имеются любопытнейшие соображения критика и теоретика 20-х гг. О. Сомова), с другой, частичная формальная близость пародии и пародируемого, при функциональной их разнице и даже противоположности функций, — должны быть особо приняты во внимание.

Громадное значение «Писем темных людей» было именно в том, что они сначала обманули тех, на которых были направлены, и только под конец выяснилась их пародийная направленность. Таким образом, наибольшая сила пародии — в наибольшей формальной близости и одновременно — в функциональной противоположности с пародируемым.

Это и послужило причиной тэго, что сборник назван «Мнимая поэзия». Название это заимствовано из одного старинного сборника, где так назван отдел апофегм, стихотворных сентенций, изъятых из известных произведений. По всей вероятности здесь имелась в виду несхожесть этих цитаций с целым, их обманчивость.

Циклизация пародий вызывает к жизни пародическое лицо, пародическую личность. Вершина этого явления — Козьма Прутков. Здесь совершилось превращение пародического псевдонима в лицо. Зачатки явления пародической личности видим в таких явлениях, как граф Хвостов, князь Шаликов. Хвостов создал особую систему пародического языка (превыспреннего) и под конец был более литературным героем, нежели живым лицом. То же случилось и с Шаликовым.

Влиятельность пародии сказывается на примере Третьяковского, имя которого стало стержнем для ходячих, «фольклорных», шуточных стихов, которые до сих пор многими принимаются за принадлежащие Третьяковскому вещи и несут в данном случае функцию пародии. Можно сказать, что в «читательском», вернее, «литературном» сознании (трудно говорить теперь о читателе Третьяковского) подлинный или когда-либо существовавший Третьяковский совершенно подменен ходячими пародиями. Причина такой бытовой влиятельности пародии: пародия является осмыслением какой-либо поэтической или литературной системы, не только изменением ее значения, но и освоением (обычно освоением одних элементов за счет других), и в этом отношении представляет собою столь же читательское, сколь и писательское явление. Пример такой читательской элементарной пародчи: чтение стихов с подменою интонаций, интонационная пародия. Сюда же — чтение стихотворений снизу вверх, чтение стихов с заданным рефреном и т. д.

С другой стороны, пародия может и не быть направлена ни на какое произведение, может и не быть направлена против. Пародия может применяться как средство, как форма. Такова ее служебная функция в политической, общественной и литературной сатире. Пародия не имеет здесь пародийной функции, функцию ее можно назвать пародической. Пародия служит здесь средством легчайшего введения злободневного материала в литературу и предоставляет в распоряжение фельетониста выверенный сюжетный костяк и стилистическую точку отправления, трамплин. В этом отношении к пародическим формам близок в фельетоне по функции обычай фельетонистов отправляться от какой-либо цитаты.

Само собою, явления пародийности и пародийности не всегда даны в чистом и обособленном виде. Оба явления близки между собою и обычно сосуществуют.

* * *

Сбор пародийного материала произведен для настоящей книги на материале лирической поэзии XVIII-XIX вв. В приложении представлены некоторые примеры пародического использования формы в жанрах литературной и общественной сатиры. Выбор материала ни в какой мере не претендует на полноту и в указанных хронологических пределах. Взято наиболее типическое за исключением широко распространенного. (Так, мало использован первостепенный материал Козьмы Пруткова.)

Для настоящего издания обследованы журналы и альманахи XVIII и XIX вв., рукописные материалы из собраний Пушкинского Дома, Государственной Публичной Библиотеки и пр.

Из иллюстраций по материалам Пушкинского Дома впервые воспроизведены: карикатура гр. Фредро на Тютчева, карикатурный автопортрет Н. Степанова, в полном виде карикатура Степанова на Кукольника (была опубликована в «Невском Альманахе» 1917 г. в неполном виде) и др. Лубочная картинка «Стихотворец и чорт», направленная против Д. И. Хвостова, воспроизводится по экземпляру Московского Исторического Музея.

Непосредственное участие в составлении книги принимал С. А. Рейсер; им же составлены комментарии. Первая глава (фольклор) и примечания к ней составлены В. П. Адриановой-Перетц. Указаниями, советами или помощью были полезны: О. П. Блех, П. Н. Берков, Б. В. Казанский, Е. Н. Калайдович (t), Е. Н. Купреянова, М. М. Левшин, И. Ф. Масанов, Ю. Г. Оксман, К. И. Чуковский, В. Б. Шкловский, Б. М. Эйхенбаум. Был принят во внимание библиографический указатель Б. Бегака, Н. Кравцова и А. Морозова.

Ленинград. Январь 1930.

ФОЛЬКЛОР

БЫЛИНЫ

АГАФОНУШКА

Аи на Дону, Дону вызбе на дому,

На крутых берегах, на печи на дровах,

Высока ли высота потолочная,

Глубока глубота подполная,

А и широко раздолье перед печью шесток,

Чистое поле по полълавечью,

Аи синее море в лохани вода,

А у белова города у жорнова,

А была стрелба веретенная,

Аи пушки мушкеты горшечныя,

Знамена поставлены помелныя,

Востры сабли кокошники,

Аи тяшкия палицы шемшуры,

Аи те шемшуры были тюменских баб,

Аи билася, дралася свекры со снохой,

Приступаючи ко городу ко жорному,

О том пироге о яшном мушнике,

Аи билися, дралися день до вечера,

Убили оне курицу пропашшую,

Аи на ту та на драку великой бой

Выбежал сильной могучь богатырь молодой,

Агафонушка, Никитин сын,

Аи шуба та на нем была свиных хвостов,

Болестью опушена, комухой подложена,

Чирьи да вереды то пуговки сливныя,

Коросты-то петелки.

На ту же на драку великий бой

Выбегали тут три могучие богатыри,

А у первова могучева богатыря

Блинами голова испроломана,

А другова могучева богатыря

Соломой ноги изломаны,

У третьева могучева богатыря

Кишкою брюхо пропороно.

В то же время и в тот же час

На море, братцы, овин горит с репою со печенкою,

Аи среди синя моря Хвалынскова

Выростал ли тут крековист дуб,

А на том на сыром дубу крековостом

Аи сивая свинья на дубу гнездо свила,

На дубу гнездо свила, и детей она свела,

Свинких поросяточок, поросяточок, полосатинких,

По дубу оне все разбегалися,

А в воду оне гледят, притонути хотят,

В поле гледят, убежати хотят.

Аи но чистому полю карабли бегут,

Аи серой волк на корме стоит,

А красна лисица потакивает,

Хоть вправо держи, хоть влево,

Затем куда хош.

Оне на небо гледят, улетети хотят,

Высоко ли там кобыла в шебуре летит.

Аи чорт ли видал, что медведь летал,

Бурою корову в кохтях носил.

В ступе де курица объегнилася,

Под шестком та карова еицо снесла,

В осеку овца отелилася.

А и то старина, то и деянье.

* * *

Не спеть ли вам, братцы, про старинушку.

Про старинушку стародавнюю,

Небывалую, неслыхалую.

Я спою про нее по-старияному:

На старинный лад, на давнишний склад,

Как певал удалец — вор Алешенька,

В стольном городе во Киеве,

За столом сидючи у Владимира,

У того ли у Красного Солнышка.

А вы слушайте — поучайтеся,

Поучайте тому и своих детушек,

Детей глупьшх, неразумныих...

Как в старинушку стародавнюю

По синю морю пашню пахали,

Как в старинушку стародавнюю

По чисту полю лодки плавали,

Как в старинушку стародавнюю

На дубу свинья свила гнездышко,

Свинья вывела пару птенчиков,

Пару сивеньких, вострорыленьких,

Пару глугегьких, неразумненьких,

Они вверх глядят, улететь хотят,

А как вниз глядят, упасть хотят...

ИСТОРИЧЕСКИЕ ПЕСНИ

* * *

Как у нас в прошлом году,

При царю Иван Васильевичу,

Как выскочил Донской казачек,

Вон изволил себе свататься,

Вон и высватал себе червоницу,

Молодую полковницу.

Понемножко приданного берет,

Семсот Донских казаков,

А три тысячи завдалых молодцов.

«Ах, брат ты мой, братец мой.

Не по моему ты боресься,

Не по моему хвастаесься,

А дай ка ся я возьмусь,

А дай ка ся я поборюсь».

Вон хватил поперег живота,

Вон ударил бы мать землю,

Сыре землюшка воздохнулася,

На нем шкурочка разлопнулася.

* * *

Что во марте было месяце, во восьмой было тысяче —

Горе горькая кукушица бьет челом сизым орлам

На богатую породу, на Карпову дочь ворону:

Будто богатая порода, Карпова дочь ворона

Гнездо разорила, детей прибила,

Ноги связала, под гнездо сметала,

Пять рублей денег украла.

По полям летает, суслоны обивает, крестьян зорит.

Крестьяне разорились,

По чужой стороне набродились,

Милостыни напросились.

Сыч прилетав, сын подьячий:

«Ступайте, отыщите ворону».

Летали, летали, нашли ее в поле на огороде:

«Ворона, тебя требует белая куропать».

Ворона прилетает близко, кланяется низко,

Говорит умильно:

«Ваше благородье, Филиповье отродье.

Верхний и нижний суд, белая куропать,

На что меня требуете?»

«Ты, говорят, по полям летаешь,

Суслоны обиваешь, крестьян зоришь.

Крестьяне разорились,

По чужим сторонам набродились,

Милостыни напросились».

«Я этому делу не виновата,

Сыч пристав, сын подьячий.

Ищите воронье жилище».

Летали, летали, нашли в поле на еле,

Тут и дом ее в спальной горнице,

Кровать тесовая, перина пуховая,

В ногах три дятлины головы,

В головах пять рублей денег,

И два амбара хлеба.

«Ворона, где ты эстолько денег накопила?»

«Денежка по денежке копила да накопила».

«Где ты, ворона, эстолько хлеба взяла?»

«Зернышко по зернышку сбирала да и насбирала».

Взяли вороне ноздри вырвали,

Кнутами наказали, и во ссылку послали.

СВАДЕБНЫЕ ПЕСНИ

* * *

Гвой жених не хорош, не пригож —

На горбу то роща выросла

В этой то во рощице грибы растут:

Грибы растут березовые;

В голове то мышь гнездо свила,

В бороде то детей вывела;

А на лбу то хоть лапшу сучи,

На бровях то журавли клюют,

А у глаз то хоть спички сирь;

В носу то хоть кисель твори,

А сквозь зубов то хоть кисель циди.

На брилах то хоть блины пеки.

* * *

По улице, улице

Едет сват на курице.

Как у свата на плеши

Разыгрались белы вши;

Кая скачет, кая пляшит,

Кая песенки поет.

На полати сват взглянул, —

Шаль хорошу стянул,

А на полку сват взглянул, —

Часть говядины стянул,

А на печь сват взглянул, —

Рукавички стянул.

Как на сватушке шапенька

После дедушки чертенка,

Как на сватуше кафтан —

Шут по месяцам таскал,

Как на сватуше штаны —

После деда сатаны.

* * *

Мы не хаем тебя, величаем,

По имени называем,

По отечеству величаем.

Вот поехал Григорий воевати

По чисту полю, по подполию,

Разбил горшки, да корчаги,

Иступил он булатный меч,

Булатный меч о черепья,

Натянул он кривой лук,

Пустил калену стрелу,

Калену стрелу в кучку назьму.

* * *

Ой, ты друженька —

Роша пряшицею.

Ой, ты друженька —

Зенка скляницею.

Ой, у друженьки —

Нос то крючком.

Ой, у друженьки —

Голова пестом... и т д.

* * *

У нашего дружки

Чирий на макушке.

Друженька мой,

Хорошенький мой.

Как на дружке чепан

Чорт по месяцу таскал.

Друженька мой и т. д.

Как на дружке сапоги —

Они с выскорками.

Друженька мой и т. д

Они с выскорками,

Ноги выскакали.

Друженька мой,

Хорошенький мой.

* * *

Сваха неряха, немытая рубаха,

Не колоченая, не молоченая,

Свахоньку надо выколотить,

Свахоньку надо вымолотить.

Надо рощи нарастить,

Надо пива наварить,

Надо сваху напоить.

Выпустим кота из за задняго хлева,

Обдерет он тебя, ровно сковороду.

* * *

Околеть тебе, свашеньке,

Под углом, под банею,

Без свечей, без ладана (два раза),

Без попа, без дьякона,

Поминать тебя, свашенька,

Молодой кобылятинкой.

* * *

(Подружки, обращаясь к свату, поют:)

Уж тому ли свату-своднику

На печи бы заблудитися,

Сквозь напыльник провалитися.

Киселем бы подавитися,

Под шесток бы закатитися.

Чтоб клюкой грести, не выгрести,

Помелом мести, не вымести.

А еще бы свату-своднику

Три бы чирья ему в бороду,

А четвертый то под горлышко,

Вместо красного сОлнышка.

Уж ему ли свату-своднику

Мы дадим же провожатого —

Таракана то рогатого,

Еще мышь полосатую.

* * *

(Каждый стих повторяется)

Да тебе, свату большому,

Да изменщику девочьему,

Да Акиму Степановичу,

На ступень ступить — ногу сломить,

На другой ступить — друга сломить,

На третий — голова свернуть

Того мало свату большому

Да изменщику девочьему.

На печи спать под шубою,

Под тремя полушубками,

Под четырьмя тулупами,

Да трясло бы тя повытрясло,

Да сквозь печь провалитися,

Во мясных щах обваритися.

Того мало свату большому,

Да изменщику девочьему, —

С хором бы тя о борону,

Да с горы бы тя о каменье,

Без попа, без покаянья,

Без духовнаго батюшка.

Не ходил бы, не сватался,

Стариков не обманывал,

Да старух не подговаривал,

Не хвалил, не нахваливал

Чужи дальния стороны,

Да Подгорския слободы.

Она горем насеяна,

Да слезами наполивана.

ЖАНР И СТИЛЬ

ОДА

ГИМН ВОСТОРГУ

Восторг, восторг души поэта,

Ты мчишь на дерзостных крылах

По всем его пределам света!

Тобой теперь он на валах

И воздувает пенны горы;

Тобою вмиг в чертог Авроры,

Как быстра мошка возвился,

И вмиг стремглав падет в долину,

Где нет цветов, окроме крину,

В которой Ганг с Невой слился...

И в тот же миг... дрожу и млею!

Между эфиром и землею

С хребтов Кавказских, льдяных гор,

Куда не досягает взор,

Сквозь мерзлы облака вещает,

Как чрево Этны, ржет, рычает!

Уже не смертного то глас,

Големо каждое тут слово,

Непостижимо, громко, ново,

Соплещет сам ему Пегас;

Уже не слышны лирны струны,

Но токмо яркие перуны,

Вихрь, шум, рев, свист, блеск, треск, гром, звон...

И всех крылами кроет сон!

ОДА

Хочу к бессмертью приютиться,

Нанять у славы уголок;

Сквозь кучу рифмачей пробиться,

Связать из мыслей узелок;

Хочу сварганить кой-как оду,

И выкинуть такую моду,

Чтоб был ненадобен Пегаз,

Ни Аполлон, детина строгой;

Хочу проселошной дорогой

На долгих ехать на Парнас.
 

Горшки не боги ж обжигают;

А мне кто не велел строчить,

Ну! право нас не лутче знают,

Как строку рифмой завострить.

Мы также в людях здесь живали

И всяких молодцов видали;

Видали оды на заказ,

На взгляд: так разные в них штуки,

Ан разбери-ка, взявши в руки,

То в ряд поставят чаще нас.
 

Ну, что ж? за чем же дело стало!

На приклад кинемся к богам,

Веть в Пантеоне их немало:

Притараканим-ка их к нам.

Пускай Полимния и Клио

С Евтерпой кропают нам трио;

Клотона, Сахеза дует:

Пусть Вакх царапнет до обеда;

Венера, Марс, Юпитер, Леда,

En quatre пусть дернут минует.
 

Велим, поворотя оглобли,

Реке Алфею течь назад;

А чтоб Еака сбросить с кровли,

Велим Ираклу ехать в ад.

Пусть Мом слов острых пять-шесть скажет,

От ветров станет пыль столбом,

Бореи, Аквилоны, Ноды,

Все эти Дутики уроды,

Пускай верх опрокинут дном.
 

С богами как не будет мочи,

С Олимпа лыжи навострю;

И, вылупя ясные очи,

В Историю я посмотрю.

Прильнув на час к Семирамиде,

В Египте окунясь в Мериде,

Скажу, что ест у Крымцев хан:

Сочту подушны в Риме зборы,

Потом замечу, как Ефоры

Тузили, гладили Спартан.
 

Двойные заплатя прогоны,

Наймем копейных на часок:

И, новые вздумав забобоны,

Героев примем за висок.

Сберем их целою толпою,

Чтоб Сцепион, явяся к бою,

На Анибала наплевал,

Помпея Цесарь в ухо хлопнул,

От Александра Дарий лопнул,

Ахилл туза Гектору дал.
 

Взяв в руки посол и свирелку,

А за пояс заткнув дуду,

Читателя уж на отделку

В Аркадию я поведу,

В луга и средь зимы не снежны,

Где все сердца, как мякиш нежный,

Узетят сельска простячка,

Как он из Леты тянет крушкой,

И пляшет горлинка с пастушкой,

Иль голубца, или бычка. .
 

Там пусть читатель мой заметит,

Пускай зарубит на носок,

Что солнышко там ясно светит

И утекает за лесок.

На пастухов смотря, Аврора,

Как сурок, рдеется с задора

На дюжий молодецкий жар,

По пальцам сласти их считает,

Денночки прежни вспоминает

И тужит, что Титан уж стар.
 

Быть может, не всему я миру,

Набрякав оду, угодил:

Да нада ведать, что вить лиру

Я у носящева купил.

Иной на рынке лир не купит,

А так же таки оды лупит;

А так же наш брат грамотей,

Пожалуй, не судите строго:

Веть Ломоносовых немного;

Другие ходят все с жлудей.

ОДА НА МИР ЕВРОПЫ, ПРЕВРАЩЕННАЯ В БАСНЮ

Оставим, Муза, басни, сказки,

Отложим дудку и гудок;

Попросим-ка у Феба ласки

И купим лиру на часок,

Кленовую, не дорогую:

Где денег взять на золотую?

Нет, золотая не по нас;

Она громка, с ней бед настроишь,

Кого-нибудь обеспокоишь,

Тогда толчка нам даст Парнас.
 

Притом же, ежели случится

И худо на простой сыграть,

Никто со мной не побранится,

Все скажут: «он невиноват:

Не можно ждать приятней тона

От лиры, сделанной из клена».

А ежели ж удасться нам

Сыграть хотя немножко плавно,

Все скажут: славно, славно, славно;

Тогда честь нашим головам.
 

Итак, ты, Муза, потрудися,

Воды Кастальской принеси, —

Пред Фебово лице явися,

Благословенья попроси.

А я пойду за лирой в лавку,

Двух мальчиков, Филипку, Савку,

Стремглав я к Рифмину пошлю,

Быть может рифм словарь исправной

Уже окончил Рифмин славной;

Так я себе его куплю.
 

Я здесь всем нужным запасуся,

Достану перьев и чернил,

В свой темный погреб опущуся

И принесу вина бутыль.

Чтоб вкус кастальский пременился,

В напиток резвый превратился,

И, выпив все, уж то-то Оду

Смешаю воду я с вином,

В честь брякну Русскому народу:

Ей! не ударю в грязь лицом, —

. . . . . . . . . . . . . . .

ОДА В ГРОМКО-НЕЖНО-НЕЛЕПО-НОВОМ ВКУСЕ¹

Сафиро-храбро-мудро-ногий,

Лазурно-бурный конь, Пегас!

С Парнасской свороти дороги

И прискачи ко мне на час.

Иль, дав в Кавказ толчок ногами,

И вихро-бурными крылами

Рассекши воздух, прилети.

Хвостом сребро-злато-махровым,

Иль радужно-гнедо-багровым,

Следы пурпурны замети.
 

Жемчужно-клюковно-пожарна

Выходит из-за гор заря;

Из кубка пламенно-янтарна

Брусничный морс льет на моря.

Смарагдо-бисерно светило,

Подъяв огнем дышаще рыло,

Из сольно-горко-синих вод,

Усо-подобными лучами

Златит, как будто бы руками

На полимент небесный свод.
 

Сквозь бело-черно-пестро-красных

Булано-мрачных облаков,

Луна, стыдясь гостей толь ясных,

Не кажет им своих рогов;

И мертво-бело-снежным цветом

Покрывшись перед солнца светом,

На небе места не найдет.

Ветр Юго-Западно-Восточный

Иль Северо-студено-мочный,

Ерошит гладкий вод хребет.
 

Октябро-непогодно-бурна,

Дико-густейша темнота,

Сурово-приторно сумбурна,

Збродо-порывна глухота

Мерцает в скорбно-желтом слухе,

Рисует в томно-алом духе

Туманно-светлый небосклон.

В уныло-мутно-кротки воды

Глядятся черны хороводы

Пунцово-розовых ворон.
 

Но вдруг картина пременилась;

Услышал стон я голубка,

У Клары слезка покатилась

Из левого ее глазка;

Катилась по лицу, катилась,

На щечке в ямке поселилась,

Как будто в лужице вода.

Не так-то были прежни веки;

На слезы скупы человеки;

Но люди были ли тогда?
 

Коль девушке тогда случалось

В разлуке с милым другом быть,

То должно, дуре ей казалось,

О том реками слезы лить.

Но в наши веки просвещенны

Как могут люди огорченны

Так слезы проливать рекой?

Ведь ныне слезы дорогие,

Сравнятся ль древние простые

С алмазной нынешней слезой?
 

Теперь посмотрим мы, как вьется

Голубушка над голубком;

А сердце бьется, жмется, рвется

И в грудь стучит, как молотком.

Голубчик выпустил, знать, душку,

Нет жизни в нем ни на полушку,

Уж носик съежился его.

Овсянки, ласточки, синички,

Варакушки и прочи птички

Роняют слезки на него.
 

От этой жалостной картины,

Читатель, естьли ты не взвыл,

А от начальной пиндарщины

В восторг когда не приходил,

Го сердце твоего тон низок,

Умом ты к готтентотам близок

И так, как лютый тигр, жесток.

Ты б должен на стену бросаться

Или в лоскутья истерзаться

От сих громко-прискорбных строк.

ОДА ЕГО СИЯТЕЛЬСТВУ ГРАФУ ДМ. ИВ. ХВОСТОВУ

(С примечаниями автора.)

Султан ярится¹. Кровь Эллады

И резвоскачет², и кипит

Открылись Греками древни клады³

Трепещет в Стиксе лютый Пит⁴

И се — летит продерзко судно

И мещет громы обоюдно:

Се Бейрон, Феба образец,

Притек — но недуг быстропарный⁵,

Строптивый и неблагодарный.

Взнес смерти на него резец.
 

Певец бессмертный и маститый,

Тебя Эллада днесь зовет

На место тени знаменитой,

Пред коей Цербер днесь ревет!

Как здесь, ты будешь там сенатор,

Как здесь — почтенный литератор;

Но новый лавр тебя ждет там,

Где от крови земля промокла:

Перикла лавр, лавр Фемистокла!

Лети туда, Хвостов наш! Сам.
 

Вам с Бейроном шипела злоба.

Г ремела и правдива лесть.

Он — лорд, граф — ты! поэты оба.

Се, мнится, явно сходство есть —

Никак! Ты с верною супругой⁶

Под бременем Судьбы упругой

Живешь в любви — и, наконец,

Глубок он, — но единобразен;

А ты глубок, игрив и разен —

И в шалостях ты — впрямь певец.
 

А я — неведомый Пиита —

В восторге новом воспою

Вослед Пиита знаменита

Правдиву похвалу свою,

Моляся кораблю бегущу,

Да Бейрона он узрит кущу⁷.

К тебе я руки простирал,

Уж из отеческия кущи

Взирая на суда бегущи.
 

И да блюдут твой мирный сон⁸

Нептун, Плутон, Зевс, Цитерея,

Гебея, Псиша, Крон, Астрея,

Феб, Игры, Смехи, Вакх, Харон.

ОДА НА НОВЫЙ 1831 ГОД

Со скрыпом, вечности заклепы

Отверзлись времени рукой

И в недоведомы вертепы

Ступил прошедший год стопой,

Ступил — заклепы- затворились,

Его приходу изумились

Столетья многих, прежних лет,

Гласят: «Сын вечности крылатый!

И ты, событьями богатый,

И ты протек, исчез твой след?»
 

И се! По высоте эфирной

Течет на землю Новый год;

Мольба народа, голос лирный

Его приветствуют приход:

На быстропарной колеснице,

Держа в таинственной деснице

Судьбы народов и царей,

Он нас улыбкою встречает:

«Отрите слезы», восклицает,

«В надежде лучших, тихих дней!
 

«Возвеселитесь: торжествами

Украшу доблесть, правоту;

С лазурно-светлыми цветами

Пред добродетелью пойду;

Украшу лаврами достойных,

И от страстей вас беспокойных,

И от пороков сохраню;

В судах пребудет суд правдивый,

Постигнет злобу гнев строптивый,

Несчастье люто я казню!»
 

Гряди ж, с надеждами на благо,

На землю нашу Новый год,

Храни от всяка духа злаго,

Пролей источники щедрот!

Тебе алтарь в сердцах поставят,

Твое пришествие прославят

На лирах выспренни певцы,

И слух о счастье обещанном,

В твоем пришествии желанном,

Да пролетит во все концы!

ОДА

В полунощь нощи мрак восстал,

Вихрь в твердь дохнул —

И твердь тряхнулась,

Марс бодр вмиг одр свой оставлял,

У гроба гневом в нем раздулась...

ЭЛЕГИЯ

ЕЛЕГИЯ

Когда не тронул я, терзаясь...

Ожесточенну грудь твою,

Послушай ты, не улыбаясь,

Плачевну жалобу мою.

Увидишь, сколько я страдаю

С тех пор, как нет тебя со мной,

Все дни я слезы проливаю

О тех, что проводил с тобой.

Сады пустыню мне являют,

Не зрю в беседах никово;

Но город летом оставляют

Все жители и без тово.

Мне кажется, не восклицает

Приятных песен соловей;

Но все он песни покидает,

Лишась весны, приятных дней.

В тот час, как я тебя лишился,

Наполнен злою грустью сей,

К реке без страха я стремился,

Но только лишь купался в ней.

Оплакивая время строго,

В болезнь жестокую пришел,

Но лекарь мне сказал, что много

За ужином я фруктов ел.

Я ночь покою жду напрасно,

Мне сон не может глаз сомкнуть.

Но правда, что клопы всечасно

И блохи не дают уснуть.

Ты зришь, как я тобой пленился,

И сколько муки я терплю;

Хотя своей любви лишился,

Всегда равно тебя люблю.

ЭЛЕГИЯ

Увы! тоскую я, увы! тоскую ныне,

Увы! жестокой я подвержен стал судьбине,

Увы! но что еще в напасти говорить?

Увы! судьба меня стремится уморить.

Прекрасный, увы! колико вы мне милы,

Когда последней я, увы! лишаюсь силы.

Но, ах! не можно мне дыханья испустить,

Доколе буду, ах! прекрасно, ах! любить,

И, ах! гак весть сию она внимать, ах! станет,

Ах! с грусти, ах! она, как роза, ах! увянет.

Томлюся я теперь, томлюся и стеню,

Томлюся — говорю; и сам себе маню,

Надеждою еще обманчивой ласкаюсь

И сладким ядом я еще еще питаюсь.
 

Еще я думаю, еще приятной час,

Еще соединит, еще стократно нас;

Но нет уже, как зрю, надежды уж нимало,

И все уже от нас веселье уж пропало.

Что ж делать мне теперь, терзаться и стенать,

Грустить, печалиться и млеть и тлеть, вздыхать,

Леденеть, каменеть, скорбеть и унывать,

И рваться, мучиться, жалеть и тосковать,

Рыдать и слезы лить, плачевный глас пускать

И воздух жалостью моею наполнять.

Дремучие леса, кустарники и рощи,

Светящую луну во время темной нощи,

А солнце красное, сияющее в день,

Чтобы хранили все возлюбленную тень.
 

Земля, питай ее ты лучшими плодами,

Ты жажду утоляй ты чистыми струями

Зефиры, вы, узрев любезной вы власы.

Тихонько дуйте вы, в прелестны вы власы.

Когда потребно, вы, вы члены холодите,

Но буйностью вот вы кудрей вы не вредите,

Прости прекрасная, живи ты в той стране,

Ты часто воздыхай о плачущем о мне,

Жалей меня, жалей, жалей, как я жалею,

Я в сердце, я тебя одну, я свет имею.

Прости, прости, еще скажу прости.

Ты вместе ты ко мне с любовью ты расти.

ЭЛЕГИЯ НА ПОТЕРЮ РОЖКА

Плачь, плачь, мой бедный нос! и токи лей на землю,

Гебе элегию писать я предприемлю:

Жестокая судьба! немилосердный рок!

Почто ты у меня похитил мой рожок?

Для рока красть рожки и срамно и постыдно,

Знать, щастие мое всегда тебе завидно;

Ты ввечеру на мне свечою сжешь колпак,

А ныне нюхаешь ты из рожка табак,

Хотя мне сей рожок принадлежал по праву,

Он составлял мою утеху и забаву,

Он здравие хранил всегда в моих ноздрях;

Ах! никогда оне с ним не были в прыщах.

Увы! я без него стал сущий сирота,

И носа моего увянет красота!

О, люто о рожке моем воспоминанье!

Я в сердце чувствую несносное страданье!

Приятели мои! пролейте слезный ток,

Бывало, я и вам трясу на соколок,

И вы рожком моим блестящим любовались,

А ныне с ним и вы навеки уж расстались.

Рыдай и ты, рыдай, пузырь мой с табаком!

Ах! не увидишься ты более с рожком,

Ты друга потерял в сем Русском человеке,

Такого не найдешь ты друга в нашем веке,

В котором любят все не нас, а кошелек;

Старинных нравов был покойный мой рожок!

Прочь, табакерка! прочь ты, изверг, басурманка,

Ты носа моего свирепая тиранка,

Ты за собой влечешь и струпья и прыщи,

Приятелей таких ты к немцам в нос тащи.

Внемлите мне теперь, несправедливы боги!

Коль к ьосу моему вы были столько строги,

Что у него рожок насильно отняли

И тем удар ему ужасный нанесли:

Не думайте, чтоб я спознался с изуверкой,

Чтоб гадил Русской нос немецкой табакеркой;

Клянется в том моя печальная ноздря,

Что буду нюхать я всегда из пузыря,

И нос дотоле мой рожка не позабудет,

Доколе в мире сем табак он нюхать будет.

ЭЛЕГИЯ

Восплачь, Канцелярист, Повытчик, Секретарь,

Надсмотрщик, возрыдай, и вся приказна тварь!

Ланиты в горести чернилами натрите

И в перси перьями друг друга поразите:

О сколь вы за грехи наказаны судьбой!

Зрят тучу страшную палаты над собой,

Которой молния грозит вам просвещеньем,

И акциденций всех и ябед истребленьем.

Как древо сокрушен, падет подъячих род;

Увы, настал для вас теперь плачевный год!

Какие времена! Должны вы слушать курсы,

Судебные места все превратятся в бурсы.

Ах! естьли бы воскрес один хоть Думный Дьяк,

И с челобитною явясь пред царский зрак,

Чем заслужили гнев мои, воскликнул, внуки,

Что посылаются к ним палачи науки?

Ты хочешь, чтоб от их немилосердных рук

Расправился или переломился крюк.

О, солнце! не лишай ты филинов затменья!

Да крюк пребудет крюк по силе уваженья!

Но что! где Дьяк и где прошение к царю?

Беда коллежскому теперь секретарю.

О, чин ассесорский, толико вожделенный!

Ты убегаешь днесь, когда я восхищенный

Мнил обнимать тебя, как друга, как алтын;

Быть может — навсегда прости, любезный чин,

Сколь тяжко для меня, степенна человека,

Учиться начинать, проживши уж полвека.

Какие каверзы, какое зло для нас

О просвещении гласящий нам указ!

Друзья! пока еще не светло в нашем мире

На счет просителей пойдем гулять в трактире;

С отчаянья начнем как можно больше драть:

Свет близок — должно ли ворам теперь дремать?

ЕЛЕГИЯ В НОВОМ ВКУСЕ¹

Молчит угрюмый бор... луч солнца догорает...

Бродящий ветерок в листочках умирает...

С безбрежной высоты

Прохлада снизошла на лоне темноты,

И ночь таинственным покровом,

Как тучей, облекла природы наготу;

И запад потухал... с мерцанием багровым

Безоблачных небес сливая красоту.

Молчанье мертвое настало,

И тишина на ветвях возлегла.

И ночи божество дремотой оковало

Природу всю — людей, и мысли, и дела.

Как бы окаменев, древ гибкие вершины,

Нахмурившись, стоят,

И вечно трепетной феины

Листочки, опустясь, недижимо висят.

Река в родных брегах не слышима катится,

Как будто жизни нет в живых ее струях...

Невидимая тень на дне ее ложится,

Повсюду бродит тайный страх.

С душой отцветшею для милых наслаждений

Как странник сирота — с улыбкой незнаком —

И жизни молодой крылатых обольщений

Утративши зарю... унынием влеком,

Иду бестрепетно под сосен мрачны своды

И там беседую с приветною тоской

Слезой тяжелою ... (один сей дар Природы

Не похищен людей безжалостной рукой).

Слезой тяжелою грудь скорбну омывая,

Воспоминания о бывшем пробуждая,

Лечу в туманну даль, мечтами окрылен...

О, сердца радости!., погибши безвозвратно,

Почто так рано вас лишен? . .

Почто ты было так превратно,

О, счастие моих весенних дней?..

Едва блеснуло... и сокрылось!..

Погас мгновенный блеск лучей

И солнце радостей навеки закатилось!..

Стеснилась грудь моя... и вдруг как будто сном

Или оцепененьем

Невидимый одел меня крылом.

И внял я тайный глас с безвестным мне веленьем:

«О, странник!» он вещал: «воспрянь и ободрись!

«О благах временных ты не крушись тоскою!

«Там, выше твой удел!.. Туда, туда стремись!

«Там обновишься ты душою!..

«Там вкусишь плод добра и бед!..

«Из мрака будет свет!»

И он умолк... неспавшие открыл я вежды,

Душа присутствием небесного полна...

На ней сиял луч кроткия надежды.

Воззрел — окрест меня страна озарена...

Бор черный — побледнел... и плавала луна

Над мной — и подо мною

И все вокруг — повторено коварною рекою.

Познал я сладость слез: незримый спутник мой,

Благое Провиденье!

Прости младенца дерзновенье,

Посмевшего роптать на тайный Промысл твой.

ЭЛЕГИЯ

Напрасно изливал я миро пред богами,

Обильный возжигал бессмертным фимиам:

Дым жертвы не достиг ко гневным небесам,

И я, отверженный, я мучусь все — зубами!

Увы! окуренный ромашкой, камфарой,

Рядами склянок окруженный,

Лежу недугом злым к постели пригвожденный,

С распухшею, платком обвязанной щекой.

Все средства испытал — нет пользы никакой!

Вот третий день уже одним питаюсь чаем!

Вот третий день уже, страданьем прогоняем,

Не посещал меня благотворитель сон!

И тщетно жалобный мой стон

Во мраке ночи раздается —

Ему лишь иногда Антон мой отзовется!

Ах! я подчас его от зависти бужу.

Как часто в горести, поднявшись с изголовья,

Я дни прошедшие на память привожу —

Дни улетевшего здоровья!

Как часто их назад желал бы воротить,

По саду Летнему, по дачам побродить,

За лакомым столом с друзьями отобедать,

Шампанским жажду утолить,

Десерта — хоть отведать!

Но что я говорю? Каким вдаюсь мечтам?

О, суета суетствий вечных!

Ах! не в прогулках ли беспечных

По этим дачам и садам

Подстерегла меня лукавая простуда?

Не эти ль лакомые блюда

Предуготовали свершенно ею зло?

Таков-то человек! Так слепо своеволен!

А между тем всегда собою недоволен:

И несчастлив-то он и часто очень болен,

И уверяет, что прошло

Давным-давно с Сатурновым правленьем,

То радостей земных немногое число,

Которое звалось в сей жизни наслажденьем,

Но разве он забыл, что сам всему виной?

Что в век Сатурнов золотой

Не так, как ныне, люди жили:

Не знали гибельных страстей,

И во сто раз теперешних простей

В душе, в обычаях, в своих затеях были:

А что всего важней,

Умереннее ели, пили.

Умеренность ручалась им

За постоянное здоровья охраненье.

О, лучшее из благ! Что значат перед ним

Все наши выгоды, все наше просвещенье? ..

Я первый то могу собою доказать:

Хотелось бы в театр — зубная боль мешает,

На бал, иль в общество — ни в церковь не пускает.

Ах, даже не дает мне книжки почитать!

Убийственное положенье!

И хуже выдумать, конечно, мудрено;

Но я утешен тем, что может быть оно

Другим послужит в поученье.

Так с этого одра, преодолев мученье,

Торжественно ко всем теперь взываю я:

Не ешьте сладкого, друзья!

Моею участью казнитесь,

А более всего простуды берегитесь.

ВДОХНОВИТЕЛЬНОСТЬ НОЧИ

Как сладко на коврах ленивых

Дождаться пламенных часов,

Когда, сквозь занавес ревнивых,

Луна глядит из облаков

На перси девы полуночи!

Ее горячие уста,

Власы, язвительные очи,

Движений робких красота —

Льют в душу жаркое волненье,

Златой привет ночной поры,

И надо мною вдохновенье

Плывет, как над землей пары?..¹

ЭЛЕГИЯ¹

Напрасно, разнощик, ты в окна глядишь,

Под бременем сладостной ноши:

Напрасно ты голосом звонким кричишь:

Пильцины, лемоны хороши!..

Напрасно!.. для меня веселою мечтой

Промчались все веселые картины;

И душу, полную какой-то пустотой,

Не соблазнят младые апельсины.

Я отжил жизнь уже давно!..

Разнообразные души моей желанья

Сосредоточились в одно,

Разоблаченные от счастья и страданья,

Пусть апельсина нежный сок

Сосет поклонник муз нарядный!..

Увы! говядины кусок,

Пирог бесчувственный и хладный,

Разочарованный каплун,

И несколько десятков устриц сочных, —

Вот все, что сердце, злой вещун,

Из радостей и наслаждений прочных

Желудку бросило с презрением в удел!..

Напрасно, разнощик, ты в окна глядишь,

Под бременем тягостной ноши;

Напрасно, ты голосом звонким кричишь:

Пильцины, лемоны хороши!..

ДИДАКТИЧЕСКАЯ ПОЭМА

ИЗОБРЕТЕНЬЕ СТЕКЛА¹

Не древность славится глубокая искусством

Производить тела, сквозь кои зренья чувством

Усматривается какой-либо предмет.

Хотя история известия дает,

Что дивное стекло финикияне знали;

Но этой истины еще не доказали.

Правдоподобие является в словах,

Что Плиний начертал. Здесь в пламенных стихах

Передадим мы их, читатель любопытный.

Какие-то пловцы, к богатству ненасытны,

Ввели корабль в одну Сирийскую реку;

Набрав там росшего, густого тростнику,

Вожгли они огонь на берегу песчаном,

И, окруженные ночным, густым туманом,

Трапезу начали вечернюю варить.

Мы о подробностях нс станем говорить.

Сосуд скудельный, где трапеза их варилась,

Имел сырое дно. Селитра находилась

Большою грудою под ним на корабле,

И силой сырости на глинистой земле

Сосуда в значущем количестве пристала,

От действия огня она топиться стала,

И, дивным образом соединясь с песком,

Явилась жидким и прозрачным веществом,

Которое тотчас от ветерка остыло.

И стало массою. Стекло, стекло то было!

Промчалися века! Стекло уж знает всяк:

И Русский, и Француз, Турк, Перс, Жид, Финн, Поляк.

ДРУЖЕСКОЕ ПОСЛАНИЕ

СОЮЗ ПОЭТОВ

Сурков Тевтонова возносит;

Тевтонов для него венцов бессмертья просит;

Барабинский, прославленный от них,

Их прославляет обоих.

Один напишет: мой Гораций!

Другой в ответ: любимец Граций!

И третий друг,

Возвысив дух,

Кричит: вы, вы любимцы Граций,

А те ему: о, наш Гораций!
 

Тевтонова Сурков в посланьях восхвалял:

О, гений на все роды!

Тевтонов же к нему взывал:

О, баловень природы!

А третий друг,

Возвысив дух,

Кричит: вы баловни природы

А те ему: о, Гений на все роды.
 

А я скажу питомцам Муз:

Цвети, хвалебный ваш союз,

Друг друга прославляйте,

Друг друга разбирайте,

С Горацием равняйте,

Посланья сочиняйте,

В журналы отсылайте,

Видения слагайте,

Друг другу посвящайте

Слепую нас толпу, счастливцы! забавляйте

И, свой отборный слог любя,

Хвалите вы — самих себя!

Условные желанья,

Немые ожиданья,

Кипящие лобзанья

И сладострастие нег

Твердите и твердите!

Увядши для утех,

В окно не зря глядите

Над чашами дремлите

И чашами стучите!

Читателей глушите!

Друг другу дребезжите

О чашах вы своих!

Без чаш не полон стих.

Беспечное ть, свободу

В кустах огорода

Зовите летать,

Летать и порхать,

Друзей проклинать!

И в юности бывалой

Венки брусники алой

Любите вспоминать!

Заслугой вы велики —

Вам Музы воздадут!..

Венками вас брусники

К бессмертию увьют.

ПЕСНЯ И РОМАНС

РОМАНС¹

Для первого куплета

Первая строка.

1. О, Ангел милой мой, бесценный.

2. Любезный друг, нелицемерный,

3. О, Бог души моей, бесценный,

4. Друг сердца верной, друг примерный,

5. О, милый Ангел, друг мой верный,

6. О, друг единственной, примерный,

7. Любезный, милой друг, бесценный,

8. О, друг души, друг драгоценный,

9. О, Ангел кроткой, Ангел нежный,

10. Единственной мой друг, примерный,

11. 0, Ангел сердца, друг бесценный.

Вторая строка.

1. Могуль тебя я не любить?

2. Могу ли без тебя я жить?

3. Могуль тебя я позабыть?

4. Могуль тебе я изменить?

5. Как без тебя мне в свете жить?

6. Где мне печаль свою сокрыть?

7. Как чувства мне свои таить?

8. Где мне мучение сокрыть?

9. Любовну страсть могу ль таить?

10. Где, где тоску мою сокрыть?

11. Могу ли я тебя забыть?

Третья строка.

1. На век с тобою разлученный,

2. Разлукою с тобой сраженный,

3. С тобой навеки разлученный,

4. В стране, в стране ты отдаленный,

5. Разлукой горестной сраженный,

6. Разлукой злобной пораженный,

7. Страдать в разлуке осужденной,

8. Разлукой в сердце пораженный,

9. С тобой разлукой угнетенный,

10. Разлукой злой обремененный,

11. Стенать, томиться осужденный.

Четвертая строка.

1. Я должен вечно слезы лить.

2. Могу ли слезы я не лить?

3. Могу ли я спокоен быть?

4. Знать, рок судил мне слезы лить

5. Я вечно буду слезы лить.

6. Злой рок престань меня томить

7. Спокойну можно ли мне быть?

8. Могу ль печаль я утолить?

9. Могу ли слезы осушить?

10. Мне суждено слез реки лить.

11. Я не могу покоен быть.

Для второго куплета

Строка первая.

1. Куда я взор ни обращаю,

2. Ни в чем отрады я не знаю.

3. Ни в чем веселия не знаю,

4. Нигде отрады не встречаю,

5. Я мысль куда ни обращаю,

6. Везде лишь горести встречам,

7. Нигде забав не обретаю,

8. Ничем себя не утешаю.

9. Везде уныние встречаю,

10. Забавы я ни в чем не знаю,

11. Что делать мне в тоске, не зтю

Строка вторая.

1. Все, все разлуку мне твердит,

2. Все, все унылой кажет вид.

3. Печальный все являет вид,

4. Весь мир унынием покрыт,

5. Разлуку все с тобой твердит,

6. Печалию весь свет покрыт,

7. Все, все являет мрачный вид,

8. Унылой все являет вид,

9. Разлука сердце мне теснит.

10. Разлука душу тяготит,

11. Все о разлуке говорит.

Строка третья.

1. Томлюсь всегда и унываю,

2. С тоски жестокой умираю,

3. Всегда лишь мучусь и страдаю,

4. Всегда тоскую и страдаю,

5. В тоске всечасно пребываю,

6. С печали лютой умираю,

7. Томлюсь, страдаю, умираю,

8. В тоске, в печали унываю,

9. Всегда в мученьи пребываю,

10. Всечасно в горести вздыхаю,

11. Тебя всечасно вспоминаю.

Строка четвертая.

1. Где ангельский твой взор сокрыт?

2. Где взор твой от меня сокрыт?

3. Где образ твой бесценный скрыт?

4. Страданье душу мне томит,

5. Ничто меня не веселит

6. Все без тебя меня крушит.

7. Где, милая, твой взор сокрыт?

8. Душа моя к тебе летит.

9. Душа моя тобой горит.

10. Все без тебя меня томит.

11. Ничто души не озарит.

РОМАНС¹

Строка первая.

1. Любезная! услышь глас страстной,

2. Услышь стенание всечасно,

3. Любезная, в тоске всечасно,

4. О, милая, томясь всечасно,

5. Услышь, любезная, вздох страстной,

6. О, милая, услышь стон страстной,

7. В тоске, о, милая, ужасной,

8. В отчаяньи своем всечасно,

9. О, милая, в тоске Есечасно,

10. Услышь, о, милая, глас страстной!

11. В печали лютой и ужасной.

Строка вторая.

1. Твой друг одной тобой живет,

2. Ах, твой любовник слезы льет,

3. Тебя друг верной твой зовет

4. Ах, друг твой горьки слезы льет.

5. Тебя любовник твой зовет.

6. Услышь, как друг тебя зовет.

7. Тебя друг нежный, страстный ждет.

8. Твой друг, твой друг тебя зовет.

9. Любовник твой ток слезный льет.

10. Узри, как друг твой слезы льет,

11. Тебе, друг верной знать дает.

Строка третья.

1. Не видя образ твой прекрасной

2. Не видя близь себя прекрасной,

3. Тебя не видя, он несчастной,

4. Он без тебя, увы! несчастной,

5. Узнай, что без тебя несчастной,

6. Не видя ангела прекрасна,

7. Твой взор не видя он прекрасной,

8. Не зря твой образ он, несчастной

9. С тобой раставшися, несчастной.

10. В разлуке горестной с прекрасной,

11. Не видя в горести прекрасной.

Строка четвертая.

1. Ни в чем отрады не найдет.

2. Конечно, без тебя умрет.

3. В отчаяньи он жизнь прервет.

4. Отрады в жизни не найдет.

5. Он от мучения умрет.

6. Плачевну жизнь свою прервет,

7. Жизнь безотрадную прервет.

8. Отрады в мире не найдет.

9. Нить жизненную пресечет.

10. В мученьн бедственном умрет

11. Свою, свою жизнь пресечет.

РОМАНС

Венцы, мечи, щиты, порфиры!

Не вас я, бедные, ищу;

Герои, побеждайте миры!

Пред вами я не трепещу.
 

Натура мне сама сказала,

Что должен жить я меж цветов,

Она любить мне приказала,

Она — малиновка — любовь!
 

Змеитесь, речки, ветры, дуйте;

Шепчи любовь, младой Зефир;

Вы, нежны голубки, воркуйте;

Ты, соловей, пленяй весь мир.
 

Натура, я тебе подобен,

Я вольно чувствовать хочу,

Как скромный кролик, я незлобен

И вслед любви везде лечу.

* * *

Ветер ветры ветром гонит,

Все идет наоборот:

Время все к премене клонит,

Окроме твоих красот.
 

Хоть еще сто лет на свете

Ты, прекрасна, проживешь,

Все в таком же будешь цвете,

Как и ныне ты слывешь.
 

Ты, ах! солнце негасимо

И блестящая луна,

И уму невобразимо,

Ты колико, ах! умна.

ДЕВИЦА-ГАСТРОНОМКА

Романс
(На голос: Je vous aime).

Ботвинью я всегда хвалю;

Селянку ем без принужденья;

Уху я также страх люблю:

Зреть не могу без умиленья!

Кишки ко щам, бараний бок,

Крупою с маслом начиненный,

И доброй ветчины кусок —

Суть три предмета несравненны!
 

Пирог любимый мой есть тот,

С трудом в руках несут что трое;

Когда кладу кусочек в рот,

Насытились бы оным двое.

Про пирожки что вам сказать?

Они пятками исчезают,

Но чем меня б им насыщать,

Они лишь голод возбуждают.
 

Из рыб осетр меня пленил,

И чту его я всей душою;

Однако ж мне и угорь мил:

Хоть мал, да виден он собою.

Налим, ерш, лосось, лещ, судак,

Как ноль пред важной единицей,

Они ничтожны точно так
 

Пред стерлядью — своей царицей!

Горох, щавель, редис, шпинат,

Морковь с турецкими бобами,

Капусту, спаржу, крес-салат,

Все, все считаю пустяками.

Черкасский бык! Тебя пою,

В тебе зрю мира совершенство!

Ты услаждаешь жизнь мою!

И мыслить о тебе — блаженство!
 

В жарком и поросенок мил,

Когда ему второй годочик;

Но тот блаженства не вкусил,

Не кушал кто телячьих почек.

Еще скажу: хоть у меня

Желудок самый уж девичий:

Но каждый день охотно я

Готова съесть штук пять из дичи.
 

Вы, слышав песнь сию, друзья,

Помыслите, что я здорова?

Нет, разуверьте в том себя:

Судьба ко мне весьма сурова!

Конечно, так я создана,

Что мне обед хороший нужен;

Зато окрошка, ветчина,

Индейка, гусь — вот весь мой ужин!

«Я ПТИЧКОЙ БЫТЬ ЖЕЛАЮ»

Я моськой быть желаю,

Всегда чтобы храпеть;

Нет нужды, что залаю

И что не буду петь.

„Я птичкой быть желаю..."

Я б зависти не ведал

К богатству и чинам,

Готовое б обедал,

Себе не стряпав сам.

В одном бы теплом фраке¹

Я круглый год ходил

И датской бы собаке

За лай презреньем мстил.

Не видел бы отмены

Пред аглицким щенком

В приемах от Климены,

Когда б попал к ней в дом.

Лизал бы ее ручки

Всегда с ним наравне,

И все бы были сучки

Равно любезны мне.

Коль моська б изменила,

К болонской бы пристал,

Не тратил бы чернила.

Элегий не писал.

Но в моську превратиться,

Не можно мне вовек,

Так что ж пустым и лститься?

Пусть буду человек.

ПЕСНЯ

(Пародия известной песни: «На то ль, чтобы печали» и проч.)

Совсем не для печали,

Но радость находить:

Нам боги сердце дали,

Способное любить.
 

С малейшим чувством страсти

Забыты все напасти!

С ним горе есть ли где?

Нигде — нигде — нигде!

Но радость и веселье —

Везде — везде — везде.
 

Никто во всей вселенной

Без страсти не живал!

Какой же с ней влюбленной

Блаженства не вкушал.
 

Любя — ив огорченье

Находят утешенье;

Кто любит, тот на век

Счастлив — счастлив — счастлив!

Завидное творенье —

Влюбленный человек!
 

Невольник в заключенье

Когда бы полюбил,

Он верно б наслажденье

В оковах находил.
 

Чем чувство в нас нежнее,

Тем радости сильнее —

Льзя ль счастливым не быть?

Нельзя — нельзя — нельзя!

Пожалуста, о сердце!

Не преставай любить.

ЖАЛОБА

Я зову, я зову

Все беды на главу,

И по этому зву

Я явлюсь к тебе радостно.
 

Что же, милый, ты спишь,

Что со мной говоришь,

Что мне, молча, сулишь

Что мне слышать так сладостно?
 

Злой тоски не буди

Ты в девичьей груди;

Нет! утехи любви

Я в сей жизни не ведала.
 

Мне любовь — рай земной

О, восторг! Друг ты мой!

Что ж, соловушко? Пой!

Я тебе все поведала.

РОМАНС

Нет! Не должно радостно

Мне младой тужить,

Что в сей жизни сладостно

Милого любить.
 

Отчего ты знойное,

Солнышко блестишь,

Отчего ты, кровное,

Сердце говоришь.
 

Солнце, солнце светлое

С холоду горит,

Сердце же заветное

От любви молчит.
 

Оторву ж тяжелые

Цепи от себя;

Дни мои веселые,

Радуйте меня.

РУССКАЯ ПЕСНЯ

Как тужила, горевала долго я,

Не смыкая глаз средь утреннего дня.
 

Нет, не дам я сердцу бедному изныть,

Что меня не хочет милый позабыть.
 

В зелену пойду я рощу погулять,

Где с утра снег белый начал нападать.
 

Я послушаю там песни соловья;

Ах! Мороз теперь не страшен для меня!
 

Что мне нужды, что холодный там мороз,

Для венка пойду искать себе я роз!
 

Я вплету их в косу русую мою,

А вплетая их, я песенку спою.

ПЕСНЯ

Стелется густой туман

По полю шелковому...

Кроется от глаз моих

Дорожка знакомая!
 

«Не приду к тебе, мой друг!»,

Мне сказала девица:

«Если солнце не взойдет,

«Если будет сумрачно».
 

Знать, веселья не видать

Мне сегодня, молодцу.

Знать, не надо ожидать

Под окном красавицу!
 

Не увижу, как пойдет

По дорожке милая;

Не увижу, как махнет

Беленьким платочком мне.
 

Отуманилася даль,

Скрылся мой знакомый путь;

Пала на сердце мое

Горькая кручинушка.

ПЕСНЯ КИЕВЛЯН

Над рекою

Над родною

Да над быстрою

Я заботой

Да работой

Хату выстрою;

Разукрашу

Да окрашу

Краской белою;

Где дорожка,

Три окошка

Там проделаю.

Против ясна,

Против красна,

Против солнышка;

А на ловлю

Изготовлю

Я три челнышка.

Всем богата

Будет хата,

Чаша полная.

С светом встану,

Утром рано

Кинусь в волны я,

Наряжуся,

Помолюся

Богу младости,

Подойду я

И скажу я

Деве радости:

«Всем богата,

«Видишь, хата

«Над рекой стоит;

«Светит солнце

«Там в оконце,

«Днепр внизу шумит;

«Да хозяин

«Опечален

«В ней живет, мой свет! —

«Есть и воля,

«Есть и доля,

«Да покоя нет.

«Раз в народе

«В хороводе

«Он пошел плясать,

«Да покой свой

«Со поры той

«Он не мог сыскать.

«Свет-девица

«Белолица!

«Ты взяла покой!

«Так поди же,

«Принеси же

«Мне его с собой!»

ЛЮБОВНАЯ ЛИРИКА

ПРИЗНАНИЯ В ЛЮБВИ:

Наборщика.

О, редкий экземпляр в природе

О, рукопись утех любви,

Склони свой слух к сердечной оде,

Мои страдания прерви.
 

Как литеры отливки редкой,

Ты входишь в душу, как в верстать,

К тебе мой шрифт любви не мелкой

Не обракуй, пусти в печать!
 

Ах, мацами моих объятий

Тебя б коснуться я желал,

В твоем стану — к досаде братий

Я величался б как журнал.
 

Когда бы небо увенчало

Мой труд над формою твоей,

Мне в детях Цицеро послало,

Петит пошел бы от детей.
 

Будь неизменной мне матрицей,

Чтоб мог я счастье в ней отлить,

И всех красот тебя царицей

В печати миру объявить,
 

Я всякой день к тебе исправно

С набором чувств являться рад,

Когда же погрешу случайно,

Корректором твой будет взгляд.

2. Врача.

О, ты мой мускус драгоценный,

О, ты магнит всех чувств моих;

Прости, что врач, тобой плененный.

Дерзает пасть у ног твоих,
 

Как скоро устремить случилось

Мне орган зренья на тебя,

Все сердце кровью обливалось,

В бинтах любви я зрел себя.
 

Мои сосуды напрягались,

Расторглися системы жил,

И духи жизненны спирались,

Пострелом поражен я был.
 

О, сколь любови шнипер меток,

И сколь востер ее ланцет,

Пилюля смерти напоследок,

Казалось, пульс совсем прервет.
 

Что ж инфлюенция такая

Артерии моей дана;

И тем ли страсть моя живая

Тобою днесь награждена?
 

Уж жизни влаг во мне не стало,

И весь иссох я, как скелет;

И шпринц питательный ни мало

Телесных соков не дает.
 

Где пластыри надежд девались

Пленира! мой упал весь дух;

Уже так лапис-инферналис

Я чорен сделался и сух.
 

Увы! жестокая, тронися,

Целебный свой бальзам пролей ;

И над несчастным умилися,

Позволь тебя считать моей.
 

Будь ты Аптекою моею,

Будь ты и Эскулапий мой,

И перевязкою своею

Ты жизнь мне возвратишь, покой.

Секретаря межевых дел.

О, ты, преузорочна дача,

Усадьба прелестей одних,

Но это для меня задача,

В экстракте поясню я их.
 

Позволь диоптром чувств прилежных

Измерить маетность твою;

О, сколь живых урочищ нежных,

В тебе я с восхищеньем зрю.
 

Но паче волость низовая

К тебе мой ум и дух влечет,

Инструкция хоть межевая

И вопреки мне вопиет.
 

Коль нет других владельцев спору

На волость милую твою,

То справь за мной по договору,

А я удобрю, как свою.
 

Да будет же тебе известно,

Что я в Сенате землемер,

Мое познание чудесно:

Чужим землям вести размер.
 

И в силу-то сего искусства

Секретарем я нахожусь

По праву благородства чувства

В меже сфальшивить я боюсь.
 

Притом же похвалюсь, — в бездетстве,

Я вдов, имею хутор свой,

Он, так сказать, почти в соседстве

С реченной волостью твоей.
 

И если ты связать решишься

Мой хутор с волостью в одно ;

Сама ты после согласишься

Открыть златое мне руно.

4. Дьячка.

Егда аз убо тя узрех,

OI Ангел во плоти чистейший,

Впадох внезапу в лютый грех,

Грех лютый, абие презлейший.
 

Держах тогда псалтырь твою,

И чтох кафизьму уж шестую,

Но лишь узрех красу твою...

Аз книгу уроних святую.
 

Власы твои — как стадо коз,

Близ Талаадския пустыни,

Как кедр Ливанский — твой есть нос

И взоры яко голубины.
 

И перси тучные твои,

Как серны на горах младые.

Внемли! внемли мольбы мои1 —

Вместилище души святые!
 

Егда бы зрел красы твои,

Узрел лепи если колико,

Воспел бы гимны-то свои

И сам священнейший Владыко!
 

Аз убо тя прошу, молю,

Во еже ми любовь творити...

Да впредь не мучусь, не скорблю,

И сице не останусь жити.

5. Буточника.

О, ты! Которая красою

Во всех кварталах верх берешь,

Меня убила ты тоскою;

И вон из будки все влечешь.
 

Так! ты на душу наложила

Колодку с цепью и замком

И сердце бедное сразила

Ты алебарды острием.
 

С тех пор я не смотрю уж строго

За околотком всем моим;

И пьяных появилось много,

Но для тебя — прощаю им!
 

Когда лик алебарды ясной

Играет с солнечным лучом,

Твой образ милый и прекрасный,

Как в зеркале, я вижу в нем.
 

Я рад, коль на часах бываю,

Все думаю, нейдешь ли ты?

Но тщетно, тщетно ожидаю

Тебя, о Сьезжа красоты.
 

Твой стан, как каланча прямая,

И, как фонарь, твой светел взор,

Как часто о тебе мечтая,

Не вижу, что идет дозор.
 

Хоть Частный Пристав проезжает

Идет Квартальный ли порой;

Но их мой взор не примечает;

Он занят — только лишь тобой.
 

Лишь в облаках луна взойдет,

Я, всем покоя не давая,

Кричу прегромко: кто идет?

И думаю: не ты ль, драгая?
 

Мне душно в будке становится,

Какой-то мучит сильный жар,

Вся внутренность моя стремится —

К тебе, как трубы на пожар.
 

Пусть буду мучиться на страже,

Но стану все тебя любить,

И обе р-п олицмейстер даже

Того не в силах запретить.
 

Но коль отвергнешь ты признанье,

Столь верное, как рапорт в часть,

Мне не снести то наказанье,

Мне не снести мою напасть.
 

Когда ж, Архангел Полицейский,

Ко мне ты будешь столько строг,

Го властию тогда судейской

Пусть буду брошен я в острог.

6. Портнова.

О ты, которая пришила

Меня к себе красы иглой,

И страсть любовну укрепила,

Как самый лучший шов двойной!
 

Смягчись над горестью портнова,

Катюша, мой любезный друг!

Уж выкройка любви готова,

Нагрето сердце, как утюг.
 

Ты грудь мне распорола взглядом,

Как ножницами старый шов.

С тех пор каток мой стал мне адом,

Как села на него любовь!
 

С тех пор тебя во всем мечтаю:

Я в нитках зрю твои власы,

С атласом белым вспоминаю

Пушистых рук твоих красы.
 

Твои уста, как бархат, алы,

Глаза, как пуговки, блестят,

А грудь, вздымаясь из-под шали,

Как деньги, мой прельщает взгляд.
 

Все, все наполнено тобою:

Поджавши ль ноги я сижу

И мастерской своей иглою

Рубцы на платье вывожу.
 

Во всем меня ты подкрепляешь,

Заплата сердца моего!

Но ты с холодностью внимаешь

Любви портнова твоего.
 

Ах! спрысни ты водой отрады

И выгладь дух измытый мой;

Увы! без малой сей награды

Умрет нещастный твой портной.

ИЗЪЯСНЕНИЕ В ЛЮБВИ ОДНОГО ПРИКАЗНОГО

О ты, всех прелестей палата

И президент души моей!

Твой взор — указ мне из Сената,

Понеже в воле я твоей.
 

Твоей прельщен я красотою

Спешу в секвестр себя отдать,

Меня ты можешь за собою

Без пошлин, справок отказать.
 

В Архиве ль я когда бываю

Иль в канцелярию спешу,

Повсюду образ твой встречаю,

В повытке я бумаг ищу.
 

Клянусь по чести пред зерцалом,

Что перед тобою сущий вздор

И сам Сенатор в платье алом,

В мундире шитом Прокурор.
 

На век твоей я предан власти,

В журнал любви меня впиши,

Прочти экстракт нежнейшей страсти

И выпись пламенной души.
 

Взгляни хоть раз один умильно

В контору сердца моего,

Оно трепещет, бьется сильно

И ждет ответа твоего.
 

Твои мне разговоры сладки,

Я под присягой говорю:

Они приятней мне, чем взятки

Бездушному Секретарю!
 

Прими любви моей прошенье,

Я пред тобою бью — челом:

Скрепи о мне определенье

Своей улыбкой, как пером.
 

И так, как бы процесс безгласный,

Судьбу мою возобнови;

Я буду истец самый страстный

Вышеописанной любви.
 

Коль место то, которым льщуся,

В твоем я сердце получу,

Сидеть в совете откажуся,

Министром быть не захочу.
 

Но коль себя, всех зол вдобавок,

В твоей Герольдьи буду зреть,

Мне легче без суда и справок

На лобном месте умереть.

МОРСКАЯ ПЕСНЯ,

В КОТОРОЙ МОРЕПЛАВАТЕЛЬ ИЗЪЯСНЯЕТ ЛЮБОВНУЮ СТРАСТЬ СВОЮ МОРСКИМ ЯЗЫКОМ

Как молния пловущих зрак

Средь темной ослепляет ночи,

Краса твоя, подобно так

Сверкнув, мои затмила очи:

Смущен и изумлен я стал,

Узрев толь ангела прекрасна;

Не так опасен мачтам шквал,

Как ты казалася опасна.
 

Исчез тогда штиль чувств моих,

Престрашна буря в них восстала;

Ты ж из очей твоих драгих

Брандскугели в меня метала:

Тогда в смятении моем,

Зря грозну прелесть пред собою,

Не мог я управлять рулем

И флаг спустил перед тобою.
 

С тех пор, тебе отдавшись в плен,

Твоей я воле повинуюсь,

К тебе душевно прикреплен,

Я за тобою буксируюсь.

С тех пор нактоуз твой, иль дом

Магнит, где сердце обитает.

С такою силой, как Малыитром,

Меня отвсюду привлекает.
 

Мне в мире утешенья нет,

Везде я без тебя тоскую,

И часто мысленно, мой свет,

К тебе я ныне лавирую.

Наполненный всегда мечтой,

Тебя в убранстве зрю богатом,

То яхтой иногда златой,

То легким чистеньким фрегатом.
 

Тогда хочу тебя догнать,

Надеждою себя ласкаю,

Спешу и марсели отдать,

И брамсели я распускаю;

Когда же парусов нельзя

При шторме несть жестоком,

Любовию трюм нагрузя,

Иду, лечу к тебе под фоком.
 

Или, коль неизвестен мне

Пункт места твоего, драгая,

По близости я в той стране

Лежу на дрейфе, ожидая:

Лишь ты отколь предпримешь путь,

Конструкцию твою драгую

Узрю, хоть в горизонте будь

И в миг тебя запеленгую.
 

Тогда, не медля ни часа,

К тебе я курс свой направляю,

Брасоплю, ставя паруса,

Сержусь, кричу, повелеваю,

Узлов по десяти несусь,

Держу в киль ватер за тобою:

Но вдруг от мыслей пробужусь,

И зрю, что льстился я мечтою.

БАЛЛАДА

РЫЦАРЬ

Стоит конь бурный у крылечка,

Поднявши вверх свое чело.

Вся в серебре на нем уздечка;

На нем турецкое седло.

Седло с стальными стременами,

Чепрак с златыми бахромами.
 

Конь богатырский ржет, грохочет,

Главою и ушми трясет;

Сыру землю ногами топчет;

Со удил влажна пена бьет.

Кого же ждет сей конь ретивый?

Кто будет тот ездок счастливый? —
 

Выходит молодец удалый

По-богатырски разодет;

На нем мундир московский алый.

На нем и шарф и эполет,

Камзол, обшитый галуном,

Булатна сабля с темляком.
 

А на головушку уборну

Он надевает шляпу чорну. —

На шляпе бел султан дрожит,

И сабля с шпорами звучит.

Он на добра коня садится,

Ретивый конь под ним гордится.
 

Он тронул шпорами коня:

«Вези ты, добрый конь, меня!»

Конь с рыцарем стрелой пустился;

Огонь и дым в ноздрях открылся;

Сыра земля под ним дрожит;

За ними сера пыль летит. —

Куда так рыцарь быстро мчится?

Не в поле ль ратное стремится,

Чтоб мстить отечества врагам? —

О, как он будет страшен там!..
 

Но что я вижу? — рыцарь бранный!

Скажи! куда так едешь ты?

Такое ли путь тобой избранный?

Иль вижу сонные мечты?

Или то истинны приметы,

Что рыцарь едет у кареты?

В порядке с задним колесом

Щитает спицы он верхом?
 

Не столько подвиг сей достоин,

Чтоб в нем трудился храбрый воин!

А вот! нахалливо в карету

Он, выпуча глаза, глядит; —

Кого же видит там? — Брюнету; —

Брюнета — грудь его щемит.
 

Брюнета хороша — прекрасна

Осанкой, взором и лицом;

Но грудь Брюнетина бесстрастна

Пред сим удалым молодцом.

Наш рыцарь едет вкруг кареты;

Наш рыцарь вьется вкруг Брюнеты,

То с той сторонки, то с другой;

Но нет удачи никакой.
 

Ни в путь, ни в дело все пролазы;

Он слышит лишь одни отказы; —

Но он еще надежней льстится;

Еще кипит горюча кровь;

Он мнит, что девица стыдится

Открыть ему свою любовь.

Он думает еще атакой

Брюнеты милой сердце взять;

Но крючкотворной, знать, ухваткой

Сердец нельзя завоевать.
 

И вместо страстного ответа,

Сему богатырю пригожу

Открыв окошечко, Брюнета

Учтиво наплевала в рожу,

Сказала прямо наотрез,

Чтоб больше он в глаза не лез:

Чтоб больше рыцарь не трудился,

«Извольте взад поворотиться!.

«Да просим милости вперед

«Не врать таких мне глупых бред».
 

С досады рыцарь наш задохся;

Хотел схлебнуть, бедняк — обжегся; —

Насупил богатырску морду,

Поворотил коня назад;

Согнул свою осанку горду

И в землю свой потупил взгляд;

А богатырской неудачей

И бодрый конь его стал клячей.

БАЛЛАДА

Замок Альфа чудесами

Был издревле знаменит;

Домовыми и чертями.

С низу до верха набит.
 

Там в подвалах, в подземелье,

На высоких чердаках,

Писк и визг — чертям веселье;

Людям горе; людям страх!
 

Были рыцари лихие:

Подходили к воротам,

Но не дале: духи злые

На часах стояли там.
 

Вмиг в бесовский рог ревели,

Поднимался стук и вой...

Так, что рыцарь еле, еле

Ноги уносил домой.
 

Наконец судьба героя

В замок Альфа привела;

Не Ринальд, не Ивангое;

То Филатьевна была!
 

Витязь дюжий, витязь бравый!

Что за голос? что за вид?

За сто верст гремела славой;

Рот разинет — все бежит!..
 

Скрылось солнце за горою,

Все утихло... полночь бьет;

Вот Филатьевна с метлою

К замку страшному идет.
 

В эту ночь был в замке праздник;

Ведь недаром говорят:

Сатана большой проказник;

Пляска шла у чертенят.
 

Вдруг Филатьевна в ворота

Хлоп могучим кулаком!..

Всем чертям пришла работа,

Поднялся по замку гром.
 

Ворота с крюков слетели

От ужасного туза!

Черти, струся, одурели:

Встали, выпуча глаза.
 

Тут налево и направо

И назад и пред собой

Начал витязь смелый браво,

Как мечом махать метлой,
 

Битвы страшная картина:

Здесь бесенок без хвоста,

Там без рог, у этих мина

Так кисла, как бы с поста.
 

Позабыли черти пляску:

Плохи, плохи их дела;

И Филатьевна им таску

Мастерскую задала.
 

Замок с той поры в покое;

Тих, в развалинах стоит;

Но там слава о герое,

О Филатьевне, гремит.

ПУТНИК

Баллада

Путник едет косогором,

Путник по полю спешит;

Он обводит тусклым взором

Степи снежной грустный вид.
 

«Ты к кому спешишь навстречу,

Путник, гордый и немой?» —

— Никому я не отвечу,

Тайна то души больной.
 

Уж давно я тайну эту

Хороню в груди своей,

И бесчувственному свету

Не открою тайны сей;
 

Ни за знатность, ни за злато,

Ни за груды серебра,

Ни под взмахами булата,

Ни средь пламени костра.
 

Он сказал — и вдаль несется

Косогором, весь в снегу.

Конь испуганный трясется,

Спотыкаясь на бегу.
 

Путник с гневом прогоняет

Карабахского коня.

Конь усталый упадает,

Седока с собой роняет

И под снегом погребает

Господина и себя.
 

Схороненный под сугробом,

Путник тайну скрыл с собой.

Он пребудет и за гробом

Тот же гордый и немой.

НЕМЕЦКАЯ БАЛЛАДА

Барон фон-Гринвйльус,

Известный в Германьи,

В забралах и в латах,

На камне пред замком,

Пред замком Амальи,

Сидит, принахмурясь...

Сидит и молчит.
 

Отвергла Амалья

Баронову руку...

Барон фон-Г ринвйльус

От замковых окон

Очей не отводит

И с места не сходит,

Не пьет и не ест.
 

Года за годами...

Бароны воюют,

Бароны пируют,

Барон фон-Гринвальус,

Сей доблестный рыцарь,

Все в той же позицьи

На камне сидит.

АРТАМОНЫЧ

Не ходите вы, девицы,

Поздно в нижний сад гулять!

Там такие небылицы,

Что и слухом не слыхать!

В роще, меж двумя прудами,

Виден домик, вы туда

Не ходите; право, с вами

Может встретиться беда!
 

Артамоныч, в час полночи,

Часто ходит в тех местах;

Как огонь, сверкают очи,

Бледность смерти на щеках;

Грозно машет он руками,

В белом саване обвит;

Страшно щелкает зубами,

Зорко, пристально глядит.
 

Стон невнятный произносит,

Будто ветра дикий вой,

И чего-то точно просит

Этот голос гробовой.

Грешный дух его терзает,

Несносимая тоска,

И с собою он таскает

Два зеленые бруска.
 

Артамоныча могила

Под горой в погосте там;

Буря крест с нее сломила;

Крест разбился по кускам;

Долго на земле лежали

Все обломки; но зимой

Их мальчишки растаскали,

Кто играть, а кто домой.
 

Но вокруг могилы срыты

Кучи мокрого песка —

И на них лежат забыты

Два зеленые бруска;

Их-то верно все и носит

Посетитель этих мест,

И людей он добрых просит

Починить могильный крест.

БАСНЯ

МЕДВЕДЬ И КОЗА

Медведь сказал козе:

«Коман вуз озе

«Скакать, плясать, меня так беспокоить,

«Когда тебя я вздумал удостоить

«Быть компаньонкою моей?

«Постой, проклятая! я дам тебе суфлей».

И с словом сим он важно потянулся,

Вскочил и лапой размахнулся,

Но стукнул вдруг водильщик в барабан

И наш Медведь ту дусеман,

Пошел с поникшей головою,

Плясать попрежнему с Козою.

Столоначальник так на писарей кричит.

Взойдет директор, — замолчит.

ПАСТУХ, МОЛОКО И ЧИТАТЕЛЬ

Басня

Однажды нес Пастух куда-то молоко,

Но так ужасно далеко,

Что уж назад не возвращался?
 

Читатель, он тебе не попадался?

«АНТОЛОГИЧЕСКИЕ». МАДРИГАЛЫ, АЛЬБОМНЫЕ СТИХОТВОРЕНИЯ

ХЛОЕ

О, Хлоя милая! зачем желать венцов

И славы и побед, слезами окропленных?

Нет! Я не приведу к стопам твоим рабов,

Не приведу к тебе героев, мной плененных:

Тобою побежден, тобой плененный сам,

Я тихую мою и счастливую долю,

За блеск и почести, и славу не отдам,

И воле предпочту блаженную неволю!

В АЛЬБОМ А. Б. В.

Нет! Нет, не уверяй в бывалом!

Моя весна исчезла сном,

И сердце грустное завяло,

И память сгибла о былом!
 

Мои восторги сладострастья,

Моя приветная весна,

Уж не мои, и призрак счастья

Моя богиня... где она?
 

Холодный разум, мой губитель,

В могиле сердца склеп мечтам

Кладет безжалостный строитель.

Ему былое я отдам...
 

Ты памятник мечты священной

И прежних радостей моих,

Листок в Альбоме незабвенной

Будь поученьем для других!

В АЛЬБОМ К Д. Е. Ж.

Альбом прелестен ваш — и грустным

Его охолодит стихом,

Моим напевом неискусным,

Мечтою бог знает о чем?
 

Но по листочку алой розы

Ползет бедняжка червячок...

Пусть и в Альбоме вашем слезы

И мой останется листок!

В АЛЬБОМ Л. А. Л.

Шутя я вам сказал, что будто бы Альбомы

В Москве, in folio, огромнейшие томы,

Суть сборы нежностей, смешенье языков,

Чужих испорченных стихов.

Добавьте к этому — загадки и шарады.

Вот очерк вам Альбомов тех.

Лишь вздумаешь о них — берет невольно смех.

«А вы, как кажется, всему смеяться рады:

«Возьмите ж мой Альбом и напишите в нем

«Против сих странностей опроверженья».

Вы отвечали мне — и признаюся в том,

Что я не ждал такого возраженья.

Но делать нечего — исполню ваш приказ,

И в нескольких словах я докажу сей час

Все сказанное мной. Начну с стихотворений:

Они мне нравятся, хоть нет и смысла в них.

Но genre бессмысленный и непонятный стих

Меж многими давно в большом употребленьи.

Что ж видишь первое? — Здесь, на краю листа:

Кому вы к сердцу ближе,

Пускай напишет он пониже.

Вот надпись милая, хоть несколько проста.

И романтизма вам пример сейчас представлю

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

И чем же память вам оставлю?

За вас свечу поставлю.

Прошу понять. — К рисункам перейдем:

Малеванный Амур под сеткою бумажной

Посажен в розане с фигурой важной

И странной подписью кругом;

Иль видишь лестницу с сердечком на вершине:

Горит бедняжечка пунцовым огоньком;

Вверху написано : Корине,

А в сердце слово récompense

И что ж к нему ведет? fidélité, constance.

C’est, si nouveaux, n’est-ce pas? et puis encore six lances.

И четко: j’aime, в середине.

И значит, что к вам страсть питают en silence.¹

Все это нежно, бесподобно.

Все мило страх, но, как угодно,

До крайности смешно и приторно подчас.

А ваш Альбом, хотя Москвы произведенье,

Прекрасен истинно, могу уверить вас;

И в этом-то теперь мое все затрудненье,

Что мне вам надо написать

Стихами — да еще какими?

Сам сочини, а не чужими!

Так было вам угодно приказать!

Я написал, исполнил повеленье,

Но вас прошу — мне в награжданье

Мои стихи скрывать

От взоров детушек старушки,

Старушки матушки Москвы;

А то мне будут не игрушки:

Беды наделаете вы!..

В АЛЬБОМ №№

Желанья вашего всегда покорный раб,

Из книги дней моих я вырву полстраницы

И в ваш альбом вклею... Вы знаете, я слаб

Пред волей женщины, тем более девицы.

Вклею!.. Но вижу я, уж вас объемлет страх.

Змеей тоски моей пришлось мне поделиться...

Не целая змея теперь по мне, но — ах —

Зато по пол-змеи в обоих шевелится.

ЭПИГРАММА

* * *

Корчи харю философа,

Сухопарый критик мой!

Я молчу: в ответ ни слова;

Не разделаюсь с тобой!

С длинноухими ослами

Нас дубина разочтет,

И с тобою не стихами —

Палкой кончу я расчет.

ЭПИГРАММА

Пия душистый сок цветочка,

Пчела дает нам мед взамен.

Хотя твой лоб пустая бочка,

Но все же ты не Диоген.

«ЧЕРТОПОЛОХ»¹

ВОТ ТЕРПЕНИЕ

Во дне, туманною порою,

Когда все блекло по лугам,

С подпорой слабости — клюкою

Я видел мученика дам.

Он взоры к небу устремляет,

Печать страданий на челе.

Никем невидимый во мгле,

Сердечны чувства изливает:
 

«Когда пройдет мой рок злосчастный:

Когда услышу правды глас?

Когда узрю, бедняк, день ясный,

Не стану слезы лить из глаз?

К кому с растерзанной душою

Прибегну, сирый, под покров?

Когда невинность из окоз

Исторгнется и чьей рукой?
 

Там мать несчастная в терзанье

Живет под кровлею чужой!

Я должен дать ей пропитанье;

А сам — теснимый и больной!..

От голода изнемогаю,

Дрожу от стужи — в наготе,

И вместо истинны в суде

Одни лишь горести встречаю...
 

Ах, нет отрады!.. люди злобны!..

Им часто в помощь слова жаль!

Не умолимы, не преклонны!

У них сердца — как будто сталь

Судья, от роскоши хладеет;

Беспечно действует умом.

Найдет ли что страдалец в нем,

Когда вздыхать он не умеет?
 

К тебе, творец, мой вседержитель!

К тебе гонимый вопиет!

Один ты — бог и покровитель!

Приди на помощь! нищь зовет.

В глазах людей ничто тот ближний,

Который бедностью сражен!

Он ими презрен, унижен».

Коль скоро беден... в свете лишний
 

«Ничьи уста не отверзались!

Сказать: поди, вот на — обед.

И души в них не содрогались,

Куда как тягостно, ничтожно

Смотря на бледно-желтой цвет!

В убожестве в сем мире жить!

Один удел: рабом всех быть

И кланяться рабам их должно!
 

И так, от бремя увядая,

Спокойно смерти дожидал.

«Прости! страна и мать родная

И сердцу милая!.сказал!

Вся кровь в нем вдруг остановилась,

Не стало силы у него.

На грудь иссохлую его

Слеза несмытная скатилась!
 

Настала ночь; он для покою

Зготовил камень в голова;

С подругой верною — тоскою

Прилег уснуть под дерева.
 

Питомец скорьбей наслаждался

Не больше час приятным сном.

И в ветхом рубище своем

Пошел. Не знаю, где девался.
 

Ноябрь 1826 года, г. Орел.

ПЕСЕНКА-ИМПРОМТЮ,

петая от сердца в 1770 году и чувствуемая стольже глубоко в 1817 году, в продолжении 47 лет

Без Лизсты прелюбезной!

Живу в участи я слезной,
 

Куды взор лишь не стремится,

Все досадой становится!
 

Что до слуху лишь дойдет,

Сердце душу все метет!
 

Без Лизеты грусть везде!

Без ней нет отрад нигде!
 

Слава, власть, чины, богатство!

Зеленых садов изрядство!
 

Блеск палат больших, прелестных!

И лазурь небес чудесных!
 

Не покоят ум стесненный!

Не легчат дух отегченный!
 

Без Лизеты все немило!

Без Лизеты все уныло!
 

Каждой час то ново бремя.

Не бежит, ах гибнет время.
 

Лягу спать — мука готова!

А встаю, так мучусь снова!
 

Грусно все, ничто не льстит!

Вздох за вздохом лишь летит!
 

Ко Лизете дорогой!

С ней остался весь покой.
 

С ней остались все утехи!

Щастье, радость, сладки смехи!
 

В ней одной я все имею,

Без ней жить я не умею!
 

Без дружбы, без любви

Хоть на свете не живи!
 

А ты, дихтинка моя!

Сердцу милая душа!
 

После маминьки твоей!

Всей вселенной мне милей. (Два раза)
 

Мне милей!

Мне милей!

К ДАШЕ

Говорят, что Даша

Очень хороша,

Очень пригожа,

Общества душа,

И я в том согласен.
 

Как звезда ясна,

Так она прекрасна,

Приятна, любезна,

Весела, прелестна,

Красота природы.

Говорят, что Даша и т. д.
 

Модна в обхожденьи,

Остра в изреченьи,

Юношей смущенье,

Девиц украшенье,

Честь женского пола.

Говорят, что Даша и т. д.
 

Глаза голубые,

Локоны густые,

Веселые взоры;

Прекрасны уборы,

Делают прелесной

Ни с чем несравненной,

И я в том согласен.

МЕЧТЫ

Спешит уж солнце утопать

В морские волны, и лучами

Оно прощается уж с нами...

Мы с ним увидимся опять.

Вот закатилось... след багровый

Еще на Западе горит, —

На черных крыльях ночь спешит,

Одеть весь мир одеждой новой.
 

У моря здесь волна волну

Как быстро гонит за собою,

Кипит и пеною седою

Вверх брызжет с шумом на ска; у.

Я здесь один на берегу,

Ко мне лишь брызга долетает,

Струею влажной орошает

Мою горящую щеку.
 

Свои мечтанья я вверяю

Лишь только плещущим волнам,

Скале мохнатой, берегам,

Ах, сладко я, мой друг, мечтаю!..

Как берег стонет от волны,

Так сердце стонет от страданий...

Сопутницы очарований —

Мечты, куда умчались вы?
 

Я знаю, мчитесь вы куда:

Но труд ваш жалок и напрасен,

Он безрассуден, он ужасен,

Не избежите вы суда!

Раздрать завесу вы хотите,

Сорвать с Природы всей печать,

Постигнуть все... вас удержать

Не в силах я... куда спешите?
 

Для вас все в мире непонятно:

Кто человек? и от кого?

Кто он? кем создан, для чего?

За гробом что?.. Вам знать приятно!
 

Вы рветесь, силитесь... напрасно!

Пред вами там густая мгла.

Нет брега морю, бездне дна...

Об этом и мечтать ужасно!
 

Людям сего не доверяю,

Не только плещущим волнам,

Скале мохнатой, берегам,

Ах, сладко я мой Друг мечтаю!
 

Одесса. 1830.

ОДА К НАПОЛЕОНУ

Герой убивствениый, Наполеон,

Не могший жить на свете без стяжаний

Но где ж тепере он!

Под камнем сим лежит на острове Елене.

ЭКЛЕКТИКИ, ДИЛЕТАНТЫ И ПОДРАЖАТЕЛИ
(30-е годы)

НАПОЛЕОН

Кто он? Гигант и Атлас новый,

На рамена поднявший свет,

И бросивший его в оковы

Могучей дланию побед?

Кто он? Как конь неистов, тучей

Над миром мчится, громом ржет,

Пыль из ноздрей, как вихрь летучий,

Из уст клубами пена бьет,

Ог взоров молнии снопами,

Бежит и царства бьет стопами!.. Кто он?

Кто он? Под огненным венцом

Стопы на грудь поставил мира?

Пылает, искрится на нем

Из молний тканая порфира.

Вокруг него рабы рабов

Стоят не живы и не мертвы;

Взор грозный движет тьмы полков.

Десница исчисляет жертвы. Кто он?

Кто он? Тог вождь непобедимый,

Внимавший хор земных похвал»

Сорвавший с глав их диадимы...

Кто он?.. Не спрашивайте!.. Пал,

Пал гений, славой ведомый,

И смолкли грозы, стихли громы!..

Весь мир облекся тишиной...

И род Адама отдыхает...

И снова плавною струей

Река событий протекает.

КАСТАЛЬСКИЙ КЛЮЧ

(«La fontaine de Castali».)

Источник шумный и прозрачный,

Текущий с горней высоты,

Поящий дол роскошно-злачный,

Кропящий перлами цветы...

В твоих извивах серебристых,

Румянцем девственным горя,

И сыпля купы роз огнистых,

Играет ясная заря...

Когда же солнце воцарится,

Природу светом облечет,

Кристалл твой вспыхнет, загорится

И ярким золотом течет!..

Но ты мила ночной порою:

Ты перлы катишь при луне;

Все тихо, мирно над тобою,

И рощи дремлют в тишине...

Как мученик заботы дневной,

Я прихожу к тебе, ручей,

И утоляю жар душевный

Струей прохладною твоей!..

Пои меня! в ладу я с роком;

Когда тобой упьюся я,

Взыграет дух мой, и потоком

Польется звучно песнь моя!

[«ЭПИЗОД ЛАМАРТИНА»]

На бреге моря, над стремниной,

Задумчиво склонясь, сидел,

И думу думал и глядел,

Как месяц светит над пучиной.

Печально бледная луна

Меж тем текла по горизонту;

И сыпались лучи по Понту,

Проникнув в глубину до дна...

* * *

1.

На холме, миртами венчанном,

Где льется шумный водопад;

На ложе роз благоуханном,

Среди приюта Ореад,

Склонился юноша прекрасный

С подругой нежной, пылкой, страстной;

Их чувства вспыхнули, горят,

Душа в блаженстве неги тает!..

И поцелуями порой

Он страстный шопот прерывает,

И душу девы молодой,

Как дивный нектар, испиваеу!

2.

Вонзив свой ятаган в врага,

Помчался в свой аул Трухменец.

Ночь. Воет ветр, шумит река,

Вдруг слышит он издалека,

Как будто плачущий младенец...

ВОСПОМИНАНИЕ

Безумства юного бескрылые желанья,

Мечта минувшего, тяжелый думы след,

Мои бывалые, живые бушеванья,

Страстей и призраков давно заглохший цвет,

Обман надежд моих, и славы обольщенья,

Любви, вина и слез живые наслажденья,

Вас нет, давно вас нет!

ПОДРАЖАНИЕ СОВРЕМЕННЫМ ЛИРИКАМ

Мне был не страшен жизни холод,

Когда я с ней вдвоем сидел:

Блажен, кто с молоду был молод,

Блажен, кто во-время созрел!
 

При взгляде девы черноокой

Я был немым ее рабом.

Белеет парус одинокий

В тумане моря голубом.
 

Но легче призрака Ундины

Она явилась и ушла,

Скажи мне, ветка Палестины,

Где ты росла, где ты цвела?
 

И все мне снилась ночь свиданья,

Скалистый берег под луной.

Печальный демон, дух изгнанья,

Летал над грешною землей.
 

О, сколько новых угрызений,

Рыданий жгучих и тревог!

Деревня, где скучал Евгений,

Была прелестный уголок.
 

Как обесславленный предатель,

Бродил я с пасмурным лицом,

Что за комиссия, создатель,

Быть взрослой дочери отцом!

РУССКИЙ ГЕЙНЕ

ПАМЯТЬ ПРОШЛОГО

Как будто из Гейне.

Помню я тебя ребэнком,

Скоро будет сорок лет;

Твой передничек измятый.

Твой затянутый корсет...
 

Было в нем тебе неловко,

Ты сказала мне тайком:

«Распусти корсет мне сзади;

Не могу я бегать в нем».
 

Весь исполненный волненья,

Я корсет твой развязал...

Ты со смехом убежала,

Я ж задумчиво стоял.

* * *

Локтем плотнее мне к локтю прижмись...

В городе грохот и стук...

Вместе со мной перейти торопись

Через проспект, милый друг.

Если же кровный, столичный рысак

Хватит оглоблей нас в лоб,

Крепко обхватим друг друга — и так

Вместе положат нас в гроб.

ИЗ ГЕЙНЕ

Ночь. На море качка.

Убоясь истерик,

Милая рыбачка,

Выдь ко мне на берег.
 

В вихре непогоды

Пред рыбачкой таю,

Гейне переводы

Нежно ей читаю.
 

Но она, о горе! —

Стал пред ней, как пень я, —

Вновь пустилась в море,

Испугавшись чтенья.

СТИХОТВОРЕНИЯ В ГЕЙНЕВСКОМ ДУХЕ

I
(С саркастическим оттенком)

Я верю: меня ты любила,

Да я-то тебя не любил;

Меня ты еще не забыла,

Тебя я давно позабыл.

II
(С оттенком иронии)

Меня ты когда-то .любила,

Тогда я тебя не любил;

Теперь ты меня позабыла —

И что ж? — я тебя не забыл.

III
(Ординарное)

Ты меня любила,

Я тебя любил, —

Ты меня забыла

Я тебя забыл.

БУДТО БЫ ИЗ ГЕЙНЕ

Разуваясь, ходят в небе

Звезды ножками босыми,

Чтоб земля не пробудилась

Под туманами ночными.
 

Я давно люблю вас, звезды,

И во всем вам подражаю,

И теперь в глубокую полночь

Сапоги с себя снимаю.
 

Проберусь тихонько к милой

Прямо на ногу босую,

Чтоб во сне не потревожить

Тетку старую, седую.
 

Ходят звезды-босоножки,

Над землей сны веют кротко,

И в пикет во сне играет

Подозрительная тетка.

ПАРОДИЯ

Темно уж на улице стало,

_И хлопьями снег выпадал,

Она у окошка стояла,

А я у калитки стоял.
 

Закинув свой плащ, на стороже

Я робкие взоры бросал,

Боясь, чтобы дворник, о боже!

Метлою меня не прогнал.
 

Все было мне как-то неловко,

О чем-то я тяжко вздохнул;

Она мне кивнула головкой,

А я ей рукою махнул.

ЭКЗОТИКА

ВЕЗДЕ И ВСЕГДА

Где ни бродил с душой унылой,

Как ни текли года, —

Все думу слал к подруге милой

Везде я и всегда.
 

Везде влачил я, чужд забавам,

Как цепь, свою мечту:

И в Альбионе величавом

И в диком Томбукту;
 

В Москве при колокольном звоне

Отчизну вновь узрев, —

В иноплеменном Лиссабоне,

Средь португальских дев;
 

И там, где снится о гяуре

Разбойнику в чалме,

И там, где пляшет в Сингапуре

Индейская альмэ;
 

И там, где города под лавой,

Безмолвствуют дома,

И там, где царствует со славой

Тамеа-меа-ма;
 

Когда я в вальсе мчался с дамой,

Одетэю в атлас,

Когда пред грозным далай-ламой

Стоял я преклонясь;
 

Когда летел я в авангарде

На рукопашный бой,

Когда на мрачном Сен-Готарде

Я слушал ветра вой;
 

Когда я в ложе горе Теклы

Делил, как весь Берлин,

Когда глядел на пламень Геклы,

Задумчив и один;
 

В странах далеких или близких,

В тревоге тяжких дней,

На берегах Миссисипийских,

На высях Пиреней;
 

На бурном море без компаса,

В лесу, в ночной поре,

В глухих степях на Чимборасо,

В столице Помаре,
 

Где ни бродил с душой унылой,

Как ни текли года,

Все думу слал к подруге милой

Везде я и всегда.

ГИМНЫ И ДУХОВНАЯ ПОЭЗИЯ

* * *

Боже! вина, вина!

Трезвому жизнь скучна,

Пьяному рай!

Жизнь мне прелестную

И неизвестную,

Чашу ж не тесную,

Боже, подай.
 

Пьянства любителей,

Мира презрителей,

Боже, храни!

Души свободные,

С Вакховой сходные,

Ты помяни!
 

Чаши высокие

И преширокие,

Боже, храни!

Вина им цельные

И неподдельные;

Вина ж нехмельные

Прочь отжени!
 

Пиры полуночные,

Зато непорочные,

Боже, спасай!

Студентам гуляющим.

Вино обожающим,

Тебе не мешающим,

Ты не мешай.

REQUIEM С РУССКОЮ ПАРОДИЕЙ

Покой, о господи, усопших!

Благослови в твоем раю

Людей погибших на бою,

Людей опившихся, утопших

Царей, попов и прихожан!

К тебе молитвы воссылаем.

Тебе и гусли и тимпан,

И ум, и сердце посвящаем.
 

Услыши, господи, твоих!

Мы теплой верой пламенеем¹,

Мы не сидим в беседе злых

И после масляной говеем.

Вели, да будут хороши

Дни воскресения святого.

По части сердца и души,

По части пойла и съестного.
 

Еще вели, о Русской бог!

Да не мрачатся неба своды,

Когда начнут твои народы

Есть куличи и таварог.

ОРФОГРАФИЧЕСКАЯ ПАРОДИЯ

ѴСТОРІЧЕСКАЯ ЕПІГРАММА

Хвала, мастітый нашъ Зоілъ!..

Когда-то Дмітріевъ бѣсілъ

Тебя счастлівымі струнамі;

Бѣсіл Жуковскій вслѣд за німъ;

Вотъ бѣсітъ Пушкін: как любімъ

Ты дальновіднымі Судьбами!

Tpi поколѣнія пѣвцовъ,

Тебя, красой cвoix вѣнцовъ

В негодованье пріводілі;

Пекісь о здравіі своемъ,

Чтобы подобно первым тремъ

Другіе трі тебя бѣсілі.

ПОЭТЫ

В виде эпиграфов в настоящем разделе приводятся отрывки пародируемых произведений.

В. К. ТРЕТЬЯКОВСКИЙ
(1703-1769)

* * *

1. Ну же, Муза, ну, ну, ну,

Натяни свою струну,

Возьми арфу,

Воспой Марфу,

Третьяковскую жену.
 

2. Стоит древесно,

К стене примкнуто,

Звучит прелестно,

Коль пальцем ткнуто.
 

3. Императрикс Екатерина, о!

Поехдла в Царское Село.
 

4. Составы, кости трепещут,

И власы глав их клекещут.

ПЕСНЯ

(Сочинена на голос — «О, место, место драгое» ...)

Красоту на вашу смотря распалился, ей! ей!

Изволь меня избавить ты от страсти тем моей!

Бровь твоя меня пронзила, голос кровь зажег,

Мучишь ты меня, Климена, и стрелою сшибла с ног.
 

Видеть мне тебя есть драго,

О, богиня всей любви!

Только ты мне есть не благо,

Что живешь в моей крови.
 

Иль ты меня, спесиха слатенька, любезный свет,

Завсегда так презираешь, о! увы! моих злых бед!

Хоть Климена из-под тиха покажи мне склонный вид!

И не делай больше сердцу преобидных ты обид.
 

Не теряй свою тем младость,

Приклони ко мне себя,

Мысль моя увидит сладость,

Буду жить ся не губя.

ВЫВЕСКА

Сим объявляется

И повторяется,
 

Что римския том перв исторьи Роллвна

Да и по русскому — какая о премена! —

В продаже есть на том дворе, где сам толмачь

Живет, что преж сего стихов был русских ткачь:
 

Дом — краска зелена

В двенадцатой линеи

Покажет, а цена —

Вот вам, о благодеи!
 

Бумаге на простой рубль пол и гривны три,

На чистой два рубли, кто даст, то и бери.

ОДА 1

Российским солдатам на взятие крепости Очакова сего 1196 года Декабря 6 дня, сочиненная от лица некоего древнего российского пииты.
 

Аз чудопевец, строгий Пиита,

Красного слова борзой писец,

Сиречь чья стопно мысль грановита:

Что же бы в рифму? — Русский творец,
 

Бряцнул на лирке песни похвальны

Ратникам Русским, аки Русак:

Прочь скоротечно мысли печальны!

Вас не изволю слушать никак.
 

Вот уж тревожно з мрачном жилище

Демоны злые злее стократ!

Или невзгода в татарской пище?

Иль прогоняют злых на Ефрат?
 

Ну же, о Музе! вспрянь из-под бездны,

Где ты гнездишься двадесят лет;

Пой громогласно песни любезны,

Нуди к России быстрый полет.
 

Лишь проглаголал — дух оперился,

Стража бесовска! брызь от меня!

Русс филологус сам прибодрился:

Вот уж Пегаса шпорит коня!
 

Толк — и из ада зрюсь на Лимане...

Кая пречудность там веселит?

Сгибла нежданность, ах! в басурмане;

Втуне весь Тартар с Турком палит.
 

Втуне затеи: мины, окопы;

Тысяща тысящ что Русачку?

Двинулся грудью в вражески склоны,

Грянул... и жертвы нет кулачку...
 

Лишь прогласила Екатерина;

Други Российски! пыщется враг:

Все на примету, огнь и пучина,

Стала призраком трудность и страх.
 

Злоба с зимою, рвение с летом:

Турок замерзнул, Русский в поту.

Приступ единой в сердце нагрет эм:

Пхнул... и Очаков бряк под пяту!
 

Гордый Султане! мрачный владыко!

Что не в причину тако кутил?

Тяль не постигло бедство велико?

Турчу ли ныне Рус не скрутил?
 

Ну же, быстренько вон из Европы!

С вольною волей мене беды.

Иль тя загонит Русь в Ефиопы!

Ей, преупруглый! жди сей гряды.
 

С нами ли, Турчи! вам огрызаться?

Праздно набили Шведу вы зоб;

Сей вить изволил лбом показаться:

Что ж приключилось? Шведа же в лоб!..
 

Русы к примеру всем не приличны

Ратников наших всюду веди:

Неги не знают, к хладу привычны;

Воля их в вере, сила в груди,
 

Что приудержит нашего воя?

Агнец послушный в гневе, как лев;

Важность Очаков! пышная Троя

(Молвить не красно) — Русскому плев!
 

Слыши, вселенна, ратников Русских!

Тако вещает каждой солдат:

Нет нам проходов скользких ни узких;

Шаг лишь пошире, Турку и мат!
 

Страху не знают Русские души,

Кровью готовы лавры купить;

По морю пройдут аки по суши:

С Тавра на Гемус долго ль вступить?
 

Дело в приказе... вот и причина!

Матушку нашу словом не тронь,

Отче Никола, мать Катерина!

Вам мы в защиту рады в огонь.
 

Лихо богине вымолвить слово;

Матка лишь скажет: детки в парад!

Орлики вспорхнут... войско готово!

Глядь, Мусульманин... Русской Царь-Град.
 

О пресловуты войски Российски!

Брякну стихами вам комплимент:

Вражески грады вам обелиски,

Храбрость и слава ваш есть патент.
 

Я же пиита певша причина,

С коей наградой!.. сердца спросись!

Слышу в ответе... Екатерина!

Вот мне награда!.. чтя, улыбнись.

ОДА 2

К премудрой Фелиие от старого русского пииты из царства мертвых
 

Буди преклонна вниманьем, Фелица!

Древний Пиита из ада поет.

Нудит взять лиру твоя мя десница,

Кая блаженство полсвету дает.
 

Бледная зависть тобой разъяренна,

Вести приносит и в ад о тебе,

Тако вещая: ах! вновь сотворенна

Область Фелицой в щастливой судьбе,
 

Я ж многогрешный во тартаре тая,

В казнь необычной охоте к стихам;

Слышал до слова, что зависть презлая

Плачно вещала подпорным богам.
 

Весть пресловута, как солнце е востока

Дух мне Пиите согрела тотчас;

Вдруг позабылись все лютости рока,

Перышко в руки, и шмыг на Парнас!
 

Вот уже время Фелицу воспети;

Лирка погласней струной возгласи!

Ах! при начале ум начал тупети,

Глас како лиры поднять к не беси?
 

Ну ж, чудопевец! воспой не в примету,

Мать человеков к стихам не строга;

В том Собеседник порукою свету,

В коем и роза, и колки рога,
 

Се начинаю пребыстрым глаголом

Честной царевне хвалу соплетать,

Кая с оливой владеет престолом,

Кая род смертных родилась спасать.
 

Кая все пользы постигнувши светски,

В людях не гонит им свойственных чувств;

Мыслить не нудит Татар по-немецки,

Но и Немецких не гонит Искусств.
 

Кая создавши премудры законы,

К ним добровольно под иго идет;

К коей гонимый без малой препоны

Сердце с прошеньем без страха несет.
 

Кая народы отвсюд многостечны

В степях прикладных щедротно селит;

Кая проникнув во тайны сердечны,

Слабость с преступком разумно делит.
 

Кая все веры содержит в терпимстве,

Помня, что общий создатель есть бог;

Жид ли, Русак ли, живи в благочинстве,

Будешь спокоен, лишь знай свой порог.
 

Кая взирая премудрственным оком

На Европейски кулашны бои,

Видит, как люди в забвеньи жестоком

Выгоды сами теряют свои.
 

Видит затеи и старого мужа,

Кой и при гробе корыстию полн,

Зрит из средины, как силится лужа

Северных беги осилити волн.
 

Кая безменом не весит породы,

Знав, что с Адама всяк род свой ведет.

Хоть не колотит долбнею народы.

Ладно однако ж все в царстве идет.
 

Кая головки за то не отрубит,

К ней что вельможа причелся в свойство;

Или в сибирке того не погубит,

Кто по доносу попал в колдовство.
 

Знает Царевна и быль и былицу,

Дать на вопросы умеет ответ;

Слушает жука, бобра и лисицу,

Ладит однако ж по-СЕоему свет.
 

Делай, вельможа, лишь то, что Царевна

Повелевает в законах своих;

Право воскреснет, отрада вседневна

Прежде текущих времян золотых.
 

Зная, что шутка трудам не помеха,

Зла в балагурстве Фелица не зрит.

Дело будь делом, потехой потеха;

Зависть не шутит, а козни творит.
 

В рифмах писати нынь не опасно,

Что б кто не збредил, цела голова.

Сердце Царевны без мщения властно,

Злом не считает пустые слова.
 

Зная, что казнью вралей не убавить,

Как про Богиню Зоил ни болтай,

В вечные снеги его не отправит

Черных куничек искать под шугай.
 

Знает Фелица и Мурз и Мурзишек;

Знает, кто с толком и кто бестолков;

Видит инова в проказах и лишек,

Видит и хищных приказных волков.
 

Видит не меньше козла в огороде,

Кой без капусты суда не дает,

Кой все законы толкует в народе

Толком, который ему поднесет.
 

Кой не страшливо и в самой столице

Лестью забравшись в большой огород,

Чести в прикору и мудрой Фелице,

Жмет и капусты невинной народ.
 

Что же Царевна не гонит козлища?

Тако вопросно мне Муза речет,

Или невинной для козлика пища?

Дай же Пиита в том Музе ответ.
 

Люди не пища, а паче с Фелицей,

Козлищам алчным и жадным волкам;

Все истребится премудрой десницей!

Вот тебе Муза ответ по толкам.
 

Помни, что немощь не лечится сразу,

Скорость в леченьи есть дерзость врача:

Так и Царевна народну заразу

Исподволь гонит, премудро леча.
 

Ах! вспомянувши старинные лета,

Т елемахида как вышла на свет,

Кою премудрость обширного света

(Молвить келейно), ей-ей, не поймет.
 

Сколько дивиться вдруг станет прилично,

Видя Фелицей прославленный век!

Век, в коем тако предиворазлично.

Дар свой для пользы стремит человек.
 

О лепомудра богиня Фелица!

Выше делами ты Фебских высот;

Всем неизключно сердцам ты царица,

Сердцем родяся красивей красот.
 

Око Богини подобно небесно,

Блещет с престола повсюду лучем.

Жить под тобою любовно и честно,

Токи щедротны лиются ко всем!
 

Древним и новым царям ты корона,

Добрым отрада, злым ужас врагам;

Славой вспрыгнула ты выше Солона,

Подобрался ко самым богам.
 

Кир ли поспорит в победах с Фелицей?

Тит ли в щедротах ее превзойдет?

Перст лишь поднимет, и Кир с колесницей

Аки мурашка стремглав ниспадет.
 

Ей невозможно сказати нельстивно,

Царство, что снова ты в свет создала,

В коем народу так распредивно

Знание, разум и душу дала.
 

Но уж довольно мы, Муза, гремели;

Лирка без ладу, и глас ослабел.

Тыж, о Богиня! мы коей воспели

Мудрость премногу премножества дел.
 

Взглянь милосердно на сердце Пиита,

Кое подносит (за скудностью жертв)

Оду нельсгивну... ей буди защита!

Вспомни, Богиня, что я уже мертв.

СОНЕТ

нарочно сочиненный дурным складом, для показания, что естьли мысль и изрядна,
стихи порядочны, рифмы богаты, однако при неискусном, грубом и принужденном
сложении, то сочинителю никакова плода, кроме посмешества, не принесет

Вид, богиня, твой всегда очень всем весь нравный,

Уязвляет, оный бы ни видел кто.

Изо всех красот везде он всегда есть славный,

Говорю без лести я предо всеми то.

Всяко се наряд твой есть весь чистоправный

А хотя же твой убор был бы и ничто.

Был однако бы на тебе злату он не равный,

Раз бы Адаманта был драгоценняй сто.

Ти покорный я слуга много и премного,

Пышно хоть одета ты иль хотя убого.

Полюби же ты меня, ах! немного хоть.

Объяви прекрасна бровь о любви своей прямо.

И на час ко мне хотя, о богиня, подь,

Иль позволь прийти к себе поклониться тамо.

М. В. ЛОМОНОСОВ
(1711-1755)

ОДЫ ВЗДОРНЫЕ

ОДА 1

Превыше звезд, луны и солнца

В восторге возлетаю нынъ:

Из горних областей взираю

На полуночный океан:

С волнами волны там воюют,

Там вихри с вихрями дерутся,

И пену плещут в облака:

Льды вечные стремятся в тучи,

И их угрюмость раздирают

В безмерной ярости своей.
 

Корабль шумящими горами

Подъемлется на небеса:

Там громы в громы ударяют

И не минуют тишины:

Уста горящих тамо молний

Не упиваются росою,

И опаляют весь лазурь:

Борей замерзлыми руками

Из бездны китов извлекает

И злобно ими в твердь разит.
 

Возникни, лира, вознесися,

Греми во всех концах земли,

И песнию великолепной

Умножи славу ты мою!

Еол, пусти на волю ветры

И возложи мои ты мысли .

На буреносны крылья их!

Помчуся ко всему пространству,

Проникну воздух, небо, море

И востревожу весь Ефир.
 

Не сплю, но в бодрой я дремот

И на яву зрю страшный сон:

Нептун из пропасти выходит,

Со влас его валы текут,

Главою небесам касаясь,

Пучины топчет пирамид,

Где только ступит, тамо ров;

Под тяжкою ево пятою,

Свирепы волны раздаются,

Чудовищи ко дну бегут.
 

Как естьли я того достоин,

Скажи мне, о Сатурнов сын.

Почто оставил ты чертоги

И глубину ревущих вод?

Отверз уста правитель моря,

Стократ сильнее стала буря,

И Океан вострепетал,

Леса и горы затрещали,

Брега морские затряслися,

И устрашился сам Зевес.
 

Твоею лирой насладиться

Я вышел из пучинных недр:

Поставь Фебанские ты стены

На мрачных северных брегах;

Твои великолепны песни

Подобны песням Амфиона;

Не медли, зижди новый град

И украси храм музам пышно,

Мусией, бисером и златом:

Он рек: и скрылся в бездне вод.

ОДА 2

Гром, молнии и вечны льдины,

Моря и озера шумят,

Везувий мещет из средины

В подсолночну горящий ад,

С востока вечна дым восходит,

Ужасны облака возводит

И тьмою кроет горизонт,

Ефес горит, Дамаск пылает,

Тремя Цербер гортаньми лает,

Средьземный возжигает понт.
 

Стремглав Персеполь упадает,

Подобно яко Фаетон,

Нептун державу покидает,

И в бездне извергает трон,

Гиганты руки возвышают,

Богов жилище разрушают,

Разят горами в твердь небес,

Борей озлясь ревет и стонет,

Япония в пучине тонет,

Дерется с Гидрой Геркулес.
 

Претяжкою ступил ногою

На Пико яростный Титан,

И, поскользнувшися, другою

Во грозный льдистый Океан:

Ногами он лишь только в мире,

Главу скрывает он в Ефире,

Касаясь ею небесам.

Весь рот я Музы разеваю,

И столько хитро воспеваю,

Что песни не пойму я сам.

ОДА 3

Среди зимы, в часы мороза,

Когда во мне вся стынет кровь,

Хочу твою воспети,. Роза,

С Зефиром сладкую любовь.

В верхах Парнасских быстры реки,

Цветов царицу вы навеки,

Взнесите шумно в небеса;

Стремитесь мысленные взоры

На многие Парнасски горы,

Моря, внимайте, и леса.
 

Стесненна грудь моя трепещет,

Вселенная дрожит теперь.

Гигант на небо горы мещет,

К Юпитеру отверсти дверь;

Кавказ на Етну становится:

В сей час со громом гром сразится:

От ада помрачится свет:

Крылатый конь перед богами,

Своими бурными ногами

В сей час ударит в вечный лед.
 

Пекин горит и Рим пылает,

О светской славы суета!

Троянски стены огнь терзает:

О, вы ужасные места!

Нынь вся вселенна загорелась,

Вспылала только, лишь затлелась,

Всю землю покрывает дым;

Нарцисс любуется собою,

Так, Роза, как Зефир тобою:

Пылай великолепный Рим!
 

Мятутся ныне все планеты,

И льва пресильного рукой

Свергаются с небес кометы :

Премены ждал и кто такой?

Великий Аполлон мятется,

Что лира в руки отдается,

Орфею Амфиону нынь:

Леса, сей песнью наслаждайтесь,

Высоки стены, созидайтесь

В ефире лед извечный синь.
 

В безоблачной стране несуся,

Напившись Ипокренских вод,

И их напившися, трясуся.

Производитель громких од!

Ослабли гордыя нинь ямбы,

Ослабли пышны дитирамбы;

О Бахус, ты ль награда мне?

Орфей, ты больше не трясися:

Возникни, Муза, вознесися,

Греми в безоблачной стране!
 

Род смертных, Пиндара высока,

Стремится подражать мой дуд,

От запада и от востока

Лечу на север и на юг

И громогласно восклицаю,

Луну и солнце проницаю,

Взлетаю до предельных звезд;

В одну минуту восхищаюсь,

В одну минуту возвращаюсь

До самых преисподних мест.
 

Там вижу грозного Плутона,

Во мраке мрачный вижу взор;

Узрев меня, бежит он с трона,

А я тогда вспеваю вздор,

Из ада вижу Италию,

Кастильски воды, Остъиндию,

Амур реку и вечный лед.

Прощай, Плутонова держава:

О вечный лед, моя ты слава!

Ты мне всего милей, мой свет.
 

Трава зеленою рукою

Покрыла многие места,

Заря багряною ногою

Выводит новые лета.

Вы, тучи, с тучами спирайтесь,

Во громы, громы, ударяйтесь,

Борей, на воздухе шуми,

Пройду нутр горный и вершину,

В морскую свергнуся пучину,

Возникни, Муза, и греми,
 

О Роза! я пою мятежно:

Согласия в сей оде нет;

Целуйся ты с Зефиром нежно;

Но помни то, что я Поет;

Как естьли ты сие забудешь,

Ты ввек злодейкой будешь;

Не стану я хвалить тебя;

А кто Поета раздражает,

Велико войско воружает

Против нещастного себя.

А. П. СУМАРОКОВ
(1718-1777)

Женился Блез, старик без мочи,

На Стелле, что в пятнадцать лет,

И, не дождавшись первой ночи,

Закашлявшись, оставил свет.

Тут Стелла бедная вздыхала,

Что на супружню смерть не тронута взирала.

ВЫВЕСКА

Терентий здесь живет Облаевич Цербер,

Который обругал подъячих выше мер,

Кощунствовать своим «Опекуном» стремился,

Отважился, дерзнул, зевнул и подавился:

Хулил он, наконец, дела почтенна мужа,

Чтоб сей из моря стал ему подобна лужа.

ПРИТЧА

Свинья в лисьей коже.

Надела на себя свинья

Лисицы кожу,

Кривила рожу,

Моргала,

Тащила длинный хвост, и как лиса ступала;

И так во всем она с лисицей сходна стала.

Догадки лишь одной лисе недостает:

Натура смысла всем свиньям не подает.

Но где могла свинья лисицы кожу взять,

Не трудно то сказать.

Лисица всем зверям подобно умирает,

Когда она себе найтить где есть не внает.

От глада и людей на свете много мрут,

А паче те, кто врут.

Таким от рока суд бывает:

Он хлеб их отъимает,

И путь их ко вранью тем вечно пресекает.

В народе сем везде пошла свинья бродить

И стала всех бранить.

Лисицам всем прямым ругаясь говорила:

Натура де меня одну лисой родила,

А вы де все ноги не стоите моей,

Затем что родились от подлых вы свиней.

Теперя в гости я сидеть ко льву сбираюсь,

Лишь с ним я повидаюсь,

Ему я буду друг.

Не делая услуг.

Он будет сам стоять, а я у него лягу.

Неужто он меня так примет, как бродягу?

Дорогою свинья вела с собою речь:

«Не думаю, чтоб лев позволил мне там лечь,

Где все пред ним стоят знатнейши света звери;

Однако в те же двери

И я к нему войду.

Я стану перед ним, как знатный зверь, в виду».

Пришла пред льва свинья и милости просила,

Хоть тварь была подла, но много говорила,

Однако все врала,

И с глупости она ослом льва назвала.

Не вшел тем лев

Во гнев.

С презреньем на нее он глядя, рассмеялся,

И так ей говорил:

«Я мало бы тужил

Когда б с тобой, свинья, вовек я не видался;

Тотчас узнал то я,

Что ты — свинья,

Так тщетно тщилась ты лисою подбегать,

Чтоб врать.

Родился я во свет не для свиных поклонов;

Я не страшуся громов,

Нет в свете сем того, чтоб мой смутило дух.

Была б ты не свинья,

Так знала бы, кто я,

И знала б, обо мне какой свет носит слух.

Свинье не удалось: пред львом не полежала,

Пошла домой с стыдом, но идучи роптала,

Ворчала,

Мычала,

Кричала,

Визжала,

И в ярость и себя стократно проклинала;

Потом сказала:

«Зачем меня несло со львами спознаваться,

Когда мне рок велел в грязи всегда валяться».

И. П. ЕЛАГИН
(1725-1794)

ВОЗРАЖЕНИЕ, ИЛИ ПРЕВРАЩЕННЫЙ ПЕТИМЕТР

Открытель таинства поносные нам лиры,

Творец негодные и глупые сатиры,

Из дрязгу рождшейся Химеры глупой сын,

Наперсник всех вралей, российский Афросин,

Гонитель щеголей, подборник петиметров,

Рушитель истины, защитник нижних ветров.

Скажи мне, кто тебя сим вздорам научил,

Которы свету ты недавно предложил.

Когда я сложенный тобою вздор читаю,

В нем враки, пустоту и глупость сбретаю,

И вижу, что ты, их слагая, не потел,

Без принуждения ты врал все, что хотел,

Всей силой тщился ты то свету показать,

Что сам Штивельн[и]ус не может так сорвагь.

О, горька часть твоя, — я вижу то и сам;

Напрасно объявил ты о себе тот срам,

Что ты по горнице раз сто вкруг обойдешь,

А рифмы ни одной под стулом не найдешь.

Тогда орудие писателей невинно —

Несчастное перо с сердцов грызешь бесчинно.

Ссылаюсь на тебя — ты можешь сам признаться,

Возмог ли б кто тогда от смеху удержаться,

Увидя то, как ты по горнице вертишься,

Засыпан табаком, ко всем углам кружишься;

Бумаги стопы три в один день замарал —

И ни одиой строки умно не написал,

И только глупые сатиры вымышляешь,

Которыми себя лишь больше всех ругаешь.

А петиметров ты напрасно осудил:

Скажи мне: одного тебя глупей кто б был.

Когда гнушаешься сравнить ты их с собою,

Зачем позволил им смеяться над тобою.

Иль мнишь, что их ты сам чем можешь обругать,

Когда ты все начнешь наряды их считать.

Нет, верь, что будет в том тщетна твоя утеха,

Потей хоть кровию, не будет в том успеха.

Хотя ты сто еще таких сатир наврешь,

Спасения себе ты мало в них найдешь;

А только тем себя ты больше остыдишь,

Что глупости твоей ты в них не утаишь;

Совет тебе даю их больше не ругать,

Остаться, как ты был, и врать переставать.

Опомнись, что ты сам птиметром быть желаешь,

Да больше где занять ты денег уж не знаешь.

7 ак всех теперь, мой друг, в покое оставляй,

Свояков ты забудь и век не вспоминай;

Известно то уж всем, что знал ты и до брака,

Что будешь ты иметь и сам в ту ночь свояка

И будешь вотчим слыть, на девушке женясь,

Или отец княжне, сам будучи не князь.

Горациевых сил напрасно не желай,

Но кто умней тебя — ты тем то оставляй;

Немецких авторов без нужд не защищай,

Не в них одних ты всю премудрость полагай,

Парнасского писца для бога не замай;

Стократ умней тебя — его не задирай;

Когда ж не хочешь ты меня послушать в том,

То знай, что прослывешь повсюду дураком.

В. П. ПЕТРОВ
(1736-1799)

ДИФИРАМБ ПЕГАСУ

Мой дух, коль хочет быти славен,

Остави прежний низкий стих!

Он был естествен, прост и плавен,

Но хладен, сух, бессилен, тих!

Гремите, Музы, сладко, красно,

Великолепно, велегласно!

Стремись, Пегас, под небеса:

Дави ефирными брегами,

И бурными попри ногами,

Моря и горы и леса!
 

Атлан горит, Кавказ пылает

Восторгом жара моего,

Везувий ток огня ссылает:

Геенна льется из него:

Борей от молнии дымится,

От пепла твердь и солнце тмится:

От грома в гром, удар в удар:

Плутон во мраке черном тонет,

Гигант под тяжкой Етной стонег,

На вечный лютый льдах пожар —
 

Тела в песке лежащи сером

Проснулись от огромных снов:

Пентсзился с Агасфером:

Выходят бодро из гробов,

И болм они не дремлет,

Но бдя музыки ревы внемлят;

Встал Сиф, Сим. Хам, Нин, Кир, Рем, Ян:

Цербера песнь изобразилась:

Луна с светилом дня сразилась,

И льется крови Окиян.
 

Киплю, горю, потею, таю,

Отторженный от низких дум:

Пегасу лавры соплетаю,

С пресерьем напрягая ум.

Пегас летит, как вешний бурка,

И удивляет Перса, Турка:

Дивится Хинец, Готтентот:

Чудится Гюр, герой Индеян.

До пят весь перлами одеян.

Разинув весь геройский рот.
 

Храпит Пегас и пенит губы,

И вихрь выходит из-под бедр :

Открыл свои Гермесски зубы.

И гриву раздувает ветр;

Ржет конь, и вся земля трепещет,

И луч его подковы блещет:

Поверглись горы, стонет лес.

Воздвиглась сильна буря в Понте:

Встал треск и блеск на горизонте,

Дрожит Самсон и Геркулес.
 

Во восхищении глубоком

Вознесся к дну морских я вод,

И в упоении высоком

Низвергся я в небесный свод,

И быстротечно мчася вскоре,.

Зрюсь купно в небе я и в море:

Но скрылся конь от встречных глаз;

Куда герой крылатый скрылся?

Не в дальних ли звездах зарылся?

В подземных пропастях Пегас.
 

И тамо, где еще безвестны

Восходы Феба и Зари,

Ни коему коню не вместны,

Себе поставил олтари:

Во мраке непрестанной тени

Металлы пали на колени,

Пред холкой движного коня:

Плутон от ярости скрежещет,

С главы венец сапфирный мещет

И ужасается стеня.

ч

Плутон остался на престоле,

Пегас взлетел на Геликон:

Не скоро вскочит он оттоле:

Реку лежанья пьет там он,

О конь, о конь Пиндароносный,

Пиитам многим тигрозлосный,

Подвижнейший в ристаньи игр!

По путешествии обширном,

При восклицании всемирном,

Да здравствует пернатый тигр.

Д. И. ХВОСТОВ
(1757-1835)

1. КРЫЛОВСКИЙ ХВОСТОВ

1. ПАУК И ГРОМ

Перед окном

Был дом,

Ударил гром,

И со стены паук

Вдруг стук.

Упал, лежит,

Разинул рот, оскалил зубы

И топотом сквозь губы

Вот что кричит:

Когда б ослом

Я создан был Зевесом,

Ходил бы лесом,

Меня бы гром,

Тряся окном,

И дом

Со стены не мог стряхнуть.

2. ОСЕЛ И ЗАЯЦ

Осел не птица.

Он не горазд летать.

Однакож для него не в первый раз хвастать,

Мычать

И род зверей все уверять,

Что молодец и он летать,

Что он под облака взовьется, как синица,

Или царица

Орлица

А заяц тут: «Ну, ну-т-ка полети!

Ах, ты косой трусиха!»

Осел рычит: «Летаю как Орлица,

Но не хочу!» — «Пожалуй, захоти!»

Так мудро заяц отвечает,

Осел бежит, скакает,

И в яму — хлоп!

Не суйся в ризы, коль не поп!

3. КОМАР И ВОЛК

Комар

Жил у татар

Иль у казар.

Вдруг волк

К ним в двери толк.

Давай кричать

И комара кусать.

Комар испугался,

На печку забрался.

Тут волк ему:

«С печи тебя стяну!»

А тот: «Нет, не достанешь,

Устанешь,

Отстанешь!»

А волк

Вдруг скок

К нему тут на полати,

Да вот его и проглотил,

А сам таков и был.

И мне пришло сказать тут кстати,

Что так бывает со робкими во рати.

Что сильный слабого изволит жрати

Недавно погубил.

2. АРЗАМАССКИЙ ХВОСТОВ

* * *

Се росска Флакка зрак! Се, тот, кто, как и он,

Выспрь быстро, как птиц царь, нес звук на Геликон.

Се лик од, притч творца, муз чтителя Свистова,

Кой поле испестрил российска красна слова!

ПОСВЯЩЕНИЕ ПРИ СЛЕДУЮЩИХ ПРИТЧАХ

Непринужденный баснослов,

Люблю я твой язык скотов:

Он прост, щеголеват и сладок,

Парнасса нашего ты приподнял упадок,

И с елисейских нив

К тебе наш Лафонтен, твой мастер,

Друг Сумароков Муз кричит: не будь ленив:

От ран словесности ты будь надежный пластырь.

Очисти вкус:

Скажи невеждам ты и школьникам Парнасса,

Что тыква, что арбуз,

И чтоб за нектар нам не выдавали кваса.

Услышь и ты мою мольбу:

Не дую я в трубу,

Не посажен я Музой в славной шайке,

А так бренчу

На балалайке.

И сам себе я только по плечу.

Но ты, мой меценат, взгляни на эти притчи,

В них, может быть, найдешь ты много дичи,

Но на себя пеняй: я б их не написал,

Когда тебя бы не читал.

1. СОБАКА

Лягавая в болоте

Увязла на охоте

И думает себе: ну, если б был здесь мост,

Я б прямо пробежала

И со стыдом бы здесь в грязи не утопала,

Не грызли б мне лягушки хвост.

Хоть у собаки ум и прост,

Но в этом случае не так-то глупо судит.

Вдруг издали плывет бревно

Одно.

Оно

Надежду на душе лягавой тотчас будит.

Великой аргумент: авось,

И говорит себе лягавая: небось.

Приблизилась к бревну и вот уж поровнялась.

Собака кое-как вдруг на него взобралась

И села попросту верхом.

Потом

Собака сделалась гребцом,

Гребет, гребет не веслами, ногами,

И не поет, как вечерами

Поют матросы на Неве

Иль матушке-Москве,

А просто лает,

Но к берегу однак счастливо приплывает.

Учитель лучший нам — нужда.

Приди беда,

И всякая собака

Не хуже Телемака.

2. МЫШЬ

В стране, где пенится Иртыш,

Жила и проживала мышь,

А может быть и крыса.

Она, как баба Василиса,

Все веселилася, не думая о том,

Что может быть придет ей встретиться с котом.

А кот зверек известной,

И с рыла, и с хвоста премилой, препрелестной

А попадись ему, так будет тесно.

Мяучет кот,

А мышь пищит и прыгая идет

Коту навстречу.

Кот мышку сжал четою лап

И в миг ее он цап-царап.

Смысл басенки моей я вам, друзья, замечу:

Мы здесь живем,

К бедам плывем;

Рок — кот, мужчина — крыса;

А баба всякая такая ж Василиса.

3. ОСЕЛ

Осел мясистой, вислоухой,

Тащася по полю, раз повстречался с мухой

«Здорово, брат!»

«Сеструшечка, здорово!»

14а наш живут и звери лад:

Поклон, привет на случай, все готово;

Не замешайся тут, не то,

Ни братом, ни сестрой, никто.

Но далее пойти, и смысл нам будет ясен,

В толк быль возьмем и быль под рожей басен.

Идут,

Ползут;

Но мухе

Ей ведь все в труд;

Соскучилась и вдруг взлетела — и на ухе

У осла,

Как королева прилегла.

Осел ей говорит: «Послушай, ты воструха.

Ну, вон с уха,

Я не носилки для тебя».

А муха говорит: «Не слушаюся я».

И впрямь, что сделаешь с бедою неминучей.

Хоть тяжело, сердись — так будет круче;

Ты лучше потерпи. И мой осел,

Поосердяся,

Пораскричася,

Но муху на ночлег легохонько привел.

4. ТАНЦОВЩИК

Один Гишпанец

Вел вечно танец;

И день и ночь

Кувыркается, пляшет

Глазами, головой, рукою, брюхом,

И с полу не отходит прочь,

Во всю трясется мочь.

Народ глядит и говорит: бесовщик.

Неправда, он простой танцовщик.

Ты говоришь ему о братьях, о куме,

О Римских чудесах, о Вавилонском саде,

А у него фанданго на уме.

Народ глядит и говорит: в разладе

Гишпанской ум.

Напрасен шум.

Гишпанец не дурак, Гишпанец не безбожник,

Он на свой вкус художник.

О, люди, люди, вы

Гишпанцы все, увы.

Мы все, коль рассудить, живем без головы.

Гишпанцу танцы,

Солдату ранцы,

Скупцу рубли,

Завоевателю клочок земли,

Любовнику приятны глазки —

Не те же ли Гишпански пляски.

5. ОБЖОРСТВО

Один француз

Жевал арбуз:

Француз, хоть и маркиз французский,

Но жалует вкус русский.

И сладкое глотать он не весьма ленив.

Мужик, вскочивши на осину,

За обе щеки драл рябину,

Иль, попросту сказать, российский чернослив,

Знать, он в любви был не счастлив.

Осел, увидя то, ослины лупит взоры

И лает: воры, воры.

Но наш француз

С рожденья не был трус;

Мужик же тот не пешка,

И на ослину часть не выпало орешка.

Здесь в притче кроется толикий узл на вкус:

Что госпожа ослица,

Хоть с лаю надорвись, не будет ввек лисица.

6. ДОЖДЬ

Однажды

Шел дождик дважды.

А если дождь идет, то знают, что мокро,

Промокнет и ребро.

Но здесь не в этом дело,

И притчено мое перо

Изобразить не то усердие имело.

Гласит мужик:

«О Зевс велик!

Подчас и я не прочь, чтоб дождик шел на время,

Но если два дождя, то уж несносно бремя».

Зевес ему в ответ на то гремит:

«Послушай, брат, ты жид.

Но христианин будь, спроси лягушек племя,

Я зрю, что мочится твое плешиво темя;

Но зрю, что и с засух у них спина болит».

Когда б Зевесу внять, что вопиют Немчурки,

Французы, Итальянцы, Турки,

Пришлось ему играть бы в жмурки.

7. ОХОТНИК И ПЛОТНИК

В одном лесу гулял охотник,

Тут был и плотник,

Иль если правильней сказать, то дровосек.

Но нет беды. Ведь он такой же человек.

Читатели простят, я не грамматик,

А просто баснослов-лунатик.

К тому ж, с кем Муза здесь дружна,

Тот знает, что подчас нам рифма солона,

Горька, как редька.

Поэт, коль рассудить, бессчастный право Федька.

Но ба, ба! имянной указ,

Такого-то числа и году

От Феба Пиндскому народу:

Нам делать не велит отводу,

А просто продолжать начатый раз

Рассказ

Сейчас.

Мой милостивый Феб! Прости, вперед не буду.

И твой приказ я

Не забуду.

Воротимся ж в свой лес,

Где встретим мы своих повес,

Один из них в овчинной бурке

Был с топором,

Другой в зеленой куртке

С ружьем.

Один пилит себе спокойно елку,

Другой, на ней завидя перепелку,

Кричит: «Постой,

Негодник злой!

Ты видишь, я здесь забавляюсь

И сам стрелять на елку попускаюсь,

Дороже топора ружье».

А тот мужик хоть неучтивый,

Но смыслом справедливый

Сказал ему: «Вранье!

Я здесь дрова рублю отцу на новоселье.

Я дело делаю, а ты безделье».

Читатели мои!

Как чванство гордое ни чванься, ни сопи,

Полезному всегда забава уступи.

8. ЛИСИЦА, ВОЛК И МЕДВЕДЬ

Лисица съела петуха.

Иль попросту дала дурашке треуха.

Лисицу господин чиновник,

Лесной полковник,

Зубастой волк,

Ногою толк;

Тут свиснул в ухо,

А там безмолствуя себе запрятал в брюхо.

Лисице сухо;

Наш волк насытившись гордится впопыхах;

Но из лесу медведь, и — еолк наш в дураках

Медведю волк наш приглянулся,

И он еще и не очнулся,

А в рот уж чебурах,

И мой бедняк лежит в медвежьих кишках.

У сильных слабые в тисках.

9. ПРОСВИРНЯ И ШОРНИК

В каком-то городе французском,

А может быть и в прусском,

До географии ведь в баснях дела нет,

С соседкой жил сосед,

Как брат с сестрою мирно.

Он шорник был, она была просвирней;

Да, кажется, и как им доходить до при

Или до ссоры.

Один работал шоры,

Другая просвиры.

Вдруг, вышед из домов до утренней зари,

На улице они нашли копейку;

А в свете сплошь

Цари ведут войну за грош.

Вот бросились они на медную злодейку.

Просвирня вдруг кричит:

«Копейка мне принадлежит»,

А шорник,

Задорник,

Кричит: «Нет мне!»

Дошло до драки;

Дерутся, как собаки,

Как Турки на войне.

Тут будочник, услыша крики

И вопли дики,

Пришел,

Взял деньги,

И в съезжую моих соседов он повел,

Его без сапогов, ее без кеньги.

Отец Зевес,

Чтоб люди не дремали,

А иногда себя щипали,

Пустил на землю интерес.

10. КОНЧИНА КОРОВЫ

У мужика корова,

Как бык была здорова,

И ест, и пьет.

И долг природе свой день каждый отдает,

Иль, говоря по-русски:

Давать и творогу и сливок на закуски *

Ничуть не устает.

Корова не заморска птица,

Но делать молоко ужасна мастерица.

В коровушке своей души не знал мужик,

То есть до молока охотник он велик;

Ведь у людей все внутренние части

Корыстолюбия во власти.

Но вдруг

Коровушку мою сразил недуг:

Ей не взлюбился луг,

Стал лоб нахмурен;

Она худа, бледна,

И цвет в лице стал дурен,

И голова дурна.

Бывало, светлый глаз: днесь без светильни плошка;

Корова-здоровяк — ни дать ни взять

Ободранная кошка.

Мужик ревет не час, не два, не пять,

Ревет он целы сутки;

Для мужика

Без молока

Приходит не до шутки.

Но, как ни плачь, но как скотинушки ни жаль —

Ее отправь хоть в госпиталь.

На вопль хозяина сбежались из деревни

Матроны древни;

Весь бабий факультет

К больной приходит на совет.

Та говорит: «В корове сперлись спазмы,

Ее бы в ванну посадить».

Другая: «Может быть, в коровушке миазмы;

Не худо прилепить

Ей шпанску муху

К уху».

А третия : «Поверьте мне, легко

В корове разлилось, быть может молоко.

Четвертая: «Чтобы больной помочь здоровью,

Привейте оспу ей коровью».

Тут мысль был класть всяк лих

И лезет в Эскулапы.

Корова между тем, крестом сложивши лапы,

Вздохнула раз, другой, и нет ее в живых.

Такие ж у нас бывают штуки,

И каждый, щедрый на совет,

Доит корову в обе руки,

И все корове пользы нет.

П. И. ШАЛИКОВ
(1768-1852)

ПАРОДИЯ

Любовь любовию пленилась

И с Душенькой соединилась,

А эта Душенька от душечки родилась,

И сердце наконец

Без сердца для сердец

Их связно связь изобразило.

Читатель! Что ж бы это было?

Кто отгадал? спрошу вас я:

Галиматья!

И. И. ДМИТРИЕВ
(1760-1837)

1. РАВНОВЕСИЕ

О, мирный селянин! в твоем жилище нет

Ни злата, ни сребра; но ты счастлив стократно;

С любовью, с дружбой ты проводишь дни приятно,

А в городе и шум, и пыль, и стук карет!

2. УДЕЛ ГЕНИЯ

Змея увидела подснежник, ранний цвет,

И ядом облила прелестное растенье.

Так гений, наглости завистника предмет,

Страдает без вины и терпит угнетенье.

3. ВЕРНОЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЕ

«Пройдет ли мой недуг» — Лев у осла спросил.

Осел ответствовал: «О, царь сильнейший в мире!

Когда ты не умрешь, то будешь жив, как был:

Два раза два — четыре».

4. СПРАВЕДЛИВОСТЬ ПОСЛОВИЦЫ

Одна свеча избу лишь слабо освещала;

Зажги другую — что ж? изба светлее стала.

Правдивы древнего речения слова:

Ум хорошо, а лучше два.

5. МСТИТЕЛЬНОСТЬ

Пчела ужалила медведя в лоб.

Она за соты мстить обидчику желала;

Но что же? умерла сама, лишившись жала.

Какой удел того, кто жаждет? — гроб.

6. НЕПОКОЛЕБИМОСТЬ

«Познай, светлейший лев, смятения вину, —

Рек слон: — в народе бунт! повсюду шум и клики!»

«Смирятся, — лев сказал, — лишь гривой я тряхну!

Опасность не страшна для мощного владыки».

7. СИЛА И СЛАБОСТЬ

Орал бьет сокола, а сокол бьет гусей;

Страшатся щуки крокодила;

От тигра гибнет волк, а кошка ест мышей:

Всегда имеет верх над слабостию Сила.

8. ЛЕБЕДЬ И ГУСЬ

Над Лебедем желая посмеяться,

Гусь тиною его однажды замарал;

Но Лебедь вымылся и снова белым стал —

Что делать, если кто замаран? Умываться.

9. МАРТЫШКА

Мартышка, с юных лет прыжки свои любя,

И дряхлая еще сквозь обручи скакала;

Что ж вышло из того? — лишь ноги изломала.

Поэт! на старости побереги себя!

10. ОБЩАЯ СУДЬБА

Во ржи был Василек прекрасный,

Он взрос весною, летом цвел

И, наконец, увял в дни осени ненастной.

Вот смертного удел.

11. БЕЗВРЕДНАЯ ССОРА

За кость поссорились Собаки,

Но, поворчавши, унялись

И по домам спокойно разошлись.

Бывают ссоры и без драки.

12. ЗАКОН ПРИРОДЫ

Фиалка в воздухе свой аромат лила,

А Волк злодействовал в пасущемся народе:

Он кровожаден был, — Фиалочка мила:

Всяк следует своей природе.

АПОЛОГИ

1

Стучат в окно. «Кто тут?» хозяин вопрошает.

— Я Слава. — «А с тобой?» — Порок. — «Прошу простить

«Не Слава ты: Пророк со Славой не бывает».

Кто зол, кто сплетник, тот не может славен быть.

Простой цветочек, дикой, Нечаянно попал в один пучок с гвоздикой.

2

Лавровый лист один на ветке старой был,

Забытый от других, и вдруг зашевелился;

Шел мальчик, слышит шум, сорвал и погубил.

Молчать бы листику, он лучше б сохранился.

Н. Ф. КОШАНСКИЙ
(1781-1831)

НА СМЕРТЬ КУЧЕРА АГАФОНА

Ни рыжая брада, ни радость старых лет,

Ни дряхлая твоя супруга,

Ни кони не спасли от тяжкого недуга...

И Агафона нет!

Потух, как от копыт огонь во мраке ночи,

Как ржанье звучное усталого коня...

О небо! со слезой к тебе подъемлю очи,

И, бренный, не могу не попросить тебя г

Ужель не вечно нам вожжами править можно.

И счастие в вине напрасно находить.

Иль лучшим кучерам жить в мире лучшем должно,

А нам с худыми быть!

Увы! не будешь ты потряхивать вожжою,

Не будешь лошадей бить плетью своей,

И, усом шевеля, по-русски их бранить;

Уже не станешь ты и по воду ходить.

Глас молодецкий не прольется,

И путник от тебя уж не зажмет ушей,

И при сияньи фонарей

Уж глас форейтора тебе не отзовется,

И, ах! Кузьминишна сквозь слез не улыбнется.

Умолкло все с тобой. Кухарки слезы льют,

Супруга конюхи венки из сена вьют,

Глася отшедшему к покою:

Когда ты умер — чорт с тобою.

A. Е. ИЗМАЙЛОВ
(1779-1831)

ПАЮСНАЯ ИКРА

Басня

«Икра, икра мешенная!» — Икра,

Сюда, на гривну. — «Тотчас, разом». —

Вот и купил икры. Идет разносчик с квасом.

Что? — «Кислы щи». — Давай. — «Ба, что это Петра

Петровича, мне кажется, встречаю».

Вы ль, Сидор Сидорыч. А я не замечаю,

Да ем себе икру... — «Ну, что же, в добрый час,

Извольте кушать на здоровье;

Но только вот одно условье;

Со мной бутылочку распить; оставьте квас».

И впрямь, пойдем-ка; с икорки

Так пить мне хочется. — Разносчики все зорки,

Притом назойливы: «Велели квасу вы, —

Сказал разнощик: — не хотите

Вы квасу выкушать, так просто заплатите».

Как, чорт тебя возьми... — «О, нет! Из головы

Извольте выкинуть учтивые приветы,

Не то — в полицию потребуют ответы».

— Как! — тот с досадою вскричал —

Ступай, пока не протолкал...

«Меня? Вот как не так!» — Да что ты, плут, пристал,

Ступай своей дорогой; вздоры,

Чтоб я тебе платил, бездельник, шельма, плут. —

«Как плут?» — Ну, шумные настали разговоры;

Ан, глядь: квартальные идут,

И в дело тотчас завязались:

Тут брань посыпалась; свидетели сыскались;

Бесчестия Квартальный запросил,

И — за икру наш Петр Петрович заплатил

Рублей почти что сто. Я эту баснь сложил

Для вас, красавицы. Умильным, милым взглядом

Как паюсной икрой приманите вы нас,

И думаешь: так, вздор, пособит жажде квас:

Стишки в альбом, вздохну... А смотришь — целым адом,

Как Сидор Сидорыч, появится к нам страсть...

Избави бог страстей, избави от Квартальных,

От тех и от других, сердитых и нахальных.

Ну, долго ли пропасть!

П. А. КАТЕНИН

ГРОБ ЮНОШИ
(1792-1853)

Роза цвела и поля украшала, и взор веселила;

Буря измяла цветок: он погиб для взора. О, смертный!

Жизнь есть цветок, и смерть его мнет — так все на свете.

П. А. ВЯЗЕМСКИЙ
(1792-1878)

В АЛЬБОМ Б. П. Г. Д. X-ВОЙ

Зачем мне с розовой тетрадкой

Знакомишь чувств язык былой?

Он позабыт — скажу украдкой —

И пахнет истиной гнилой;

На дно лишь сердца мне запало

Две дюжины горячих слез,

И те от сердца оторвали:

Их альманачный бес унес!

Вертя и путая словами,

Как Перуинскими узлами,

Прошу их нюхать, не читать.

Простите! Выдохлись немного —

Но мне позвольте, ради бога,

Скорей в Газету их отдать.

В АЛЬБОМ КНЯГ. Ф. Ф. Б. Г. Д.

При возвращении долго задержанного Альбома

Могу ль твои взыскательные пени

Стихом в альбом не выкупить подчас!

Могу ль досуг моей болтливой лени

Не превратить в альбомный твой запас.

Когда твой ум, играя прихотливо,

Всех бьет с носка, куда мне спрятать нос.

Пусть нос иной торчит в стихах хвастливо,

Не груз ума я в твой альбом принес:

Я проберусь по нитке до иголки¹

И чопорной здесь рифмой поверчу;

Участьем чувств куплю ума обломки.

Пусть шутки спесь, когда не по плечу

Ей светлый ум, красивый и лощеный,

О брус глупцов, и вялых и смешных,

В передних бар, обритый, расфранченный,

Чтоб пыль в глаза пускать из слов пустых,

Топорщится индейкою бесхвостой...

Но нет: зачем мне спесь их шевелить.

И без того в смеси альбом пестрой

Твой ум умел их пустошь разучить.

И что за толк. Какой же бестолковой,

Когда с тобой паркетом полетит,

Под скрип смычкоб в кадрили ловкой, новой,

Как Аруэт с тобой не говорит.

В уме его и в мыслях недочета

Пойду ль искать, когда весь свет без счета

Пустился в ум помешанным глупцом,

И, шалости играя костылем,

Манит к себе расчетом безрасчетным,

А глупости прощает лишь за ум.

Но пусть меня прокличет он бесчестным,

Я связь ума поверю наобум,

Где гнется ум с спиною в крюк единый

И гнет других, там гнут его опять.

И, перегнув его сгибают вспять,

Раскинувши на глупости притины.

И так... Еще сравнение одно

К стихам моим, как к месяцу пятно:

Так попугай крикливый, без умолка,

Без милости одно и то ж твердит,

Когда пугнуть без смысла и без толка;

Так рифмой ум, коверкаясь, кричит.

Телегою немазаной с раската,

По улицам бессмыслицы катя,

Так ты умом, беспечное дитя,

На прихоти сердечные богата.

ЭПИГРАММА

Поэт Оргон вдруг выдумкой задорной

На лад попал и начал сочинять:

Чуть хитрый бес, ловя на мысли вздорной

Его тянул на рифму козырять,

Запоем рифм страдая без пробуда,

Их наш Оргон стаканом заливал;

Но ждал ли он неслыханного чуда.

Вино в стихах он в воду превращал.

ИГОЛКИ

Клит вздумал на мои стихи

Рецензии встопорщить колки,

Но под веселые грехи

Ему не подточить иголки.

Как на иголках, ходит он,

Пером своим скрипя без толку:

Хоть журналист, да видно он —

Ума не проглотил иголку.
 

Ума шалливого пример,

Иголкой смеха и сатиры,

Фернейский плут, старик Вольтер

Ронял тяжелые кумиры;

Под дудку шута-етарика,

Хоть не хотелось, все плясали,

Не то — иголкою тычка

Он даст и — поминай как звали.
 

У всякого своя игла,

И всякий шьет своим манером:

Охота Клима забрала

Прослыть в поэзии Вольтером;

Но едкой критики иглой

Его истыкали без счета,

Он поперхнулся остротой —

Торчит бывало Фирс, томленный
 

В передних знати, на иглах,

Торчит бывало Фирс томленный.

Как в недоумочных статьях

Торчит студент недоученный.

Теперь с иголок Фирс сошел.

Хотя не прибыло в нем толку,

Наш Фирс чиновный стал осел,

И — проглотил ума иголку.
 

Что Клим? Не русская игла,

В нем только русская обделка:

У Музы Климовой была

Заемная с Депрео сделка;

Вольтера страшно он щечил,

В чужое смело нарядился;

Теперь язык он прикусил —

Иголкой критик подавился.

Эпилог.

Пусть поэтических глупцов

Веселая разбесит шутка;

Иголкой шутки проколов,

Я шью их ниткою рассудка.

Сатиры смелою иглой

Не в бровь, а прямо в глаз им мечу,

И пред смеющейся толпой

Я их иголкою увечу.

В ГОСТЯХ И ДОМА

О, поэт!

Ты атлет,

Брат Гомера родной!

И в кафе, на софе.

Наслаждаясь тобой,

Скрыта мудрость веков :

В них Талмуд, Алкоран.

Tu es beau, tu es grand,

Гарибальди стихов!

Ты из скал

Высекал

Каждый стих, каждый штрих;

Штрихберг, Вимс, Тишер, Фаль —

Вся скалистая шваль

Отражается в них!

Как Олай,

Извергай

Бурных рифм водопад,

И прельстишь весь Париж,

Как прельщал

Киссинген и Карлсбад!

B. А. ЖУКОВСКИЙ
(1783-1852)

Оь был в краю святом,

На холмах Палестины;

Стальной его шелом

Иссекли сарацины.
 

Понес он в край святой

Цветущие ланиты —

Вернулся он домой,

Плешивый и избитый.
 

Неверных он громил

Обеими руками,

Ни жен их не шадил,

Ни малых с стариками.
 

Встречаясь с ним подчас,

Смущалися красотки:

Он их ласкал не раз,

Перебирая четки.
 

Вернулся он в свой дом

Без славы и без злата;

Глядит: детей содом,

Жена его брюхата.
 

Пришибло старика...
 

1833-34

* * *

Послушай, дедушка, мне каждый раз,

Когда взгляну на этот замок Ретлер,

Приходит мысль: что, если это проза,

Да и дурная?..

ПОСЛАНИЕ К БАТЮШКОВУ

Дружись, о друг, с мечтой.

Таинственный покой

Сопутствует нам с нею;

И Грация-печаль,

И сумрачная даль,

И будущность зарею

С ней будут нам сиять! —

Дни мирны ублажать

Души и чувств прельщеньем,

Как легким сновиденьем...
 

И мрачных мыслей сын

С мечтою не один:

Он преплывает море

Туманных, бурных дум,

От коих взор и ум

Смущеньем цепенеют
 

Ах! скоро ли приспеют

Те дни, златой тот час,

Когда любовь отрадой

Появится для нас

С надеждою-усладой?
 

Как обновленный свет

Собой украсит роза?

Гвоздика, милый цвет,

Тюльпан и тубероза

Узорчатым ковром

Блеснут пред томным взором?

. . . . . . . . . . . .

Как чистых Муз собором

Восторженный в эфир,

Я беспредельный мир

Слию с непостижимым?
 

Дотоль, рука с рукой,

Мы по стезям незримым

Спешим, о друг! с тобой

К бессмертью в бесконечность!

А там! — награда... вечность!

БАЛЛАДА

Пел бессмертный славну Трою,

Пел родных Приама чад,

Пел Ахилла, жадна к бою,

Пел Елены милый взгляд;

Но чувствительность слезами

Излила глаза певца.

Ах, мы любим не глазами, —

Для любви у нас сердца;

И бессмертный под сетями

У бессмертного слепца.

КНИЖНАЯ ЛАВКА

Элегия

Последний солнца луч сверкает за горою,

Повсюду шум глухой запоров и ключей,

Из лавок, погребов, медлительной стопою,

Идут за самовар купцы к семье своей.
 

Здесь мрачно!.. книг ряды прилавки отягчают

И в смертной тишине на полках предстоят,

Громады свертков, кип поллавки занимают,

И под прилавками безмолвные лежат...
 

Лишь изредка с высот, под потолок взнесенный,

Огромный фолиант, от смелого толчка

(Котом-отшгльником, иль крысой потрясенный)

Летит — и падает измятый с высока!..
 

Под сводом каменным сей лавки погребенны

Романы, повести, поэм обширный ряд.

Здесь проза русская, стихи переведенны —

Забытые, в пыли сном безрассудным спят! .
 

Журналов грозна брань, сердитые посланья,

Ни клик, ни похвалы, ни даже едкость слов.

Ни рецензента суд, награды ожиданья —

Ничто не воскресит забытых мертвецов...
 

О славе будущей, о похвалах мечтая,

Не будут их творцы, как милых чад, хвалить,

Число листов и вес творенья исчисляя,

Читаньем бедняков зевающих морить.
 

Пусть гордый Аристарх их жребий презирает,

Смеясь заброшенным на снедь червей трудам,

Пускай немногим он бессмертье обещает

И Летскою водой кропит по чердакам.
 

На всех ярится смерть!.. как Ливия Декады,

Сопутница веков — так всех она пожнет,

И Тасса, и творцов Георгик, Лузияды,

Равно в гроб вечного забвения сведет!
 

А вы, Горацием и Буало прельщенны!

Зачем же спящих здесь спешите презирать,

Что в мрак невежества и в глупость облеченны,

Едва родясь, они стремились умирать?
 

Напрасно гении, как будто полубоги

Умом, по правилам бессмертны быть хотят;

Вотще бегут они от общей всем дороги —

Всемощные судьбы они не отвратят...
 

Ужель забвение, смягчаясь похвалою,

Омара дерзкого добычу возвратит?

Греми, Гомер!., клянусь поэмою большою:

Лет тысяч через пять — ты будешь позабыт!
 

А что для вечности пять тысяч лет, иль боле —

Не все ль одно, что миг?.. Здесь в лавке все равны:

Один шед малый путь, другой прошед подоле

На полках все равно в пыли погребены!
 

Кто знает, может быть, вот здесь в углу таится

Прах оды громкие, способной рассмешить —

И старых книг жилец, червь тонкий шевелится

В поэме, что в пример дурачеств может быть!
 

Бесславным славиться в потомках отдаленных,

Сей рок, блестящий рок им не был обречен,

Увы, безвестности цепями отягченных,

Листы и переплет, мышам достались в плен
 

Быть может, сверток од, галиматьи образчик.

Паук в сетях своих от зорких глаз заткал;

Быть может с рыбою или с икрой приказчик,

Полтома глупостей из лавки растаскал...
 

Быть может новая, в стихах Телемахида,

Для скуки — золото, для вкуса — смертный враг,

Памела новая, Дейдамия, Таврида

Иль новый Миромонд погребены здесь в прах!
 

Греметь на севере бессмыслия главою

И пол-отечества — заставить задремать,

Затмить и Бавия и Мевия собою

И скукой много лет читателей терзать —
 

Не многим рок судил!.. но, вместе с сочиненьем

Он, с их погибелью, преграды положил —

Скрывая лавки в мрак и поразив истленьем,

В провинциях вводить вкус глупый запретил.
 

Забывши долг родства, приличия и чести,

От дедовских стихов заставить нас зевать

И за творением, печатным в две, в три дести,

Давно умершего заставить проклинать.
 

Скрываясь от мирских, погибельных волнений,

Смешали в свой черед современных они,

И сонмище невежд, в восторгах наслаждений,

Читали — даже их хвалили целы дни.
 

И вот!.. всему конец... Здесь лавка, как могила,

Здесь тлеет переплет и проза, и стихи:

Бумага на себе чуть образ сохранила —

О! воздохнем об них: здесь Авторски грехи!
 

Любовь родительска их в переплет сокрыла,

Бумажкой, папкою и кожей облекла,

Златыми буквами титул изобразила,

С надеждой гордою на полки вознесла.
 

И кто же, написав, печатать удержался?

Кто оду, песню, баснь забвенью сам отдал?

Кто выслушать себя другим не навязался

И прозу и стихи спокойно изорвал?
 

.Ах, нет... поэт умрет, стихов не покидая!..

На смертный одр глядит — и стопы бьет рукой.

Он уморить готов, трагедию читая,

Он вечно смел и горд, доволен сам собой!
 

В овощной лавке он, на проданны. пудами,

Свои творения глядит одушевлен;

Печатный тащит лист, замаранный сельдями;

«Мои стихи!» кричит, восторгом вспламенен.
 

А вы, певцы, друзья, на чердаках сидящи!

И ваш ударит час, последний, роковой —

Мелькнет немного лет — и, будто тень, бродящий

Придет, друзья, придет дрожащею стопой.
 

Помещик, дворянин Зарайска иль Тамбова,

Зайдет к Ширяеву, к Заикину, к другим,

Иль спросит может быть и в лавке Глазунова:

«Чья кипа там стихов, и с именем каким?»
 

Увы! купец-злодей, качая головою,

Так будет сельскому пришельцу говорить:

«Прозябший вмале плод ты видишь пред собою,

Стихи умершие творцов, готовых жить.
 

«Мы часто видим их: толпою говорливой

Приходят к нам они, толкуют о стихах,

И только в горести беспечной, молчаливой —

Сидит обруганный журналами чудак.
 

«Нередко к вечеру, скитался за нами,

Они приходят к нам чай с ромом, с водкой пить

Продать трагедию, помучить нас стихами,

О переводе вновь романа говорить...
 

«Но часто — нет следов!.. День целый не явятся...

Когда ж поэт к тебе дня два не приходил,

Тогда — беда!., его ты должен опасаться —

Он бешенством стихов два дня измучен был.
 

«Но слышишь шум?.. беги от встречи с чудаками!

Беги, спасай себя от прозы и стихов!

Узнают, окружат, зарежут, как ножами, —

Ты в грусти проклянешь и Феба — и певцов».

КАРП ПАНТЕЛЕИЧ И СТЕПАНИДА КОНДРАТЬЕВНА

(Поэма в индийском вкусе)

(Пародия на поэму Жуковского «Наль и Дамаянти»)

1

Жил был красавец, по имени Карп, ПаитеАся

Старого сын, обладатель деревни Сопелок

(Турово тож); трехаршинного роста детина,

Толстый и красный, как грозды калины созрелой — Ягоды сочной, но горькой, имел исполинскую силу,

Так что в Сопелках героя, подобного Карпу,

Не было, нет и не будет; между мужиками

Он сиял, как. сияет солнце между звездами.

Раз на рогатину принял медведя, а волка,

Жива и здрава, однажды в село притащил за полено¹;

Храбро смотрел на широкое горло ведерной бутыли,

Кашей набитый бурдюк поглощал как мельчайшую птичку

Крепкий мышцею, емкий гортанью, прекрасною пола

Первый в Сопелках прельститель . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

...Таков-то

Карп Пантелеевич был. Но, к несчастью, и слабость

Также имел он великую: в карты играть был безмерно

Страстен. — В это же время владел Вахрушовым обширным

Пенкин, Кондратий Степаныч, весьма благодушный и плотный мужчина.

Долго бездетен он был и обет произнес пред судьбою.

Только б судьбы всеблагие его наградили

Сладким родительским счастьем, — и небо ему даровало

Трех сыновей и дочь. Сыновья назывались: первый

Сидор, Федор другой, и Венедикт третий; а имя

Дочери было дано Степанида. Мальчики были

Тощи и желты; звездой красоты расцвела Степанида»

Прелесть ее прошла по губернии чудной молвою.

Горничных-девок и баб окруженная роем, как будто

Свежим венком, сияла меж них Степанида, сияла

Будто малина в крапиве. Не только в уезде,

Даже в губерпии самой, где лучшие жены

Очи чаруют, подобной красы не видали:

Прелесть ее могла привлечь и губернских надменных

Гордых чиновников в город уездный и даже

В скромный приют деревенский.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . .

А. С. ПУШКИН
(1799-1837)

* * *

Гляжу я безмолвно на белый султан,

И душу терзает любовь и обман.
 

Когда еще с куклой играла моей,

В то время не знала печальных я дней.
 

Мадам Крок и няня ласкали меня;

Но долго ль невесте до черного дня?
 

Едва миновало семнадцатый год,

Ко мне постучался коварный Эрот.
 

«Брось куклу, — шепнул он, — красотка моя,

Тебе приготовил гусара уж я».
 

Невинной малютке подал он конфет.

Я кликнула няню к себе на совет.
 

Мы вышли: я к другу летела пешком.

И щеки пылали невинным огнем.
 

Вхожу я поспешно на двор роковой

И вижу — коляска стоит четверней.
 

И тотчас выходит Гусар на крыльцо

И смотрит невинной мне прямо в лицо.
 

И скрылся в коляску, не медлив, из глаз,

Уехал и мчится злодей на Кавказ.
 

Несчастная шляпа упала с него:

Я шляпу ночами топтала его,
 

И с гневом исторгла султан роковой,

Безмолвно заткнула за гребень я свой.
 

Слезами омыла обратный я путь,

И, чаю напившись, легла я заснуть.
 

Меня разбудила вечерняя мгла.

Несчастную шляпу со стенки сняла.
 

Гляжу я безмолвно на белый султан,

И душу терзает любовь и обман.

ПОЭТ

Самовластительный губитель

Забав и доблестей своих,

То добрый гений, то мучитель,

Мертвец средь радостей земных

И гость веселый на кладбище,

Поэт! скажи мне: где жилище,

Где дом твой, дивный чародей?

Небрежной лирою своей

Ты нас то мучишь, то терзаешь,

То радуешь, то веселишь;

К ногам порока упадаешь,

Добро презрением даришь;

То над неопытною девой,

Как старый грешник, шутишь ты

И тратишь дикие мечты.

. . . . . . . . . . . . . . .

Скажи: зачем твои сомненья,

Твои безумные волненья,

Зачем в тебе порок и зло

Блестящим даром облекло

Судьбы счастливой заблужденье?

Зачем в тебе, сует дитя,

Вползли, вгнездилися пороки:

Лжи, лести, низости уроки

Ты проповедуешь шутя?

С твоим божественным искусством

Зачем, презренной славы льстец.

Зачем предательским ты чувством

Мрачишь лавровый свой венец?»

Так говорила чернь слепая,

Поэту дивному внимая;

Он гбрделиво посмотрел

На вопль и клики черни дикой,

Не дорожа ее уликой,

Как юный, бодрственный орел,

Ударил в струны золотые,

С земли далеко улетел,

В передней у вельможи сел,

И песни дивные, живые

В восторге радости запел.
 

СПБ. 1832.

ЭПИГРАММА

(на голос: «Мое собранье насекомых»)

На ниве бедной и бесплодной

российской прозы и стихов

Я, сын Поаэни холодной.

Вам набрал травок и цветов;

В тиски хохочущей сатиры

Я их ногтями положил,

И резким звуком смелой лиры

Их описал и иссушил.

Вот Чайльд-Гарольдия смешная,

Вот Дидеротия блажная.

Вот Русской белены семья,

Царей Ливонии удалой,

И Финский наш Чертополох,

И мак Германии завялый,

И древних Эллинов горох.

Все, все рядком в моих листочках

Разложено, положено,

И эпиграммы в легких строчках

На смех другим облечено.

* * *

Вот сердца горестных замет,

Ума холодных наблюдений,

Незрелых и увядших лет,

Бессонниц легких вдохновений

Небрежный плод. Моих забав,

Простонародных, идеальных,

Полусмешных, полупечальных —

Прими собранье пестрых глав,

Ну! Так и быть — рукой пристрастной,

Высоких душ и простоты,

Поэзии живой н ясной,

Святой исполненной мечты,

Достойнее души -прекрасной,

Залог достойнее тебя,

Хотел бы я тебе представить,

Вниманье дружбы возлюбя,

Не мысля гордый свет забавить...

ПРИЗНАНИЕ

Из мирной кельи бес лукавый

Меня ка Пинд переманил...

Грешить нет духу, нету сил;

А чорт дразнил, дразнил все славой,

И что ж? Ведь, право, искусил.

Я вновь стихи писать пустился,

Присел к столу, перекрестился,

Пишу... ан смыслу вовсе нет!

Досадую; а бес смеется

И над ушами все ревет,

Что дело как мое нейдет,

А без вина не обойдется. —

Увы, друзья! Ведь демон прав,

Хоть он и чорен и лукав.

К МОЕЙ МЕЧТЕ

Не покидай души унылой,

Любви прелестная мечта!

Ей утешительно, ей мило

С тобой, летуньей легкокрылой,

Летать в минувшие лета —

Сует волнение земное,

Веселье юности пустое —

Ее не отягчают сил;

Быт жизни скудный и ненастный

Давно, давно он ей постыл,

Как стынет кровь в груди несчастной,

И лишь с тобой, мечта, ей мил

Существованья путь опасный.

. . . . . . . . . . . . . .

Еще горю!.. О красота,

О идеал мой совершенный,

Нет! нет — души моей забвенной

Не покидай любви мечта.

ОТРЫВОК ИЗ ПОЭМЫ «КУРБСКИЙ»

(Песнь III)

XIII

. . . . . . . Сказал, и вот

Кипит народ нетерпеливый:

«Где он? Где он? Зачем нейдешь?

Зачем?..» Но шум толпы крикливой

Умолк. С узорчатых высот

Кремля, святого по преданью,

И по молве, и по сказанью

О чудесах былых времен,

Валит народ со всех сторон.

На место Лобное, где казни

Вельможа гордый учреждал,

Где прежде ужас неприязни

Он сам на плахе испытал...
 

«Нет, нет, — рекла святая дева, —

Ты не погибнешь от меча.

От царского спасу я гнева

И от секиры палача.

Чрез монастырь, чрез переходы,

Чрез подземелья проведу,

И — двинешь ты его народы

Ему на гибель и беду»...

Умолкла. С тайною тоскою

На деву юноша глядел;

Ведомый милою рукою,

Он холодел, он пламенел,

Он забывал свои обеты,

Он забывал свою судьбу,

И тайные любви приметы

Искал . . . . . . . . . .

А. А. ДЕЛЬВИГ
(1798-1831)

РУССКАЯ ПЕСНЯ

По улице, по улице

Мятелица, мятелица,

Наш дед седой, старик лихой,

Не женится, не женится.

Пришел, принес подарки он:

Жемчуг драгой, золот перстень,

На грудь мою, на белую,

Цепочки с камнем яхонтом.

Принес старик, сказал старик:

«Люби меня, красавица,

В моем ларце, в моей казне

Есть много злата, серебра».

— В твоей груди, старик седой,

Не высохло ль ретивое?

Тебя любить — красу губить.

Ступай домой, живи с казной,

Наш дед седой, старик лихой.

Пошел старик, побрел старик,

Разгневался, нахмурился.

Сердечный друг, мой суженый,

Пришел ко мне в высок терем,

Без яхонта, без яхонтов;

Прижал меня к сердечушку —

Кипит оно, стучит оно,

Как будто в душу просится...

Нет злата, нет и серебра,

Да счастье есть, да радость есть.

РУССКАЯ ПЕСНЯ

Ой! вы кудри, кудри черные.

Нет, не виться вам попрежнему,

По-бывалому, по-старому.

Не расчесывать шелковые

Моей девице-красавице
 

Воля, воля молодецкая,

Ты умчалась, не воротишься

К добру молодцу, к удалому.

По лугам цветы не стелются,

Когда воют вьюги зимние...
 

Где ты, девица-красавица,

Ты кудрей моих потворщица,

С гребнем кованым, серебряным,

С поцелуем уст малиновых,

Светлым небом в голубых глазах.
 

Где ты, воля молодецкая,

Где вы, юноши разгульные,

С криком буйным светлой младости?

Я женился, я состарился,

И — в сырой земле товарищи.

ЗИМНИЙ ВЕЧЕР

Поэт

Ветр бушует по полям;

Полно, дядька мой, вставай-ка.

Скучно, брат, с тобою нам...

Где гудок? Где балалайка?

Спой мне песенку лесов

Старых, Муромских дремучих;

Спой, как в глубь речных валов,

Размахнувшись, с плеч могучих

Бросил деву-красоту

Атаман лихой, удалый,

А чтоб старую мечту

Запеканка оживляла —

Подавай сюда стакан:

Я налью. — Ну, бог с тобою.

Пей, седой мой Оссиан,

И тряхни мне стариною.
 

Дядька (зевает)

Э! У!.. Лет двадцать с посошком

Как соловьем я заливался,

Как я с берестяным рожком

Пред хороводом отличался...

Да. Этому уж с двадцать лет...

Что в песне старого народа.
 

Поэт

Ах! Дядька! Дядька! я поэт...

На нянек и на дядек мода

Теперь в Поэзии у нас:

Ведь мы народность оживляем.

Вот мы и принялись за вас:

Вас выставляем-угощаем,

Болтать, петь песни заставляем;

Потом на новый лад кроим

Бывалой старины забавы,

И — вольным гением летим,

Бежим, спешим ко храму славы.

Теперь Чухонец красоту

Преданий Русских понимает,

Поет нам: по мосту-мосту,

И сарафан наш надевает —

И не к лицу ль такой наряд.

Кто сам Чухна, а Грек душою,

Но с Русской Музою простою

Плясать и петь умеет в лад.
 

Дядька (почесываясь)

Эх, барин, спорить мне с тобою

Нельзя: я человек простой...
 

Поэт

Ну, так не спорь же, дядька, пой.
 

Русская песня

(без чухонских приправ)

Ты, рябинушка, ты, кудрявая,

Ты когда взошла, когда выросла,

Ты когда цвела, когда вызрела?

Я весной взошла, летом выросла,

Я зарей цвела, в полдень вызрела.

Под тою ль, под рябиною,

Не мак цветет, не огонь горит —

Горит сердце молодецкое,

По душе ль, по красной девиие:

Красна-девица переставилась...

Ой! Вы ветры теплые.

Перестаньте дуть: вас ненадобно.

Затяните вы, ветры буйные,

Со той стороны, со полуночной.

Вы развейте мать-сыру землю,

Вы раскройте дубову доску —

Вы пустите меня проститися,

В последний раз поклонитися.
 

Поэт

Какая мысль. Но, как же худо

Такая мысль облечена.

Я вычищу ее, и — чудо,

И прелесть явится она.

Русская песня на чухонский лад

В густом лесу, в темном бору

Цветет, растет рябины куст;

Весной взошел он раннею,

Как счастье добра молодца,

И летом зрел, как радость, он,

Как жар любви девической.

Под тем кустом сидит, грустит

Удалый, добрый молодец.

В груди огонь, на сердце лед,

В глазах слезы горючие.

Горючие — последние —

Как ключ журчат, смолой кипят.

Погибла ты, любовь моя.

В могиле красна-девица —

Постыл, уныл мне белый свет.

Ах, ветер, ветер радостный,

Ах, ветер юга теплого!

Не вей, не вей весною мне.

Завойте, вьюги зимние,

Завейте вы метелями,

Студеными, холодными.

Разройте мать-сыру землю —

Хоть раз взглянуть на девицу,

И — с саблею булатною —

На бой пойду, там смерть найду.

Неси меня, ретивый конь,

Ты конь ли мой, лошадь добрая,

К могиле красной девицы;

Потом умчи в ряды врагов.

Как здесь заметно вдохновенье,

Как поэтическим огнем

Одушевилось песнопенье,

И — мы его не узнаем.

Ну, дядька, спой еще другую.

Ты — песню старую свою.

Я Музу призову младую,

И — песнь твою перепою.
 

Старая русская песня

Не шуми, мати, зеленая дубравушка,

Не мешай мне, доброму молодцу, думу думати,

Заутра мне, добру молодцу, в допрос иттн.

Перед грозного судью — самого царя.

Станет государь-царь меня спрашивати:

«Скажи, скажи, детинушка, крестьянский сын,

С кем ты воровал, с кем разбой держал?

Много ли с тобой было товарищей?»

— Скажу тебе, надежа, православный царь,

Всю правду тебе скажу, всю истину:

Товарищей у меня было четверо:

Первый был товарищ, — темна ночь;

Второй был товарищ — булатный нож;

Третий был товарищ — мой добрый конь;

Четвертый был товарищ — мой тугой лук.

Рассыльщики мои были калены стрелы —

Куда сам нейду, туда их пошлю. —

Возговорит надежда, православный царь:

«Исполатъ тебе, детинушка, крестьянский сын.

Ты умел воровать, умел ответ держать.

За то тебя детинушку пожалую —

Середи поля хоромами высокими:

Двумя столбами с перекладиной.
 

Та же песня, только в душегрейке новейшего уныния

Умолкни, дикая дуброва,

Дай мне подумать, погадать.

Заутра казнь моя готова —

Мечу булатному сверкать

Над юной, буйной головою,

И палачи мои толпою

Меня у плахи будут ждать.
 

Сам Грозный Иоанн предстанет

В толпе Опричных и Стрельцов,

И роковым мне словом грянет:

«Скажи ты, выродок рабов,

Открой мне смелые заветы;

Вещай мне: кто твои клевреты,

Сыны убийства и оков?»
 

— Узнай, — скажу ему я смело, —

Ты четверых моих друзей:

Я шел на удалое дело

Под кровом сумрачных ночей;

Они вели меня к разбою

И к неге с девой красотою,

Среди Украинских полей.
 

Булатный нож служил мне верно,

И конь был третьим другом мне,

Когда, свободный, по безмерной

Бродил я Волжской стороне,

И были у меня лихие

Летуньи, стрелы каленые,

Друзья — и днем, и при луне. —
 

Ответом смелым изумленный.

Привыкший к шопоту рабов,

Царь вспыхнет гневом: «Раб презренный,

Узнай награду дерзких слов:

Для головы — топор готовый,

Для тела — крепкий столб дубовый,

Дарю тебе взамен оков».

СХОДСТВО

(Двустишие в древнем вкусе)

* * *

Сшили фрак; и был он модный, прекрасный, изящный;

Мода прошла, и — на ветошь он продан. Не то ли и в мире?

СУДЬБА ЧЕЛОВЕКА

Трубку я докурил и, пепел ее выбивая,

Думал: «Так выбивает из света нас Крон беспощадный».

Феокритов. (127)

ЧУДО В ПЕЩЕРЕ

(Древне-греческая идилия)

«Юноши, девы и старцы, и отроки! К чуду вас кличу.

Все поспешайте в пещеру ко мне! Там очами узрите

Дивное дело! Чудо восьмое! Не Зевс Олимпийский,

Не пирамиды Египта, не храм Исхееры Эфесской,

Не мавзолей Артемиды, не Вавилонские стены,

Не Птолемея маяк, не колосс Родосский! Нет, чудо

Новое явится вам! Таких никогда не бывало

Ни на земле, ни в полях Едисейских, ни в Тартаре мрачном!

Юноши, девы и старцы, и отроки! К чуду вас кличу».

Так по Аркадской долине пастух длиннокудрый и юный,

Фебу красою подобный, Мартил, насладившийся с Хлоей

Узами тайной любви, рассылая крылатые речи,

Кликал в пещере своей и старых и юных толпами.

Все устремились в пещеру, и что же представилось взорам?

Муза, возросшая с детства под теплым Аттическим небом,

Ярко блеснувшая здесь на небе прошедшего года,

Равный свет вдохновенья на все проливает минуты,

Лиру держит в руке, и громкие слышны оттенки!

Подле нее, с головою поникшей, в венке васильковом,

Юноша зрится. На сердце его натянуты струны

Жизнью новейших народов. Печален, угрюм он и мрачен.

Северный ветер с морозом (то были ли козни Эола,

Бога ветров? неизвестно) дул непрестанно на Музу.

Юноша быстро набросил Музе озябшей на плеча,

Снегу подобные, теплую ткань, душегрейку унынья!

Самую новую, только с иголки, и Муза, согревшись,

Свежим лавровым венком украсила юноши кудри.

* * *

Несчастный день! позорный день!

День срама и стыда!

Я вел себя, как глупый пень,

Да, да, да, да! Да, да, да, да!
 

Смотрите, рощи и поля,

Меж вас идет колпак...

Я был глупее журавля...

Так, так, так, так, так, так, так, так.
 

Ты жалкий трус! Ты жалкий трус!

Она кричит вослед —

К ней никогда не возвращусь...

Нет, нет, нет, нет, нет, нет, нет, нет, нет.

ДОЛЯ ПЕВЦА

(Почти сонет)

Не часто к нам слетает вдохновенье,

И краткий миг в душе оно горит.

И не всегда поэту подарит

Хорошее оно стихотворенье!
 

Но сколько слез, тревоги и смятенья!

Бессмертна мысль! Когда же, в свой черед,

На Волково писатель попадет,
 

Стеснится мысль, угаснет вдохновенье

И — так сказать — одна черта сотрет

И красоту н смысл произведенья.

А. Ф. ВЕЛЬТМАН
(1800-1870)

РУССКАЯ ПЕСНЯ

(Пародия)

Что принасупилась, ноченька темная,

Месяц задернула мглой?

Что разворчалася, баба задорная?

Долго ль мне биться с тобой?

Ох! как хотелось бы ведьму мне злобную

Как-нибудь со свету сжить.

Полночь!., в минуту я эту удобную

Рад бы тебя задушить!

Впрочем, грех на душу брать не проходится

Из-за ехидны такой.

Есть у нас лавочки, в лавочках водится

Разный товар ременной,

Есть там из бычьих жил клеточки витые,

Есть там пуки камыша;

Может быть, ими не раз много битая,

Будешь ты вновь хороша.

Ими я выбью твою злобу черную,

Будешь лежать да молчать...

Я ль виноват, что тебя, бабу вздорную,

Иначе нечем унять.

Е. А. БАРАТЫНСКИЙ
(1800-1844)

РАЗУВЕРЕНИЕ¹

(Элегия)

Она прошла, былая радость,

Он пролетел, мой счастья сон,

И потускнел твой небосклон,

Разочарованная младость.
 

Мои бывалые мечтанья,

Мои далекие мечты,

Ты, трепет счастья, упованья,

Ты, вольный гений красоты.
 

Где ты, прелестное виденье?

Ты, перелетным ветерком,

Мне навевало вдохновенье,

Меня ласкало тихим сном.
 

Разбиты счастия надежды,

Исчез мой светлый идеал,

И на хладеющие вежды

Унынья тяжкий сон упал...
 

Так в блеске ярком погасает

В час поздний алая заря,

И светлый отблеск отражает

В святых стенах монастыря.
 

И ветер на могилах братий

Листком полыни шевелит,

Где память мира, слез, проклятий.

Непознаваемая спит...
 

Зачем же светлыми словами

Еще Поэзии привет

Меня знакомит, как с друзьями,

С мечтой навек протекших лет?
 

Мир опыта рукою смелой,

Гробокопатель добрый мой,

Обвей меня в свой саван белой

И душу заживо отпой...

К ВЕСНЕ

Опять лазурными лучами

Взошло на вешний небосклон,

Опять привычными мечтами

Гобой рассеян зимний сон,

Природы баловень могучий,

Любовник осени пахучей,

Жених весны, зимы супруг

И лета благодатный друг!

Нет! Нет! Не развевай унынья,

Не грей чела и не лови

В глазах обманчивой любви

Моей слезы. . . . . .

Убитый роком, я отныне

Посхимлен горестью навек —

Моя судьба судьбе упрек.

Упрек безжалостный судьбине...

Надежды свет мне не златит

Бывалой прелестью долины,

Не золотит весны картины

И солнцем счастья не горит...

Я, мертвеца живого вид,

Пугаю всех моей мечтою,

Расстался с девой неземною

И погубил свой идеал!

Подай мне тяжкий свой фиал,

Моя знакомая, приветом

Меня мирившая со светом

И с благодатью тяжких мук, —

Ты исцели мне мой недуг,

Ты, мой сопутник неизменной.

Отрада горести блаженной,

Костлявый гость моей весны!

Мой кончен мир, отточены

Мгновенья радости живые

И сны надежды золотые!

ЭПИГРАММА

Зачем мою хорошенькую Музу,

Голубчик мой, ты вздумал освистать?

Зачем, скажи, схоластики обузу

На жар ума ты вздумал променять?

Тебя спасал сто раз, скажи, не я ли?

Не я ль тебя лелеял и берег,

Когда тебя в толчки с Парнасса гнали.

Душа моя, Парнасский простачок.

ЭПИГРАММЫ

I

Когда тебя свистком своим лихим

Достигнет рой журнальных почтальонов.

Поэт, мой друг, не отвечая им,

Перемени свой плавный стих Назонов

На бешеный ты Ювенала стих,

И разом им, на все насмешки их,

Не устрашась крикливого их строю.

Махни в ответ насмешкой удалою.

II

Пришел поэт и пущен на Парнасе.

«А! здравствуй — Феб сказал, — да что за чудо:

Ты мне знаком; я помню, что подчас

Ты плакивал в стишонках, и не худо.

Что, нет ли, брат, плаксивого опять?»

— Нет, мудрый Феб, я плакивал, бывало.

Позволь теперь смешное прочитать. —

«Читай». И вот, не думая нимало,

Вдруг наш поэт, с насмешливым лицом,

Развеселить затеял эпиграммой.

Чуть выслушал Латоны сын упрямой,

И закричал: «Эй! Кто там?» С медным лбом

Предстал школяр. «Вон вывести!» — О милой,

О добрый Феб, осмелюсь ли просить... —

«Ах, плакса, что задумал ты? острить!

Чуть дышишь ты в элегии унылой —

Пошел же вон — тебе ль смеяться, хилой...»

ЭПИГРАММА

Шалун, Гораций наших лет,

О милый баловень досуга!

Ты позабыл поэта-друга,

Душемутительный поэт!
 

О Баратынский! Ты поэт,

И я поэт, мы все поэты.

Ты среди волн туманной Леты

Не утонул, поэт-атлет.

Н. М. ЯЗЫКОВ
(1803-1849)

ЗАБУБЕННАЯ ЖИЗНЬ

Лей вино, бесись и пей,

Шаловливая ватага!

Пусть студентов-усачей

Жизнь, как бешеная брага,

Через край бурлит и бьет.

Тот блажен, кто в жизни юной

С Вакхом радостно поет.

И звучит в златые струны

Полупьяный меж друзей!

Так велит тебе, ватага,

Музы бешеной моей

Забутыльная отвага.
 

Пусть над пьяным мертвецом

Пьянством тризну совершают,

Обольют его вином;

Засыпая, допивают

Из звенящего стекла

Влагу радости живую!

Мы сожжем ее дотла,

Нашу юность удалую!

Прочь все трезвые труды,

Славы горе и забота!

Не отдам вина полгода

За столетие воды!

Буршев. (1 3.7)

А. T. X-ВУ

По сердцу брат, шалун, с умом.

Алмаз в коре неограненный

Бесед разгульных дикий гром,

Как я, студент недоученный,

Скажи, товарищ удалой,

Где делись ночи гулевые,

Беседы вольности лихой

И дни похмелья золотые?

Они прошли: я помню их,

Когда, с предлинными усами,

Мы чухнов рыжих и смешных

Гоняли сотни чубуками

Из тех приютов, где поэт,

В кругу друзей беспечной лени,

И пил, и пел, и целый свет

Позабывал в укромной сени.

Как моря Финского струя

Летит, сшибаясь, чрез каменья,

Так Муз приветливых друзья

В один сшибались пыл веселья,

И гул беседы их живой,

Как взрыв сердитого волкана,

Сверкал разрывчатой струей

Среди табачного тумана.

Так было встарь. И где они,

Без страха чаши и стаканов,

Те девы, в тайной тишине

Лелеявшие нас, буянов?

Налитый их рукой фиал

Горячкой радости казался:

В нем мир, казалось, напивался,

И с нами вместе пировал.

Судьба забросила поэта

В глухие, дальние лета

Нещадно губит жизни лета

Приличий хладная коса;

На костылях рассудок вялый

Манит погибшую мечту,

В разочарованном быту

Ведет меня, и я, усталый,

За счастье мудрость искупил...

О! как охотно б за бывалый

Ее бокал я уступил!..

ОЖИДАНИЕ

Очаровательна, румяна,

Игривой живости полна,

В прозрачной ткани из тумана

Любовь очей моих она.

В нее природа влюблена!

Не сплю я... вся душа в. томленье!..

Я жду ее!.. я весь горю!..

Ревнивцы! бросьте подозренье:

Я жду румяную зарю.

К ДРУЗЬЯМ

Вы помните ль, как мы, хмельной отваги полны,

Собравшись в дружески-отчаянный кружок,

Шумели, будто бы в речном разливе волны?

Тех дней не воротишь! Всему своя пора!

Они исчезнули, как светлое виденье...

Блажен, кто пьянствовал от ночи до утра,

Из бочек черпая любовь и вдохновенье!

Блажен, стократ блажен!.. Встречая новый год,

В мечте я прошлые года переживаю,

Беспечные года возвышенных забот,

И издалека к вам, товарищи, взываю!

Примите дружески-бурсацкий мой привет,

Порыв души моей студенческой и чистой, —

Студенческой, друзья (хотя мне сорок лет!)!

За ваше здравие и счастье ваш поэт

Пьет херес бархатный и чудно-маслянистый.

ПОСЛАНИЕ К СОСЕДУ

Гну пред тобою низко спину

За сладко-вкусный твой горох.

Я им объелся! Я в восторг

Пришел!.. Как сахар, как малину,

Я ел горошины твои.

Отменно ты меня уважил!

Я растолстел, я славно зажил,

Я счастлив! Словно как любви

Краснокалеными устами,

Я отогрет! — и жизнь моя

Светлостеклянными струями

Бежит, как утлая ладья,

Бежит проворно, звонко, прытко,

И вот (подарок не велик,

Но от души — не от избытка)

Стихов отборных четвертик

Тебе я шлю... На, ешь! Что? будет?..

Авось придет тебе на вкус...

А не придет — я не боюсь :

Не выдаст друг и не осудит!

Почтенный, добрый и прямой,

Не прихотливый, не сердитый,

Подарок старого пииты

Ты примешь ласковой душой,

Хоть он нелепый и пустэй...

ПОСЛАНИЕ К ДРУГУ ИЗ-ЗА ГРАНИЦЫ

Друг, товарищ доброхотный!

Помня, чествуя, любя,

Кубок первый и почетный

Пью в чужбине за тебя.

Мил мне ты!.. Недаром смлада

Я говаривал шутя:

«Матерь! вот твоя отрада!

«Пестуй бережно дитя.

«Будет Руси сын почтенной,

«Будет дока и герой.

«Будет наш — и непременно

«Будет пьяница лихой!»

Не ошибся я в дитяти,

Вырос ты удал и рьян

И летишь навстречу братий

Горд и радостен, и пьян!

Горячо и лихо — славно

Сердце русское твое,

Полюбил ты достославно

Нас развившее питье.

Весь ты в нас!.. Бурлит прекрасно

В жилах девственника кровь,

В них восторженно и ясно

К милой родине любовь

Пышет. Бойко и почтенно

За нее ты прям стоишь...

С ног от штофа влаги пенной,

Влаги русской — не слетишь!

Враг народов иностранных,

Воеватель удалой,

Ты из уст благоуханных

Дышишь родине хвалой,

Доли жаждешь ей могучей...

Беспредельно предана

Ей души твоей кипучей

Ширина и глубина!..

И за то, что Русь ты нашу

Любишь, речь к тебе держу

И стихом тебя уважу,

И приязнью награжу.

Будь же вечно тем, что ныне:

Своебытно горд и прям,

Не кади чужой святыне,

Не мирволь своим врагам;

Не лукавствуя и пылко

Уважай родимый край;

Гордо мужествуй с бутылкой —

Ни на пядь не уступай;

Будь, как был!.. За все за это

Да за родину мою,

Да за многи, многи лета

Нашей дружбы — днесь я пью...

Пью... величественно-живо,

В торжествующий стакан

Одуряющее диво

Ущедренных небом стран

Льется. Лакомствуя мирно,

Наслаждаюсь, не спеша...

Но восторженностью пирной

Не бурлит моя душа.

Хладных стран, заходный житель,

Здесь почетно-грустен я:

Не отцов моих обитель

Здесь, — не родина моя!

То ли дело, как бывало,

Други, в нянином дому

Бесподобно, разудало

Заварим мы кутерьму!..

Чаши весело звенели,

Гром и треск; все кверху дном!

Уж мы пили! уж мы пели!..

В удовольствии хмельном

Вам стихи мои читал я...

Сотый чествуя бокал,

Им читанье запивал я

И, запивши, вновь читал.

Благосклонно мне внимали...

Было чудное житье:

Други мне рукоплескали,

Пили здравие мое!

Здесь не то... Но торжествую

Я и здесь порой, друзья,

Счастье! фляжку — и большую —

У матросов добыл я

Влаги русской... Как Моэта,

Мне наскочит легкий хмель,

Пью и потчую соседа...

Объяденье! богатель!

Ровно пьем; цветущ и весел,

Горделиво я сижу...

Он... глядишь — и нос повесил!

Взором радостным слежу,

Как с подскоком жидконогий

Немец мой — сутул, поджар —

Выйдет храбро, а дорогой

Бац да бац на тротуар...

Драгоценная картина

Сердцу русскому! Она

Возвышает Славянина

Силу скромную... Вина!

На здоровье Руси нашей!

Но, увы мне, о друзья!

Не состукиваюсь чашей

Дружелюбно с вами я —

И не пьется... Дух убитый

Достохвальной грустью сжат,

И, как конь звучнокопытый,

Все мечты туда летят,

Где родимый дым струится,

Где в виду своих сынов

Волга царственно катится

Средь почтенных берегов...

Что ж? туда!.. Я скор на дело!

Под родные небеса.

Вольно, радостно и смело

Я направлю паруса, —

Мигом к вам явлюсь на сходку!

Припасайте- ж старику

Переславльскую селедку

И полштофа травнику!..

Ф. И. ТЮТЧЕВ
(1803-1873)

КАРТИНА

Повсюду царствовал покой,

И солнце медленно садилось

За дальней рощей и горой...

Она, прекрасная, молилась,

И из очей ее порой

Слеза горячая катилась...
 

Закат потух. Она стояла

На том же месте — и мечты

Молитва тихая сменяла,

И были сложены персты!

* * *

Поздним потом, нечью тихой

Дышит поле теплым сном,

Спелой рожью и гречихой...

Тихо в небе голубом.

Усыпительно безмолвны

Спят вершины дальних гор,

И серебряные волны

Льет луна на сонный бор.

УТЕШЕНИЕ

Когда, что звали вы своим.¹

Навек от вас ушло,

И горе камнем гробовым

Вам на сердце легло —
 

Помочь в печали ближним рад,

Поэт вас позовет

Пройтись с ним, бросить беглый взгляд

Туда по склону вод.
 

Он вам покажет, как струи,

Одна другой Вослед,

Бегут на чей-то зов вдали

(На чей? — вам дела нет).
 

Вам нужно будет, хоть на час,

Взор в речку устремить,

Чтоб слезы брызнули из глаз,

Чтоб стало в них рябить.
 

Тогда, как ни были б тоской

Вы зло удручены,

Все горе выльется слезой,

И вы исцелены!..

ПЕРЕД МИЛЮТИНЫМИ ЛАВКАМИ

Пошли, господь, свою подачку

Тому, кто жаркою порой,

Как утлый челн в морскую качку,

Идет по знойной мостовой.
 

Он смотрит к Вьюшину тоскливо

В окно на крупный виноград,

На абрикосы, дули, сливы,

На пастилу и мармелад.
 

Не для него кокос, арбузы,

Гранаты в золотом огне,

Не для него и толстопузый

Гомер разлегся на окне...
 

И фрукт привозный, из Мессины,

Напрасно взор его манит:

Сок ароматный, апельсинный,

Увы, его не освежит!..
 

Так облегчи, господь, вериги

Тому, кто много претерпел,

Кто в здешней жизни, кроме фиги,

Других плодов еще не ел.

А. С. ХОМЯКОВ
(1804-1860)

ЖЕЛАНИЯ ПОЭТА

Хотел бы я тюльпаном быть,

Парить орлом по поднебесью,

Из тучи ливнем воду лить,

Иль волком выть по перелесью;
 

Хотел бы сделаться сосною,

Былинкой в воздухе летать,

Иль солнцем землю греть весною,

Иль в роще иволгой свистать;
 

Хотел бы я звездой теплиться,

Взирать с небес на дольний мир,

В потемках по небу скатиться,

Блистать как яхонт иль сапфир;
 

Гнездо, как пташка, вить высоко,

В саду резвиться стрекозой,

Кричать совою одиноко,

Греметь в ушах ночной грозой!
 

Как сладко было б на свободе

Свой образ часто так менять

И, век скитаясь по природе,

То утешать, то устрашать.

В АЛЬБОМ КРАСИВОЙ ЧУЖЕСТРАНКЕ

(Написано в Москве)

Вокруг тебя очарованье.

Ты бесподобна, ты мила.

Ты силой чудной обаянья

К себе поэта привлекла.

Но он любить тебя не может:

Ты родилась в чужом краю,

И он охулки не положит,

Любя тебя, на честь свою.

Д. В. ВЕНЕВИТИНОВ
(1805-1827)

ТРИ РОЖИ

Камен любимец молодой,

Эрота нитию златой

В один букет связав три розы,

В Цветник их Северный вместил,

И луч весенний наманил

На наши русские морозы.

Пускай счастливца наградит

За то красавица младая,

Цветком любимейшим харит

Пред ним задумчиво играя

На жаре девственных ланит!

И я, поэту подражая,

На лире тихой, между дел,

Наладить песню захотел.

Но наши песни не похожи:

Поет он розы, их любя;

Делю с ним чувство про себя,

Но я воспеть хочу вам рожи!
 

В юдоль страстей, в обитель бед,

За наши грешные тревоги

Правдиво-мстительные боги

Три рожи бросили на свет

Под русским небом расцветая,

Рожденье Флоры, нам одна,

Как мысль творения пустая,

Восточным лугом отдана.

Всегда высокая, прямая,

В широкий лист облечена,

Хотя слывет она и рожей,

Но всех из рож она пригожей
 

Есть род другой. На свет она,

Как говорит язык преданья,

Молитвой теплой рождена

Жрецов голодных врачеванья.

Плод сильно-движимых страстей,

Подруга неги и сластей,

Горя, как жар, она по телу

Багровым стелется пятном

И с ней, под белым полотном,

Как раз прыгнешь в подземный дом.

Но есть еще помога делу:

Кусок сукна, немножко мелу —

И, с божьей помощью, пройдет.
 

Есть третий род и, без сомнения,

Виновный мир его несет,

Как явный след грехопаденья!

От них отрекся бедный Лель;

Зима встречает их на бале,

А тихогреющий Апрель

Вывозит милых под качель,

Подчас в спасительном вуале

В недобрый час — au naturel

На вымысл древние быв ловки,

Медузу в свет произвели:

С тех пор-то, вслед им, и пошли

Сии Медузины головки. —
 

Я знал одну... С минуты той

Всегда молю я промысл божий:

Не посылать мне в бич земной

Огня, меча — и этой рожи!

C. П. ШЕВЫРЕВ
(1806-1864)

РИМ

Как тень седого великана,

В могильном саване, как дым

Под ледяной корой волкана,

Так ты, великий, дивный Рим,

Времен минувших оклик дикий,

Костьми бессмертных помощен,

Как твой пустынный Пантеон,

Стоишь, в развалинах великий!

Не говори, не повторяй

Твоих советов и преданий,

Не возбуждай воспоминаний,

Души поэта не смущай!

Пускай бессмертного могила

Не произносит мелких слов,

Пока тебе язык богов,

Моей угрюмой Музы сила,

Упрямых, северных стихов

В завет потомку не дарила!

Молчи, красноречивый Рим...

. . . . . . . . . . . . .

Твои развалины святые,

Твои остатки гробовые

Я оживлю моим стихом!

Как бы на Пифии треножник,

С поникшим сяду я челом

На те места, где Скиф-безбожник

С огнем являлся и с мечом:

Стадами думы зароятся

В душе поэта: смело он

Глядит на мир, когда теснятся

К нему стихи со всех сторон!

Он обнят выспренним пожаром,

Он презирает вкус и ум.

Воспламененный чудным даром,

Он дик, он смел, как бури шум!

Себе единому понятен,

Для черни смысл он потерял —

И черни глас ему невнятен,

И ей не знать, что он писал.
 

Рим. 1832 г. Марта 3 дня.

А. И. ПОДОЛИНСКИЙ
(1806-1886)

* * *

Когда стройна и светлоока

Передо мной стоит она,

Я мыслю: «В день Ильи-пророка

Она была разведена».

ОТРЫВОК ИЗ ПОЭМЫ «ЗЮЛЕЙКА»¹

...Нет, нет! Под небом Хоразана

Так пышно роза не цветет,

И твой, о Пери Шамахана,

Не столько сладостен полет,

Как пышно грудь младой Хариты

Цвела под дымкой кисеи,

И черных локонов струи

На грудь вились и на ланиты.

Она горит огнем любви

От поцелуя молодого,

И жар кипит в ее крови

Страстей и чувства неземного.

С приветной ласкою речей

Сливался огнь ее очей,

И ярко луч луны светился

В потоке тихом и в реке,

Где рыбарь в легком челноке

С унылой песнию катился,

Скользя по влаге голубой,

Подернутой ночною мглой.

Он о бывалом милом счастьи

Тихонько песню напевал,

И память — сердца сладострастье —

Словами грусти волновал.

ПЕСНЯ РЫБАКА

Как газели легконогой

Мчался бег среди полей;

Как средь рощицы далекой

Пел мгновенный соловей;

Как ему внимали розы

Чуть колышимым листом;

Как неврной девы слезы

Осушались при другом:

Так и ты мне изменила,

Дева неги и любви.

Все забыла, все забыла,

И восторг, и жар в крови.

О бывалом, о мечтаньи

Ты ль не вспомнишь никогда.

Дева, Гурий красота.

Сам хочу я, сам люблю я

Деву рая забывать

И, о счастии тоскуя,

О тебе не тосковать...

И он умолк в тиши далекой,

И снова тихо, — лишь порой,

Как над луною одинокой,

И над заснувшею волной

Тихонько облачко мелькает,

Все звуки есть издалека...

Так звук на лире умолкает,

Когда Туманского рука

Ее игрой не оживляет,

А звук привычный все звучит,

И душу грустью тяготит...

B. Г. БЕНЕДИКТОВ
(1807-1873)

* * *

Те кудри черные... когда б отрезать их,

Преступно посягнув на их несокрушимость...

Соткать на них чехол из тканей дорогих —

В нем бешеных кудрей сковать необозримость,

И, взбив перину ту в длину и ширину,

Чрез степи жаркие, чрез влажную волну,

Чрез горы и леса, постлать ее по миру, —

Все человечество могло б на них заснуть;

В душистом их пуху блаженно утонуть,

И, — гордо близостью к надзвездному эфиру, —

Увидеть райские, пленительные сны

Про кудри черные, про думы Сатаны,

Как ковы зависти, про очи огневые,

Про радугу бровей и перси наливные...

ШЕЯ

(Посвящается поэту-сослуживцу г-ну Бенедиктову)

Шея девы — наслажденье!

Шея — снег, змея, нарцисс;

Шея — в высь порой стремленье;

Шея — склон порою вниз.

Шея — лебедь; шея — пава;

Шея — нежный стебелек;

Шея — радость, гордость, слава;

Шея — мрамора кусок!..

Кто тебя, драгая шея,

Мощной дланью обоймет?

Кто тебя, дыханье грея,

Поцелуем припечет?

Кто тебя, крутая выя

До косы от самых плеч,

В дни июля огневые

БуДет с зоркостью беречь;

Чтоб от солнца в зной палящий

Не пленился злой комар,

Чтоб поверхностью блестящей

Не пленился злой комар,

Чтоб черна от черной пыли

Ты не сделалась сама.

Чтоб тебя не иссушили

Грусть, и ветры, и зима?!

БАЛ

Залит бал волнами света;

Благовнием нагрета,

Зала млеет, как букет.

Упоительно-небрежно,

Зажигательно-мятежно

Ноет скрипка и кларнет.

В вихре звуков, в море жара,

С сладострастием угара

В вальс скользит за парой пара,

Опьянения полна,

В ураган огнепалящий,

Волканически летящий,

Грудь взрывающий до дна.

Вот она, царица бала:

Раздраженная смычком,

Быстро сбросив покрывало,

В танце бешеном летала,

Припадя ко мне плечом.

Кудри змеями сбегали,

Волновались, трепетали,

И,.играя предо мной,

По щекам меня хлестали

Ароматною волной.

Мы неслись — мелькали люди,

Ряд колонн и ряд гостей,

Фермуары, плечи, груди,

Лампы, люстры, блеск свечей,

Косы, жемчуг, бриллианты,

Дымки, кружева, атлас,

Банты, фраки, аксельбанты,

И алмаз горящих глаз.

Мы неслись — кружилась зала,

Я дрожал, как кровный конь,

Весь был жар я, весь огонь,

В жилах лава пробегала,

И корсет ей прожигала

Воспаленная ладонь.

В АЛЬБОМ РУССКОЙ БАРЫНЕ

Я люблю тебя во всем:

На кровати нагишом,

В бальном газовом наряде,

В море кружев, блонд и роз,

В дымной кухне, на эстраде,

В цирке шумном, в .маскараде,

В зной и холод, и мороз.

За клавишами рояля,

За тарелкой жирных щей,

За романами Феваля,

Дома, в людях, меж гостей.

В ярком звуке, в каждом взоре,

В яркой россыпи речей.

В споре важном, милом вздоре

О погоде, об узоре,

Об игре без козырей,

В преферансе, танце, пляске,

В драке с девкой крепостной,

В море слез, в потоках ласки,

В сарафане и повязке,

Ты всесильна надо мной.

К АЗИАТКЕ

Вот она — звезда Востока,

Неба жаркого цветок!

В сердце девы страстноокой

Льется пламени поток!
 

Груди бьются будто волны,

Пух на девственных щеках,

И роскошной нбги полны

Рдеют розы на устах;
 

Брови черные дугою

И зубов жемчужный ряд,

Очи — звезды подо мглою —

Провозвестнику отрад!
 

Все любовию огнистой,

Сумасбродством дышит в ней...

И курчаво-смолянистый

На плече побег кудрей...
 

Дева юга! пред тобою

Бездыханен я стою:

Взором адским, как стрелою,

Ты пронзила грудь мою!..
 

Этим взором, этим взглядом,

Чаровница, ты мне вновь

Азиатским злейшим ядом

Отравила в сердце кровь.

К ЧУДНОЙ ДЕВЕ

Красоты ее мятежной

В душу льется острый яд...

Девы чудной, неизбежной

Соблазнителен небрежный

И рассчитанный наряд!

Из очей ее бьет пламень,

Рвется огненный фонтан, —

А на место сердца — камень

Искусительнице дан!

Ею движет дух нечистый,

В ней клокочет самый ад —

И до пят косы волнистой

Вороненый бьет каскад.

Все в ней чудо, все в ней диво:

Ласка, гнев или укор

И блестящий, прихотливый,

Искрометный разговор...

Он стоял в ее уборной,

Страстно ей смотрел в лицо,

И, страдая, ус свой черный

Все закручивал в кольцо.

НАПОЛЕОН

. . . . . . . . . . . . . . .

Фосфорным светом вдохновении

Его блистает голова...

Вот он, вот он, сей чудный гений,

Чьи громоносные слова

Европа с ужасом внимала;

Перед кем, безмолвная, она,

Склонясь во прахе, трепетала

И колыхалась, как волна!
 

Зарытый в мечты и окутанный мглою,

Один на горе, исполин, он стоит...

Заутра он двинет полки свои к бою,

И кто, дерзновенный, пред ним устоит?

Отважный виновник отчаянной брани,

Вперяя в грядущее стрелы очей,

Внимая свист ядер и гром восклицаний,

Он сердцем ликует при звуке мечей!
 

О гигант огне-гремучий!

Разрывая бурей тучи,

Ты погибелью дышал!..

Как орел мощно-крылатый,

Мир в когтях своих держал.
 

И, как он — сей царь пернатый,

Гордо в облаках ширял!

Над стихией ты смеялся,

Громом, как Зевес, играл,

В ризы молний облачался

И вселенной потрясал!..

. . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . .
 

И что ж, Титан, с тобою совершилось?

Звезда твоя за тучу закатилась...

Разверзлось гибелч жерло,

И поле битвы осветилось

Кровавым солнцем Ватерло!
 

Державный исполин промчался меж полками,

Блеснув очей своих победными лучами.

Он двинул гвардию — и вот раздался гром,

И, руки уложив на грудь свою крестом,

Он с думой мрачною и царственно-глубокой

С холма взирал на бой, — недвижный, одинокой!
 

Земля застонала, земля задрожала,

Как море, ее воздымается грудь;

Вот молния, вспыхнув, в дыму засверкала

И смерти широкий очистила путь.
 

И рыщет смерть, и гибельный свинец

В рядах бестрепетных творит опустошенье..

Уж близко замыслов гигантское крушенье...

И на главе его колеблется венец!

. . . . . . . . . . . . . .

РЕВНОСТЬ

Есть мгновенья дум упорных,

Разрушительно-тлетворных,

Мрачных, буйных, адски-черных,

Сих — опасных, как чума —

Расточительниц несчастья,

Вестниц зла, воровок счастья

И гасительниц ума!
 

Вот в неистовстве разбоя

В грудь вломилось, яро воя —

Все вверх дном! И целый ад

Там, где час тому назад

Ярким, радужным алмазом

Пламенел твой светоч — разум!

Где добро, любовь и мир

Пировали честный пир!
 

Ад сей... В ком из земнородных

От степей и нив бесплодных,

Сих отчаянных краев,

Полных хлада и снегов —

От Камчатки льдяно-реброй

До брегов отчизны доброй, —

В ком он бурно не кипел?

Кто его — страстей изъятый,

Бессердечием богатый —

Не восчествовать посмел? ..
 

Ад сей... ревностью он кинут

В душу смертного. Раздвинут

Для него широкий путь

В человеческую грудь...

Он грядет с огнем и треском,

Он ласкательно язвит,

Все иным кровавым блеском

Обольет — и превратит

Мир — в темницу, радость — в муку,

Счастье — в скорбь, веселье — в скуку,

Жизнь — в кладбище, слезы — в кровь,

В ад и ненависть — любовь.
 

Полон чувств огнепалящих

Вопиющих и томящих,

Проживает человек

В страшный миг тот целый век!

Венчан тернием, не миртом,

Молит смерти — смерть бы рай!

Но отчаяния спиртом

Налит череп через край...

Рай душе его смятенной —

Разрушать и проклинать

И кинжалов всей вселенной

Мало ярость напитать!!

Н. В. КУКОЛЬНИК
(1809-1868)

СТИХОТВОРЕНИЕ, ЗАИМСТВОВАННОЕ ИЗ ШИЛЛЕРА И ГЕТЕ

Я герой!..

Припеваючи жить

И шампанское пить,

Завираться!

Жребий мой:

Вечеринки давать

И себя восхвалять,

И стишки издавать,

И собой

Восхищаться!

Верить одному

Вкусу своему,

Всех блаженней в мире,

Всех несчастней быть:

Но какое счастье

Так себя любить!..

К. К. ПАВЛОВА
(1810-1894)

ОТРЫВОК

. . . . . . . . . . . . . . . . .

Она все думала, что мысль и вдохновенье

Достались ей в удел;

Что рождена она для песнопенья,

Для высших дел;

Что ей и стих и смелое созвучье

В ущерб другим даны;

Что нет ее созданий в мире лучше;

Что в дар принесены

Ей блага все от самой колыбели;

Что с детства в ней

Все мысли чудные и светлые кипели —

И нет подобной ей!

Что все душц высокие движенья

Изведала она,

И что окрест ее — благоговенье,

Любовь и тишина;
 

Что вымученный стих, изысканный и звучный.

Язык поэзии — родной ей и присущный,

Что нужно гением великим обладать,

Чтоб рифмы трудные искусно подбирать

И стих, умышленно законченный хоть утром.
 

Заставить рифмовать, положим, с перламутром.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
 

И с осанкой величавой

Свой она свершила путь;

Но чужой успех иль слава

Раздирали ее грудь.
 

И с завистливой тревогой,

Зло обижена красой,

Она нравственностью строгой

Щеголяет пред толпой...
 

Так вечно с завистью и с ложью, и с педантством,

С претензией на тон высокий, с глупым чванством

Ей нужно властвовать, порабощать умы, —

Но с ужасом от ней бегут, как от чумы!..

Напрасно думала она во время оно

Привлечь избранников, блеснуть своим салоном:

Тоскою заклеймен и для тоски назначен,

Салон тот был и пуст и постоянно мрачен...

Е. А. РОСТОПЧИНА
(1811-1858)

* * *

Напрасно говорят, что я гонюсь за славой

И умствую. Меня никто не разгадал!

Нет, к голове моей чернокудрявой,

Венчанной миртами, ум вовсе не пристал.

Нет, что мне умствовать! к чему? Вопросы дня

И смысла здравого прямое направленье

Меня не трогают, не шевелят меня:

Когда в движеньи ум, — мертво воображенье...

Не мир действительный — одни мне нужны грезы,

Одна поэзия душе моей нужна!

Порой салонный блеск, мазурка, полька, слезы,

Порою мрачный грот и темная луна...

При ослепительном и ярком свете бала,

С букетом ландышей и пышных тюбероз,

Е. А. РОСТОПЧИНА

Иль одинокая под сумраком берез.

Я с наслаждением мечтаю и мечтала.

Напрасно ж говорят, что я гонюсь за славой

И умствую... Меня никто не разгадал!

Нет, к голове моей темнокудрявой,

Я повторяю вам, ум вовсе не пристал.

ЕГИПТЯНКА

И развратна и прекрасна,

Обнажив свои плеча,

Египтянка в пляске страстной

И дика и горяча!
 

Песнь из уст ее несется,

Визг и стон и хохот в ней;

Море огненное льется

У бесстыдной из очей ;

Грудь из платья так и рвется,

Будто в платье тесно ей.
 

Но вот, как бы в недоуменьи,

Тряхнув кудрявой головой.

Она нежданно и в волненьи

Остановилась пред толпой.
 

Не надолго! Снова мчится...

Вон смотрите, вон она!

И мятется и кружится,

Опьянения полна.

М. П. РОЗЕНГЕЙМ
(1820-1887)

ПОРА ОБНОВЛЕНЬЯ РУСИ

Нет, уж нечего больше шутить,

Нет, не в силах я больше смеяться.

Надо слезы раскаянья лить

И в слезах от пятна омываться,

Что века наложили на нас ...

Нам в самих себя надобно вникнуть

И исправить себя от проказ.

И на целую Русь надо крикнуть,

Что теперь наступила пора, —

Да и точно она наступила, —

С корнем вырвать все отрасли зла,

Что так долго Россию губило.

Не поможешь словами теперь,

Надо действовать честно и смело,

И при этом хороший пример

Лучше брани постыдному делу.

Честью родины кто дорожит,

Пусть пожертвует выгодой личной, —

Мелкой должностью пусть не презрит

И пример всем представит отличный.

МОЕМУ БЛИЖНЕМУ

(Обличительное стихотворение)

Брось ты промысел свой гнусный

Залезать в чужой карман:

Пусть мошенник ты искусный,

Но постыден ведь обман.

По закону ты не смеешь

Воровать чужих платков,

И часов коль не имеешь,

Так останься без часов.

Верь, что собственность священна.

Верь, что грех и стыдно красть,

Верь, что вора непременно,

Наконец, посадят в часть.
 

25 сентября 1858 г. 3 часа и 25 мин. пополудни.

PIA DESIDERIA

Там, где строят дороги железные,

Пароходство растет каждый час,

Предприятья заводят полезные,

Поощряют промышленный класс;
 

Где оковы с народа снимаются,

Где свободный рождается труд,

Воспитание где возвышается,

К делу, к жизни все силы зозут;
 

Где повсюду заметно стремление

На свободный, полезный всем труд, —

Допустить там возможно ль сомнение,

Что полезен и праведный суд
 

С непременною адвокатурою,

Как надежнейшим средством, суду

С переделанной магистратурою

Дать и правильность и быстроту,
 

И труду в то же время народному

Вновь обильный источник открыть

Юных сил к упражненью доходному

И к возможности денег скопить!..

В АЛЬБОМ

Верно, ты негодяй и мошенник,

Если ты уж решился сказать,

Будто тот есть отчизны изменник,

Кто на взятки посмеет восстать.
 

Нет, неправда, что тот есть скотина,

Ветрогон и пошлейший дурак,

Кто не алчет высокого чина,

Кто на службе не множит бумаг.
 

Кто, служа бескорыстно и честно,

Не по взяткам расправу творит,

И, преследуя зло повсеместно,

Чистой страстию к долгу горит.
 

Нет, не он есть отчизны губитель,

Губишь ты ее, злая змея,

Губишь ты ее, вор и грабитель,

Ты, корыстный, рутинный судья!
 

Патриотом слывешь ты, надменный,

Но отчизну ты хвалишь, — губя...

О, с каким аппетитом, презренный,

По зубам бы я съездил тебя!!!

* * *

Вы поддалися на приманку

Цивилизованных затей

И взяли в дом свой англичанку

Для обучения детей.

Предупреждаю вас заране:

Они вертлявее ужей;

Притом же эти англичане

Суть «фабриканты мятежей».

Страшитесь меньше скорпионов,

Кредиторов и обезьян,

Чем попирателей законов —

Рыжеволосых англичан.

ИЗ БЕРАНЖЕ

Выпив миску жженки,

К речке я подкрался:

Там без рубашонки

Мылись две сестренки...

В ближний куст к сторонке

Тихо я прижался.

Что за формы, боже!..

Торс — как у Венеры...

Что за тонкость кожи!..

Был бы я моложе,

То... но для чего же

Городить без меры?..

Званием поэта

Пользуюся кстати,

Про купанье это

Сорок три куплета

Я скажу для света

И — предам печати.

* * *

Мы в ногу шли, смотря в затылок...

Увы! В те дни

Я был могуч, игрив и пылок.

Прошли они!

Прошел я мимо ваших окон

И увидал

На алой щечке черный локон

И груди вал.

Плененный вашей красотою

Я стал мечтать...

Мадам, что сделалось со мною —

Не могу знать.

* * *

Если узок мундир, если жмет воротник,

Или фалды расходятся дико,

Ты не бей денщика, тут невинен денщик,

А к портному мундир отошли-ка.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Так-то мы и во всем горячимся всегда,

А не знаем, где правда, где ложь»

Вот и прав Розенгейм, что «в народе беда,

А закон сам собою хорош».

Тех, в ком совести нет, уваженья нет в ком

К установленным формам законов —

Обличать тех штыковой работы стихом

Рад стараться, Михайло Бурбонов.

* * *

Эти звуки — они, —

Здесь они я для рифмы поставил,

В те минувшие дни

Я был вне гармонических правил.
 

Эти песни — оне,

Их забуду бесчувственно я ли.

Распевала их мне

Одна барышня, сев у рояля.
 

Эта дева — она, —

Не ценить лл мне девы за это?

Лишь на свете одна

Во мне гений почтила поэта. у
 

И с тех пор эти дни

Со слезой на глазах вспоминаю

И то слово — они —

Я во всех падежах прославляю.

А. Н. МАЙКОВ
(1821-1897)

ЛЕТО

Иду по ниве я, смотрю на спелый колос,

Смотрю на дальный лес и слышу звонкий голос

Веселых поселян, занявшихся жнитвом

И живописно так склоненных над серпом...

Иду и думаю: так нравственности зерна,
 

Так мысли семена пусть вырастут проворно

На ниве нравственной России молодой

И просвещения дадут нам плод благой.

Пускай увидим мы, пока еще мы вживе,

На невещественной, духовной нашей ниве
 

Духовный хлеб любви и правды, и добра,

И радостно тогда воскликнем все: ура!..

ВЕНЕЦИАНСКИЙ АЛЬБОМ

* * *

День сгорел. Зари румянец

Хочет сумрак превозмочь,

И таинственную ночь

Чутко ждет венецианец.
 

Вскрыты дверцы на балкон,

И мелькают в нишах окон

Женский профиль, женский локон...

Ожила со всех сторон Riva degli Schiavoni¹
 

Как на праздник все спешит

Под каштаны, в темный сад

Из кофейни Донадони.
 

Шум весла и плеск волны...

Ночь тепла, благоуханна,

Только вы лишь, леди Анна,

К этой ночи холодны.
 

Только вы!.. Австрийцы даже

Эту ночь, не без причин,

Не сажали в карантин,

Пропустить велели страже.
 

Улыбнетесь ли хоть раз,

Грудь от страсти опорожня?..

Ах, австрийская таможня

Снисходительнее вас.

* * *

Площадь Марка блещет газом,

Месяц льет лучей снопы...

Я прислушиваюсь к фразам,

К смеху, к говору толпы.
 

Что за вид при лунном блеске!

Точно брызги серебра

Окропили эти фески,

Фраки, шляпки, кивера.
 

Эти пестрые наряды

Разных наций и племен,

Эти стройные громады

К небу взброшенных колонн.
 

Что за смесь! Британцы, янки,

Группы дам, Парижа львы,

Звонкий шаг венецианки,

Мон папаша из Москвы,
 

Каски, деланные в Вене,

В Вене деланный народ...

Все скользит, как по арене,

Шепчет, спорит иль поет.
 

Что за ночь! В ней новый жар мы

Почерпаем... Горе прочь!

Даже венские жандармы

Милы мне в такую ночь.

* * *

В Alla Luna шум и звон.

Меж столов, подобно гончим,

Слуги бегают. Сэр Джон

Улыбается за «Пончем».