ExLibris VV

Победный сорок пятый

Стихи

Содержание


 

ОТ СОСТАВИТЕЛЕЙ


Великая Отечественная война 1941-1945 гг. нашла широчайшее отражение в многонациональной советской поэзии; антология стихов о ратном подвиге нашего народа составила бы многие тома.
При составлении данного сборника мы придерживались тематической направленности, определяемой его названием — «Победный сорок пятый». Но и в этом случае одной книгой невозможно было охватить все богатство стихотворного материала, составляющего в своей совокупности многоголосый гимн Победе, героизму, благородству, самоотверженности советских воинов и тружеников тыла, поэтический памятник тем, кто отдал жизнь за свободу Родины.
В сборник включены стихи поэтов всех союзных республик. Мы признательны комиссиям по военно-художественной литературе писательских организаций, всем товарищам, ' оказавшим содействие в подготовке книги.
Составители В. Осинин, В. Карпеко

СЛОВО О РОССИИ


Советская Россия,
Родная наша мать!
Каким высоким словом
Мне подвиг твой назвать?
Какой великой славой
Венчать твои дела?
Какой измерить мерой,
Что ты перенесла?

В годину испытаний,
В боях с ордой громил,
Спасла ты, заслонила
От гибели весь мир.
Ты шла в огонь и в воду,
В стальной кромешный ад,
Лож и лас я под танки
Со связками гранат,
В горящем самолете
Бросалась с облаков

На пыльные дороги,
На головы врагов.
Наваливалась грудью
На вражий пулемет,
Чтобы твои солдаты
Могли идти вперед...
Тебя морили мором
И жгли тебя огнем,
Землею засыпали
Нa кладбище живьем,
Тебя травили газом,
Вздымали на ножах,
Гвоздями прибивали
В немецких блиндажах...

Скажи, а сколько ж, сколько
Ты не спала ночей
В полях, в цехах, в забоях,
У доменных печей?
По твоему призыву
Работал стар и мал:
Ты сеяла, и жала,
И плавила металл,
Леса валила наземь,
Сдвигала горы с мест —
Сурово и достойно
Несла свой тяжкий крест,

Ты все перетерпела,
Познала все сполна.
Поднять такую тяжесть
Могла лить ты одна!
Н, в бой благословляя
Своих богатырей,
Ты знала — будет праздник
Па улице твоей!..

И он пришел! Победа
Твоя недалека:
За Тиссой, за Дунаем
Твои идут войска;
Твое пылает знамя
Над склонами Карпат,
На Висле под Варшавой
Твои костры горят;
Твои грохочут пушки
Над прусскою землей,
Огни твоих салютов
Всплывают над Москвой...

Скажи, какой же славой
Венчать твои дела?
Какой измерить мерой
Тот путь, что ты прошла?
Никто в таком величье
Вовеки не вставал.

Ты — выше всякой славы,
Достойней всех похвал!
И все пароды мира.
Что с нами шли в борьбе,
Поклоном благодарным
Поклонятся тебе;
Поклонятся всем сердцем
За все свои дела,
За подвиг твои бессмертный,
За все, что ты снесла;
За то, что жизнь и правду
Сумела отстоять,
Советская Россия,
Родная паша мать!

Михаил ИСАКОВСКИЙ
1944

ГРИГОЛ АБАШИДЗЕ


С грузинского

ПОБЕДИТЕЛЬ

Грузинскому воину Кантария, одному из тех,
кто водрузил победное Знамя над рейхстагом

Шел в ярме огня я, устали не ведая,
Лишь одним дышал я — близкою победою,
Полон упованием единым,
Веря, что заря блеснет над нами
И что вспыхнет солнцем над Берлином
Паше знамя.
Оттого, изранен, был неуязвимым я,
Оттого расстался с нивами родными,
Оттого оставил в шахтах глыбы,
Стол мой с неисписанной бумагой,
Чтобы свой привет послать смогли бы
Мы со стен рейхстага.

И надежде этой неизменно верил я,
Возле гор Кавказа, у его преддверия,
По пятам преследовал злодея,
Разрушал в лесах его берлоги,
Под жестоким ливнем холодея,
Не свернул с дороги.

Если оглянусь на путь свой, ныне пройденный,
Не пойму, как спасся, впрямь хранимый Родиной,
Сумерками жизнь моя сгущалась,
Я по трупам полз порой ночною,
Даже ветер уставал, казалось,
Поспевать за мною.

Торопились тучи по небу свинцовые,
Но моей надежды был покорен зову я.
Рабья трусость — человека чувство ль?
Голову высоко поднимаю,
Не устал я — что такое усталь?!
Робости не знаю.

Много исходили мы дорог, товарищи,
Видели в пути мы слезы, кровь, пожарища.
Раненные пулей и гранатой,
В темном поле встретившие мину,
Как виденья, провожали брата
По пути к Берлину.

И летели стоны, воина преследуя:
«Если не вернешься ты домой с победою
И не разгромишь гнездо тирана,
Навсегда запомнишь стоны братьев,
Сердце будет вечно жечь, как рана,
Братское проклятье».

Был я верным сыном, клятвы не нарушил я,
Родины приказы беззаветно слушал я,
Выносил невзгоды и лишения,
Ледяной бывал покрыт корою,
Чтоб войти в Берлин, на подвиг мщения,
Грузии героем.

Кто я? Моего никто не знает имени.
Как захочешь, друг мой, так и назови меня.
Не один я, не один — нас много.
Назови меня ты именами
Всех, кто шел военною дорогой,
Славя наше знамя.

Не меня ли дома ждет моя любимая,
И не спит ночами не моя ль родимая?
Тот я, кто придет как победитель,
Тот, чьей волей слез поток прервется.
И да будет светлою обитель
Тем, кто не вернется.

Перевод В. Звягинцевой

ИРАКЛИЙ АБАШИДЗЕ


С грузинского

* * *


«Мир во всем мире!
Мир во всем мире!»
Это ие горло,
это не губы,
Не барабаны это,
не трубы, —
Это взывает
сердце мое
Ранами памяти
прошлых боев.
Это взывает
сердце народа,
Помня июнь
сорок первого года,
Помня разливы
черного дыма
Над белизной
санаториев Крыма,
Помня кипящие
кровью и горем
Волны Азова,
Черное море,
Бомбы осколок
в груди моряка,
Знамя, пробитое
возле древка...

«Мир во всем мире!
Мир во всем мире!»

Это не голос
робких и сонных,
Это не страх
коленопреклоненных,
Это взывает
сердце мое,
Гордое славой
прошлых боев.
Это взывает
сердце народа,
Помня июнь
сорок первого года,
Помня кипящие
местью грозовой
Черное море,
волны Азова,
Крылья Гастелло,
Бреста отвагу,
Знамя Победы
в дыме рейхстага.
«Мир во всем мире!
Мир во всем мире!»
Это не бедность
сирых и нищих,
Это не слезы
на пепелище, —
Это взывает
сердце мое,
Боль залечившее
после боев.
Это взывает
сердце народа,
Множа богатства свои
год от года...
Всем, чем сильны мы,
всем, чем крылаты,
Всем, что нам дорого,
всем, чем богаты,
Песней и словом,
силой и властью

Будем бороться
за мирное счастье.
Знаменем нашим
великой свободы,
Всем достоянием
наших народов,
Сталью Рустави
и крепостью Мцыри...
«Мир во всем мире!
Мир во всем мире!»

Перевод М. Максимова

МИКОЛА АВРАМЧИК


С белорусского

БАЛЛАДА ОБ ОСВОБОЖДЕННОМ ПОЭТЕ


Есть в белорусской пуще полустанок...
В густой листве по веснам тонет он.
Здесь партизаны как-то спозаранок
Фашистский захватили эшелон.
И в партизанском лагере зеленом
Рассказывал потом в кругу друзей
Разведчик,
Как, шагая по вагонам,
Наткнулся вдруг на пушкинский музей.
Архивы писем, груды книг старинных,
Тугие кипы выцветших газет
И, скрытый между них наполовину,
С горячим взглядом
Бронзовый поэт.
— Вот подлецы! —
Воскликнул парень с болью,
Подняв листок исписанный с земли, —
Подумать только,
Пушкина в неволю,
На каторгу фашистскую везли!
И, торопясь укрыться до рассвета,
Отряд усталый двинулся в леса.
И, словно слезы,
По щекам поэта
Катилась тихо светлая роса.
Заботливо укутан в плащ-палатку,
Он на охапке вереска сухой
Лежал в тени, вдыхая запах сладкий

Лесных цветов
И горький запах хвой.
Меж партизан росла поэта слава:
Они заучивали
До строки
Стихи о том, как предки под Полтавой
Громили иноземные полки.
А по ночам мосты летели в речки,
Под насыпи катились поезда,
И был фашистский гарнизон в местечке
Однажды уничтожен без следа.
Когда промчалась весть в бору зеленом
О том, что час победный наш настал,
Поэт великий в городке районном
Торжественно взошел на пьедестал.
Теперь дубы, на скромный вереск глядя,
Рассказывают были в тишине
О том, как Пушкин жил в лесном отряде
И с хлопцами сражался наравне!

Перевод В. Тушновой

 
...Иль русский от побед отвык?
Иль мало нас? или от Перми до Тавриды,
От финских хладных скал до пламенной Колхиды,
От потрясенного Кремля,
До стен недвижного Китая,
Стальной щетиною сверкая
Не встанет русская Земля?..
Александр ПУШКИН

МАРГАРИТА АГАШИНА

ДЕВИЧНИК

Работницам Волгоградского ордена Трудового
Красного Знамени треста Металлургстрой

Не с печали — от силы и славы,
не в худой стародавней избе —
во Дворце собираются бабы
и меня приглашают к себе.
Кто бы знал, как я рада бываю!
Приглашением тем дорожу,
все что есть помодней надеваю,
раз в году маникюр навожу.
В том Дворце меня счастьем балуют:
издалека завидя, встают,
как родню, у порога целуют,
кумачовый платок выдают.

И уже я собой не владею!
И уже от порога — пою,
раз в году до конца молодею,
сокровенному волю даю.
Разлетелись на юбках складки —
ни одна не стоит у стены.
Не христовы невесты — солдатки,
вдовы тех, не пришедших с войны.
Какова она, вдовья забота,
есть ли этой заботе конец —

на пиру говорить неохота:
не за тем собрались во Дворец!

И по кругу — цветастому лугу —
ни тоскующих взглядов, ни слез.
И танцует с подругой подруга,
как в. походе с матросом матрос.

А за окнами, в зареве света,
выше славы, дороже наград —
их Дитя, их Война и Победа —
их руками построенный Град!

...В эту ночь в переулочках милых,
на проспектах, в садах у реки,
словно звезды, на братских могилах
загораются наши платки.

Как мы там, над могилами, плачем!
Кто нас знает, о чем и с. чего.
Плачем — это мы сердце не прячем,
не жалеем, не копим его.

Пусть оно обливается кровью,
пусть болит, пусть над миром горит.
То любовь повстречалась с любовью.
То с Звездою Звезда говорит.

ВСЕВОЛОД АЗАРОВ

РУССКИЕ БЕРЕЗЫ


Что я увидел в Трептов-парке,
Где дорогие братья спят?
Синел апрельский день неяркий
Над усыпальницей солдат.

И в память их короткой жизни
Здесь пробегал в стволах берез,
Перенесенных из Отчизны,
Поток невыплаканных слез.

УЛИЦА АЛЕКСЕЯ ЛЕБЕДЕВА


В Суздале звонница белая.
На карауле луна.
Чу, молоточки несмелые,
Звон и опять тишина.

Тьма за стеною хоронится,
Смотрит в былые года...
Что тут должно мне припомниться,
С чем я приехал сюда?!

Не теремами с подклетями
И пе крестами могил —
Тем, что родился здесь Лебедев,
Город старинный мне мил.

За золотыми хороМамй
Морю шуметь суждено —
Имя поэта знакомое
Улице тихой дано.

Что это, матери пение
Или на зорьке труба?
Юное к морю стремление
И грозовая судьба.

Волны позвали — не чудо ли?
В славном предвестье атак
В маленьком городе Суздале
Вырос отважный моряк.

БАЛАШ АЗЕРОГЛУ


С азербайджанского

КЛЯТВА КРАСНОГО СОЛДАТА


В день, когда на просторы
Свободной советской земли
Из германских пределов
Фашистские банды пришли,
И туман заклубился
На наших широких полях,
И схватило морозом
Цветы и бутоны в садах, —
В этот день я в друзья себе
Ненависть грозную взял
И под знаменем красным
Присягу железную дал:
— До тех пор пока мы
Не раздавим фашистов орду,
Я домой не вернусь,
Я в родную семью не приду.
Я домой возвращусь
В день, когда мы штыком и свинцом
Долг исполним:
Последнего гада убьем.
До тех пор пока он
Не убит моей тяжкой рукой,
Не могу я прийти,
Не могу я вернуться домой!
...Ночь сменилась восходом.
Тумана развеяна тьма.
Из советских пределов
Ушла снеговая зима.

Наша славная армия
Шагом победным идет,
И фашистские полчища
Тают, как сломанный лед.
Но, отбросив врага
За пределы Отчизны родной,
Я домой не вернулся.
Не мог я вернуться домой.
Я шагаю, шагаю,
Разбитых бандитов гоня:
Европейские узники
Все ожидают меня.
Надо сбить мне затворы
С железных тюремных дверей.
Надо вытереть слезы
Старух и невинных детей.
Я покамест на марше,
Покамест еще я в пути —
Я поклялся, друзья,
Всех фашистов с дороги смести!
Ты не скроешься в норах
От яростной кары, зверье.
Развевается, вьется
Победное знамя мое!
И пока я фашизм
Не прикончу своею рукой, —
Красным флагом клянусь! —
Ни за что не вернусь я домой!

Перевод Я. Смелякова

МАРГАРИТА АЛИГЕР

УТРО МИРА


Три с лишком. Почти что четыре.
По-нашему вышло. Отбой.
Победа — хозяйка на пире.
Так вот ты какая собой!

Так вот ты какая! А мы-то
представить тебя не могли.
Дождем, как слезами, омыто
победное утро земли.

Победа! Ile мраморной девой,
взвивающей мраморный стяг, —
начав, как положено, с левой
к походам приученный шаг,

по теплой дождливой погодке,
под музыку труб и сердец,
в шинели, ремнях и пилотке,
как в отпуск идущий боец,

Победа идет по дороге
в сиянии майского дня,
и люди на каждом пороге
встречают ее, как родня.

Выходят к бойцу молодому:
— Испей хоть водицы глоток.
А парень смеется: — До дому! —
и машет рукой на восток.

ХАМИД АЛИМДЖАН


С узбекского

ДЕНЬ ТВОЕГО РОЖДЕНИЯ


Сегодня день рожденья твоего.
Сегодня дом, как луг весенний, ярок,
Цветы кругом... И я лишь ничего
Не принесу возлюбленной в подарок.

Тебе сегодня девятнадцать лет.
С тобой — весны счастливые соцветья.
А я в. бою встречаю свой рассвет,
Справляю праздник совершеннолетня,
В окопе дымно. Только в щель видны
Две-три звезды над тучкой голубою,
И небом Родины глаза мои полны,
И вся душа моя полна любовью.

О, выйди в сад! Взгляни на небо ты,
Прислушайся к нему на миг единый —
И, может быть, из дальней высоты
Тебя напев коснется соловьиный.
Пусть будут нынче веселы друзья.
Красноречивы будут поздравленья,
Но пусть никто не слышит соловья,
Не замечает твоего волненья.

Пусть пьют друзья сегодня допьяна,
Пусть будет много и вина, и хлеба,
И только ты, красавица, одна,
Подняв бокал, взгляни опять на небо.

Тебе сегодня девятнадцать лет,
И нет поры для молодости краше,
Но дашь ли ты торжественный обет,
Любовь моя, не становиться старше?

Не говори ни слова мне в ответ
И не шути над выдумкою друга,
Не уходи за девятнадцать лет,
Не покидай весны, моя подруга!

О, не спеши, красавица, постой!
О, задержи в. груди своей дыханье,
Чтоб расцвести девичьей красотой
Тогда, в минуту нашего свиданья.

Пусть будет только девятнадцать ей,
Любви твоей, и больше — ни мгновенья.
Невесты ждать должны богатырей,
Когда идут великие сраженья.

А мы, обычай верности храня,
Идем к победе в пламени и дыме,
И если я погибну средь огня,
Шепну твое коротенькое имя.

Ну вот и все... На небе вспыхнул свет,
И стали залпы раздаваться часто...
Тебе сегодня девятнадцать лет,
Мое далекое большое счастье.

Перевод С. Сомовой

КАСЫМ АМАНЖОЛОВ


С казахского

ГОЛОС ПОБЕДЫ

1

Покой в казарме, тишина.
Мои друзья во власти сна,
А за окном уже слышна,
Шумит весна, зовет весна.
Стучится нежно в уши мне
Ее неповторимый звон.
В тревожной думе, в полусне
Баюкает мне сердце он.
О сладостный для сердца звон!
Откуда ты, я не пойму.
Душа, продли мне этот сон,
Я отдаюсь во власть ему.
2

О позывные над Кремлем,
Отчизны песенный сигнал!
Я, даже покоренный сном,
Те позывные разгадал.
Минута — и взметнулись вы!
Вот диктор фразу произнес —
Дыханье радостной Москвы
К нам голос диктора донес.
Москвы крылатые слова
Весь облетели шар земной,
И слышат «Говорит Москва!»
И лес, и тучка надо мной.
3

Нас точно буря подняла,
На площади — народа гул,
Какое счастье принесла
Победа в мой родной аул!
Летит над Родиной напев —
Его навеки сберегу.
Еще в груди пылает гнев.
О, не забыть его врагу!
Рука, окрепнув на войне,
Которую затеял враг,
Проносит в ясной вышине
Родной Отчизны алый стяг.
За нами вслед спешит заря,
Окрасив пурпуром восток.
О Родина, я всю тебя
Из края в край увидеть смог.
Тебе объятия раскрыл,
Влюбленным взором целовал,
И не хватило больше сил —
Солдат, я слез не удержал.
Победа! Кончена война.
Вновь человек поет любовь,
И необъятная страна
Его зовет на подвиг вновь.
Налей же чистой, как слеза,
Заветной влаги, друг мой. Пей
За мать, за черные глаза,
За всех испытанных друзей,
За славу Родины своей!

Перевод Д. Снегина

СЕМЕН АНИСИМОВ

СЕДИНКА


Нет, не с грусти, друзья, не с тоски
Пролилась седина на виски.
Это выцвел я в битве, в огне,
Это смерть прикасалась ко мне.

Ах, сединка моя, седина!
Что нам скажет голубка-жена?
Может, ей не по сердцу твоя
На висках голубая струя?..

Может, скажет при встрече со мной,
Что не люб ей солдат с сединой?
Э-э! Да что нам тужить-ворожить,
Мы с сединкой сумеем прожить.

Я отвечу голубке-жене,
Что бывали дела на войне,
Что такие бывали дела —
Голова ковылем зацвела.

Ну, а сердце? А сердце, поверь,
Даже стало моложе теперь.

Германия, Бранденбург,
апрель 1945 г,

АТА АТАДЖАНОВ


С туркменского

ПОГОН


Над столом висит он, на ковре,
Потемневшей лентою обвит,
По краям немного обгорел
И немецкой пулею пробит.

Но не блекнут звездочки на нем,
Как живые, теплые цветы,
Вечным озаренные огнем —
Сталинградским пламенем святым.

И когда смотрю я на погон,
Я как будто вижу вновь отца...
Кажется, со мною рядом он.
Предо мной — черты его лица.

Перевод Г. Санникова

ЯБЛОНЯ


Мы встретили яблоньку ту у дороги,
И молча норотпо мы к фронту прошли.
Тоска ее
в душу нам врезалась многим,
Стояла она, как ребенок, в пыли...
Мы с фронта вернулись.
Года!..

Их не мало
Прошло,
Пока ветром развеяло дым.
И яблонька белая яблоней стала,
Но каждый цветок ее был молодым.
И ветер весенний над тихой рекою
Несет этих нежных цветов аромат.
И новая ветка нам машет рукою,
Приветствуя
Жизнь отстоявших солдат.

Перевод В. Гончарова

ЕСЕТ АУКЕБАЕВ


С казахского

СЛЕД КАСЫМА

Памяти комиссара Руднева

Я бродил в горах Карпатских
По крутым отрогам.
Здесь искал я след солдатский
Земляка родного.

Целый день неутомимо
Я по кручам лазил.
Я искал следы Касыма —
«Партизана Васи».

Так Касыма величали
Хлопцы из Путивля.
Вот на этом перевале
Двух из них убили.

Над могилой низко-низко
Стелются закаты.
На гранитном обелиске —
Золотом две даты.

Солнце скорбно осветило
Две солдатских каски.
Положил я на могилу
Горсть земли казахской.

Здесь когда-то, сея грозы,
Громыхали пушки.
А сейчас в пустых траншеях
Квакают лягушки.

Спят в могилах побратимы
Вечным сном солдатским...

Вел отсюда след Касыма
К стороне германской.

Перевод В. Смирнова

АННА АХМАТОВА

ПАМЯТИ ДРУГА


И в День Победы, нежный и туманный,
Когда заря, как зарево, красна,
Вдовою у могилы безыменной
Хлопочет запоздалая весна.
Она с колен подняться не спешит,
Дохнет на почку, и траву погладит,
И бабочку с плеча на землю ссадит,
И первый одуванчик распушит.

1945

* * *


Прошло пять лет — и залечила раны,
Жестокой принесенные войной,
Страна моя,
и русские поляны
Опять полны студеной тишиной.

И маяки сквозь мрак приморской ночи,
Путь указуя моряку, горят.
На их огонь, как в дружеские очи,
Далеко с моря моряки глядят.

Где танк гремел — там ныне мирный трактор,
Где выл пожар — благоухает сад,
И по изрытому когда-то тракту
Автомобили легкие летят.

Где елей искалеченные руки
Взывали к мщенью — зеленеет ель,
И там, где сердце ныло от разлуки, —
Там мать поет, качая колыбель.

Ты стала вновь могучей и свободной,
Страна моя!
Но живы навсегда
В сокровищнице памяти народной
Войной испепеленные года.

МИКОЛА БАЖАН


С украинского

ДОРОГА


Идут полки. Размерный лязг металла.
Прифронтовых дорог суровый лад.
Над заводями, над кустами тала
Клубятся горы дыма. Сталинград.

За дымной далью, за стенами зноя,
За переплеском быстрых волжских вод
Солдатам слышен близкий голос боя,
Растущий до немыслимых высот.

Не звук, а судороги волн и суши,
Землетрясение, толчки глубин —
Раскатистый, широкий гром «катюши»,
Глухие всхлипы толстотелых мин.

Обвалы бомб — всей пастью бездны взвыли!
Железный грохот на десятки миль...
Идут полки. Дорога в тучах пыли.
Три месяца не опадает пыль.

Идут полки. Готовятся отряды
У пристаней, в завесе дымовой,
Здесь, на святых руинах Сталинграда,
Принять великий, небывалый бой.

Да будет он благословен навечно —
Их грозный марш, невидимый во мгле,

По этой вот, родной нам бесконечно,
По сталинградской выжженной земле!

Подобного никто не знал похода,
Такого подвига не мог свершить,
Как эти люди — воины народа,
С которыми нельзя не победить!

Перевод Б. Турганова

ТУМЕНБАЙ БАЙЗАКОВ


С киргизского

УТРО МИРА


Война окончена!
Пока что проступает
Сквозь марлю кровь последних ран,
А утро мира на границы стран
Уже победно наступает.
Я падаю ничком на майскую траву,
Смеюсь и плачу... Больно и легко мне...
И шепчет мне трава:
— А ты ведь думал, вспомни:
«Неужто этот день настанет наяву?»
Да, ждали мы его четыре страшных года,
В нем — гордость и страданья нашего народа.
На облака смотрю и грежу вслух
Средь ароматных разнотравий луга.
Вдруг где-то рядом заорал петух —
Я даже подскочил на месте от испуга.
А вот схвачу тебя за гребень, крикуна!
Но я смеюсь лишь:
— Кукарекай на здоровье!
Покажется еще родней родная тишина —
Недаром за нее мы заплатили кровью.
Ты эту тишину, петух, и карауль:
Твой голос все-таки приятней свиста пуль.
Война окончена!
Пока что проступает
Сквозь марлю кровь последних ран,
А утро мира на границы стран
Уже победно наступает.

Я вслушиваюсь в- мир, дыханье затая,
Вон в ближней рощице затукал клювом дятел.
Стучи себе, стучи вовсю, приятель:
Кому не по душе хозяйственность твоя?
Вон звонкие хлопки доносятся оттуда,
Где так нежна,
Ясна
Небес голубизна:
Там вьются голуби — сверкающее чудо.
И снова, как волна:
Окончена война!
Пой, жаворонок, над земным простором!
Твое гнездо теперь под танк не попадет.
Пой, пой о тишине,
о славном дне,
которым
В историю вступает Сорок Пятый год.
Пой, к солнцу устремив ликующий полет!
Война окончена!
Пока что проступает
Сквозь марлю кровь последних ран,
А утро мира на границы стран
Уже победно наступает.

Перевод Ю. Смышляева

ИОСИФ БАЛЦАН


С молдавского

* * *


Я День Победы вижу пред собою —
Тот госпиталь,
Палату,
Самарканд.
Глазами, переполненными болью,
Вдруг улыбнулся юный лейтенант.
Быть может, улыбнулся он впервые
За месяцы, что вместе мы лежим.
Глаза его блеснули молодые,
А сам он оставался недвижим.
Так улыбаться мог лишь человек,
Вдруг с радостью узнавший
В миг прощальный
О доброй вести.
Не забыть вовек
Мне той улыбки,
Светлой и печальной,
Последней в его жизни,
В ту минуту,
Когда все ждут
Победного салюта.

Перевод А. Кронгауза и Р. Морана

СЕРГЕЙ БАРЕНЦ

РУКИ, ПОДНИМАЮЩИЕ ЗНАМЯ


Музей Вооруженных Сил...
Сюда
Пришел я вспомнить давние рассветы,
В сраженьях отгремевшие года
И помолчать у Знамени Победы.
Как луч зари,
Алеет под стеклом
Священный стяг,
Пылавший над Берлином,
Когда уже не гарью,
А теплом
Повеяло под небом журавлиным.
Гляжу с волненьем на входящих в зал
И думаю,
Их узнавая лица,
Что каждый воин, где б ни воевал,
С победным стягом
Смог навечно слиться.
С ним и живые,
Что прошли бои,
И те, что в битвах пали,
Отступая...
Мильоны рук товарищей моих
Сжимают древко,
Знамя возвышая.
Полотнище его вместило свет
Победных флагов,
Что в полях сверкали,

Которые под вспышками ракет
Солдаты
На высоты поднимали.
Под Брестом возносили,
Под Москвой,
На каменных руинах Сталинграда,
У амбразур,
Чьи пропасти собой
Закрыли люди в звании солдата.
Мильопы рук,
Солдатских твердых рук
В рубцах багровых
И бинтах кровавых,
Через огни и горький дым разрух
Они в Берлин внесли знамена славы.
Я вижу,
Как, врагов повергнув в прах,
Солдаты пробиваются к рейхстагу.
Подобны блеску зорь,
У них в руках —
Земли отцов трепещущие флаги.
Знакомые я лица узнаю:
Однополчан в атаке вдохновляя,
Взметнул Булатов свой флажок в бою,
И рядом с ним —
Бесстрашный Кашкарбаев.
Несут во мгле
Зовущий красный свет
Воители Еремин и Савенко,
И вся страна идет за ними вслед
Избавить мир от пыток
И застенков.
Вот на ступени Пятницкий упал —
Отважный витязь Брянщины былинной,
Но флаг его,
Как эстафету, взял
И с ним в атаку бросился Щербина...
А впереди
С полотнищем в руках
По лестнице, сжимая автоматы,
Стремятся два разведчика полка:
Егоров и Кантария —
Два брата.
От всех фронтов,

Республик всей страны
Они, как полномочные полпреды,
Воздвигнут стяг,
Придя на край войны,
Что будет назван Знаменем Победы.
И вот он вспыхнул на бессчетность лет,
Как из огня изваянная песня,
Как В' будущее устремленный свет
И солнечного мира провозвестник.
И, выполнив великий свой урок
Под ураганом беспощадной стали,
По стойке «смирно»,
Взяв под козырек,
Они живым и павшим честь отдали.

...В музее тихо.
Бьется пульс бойца.
Минувшее стоит незримо с нами.
Я славлю здесь горячие сердца
И руки,
Поднимающие знамя.

СЕРГЕЙ БАРУЗДИН

* * *


Мы в двадцатые годы родились,
В тридцатые мы взрослели,
А в годы сороковые
Мы поняли,
Что такое годы двадцатые,
Что такое годы тридцатые,
Ибо нам за них отвечать.

Мы и после войны рождались,
Заново мы взрослели,
А в годы шестидесятые,
А в годы семидесятые
Мы поняли,
Что такое годы сороковые,
Что такое годы пятидесятые,
Ибо нам за них отвечать.

* * *


Мы дочь на войне родили,
Может, безумное дело?
Детей на войне убивают,
Порой и родителей их.

Но, может, мы просто верили,
Наверно, мы свято верили,
Что скоро наступит победа
И мы останемся жить.

Мы сына в разруху родили,
Может, безумное дело?
Детей разруха уносит,
Порой и родителей их.

Но, может, мы просто верили,
Наверно, мы свято верили,
Что мы одолеем разруху
И мы останемся жить.

Войны кончаются медленно,
Разрухи уходят не сразу.
А дети растут быстро,
И вот — им за двадцать лет.

Если бы мы выжидали,
Взвешивали, гадали,
То как бы тогда мы жили,
Когда детей наших нет?

ИВАН БАУКОВ

ТЕПЕРЬ МЫ РЕЖЕ СТАЛИ ВСПОМИНАТЬ


Теперь мы реже стали вспоминать
Дорог орловских взорванную гать,
Орешников помятые кусты
И пахнущие ельником мосты,
Обрубленные минами леса,
Охрипшие танкистов голоса,
И Брянский тракт,
И битву у Десны.
Теперь мы реже стали видеть спы
С пожарами и вспышками ракет.
Во сне не закричим:
«Гасите свет!»
В кино не вздрогнем, слыша пулемет,
Копна соломы не напомнит дзот.
Пройдет еще немного мирных лет,
И время затуманит битвы след:
Забудется, где шел, где ночевал,
Какою песней сердце врачевал...
Возьмут с собою многое года
И лишь одно оставят навсегда,
Лишь одного им не стереть с земли —
Победы, что мы в битвах обрели!

ДЕМЬЯН БЕДНЫЙ

Я ВЕРЮ В СВОЙ НАРОД


IX усть приняла борьба опасный оборот,
Пусть немцы тешатся фашистскою химерой,
Мы отразим врагов. Я верю в свой народ
Несокрушимою тысячелетней верой.

Он много испытал. Был путь его тернист.
Но не затем зовет он Родину святою,
Чтоб попирал ее фашист
Своею грязною пятою.

За всю историю суровую свою
Какую стойкую он выявил живучесть,
Какую в грозный час он показал могучесть,
Громя.лихих врагов в решающем бою!
Остервенелую фашистскую змею
Ждет та же злая вражья участь!

Да, нелегка борьба. Но мы ведь не одни.
Во вражеском тылу тревожные огни.
Борьба кипит. Она в разгаре.
Мы разгромим врагов. Не за горами дни,
Когда подвергнутся они
Заслуженной и неизбежной каре.

Она напишется отточенным штыком
Перед разгромленной фашистскою оравой:
«Покончить навсегда с проклятым гнойником,
Мир отравляющим смертельною отравой!»

АЛЕКСАНДР БЕЗЫМЕНСКИЙ

ТАНК № 207


Пробиться к Прагер-пляц рывком не удалось.
Орудья, скрытые в вечернем полумраке,
Простреливали улицу насквозь,
Отрезав нам дорогу для атаки.

Зальцбургерштрассе так была узка,
Таким огнем наполнена до края,
Что приказал полковник, чтоб войска
На магистраль не делали броска,
В ее тисках бесцельно погибая.

Мы в: переулках сгрудились. Беда!
Бессильны люди, ружья, пушки, танки.
Мы раньше не знавали никогда
Такой бесцельной горестной стоянки!..

Но вот комкор штабистов подозвал,
И слово «есть!» над миром прозвучало.
Никто не слышал, что он им сказал,
Но каждый мог услышать зов сигнала —

И в тот же миг
огромный танк ИС,
На всем ходу — как смерч огня и стали —
Из переулка вылетев, исчез
В тугой теснине мертвой магистрали.

Зальцбургерштрассе узенький пролет
Стальной гигант
закрыл широкой грудью...

Войска не медля ринулись вперед,
За танком встали грозные орудья,
И в полчаса мы выиграли бой.

Когда же стихла огненная вьюга,
Мы все собрались тесною толпой
Вокруг стального умершего друга.
Мы славили геройский
экипаж
И с ним тебя,
тебя, солдат Отчизны,
Тебя, наш танк,
тебя, товарищ наш,
Что смертью спас
бесчисленные жизни.

Мы в памятнике бронзой оживим
Твою броню, могучие колеса...
Товарищи!
Склонитесь перед ним:
Он жил как танк,
а умер, как Матросов.

1 мая 1945 г.,
Берлин

ХАЛИЖАН БЕКХОЖИН


С казахского

ИРТЫШУ


Мой голубой,
Я вновь с тобой,
с твоей волной,
Иртыш!
Там, на войне,
Ты снился мне,
твой влажный зной
и тишь.
Там дрался я,
Река моя,
у многих
переправ.
Пришел к тебе,
В большой борьбе
дороги
отстояв.
Я видел Збруч,
Я видел Случь
и Шпрее
берега,
Я жил в огне.
Гляди: на мне
чернеет
кровь врага.
Так обними,
К груди прижми,
омой
и напои,

Чтоб, полон сил,
Я счастлив был
игрой
твоей струи.
Чиста до дна,
Летит волна
вся в золотых
лучах,
Лучи на мне —
И на спине,
и на крутых
плечах.
В чужих краях,
В больших боях
лилася
кровь моя,
Напиться всласть,
К тебе припасть
в бреду
тянулся я.
Я пересек
Немало рек,
спеша
из боя в бой,
И вплавь, и вброд,
Презренный сброд
гонял перед собой.
Я смерть минул:
Не утонул,
в земле
не опочил —
Так ты меня,
От бед храня,
сражаться научил!
Ты весь — борьба.
Моя судьба,
тебя родил
Алтай,
В лучах зари
Огнем гори
и золотом
блистай.
Ты подари

Мне свет зари,
мой голубой
Иртыш,
От волн твоих
Родится стих,
звенит,
как твой камыш.
Я песнь свою
Тебе пою,
всем сердцем полюбив
Твой шум и смех,
Твой вольный бег
и вешних вод
разлив.

Перевод П. Шубина

ЯКОВ БЕЛИНСКИЙ

ПАМЯТНИК


Сегодня здесь, на Шварценбергерплац,
воздвигли глыбы тесаного камня —
и с поднятой упрямо головой
встал на граните бронзовый боец.
Как он похож! Мы узнаем его
в неудержимом шаге, в гулких крыльях
распахнутой по ветру плащ-палатки.
Украшенное орденами знамя
над ним струится в звонком клокотанье,
и автомат зажат навеки в пальцах
многопудовой бронзовой руки.
Лучится солнце над его плечом.
А у ступней церемониальным маршем,
походные знамена развернув,
проходит четко венский гарнизон.
Шагают вслед за нашими войсками
квадратами союзные войска.
Грохочущий оркестр американцев,
французов темно-синие пилотки,
и голыми коленками мелькают
одетые в линялые трусы
три роты долговязых англичан...
Их генералы встали у подножья
и, щурясь от сияющего солнца,
обрызгавшего кованую бронзу,
задравши подбородки в; синеву,
глядят на величавый монумент...
Гремит над площадью советский гимн —

и замерли дворцы старинной Вены,
замолкла парков пышная листва,
застыли изваяния на Ринге...
Стоит боец над непогодой века,
над потрясенной бурею Европой —
надежда, вечный светоч для друзей,
врагам моей страны — напоминанье!

Вена, 1945

ОЛЬГА БЕРГГОЛЬЦ

НАКАНУНЕ


...Запомни эти дни.
Прислушайся немного,
и ты — душой — услышишь в тот же час:
она пришла и встала у порога,
она готова в двери постучать.

Она стоит на лестничной площадке,
на темной,
на знакомой без конца,
в солдатской рваной, дымной плащ-палатке,
кровавый пот не вытерла с лица.

Она к тебе спешила из похода
столь тяжкого,
что слов не обрести.
Она ведь знала: все четыре года
ты ждал ее,
ты знал ее пути.

Ты отдал все, что мог, ее дерзанью:
всю жизнь свою,
всю душу,
радость,
плач.
Ты в ней не усомнился в дни страданья,
не возгордился праздно в дни удач.

Ты с этой самой лестничной площадки
подряд четыре года провожал
тех — самых лучших,
тех, кто без оглядки
ушел к ее бессмертным рубежам.

И вот — она у твоего порога.
Дыханье переводит и молчит.
Ну день, ну два, еще совсем немного,
ну через час — возьмет и постучит.

И в тот же миг серебряным звучаньем
столицы позывные запоют.
Знакомый голос вымолвит:
«Вниманье...» —
а после трубы грянут, и салют,
и хлынет свет,
зальет твою квартиру,
подобный свету радуг и зари,
и всею правдой,
всей отрадой мира
твое существованье озарит.

Запомни ж все.
Пускай навеки память
до мелочи, до капли сохранит
все, чем ты жил,
что говорил с друзьями,
все, что видал,
что думал в эти дни.
Запомни даже небо и погоду,
все впитывай в себя,
всему внемли:
ведь ты живешь весной такого года,
который назовут Весной Земли.
Запомни ж все! И в будничных тревогах
на всем чистейший отблеск отмечай.
Стоит Победа на твоем пороге.
Сейчас она войдет к тебе.
Встречай!

3 мая 1045 г.

ПАВЕЛ БОГДАНОВ

ПАМЯТЬ СЕРДЦА


Обычное русское поле
С безвестной речонкой в логу.
А я его помню до боли
И глаз оторвать не могу.

Здесь нет ничего на примете,
А я, замирая, стою:
На поле, вот здесь, в сорок третьем
Я кровь свою пролил в бою.

Случилась бы рана повыше —
И жизнь здесь бы отдал солдат.
Из боя тогда я не вышел —
Меня
Унесли
В медсанбат.

Отчизна!
И юность, и силы
Тебе посвятил я, любя.
А жизнь,
Дорогая Россия,
Еще я отдам за тебя!

АНАТОЛИЙ БОГДАНОВИЧ

ЗАВОЕВАТЕЛЯМ


Еще рейхстаг не оцепили,
А на Смоленщине, в лесу,
Из ваших ржавых касок пили
Вороны ржавую росу.

Еще вы жгли и убивали,
А тут, чтоб грязь счищать с сапог,
Парадный френч, забытый вами,
Мать выбросила за порог.

Еще вы где-то пировали,
А мы трофейные штыки,
Как колья, в землю забивали
И коз привязывали к ним.

Еще надежды вы питали...
А здесь с рассвета старики
В полях воронки засыпали,
Чинили мертвые плуги.

— Сломить Россию захотели?!
Но тот, кто к нам придет с мечом... -
И зло ругнулся дед Савелий,
И плюнул в пыль через плечо.

ПЕТРУСЬ БРОВКА


С белорусского

ФРОНТОВЫЕ ДОРОГИ


Фронтовые дороги,
Грозовые года...
Ощущенье тревоги
Не забыть никогда.

Дым и едкий, и горький,
Стали рвущейся гром.
Смерть на каждом пригорке,
Смерть под каждым кустом.

Не страшились мы смерти.
Путь, что пройден во мгле,
След оставил на сердце,
Словно танк на земле.

Стерты до крови ноги,
Час привала далек.
Фронтовые дороги,
Стук солдатских сапог.

Дух махорки и пота
На шляхах полевых,
На тропинках, болотах,
Средь завалов лесных.

Дождь осколочный с ветром,
Опаленная высь.
Да, войны километры
Нелегко нам дались!

Потеряли мы многих
Побратимов своих.
Фронтовые дороги,
Вы запомнили их.

Сняты шапки и каски,
Гром салюта суров.
Над могилою братской
Шорох вечных дубов.

Знают наши шинели,
Что пробиты не раз,
Как спешили мы к цели —
Мщенье двигало нас.

Мы, в стремленье едины,
Долг исполнили свой.
Мы дошли до Берлина,
Расквитались с войной.

В ШИНЕЛЬ БЕССРОЧНУЮ ОДЕТЫЙ...


На площади — и в пору лета,
И в листопад, и в снегопад —
Под знаменем у сельсовета
Стоит он, держит автомат.

Шумят хлеба на поле бранном,
Войне давно пришел конец.
Домой вернулись ветераны,
Чего же медлишь ты, боец?

Я терпеливо жду ответа.
Да, ты устал, твой шаг тяжел.
Но ты дошел до сельсовета,
А что ж до хаты не дошел?

Тоскует мать, глядит украдкой
На дверь — все ждет, что постучишь...
А ты, накрывшись плащ-палаткой,
На гулкой площади стоишь.

Ты, как над бруствером окопа,
Поднялся в рост, в дыму, в пыли,

Не сняв сапог, что пол-Европы
Неутомимо обошли.

А дома полечил бы раны,
Они ведь с той поры болят...
Вдруг слышу, из-под каски глянув,
Мне тихо говорит солдат:

— До материнского порога
Я не дошел и не дойду.
В моей душе живет тревога,
Хочу предотвратить беду.

На пьедестале, как в дозоре,
Стою и вижу я вдали
Разрывы бомб, разливы горя,
Безлюдье выжженной земли.

Чтоб здесь не повторилось это,
Чтоб всюду пламя улеглось,
В шинель бессрочную одетый,
Я — начеку. Уж так пришлось...

Прошу у матери прощенья,
Но, заняв эту высоту,
Я принял твердое решенье —
Навек остаться на посту.

БАЛЛАДА О ДУБЕ


Много диковин в жизни
видеть мне выпадало.
Старых деревьев тоже
я повстречал немало.
Видел их в наших пущах
и за чертой границы...
Чем ты мне ранил душу,
дуб из совхоза «Ситца»?
Ты уже пять столетий
высишься вровень с тучей.
Двадцать шагов по кругу —
вот он, твой ствол могучий.
Ветви твои — железо,
листья медно-багряны.

Но на вершине самой
не заживают раны.
Горе твое узнаешь —
впору слезам пролиться.
Мне о тебе поведал
друг из совхоза «Ситца».
Он говорил: — Взгляни-ка,
видишь макушку дуба?
Кажется, будто крону
чьи-то изгрызли зубы.
Будто прошлись по веткам
острый топор с пилою...
Слушай, случилось ото
горестною порою.
Дни в сорок первом были
как на подбор кровавы.
Здесь пировали эсэсовцы,
жаждавшие забавы.
Как они хохотали,
веселье прибавив к злобе,
Собрав музыкантов пленных,
в лагерной рваной робе!
Измученных оркестрантов,
раздав им скрипки и трубы
И приказав: «Играйте!» —
загнали на ветки дуба.
Русские были в оркестре,
бельгийцы, сербы, французы.
Сверху лились потоком
вальсы, фокстроты, блюзы.
Работали оркестранты,
играли без перерыва,
А негодяи с подружками
плясали, хлестали пиво.
Кружились они до упаду,
хмельные валились с ног,
Вставали и вновь плясали,
горланили: «Хайль!» и «Хох!»
Но вдруг они онемели,
веселый иссяк запал,
Когда резанул им уши,
как гром, как внезапный обвал,
«ИНТЕРНАЦИОНАЛ».

Команда была: «Отставить!»
Но трубы гремели сверху.
Тогда пулемет ударил
по несмолкающим веткам.
Но пуля такую музыку
не победит, не задушит.
С вершины на землю падали
непокоренные души.
Им виделись дни победы,
и гордо они умирали.
А трубы, одни оставшись,
играли, играли, играли.
Повести этой давней
вовеки не позабыться.
А людям ее поведал
дуб из совхоза «Ситца».

Перевод Я. Хелемского

НИКОЛАЙ БУКИН

АЛЬБАТРОСЫ


li огда садятся альбатросы
На берега родных морей,
На них гляжу, как на матросов
Непобежденных кораблей.

Всплывают огненные годы
И в- памяти моей горят,
Как будто вновь после походов
Встречаю я живых ребят.

Беда за горло нас хватала.
И, не спасаясь от беды,
Хлебнули вместе мы немало
И горя, и морской воды.

Но, закипев могучим шквалом,
Мы шли вперед, врага круша,
И никогда не предавала
Россию флотская душа.

Когда взлетают альбатросы
И держат курс на штурм морей,
Их провожаю, как матросов
Непобежденных кораблей.

ЕМИЛИАН БУКОВ


С молдавского

ПОБЕДА


Я ждал тобя не как влюбленный
Подругу ждет — придет ли, нет...
Я ждал тебя, как сад бессонный
Ждет на заре, чтоб хлынул свет.

Я шел к тебе, неторопливый,
И под собой по чуял ног.
Навстречу полыхали нивы
И месяц заносил клинок.
Мне заступали путь руинт.т
И горе разрывало грудь...
Я шел к тебе, и путь был длинный,
Но не хотел я отдохнуть.
Пришла, как в небо голубое
Приходит солнышко весной, —
И смолк далекий грохот боя,
Запели птицы надо мной.
Мне столько слов сказать хотелось!
Но слезы хлынули из глаз,
Впервые изменила смелость,
И робок был я в этот час.
И столько чувств во мне боролось!..
Я слышал в имени твоем
И детский смех, и женский голос,
И радостных салютов гром.

Перевод С. Мар

СОФРОН БУРЛАКА

* * *


Качает утлую лодчонку
Веселый ветер на волне.
Я помню каждую речонку,
Что брал с боями на войне.

Одна скакала по каменьям,
В долину дальнюю спеша.
Другая, словно чванясь ленью,
Едва струилась в камышах.

А третья но лесу бродила
И после долгой маяты
Степями воды торопила,
Ныряла уткой под мосты...

Их время в памяти не стерло,
Те дни, когда саперный взвод,
Захлестнутый водой по горло,
Разведывал ничейный брод.

Мы шли за другом друг по следу,
Свинец о смерти напевал,
И за два шага до Победы
Убит был друг мой наповал...

Качает утлую лодчонку
Веселый ветер на волне.

Я помню каждую речонку,
Что брал с боями на войне.

Над ними рощи и ромашки,
Поселки в мареве полей...
За них сражаться было тяжко,
Без них остаться тяжелей.

ЮЛИЙ ВАНАГ


С латышского

БОЙЦЫ ВТОРОГО ВЗВОДА (Баллада)


Вой спадает, и вскипает, и рокочет.
Неотступно смерть над самой головою.
Лес руками переломанными хочет
Небо синее нащупать над собою.

Понапрасну взор бойцов деревню ищет —
За ночь срезана деревня, словно бритвой...
Только черное дымится пепелище
Среди поля, перепаханного битвой.

Как волна, спадает битва и вскипает.
Взвод за взводом шлет комбат к немецким дзотам.
Камень, дерево и сталь бойцов встречают,
Но ползут они навстречу пулеметам.

Первыми бойцы второго взвода
Через минное должны прорваться поле.
Взгляд прищурен, зубы стиснуты до боли,
И земля прижаться тянет поневоле.

На краю оврага с треском рвется мина.
Пахнет порохом обугленная травка.
В яме трое: взводный Пайдэ, Зьед и Саука.
На зеленых гимнастерках кровь и глина.

На губах у Пайдэ пряный привкус соли.
По железным скулам нот струится жгучий.

Колья, колья, колья
Огибают поле,
Перевиты проволокой колючей.

— Прорубить, саперы,
Нужно коридоры!
Кто живой — вперед, товарищи, за мною!..

Передернулось лицо солдата болью,
Но туда, где веет смерти дуновенье,
С ножницами Самт ползет под колья —
Юный Самт, веселый Самт, любитель Гейне.

Самт из Гривы... Автомат висит на шее.
Парень ранен, но проделает работу...
Трапан диск бросает Цаунису в траншею.
Левинсон очередями бьет по дзоту.

Самт ползет... И вдруг — не видит и не слышит...
Только гари долетает запах горький.
Только ветер над колючками колышет
Окровавленные клочья гимнастерки.

...Колья, колья, колья
Огибают поле.
Загражденья мы еще не пропороли.
Но проход солдатам нужен до зарезу,
Хоть зубами перекусывай железо!

Вновь ползут они по выжженной поляне.
— Диск!.. — И падает сраженный пулей Трапан.
Цаунис, кельнером служивший в ресторане,
Кровью Трапана убитого закапан.

Гядом — Зьед. В его руках блестит лопата.
Он такой, что с ним хоть к дьяволу прорвемся!
Он кричит: — А ну, еще разок, ребята!..
Козлы прочь, и словно по столу пройдемся.

Он рабочий. Корчевал дубы весь век он.
Стометровые плоты сплавлял по рекам.
Он могучие расправил плечи круто,
Приказав себе еще прожить минуту,

Там, за кольями, за проволокой — роща
Пламенеет в золотом огне заката.
Падает из рук его лопата.
Зьед шагает к загражденьям как па ощупь.

Он на проволоку колючую ложится,
Он кричит бойцам: — По мне, друзья, шагайте!..
Рвут лицо ему колючки. Кровь сочится.
Как на мост, к нему на плечи прыгнул Пайдэ.

Следом Саука, ткач из Риги. Дело вышло!
Крики, стоны, — знать, штыки уже в работе!
Умирает Зьед и шепчет еле слышно:
— Я сказал вам — словно по столу пройдете...

Звуки боя долетают издалече.
Застилаются глаза волной тумана.
Опускаются натруженные плечи
Молодого лесоруба-великана.

Весь свой век держал пилу или топор он,
Ставил сваи, что под тяжестью не гнулись,
Нынче сам он лег для Родины опорой,
Чтоб с победой мы домой вернулись.

Перевод В. Пифшица

КОНСТАНТИН ВАНШЕНКИН

НАШЕ ПОКОЛЕНИЕ

Памяти павших

Одна в пути катила нас волна,
Одни и те же званья нас венчали.
Мы те, кого взяла еще война
Перед войной или в ее начале.
Двадцатый год и двадцать первый год,
Что встали по тревоге на рассвете.
А следом бодро выступил в поход
Двадцать второй. И сразу — двадцать третий.
Чтобы Россию вызволить свою,
Чтоб не увидеть Родину распятой,
Безусые, стояли мы в строю —
Двадцать четвертый год и двадцать пятый.
Рожденные в гражданскую войну,
Или чуть раньше, или чуть позднее...
Слились дороги разные — в одну,
И все отныне связывалось с нею.
...Откуда мы? Мы вышли из войны.
В дыму за нами стелется дорога.
Мы нынче как-то ближе быть должны:
Ведь нас осталось в мире так немного.
Шли по войне, шли по великой всей,
И в сорок первом шли, и в сорок третьем,
И после. И теряли мы друзей,
Не зная, что таких уже не встретим.

Но навсегда нам памятью дано
Их видеть сквозь разрывы, в отдаленье.
Мои друзья, которых нет давно,
Они и нынче — паше поколенье.

Все в жизни с ними было пополам.
Мы все — одно! И нет прочнее сплава.
И с песнею далекой по полям —
Прислушайся! — проходит наша слава.

ВЕСНОЙ СОРОК ПЯТОГО


Мелькали дома и опушки,
Дымился туман над водой,
И мылся в гремящей теплушке
Чуть свет лейтенант молодой.

Он ждать не хотел остановки,
Входя в ослепительный день.
А сзади его для страховки
Держали за брючный ремень.

Стоял он в летящем вагоне,
Судьбу принимая свою,
И лили ему на ладони
Воды неудобной струю.

В разбитом очнувшемся мире,
Мечтавшем забыть про беду,
Уже километра четыре
Он мылся на полном ходу,

Смеющийся, голый по пояс,
Над самым проемом дверей.
И яростно нес его поезд
В пространство — скорей и скорей!

Пред странами всеми, что плыли,
В предчувствии мирной страды,
Военного пота и пыли
Усердно смывал он следы.

Веспой сорок пятого года,
Своею удачей храпим...
Солдаты стрелкового взвода,
Как в раме, стояли за ним.

СЕРГЕЙ ВАСИЛЬЕВ

ПОЛЕ РУССКОЙ СЛАВЫ


Медленно и бережно ступая,
мы идем под небом голубым,
в полевых ромашках утопая,
вежливо дорогу уступая
синим колокольчикам степным.
Любо здесь увидеть стаи птичьи
и не видеть дым пороховой.
Вот оно во всем своем величье —
поле нашей славы боевой.
Вот оно простерлось перед нами.
Встань к нему, родимому, лицом,
полюбуйся пышными цветами,
политыми кровью и свинцом.
Все, что было выложено и смято,
заново оделось в зелепя.
Но хранит земля
торжественно и свято
страшный стон железа и огня.
Кажется, пригнись к земле холодной,
чутким ухом ближе припади —
и услышишь звук трубы походной
у пригорка тихого в груди.
Это здесь, под хмурым небом бранным,
шел туляк па смертный бой с врагом,
пробивая путь четырехгранным
кованым карающим штыком.
Это здесь в неистовом разгоне
на роскошных седлах расписных

в бой несли каурой масти кони
забубенных всадников донских.
Это здесь, на голубом просторе,
на виду у меркнущей зари
разливали огненное море
яростные наши пушкари.
Это здесь, на этом самом месте,
не ходивший к страху на поклон,
испытав всю жгучесть нашей мести,
содрогнулся сам Наполеон.
Поле брани! Поле русской славы!
Это здесь, черней горелых пней,
полегли фашистские оравы
под огнем советских батарей.
Русский воин!
Разве ты в неволе
можешь быть, пока ты сердцем жив?
Разве ты минуешь это поле,
гордой головы не обнажив?
Разве вдохновенно и сурово
слово клятвы вслух не повторишь?
Разве боевое это слово
в славные дела не воплотишь?
Где б ты ни был, честный русский воин,
помни: о тебе гремит молва.
Будь всегда в крови носить достоин
гневный жар великого родства.
Бейся в схватках равных и неравных
до конца! Плати врагу сполна!
Помни, что ты правнук и праправнук
доблестных солдат Бородина.

АНТАНАС ВЕНЦЛОВА


С литовского

* * *


Всплески пламени, пушечные гулы,
Города в ночи, как в траурной кайме...
Едва улыбка тронет губы —
Все это устремляется ко мне!

Вижу вас опять, мои товарищи.
Длится нескончаемый ваш путь.
Снег, в распахнутых ресницах застревающий,
Столько лет не можете стряхнуть...

Слишком верные друзья вы мне...
Неужто
Не забыться больше мирным сном?
Ведь с войны возвращаюсь, что ни утро,
В свой опустошенный, гулкий дом.

А нередко наяву до восхода
С вами вместе время коротаю.
Проникает сквозь окно, сквозь годы
Умирающего города рыданье...

Лишь с восходом воскресает город.
На заре окно подобно витражу.
И, раздвинув темные шторы,
Я на улицу живую гляжу.

Солнце сквозь туман стекает палевый.
Утро поднимает алый стяг.

Нет,
не погибли!
Нет,
не пали!
С вами вместе —
каждый шаг!

Не погибли вы!
Не пали!
Нет!
Здесь от жизни,
как от солнца,
горячо!
...И рука товарища в ответ
Опускается мне на плечо...

Перевод Л. Миль

СЕРГЕЙ ВИКУЛОВ

РОЖДЕНЬЯ 1945-ГО


В ту осень стояла погода
на славу. И было как раз
начало учебного года.
И в школу, впервые в свой класс

пришли, молодого раденья
и, ясно, волненья полны,
счастливые дети,
рожденья
четвертого года войны.

Стояли мальчишки, девчонки
кружочком у школьных дверей,
держа по привычке ручонки
худые
в руках матерей.

А сзади, видавшие виды,
е сиянии скромных наград
стояли отцы-инвалиды
и глаз не спускали с ребят.

Не баско одеты, обуты
ребята, да суть ведь не в том...
Значительность этой минуты
поймут они только потом.

Учителка медлить не стала
и, первой взойдя на крыльцо,

«пожалуйста!» мамам сказала,
«прошу!» — пригласила отцов.

И вот, на ученье азартны —
все было в новинку пока, —
ребята уселись за парты,
занявши два первых рядка.

А папы притихли. А мамы —
платочки к глазам — у стены...
«Как мало, ах, как же вас мало,
ребята, вернулось с войпы...» —
сказала учителка, словно
подумала вслух. И в ответ:
«Вы спутали, Анна Петровна, —
пропел ей один шпингалет. —

Мы не были... Вы пошутили.
Мой папа — так точно...»
«И мой!
Его там почти что убили,
а он им: ага! — и домой!»

«Вы правы, конечно, ребята.
И я на войне не была...»
И вновь по незанятым партам
глазами она повела.

И так захотелось поверить
ей в то, что сейчас вот, сейчас
широко откроются двери
у ней за спиною
и в класс
Аленки, Николки, Маияшки
вбегут и, волнуясь слегка,
мы, скажут, играли в пятнашки,
совсем но слыхали звонка!

Так это услышалось ясно,
что вдруг обернулась она.
Да только напрасно, напрасно:
за дверью была тишина.

ЕВГЕНИЙ ВИНОКУРОВ

* * *


В полях за Вислой сонной
Лежат в земле сырой
Сережка с Малой Бронной
И Витька с Моховой.

А где-то в людном мире
Который год подряд,
Одни в пустой квартире,
Их матери не спят.

Свет лампы воспаленной
Пылает над Москвой
В окне на Малой Бронной,
В окне на Моховой.

Друзьям не встать. В округе
Без них идет кино.
Девчонки, их подруги,
Все замужем давно.

Пылает свод бездонный
И ночь шумит листвой
Над тихой Малой Бронной,
Над тихой Моховой.

ИРИНА ВОЛОБУЕВА

БРЯНСКИЙ ЛЕС


Брянский лес. Легендарные сосны.
У заросшей землянки стога.
Соловьино здесь щелкают весны,
В зиму спят по-медвежьи снега.

Но еще тень войны здесь маячит,
И, как женщина, потрясена,
Боже мой, до сих пор еще плачет
Смоляными слезами сосна!

РОВЕСНИКУ


Я встречаю друзей твоих — бывших солдат,
Все они постарели, виски их седые...
А глаза твои с карточки юно глядят,
Так лучисто глядят, словно вправду живые!

Но навечно за гранью небытия,
Где ни солнца, ни звезд, ни путей с поездами,
Ты такой молодой, что уже в сыновья
Мне — ровеснице — стал вдруг годиться с годами.

Жизнь уходит, уходит, события мча,
И бывает, вздохну я над карточкой этой:
— Боже мой! Этот мальчик меня защищал,
Всю страну защищал, всю, по сути, планету!

А когда вдруг подкатит горючая грусть
Иль обидой швырнет меня словно в пучину,
Я невольно к тебе своим сердцем тянусь,
Как к надежному, верному вечно мужчине.

И тогда ты приходишь из юности той,
Где сады голубели, где солнце сияло,
Защитить меня неяшостью и чистотой,
Чтоб я веры в людей никогда не теряла,

ЮРИЙ ВОРОНОВ

СОТЫЙ ДЕНЬ


Вместо супа —
Бурда из столярного клея,
Вместо чая —
Заварка сосновой хвои.
Это б все ничего,
Только руки немеют,
Только ноги
Становятся вдруг не твои.

Только сердце
Внезапно сожмется, как ежик,
И глухие удары
Пойдут невпопад...
Сердце!
Надо стучать, если даже не можешь.
Не смолкай!
Ведь на наших сердцах —
Ленинград.

Бейся, сердце!
Стучи, несмотря па усталость,
Слышишь,
Город клянется, что враг не пройдет!
...Сотый день догорал.
Как потом оказалось,
Впереди
Оставалось еще восемьсот.

ПЛАТОН ВОРОНЬКО


С украинского

Я ТОТ, КТО РВАЛ ПЛОТИНЫ

Той, що греблі рве.
Леся Украинка

Да, я плотины рвал,
Я не скрывался в скалах,
Когда дубы валились под грозой.
Лесная чаща надо мной склоняла
Густые ветви; желтою листвой
Укрытый, я лежал под партизанским кровом,
И кровь текла по капле сквозь бинты,
И лесовик склонялся седобровый
И спрашивал:
«Ты все взорвал мосты?»
«Да, все».
Я помню, надо мною
Сидела Мавка в сумраке ночном,
Укрытая туманной пеленою,
С походным карабином за плечом.
Она, вздыхая, пела до рассвета:
«А почему не спрашивать об этом?
Вон роза наклонилась, вопрошая:
«Что, хороша я?»
А ясень шепчет ей, качая ветви:
«Нет краше в свете!»
«Да, нет краше в свете!
Спаси меня.
Ведь там, над синим Прутом,
Я не успел еще мосты взорвать.

По ним ползут, прожорливы и люты,
Враги, как змеи».
«Я могу достать
Жив-гай-траву, и смерть она отгонит!»
И принесла, обегав все луга.
И полетели фермы, ланжероны,
Обрушась на крутые берега.
И только эхо грозно хохотало.

Да, я плотины рвал,
Я не скрывался в скалах.

Перевод М. Комиссаровой

САМЕД ВУРГУН


С азербайджанского

РЕЙХСТАГ


И капитан воскликнул: — Вот рейхстаг!
И я увидел битый камень, щебень,
Куски колонн, проломы в ста местах
И купола раздавленного гребень.

Все в копоти, в известке и в пыли...
Без всякой злобы к этой черной груде
Я думаю: как точно разнесли
Свою мишень тяжелые орудья.

Гнездо убийц, садистов! и шпиков
Недавно угрожало всей Вселенной.
Ну что же тут прибавить? Вот каков
Конец у всей империи растленной.

Здесь Гитлер хвастал, пыжась и кичась,
Что целый мир ему под ноги ляжет.
Нет Гитлера! Молчит о нем сейчас
Фугасами распаханная пажить.

Избавлена Европа от змеи.
Спасли весь мир советские солдаты.
В сырой земле товарищи мои.
В сердцах живущих — память славной даты.

Здесь вписаны и ваши имена,
Сыны Баку, сыны родного края.
Пускай придут иные времена,
Ваш подвиг будет жить, не умирая.

Вот он стоит, разрушенный рейхстаг,
Проломы, бреши, битый камень, щебень,
Куски колонн, проломы в ста местах
И купола раздавленного гребень...

И падают снежинки на рейхстаг,
Ткут саван для железного скелета.
И внятно говорит картина эта:
«Любой завоеватель кончит так!»

Перевод П. Антокольского

ЛЕОНИД ВЫШЕСЛАВСКИЙ

ДНИ


То курная лачуга, то стены дворца,
изваянья мадонн и кресты без конца...
Колокольни. Землянки. Окопы...
Не в туристском плаще,
а в шинели бойца
прохожу я по землям Европы.
За свободу здесь каждый мой выстрел
гремит,
и на красном шелку надо мною
зарубежного города имя горит,
ради жизни добытого с бою.
Древний Щецин зовет нас
разливом огней
и Моравская кличет Острава...
Эти дни — оправдание жизни моей,
моего поколения слава.

Апрель 1945 г.
1-я гвардейская армия

В ТЕМНЫХ КАРПАТАХ

Было то в темных Карпатах...
А. Блок

Везде, куда хватает взор,
тянулся лес стеною хмурой,
леса покрыли плечи гор,

как меховой звериной шкурой.
Туман клубился над рекой,
и всем нам с высоты орлиной
казалось: дым пороховой,
еще с той, первой, мировой,
висит над дальнею долиной.
Отроги к Польше опускались,
тянулся к Чехии туман —
здесь издавна пересекались
границы трех славянских стран.

От ливня вздувшийся ручей
рекою стал. Вода летела
сквозь зону ближнего обстрела
среди деревьев и камней.
Вода нигде не позволяла
из леса в лес пробраться нам:
она волнами ударяла,
как топорами, по ногам.
Шестами в пенистой пучине
бойцы нащупывали брод,
но — укрепленный на вершине —
по ним ударил пулемет.
Никто не видел, как высоко
дымок от выстрела возник,
не слышал, как в буграх потока
забился раненого крик.
От переправы в глубь долины
стремглав:, вслепую, наугад
перенесен был в миг единый
потоком схваченный солдат.

Его лечил пастух от ран,
и, справясь со своим недугом,
в отряд словацких партизан
вошел солдат наш добрым другом.
Он слышал вешний шум в ветвях
шум этот сосны, ели, буки
на всех глухих лесных путях
из рук передавали в руки.
В ущелье темном и глухом
скала, подернутая мхом,
над ельником едва светлела.

Солдат, орудуя умело
бруском стальным и молотком,
ее долбил.
Сквозь стук и гул
однажды ясно проступило
лицо: крутые волны скул
и глыба лба.
Живая сила
знакомых черт. И в них была
уже весна, уже Победа,
хотя еще клубилась мгла
и путь до ближнего села
через ущелье был неведом...
Для тех, которые прошли
в горах смертельной крутизною,
лесные горы процвели
невянущею красотою!

Преображенная скала
как сердцу близкая святыня
вблизи словацкого села
в глуши Карпат стоит поныне.
Везде, куда хватает взор,
гора к горе стелою хмурой,
леса покрыли плечи гор,
как меховой звериной шкурой.
Зовущий к свету Человек
глядит на гор лесные главы,
таящие истоки рек
и повести солдатской славы.

РАСУЛ ГАМЗАТОВ


С аварского

* * *


Говорят, что посмертно
Тела наши станут землею.
Я поверить готов
В немудреную эту молву.
Пусть я стану частицей
Земли, отвоеванной с бою,
Той земли, на которой
Сейчас я всем сердцем живу.

Перевод Я. Козловского

ТЕЗКЕ МОЕГО БРАТА

Герою Советского Союза Магомеду Гамзатову

Дорогой мой товарищ, земляк и герой,
Я не знаю тебя,
Но приветствовать рад.
Вот прошел уже год и проходит второй,
Как погиб на войне мой единственный брат.

Мне обидно,
Нто мало он видел дорог,
Что еще не успел орденов заслужить:
Грудь героя,
Где им полагается быть,
В самом первом сраженье осколок прожег.

Брат был молод и весел, как горный ручей.
Где ж теперь он лежит, неподвижен и нем?
Нет, не высушить слез материнских очей,
И отца моего не утешить ничем.

Но сегодня про подвиг твой
Слух к нам пришел,
И тогда, в первый раз за нерадостный срок,
Мать сменила свой черный печальный платок,
И отец будто заново сына нашел.

Магомед,
Не встречались мы, но все равно
Я тебя словно брата люблю своего,
Не за то, что у вас
С братом имя одно,
А за то,
Что убил ты убийцу его.

Перевод Н. Гребнева

МАКСИМ ГЕТТУЕВ


С балкарского

РУССКАЯ МАТЬ


После боя у холма крутого,
Где друзьям с земли уже не встать,
Ты меня нашла полуживого,
Русская заботливая мать.
До избы по травам дотащила,
Уложила в теплую кровать,
Раны воспаленные смочила,
Русская заботливая мать.
И когда, томясь порой ночною,
Я стонал, не в силах боль унять,
Ты в слезах склонялась надо мною,
Русская заботливая мать.
Не твои ли ласковые руки
Помогли мне снова сильным стать?
С каждым днем все ближе миг разлуки,
Русская заботливая мать.
Звезды, на рассвете догорая,
В путь зовут. Мне скоро в бой опять.
Будь же счастлива, моя вторая,
Русская заботливая мать.
Ворога заклятого осилит
Наша несгибаемая рать.
Жди меня с победою, Россия,
Добрая, заботливая мать.

ДЕВЯТОЕ МАЯ


Костер полыхает,
Вздымая
Снопы золотистых огней.

Сегодня Девятое мая —
Урочная встреча друзей.
Сидим мы,
Как встарь, на привале —
Солдаты минувшей войны.
Сквозь годы и дальние дали
Другие огни нам видны.
И дым над равниной сожженной
Клубится, как черный туман,
И падает, пулей сраженный,
У бруствера наш капитан...
Сегодня Девятое мая —
Урочная встреча друзей.
А память —
Как рана сквозная,
Томящая болью своей.
Ее не остудят ветра,
И время ее не залечит.
Весенний безоблачный вечер...
Тревожное пламя костра...

Перевод Я. С е р пин а

МИХАИЛ ГОДЕНКО

В ТЕ ДНИ


Я был в команде рядовым,
Служил на корабле минером...
К бетонным пристаням Невы
Пришли эсминцы и линкоры.

Они пришли не на парад:
Без пестрых флагов и без строя.
Они пришли, чтоб Ленинград
Прикрыть огнем,
Прикрыть бронею.

И от зари и до зари
Они кидали тонны стали,
Стояли, как богатыри,
И никогда не уставали.

А враг силен.
Он бил мосты,
Стрелял по куполам соборов,
Грозил с земли и высоты...

И мне приказано, минеру,
Свой заминировать корабль.
И если что —
Поднять на воздух
Вот эту палубу, и трап,
И краспые на пушках звезды.

И каждый хмурился матрос,
Светилась боль в глазах усталых,
Когда я бомбы в башни нес,
Готовил белые запалы.

И каждый чувствовал тогда —
Впервые, может быть, так ясно, —
Какая нам грозит беда,
Какая город ждет опасность.

И нарастал наш ярый шквал,
И дрогнул враг под канонадой...
Я бомбы с башен убирал —
Мы не отдали Ленинграда.

 
...Напрасно думал чуждый властелин
С тобой, столетним русским великаном,
Но меряться главою и обманом
Тебя низвергнуть. Тщетно поражал
Тебя пришлец: ты вздрогнул — он упал!..
Михаил ЛЕРМОНТОВ

ИВАН ГОНЧАРЕНКО


С украинского

ОКСАНА

Памяти медсестры Оксаны Лысенко

Попрощаться сошлись над могилой бойцы
и умолкли, охвачены горем...
Хоронили Оксану мы, нашу сестру,
на кургане высоком над морем.

— Так прощай же, родная, — сказал комиссар, —
за тебя мы отплатим, сестрица!..
От непрошеных слез вытирали бойцы
ветром моря прожженные лица.

Другом, матерью им и сестрою была.
Ее теплые, нежные руки,
усмиряя бинтами жестокую боль,
уменьшали страданья и муки.

Сколько раненых вынесла с поля она!
Скольким жизнь возвратила и силу!
— Так прощай же, сестрица!.. — сказал комиссар.
И мы гроб опустили в могилу.

И салют отгремел... Схоронили сестру...
Был приказ нам: «Готовиться к бою.
Захватить высоту».
Стал тот день голубой
черным днем для фашистов, грозою.

И штыкам, и гранатам работа нашлась,
и приклад послужил нам немало —
с высоты ни один не увидел фашист,
как вечернее солнце упало.

Отплатили бойцы за Оксану свою,
вместе с ними делившую беды,
и в сердцах сберегли они образ ее,
чтоб сквозь битвы нести до победы.

Завершится война, отгрохочут бои,
слезы высохнут, стишится горе,
только мы никогда не забудем сестры
и могилы над берегом моря.

Перевод И. Авраменко

МАМАЕВ КУРГАН


Есть в мире горы, что превыше туч,
Вершин их облака не достигали.
С их высотой сравнится он едва ли —
Курган Мамаев, брат приволжских круч.

Над ним орел вершинный не парил,
И вечный снег не убелял отроги.
Кто ж проторил к нему пути-дороги?
Чем он сердца людские покорил?

Сто сорок дней вулкан не замирал,
Дым восходил над Волгою-рекою...
Возмездия железною рукою
Здесь ворога народ наш покарал.

Так есть гора в Европе или нет,
Что выше и Эльбруса, и Монблана?..
Есть высота Мамаева кургана —
Его вершину видит целый свет!

Перевод О. Зверева

МИХАИЛ ГОРБУНОВ

В КОНЦЕ ВОЙНЫ


Сиделсолдат, плечо ссутуля,
среди деревьев и травы.
Дождинки цокали, не пули,
по каске, снятой с головы.
Стрижи вились во дне бездонном.
Пар поднимался от спины,
и по опущенным ладоням
текла густая гарь войны.

О чем он думал в час великий?
О самом светлом и простом —
о той земле, родной до крика,
где он когда-то ставил дом.
Там ждут его жена и дети,
там вьется омут у ольхи,
там, как горнисты, на рассвете
«Подъем» играют петухи.
Свершив великое на диво,
прославясь вечно,
ни на миг
он не вознесся горделиво, —
и значит, истинно велик.

* * *


Встань, войны торжественная мета.
Время,
перед памятью замри...
Двое
у разбитого лафета
под тяжелым знаменем зари.

Мальчик...
Щеки даже и не бриты.
Получал ли письма от девчат?
И глаза мечтательно прикрыты
будто
скрипки около звучат.

И второй —
широкий, седоглавый —
рядом привалился к колесу.
Слышно лишь:
позванивают «Славы» —
от разрывов дальних — на весу.

Смерть слепа,
и что б пройти ей мимо!..
Но и вражьи танки не прошли,
и четыре
длинных черных дыма,
как удавы, ползают вдали.

Только так
идут врагу навстречу.
На войне заучено одно:
только плечи,
впаянные в плечи,
только так, иного не дано.

И такая жжет меня обида,
если некто, бес его возьми,
ищет нынче
оком ядовитым
грань
между отцами и детьми.

ЮРИЙ ГОРДИЕНКО

КОРОЛЕВА ЛУИЗА


На севере море туманное в штиле.
Из моря встают кенигсбергские шпили.

А здесь
От столба, где указки скрестила
Война над скрипучим дорожным настилом,
К палатке прошел, под тенистые ели,
Большой человек в генеральской шинели,
Затянутый туго и выбритый гладко.
И сразу притихла штабная палатка.
Лишь слышно
В прокуренном воздухе сизом:
— Гвардейцы, нас ждет Королева Луиза *.
Как радиосвязь у майора Мапюты?..

Светает.
До штурма остались минуты.
Вниманье!
Глядят на часы офицеры.
Вниманье!
Латунью блеснули прицелы.
Привстали орудий пятнистые туши,
И грозный запев начинают «катюши».
— Огонь!
Оперенные взмыли ракеты —
Трещать на огне кенигсбергским паркетам!
* Королева Луиза — название одного из фортов Кенигсберга.

Заранее цели глубинные выбрав,
Ударили пушки тяжелых калибров.
Снаряды проходят вплотную над бором —
Шататься от них кенигсбергским соборам!
Здесь воют и рвутся ответные мины,
Там танки берут пехотинцев на спины.
Бинтуют наводчику рану сквозную...
Пылает усадьба... Убило связную...
В светлеющем небе туманною ранью
Летят «петляковы» на бомбометанье,
Идут тяжело над ревущей равниной —
Ну, верно, чернеть в Кенигсберге руинам!

В грязи от подков на подошвах до шеи,
Гвардейцы берут за траншеей траншею.
В промерзлых шинелях,
Как в кованых латах,
К бойницам уже подползают солдаты.
На них
Из-под серых бетонных карнизов
Надменно глядит Королева Луиза,
До пояса ржавой спиралью повита.
Крепки ее башни! Верна ее свита!
Угрюмо железные сдвинуты брови.
За плен королева потребует крови.
За плен свой потребует крови и пота,
Но знать не желает об этом пехота.
Дано генералу гвардейское слово.
И цепи с земли поднимаются снова.

Вперед!
Умолкает огонь гарнизона.
Вперед!
Уже пройдена мертвая зона.
Слабеет,
Невмочь Королеве Луизе
Кольцо разомкнуть из железных дивизий,
Отрезана справа, отрезана слева...
И русским гвардейцам сдалась королева.

Далекие пушки гремят басовито.
Горят ее башни, в плену ее свита.
За нею — заливы туманные в штиле,
За нею во мгле — кенигсбергские шпили.

АШОТ ГРАШИ


С армянского

НОЧНАЯ БАЛЛАДА


Приснилось мне, что ночью постучались
Ко мне друзья, погибшие в бою,
В полях войны по другу стосковались
И вот явились в комнату мою.

Я отпер дверь. Они вошли и сели,
К груди оружье бережно прижав.
Устало разместились на постели,
Пригнувшись, как, бывало, в блиндажах.

Они заговорили, как живые,
Про битвы, про победы торжество,
Про трудные дороги боевые,
Про подвиг поколенья моего.

По-прежнему, как в годы дружбы тесной,
Прочесть стихи просили в тишине.
И я прочел им траурную песню
О них самих, о павших на войпе.

Но горячо меня прервали гости:
«Не пой о смерти, не печалься, друг.
Пускай в земле истлели наши кости,
Пускай трава растет из наших рук —

Ты жизнь воспой. Она как дуб зеленый —
Шумит листвой, стремится в вышину.

Мы были веткой, войнами спаленной,
Испепеленной в битве за весну».

Так говорили в комнате поэта
Товарищи мои с душой моей,
Пока не пали лепестки рассвета
На склоны гор и на ковры полей.

Тогда, прижав немые автоматы,.

Перевод Д. Самойлова

НИКОЛАЙ ГРИБАЧЕВ

ЖЕЛЕЗНЫЙ ДЕРЖАТЬ ШАГ (Октябрьская ода)


Идет за годом год, равняя строй державный.
Опять стоит октябрь, и ранний сумрак мглист.
Туманна даль дорог. И, как осколок ржавый,
На бруствер под зарю летит осенний лист.

Что он напомнит нам, случайный спутник боя,
Какие времена и шум ветвей каких?
Смоленских ли лесов свеченье золотое,
Живое ль серебро осокорей донских?

Или березку ту, что под окном шептала,
В росе вечеровой купая тонкий стан?
Спокойное житье для нас преданьем стало.
Огонь нам в лица бьет. И ветер дальних стран.

Все дальше день за днем летит фронтов громада —
За Вислу. За Дунай. За синий дым Карпат.
Спокойно льется Дон. В степях у Сталинграда
Безмолвно павшие в земле остывшей спят.

Еще им жаркий бой в ненастный вечер снится,
Над берегами рек атак слепящий зной.
Но мы ушли вперед, родной земли границу
В сиянии зари оставив за спиной.

Чужой кругом язык, чужой туман над лугом,
Чужой гусиный крик над стынущим прудом
И на полях чужих чужой крестьянин с плугом,
А наш за далью скрыт и луг, и лес, и дом.

Пока туда нам нет дороги долгожданной,
Но сроки и тому видны уже, видны...
Идет
за годом год,
равняя строй державный.
Мы дантов ад прошли. Мы у конца войны!

Да, вновь качнут холмы раскаты канонады,
Да, в чью-то кровь опять окрасится заря.
Но скоро зашумят знамена Октября
Под небом мирных дней.
Вперед! Вперед, солдаты!

1944
На Висле

КОНЕЦ!


Какой-то ездовой сказал,
Что всё, что нет войны,
И, словно пьяный, поскакал
По камням с крутизны.

И мы познали, смущены,
Что слышим птичий свист,
Что мы усталы и грязны,
А мир высок и чист,

Что грубоват наш разговор,
Что жжет нещадно зной
У перевала Рудных Гор,
Над синей крутизной,

Что близко Прага, а за ней,
У края синевы,
Встает созвездие огней
Москвы, Москвы, Москвы!..

Так этот день казался нов,
В такой красе возник,
Что мы молчали — новых слов
Еще не знал язык!

ПОСЛЕ БОЯ


Мы все прошли, что было суждено,
Все знаем, что придумано войною,
Но и Берлина сполохи давно,
И Эльбы плеск остались за спиною,

И вдалеке растаял дым Карпат,
Прозрачный май сорвал цветы над Влтавой.
Опять синицы за окном свистят,
И в рощах бродит ветер наш лукавый.

Опять дымки над крышей крутит дом,
И русской печи милое соседство
Нас обдает покоем, и теплом,
И запахами родины и детства.

Пусть не таким вернулся я сюда,
Каким ушел, надев шинель солдата,
Пусть кажется мне ночью иногда
Безбедный посвист посвистом снаряда.

Пускай еще порою наяву,
Когда курю, слегка прижмурив веки,
Болит душа и я плыву, плыву
Через чужие медленные реки

Иль тело друга мертвого несу
За холм, где наспех роется могила,
И, вдруг очнувшись, чувствую слезу,
Что время на ресницах позабыло.

Но по затем пришел я в отчий дом,
Чтобы лицом к былому обратиться:
Есть мужество, есть смысл тогда лишь в нем,
Когда оно — грядущего частица.

Ни перед кем на свете не в долгу,
Не покрививший в трудный час душ
Я и теперь не дрогну, не солгу
И не предамся раннему покою.
И не казну, — зачем она ему?
Не тряпки — я их впрок ие покупаю, —
А радость жизни сыну моему
И совесть коммуниста завещаю.

И что во мне не завершится — в нем
Продолжится, дозреет, довершится...
Я только что с войны пришел, а в дом —
Пора, пора! — грядущий день стучится.

ВАСИЛИЙ ГРИШАЕВ

ПЕРВЫЙ ДЕНЬ МИРА


А тишина не сразу нам понятна.
Все как было. Даже конь, храпя,
Рвется вдаль, как будто в бой опять.
Иль забыл он о пути обратном?
Там ущелье, сумерки и стужа,
Срывы троп, рассерженный ручей,
И бредет покорно, неуклюже
Бычья пара по пятам людей.

Все как было... Переносят мины,
Заряжают диски заодно.
Как молчал, так и молчит старинный
Замок в Альпах. Камню все равно.
Что ему! Пусть жизнь на повороте,
Пусть эпоха — этот поворот.
Купола в тоске о позолоте
Доживают семисотый год.

А трона вилась — и на вершине
Потерялась, как игла в траве.
Горы встали в голубом и в синем,
В белом на курчавой голове.
И хотя душа еще не может
Воспринять величье тишины,
Глаз уж видит: это не похоже
На вчерашний дымный день войны.
Альпы, 1945 г.

ВЛАДИМИР ГРИШИН

ОБЕЛИСКИ СО МНОЙ ГОВОРЯТ


Что-то память
умолкла моя,
не томит меня больше,
не мучает.
А за дальней горою стоят
обелиски,
как пики блескучие.

И над каждым
не меркнет звезда,
и не рушатся
камни нетленные.
А на стыках
стучат поезда
про забытые марши военные.

Я не часто
сюда прихожу,
раз ли, два ли за лето
проведаю.
К обелискам цветы приношу
да с друзьями
сердечно беседую.

— Не забыл ты друзей своих?
— Нет,
не забыл,
не забуду, поверьте, я,

не сотрется
за давностью лет
то, что в жизни
зовется бессмертием.

Обелиски
построились в ряд,
а над ними —
закат, как пожарище.
Обелиски
со мной говорят
голосами
погибших товарищей.

ИГОРЬ ГРУДЕВ

ПОБЕДНОЕ


А весна!
Такой и не бывало!
Страшно за такую
Красоту.
Сколько горьких лет
Не баловала
Ландышами,
Вишнями в цвету.
Вспомнили
Весенние приметы...
Сколько испытали
За войну!..
С белым пухом
Тополева цвета
Мы свою смешали
Седину!..

ПАМЯТНИКИ


Качаются гнезда,
Что шапки большие,
Галчат
Новорожденных писк...
Над каждой могилой —
Береза России,
Как вечно живой
Обелиск...

СЕМЕН ГУДЗЕНКО

* * *


Я был пехотой в поле чистом,
в грязи окопной и в огне,
я стал армейским журналистом
в последний год на той войне.

В каких я странах побывал!
Считать — не сосчитать.
Как на привалах крепко спал —
мечтать вам и мечтать!

С каким весельем я служил!
Огонь был не огонь.
С какой свободой я дружил!
Ты памяти не тронь...

Но если снова воевать...
Таков уже закон:
пускай меня пошлют опять
в стрелковый батальон —

быть под началом у старшин
хотя бы треть пути.
Потом могу я с тех вершин
в поэзию сойти.

ПОБЕДИТЕЛЬ


Мускулистый, плечистый,
стоит над ручьем.
И светило восходит
за правым плечом.

И солдатских погон
малиновый цвет
повторяет торжественно
майский рассвет.

Он стоит у вербы
на родном берегу,
трехлинейку привычно
прижав к сапогу.

И от яловых, крепко
подбитых сапог
разбегаются ленты
проезжих дорог.

Он на запад ходил,
на востоке бывал
и свободу граненым
штыком отстоял.

Победитель стоит —
крутолобый, большой,
с благородной, широкой
и чистой душой.

И его гимнастерки
зеленый отлив
повторяет расцветку
и пастбищ, и нив.

Это он в сорок пятом
на дымный рейхстаг
поднял красный, крылатый,
простреленный флаг.

Он стоит над прозрачным
весенним ручьем,
и увенчана каска
рассветным лучом.

И родимых небес
голубые шелка
окаймляют штандарт
боевого полка.

ДМИТРИЙ ГУЛИА


С абхазского

К МОРЮ


Стоял на берегу в глубоком я молчанье.
Спокойно было ты, о море, и бело.
Подобно облаку, шло от тебя дыханье,
Струящее, как пар, молочный нар, тепло.

Мы были вместе. Глаз друг с друга не спускали.
Казалось, веки ты открыло лишь сейчас.
Всю ночь я бодрствовал, и ты всю ночь не спало —
Победа эта радовала нас!

Да, мы не спали оба этой ночью...
Как два немых, с тобою мы глядим.
Шевелишься слегка, сказать ты что-то хочешь...
К чему слова, когда восторг в груди?!

На зелень берега роса с небес ложится.
Понятно все без слов. Уж близится рассвет.
С тобою мы друзья: ты — море без границы,
Я — море радости, границ которой нет!

9 мая 1945 г.

Перевод Б. Серебрякова

ГАФУР ГУЛЯМ


С узбекского

ПРАЗДНИК НА НАШЕЙ УЛИЦЕ


Тяжесть листьев промерзших с дерев упадет,
И под шелест весеннего сада
Время грозного горя и тяжких невзгод
Канет в бездну кромешного ада —
Будет праздник на улице нашей.

В этот день по широкой родимой земле
Дастархан многоцветный расстелем.
Приглашенье пошлем всенародной семье
Золотое, на листике белом, —
Будет праздник на улице нашей!

Вина крымские хлынут по чаркам волной,
И, как солнце, подымется в росах
Круглобокий украинский хлеб золотой
На огромных, как луны, подносах —
Будет праздник на улице нашей!

И обнимутся юноши, вставшие в круг,
И расправят широкие плечи.
Зазвенят голоса тосковавших подруг
На торжественном празднике встречи —
Будет праздник на улице нашей!

И, волнуясь, стихи прочитает поэт,
Те, что раз только в жизни читает.
В их прозрачности радостной черного нет:
Имя Гитлера их не пятнает.

Если я задержусь, опоздаю на той,
Извините меня, умоляю:
В сундуке выбираю платок поясной,
Полосатый халат примеряю.

Если я задержусь, опоздаю на той,
Извините, подумайте сами:
Ведь друзья по дороге сойдутся со мной,
Поздравляя, обхватят руками.

А потом, вдруг припомнив, кто дочки мои
Хну просили для пальчиков тонких,
Я истрачу на хну все червонцы мои,
Все богатство карманов широких —
Будет праздник на улице нашей!

Застучу я кольцом каждой двери резной,
Чтоб поздравить родных, разбудить их. i
Если я задержусь, опоздаю на той,
Вы, герои, меня извините —
Это праздник на улице нашей!

Мрак рассеется, радостный час недалек:
Бесконечной беда не бывает.
Знамя Ленина — нашей победы залог,
Утро счастья для нас засверкает.
Будет праздник на улице нашей! |

Перевод С. Сомовой

ИЛЬЯ ДАВЫДОВ

* * *


Туман предрассветный
Цеплялся за склоны,
За лист виноградный,
За грабы, за тисы.
Шли роты гвардейские,
Шли батальоны
В балканские дали,
Взбирались на выси.
А жаркое солнце
Сушило туманы,
Усталым солдатам
Дарило улыбку,
И нам открывались,
Как в сказке,
Балканы —
Сверкающий Пирин
И гордая Шипка.
Нам
Выходили юнаки навстречу,
В горящие дни
Закаленные битвами,
Встречали понятной
Славянскою речью
Ботева внуки
И дети Димитрова.
Все выше и выше
Взбиралось к зениту
Весеннее солнце,

Светя над Балканами,
И мы уходили
В последнюю битву,
Связаны братством
И общими ранами.

* * *


Я не молил: «Приди, Победа!»
Я уходил за сотни верст,
Тащил
Взрывчатку вместо хлеба,
Патроны
Вместо сала нес.
Нещадной жаждою томимый,
Не помня давних мирных снов,
Я слышал Родины любимой
Негромкий
Материнский зов.
Меня валила с ног усталость,
Томила душу маета,
Мне ничего не оставалось —
Бинта для раны иногда!
В сырой землянке
Ночью серой
Меня душил блокадный дым...
Порой дыхание соседа
В бреду
Я путал со своим.
Сплошным угаром стлалось небо,
Но, вновь и вновь
Кидаясь в бой,
Я не молил: «Приди, Победа!»
Я просто нес ее с собой.

ПЕТРЯ ДАРИЕНКО


С молдавского

КРОВЬ ПОБЕДЫ


Вернулась тишь.
Возникли птичьи трели.
Простерлись дали в пепле и золе.
Под ясным солнцем месяца апреля
Лежал солдат
на взорванной земле.
Лежал,
ладонью зажимая рану,
Горящую у левого плеча.
И кровь его, текущая багряно,
Была,
как боль ранеиья,
горяча.
Что думал он —
останется секретом.
Его смертельно ранила война.
И солнце
окаймилось
горьким крепом.
И все оделось
В черные тона.
Упал солдат,
открывший путь атаке,
От вражеских траншей невдалеке.
А кровь его,
как скомканные маки,
Горела
В каменеющей руке.

Перевод С. Смирнова

МУСА ДЖАЛИЛЬ


С татарского

О ГЕРОИЗМЕ


Знаю, в песне есть твоей, джигит,
Пламя и любовь к родной стране.
Но боец не песней знаменит:
Что, скажи, ты сделал на войне?

Встал ли ты за Родину свою
В час, когда пылал великий бой?
Смелых узнают всегда в бою,
В горе проверяется герой.

Бой отваги требует, джигит,
В бой с надеждою идет, кто храбр.
С мужеством свобода что гранит,
Кто не знает мужества — тот раб.

Не спастись мольбою, если враг
Нас возьмет в железный плен оков.
Но не быть оковам на руках,
Саблей поражающих врагов.

Если жизнь проходит без следа,
В низости, в неволе — что за честь?
Лишь в свободе жизни красота!
Лишь в отважном сердце вечность есть!

Если кровь твоя за Родину лилась,
Ты в народе не умрешь, джигит.

Кровь предателя струится в грязь,
Кровь отважного в сердцах горит.

Умирая, не умрет герой —
Мужество останется в веках.
Имя прославляй свое борьбой,
Чтоб оно не молкло на устах!

Перевод А. Шпирта

ТЕЙМУРАЗ ДЖАНГУЛАШВИЛИ


С грузинского

Я К БЕРЛИНУ СПЕШУ — ПРИБЛИЖАЮСЬ К ТБИЛИСИ


Помню листья чинары, вечер цвета кизила,
Мой Тбилиси притихший и прощание с милой.

«До свиданья, любимый», — ты сквозь слезы шептала.
Рыхлым снегом апрельским в сердце боль оседала.
«До свиданья, до встречи, я верна тебе буду,
Только, может, поплачу, если станет мне трудно».

Так в лихую годину мы расстались с тобою.
Дом родной я покинул для смертельного боя.

Пусть полсвета в сраженьях я пройду и проеду,
Чтоб к тебе и к Тбилиси возвратиться с победой.

Ночь январским снегом заметает дороги.
Знаю, ты меня где-то ожидаешь в тревоге.

Я ушел далеко, чтобы встречу приблизить.
Я к Берлину спешу — приближаюсь к Тбилиси.

Перевод А. Флешини

ОДЕР


Учительнице в классе отвечая,
Я пальцем вел по карте, отмечая:
Вот Висла, Неман, Одер, вот Дунай...
И было ясно, что земля большая
И что далек от этих рек мой край.

Родной реки обласканный волною,
Я разве думал, юноша-грузин,
Что этот край увижу после боя
Дорогою возмездья — на Берлин.
...Вот наконец и Одер перед нами!
Ту ночь не позабуду никогда.
Вскипая огненными языками,
Ревет и лает Одера вода.
Не пропадут герои, не потонут —
Вперед на исступленного врага!
На лодках, на руках и на понтонах
Рванулся через Одер ураган.
И Одер взят! Но бигва не стихает.
Деремся дальше яростно и зло.
...А сумку, где тетрадки со стихами,
В ту ночь теченьем к морю унесло.

Перевод М. Львова

СООРОНБАЙ ДЖУСУЕВ


С киргизского

ПОБРАТИМЫ


В дни праздников
В столицу Киргизстана,
Прошедшие сквозь смертный шквал войны,
Панфиловской гвардейской ветераны
Съезжаются со всех концов страны.

Встречаются, минувшее итожа,
Впервые побратавшись под Москвой.
Им до сих пор нет ничего дороже
Их бескорыстной дружбы фронтовой.

— Ты помнишь?.. Помнишь?..
Нет числа вопросам.
Помянут павших,
Выпьют за живых.
И снова, как бывало, папиросу,
Не торопясь, раскурят на двоих.

Все выложат друг другу ветераны,
Как издавна ведется у солдат.
Лишь об одном —
О том, как ноют раны, —
При встрече ветераны умолчат.

— Спой, гвардия!..
И просветлеют лица,
И памятью исхоженных дорог
До поздней ночи в небе будут литься
«Землянка» и заветный «Огонек».

А рано утром
Стройною колонной,
Надевши боевые ордена,
Они пойдут ио улицам зеленым,
Как шли, победно развернув знамена,
В тот день, когда закончилась война.

И встанет весь их путь за их спиною,
Который им не позабыть вовек:
Завьюженные ночи под Москвою,
Горящая вода латышских рек

И холмские болота, где косило
Их ливнем пулеметным наповал...
Своих солдат приветствует Панфилов,
Взошедший на гранитный пьедестал.

Он их учил не отступать ни шагу,
Сражаться и держаться до конца.
Его неукротимая отвага
Поныне окрыляет их сердца.

Пусть к непогоде болью ноют раны,
Пускай бойцы сегодня не в строю,
Но грянет гром —
И вновь на поле брани,
Как в сорок первом, встанут ветераны
На правый бой за Родину свою!

Перевод М. Ронкипа

ЕВГЕНИЙ ДОЛМАТОВСКИЙ

НА БЕРЛИНСКОМ НАПРАВЛЕНИИ

500 КИЛОМЕТРОВ

Я не был в Германии. Я не видал никогда
Фашистское логово, злобные их города.

Но вот перекресток дорог среди польских долин.
На стрелке: пятьсот километров отсюда — Берлин.

Пятьсот километров! Расчет этот точен и прост:
Прошел я от Волги, пожалуй, две тысячи верст,

Но каждую русскую грустную помню версту
И месть в своем сердце теперь я ношу, как мечту.

Не видел я Гамбурга — видел Воронеж в огне,
Не видел я Франкфурта — Киев запомнился мне.

Я нежные песни в истерзанном сердце берег,
Вина не моя, что я стал и угрюм, и жесток.

Две тысячи пройдено. Ныне осталось пятьсот,
По польским дорогам родная пехота идет.

Но в светлые очи солдатские только взгляни —
Увидишь, как светятся Родины нашей огни.

Пятьсот километров на запад — последний рывок.
К Берлину направлены стрелки шоссейных дорог.
200 КИЛОМЕТРОВ

До Берлина осталось двести.
Это путь нашей честной мести.

По-немецки воет пурга,
Наши танки идут на врага.

Заметались черные тени,
Грузовик упал на колени,

Поднимают руки дома,
Как кликуша, кричит зима.

Знаю я: наш путь до Берлина
Не одна заправка бензина,

Не три танковых перехода —
Ведь войне уж четыре года.

Стих мой мчится с танками вместе.
До Берлина осталось двести.

Ночь. Огонь. Лихорадка погони.
Голос юноши в шлемофоне.

Говорит он тихо и просто:
— До Берлина сто девяносто.

Как мечтаю я, чтоб скорее
Эти стихи устарели!
75 КИЛОМЕТРОВ

Дожили! Дожили! Только подумай,
Сколько шагать и страдать нам пришлось
Город немецкий, седой и угрюмый,
Острою готикой вычерчен вкось.

Бились недаром, страдали недаром,
Глохли недаром от всех канонад.
Перед последним жестоким ударом
Я оглянусь на мгновенье назад.

Вижу домов сталинградских руины,
Верю в грядущее их торжество.
Нам остается идти до Берлина
Семьдесят пять километров всего.
У ЗЕЕЛОВСКИХ ВЫСОТ

Спит Воронеж и спит Ленинград,
Спит Смоленск и тиха Украина.
Лишь в Кремле и в окопах не спят
Перед штурмом Берлина.
Голубая весенняя ночь.
На плацдармах кипит нетерпенье.
И как в Киеве, в Курске, точь-в-точь,
Соловьиное пенье.
Час настал! Батарейцы, огонь!
Из-за темного-темного леса
В небесах, словно огненный конь,
Пролетают эрэсы.
Артиллерия, грохоча,
Гвется в логово вражье.
Путь к Берлину рукою луча
Нам прожектор укажет.
Путь к Берлину... Он начат давно
У несломленной волжской твердыни.
Нам высокое счастье дано
Завершить его ныне.
Начался штурм последних высот
На берлинском прямом направленье.
Из Госсии к нам солнце идет,
Освещая сраженье.
Мы — советского солнца лучи.
Путь наш долог, опасен и труден.
Грохот пушек в немецкой ночи
Слышат русские люди.
Мы идем, мы идем, мы идем,
Мы спасем их из рабства.
Час настал расквитаться с врагом.
На Берлип, сталинградцы!
ДЕЛО О ПОДЖОГЕ РЕЙХСТАГА

Ты помнишь это дело о поджоге
Гейхстага?
Давний тридцать третий год...

Огромный Геринг, как кабан двуногий,
На прокурорской кафедре встает.
Еще ие взят историей к ответу,
Он хочет доказать неправду свету:
«Рейхстаг большевиками подожжен!»

Но перед всеми — смуглый, чернобровый —
Встал подсудимый. Чистый и суровый,
Он в кандалах, но обвиняет он!
Он держит речь, неистовый болгарин.
Его слова секут врагов, как жгут.
А воздух так удушлив, так угарен —
На площадях, должно быть, книги жгут.

...В тот грозный год я только кончил школу.
Вихрастые посланцы комсомола
Вели метро под утренней Москвой.
Мы никогда не видели рейхстага.
Нас восхищала львиная отвага
Болгарина с могучей головой.

Прошло немало лет. А в сорок пятом
Тем самым, только выросшим, ребятам
Пришлось в далеких побывать местах,
Пришлось ползти берлинским Зоосадом...
«Ударим зажигательным снарядом!» —
«Горит рейхстаг! Смотри, горит рейхстаг!»

Прекрасный день — тридцатое апреля.
Тяжелый дым валит из-за колонн.
Теперь не выдумка — на самом деле
Рейхстаг большевиками подожжен!
БЕРЛИН 2 МАЯ

Идут гвардейцы по Берлину
И вспоминают Сталинград.
Так вот предел дороги длинной —
Скопленье сумрачных громад,
Окаменевшее сраженье,
Колонны пленных под дождем.
Но словно солнца отраженье
Сияет на штыке твоем.

Друзья молчат. Какую фразу
Нам должно здесь произнести,
Чтоб охватить всем сердцем, сразу,
Величье нашего пути?
Замолкли пушки, спят «катюши»,
Спокойно дышит тишина.
Мы утолили наши души,
Германия побеждена.
Мечте такой не просто сбыться.
Мы начинали тяжело,
Пришлось четыре года биться,
И столько славных не дошло.
Их волей, их предсмертной жаждой
В бою овеяло живых —
Вот почему сражался каждый
И за двоих, и за троих.
Идет счастливая пехота,
С седых громад не сводит глаз.
В Берлин открыли мы ворота,
Был ключ от них давно у пас —
Не тот, что сохранен в музее
Суровой памятью веков,
А тот, что горечью взлелеян
У переправ и у костров.

НИКОЛАЙ ДОРИЗО

БИНОКЛЬ


Мы,
стиснув зубы, шаг за шагом
Шли на восток,
шли на восток.
Остался там,
за буераком,
Наш городок.
А боль разлуки все сильнее,
А в дальней дымке все синее
Кварталы.
А потом —
От городка
Лишь два кружка
В бинокле полевом.
Дома —
глядеть не наглядеться, —
Река, сады,
картины детства
В двух маленьких кружках!
Мы городок к глазам прижали,
Мы, как судьбу, бинокль держали
В своих руках.
И тополя под ветром дрогли.
И покачнулись вдруг в бинокле
Сады и зданья все,
И только пыль
да пыль густая.

А городок
исчез,
растаял
В одной скупой
слезе.
Бинокль!
Ты был
В походе с нами,
Ты шел победными путями
От волжского села.
На рощу,
на зигзаг окопа,
На пыльный тракт
глядел ты в оба,
В два дальнозоркие стекла.
И расшифровывались дымки,
Срывались шапки-невидимки,
В степи кивал ковыль,
И под твоим бессонным взглядом
Вдруг
Рыжим фрицем с автоматом
Оказывалась пыль...
Бинокль, бинокль,
какие дали
Тебя в те годы наполняли,
Какие скалы,
реки,
горы,
Дворцов готических узоры...
И сколько дальних стран легло
На круглое твое стекло,
Пока тебя я в руки взял
Здесь, у донских дорог,
Пока опять к глазам прижал
Мой городок!

ЮЛИЯ ДРУНИНА

* * *


Нет, это не заслуга, а удача —
Быть девушке солдатом на войне.
Когда б сложилась жизнь моя иначе,
Как в День Победы стыдно было б мне...
С восторгом нас, девчонок, не встречали,
Нас гнал домой охрипший военком.
Так было в сорок первом. А медали
И прочие регалии — потом.
Смотрю назад, в продымленные дали:
Нет, не заслугой в тот зловещий год,
А высшей честью школьницы считали
Возможность умереть за свой народ.

* * *


Мы лежали и смерти ждали —
Не люблю я равнин с тех пор.
Заслужили свои медали
Те, кто били по нас в упор —
Били с «мессеров», как в мишени.
До сих пор меня мучит сон:
Каруселью заходят звенья
На беспомощный батальон.
От отчаянья мы палили
(Все же легче, чем так лежать)

По кабинам, в кресты на крыльях
Просто в господа бога мать.

Было летнее небо чистое,
В ржи запутались васильки...
И молились мы, атеисты,
Чтоб нагрянули ястребки.

Отрешенным был взгляд комбата,
Он, прищурясь, смотрел вперед.
Может, видел он сорок пятый
Сквозь пожары твои,
Проклятый,
Дорогой
Сорок первый год...

* * *


Тот осколок, ржавый и щербатый,
Мне прислала, как повестку, смерть...
Только б дотащили до санбата!
Не терять сознания, не сметь!

А с носилок свешивались косы —
Для чего их, дура, берегла?..
Вот багровый дождь ударил косо,
Подступила, затопила мгла...

Ничего! Мне только девятнадцать,
Я еще не кончила войну,
Мне еще к победе пробиваться
Сквозь снегов и марли белизну!

* * *


Упал и замер паренек
На стыке фронтовых дорог.
Насыпал молча холм над ним
Однополчанин-побратим.
А мимо шла и шла война,
Опять сровняла холм она...
Но сердцем ты не позабыл
Святых затерянных могил,
Где без нашивок и наград
Твои товарищи лежат.

БОРИС ДУБРОВИН

* * *


Поблескивают каски
Под всполохом знамен,
Разносится со Спасской
Курантов перезвон.

Пора! Пора!!
По ветру
Полотнища парят.
Парад!
Парад Победы!
Бессмертия парад!

У вечности на страже
Сомкнувшие ряды,
Все армии на марше,
Все грозные фронты.

Ликующие лица
Горят, как ордена.
Слезинка серебрится,
Мерцает седина.

В осколках их медали,
С хрипбтцей голоса.
О, сколько повидали
Солдатские глаза!

МИХАИЛ ДУДИН

ПОБЕДИТЕЛЬ


Без малого четыре года
Гремела грозная война.
И снова русская природа
Живого трепета полна.

Там, где мы брали кровью, с бою,
Противотанковые рвы,
Цветы, обрызганы росою,
Встают, качаясь, из травы.

Где ночь от ярких молний слепла,
Кипела в заводях вода,
Из камня, щебня и из пепла
Встают родные города.

И вот дорогою обратной,
Непокоряемой вовек,
Идет, свершивши подвиг ратный,
Великий русский человек.

Оп сделал все. Он тих и скромен.
Он мир от черной смерти спас.
И мир, прекрасен и огромен,
Его приветствует сейчас.
МО

А сзади темные могилы
Врагов на дальнем берегу —
О нашей доблести и силе
Напоминание врагу.

И НЕТ БЕЗЫМЯННЫХ СОЛДАТ


Гремят над землею раскаты.
Идет за раскатом раскат.
Лежат под землею солдаты.
И нет безымянных солдат.
Солдаты в окопах шалели
И падали в смертном бою,
Но жизни своей не жалели
За горькую землю свою.
В родимую землю зарыты,
Там самые храбрые спят.
Глаза их Победой закрыты,
Их подвиг прекрасен и свят.
Зарница вечерняя меркнет.
В казарме стоит тишина.
Солдат на вечерней поверке
В лицо узнает старшина.
У каждого личное имя,
Какое с рожденья дают.
Равняясь незримо с живыми,
Погибшие рядом встают.
Одна у них в жизни Присяга,
И Родина тоже одна.
Солдатского сердца отвага
И верность любви отдапа.

Летят из далекого края,
Как ласточки, письма любви.
Ты вспомни меня, дорогая,
Ты имя мое назови.
Играют горнисты тревогу.
Тревогу горнисты трубят.
Уходят солдаты в дорогу.
И нет безымянных солдат.

ХАМИД ЕРГАЛИЕВ


С казахского

НЕ ЗАБУДУ


Нет, не забуду никогда, как целился фашист в меня,
Как он жестоко истязал моих детей, мою семью,
Как школу, где учились мы, лизали языки огня
И как, прищурившись, палач стрелял спокойно
в мать мою.

Нет, не забуду никогда, как бились мы на склонах гор,
И как сметалась наша кровь с водою европейских рек,
И как, повешенный врагом, мой друг глядел на нас
в упор —
Его открытых мертвых глаз не позабуду я вовек.

Нет, не забуду никогда огнем объятые дома,
Бездомных беженцев в пути, в беде покинувших жилье,
На полыхающем костре родного Пушкина тома —
С тех дней суровым стал мой взор и твердым
мужество мое.

Нет, не забуду никогда, как сын казашки нал в бою,
Как полька в маленьком селе всю ночь проплакала
над ним;
И молчаливый бугорок остался в дальнем том краю
На разветвлении дорог стоять под пебом голубым.

Нет, не забуду никогда, как в Белоруссию солдат
Вернулся из чужих краев, чтоб побывать в родном дому,
Как он у запертых ворот стучался, бедный,
час подряд —
Жена, убитая врагом, не вышла к мужу своему.

Нет, не забуду никогда тот славный, тот победный год,
Когда на фронте и в тылу, ведомый партиею в бой,
В едином сомкнутом строю отвоевал в борьбе народ
Свободу Родины своей и человечества покой.

И долгожданная весна тогда пришла для всей земли,
Зеленым бархатным ковром покрылся снова
мирный луг,
Стеною поднялись хлеба, цветы на склонах расцвели,
И танков вражеских броню уже мы перелили в плуг.

Я, возвратив весну земле, пришел с победою домой.
Каналы строятся в песках, и деревца в степи встают...
И кто сумеет позабыть великий ратный подвиг мой,
И кто посмеет посягнуть на мой покой и мирный труд?!

Перевод М. Матусовского

АХМЕД ЕРИКЕЕВ


С татарского

* * *


В моей стране мы свято чтим закон
Содружества народов и племен,
И в эти дни великих испытапий
Особый смысл приобретает он —
Кует победу в нашем вольном стане.

Мы — словно дети матери одной:
Таджику украинец брат родной,
И белорус — родимый брат грузину;
Стоим несокрушимою стеной,
Великой дружбой слиты воедино.

Наш вешний сад и наш просторный дом
Мы создали в содружестве своем,
Мы создали свою страну свободы, —
И мира, сотворенного трудом,
Не отдадут свободные народы.

Здесь каждый будет биться до конца,
Здесь гордо сердце каждого бойца,
И брат всегда здесь выручает брата.
И чем суровей воинов сердца,
Тем более в них чувство дружбы свято.

Ивану, Янко, рапенпым в бою,
Сестра-татарка кровь дала свою.
И молодой пилот Петрусь в тумане
Путь с неба указал в родном краю,
Заботясь об идущем Нуримане.

Есть братство смелых: наша сила в нем, —
Друг друга выручаем под огнем,
Боец бойца без помощи не бросит:
Вот, раненого, сквозь огонь и гром
Трофимов Гатауллина выносит.

Где дружба есть — там страха смерти нет..

Перевод А. А дали С

АЛЕКСАНДР ЖАРОВ

ЗАВЕТНЫЙ КАМЕНЬ


Холодные волны вздымает лавиной
Широкое Черное море,
Последний матрос Севастополь покинул,
Уходит он, с волнами споря...
И грозный соленый бушующий вал
О шлюпку волну за волной разбивал...

В туманной дали
Не видно земли.
Ушли далеко корабли.

Друзья-моряки подобрали героя.
Кипела волна штормовая...
Он камень сжимал посиневшей рукою
И тихо сказал, умирая:
«Когда покидал я родимый утес,
С собою кусочек гранита унес —

Затем, чтоб вдали
От крымской земли
О ней мы забыть не могли.

Кто камень возьмет, тот пускай поклянется,
Что с честью нести его будет,
Что первым в любимую бухту вернется,
И клятвы своей не забудет.
Тот камень заветный и ночью и днем
Матросское сердце сжигает огнем...

Пусть свято хранит
Мой камень-гранит —
Он русскою кровью омыт».

Сквозь бури и штормы прошел этот камень,
И стал он на место достойно...
Знакомая чайка взмахнула крылами,
И сердце забилось спокойно.
Взошел на утес черноморский матрос,
Кто Родине новую славу принес.

И в мирной дали
Идут корабли
Под солнцем родимой земли.

ПАВЕЛ ЖЕЛЕЗНОВ

«ПОЛТАВА»


Хоть говорят давно в народе,
что тяжела игла в походе,
мы в недрах вещевых мешков
носили томики стихов.
О том, как на передовой
звучало пушкинское слово,
я расскажу как рядовой
участник марша боевого.
Один листок из дневника:
бой предстоит за переправу,
а взвод гвардейского полка
с волненьем слушает «Полтаву».
Казалось, что не век назад —
сейчас, при зареве пожара,
для наших сказано солдат:
«Перетерпев судеб удары,
Окрепла Русь. Так тяжкий млат,
Дробя стекло, кует булат».

Широкоплечий старшина
читал поэму по тетрадке.
Поблескивали ордена
из-под походной плащ-палатки.
И возникал в душе бойца
наш путь вперед сквозь все преграды —
от искры, что зажгла сердца,
до большевистской баррикады,
от штурма Зимнего дворца

до обороны Сталинграда.
И пусть рекою кровь текла,
пусть землю взрывами взметало,
мы знали: мы не из стекла,
мы — из металла!
Мы против танков насмерть встали,
остановили их разбег,
и был прочней немецкой стали
советский человек!

Перед Кремлем прошли парадом
те, кто стоял под Ленинградом,
те, кто стоял под Сталинградом,
те, кто сражался над Днепром,
кто с боя брал Берлин и Вену, —
и грянул марш оркестр военный,
и даль потряс салюта гром.
И, повторенный в рупорах,
салют наградой был герою —
тому, кто, презирая страх,
читал стихи, готовясь к бою,
кто в дни, когда фашист гнусавый
культуру попирал ногой,
тетрадку с пушкинской «Полтавой»
пронес сквозь воду и огонь!..
В кругу друзей стоит он вновь,
боец и труженик бывалый.
Блестит колодка орденов
на гимнастерке полинялой.
К труду вернулся он давно,
а из оружия былого
не устарело лишь одно —
зовущее на подвиг слово!..

Сегодня гомон заводской
в краю, где бой гремел когда-то.
Над отвоеванной рекой
взметает землю экскаватор.
Сады цветут у переправ,
где обагрялись кровью воды,
и сила буйная Днепра,
как прежде, ток дает заводам.
И мой листок из дневника,
хоть пожелтел еще он мало,

уже успел уйти в века,
стал для баллады материалом...
«Окрепла Русь».
Ты прав, поэт!
Скулят заморские витии,
дивясь величию побед
окрепшей ленинской России!

НА УЛИЦАХ МОСКВЫ

 
Песня — крылатая птица —
Смелых скликает в поход.
Смелого пуля боится,
Смелого штык не берет!
А. Сурков. «Песня смелых»

Возле стройки, у нового сквера,
юных ленинцев вижу отряд.
«Песню смелых» поют пионеры,
и отвагой глаза их горят.
Эту песню играл у Можайска
в сорок первом
оркестр полковой.
Мы Москве говорили:
«Мужайся!» —
уходя по тропе фронтовой.
Шли на запад мы
сомкнутым строем...
Позабудешь ли те времена?
Мы Отчизне клялись,
что покроем
славой в битвах свои имена!..
Наша смена идет перед нами.
Звонок хор
молодых голосов.
«Песня смелых»
плывет, словно знамя,
мимо вставших в ряды корпусов!
Смело
город грядущего строим.
Эта честь
победившим дана.

Мы
бессмертною славой покроем
и на стройке своя имена!
Нам открыты просторы столетий.
А враги, что оружье куют,
пусть послушают,
как наши дети
нашу пееню
сегодня поют!

ВЛАДИМИР ЖУКОВ

ПОСЛЕДНЯЯ АТАКА

Памяти пулеметчика Тихона Китаева,
павшего за высоту 980 в Чехословакии

Я не о тех, кто, затаив дыханье,
шифровки ждал:
те знали!..
Я о том,
кто рухнул и не ожил в изваяньях,
в свой смертный час хватая воздух ртом.

Строка моя, не покривп душой,
а извернешься — мне прощенья нету...
Раскинув руки, пал товарищ мой,
не выпуская пулеметной ленты.

В глазах всплеснулась, замерла печаль,
у губ забронзовела в складках горько.
За Сталинград
потертая медаль
качнулась на линялой гимнастерке.

Земля и кровь скипелись у бровей.
Он умер тихо, Тихон... Он не ведал,
что вот она, почти пришла Победа...
Но это не касалось батарей.

Еще так густ и плотен шелест мин,
кусты разрывов захлестнули рощу.

Прицельно по товарищам моим
остервенело бьет фаустпатронщик.

От жажды губы сухи, как наждак.
Обрывки мыслей: дома будут плакать...
Глухая многолетняя вражда
нас подняла в последнюю атаку.

Пинком с наката сброшен котелок
и с высоты гремит о камни в балку...
И взмыл на пулей расщепленной палке
над крышей дзота яростный флажок.

РОССИЯ


Гудели танки, пушки корпусные
месили грязь и вязли до осей...
Знать, из терпенья вышла ты, Россия,
коль навалилась с ходу силой всей!

Какой маньяк посмел подумать только,
что ты покорной будешь хоть на миг?..
Россия — удаль гоголевской тройки,
Россия — музы пушкинской язык.

На тыщи верст — поля, леса да кручи,
в раздолье тонут синие края...
Где есть земля суровее и лучше,
чем ты, Россия, родина моя?!

МЫ ПРОСИМ ОБ ОДНОМ ТЕБЯ, ИСТОРИК


Был отступления путь солдатский горек,
как горек хлеба поданный кусок...
Людские души обжигало горе,
плыл не в заре, а в зареве восток.

Рев траков над ячейкой одиночной
других сводил, а нас не свел с ума.
Не каждому заглядывали в очи
бессмертье и история сама.

Пошли на дно простреленные каски,
и ржавчина затворы извела...
Мы умерли в болотах под Демянском,
чтоб, не старея, Родина жила.

Мы просим об одном тебя, историк:
копаясь в уцелевших дневниках,
не умаляй ни радостей, ни горя —
ведь ложь, она как гвозди в сапогах.

ВАСИЛИЙ ЖУРАВЛЕВ

ЖИЗНЬ

1

Знаете ли вы,
что значит быть раненым,
бессильным выбраться
из окруженья врагов
и в ночь глухоманную,
и утром ранним-преранним
от жизни не ждать уже,
совершенно не ждать ничего?

Притворяться убитым,
и лежать среди стаи волчьей,
и глядеть исподлобья
на сочные стебли травы...
А над ухом твоим заливается
луговой озорник-колокольчик,
и ты, чтобы послушать его,
не в состоянье поднять головы.

А под носом твоим одуванчик
в мягкой плисовой шапочке
тянет желтую голову к солнышку —
летнему солнышку рад.
И на ствол твоего автомата
садится цветистая бабочка
и яички откладывает,
будто это и не автомат.
2

Жизнь!
Порою нам грустно бывает,
порою печально и тяжко.
Напрягай свои силы,
иди пригибаясь,
часами в окопе лежи...
Жизнь!
Как хочется жить
и куда-то спешить
в гимнастерке своей нараспашку,
уставать,
на бегу спотыкаться.
Спотыкаться и падать,
но жить!
3

Знаете ли вы,
что значит быть раненым,
лежать
посредине цветущих лугов,
лежать без движения
и знать заранее,
что ты бессилен
выбраться
из окруженья врагов,

и что значит в минуту отчаянья,
когда все позади без остатка,
когда чувствуешь
приступ последний
убивающей насмерть жары,
увидать силуэты своих
на дыбы приподнявшихся тапков
на широком полотнище
кровью омытой зари?..

МАТЬ


В который раз сегодня опять
приснилась мне умершая мать.
Она вошла в мой снежный окоп,

она мне ладонь положила на лоб
и глазами, полными теплоты,
тихо спросила:
— Сын, это ты?..

— Да, моя родная!
Да, моя мать!
Разве меня уже не узнать?
Разве я уже не такой —
неугомонный и молодой?..

И мать посмотрела в мои глаза
(в них не одна запеклась слеза),
и мать поглядела на мой висок
(на нем не один седой волосок),
погладила лоб морщинистый мой
и покачала родной головой.

Потом заглянула в сердце ко мне,
которое билось в крови и в огне,
которое в битву меня вело,
которое к отмщенью звало.
И мать сказала:
— Да, ты все такой —
неугомонный и молодой!

НАИРИ ЗАРЬЯН


С армянского

ЕГО ПОСЛЕДНЕЕ СЛОВО


Грохочет ночь. Еще раскат. Вдали
Костром огромным зарево раздуто.
Полковника в землянку принесли.
Отсчитаны последние минуты.

Что в сердце воскрешает он своем,
Жестокую предугадав разлуку?
Любимый край? Родные лица? Дом?
Об этом он но вымолвил ни звука.

— Огонь... во имя Родины... вперед! —
И умирая, воин непреклонный
Командует. И в смертный час ведет
К победе он стальные батальоны.

Перевод Т. Спендиаровой

АНАТОЛИЙ ЗЕМЛЯНСКИЙ

ВЕЛИКОЕ СТОЯНИЕ


Стоят, говорим мы,
Леса и опоры,
И весны, и зимы,
И солнце, и горы;

Стоит над Россией
Спокойное небо.
Не сыщешь красивей,
Хоть Марсы изведай;

Стоят перезвоны
Просторов и весей,
По-русски огромных,
Во все поднебесье...

За этим стояньем —
Его основанье:
Под тем же названьем
Иное стоянье.

Встреч злобе и силе,
Не дрогнув нимало,
Вставала Россия
И насмерть стояла;

Сражаясь, солдаты
Стояли стеною,
Ребристо-зубчатой
Грозой штыковою;

Стояла годами
Беда у порога,
Стояла слезами
У женщин тревога.

Судьбы повороты
Ни давни, ни близки:
Стояли высоты —
Стоят обелиски...

А рядом березки,
А рядом селенья,
И — русоволосо —
Идет пополненье

Под красные стяги,
Под алые звезды —
Набраться отваги,
Покамест не поздно.

...Ничто не остудит
Сердец наших боя.
Стояло
И будет
Стоять вековое!

БЕСЕДА С НОВОБРАНЦАМИ


Из Москвы, из Киева, из Брянска...
Русский, коми, армянин, карел...
Слушают... И ползает указка
По сплетенью вылинявших стрел.

Потрудились генералы в поте,
Взят в расчет последний дюйм и миг —
И клещом, ландскнехтский плоть от плоти,
Впился в карту чопорный блицкриг.

Стрел и копий сконища змеиные,
Как клубки колтунные, легли.
Кажется: из фюрерских извилин
Это стрелоблудие сплели.

Каждая стрела вопят: «Нах Остен!»
Алчны зевы двуединых жал...

Ржавая фашистская короста
За Москву спешила, на Урал...

Слушают, тихи, простоволосы,
Юноши, безусы как один.
Слушают о плане «Барбаросса».
Место объяснения — Берлин!

* * *


Спор после битв?
Его народ решил
В лице полпреда своего —
Солдата
Еще штыком,
Снарядом
И гранатой:
Был сорок первый?
Был.
Но только — был.
А есть
И вечно будет
Сорок Пятый!

 
...Славна кончина за народ!
Певцы, герою в воздаянье,
Жз века в век, из рода в род
Передадут его деянье...
Кондратий РЫЛЕЕВ

ВАДИМ ЗЕМНОЙ

У ПЕРЕПРАВЫ

Реки в свете все переходимы.
А. В. Суворов

Земляки, солдаты, побратимы,
На кремне испытанный народ!
Реки в свете все переходимы, —
Значит, поднимайся и — вперед!

Не удержит водная преграда
Приносящих весны в Октябре,
Озаренных славой Ленинграда,
Утвердивших волю на Днепре.

Так сияй на знамени, Победа!
Наша сила — в зареве твоем.
Песню, что в походах не допета,
Скоро у рейхстага допоем.

Допоем — она слова находит,
Грянетпесня, только подтяни.
Слава тем, кто воды переходит
По дорогам Славы, сквозь огни!

1944.
Польша. Река Нарев

ВЛАДИМИР ЗОТОВ

ПЕРВОПУТОК


У райкома выйдя из трехтонки,
Услыхал я ржание коня.
По-ребячьи колокольчик звонкий
В розвальни залечь позвал меня.

Вещевой мешок под ноги бросив,
Утопая в сене на аршин,
Сел я слушать ясный звон полозьев
Вместо визга заскорузлых шин.

Хорошо по первому морозцу,
Освеженным снежною пыльцой,
В гости к свояку-орденоносцу
Подкатить под новое крыльцо.

Всем раскланиваюсь по-соседски,
Словно с каждым издавна знаком...
Так приятно из страны немецкой
Приезжать домой отпускником!

Я по следу первопутка еду,
А душа просторна и чиста...
Так я и на праздники Победы
Езжу в старорусские места!

ИГОРЬ ИВАНОВ

ТИШИНА


Последний визг последней мины —
И навзничь рухнула война...
Над ней, наполненная дымом,
Склонилась робко тишина.

Но автоматы и орудья,
Мир возвещая, в небо бьют —
И с удивленьем слышат люди,
Как в тишине гремит салют.

Пусть много лет от майской даты
Прошло, меняя лик страны,
Но помнят бывшие солдаты
Рожденье этой тишины.

Для тех, кто в жизни беспокойной
Познал все тяготы сполна,
И в гуле молотков отбойных
Не исчезает тишина.

Нет, не в долгу мы у потомков:
Пусть нам лишенья суждены —
На все готовы ради громкой
Победной этой тишины.

РЮРИК ИВНЕВ

МОЯ СТРАНА


Непобедимая Россия
Пылает духом боевым.
Так где вы, полчища Батыя?
Давно развеяны как дым.

Так где вы, шведские победы?
Как в бездну канули все беды.
Нева окована в гранит.
И Карл двенадцатый разбит.

Так где вы, дни Наполеона?
Гроза нависла и прошла.
И сохранилось что от трона
Завоевателя? Зола.

Кто подымал меч над Россией,
Повержен был ее стихией,
Отвагою ее сынов,
В боях испытанных бойцов.

Но вот в угаре дней суровых
Вдруг пробил испытанья час.
Нарушив вероломно слово,
Тевтоны бросились на нас.

И, заливая землю кровью,
Они, как в дни Средневековья,
Сжигают на кострах людей,
Пытают женщин и детей.

Мы испытали много горя,
Но мы, как никогда, сильны.
Народ от моря и до моря
Кует победу для страны.

И как ни будет враг стремиться
Нестись лавиною чумной,
Ему победы не добиться
Над героической страной.

Боец, держи Победы Знамя!
Боец, вперед! Победа с нами!
В тяжелый и опасный час,
Когда и Волга, и Кавказ

Объяты пламенем сражений
И время вихрем взметено,
Суворовский припомни гений,
Кутузова, Бородино...

Мы видим партизан Кубани
В багряном зареве восстаний.
Донские степи вопиют
И к мести праведной зовут.

Отпор врагам остервенелым,
Отпор, решительный отпор!
За Родину сражайся смело,
За наших братьев и сестер.

Как и былые, сгинут беды,
Пройдет чреда лихих невзгод.
На праздник радостной Победы
Москва народы соберет.

1942 г.

АВЕТИК ИСААКЯН


С армянского

ДЕНЬ ВЕЛИКОЙ ПОБЕДЫ (9 мая 1945 г.)


Меч в ножны вложили достойно мы,
Великий Победы День наконец,
Разбили всю вражью мы силу тьмы,
Песни звучат, как веселье сердец.

Радость, как трепет парящих крыл,
Шумит, сливаясь в потоке одном.
Хозяин на улице стол накрыл,
Стаканы налил золотым вином.

Прохожих зовет и просит к столу:
«Братья, прошу я Победе вином,
Сыну-герою воздайте хвалу,
Лейте за здравие ваших сынов!»

Пьют, н на лицах веселье горит,
Звонко стакан лишь стучит о другой,
Тихо один тут отец говорит:
«Пью за сыновней души упокой!»

Строго смолкают на слово отца,
Шапки снимают пред тостом таким,
Молча за мертвого пьют храбреца,
Хлеб омывая вином золотым.

Перевод Н. Тихонова

ЕГОР ИСАЕВ

СУД ПАМЯТИ (Из поэмы)


Вы думаете, павшие молчат?
Конечно, да — вы скажете.
Неверно!
Они кричат,
Пока еще стучат
Сердца живых
И осязают нервы.
Они кричат не где-нибудь,
А в нас.
За нас кричат.
Особенно ночами,
Когда стоит бессонница у глаз
И прошлое толпится за плечами.
Они кричат, когда покой,
Когда
Приходят в город ветры полевые,
И со звездою говорит звезда,
И памятники дышат, как живые.
Они кричат
И будят нас, живых,
Невидимыми чуткими руками.
Они хотят, чтоб памятником их
Была Земля
С пятью материками.

Великая!
Она летит во мгле,

Ракетной скоростью
До глобуса уменьшена.
Жилая вся.
И ходит по земле
Босая Память — маленькая женщина.

Она идет,
Переступая рвы,
Не требуя ни визы, ни прописки.
В глазах — то одиночество вдовы,
То глубина печали материнской.
Ее шаги неслышны и легки,
Как ветерки
На травах полусонных.
На голове меняются платки —
Знамена стран, войною потрясенных.

То флаг французский,
То британский флаг,
То польский флаг,
То чешский,
То норвежский...

Но дольше всех
Не гаснет на плечах
Багряный флаг
Страны моей Советской.
Он флаг Победы.
Заревом своим
Он озарил и скорбь,
И радость встречи.
И, может быть, сейчас покрыла им
Моя землячка худенькие плечи.

И вот идет,
Печали не тая,
Моя тревога,
Боль моя и муза.
А может, это гданьская швея?
А может, это прачка из Тулузы?
Она идет,
Покинув свой уют,
Не о себе — о мире беспокоясь.
И памятники честь ей отдают,

И обелиски кланяются в пояс.
От всех фронтов,
От всех концлагерей,
От всех могил
От Волги до Ла-Манша.
И молча путь указывают ей
На Рейн,
На Рейн,
На огоньки реванша.

Они горят — запальные —
Во мгле
Преступного, как подлость,
Равнодушия —
У генералов на штабном столе
И в кабинетах
Королей оружия.
И где-то там, на Рейне,
Где-то там
Начальный выстрел зреет,
Нарастая...

Но Память не заходит к королям.
Она-то знает, женщина простая:
Что королям!
Им слезы не нужны,
Как шлак войны,
Как прочие отходы.

Встает заря с восточной стороны
И обещает добрую погоду.
Уже алеют облаков верхи
И над Москвой,
И над моей деревней.
Поют на Волге третьи петухи.
Вот-вот ударят первые на Рейне.
И ночь уйдет.

Пора бы спать.
Но Хорст
Еще не спит, не выключает плитки.
Еще немного, маленькая горсть —
Остаток пуль.
И голубые слитки

Лежат у ног,
Округлы, как язя,
И тяжелы, как мельничные гири.
Теперь — в постель.
Он пламя погасил.
Который час?
Без четверти четыре.
А ровно в шесть он должен встать.
Жена
К нему в рюкзак положит бутерброды.
Он так устал...
И в этот миг она
Вошла.
— Ты что! — И отшатнулся: — Кто ты

— Не узнаешь!
Я Память о войне. —
И запахнулась красным полушалком.
— Ты русская? Тогда зачем ко мне?
Я не был там.
— Но я и парижанка,
И чешка я...
Побудь в моих ночах,
Моей печалью и тревогой маясь.

Менялись флаги на ее плечах,
Черты лица и голоса менялись.
И лишь слеза — одна на всех.
Со дна
Людского немелеющего горя.
В ней боль одна.
И скорбь одна.
Она
Везде и всюду
Солона, как море.
Одна слеза.
И гнев из-под бровей
Один
В глазах, как исповедь, открытых.

— Я мать тобой убитых сыновей.
Тобой убитых.
И тобой забытых.
Одна слеза.

И блеск седин
Один,
Как блеск свинца
И пепельного снега.

— Ты слышишь,
Как гремит в моей груди
Твоим огнем
Разбуженное эхо?
Ты слышишь, Хорст?!

И грозно, как судья,
Свою,
В мозолях,
Занесла десницу.

— Так пусть войдет бессонница моя
В твои глаза
И опалит ресницы
Моей бедой
И гневом глаз моих.
А днем уснешь —
Она и днем разбудит!

— Но я же рядовой...
А рядовых,
Сама ты знаешь, за войну не судят.

— Нет, судят, Хорст!

И в тот момент,
Не пробивая тюля,
Из прошлых лет,
Забытых лет
В окно
влетела
пуля:
— Твоя! —
Как миг,
Как черный штрих,
Как пепельная молния. —
Я без тебя,
Без глаз твоих
Нецелеустремленная.

Еще одна!
Еще!
Потом...
Построчно — пуля к пуле —
Разнокалиберным дождем
На шкаф!
На стол!
На стулья!

— Твои! Твои!
Не бойся пас.
Тобой мы
были
вылиты
И возвращаемся сейчас
К тебе —
К началу вылета.
— К тебе!
— К тебе!
— Из тьмы!
— Из тьмы! —
То мелкие, то крупные.
— Ты человек!
— А мы!
— А мы!
— А мы,
как пули,
глупые.
И мы не сами
По себе
Срывались, как магнитные.
Ты человек!
Они к тебе
Идут —
Тобой убитые.
— К тебе!
Из мглы пороховой.
— К тебе!
С земного ложа.

— Нет, врете вы!

Но крик его
Ушел назад, в него же.

Обжег его.
По телу дрожь
И пот,
И пот, как в бане.
Открыл глаза:
Обычный дождь
По стеклам барабанил.
Лицо?! — жены.
Рука?! — жены
На лихорадке пульса.

Хорст повернулся со спины
И тихо улыбнулся
Жене
За ласковость руки,
За этот локон милый,
За эту явь.

И лишь зрачки
Кричат о том, что было
Во сне
И там — в огне, в дыму,
В крови —
И там осталось.
И не придет.

А наяву
Одно тревожит — старость.
А наяву, как по часам,
Что надо,
То исполнит.
Он не такой, чтоб верить снам.
Он не такой, чтоб помнить.
Он слишком занят.
Потому
Ему неважно спится.

Он то открыл, что никому
Другому
Не приснится:
Свинец!
Не где-то глубоко,
А под ногами — крупный!
Его высеивать легко

И собирать, как клубни,
Легко.

Он всю его семью
Почти все лето кормит.
А дальше что?
Во что вольют
И как его оформят —
Неважно было.
Наплевать!
Не в том его забота.
Он не такой, чтоб рассуждать.
Работа есть работа.

За рейсом — рейс.
И график прост
И до предела точен.
И лишь одним сегодня Хорст
Серьезно озабочен.
Дожди... Дожди...
Идут дожди,
Как будто небо плачет.
Сезон дождей.
А впереди —
Зима.
А это значит:
Снега закроют полигон,
И все расчеты — к черту.
Для полевых работ
Сезон,
Как говорится, мертвый.
Сиди и жди
И лезь в долги
До посевной. Во-первых.
А во-вторых...

И вдруг — шаги!
По мостовой,
по нервам.
Шаги!
Шаги!
Знакомо так,
Размеренно и грубо.
За шагом шаг!

За шагом шаг!
Как будто
камни
рубят.

Заплакал сын.
О чем?
О ком?
И побледнела Лотта
И Хорст вскочил.
Одним рывком —
К окну!
А там пехота...

За рядом ряд, как до войны,
Живые — не убитые,
Идут,
Затянуты в ремни,
По брови
в каски
влитые.
За строем строй.
За строем строй.
Не призраки, а роботы.
Как он когда-то, молодой,
Без памяти,
без опыта.
За взводом взвод.
За взводом взвод.
Все в том же
прусском
стиле.

Постой,
Который это год?
Шестидесятый?
Или...
Начальный тот,
тридцать восьмой,
Давным-давно забытый?
По мостовой!
По мостовой!
Как по лицу — копыта.
В одно сукно,

В один пошив
Подогнанные люди...

А может быть, и Гитлер жив?
И то, что было, будет?
И годы те?
И раны то?
И кровь?
И крематории?
Шаги! Шаги!
По памяти,
По мировой истории.

Безногий Курт на мостовой,
На стрежне их
Движения,
Сидит,
Униженный войной,
Как вопль опровержения.
Шаги!
Шаги!
По костылям.
Прикажут — по могилам!

Я тоже, Хорст, не верю снам,
Но помню все, что было...

БОГДАН ИСТРУ


С молдавского

СОЛНЦЕ ПОБЕДЫ


Победа, ты — источник света,
Твое сиянье пьют поля.
Лучами жаркими согрета
Моя советская земля.

Взгляни, как зеленеют ивы,
Звенит трава, шумят ветра,
Как оживают наши нивы,
Рокочут дружно трактора.

Взгляни, как розовеют зори,
Как машет крыльями ветряк,
Как ярко светится па взгорье
Свободы величавый стяг.

Звучит мелодия свирели,
Ее не исчерпать до дна.
Неудержимо льются трели —
Бушует музыки волна.

Той музыке весь мир дивится,
Поет в ней мощная руда,
Звонкоголосо вторит птица,
И чутко слушает звезда.
Безоблачно цветенье веток,
Трава душистая сочна.
За годы новых пятилеток
Ты расцветешь, моя страпа!

Победой мы горды по праву,
О ней легенды создают.
Пускай теперь стяжает славу
Наш мирный вдохновенный труд.

И каждый, радуясь, что беды
Прошли, промчались тяжким сном,
Слагает песни в честь Победы
На языке своем родном.

Перевод С. Мар и К. Арсе невой

ВАСИЛИЙ КАЗИН

ЭХО


Мы дождались хохота, смеха.
Гром, огонь и смерть позади.
Но войны тяжелое эхо
Все поет еще в нашей груди.

Все поет еще голосом фронта,
Над Москвой пролетая, гроза.
И порой к черте горизонта
Поднимаем с опаской глаза.

И дивимся не без опаски,
Как за молнией, чуть погодя,
Прогрохочет громом фугаски
Вдруг упавшая капля дождя.

ГЕОРГИЙ КАЙТУКОВ


С осетинского

ОГОНЬ


Во мгле кромешной фронтовых дорог
Едва погреться вздумаешь махрою,
Как голос командира, сух и строг,
Доносится: — Гаси огонь!.. Накроют!

И, чтобы не накрыл шальной снаряд,
Шинелькой прикрывал огонь солдат.

Он так огонь у сердца накалил,
Идя дорогой трудною и длинной,
Что, выплеснув его среди Берлина,
Им логово врага испепелил!

Перевод В. Карпеко

МУМИН КАНОАТ


С таджикского

ВОЛНЫ БРАТСТВА

Памяти моего брата Абдулло

С тех пор как ты ушел от нас
в своей шинели фронтовой,
я ни на день и ни на час
не забываю облик твой.
Я сам теперь мужчиной стал
своим товарищам под стать —
пора мне брата моего
на Украине отыскать.

Мы так похожи, брат большой,
лицом, повадкою, душой.

Я в этом поиске святом
всю Украину исходил,
стучался в тысячи домов,
стоял у тысячи могил.
На темных плитах имена
я терпеливо разбирал.
Но и неясного следа
в степной траве не отыскал.

Мы так похожи, брат старшой,
лицом, повадкою, душой.

Ты старшим был у нас в семье,
ее защитой и главой,

и, как чинара, осенял
наш сельский дворик небольшой.
А я, мальчишка давних дней,
в мирке мальчишеском своем
гордился силою твоей,
считал тебя богатырем.
Мы так похожи, брат родной,
лицом, повадкою, душой.
Мне в этот раз важней всего,
чтоб из могильной темноты
на голос сердца моего
негромко отозвался ты.
Мне надо знать, кто был с тобой,
когда в атаке ты упал,
кто рану страшную твою
своим бинтом перевязал.
Мы так похожи, брат большой,
лицом, повадкою, душой.
Стучал я в тысячи дверей,
идя по братской стороне,
и всюду тысячи людей
с участьем отвечали мне.
И я повсюду ощущал
тепло сердечной доброты
и в лицах братских узнавал
твои живущие черты.
Мы так похожи, брат старшой,
лицом, повадкою, душой.
Пускай меня за то простят —
ведь в этом вовсе нет вины, —
что не тебя нашел я, брат,
а братство общее страны.
Я дружбу верную узнал
не понаслышке, а сполна,
И в сердце хлынула мое
огромной нежности волна.
Мы так похожи, брат большой,
лицом, повадкою, душой.

Перевод Я. С меля нова

ВЛАДИМИР КАРПЕКО

ДОРОГА ПОД НЕБОМ


Tl ороткой казалась дорога —
ее ограничила мгла.
Тревога, тревога, тревога
в щербатых воронках жила.

Казалось, дорога кончалась
в пятнадцати с чем-то шагах...
А низкое небо качалось,
качалось на наших штыках.

В тумане, от зарева рыжем,
прожекторов меркли мечи.
И — к черепу череп — булыжник
мерцал перед нами в ночи.

Прошли мы пятнадцать, и двадцать,
и сотни, и тыщи шагов.
И небо устало качаться
на лезвиях наших штыков.

Не надо ни водки, ни хлеба —
упасть и лежать на спине...
Привал. Но качается небо —
по небу идем на войне,

по звездам идем и по солнцам,
топча каблуком облака...
А чья-то звезда оборвется —
и роте не хватит штыка.

И чья-то дорога короче,
чем та, что осталась живым,
чем та, что, быть может, пророчит
такую ж судьбу остальным.

Такие же вихри косые
могилы других заметут...
Но все Ярославны России
надеются, плачут и ждут.

Надейтесь... (О пулю споткнется!)
и плачьте... (Он рухнет ничком,
и горестно небо качнется
над этим последним штыком!)

«Дороге — конец...» — замирая,
мелькнет в голове у бойца.
Он так и затихнет, не зная,
что нет у дороги конца.

Затихнет, не зная, что следом
торопятся маршевики,
шагают, упавшее небо
успев подхватить на штыки,

НА ПЕРЕПРАВЕ


Мы отходили... Дым пожаров
стоял, как черная стена.
Над ледяной осенней Нарой
ругался хрипло старшина.

Он направлял угрюмо к броду
всех уцелевших от огня...
Солдаты пробовали воду,
погоду чертову кляня.

А бил фашист без передышки,
к снаряду рядом клал снаряд!
Кромешный ад... Не тот, из книжки,
что перед этим дантов ад?!

Но адом ад, а там, за речкой,
уж свой не сменишь гардероб —

не баба ждет на теплой печке,
а тот же стылый ждет окоп.

И потому обмундировку
несли, раздевшись донага,
ремнями пристегнув к винтовке,
приклад — вперед, штык — на врага.

Одной рукой держа вещички,
сигали вниз из-под куста,
другой, как в бане, но привычке
прикрыв причинные места.

И старшина сказал со вздохом:
— Ну, энти фрица будут бить,
коли в таком переполохе
не забывают стыд прикрыть!

...Уже в Берлине, в сорок пятом,
когда кончали мы войну,
я вспомнил Нару, брод треклятый
и оптимиста старшину.

АБДУЖАБОР КАХХОРИ


С таджикского

ПАРТИИ ЛЕНИНА


Когда война взметнула
над страною
Железный вой
И дым пороховой,
Я, Партия, связал судьбу с тобою,
Я встал в твой строй
Как воин рядовой.
Когда клубилась смерть
над головою
И недруг в рукопашной
мне грозил,
В меня вселяла смелость ты и
волю,
И я живым из боя выходил.
Ни «фердинанды»,
ни штыки,
ни мины,
Ни реки,
ни болота,
ни снега
Не в силах были преградить
пути нам,
И мы с тобой осилили врага.
Война мое изрешетила тело,
Но партбилет у сердца я сберег,
И если б ты опять мне повелела,
Я вновь прошел бы тысячи дорог,

Ликую всей душой, когда в долине
Цветут поля, грохочут поезда,
В цехах горячих
с песней соловьиной
Сливается мелодия труда.

О Партия, люблю твое я имя,
Оно звучит, как радость, на устах.
Ты светишь ярким солнцем
негасимым,
И радостно идти в твоих лучах.
Тебе, как сын,
о Партия родная,
Я клятву дал, и нет ее сильней:
Жить и трудиться рук не покладая
Для счастья славной
Родины моей.

Перевод В. Кириллова

АНАТОЛИЙ КАШЕИДА

* * *


Стареют пушки. Память не стареет!
Проходят по окопам трактора.
Но с каждым годом видится острее
Нам майская заветная пора,

Когда мы расписались на рейхстаге,
Припомнив тех, кто с нами не дошел,
И водрузили пламенные стяги —
Планете всей светил их алый шелк!..

МИХАИЛ КВЛИВИДЗЕ


С грузинского

ДВА СЛОВА


Перед началом и в конце беседы
Грузин,
приучен с детства к двум словам,
Встречаясь, пожелает вам Победы,
Прощаясь, Мира пожелает вам.

В любом письме, в тепле рукопожатья —
Два пожеланья, слитые в одно.
Они неразделимы, словно братья,
Стремленье наше в них заключено.

И потому обычай наш особый
Везде и всюду чтут мои друзья.
Два слова —
Гамарджвеба и Мшвидоба * —
В душе народа разделить нельзя!

Перевод А. Межирова
* Гамарджвеба — приветствие, буквально — Победа; Мшвидоба — прощание, буквально — Мир.

РАЗГОВОР В ОКОПЕ О ЗВЕЗДАХ


Днем и ночью
с Балтики
дует ветер.


Грохот боя слышится
впереди...
Звезды в небе маются,
еле светят,
Их сметет ураганом,
того гляди.
Мы их спрячем теплыми
под шинели,
Хоть и не до этого на войне.
Но когда достигнем заветной цели,
Звезды станут дороги
нам
вдвойне...
Наше дело правое и святое.
Не проложит старость
к сердцу следы.
Нам еще придется,
вслед за мечтою,
Долететь до самой далекой звезды!
Пули снег буравят
легко, как гвозди.
Может, нас достанет
одна из них?..
Все равно —
затеплятся в небе
звезды,
Нами сбереженные
для других!

Перевод Е. Елисеева

БРОНИСЛАВ КЕЖУН

ПАМЯТЬ


Мне в белые ночи не хочется спать,
Колотится сердце в тревоге,
И я вспоминаю опять и опять
Свои фронтовые дороги.

Летит, грохоча, за составом состав,
Теплушки мелькают, как прежде,
От пуль закипает вода переправ,
Гвардейцы идут в Будапеште.

И я поутру у Дуная стою, -
В дыму Балатона шагаю
И снова встречаю в австрийском краю
Победу, 9 мая.

И в те же минуты встают предо мной
Иные дела и широты:
Оставив безбрежный Амур за спиной,
В Маньчжурию входит пехота.

В берлогах егце огрызается враг,
По точно подсчитаны сроки —
И празднуем мы в сахалинских горах
Победу на Дальнем Востоке...

А ночь над Невою, тиха и ясна,
Зажгла негасимые зори:
На алых крылах прилетела она
От самого Белого моря,

БАЛАТОН


Это имя как жизнь; Балатон.
Это — берег в песке золотом,
Это — села, тропинки, сады.
Хлопья пены у самой воды,
Волн зеленых медлительный звон:
Балатон!
Балатон!
Балатон!

Это — шелест горящей травы,
Это — бомбы, воронки и рвы,
Это — раненых тягостный стон,
Это — самый тревожный мой сон,
Это — залпы, что рвут небосклон:
Балатон!
Балатон!
Балатон!

Это — танк, выходящий на танк,
Это — в сутки по двадцать атак,
Это — алые крылья знамен,
Это — поступь гвардейских колонн,
Это — сердце, стучащее в тон:
Балатон!
Балатон!
Балатон!

МИРДЗА КЕМПЕ


С латышского

В ТО УТРО


Всю ночь метались по небу зарницы,
Не умолкал суровый грохот боя.
В то утро на военной колеснице —
На русской пушке я вернулась в Ригу.
Еще огнем охвачена была ты,
И с плеч твоих спускался дым сраженья.
Но пот успели отереть солдаты,
Кровь, за тебя пролитую, о Рига!
Я тронула орудья ствол прохладный:
Сталь честная — врагов она громила
Под Ленинградом с силой беспощадной
И гром свободы разнесла над Ригой.
Взглянули на меня артиллеристы —
Тот русский капитан с лицом бесстрашным,
Ефрейтор — украинец плечистый
И армянин, воскликнувший: «Джан! Рига!»

Они сказали: — Вот ваш дом, товарищ!
И счастье переполнило мне сердце.
На русской пушке стоя, в мгле пожаригц
Тебя узнала я, родная Рига!
Я видела — по улицам предместий
Идут стрелков латышских батальоны.
Герои павшие с живыми вместе
Идут воздвигнуть будущую Ригу.

Перевод В. Невского

АЛИМ КЕШОКОВ


С кабардинского

НЕЗАВЕРШЕННЫЙ ПОРТРЕТ


Нелегко художнику-солдату,
Краток на путях войны привал.
Наш товарищ фронтовой когда-то
Нас в часы досуга рисовал.

Кто хотел послать портрет невесте,
Кто родных порадовать спешил:
— Нарисуй меня, но честь по чести,
Безбородым, как до фронта был.
И художник на клочках бумаги
Рисовал, досуга не ценя.
Как-то раз в одном глухом овраге
Рисовать он начал и меня.
Ранят иль убьют бойца, но дома
На стене висит его портрет
И одной улыбкою знакомой
Утешает в том, что писем нет.
День настал — погиб солдат-художник,
Мой портрет закончить не успел,
Не узнал конца путей тревожных...
Нет бойца, а вот рисунок цел.
Он хранится в небольшой тетради.
Это память друга моего...
На портрет незавершенный глядя,
Не себя я вижу, а его.

Перевод М. Петровых
1945

СЕМЕН КИРСАНОВ

ТАНК «МАЯКОВСКИЙ»


Танки,
тапки,
тапки...
Здравствуй,
наша сталь!
Под шатром знамен
по мостовой московской
грохотал,
и шел,
и прогибал асфальт
грузом многих тонн
«Владимир Маяковский».
Баса
грозный тон
под броневою грудью.
Чувствую,
что он, —
по взгляду,
по орудью.
Рев
сложился в речь:
«Товарищи!
Я с вами!
Жив
и горд,
Советской Родины поэт,
что, неся
на башне
боевое знамя,

двигаюсь
как танк
по улицам побед.
Гвардия стихов
теперь
в гвардейской части,
в ста боях прошла
тяжелая броня.
Мой читатель
броневые части
отливал в Магнитогорске
для мепя.
Рифмами
детали
мне выковывая,
по эстрадам
месяц напролет
мой читатель
собирал
целковые
мне
на сталетвердый переплет...
Тыща километров.
Фронтовым зарницам
ни конца, ни края.
Орудийный гром.
Здесь я ездил прежде.
Знаю заграницу.
Приходилось
глазом
мериться с врагом.
Разве мне в новинку?
Не встречался разве
с воем их газет,
со звоном прусских шпор
Значит,
буду бить
по гитлеровской мрази,
как по белой
прежде,
рифмами в упор!»
Четверо читателей
присягу

повторили
про себя.
И вот —
сам
Владим Владимыч
по рейхстагу
в свисте пуль
осколочными бьет.
Поднят флаг Победы.
Враг обрушен.
«Рад я,
что моя поэзия
была
безотказным
партии оружием,
воплотившись
в танки,
строчки
и другие долгие дела..
Расскажите это
всем поэтам,
чтобы шибче ход
и чтобы тверже ствол!
Чтоб работой,
мыслью,
песней спетой
праздновать
на улице
вот этой
коммунизма торжество...»
Под шатром знамен
пронесся
голос строгий.
И когда
отгрохотал
знакомый бас,
мы с волненьем
повторили строки,
поднимавшие
в атаки
нас:
«Слово —
полководец
человечьей силы.

Марш!
Чтоб время
сзади
ядрами рвалось.
К старым дням
чтоб ветром
относило
только путаницу волос...»
Здравствуй,
танк,
советской мощи образ.
В День Победы
и в другие дни
наша гордость —
это наша бодрость
и непробиваемая
твердость
выкованной
Родиной
бропи!

ИГОРЬ КОБЗЕВ

СТИХИ О ВОИНСКОЙ СЛАВЕ

Э. Л.

В сырой степи под Перекопом,
Где мы ломали рубежи,
Где были длинные окопы,
Рвы, загражденья, блиндажи, —
Там,
на пустынных перекрестках,
Чтоб их запомнила страна,
На звездах, на фанерных досках
Мы написали имена.
А над обрывом ямы страшной
На прорванный Турецкий вал
Саперный взвод поставил башню
И в небо отсалютовал!
...Когда к нему вернулись силы,
Он, трижды раненный в бою,
Пришел сюда... И над могилой
Прочел фамилию свою.
Кружило воронье над башней,
И, молча стоя перед ней,
Он стал свидетелем вчерашпой,
Последней из своих смертей!
Когда же он дойдет до дому —
Дойдет наперекор всему! —
И будет навещать знакомых,
Воздвигших памятник ему,

То пусть никто из них
по праву
Не перестанет замечать
Немеркнущей и вечной славы
На нем лежащую печать!

ПОВЕСТКА


Без церемоний, языком команд,
Как перед строем кличут на поверку,
Недавно мне вручил военкомат
Короткую и строгую повестку.
«На основании закона...
(Вот где блеск!
Внушительно. Без лишних разговоров!)
Вам надлежит явиться в город Н-ск
Для прохождения учебных сборов...»
Так вновь меня Отчизна позвала
Проверить меткость и руки и глаза,
Чтоб лирика жирком не обросла,
Чтоб сладкий сон не разморил Пегаса!
Чтоб подышал я порохом в полку,
Чтоб поварился вновь в армейской дружбе,
Чтобы острее отточил строку —
Мое прямое личное оружье!
Порой полезно, сдав на КПП
Все мелочные штатские заботы,
Вновь приобщиться к воинской судьбе,
Припомнить пос-троенья и походы,
Стать точным и решительным в речах,
Во все обоймы зарядить патроны,
И — как ладони друга на плечах —
Почувствовать державные погоны!
Ты здесь поймешь:
достаточно надеть
Военную подтянутую форму —
И сердце начинает молодеть,
Победно вторя утреннему горну!
Не говори, что «годы», что «устал»...
Будь ты хоть генералом, хоть солдатом,
От всех армейцев требует устав
Быть молодым и быть молодцеватым!

ДМИТРИЙ КОВАЛЕВ

* * *


И вот мы всплыли.
Воздух нас пьянит.
Шум пены.
Ветер.
Чаек голоса.
И хмуры небо с морем,
Хмур гранит.
И хмурость режет
Яркостью глаза.
На палубе стоять
Я твердо мог,
А вот сошел —
И поплыла скала,
Качается,
Уходит из-под ног.
И глохнешь,
А в ушах — колокола...
А знаешь,
Что покой коварно лжив,
Что выхода опять
Недолго ждать.
Что только тот,
Кто побеждает, — жив.
Что каждый выход
Учит побеждать.

9 МАЯ 1945 ГОДА

Михаилу Сазонникову

Произошел в мозгах внезапный свих,
Хоть ждали, и предчувствия — не лживы.
Вбежал перед рассветом друг:
— Остались живы!.. —
И сразу устыдился слов своих.
И глянули открытой болью всей
Его родные: их казнили люто.
И — лица невернувшихся друзей...
Сама собой — молчания минута.
Каким — и до сих пор загадка — чудом
Весть радио в ту ночь обогнала?
Какая воля удержать могла,
Что накопилось за войну под спудом?..
Весь день как посходили все с ума,
Из всех стволов бойцы палили в воздух...
И странно в пасмурных белела водах
Заснеженными сопками зима.
Но от огня и с батарей, и с баз,
Казалось, стынь июльским зноем дышит.
Казалось, весь уйдет боезапас —
И выстрелов
Мир
Больше не услышит.

* * *


Нет, я помню...
Как юность,
Как море,
Как мечту свою первую помню...
Дорогие мои,
Как бывает порою без вас
Нелегко мне,
Как мне вас не хватает!
Лишь на миг оглянусь
И почувствую:
Молодость тает.
Но закрою глаза —
И опять, и опять, и опять
Освещенный неярко отсек.

Тишина.
Нет, такой тишине
На земле никогда не бывать!
За стальной переборкой
Дыхание ваше слыхать:
Значит, вы еще боретесь!
Прибывает вода...
Нет, такой тишины
Там, вверху, над водой,
На земле
Не слыхать никогда.

АЛЕКСАНДР КОВАЛЬ-ВОЛКОВ

МОЕЙ АРМИИ


Спасибо,
армия,
тебе,
Что ты меня
не обошла.
В моей любви,
В моей судьбе
Ты
доброй матерью была.

Ты развернула
надо мной
Знамен
гвардейские шелка.
Не пожалела
для меня
Отцовской строгости
старшин.
Мальчишкою,
в семнадцать лет,
Я за отца —
фронтовика,
Геройски павшего
в бою, —
С победою вошел
в Берлин.
И в академиях твоих
Я
под твоим началом рос.

PI столько силы
мне дала
Твоя наука
и броня!
Солдата
боевую честь
Я поднял до высоких звезд,
И звезды алые твои
Горят на крыльях
у меня.

Спасибо,
армия,
тебе,
Ты научила
строго жить
И ясно видеть
белый свет,
Не забывая
о войне.
Любить
своих однополчан
И славой предков
дорожить,
Пусть
трубы звонкие твои
Всегда
трубят тревогу
мне!

НОСИТЕ ОРДЕНА


Носите ордена!
Они вам за Победу,
За раны ваши честные
Даны.
Носите ордена,
В них теплятся
рассветы,
Что отстояли вы
В окопах той войны.

Носите ордена,
Вы можете гордиться:

Над сорок первым
Мощь ракет встает.
Носите ордена.
В них,
как живые,
лица
Солдат,
Что крепко спят
В земле
который год...

Носите ордена
И в праздники,
И в будни,
На строгих кителях
И модных пиджаках.
Носите ордена,
Чтоб видели вас люди,
Вас,
Вынесших войну
На собственных плечах...

АННА КОВУСОВ


С туркменского

ТУРКМЕНСКОМУ МАТРОСУ


На латвийской земле,
Там, где гостя встречают тепло,
На морском берегу,
Отороченном белою пеной,
У развилки дорог,
Перед въездом в большое село
Есть одетая дерном
Могила матроса-туркмена.

Обелиск со звездою
И надпись: «Мамедов Баги...
Смертью храбрых... за Родину...»
Там, у прибрежных откосов,
Там, у сельской дороги,
На травах стихают шаги —
Молодая латышка
С цветами приходит к матросу.

Не спросил я при встрече
С моей светлокосой сестрой,
Жил в каком он ауле, —
Гадать понапрасну не стану.
За прекрасную Латвию
Жизнь свою отдал герой —
Сын широких степей,
Сын далекого Туркменистана.
Может быть, оп любимой
Стихи посвящал до войны,

С ней бродил в Фирюзе
По траве, без дорожек и тропок;
Или в знойное лето
У теплой мургабской волны
Разбивал он бахчу,
Волокнистый выращивал хлопок.

Может, он погреба
Наполнял ашхабадским вином,
Может, волосы парня
Расчесывал ветер каспийский,
Может, он в Каракумы
С отарой ходил чабаном,
Прежде чем его имя
Вписали во флотские списки...
На защиту Отчизны
Он встал с побратимами в строй.
Предан слову присяги
И верный военным уставам,
За прекрасную Латвию
Жизнь свою отдал герой —
Сын широких степей,
Сын далекого Туркменистана.

Он лежит у дороги,
Открытой балтийским ветрам,
Море помнит его
Смуглолицым и темноволосым.
Все окрестные жители
Шлют ему добрый салам.
Молодая латышка
С цветами приходит к матросу.

Перевод Ю. Гордиенко

ЯКУБ КОЛАС


С белорусского

ВОЗВРАЩЕНИЕ


ш агает к дому победитель —
Бывалый, стреляный солдат,
И отчий край едва увидел,
Как думы все — на мирный лад.

Блестят на нем медали чинно,
Нашивки — список многих ран,
На приступ Кюстрина, Берлина
Ходил наш воин-ветеран.

Сквозь бури он прошел полсвета,
От вечной тьмы народы спас
И в очи смерти, все изведав,
В боях лихих глядел не раз.

Идет он вольною дорогой,
Гудят, гремят грузовики;
Хозяйским глазом смотрит строго:
Что натворили чужаки!

Кругом завалы, пепелища,
Сады изрублены войной,
И в них безродный ветер свищет,
Тоскуя о красе былой.

Но победитель уж гадает,
Как все поправить, подравнять;

Краина наша молодая,
Дай срок, поднимется опять!

Недолго ждать! И старый воин
Светлеет, глядя на поля.
В бескрайний сад, счастливый, вольный,
Мы обратим тебя, земля!

Я подхожу к бойцу с приветом
И говорю ему, как брат:
«Как много сил в тебе и света,
Страны великой сын, солдат!»

Перевод П. Семыкина

ПЕТР КОМАРОВ

СОЛДАТ В ПУСТЫНЕ

Г. Маркову

О т семи смертей на волоске,
Шел солдат в поход через пустыню,
Где лежат с глазницами пустыми
Черепа верблюжьи на песке.

Жег лицо монгольский суховей,
От жары обугливались губы.
И не будь он воином, ему бы
Не уйти от гибели своей.

В сорок первом памятном году
Он хватил такого злого лиха,
Что теперь посмеивался тихо:
— Нет, не сдамся. Выдюжу. Дойду.

Питьевой воды па переход
Два глотка осталось у солдата.
На коня взглянул оп виновато,
Дал ему: бедняга не дойдет...

Жаром, как из адовых печей,
Плотно обволакивает ноги.
Попадись ручей на полдороге —
Он бы залпом выпил и ручей!

Речка и над речкою туман
Где-то есть для жаждущего взора.

А в песках соленые озера
Вдруг блеснут, как дьявольский обман.

К ним свернув с обычного пути,
Он отходит нехотя в сторонку.
Соль...
А соли целую солонку
Он с рубахи мог бы наскрести...

Если же случалось подремать,
Расстелив попону ненадолго,
Каждый раз солдату снилась Волга,
Рек привольных царственная мать.

И еще в солдатских этих снах
Он бродил с товарищами где-то,
Видел дом, саратовское лето
И кадушку с ковшиком в сенях.

А вставал — и снова, как в дыму,
В знойной мгле степного суховея
За своим полком спешил скорее,
Как велела Родина ему.

Видел он, как тлеют на песке
Черепа с глазницами пустыми.
Но перешагнул через пустыню —
От семи смертей на волоске.

Ветром замело его следы,
Их никто в песках не обнаружит,
Да солдат об этом и не тужит:
Он ушел от смерти и беды.

Не в песках свой след оставил он,
Не в пустыне, голой и безводной.
Говорят, что в памяти народной
Этот след солдатский сохранен.

ВЛАДИМИР КОСТКО

К ПАМЯТНИКУ


Зажата в кулаке граната,
Над головою — автомат...
И грустно думать, что когда-то
Ты был таким, как я, солдат.
Ловил ершей на тихой речке,
И змея в небо запускал,
И на буланом без уздечки
В луга душистые скакал.
И с одноклассницею Таней,
Надвинув кепку на глаза,
Разучивал, смущаясь, танго...
Но вдруг ударила гроза.
И, шалости оставив сразу,
Забросив «грозный» самопал,
По долгу сердца,
По приказу
Ты гордо в строй солдатский стал.
И шел сквозь годы, через беды,
Кровь запекалась па губах.
Как воин шел, как сын Победы —
С оружьем мщения в руках...
Кем стать ты мог, когда бы в мае
Вернулся в добрый отчий дом?
Творцом высоких урожаев,
Поэтом,
Слесарем,
Врачом?
Иль в голубеющую роздымь

В тот год, Гагарину под стать,
Ты первым вырвался бы к звездам
Иль стал глубины покорять...
Но вот стоишь года,
Из камня,
Изваян чуткою рукой.
Стоишь ты предо мной, как память
Годины той пороховой.
И значит, смерти нет на свете,
Когда и в камне ты живешь,
А есть Россия и бессмертье,
Вот эта синь,
Вот эта рожь.
Вот эта светлая дорога,
Вся даль в звенящем багреце
И бесконечная тревога
На каменном твоем лице.

ИГОРЬ КРАВЧЕНКО

ДЕНЬ ПОБЕДЫ


Снова я па маленькой станции.
Закрываю глаза... Как во сне,
Громыхают платформы с танками
И дрожит сирень на броне.

И, склонивши чуть набок голову,
На гармошке играет танкист,
Подпевая охриплым голосом
Про берез невесомый лист.

А перрон и пляшет, и плачет...
Гимнастерки, цветные платки.
Здесь глаза от счастья не прячут,
Глаз не прячут и от тоски.

Как я жадно глядел на фуражки...
Как я слез удержать по смог,
Когда обнял рыжего Пашку
Настоящий отец... без ног.

Нам обида давила души,
Все отцов мы ждали. Скорей!..
Но составы стучали, и суше
Становились глаза матерей.

ВИКТОР КОЧЕТКОВ

* * *


В сотый раз уже просишь:
— Взгляни ты,
Как затейлива эта резьба!
Но совсем не резьбой знаменита
Деревенская наша изба.

Нет в России ни дома, ни хаты,
Где б не глянул на вас со стены
Молодыми глазами солдата
Окрыляющий подвиг войны.

В окантовках из белой бумаги
Обживают простенки избы
Фотовыставки русской отваги,
Третьяковки народной судьбы.

Здесь одним полотенцем повиты
И деды, и отцы, и сыны,
И потери Царицынской битвы,
И победы берлинской весны.

ИВАН КРАСНОВ

СКРИПКА ПОБЕДЫ


День Победы... Он так и запомнился мпе:
Громом танков,
Стожками цветов на броне
И танкистом
С широкой рязанской улыбкой,
Светлой саблей смычка
Колдовавшим над скрипкой.

Голос скрипки...
Он вряд ли был слышен кому.
Да и в музыке
Не был танкист корифеем.
Но была эта скрипка
Ценнейшим трофеем:
Ее в Вене
Австрийцы вручили ему.

Гулкий танковый гром
Первым громом весны
Оглашал после битвы
Европы дороги.
И танкисты,
Покончив с делами войны,
Вылезали из люков,
Как добрые боги.

...С той поры
Много дней растворилось во мгле.

Ветераны
Сынов остроглазых взрастили,
И стальною кольчугою
Служат земле
Молодые танкисты
Ракетной России.

И недаром,
Свою узнавая в них плоть,
Веселеют отцы,
Улыбаются деды:
Эти парни
Сумеют врага размолоть,
Эти парни
Не выронят
Скрипку Победы!

ПЕТРЯ КРУЧЕНЮК


С молдавского

ГЛЯНЬ НА ЖИВЫХ


Глянь на живых,
Пока они живые...

Запомни шрамы их и седину.
Их мужество в те годы грозовые
Спасло от рабства вольную страну.

Глянь на живых.
Запомни их награды,
Медали их и Славы ордена.
И помни:
Ничего-то им не надо,
Была бы вечно счастлива страна.

Глянь на живых.
Они ведь смерть встречали.
И смерть поныне снится им порой.
Они грустят,
Они скорбят ночами
О тех друзьях, что спят в земле сырой...

А сколько тех,
Чьи очи отглядеди,
Чьи души отлюбили навсегда!
Они ушли в созвездия,
В метели,
В цветы,
Что украшают города.

Они ушли
И стали пылью пашен,
Что улеглась в накрапах грозовых...
Они живут!
Они — дыханье наше,
Они — сердца оставшихся в живых.

И помни ты,
Живой и невредимый,
Довольный положеньем и судьбой,
Что мы до той поры
Непобедимы,
Покамест память павшего с тобой!

Перевод В. Фирсова

ПОБЕДА


В душе бойца твое сознанье живо,
Святыню славы каждый бережет.
Нас память сердца навсегда сдружила
С твоей Победой, сорок пятый год.

Промчатся годы стаей соколиной.
Но не забудут люди никогда
Ни той весны, ни той дороги длинной,
Что нас к Берлину привела тогда.

Сочти всех павших за тебя, Победа,
И поименно нынче назови.
Пою твой Май — живой источник света,
Родник добра, и славы, и любви.

Во имя тех, что кровью оросили
Великих битв метельные поля,
Мы присягаем в верности России,
Беду и счастье поровну деля.

...Сады в цвету. И виноградник ожил.
Горит заря над лесополосой.
Не танки, нет, а трактор растревожил
Покой земли, обрызганной росой.

Наш труд под стать решительному веку.
Мы трудимся, заботясь об одном —

Чтоб расцветало счастье человека,
Чтоб мать-Отчизна крепла день за днем.

Нет, не напрасны жертвы и потери.
Их свято чтут народы всей земли.
Сразив фашизм — взбесившегося зверя,
Мы мир от верной гибели спасли.

В делах страны твое сиянье живо,
Народ святыню славы бережет.
Космическую трассу проложила
Твоя Победа, сорок пятый год!

Перевод В. Кочеткова

СЛОВО В ЗАВТРА


Я буду в них, в двухтысячных годах,
Куда идет страна моя родная,
Светясь улыбкой в солнечных лучах,
Галактики улыбкой осеняя.
На всех реках положим мы мосты,
Засеем хлебом бывшие границы,
Согреет Нил алтайские цветы,
Сахарский зной Амуром охладится.
В далеком Чили обнимусь с родней
И расцелуюсь в Токио с друзьями,
И негра изберет товарищ мой
В совет народный где-то в Алабаме.
Ах, сколько песен мир тогда споет!
И мой язык не смолкнет в хоре этом.
И вьюга в струнах у цимбал уснет,
И май вздохнет, согретый теплым ветром.
И станет так: могучий звездолет
Уходит в рейс «мой дом — Луна — Юпитер».
И губы разрешают вам: любите.
И, молод, улыбается пилот.
Там груши будут дынь потяжелей
И в колосе зерно — крупнее сливы,
Не отличить от юных сыновей
Отцов иных на празднике счастливом.
Но будут люди тех далеких лет
Над хрониками нашими склоняться:
Потомкам это тоже не во вред —
С Корчагиным, с Матросовым встречаться.

Пускай читают юноши — и им
Любить Отчизну, как и нам, полезно.
Что проку в том, когда любовь — как дым?
Она должна быть чуточку железна.

Что до меня, то я туда приду.
Не отступлю, не струшу, не устану,
И там, как здесь, под флаг Октябрьский
встану —
И буду там в двухтысячном году!

Перевод А. Смольникова

 
...Не хочу высоких званий,
И мечты завоеваний
Не тревожат мой покой!
Но коль враг ожесточенный
Нам дерзнет противустать,
Первый долг мой, долг священный —
Вновь за родину восстать...
Денис ДАВЫДОВ

МАТВЕЙ КРЮЧКИН

ДУМЫ СОЛДАТСКИЕ

* * *


Подлатали меня умело,
Что солдату от раны след!
Изучайте солдатское тело —
Топографию битв и побед.

Н* £

В низкой землянке
По-братски тепло,
Дымом махорочным
Все занесло.
Дымом махорочным
Все занесло,
На лица устало
Раздумье легло.

Под сводом бревенчатым
Льется рассказ.
С хлопца не сводят
Товарищи глаз.
Каждый любимую
Вспомнил не раз.
Жизнь наша вьюжная,
Жизнь как пурга.
Всех разметала,
Крута и строга.

Всюду я, братцы,
Уже побывал.
Нынче родные
Края увидал.
Где эта улица,
Где этот дом,
Сад у реки,
Где гуляли вдвоем?
Нет этой улицы,
Выгорел дом,
Сад наш порублен
Чужим топором.
Кружится, мечется
В сердце тоска.
Злоба святая
Ведет на врага.
Кружится, мечется,
Спать не дает.
Скоро в Берлине
Закончим поход.
Мир завоюем,
Покончим с бедой.
Молод годами,
А парень седой.
Наша родная
Победа придет.
Сад, как бывало,
Весной расцветет.
В низкой землянке
По-братски тепло.
Дымом махорочным
Все занесло.
Дымом махорочным
Все занесло,
На лица родные
Раздумье легло.

ВСТРЕЧА


Помню, в час утренний, хмарный
Мы вышли на Эльбу-реку,

Американские парни
Стояли на том берегу.

Потом по немецкой речушке
Пошли наши лодки, плоты.
Звенели солдатские кружки
За исполненье мечты.

Хоть слов мы понять не сумели
Слова мы узнаем потом, —
«Катюшу» мы вместе запели,
Затем «Типеррери» поем.

А вечером долго гудела
От дружеской ласки спина.
Ведь хлопали все то и дело
Друг друга... Кончалась война.

ДАВИД КУГУЛЬТИНОВ


С калмыцкого

ВЫСОТА

Николаю Санджиеву

В зять высоту был дан приказ.
Враги сдержать пытались нас.
За кукурузными стеблями
Мы залегли. Вперед я звал,
Но с пулей в легком наземь пал.
Под Сарнами то было с нами.

Сознанье на короткий срок
Вернул мне свежий ветерок,
И я подумал: «Вероятно,
Обрызган кровью, здесь, в бою,
Я и закончу жизнь свою...
О, как бы кровь втолкнуть обратно!»

Уже с жужжанием вокруг
Носился рой зеленых мух —
Они на кровь мою садились...
И понял я, что смерть близка,
Когда земля и облака
В огонь, казалось, превратились!

Мне в рот холодная вода
Лилась, и я не знал, куда
Тянуться помертвевшим взглядом!
Не проронив ни капли, скуп,
Облизывал я корку губ
И вдруг, в стеблях, со мною рядом,

В тугом венце сплетенных кос
Увидел девушку. Принес
Мне силу взор ее красивый:
Строга, доверчива, нежна,
Вдруг показалась мне она
Весь мир спасающей Россией!

Перевод В. Луговского

АНАТОЛИЙ КУДРЕЙКО

ЗАПАСНЫЙ ПОЛК


Расквартированный на лето,
где ели сшиблись в тесноте,
полк поднимался до рассвета,
а спать ложился в темноте.
Свое он помнил назначенье —
фронт управлял его судьбой.
Поход, на местности ученье
чередовал он со стрельбой.

Но это — дела половина!
Нужны траншеи в полный рост,
киркою рубишь: грунт не глина,
а камень, что не так-то прост!
Скалистый пласт искрит под ломом,
рубашка сохнет на траве,
удар наносишь по изломам —
он отдается в голове.

Но это — дела половина!
На лесопилке склад пустой,
берешь пилу, а лес — махина,
кондовый спелый древостой!
Такое дерево повалишь,
что обнимаешь ствол вдвоем,
но ты ругаешь, а не хвалишь
его в усердии своем.

Но это — дела половина!
Хлеб осыпается в полях,

и с ночи косишь: хлеб — лавина
и на тебя идет впотьмах.
Росой унизанный шиповник
спит на опушке под луной —
не отличил бы и полковник
овса от пыли водяной.
Косить, все горше без рубахи —
свет блещет резко, как стекло.
А хлеб такой, что только взмахи
видны идущему в село!
На горизонте гаснут скалы,
стекает с них последний блеск,
и косы на плечах усталых
уносит полк в еловый лес.
И та дорожка полевая,
которой в сумерки брести,
стремится в сердце, как живая,
навеки место обрести.
Ты самой долгою любовью
преисполняешься к земле,
ты ставишь камень в изголовье
и спишь под елями в тепле.
Не высыхает нот соленый
в той академии наук,
куда под твой шатер зеленый
не залетает с фронта звук.

Но это — дела половина!
Другая в тыщи раз трудней:
дойти до самого Берлина
с пехотной выкладкой своей!

ВОЕНПРЕДЫ


Это люди с кремневою волей.
Да услышат они похвалу!
Средь сосновых уральских раздолий
от стрельбы они глохли в тылу:
всех калибров стволы боевые,
выполняя военный закон,
им сдавали экзамен впервые,
на секретный попав полигон.
Сознавала душа военпреда,

что лихои доставалась ценой
долгожданная наша победа
на сожженной земле ледяной,
что невольные слезы разлуки
горячей раскаленной брони,
что отнюдь не могучие руки
выручали в тревожные дни,
что иному — по возрасту — время
темно-сизых гонять голубей,
а иному — про старости бремя
толковать у калитки своей.
И грузили орудья ночами.
Даже хвойный надежный заслон
замечал под скупыми лучами,
как сменял эшелон эшелон.
Выходя на платформу проститься,
долго вслед им глядел военпред.
Рыжий кочет — горластая птица —
трубной песней врывался в рассвет.
Сон в квартире валил опустелой.
Все ушли на завод... И, ясна,
заглянуть сквозь окошко хотела
лишь одна вековая сосна!

ВЯЧЕСЛАВ КУЗНЕЦОВ

* * *

Александру Шевелеву

Еще не кончилась воина,
но обозначилась победа.
Конь спотыкался.
Борона
влачилась тяжко
до обеда.

А там —
законный перекур.
И трижды стрелянный,
горевший
солдат —
давно не балагур —
коню мешок на морду вешал.

И конь задумчиво жевал,
косясь на силосную башню.
Он потихоньку оживал
и вновь понуро брел
по пашне.

По крупу потному —
рубцы,
следы осколочных ранений.
Такие дальние концы!..

Солдат старался,
чтоб
ровнее...

Была тяжелой борона,
и еле волочились ноги.
А у солдата —
борода.
Не для красы —
чтоб скрыть ожоги.

...Два инвалида,
что с войны
пришли,
не зная доли лучшей,
и добывали для страны
хлеб —
трудный, черный —
хлеб насущный.

ЛЕОНИД КУЗУБОВ

Я БЫЛ И ПИОНЕРОМ, И СОЛДАТОМ


Я был и пионером, и солдатом.
Но галстук заменяли мне бинты.
Ревела смерть над нашим медсанбатом
И с визгом обрывалась с высоты.

А я страдал отважно и упрямо,
Срывал повязки в яростном бреду.
Я иногда кричал по-детски: «Мама!»
Так было в сорок первом том году.

И как бы с того света возвратившись,
От непосильной раны оживал
И, воздуха свинцового напившись,
Шинель свою я браво надевал.

Я был и пионером, и солдатом.
А комсомольцем был уже потом,
Когда рейхстаг под знаменем крылатым
Курился прахом на ветру крутом.

ВАСИЛИЙ КУЛЕМИН

* * *


Есть у меня два сына —
Два упругих крыла.
Два будущих человека
Продолжат мои дела.

Бьются два маленьких сердца:
Слышу их, как обниму.
И мое бьется уверенней —
Втроем хорошо ему!

Они обо всем расспрашивают,
Им все интересно во мне.
Подскажет маленький Саша:
— Расскажи, как был на войне...

И я опять рассказываю
О давних своих делах,
Как подрывал штольни,
Во вражеских был тылах...

Конечно, во всех рассказах
Моя — лишь частица дел.
Но мне перед ними не стыдно
Сказать, что и я был смел.

Мне перед ними не стыдно
Себя показать наяву:
Ведь я же за много жизней
Мучаюсь и живу...

И если я что-то придумаю,
Прибавлю, чего и нет,
Я каждым сердцебиением
Оставлю в их сердце след.

Мне хочется перекинуть
К новой отваге мост —
Ведь гаснут луга без ромашек
И небо гаснет без звезд.

Мне их золотая доверчивость
Так помогает жить!
И пусть не свершил я подвига,
Я мог его совершить...

Есть у меня два сына —
Два упругих крыла.
Два маленьких человека
Продолжат мои дела.

Мне хочется, чтобы сказка
Тронула их сердца.
И пусть она им представится
Просто жизнью отца.

АРКАДИЙ КУЛЕШОВ


С белорусского

БАЛЛАДА О ПОДКОВЕ


Стук дятла, звонкое «ку-ку»
Встречались утром ранним,
В тот час попалась леснику
Подкова на поляне.

Кто потерять подкову мог?
Кругом леса, болота, мох,
На сорок верст в округе —
Ни хаты, ни лачуги.

Едва ль кто знал со стороны
Проходы в чащу эту.
Их знает он, его сыны,
Но их и дома нету.

Четвертый год в родных краях
Жестокий ветер дует.
Четвертый год, как злобный враг
На их земле лютует.

Так кто же, кто же был в лесу?
Кто путь сюда направил,
И счастье леснику-отцу
Чей добрый конь оставил?

А может быть, не конь здесь был —
Судьба прошла дубровой?
А может, месяц уронил
В траву свою подкову?

Подкову трогать не спеши,
Не надо торопиться.
Сперва желанья ей скажи —
И все осуществится.

Не стал лесник подкову брать,
Пошел спокойным шагом.
Какого ж счастья пожелать?
Какое выбрать благо?

Земли? Не хочется ему.
Богатства? Нет, некстати.
Дворец? К чему он? Одному
Просторно жить и в хате.

Смотри вон — окна вдаль глядят,
На век твой хватит смело.
Вон косы под стрехой висят
Четвертый год без дела.

Четвертый год война идет,
Грохочет бой кровавый,
Сыны его четвертый год
В лугах не косят травы.

Лесник подумал: «В самый раз
Сынам с войны прийти бы —
Они с отцом в единый час
Весь луг скосить могли бы».

Подумал так и сам вздохнул.
И вдруг в лесу, за хатой,
Услышал шум, услышал гул,
Увидел автоматы.

Кавалерийский генерал
(Лесник узнал в нем сына)
На час бойцам дает привал
Перед дорогой длинной.

Зарокотала синева,
Затарахтело что-то,
И рядом с хатой сел У-2 —
Старик узнал пилота.

Брат брата за руку берет:
— Вот встретилися, значит...
Лесник же, стоя у ворот,
В усы улыбку прячет.

Пускай себе поговорят,
А он-то знал заране,
Что если б не его загад,
Так не было б свиданья.

А те гуторят о косьбе,
О заводях, о плесах.
Лесник не верит сам себе,
Несет скорее косы.

На дуб повесил китель свой
Пилот перед косьбою.
И китель светится звездой —
Звездою Золотою.

За шагом шаг,
За взмахом взмах.
Звезда сверкает с дуба.
Трава в росе —
И рады все,
Работа с детства люба!

Сияет им звезда побед,
И солнце светит ясно.
Сыны с отцом за следом след
Ряды кладут согласно.

Сыны не ведают о том —
А им отец ни слова, —
Что не косить бы им втроем,
Когда бы не подкова...

Но вот покошена трава,
На солнце подсыхает.
И поднимается У-2,
Над дубом пролетает.

Короткий кончился привал,
К походу все готовы.

Ведет отважный генерал
Бойцов на бой суровый.

Ему знаком здесь каждый пень,
И он в себе уверен...
А что ж отец? Отец в тот день
Был счастлив в полной мере.

Когда последний конник сник,
Исчез в бору сосновом,
К подкове той пошел лесник,
Да не нашел подковы.

Ее ночной порой, видать,
В разведке потеряли,
А днем пришли, нашли опять
И лошадь подковали.

Но что ж подумать леснику?
И оп стоит, не знает,
Что искры вдоль по большаку
Подкова высекает.

Она ж не ведает о том,
Что по ее причудам
В лесу глухом, в краю родном
Лесник увидел чудо.

Она помчала счастье в свет —
По городам и селам.
И стелется за нею вслед
Дубровы шум веселый.

Шуми, шуми, дуброва,
Звени, звепи, подкова.

Перевод М. Исаковского

НАД СОЖЖЕННОЙ ДЕРЕВНЕЙ


Над серой трубою,
над мемориальпым грапитом
Колотится колокол
эхом войны незабытым.

Пусть Вечный огонь,
что зажжен в безутешной Хатыни,
Как всходы, как небо,
пылает и желтый, и синий.

Пускай это полымя
житом и жарким, и спелым
Поклонится в ноги
дворам ее окаменелым.

Порогу холодному,
всей обезлюдевшей хате.
Пусть горе, уснувшее в камне,
проснется в набате.

Перевод Я. Хелемского

КАЙСЫН КУЛИЕВ


С балкарского

ПЕРВОЙ ВЕСНОЙ ПОСЛЕ ВОЙНЫ

1

Детей босоногих возня
В зеленой чаще двора...
Не видя в окне меня,
Звенит во дворе с утра
Играющая детвора.

За облаком облака,
За годом год плывет.
А эта возня на века,
А этот смех не умрет,
Ничто его не убьет!
2

Он в сапогах, в линялой гимнастерке.
Глаза солдата ненасытно зорки.

Трава. Хребты. Речушки горной гул.
Петуший крик. Родимый дом. Аул.

И, сплюнув на руки и взяв, лопату,
Он яблоньки сажает, как когда-то.

И босоногий сын спешит помочь.
И столько солнца, что смотреть невмочь!..
3

Прошли все пули стороной,
Солдат вернулся в край родной.
Весна, тепло, а он жене
Велел топить:
— В окопах мне
Частенько снился дым густой
Над нашим домиком зимой!..

Перевод Д. Голубкова

ИГОРЬ ЛАШКОВ

КАК Я СТАЛ КОММУНИСТОМ


Если спросят меня,
Как я стал коммунистом,
Я отвечу, что видел на фронте людей,
Кто во время атак
Под обстрелом неистовым
Увлекал за собой
Несгибаемой волей своей.

Были трудные дни
Окружений и вражьих прорывов,
Где и храбрых порою
Охватывал страх ледяной.
И тогда возникали слова
Боевого призыва:
— Коммунисты, за мной!..
И вставали тотчас
Опаленные порохом люди.
Пусть немного их было,
Но силой примера вели,
Пробивая дорогу
Винтовкой и грудью
Ради мира и счастья
Родимой земли.

Коммунистов я знал,
Кто погиб по дороге к Берлину.
Но ряды нашей партии
Крепли в жестоком огне.

Помню ночь и блиндаж,
И коптилка чадит керосином.
Бревна глухо гудят.
На собрании речь обо мне.

Я вступил в нашу партию
С полным сознанием долга.
Говорили друзья.
Сердце билось сильней и сильней.
Эта ночь фронтовая
И рукопожатье парторга
Стали главной страницею
В жизни моей.

ГРИГОРИЙ ЛЕВИН

* * *


Кто был там, кто выжил, кто дожил —
Он правильно молодость прожил.

И он пожалеть не сумеет
О даром прошедших годах,
Хоть праздновал он юбилеи
В летящих на смерть поездах.

Пускай он не ведал покоя,
Шагал день и ночь без конца,
Но что-то сложилось такое
В повадках, в обличье бойца —

На нем гимнастерка ли, китель,
Он людям родного родней.

Он держится как победитель
Над собственной смертью своей!

МИХАИЛ ЛЕВИН

ВСТРЕЧА


Председатель колхоза сед,
Но задором глаза горят.
Отвечает на мой привет:
— Гостю я из столицы рад.
В дом зовет, как хороший друг.
В окна тихо струится свет.
На стене я увидел вдруг
В золоченой рамке портрет.
До чего Hie знакомый взгляд...
Улыбался мне старшина.
На груди его автомат,
Как лучи, горят ордена...
И я вспомнил последний бой
И пробитый пулями стяг.
Он меня заслонил собой —
Полк тогда
Штурмовал рейхстаг!
Битвы заревом освещен,
Перед самой смертью своей
Вдруг Победу увидел он
И успел улыбнуться ей...
— Это он! — закричал я. —
Он!
С нами вместе
Рейхстаг он брал!..
И услышал я тяжкий стон,
Будто вновь солдат умирал.
Рядом плакал седой старик,

Не скрывал запоздалых слез.
Но воспрянул он через миг:
— Это сын мой! —
Он произнес.
Мы вдвоем подошли к окну:
— Раны зря, сынок, не тревожь.
Ты с победой прошел войну,
Чтобы здесь колосилась рожь,
Чтобы хлопка было не счесть,
Чтобы не уставать в пути,
Чтобы Родины нашей честь
Выше гор Памирских нести!..
Он опять улыбнулся мне,
Даже словно моложе стал:
— Сын в священной погиб войне,
Значит, жив он,
Не умирал!
К солнцу тянутся тополя.
Счастье, словно река, течет.
Землю видишь?
Цветет земля!
Песню слышишь?
Народ поет!..
Он коснулся своих седин,
На полслове прервав рассказ.
Может, встал перед ним Берлин,
Может, сына видел сейчас?!
...А вокруг все цвела весна —
Белопенных садов разлив...
Вот и встретились, старшина,
Ну конечно, ты жив,
Ты жив!..

ЮРИЙ ЛЕВИТАНСКИЙ

* * *


В ожидании дел невиданных,
из чужой страны,
в сапогах, под Берлином выданных,
я пришел с войны.

Огляделся.
Над белым бережком
бегут облака.
Горожанки проносят бережно
куски молока.
И скользят,
на глаза на самые
натянув платок.
И скрежещут полозья санные,
и звенит ледок.

Очень белое все
и светлое —
ах как снег слепит!
Начинаю житье оседлое —
позабытый быт.

Пыль очищена,
грязь соскоблена
и — конец войне.
Ничего у меня не скоплено.
Все мое — на мне.

Я себя в этом мире пробую,
я вхожу в права —
то с ведерком стою над прорубью,
то колю дрова.

И картофель жую отваренный,
ко всему готов, —
скудно карточки отоварены
хлебом тех годов...

Мы сидим над едою строгою,
и печь холодна.
Ребятишки, играя, трогают
мои ордена.

А метель,
а метель до одури
голосит в ночи.
И мальчишкам снится:
на Одере
трубят трубачи.

Очень белое все
и светлое —
ах как снег слепит!
Начинаю житье оседлое —
позабытый быт.

Невесомых снежинок кружение,
заокоиный свет —
словно полное отрешение
от прошедших лет.

Ходят ходики полусонные,
и стоят у стены
сапоги мои, привезенные
из чужой страны.

АНАТОЛИЙ ЛЕНСКИЙ

МОРСКОЙ ДОЗОР У КРЫМСКИХ БЕРЕГОВ


Над морем синева громадных крыл.
Они темны. Движенье их незримо.
Шумящий их размах от взоров скрыл
обрывистые очертанья Крыма.

Но это — ненадолго. Поутру,
перед коротким сном на койке твердой,
я лед с иллюминатора сотру
и Крым увижу. Он возникнет с норда.

В безветрие и в свежие ветра
с зарей вечерней мы выходим в море
и там, у горизонта, до утра
дрейфуем, подгребая. Мы — в дозоре.

И каждый раз, когда, сбавляя ход,
минуем мыс, вонзенный в море остро,
как новость, вдруг передо мной встает
сверкающий огнями полуостров.

Когда январь кидает в шторм волну
и зимние лежат над Крымом тени,
он выглядит суровым, как в войну,
он хмурит бровь, как форт перед сраженьем.

По каждый раз все меньше он суров.
Рассветным думам отдавая дань, я

гляжу вперед. На рубеже боев
кипит рубеж труда и созиданья.

И каждый раз я думаю о том,
что это так же ярко и прекрасно,
как ордена на пиджаке простом,
как анероид, громы бурь на «ясно»
уверенным сменяющий перстом.

Так, опершись на корабельный трос,
я долго наблюдаю берег близкий.
Я вижу: там растет, как прежде рос,
на склонах гор мускат александрийский.
...Но иногда среди мускатных лоз
глаза гранит находят — обелиски.

Напоминаньем светлым и прямым
нам говорят надгробия героев
о том, чтоб мы, кто с моря видит Крым,
несли дозоры, силу глаз утроив.

Несем дозоры. Мы привычны к ним.

АЛЕКСАНДР ЛЕСИН

ФЛАГ НАД РЕЙХСТАГОМ

В. Е. Субботину

На века запомнится это
и прославится на века:
над рейхстагом, в дыму рассвета,
красный флаг — нашей правды рука.

Вьется по ветру соколом гордым,
вынесенный из атак.
А вокруг — потемневший город,
оголенных стен немота.

Кайзер медную голову клонит,
смотрит под ноги, не вперед.
Присмирели ретивые кони
на горбу Триумфальных ворот.

Сбитый с крыши орел из жести
не поднимется больше, нет.
Ну, а нам —
нам сегодня шествовать
по берлинской Аллее Побед!

МАРК ЛИСЯНСКИЙ

ПОБЕДА


Победа вышла из метели,
Она возникла из огня.
Глаза Победы посветлели,
Как у тебя и у меня.

Рожденная на поле боя
Под сокрушительным огнем,
Она приходит майским днем
Под шум зеленого прибоя.

К нам, кто пути ее измерил,
Кто не смыкал бессонных глаз,
Кто с первых дней в нее поверил,
Она приходит в этот час.

На лбу, грозою опаленном,
Морщинки врезаны резцом.
И мы любуемся влюбленно
Ее обветренным лицом.

Мы все — солдаты и поэты,
И нам доступна красота.
Видна со всех концов планеты
Победа, словно высота.

И счастлив тот, кто па отрогах
Той бесконечной высоты
В чертах таинственных и строгих
Вдруг узнает свои черты.

МИХАИЛ ЛУКОНИН

9 МАЯ В БЕРЛИНЕ


Мы сидим на косилке
у магазина
сельскохозяйственных машин и орудий.
Мы глядим на сраженный город, а мимо,
пройдя сквозь каменоломню Берлина,
идут советские люди.
День мира!
Солнце за облаком щурится,
а под открытым небом
стоят обгоревшие печи.
Кажется,
немцы решили отапливать улицы,
но топить незачем.
День мира!
Дождь развешал капели.
Подрывники выгребают последние мины.
Птицы откуда-то поналетели.

Мы сидим у сожженпого магазина
сельскохозяйственных машин и орудий.
Нам приказано — не стрелять!
— Ну что ж, понятно! -
Мы ставим винтовки между колен. —
Стрелять не буде*
Мир пришел! Закуривайте, ребята!
Мы смогли,
мы смогли к этому часу пробиться.
Мы шли и шли за своим командиром,.,

Нам давно известна наша традиция:
только в час победы
начинается день мира!
Мы сидим, удивленно переглядываясь,
как после долгой разлуки. Что-то переменилось!
— Что случилось? Не знаешь? Не угадываешь?
Угадываешь! —
И смеемся задумчиво: все-таки что-то случилось!
О, что я вспомнил!
Я сразу ловлю, как в прятках,
противогаз
и веду его на колени.
Вот она,
смятая ученическая тетрадка —
запись моих далеких,
далеких волнений.
Тетрадь стихов о любви —
я помню слабо,
как я давно не читал запись неистовую!
Я беру плуг,
переворачиваю его на бок,
на лемех тетрадку кладу
и перелистываю:
«Я просыпаюсь — четыре стены» —
вот начало.
Четыре стены!
Четыре стены! — вот начало тревоги!
Как это все-таки мало
юности, для которой
мир по экватору —
это немного!
Мы победили! Мы победили!..
Я слышу,
кто-то шагнул на косилку и обнял по-братски.
Вот у самого уха сдавленно дышит.
Я обернулся так, что мы стукнулись касками.
— Вася! Ты что?
Нет, это не письма, а впрочем —
это письмо, понимаешь,
от юности нашей.
Почитай, почитай наше далекое очень...
— Нет, -- говорит он, —
я влюблен в настоящее,

— С победой!
С победой!
День этот будет отмечен
в истории! — говорит он запальчиво
и встает, опираясь на мои плечи.
Вот что случилось —
мужчинами стали мальчики!
Вот что случилось —
жизнь начинается следом.
Счастье наше в борьбе мы отстояли от казни.
Мы вышли к великому счастью.
Победа!
Это открылся нашей улицы праздник!
— Какое сегодня?
Девятое?
Вот как?
Девятый вал! —
Я стряхиваю дождевые росинки.
— Мы победили!
Пойдем! —
Он надевает винтовку
и решительно переводит рычаг на косилке.

Как вчера мы поднимались в атаку, я вспомнил:
от танка к танку волненье носило ветром,
и расстояние до мира, до полной победы
исчислялось не днями,
не временем —
сотнею километров
Я теперь думаю:
уж если сумели пройти мы четыре года,
от схватки до схватки,
если сумели преодолеть притяженье земли
и жизни,
то теперь мы готовы пройти по любому меридиану
и выстроить счастье победившей Отчизны,
Какая летная погода!,.

О МАЕ


Когда нас друг от друга отнесло?
Не в мае ли?

Мы, загрустив, стояли...
Светило ль солнце в этот день?
Едва ли.
Была метель. Пустынно и бело.
С тех пор мне месяц май — одно число.

А вот еще другое вспоминаю:
под пулями я маюсь и бреду
на ледяном ветру.
Иду в бреду,
и кровь течет...
Когда? В каком году?
Да говорят, что это было в мае!

Зато письмо твое передадут.
Иду. Читаю. Снег летит и ветер.
Что — снег?
Да нет — цветы в веселом свете.
Какой январь, когда цветы цветут?!
А это в мае?
Лыжи завизжали
в тяжелую хрустящую пургу.
Все в майские костюмы наряжались,
все в белом
на сверкающем снегу.
Бежали и стреляли на бегу.
Сбегали к Дону
в снеговой пыли,
и в воду — раз!
Плывем,
руками машем...
Вода ли это? Ледяная каша!
Цимлянскую отбили на заре.
Когда был май вот этот?
В январе!

Зима ли, лето —
что нам время года?
Война!
Зимою, летом — не гляди.
Когда зовут — в атаку выходи!
Смешно спросить:
какая там погода?

Я маем только радость называю.
Мой май
шагнул на запад по земле,
мой май —
письмо на узеньком столе.
А мой январь —
разлука наша в мае.

Мы дожили до майской красоты.
До Первомая нашего святого!
Теперь видать, что снег, а что цветы,
где ты,
в январь ли, в май ли входишь ты,
как выглядишь теперь ты в платье новом.
Свершилось это.
И теперь, как встарь,
май будет в мае,
в январе — январь.

ПРИШЕДШИМ С ВОЙНЫ


Нам не речи хвалебные,
нам не лавры нужны,
не цветы под ногами,
нам, пришедшим с войны.
Нет, не это.
Нам надо,
чтоб ступила нога
на хлебные степи,
на цветные луга.

Не жалейте,
не жалейте отдыхом нас,
мы совсем не устали.
Нам в дорогу как раз!
Не глядите на нас с умилением,
не
удивляйтесь
живым.
Жили мы на войне.

Нам не отдыха надо
и не тишины.

Не ласкайте нас званьем
«участник войны»!
Нам —
трудом обновить
ордена и почет!
Жажда трудной работы
нам ладони сечет.
Мы окопами землю изрыли,
пора
нам точить лемехи
и водить трактора.
Нам пора —
звоп оружья
на звон топора,
посвист пуль —
на шипенье пилы
и пера.

Ты прости меня, милая.
Ты мне жить помоги.
Сам шинель я повешу,
сам сниму сапоги.
Сам тебя поведу,
где дома и гроза.
Пальцы в пальцы вплету,
и глазами — в глаза.

Я вернулся к тебе,
но кольцо твоих рук
не замок,
не венок,
но спасательный круг.

ВАЛДИС ЛУКС


С латышского

* * *


Милая в мире одна. Знай, что двух не бывает,
есть только та, что шумит в твоем сердце, как клен,
есть только та, в чей ты ласковый голос влюблен,
сквозь любую метель сердце сразу ее угадает,
сколько в разлуке ни прожито дней,
мысли — о ней, и песни — о ней...

Даугава в мире одна. Знай, что двух не бывает,
есть только та, что пришла к нам из русской земли,
есть только та, что, качая, несет корабли,
и широкое море красавицу нашу встречает,
синие стынут над ней небеса,
древние тайны поют ей леса...

Родина в мире одна. Знай, что двух не бывает,
есть только та, где висела твоя колыбель,
есть только та, что дала тебе веру и цель,
та, что звездною славой нелегкий твой путь осеняет,
к ней устремляется сердце твое,
память, как птица, поет про нее...

И ты, уходящий сегодня на бой,
готов и на смерть, и на подвиг любой,
ибо сердце дано нам одно. Двух сердец не бывает.

Перевод В. Лифшица

МИХАИЛ ЛЬВОВ

ВЫСОТА


Комбату приказали в этот день
Взять высоту и к сопкам пристреляться.
Он может умереть на высоте,
Но раньше должен на нее подняться.
И высота была взята,
И знают уцелевшие солдаты:
У каждого есть в жизни высота,
Которую он должен взять когда-то.
А если по дороге мы умрем,
Своею смертью разрывая доты,
То пусть нас похоронят на высотах,
Которые мы все-таки берем.

МАГНИТКА

Н. С. Патоличеву

Было: годы подряд
Били в небо зенитки.
Каждый третий снаряд —
Из металла Магнитки!
И стальная пурга
Сколько с неба свергала
Самолетов врага!
Над Берлином сверкала!
В те далекие дни
Мы в боях, как титаны,

Накрошили брони!
Наломали металла!

За разрядом разряд!
За зениткой зенитка!
Каждый третий снаряд
Подавала Магнитка!

И, врага сокруша,
Возвратились мы, правы.
Торжествует душа
От Победы, от славы.

Город — кузница гроз!
Хоть мне все тут знакомо —
Здесь когда-то я рос,
Жил у домны, как дома, —

Я опять удивлюсь
Этим башням огромным
И тебе поклонюсь,
Поклонюсь твоим домнам!

Эти домны святы!
Говорю, понимая:
— Приносить бы цветы
Им
Девятого мая!

НЕИЗВЕСТНЫЙ СОЛДАТ


Я — безвестный. Я — безвестен.
Я без имени — известен.
Вечный житель твой, Земля,
Похоронен у Кремля.

...Был мой путь сюда торжественен.
Вдоль московской всей земли
Флаги трауром цвели.
Генералы в форме были.
И лафеты плавно плыли.
Милицейские застыли
Там, где шествия застигли.

И меня землей России —
Государственно — везли,
Как при жизни не возили,
Как при жизни не могли.
И вожди страны несли
На руках мой вечный прах
При охране, при бойцах
И при дрогнувших сердцах.
Поклонилась мне и Власть.
Я упал, чтоб ей не пасть.
Я упал, чтоб вам не пасть,
И без вести не пропасть.
Чтоб вы были не безвестны,
Были живы и известны,
Чтоб при вас — отцы, невесты...
...Чтобы пухом мне земля —
Вкруг меня, вблизи Кремля,
Все столицы и края,
Вся геройская земля:
Сталинградская земля,
Ленинградская земля,
Подмосковная земля,
Украинская земля,
Брестской крепости земля.
Для меня все, для меня.

Как я рвусь к вам из огня!
Кто-то здесь средь вас — мой брат.
Кто-то здесь — мой друг-солдат.
Кто-то мать. И кто-то сын,
Может, с сыном — не один...
Кто-то здесь мой близкий друг.
Кто-то здесь мой чистый внук.
Вы — мои. Я здесь — за вас,
Я в безвестности завяз.

Не прошу с цветами ваз.
Братья, матери и внуки!
Как протянутые руки,
Как локаторные уши,
Подержите ваши души
Возле Вечного огня,
Возле вечного меня.

* * *


Как будто в веках 45-й,
Как будто
в глубинах времен.
А здесь —
в Современности —
датой
И зыбкою памятью
он.
А был он
великою явью,
А был он
вершиной вершин.
Закрою глаза
и представлю
И шествие
наших машин,
И нас —
на вершине Победы.
Мгновенье!
Ты — чудно!
Постой...
Но годы летят,
как кометы,
С растущею
все
быстротой.
Как будто
вчера лишь расстались,
А где он?
Моли не моли...
И вы
в 45-м
остались,
В веках,
ветераны мои.
И новые годы —
как глыбы —
Над тем
45-м
моим.
Лишь воспоминанья,
как рыбы,

Всплывают,
сверкая,
над ним.
И видим себя
мы
такими,
Кем были
мы
в возрасте том.
А люди нас видят
другими,
Какими
мы стали потом.
Лишь дети —
с тогдашними
с нами
По нашим маршрутам
пошли,
Как птицы,
звеня голосами,
Все
нашими видя глазами,
И в этом —
надежда Земли,

МАРК МАКСИМОВ

СВЕТ


Победа мне видится светом,
но не символическим, нет,
а в смысле, еще не воспетом,
прямом, как прожекторов свет.

В ту ночь они, двести и сорок,
войну ослепили в упор.
Зажглись они разом, как порох,
но так и не гаснут с тех пор.

И кажется: все, с чем дружили,
что может светиться в ночи,
тогда мы собрали, сложили
и в эти вложили лучи.

Вулканную ярость Урала,
громов реактивных валы
и плошку под сводом подвала —
печальную люстру войны.

Звезду, что ушла партизанить
и искоркой стала во мгле,
и ту, что взошла у Рязани,
па столбик привстав на бугре.

И свечи старух-богомолок
в заждавшихся окнах в селе,
во вдовьих глазах комсомолок
на бога проклявшей войне.

И наших снегов беспредельность,
и наших сердец чистоту,
и правого дела смертельность,
и веры своей наготу.

А тот, кто прологом к Победе
зарю среди ночи зажег,
мальчишка, кому двадцать третий
едва улыбнулся годок,

остался невидным за светом,
зажженного им же луча.
Лишь в каменных пальцах планеты
державная светит свеча.

И помнится ей, как когда-то
прожекторов били лучи...
Приди на могилу солдата
и факел зажги от свечи.

АНДРЕЙ МАЛЫШКО


С украинского

КОРСУНСКОЕ ПОЛЕ


Ой ты, поле
Подле Корсуня,
Поле тихое, широкое!
Тучи над тобой не нависают,
Звезды над тобой не угасают,
Поле тихое, широкое!

Пали росы,
Да легли туманы.
В этом поле видно два кургана,
Два обвитых стежкою крутою,
Два травой поросших золотою,
Поле тихое, широкое!

Лежат в первом
Казаки Богдана,
А в другом — как вспомнишь, ноет рана —
Спят друзья — советские герои,
Легшие суровою норою.
Ой ты, поле
Подле Корсуня,
Поле тихое, широкое!

В ясный день
И ночью голубою
Говорят курганы меж собою
Про друзей отважных, братьев милых,
Про друзей, что в братских спят могилах.

А над ними тучи пролетают,
Звезды в вышине не угасают.

Ой ты, поле
Подле Корсуня,
Поле тихое, широкое!

Перевод А. Прокофьева

АЛЕКСЕЙ МАРКОВ

РАССТРЕЛ


Привели сынишку коммуниста,
Встал он рядом с матерью у рва...
А стрижи резвились в небе чистом,
И росла зеленая трава.

Дал команду офицер немецкий,
Автоматы глянули в упор.
Вот взметнутся огненные всплески —
И окончен будет разговор.

Но иначе думает курносый,
И улыбка на его лице:
Не докурит старший папиросы,
Все не так получится в конце.

Из-за леса вылетит тачанка,
И враги рванутся наутек,
Пулеметом прострочит их Анка...
Слышишь? Конский топот недалек!

Или красных партизан засада
Пленников избавит все равно,
Или Павка налетит с отрядом...
Словом, так, как видел он в кино.

И упал мальчишка навзничь с верой,
С ожиданьем радостным в глазах,
Что покончат с этим офицером
Красные, примчавшись на рысях.

ЛЕОНИД МАРТЫНОВ

НАРОД-ПОБЕДИТЕЛЬ


Возвращались солдаты с войны.
По железным дорогам страны
День и ночь поезда их везли.
Гимнастерки их были в пыли
И от пота еще солоны
В эти дни бесконечной весны.
Возвращались солдаты с войны.
И прошли по Москве, точно сны, —
Были жарки они и хмельны,
Были парки цветами полны.
В зоопарке трубили слоны, —
Возвращались солдаты с войны!
Возвращались домой старики
И совсем молодые отцы —
Москвичи, ленинградцы, донцы...
Возвращались сибиряки!
Возвращались сибиряки —
И охотники, и рыбаки,
И водители сложных машин,
И властители мирных долин, —
Возвращался народ-исполин...
Возвращался?
Нет!
Шел он вперед,
Шел вперед
Победитель-народ!

НИКОЛАЙ МАРТЫНОВ

ПОСЛЕДНИЙ ПАТРОН


Д, огорает город Неволь.
Все как будто бы вчера...
В задымленном сизом небе —
Хищно кружат «мессера».

Серый пепел тучей,
тучей.
Измотавшись,
Как в бреду,
Ящик с цинками навьючив,
Я иду,
ИДУ,
иду.

Шаг за шагом.
Снег, как тесто.
Злобно непогодь кляня,
Я иду —
За дымным лесом
Бьются наши — ждут меня.

Не могу глядеть спокойно, —
Хоть два пуда на спине, —
Бросит кто-нибудь обойму —
Я кричу:
— Давайте мне!

Пот ручьями из-под шапки,
Прожигает черный снег.

— Брось патрон-то...
— Братцы, жалко,
Что при мне,
То все при мне...
Не до шуток в обороне:
Враг насел со всех сторон...
...Юркнул искоркой
в патронник
Тот, неброшенный, патрон,

Тот — последний,
Самый, самый,
Что нести превыше сил,
Что, вдавившись,
Кожу саднил,
Что к земле меня клонил.

И огня в упор изведав,
Враг отполз,
Скуля от ран...

Брось патрон я —
до Победы
Не хватило б девять грамм,

ВАЛЕНТИН МАРЬИНСКИЙ

НЕ ПРИШЕДШИЙ С ВОЙНЫ

Командиру роты,
фамилия которого неизвестна
1

3а стеною,
Который, не ведая, год,
Человек,
Не вернувшийся с фронта,
живет.

За высокой
Кирпичной
Больничной стеной
Слышен крик по ночам:
«В наступленье! За мной!
Не робейте, ребята!
Ребята, вперед!»
Кто-то громко
Команду опять подает.
Спит Земля...
Людям видятся добрые сны,
Но не спит человек,
Не пришедший с войны.
Говорят доктора,
Наклонившись над ним:
«Трудный случай.
Наверное,
неизлечим».

Двадцать восемь
Нелегких
Годов напролет
Командир
в наступление
роту зовет...
2

А на стенке —
Часы безмятежно стучат.
Скоро вырастут внуки
У бывших солдат.
Все окопы
Высокой травой заросли.
Тишина,
Только пение птичье вдали.
Лишь за этой стеной,
За тяжелой стеной,
Бьется, мечется голос:
«За Родину, в бой!»
Лишь один человек,
Только ночь настает,
Тянет руку вперед,
В наступленье зовет.
Он с тревогой глядит
На спокойных врачей.
Он не в силах
Фамилии вспомнить своей.
Где он жил?
Где он рос?
Где родные его?
Не известно
В больнице
О нем ничего.
Белой веткой
В окошко
Стучится весна —
И не знает она,
Что такое война...
3

Из палаты в палату
Всю ночь, до утра,
Коридорами

Длинными
Ходит сестра.
Там поправит
Постель.
Там прикроет окно.
Про себя
Помечтает:
«Сходить бы в кино».
Капель
В склянку нальет
И в положенный час
Лейтенанту
Больному
Лекарство подаст.
А на стенке часы
Все стучат и стучат.
А в окне
Кружат яблоньки
Стаей девчат.
И гудят поезда.
И растут города.
И, как птицы,
Летят над землею года.
Может быть,
У того лейтенанта —
Как знать? —
На Кубани живет
Одинокая мать.
Может быть, до сих пор
В чудо верит, и ждет,
И, вздыхая,
Под вечер стоит у ворот.
Только он не придет
Никогда, никогда:
Он в атаку идет,
Он берет города.
«Не робейте, ребята!
Ребята, вперед!» —
Призывает,
Который, не ведая, год.
И не помнит
Ни мать,
ни жену,
ни отца —

Снятся пули ему,
Да осколки свинца,
Да внезапные вспышки
В тревожных ночах,
Да могилы друзей
В чужедальних полях...
Двадцать восемь
Огромных годов напролет
Человек
в наступление
роту
ведет.
Двадцать восемь годов
Все идет он вперед.
Все идет он вперед.
И назад — не придет.

САМУИЛ МАРШАК

ДА БУДЕТ СВЕТ


Зажегся свет — веселый, яркий —
В наш первый вечер торжества.
Открыла площади и парки
Незатемненная Москва.

Перекликаются в беседе
Московской улицы огни.
Один другому о Победе
Сигнализируют они.

Но пусть опять над Спасской башней
Огнем наполнилась звезда —
Вчерашней ночи, тьмы вчерашней
Мы не забудем никогда.

Да будет вечной та минута,
Когда во тьме сверкал нам свет
Двадцатикратного салюта —
Сиянье залпов и ракет.

Весной, и летом, и в морозы
Взлетал фонтаном фейерверк.
В нем были ялтинские розы,
И венский парк, и Кенигсберг.

Мы будем помнить эти годы,
Когда, охваченные тьмой,
Шли осторожно пешеходы
По нашей улице немой,

Когда столица провожала
Бойцов на фронт, а семьи в тыл
И от незримого вокзала,
Весь темный, поезд отходил.

Так мы работали и жили,
И этой зоркой темнотой
Мы наше право заслужили
На свет победно-золотой.

ВЛАДИМИР МАТВЕЕВ

ПРАЗДНИЧНЫЙ СЕВАСТОПОЛЬ


Казалось, раннею сиренью
Пропах весь город в этот час.
Он отмечал освобожденье
Сегодня в двадцать пятый раз.
На четверть века стал он старше,
Но был моложе — от обнов.
Гремели праздничные марши,
Врываясь В! каждое окно.
Торжественное прохожденье
Шло на особенный манер —
Нес впереди
букет сирени
Войны не знавший офицер.
А я, отбросив четверть века,
На хлопцев глядя молодых,
Иного видел человека
На улицах совсем иных.
В такой же точно день весенний,
С боями город взяв,
матрос
Букет израненной сирени
По мертвым улицам пронес.
Над морем дымка гари стлалась,
Но все дышало новизной,
И до Победы оставалась
Дорога равно в год длиной..,

ЭУГЕНИЮС МАТУЗЯВИЧЮС


С литовского

1945. ПОЛЯ


Помню. Год сорок пятый.
Осыпавшиеся траншеи.
Окопы. Мины па земле.
Поля не вспаханы.
А над землей
Гудит апрельский ветер.
Едва-едва
Сквозь мины пробивается трава.
И к солнцу робко тянутся побеги,
И притаилась смерть — молчит земля.
Безмолвие вокруг.
Не вспаханы поля.

Но руки пахаря уже лежат на плуге,
Глаза его уже в поля спешат
И уши слышат гул, идущий по округе, —
Рабочий гул страды над горечью утрат.

По сеятелю пахота тоскует,
Скрывая в минах смерть,
А над землей
Апрельский ветер дует,
Дует, что колдует.
И тянется трава
Над гарью и золой.

...Не завтра, так на той неделе
Придут сюда ребята —

Обветренные лица,
Серые шинели,
Пилотки попримяты.
Начнется новый бой —
День изо дня —
С полями и с судьбой,
И «разминировано» — тихая табличка
Дорогу даст плугам,
Заждавшимся полям
Дыханье даст,
И поднятого поля смачный пласт
Откроет жизни целину,
И новую весну,
И новизну,
И все, что слышится
В коротком слове — мир...

* * *


Вы — все, умершие в бараках, в душегубках,
от холода, от голода,
от ран, от тифа.
Вы — все,
повешенные там, на площадях,
на улицах Одессы, Минска, Пскова,
расстрелянные там, у стен Варшавы,
и Белграда, и Львова
(когда уже была победа рядом).
Сегодня вы на свет явились снова,
как крик предупреждения,
как вызов,
как зов
перед лицом угрозы новой.
Вы — все,
умершие в Штутгофе и Майданеке,
и в каунасских фортах, и в Панеряй.
Вы — все,
умершие в воде студеной карцеров
и на проволоке колючей.
Сегодня вы на свет явились снова,
как приговор, как спор
истории, ее незримой совести
с идущим этим днем.

Вы как живая память,
здесь вы, рядом.
Вы спрашиваете сурово:
«С кем?»
и «За кого?».
Сегодня вы как сути суть,
как высший суд.
Вы — здесь,
вы — жизнь,
вы — дух наш,
вы — душа.
Предупреждение
и напоминание.
Вы — беспокойство за судьбу Земли,
ее вы завещали нам —
навеки.

Перевод Л. Озерова

МИХАИЛ МАТУСОВСКИЙ

ВЕРНУЛСЯ Я НА РОДИНУ


Вернулся я на родину. Шумят березки встречные.
Я много лет без отпуска служил в чужом краю.
И вот иду, как в юности, я улицей Заречною
И пашей тихой улицы совсем не узнаю.

Здесь вырос сад над берегом с тенистыми дорожками,
Окраины застроились, завода не узнать.
В своей домашней кофточке, в косыночке горошками,
Седая, долгожданная, меня встречает мать.

Вернулся я на родину. Опять сегодня дома я.
И, сняв . фуражку вежливо, приветствую девчат.
Гуляют с ними об руку ребята незнакомые,
И только песни старые по-прежнему звучат.

Здесь столько нами прожито, здесь столько троп исхожено,
Здесь столько испытали мы и радостей, и гроз.
Пусть плакать в час свидания солдату не положено,
Но я любуюсь Родиной и не скрываю слез.

Вернулся я на родину, и у пруда под ивою
Ты ждешь, как в годы давние, прихода моего.
Выла бы паша Родина богатой и счастливою,
А выше счастья Родины нет в мире ничего!

АЛЕКСАНДР МЕЖИРОВ

КОММУНИСТЫ, ВПЕРЕД!


Есть в военном приказе
Такие слова,
На которые только в тяжелом бою
— Да и то не всегда —
Получает права
Командир, подымающий роту свою.

Я давно понимаю
Военный устав
И под выкладкой полной
Не горблюсь давно,
Но, страницы устава до дыр залистав,
Этих слов
До сих пор
Не нашел
Все равно.

Год двадцатый.
Коней одичавший галоп.
Перекоп.
Эшелоны. Тифозная мгла.
Интервентская пуля, летящая в лоб, —
И не встать под огнем у шестого кола.

Полк
Шинели

На проволоку побросал,
Но стучит над шинельным сукном пулемет.
И тогда
еле слышно
сказал комиссар:
— Коммунисты, вперед!
Коммунисты, вперед!

Есть в военном приказе
Такие слова!
Но они не подвластны
Уставам войны.
Есть —
Превыше устава —
Такие права,
Что не всем,
Получившим оружье,
Даны...

Сосчитали штандарты побитых держав.
Тыщи тысяч плотин
Возвели на реках.
Целину подымали,
Штурвалы зажав
В заскорузлых,
Тяжелых
Рабочих руках.

И пробило однажды плотину одну
На Свирьстрое, на Волхове иль на Днепре.
И пошли головные бригады
Ко дну.
Под волну,
На морозной заре,
В декабре.

И когда не хватало
«...Предложенных мер...»
И шкафы с чертежами грузили на плот,
Еле слышно
сказал молодой инженер:
— Коммунисты, вперед!
Коммунисты, вперед!

Летним утром
Граната упала в траву.
Возле Львова
Застава во рву залегла.
«Мес.сершмитты» плеснули бензин в синеву
И не встать под огнем у шестого кола.
Шгли мосты
На дорогах от Бреста к Москве.
Шли солдаты,
От беженцев взгляд отводя,
И на башнях
Закопанных в пашни КВ
Высыхали тяжелые капли дождя.
И без кожуха
Из сталинградских квартир
Бил «максим»,
И Родимцев ощупывал лед,
И тогда
еле слышно
сказал командир:
— Коммунисты, вперед!
Коммунисты, вперед!
Мы сорвали штандарты
Фашистских держав,
Целовали гвардейских дивизий шелка
И, древко
Узловатыми пальцами сжав,
Возле Ленина
В мае
Прошли у древка...
Под февральскими тучами —
Ветер и снег,
Но железом нестынущим пахнет земля.
Приближается день.
Продолжается век.
Индевеют штыки в караулах Кремля...

Повсеместно —
Где скрещены трассы свинца,
Или там, где кипенье великих работ,
Сквозь века,
на века,
навсегда,
до конца:
— Коммунисты, вперед!
Коммунисты, вперед!

 
Вдаль идут державным шагом...
Кто еще там? выходи!..
Александр БЛОК

ЮРИЙ МЕЛЬНИКОВ

НАВСТРЕЧУ СОЛНЦУ


Мелькали
сосны и березы
У луговин и у дорог.
Стучали весело колеса,
И мчался поезд на восток,
И то и дело,
то и дело,
Будя предутреннюю сонь,
В вагоне
радостно звенела
На всю вселенную
Гармонь.
И, напоенные дождями,
Шумели реки и ручьи.
Вставало солнце
перед нами,
Навстречу
протянув лучи.

И мы,
Уже врага осилив,
От дыма едкого вдали
Дышали воздухом России
И надышаться не могли.
И предлагал сосед соседу
За мир и дружбу — по одной...
Мы из Германии Победу
Везли на Родину, домой.

СЕРГЕЙ МИХАЛКОВ

КАРТА


Вторые сутки город был в огне,
Нещадно день и ночь его бомбили.
Осталась в школе карта на стене —
Ушли ребята, снять ее забыли.

И сквозь окно врывался ветер к ней,
И зарево пожаров освещало
Просторы плоскогорий и морей,
Вершины гор Кавказа и Урала.

На третьи сутки, в предрассветный час,
По половицам тяжело ступая,
Вошел боец в пустой, холодный класс.
Он долгим взглядом воспаленных глаз
Смотрел на карту, что-то вспоминая.

Но вдруг, решив’, он снял ее с гвоздей
И, вчетверо сложив, унес куда-то,
Изображенье Родины своей
Спасая от захватчика-солдата.

Случилось это памятной зимой
В разрушенном, пылающем районе,
Когда бойцы иод самою Москвой
В незыблемой стояли обороне.

Шел день за днем, как шел за боем бой,
И тот боец, что карту взял с собою,

Свою судьбу связал с ее судьбой,
Не расставаясь с ней на поле боя.

Когда же становились на привал,
Он, расстегнув крючки своей шинели,
В кругу друзей ту карту раскрывал,
И молча на нее бойцы смотрели.

И каждый узнавал свой край родной,
Искал свой дом: Казань, Ростов, Калугу,
Один — Баку, Алма-Ату — другой.
И так, склонившись над своей страной,
Хранить они ее клялись друг другу.

Родные очищая города,
Освобождая из-под ига села,
Солдат с боями вновь пришел туда,
Где карту он когда-то взял из школы.

И, на урок явившись как-то раз,
Один парнишка положил на парту
Откуда-то вернувшуюся в класс
Помятую, потрепанную карту.

Она осколком порвана была
От города Орла до Приднепровья,
И пятнышко темнело у Орла.
Да! Было то красноармейской кровью.

И место ей нашли ученики,
Чтоб, каждый день с приятным нетерпеньем
Переставляя красные флажки,
Идти вперед, на запад, в наступление.

АЛЕКСЕЙ МИШИН

ДВОЕ


...А, вдруг, войдет и:
«Мама», — скажет звонко...
Вот так и ждет уже который год.
Напрасно прокричала похоронка:
«Погиб при штурме Дуровских высот».

Пускай страна победный час отбила,
И повезло другим сынов встречать.
Он рядом с ней,
И никакая сила
Не в силах эту силу развенчать.

Когда в дому одна, одна при свете,
Вся жизнь его до донышка видна.
И если б не было его на свете,
Так с кем же говорила бы она?

И если где-то пуля йли мина
Рванула, не снасти его врачам,
То почему так часто имя сына
Звучит в пустынном доме по ночам?

Висит костюм, его овчпнья шуба,
Войдет — и может снова надевать.
И хочется поверить в это чудо,
Поскольку верит старенькая мать.

ДЖУБАН МУЛДАГАЛИЕВ


С казахского

АЛИЯ


Вился дым
под небосводом синим,
день весенний порохом пропах.
Помню, фотографию в Берлине
показал мне сумрачный казах.
Черный локон,
ватник нараспашку,
полоса армейского ремня.
Худенькая девушка-казашка
весело смотрела на меня.
Так смотрела,
словно смерть и войны
на земле изжиты неспроста.
И, любуясь снимком,
я невольно
вспоминал родимые места.
Диких гор безмолвные громады,
сказочно цветущие сады,
девичьи загадочные взгляды,
тихий свет
предутренней звезды.
Смерчи выли на степной равнине,
скакунов горячий перепляс...
Мой земляк
в поверженном Берлине
мне поведал вот такой рассказ.

«Бой тяжелый был закончен к сроку,
отгремел разрывами гранат.

Всюду трупы.
А неподалеку,
слышу, стонет раненый солдат.

Шепчут губы, залитые кровью:
«Умираю, Родина моя!..»
Лоб в пыли.
Глубокий шрам над бровью.
Да ведь это наша Алия!

Снайпер наш,
отчаянный и ловкий,
выручавший каждого подчас.
Снова шепот: «Дай-ка, друг, винтовку...
Выстрелить хочу в последний раз...»

Думаю, себя еще погубит...
Но приклад подвинул ей.
Она,
целясь во врагов, кусала губы.
Грохнуло в ушах. И — тишина...

Стыла даль в безмолвном карауле.
Продолжалось ратное житье.
Алия! Казалось, вместе с пулей
унеслось дыхание ее.

Алия! Землячка и сестрица!
Ты навек оставлена в тиши.
Вновь меня
тревожные зарницы
звали на иные рубежи.

Мне на фронте
приходилось всяко...
Но вдали и в этих вот местах
я ходил в жестоЦие атаки
с именем девичьим на устах.

Страха не испытывал ни разу,
помнил о погибшей
каждый миг!..»
Он умолк,
как будто тем рассказом
героине памятник воздвиг...

Перевод П. Савельева

МИКОЛА НАГНИБЕДА


С украинского

ЗЕРНО


Над полем опустевшим
Закат вовсю горит...
Усталые на ужин
Собрались косари.

Костер под звездным небом
Воркует и поет,
То смолкнет на минуту,
То снова оживет.

Как хорошо с друзьями,
Когда горит огонь!..
И вспомнилось былое
Под песни и гармонь.

Орлами эти хлопцы
Весь мир пересекли —
Европу вызволяли,
Маньчжурию прошли.

От Родины «спасибо»
Имеет не один
За Будапешт, Варшаву,
Софию и Берлин.

И у костра сегодня
Вечернею порой
Плывут воспоминанья
О жизни боевой.

О том, как ширь Дуная
Пересекли в бою,
И Прагу вспоминают,
И гвардию свою.

Сошлись друзья — герои
Сражений и труда...
Краса июльской ночи
Пахуча, молода.

Снопы богатырями
Уснули на полях,
Далеких сел созвездья
Нанизаны на шлях.

И где-то молотилки
Гудят во тьме ночной...
Друзьям в боях мечталось
О ноченьке такой.

Над ними голубая
Звезда в ночи горит...
Нет! Косарю не спится —
Поет он, а не спит!

— А ну, потише песню,
Друзья мои. Теперь
Послушайте рассказ мой, —
Так молвил комбайнер.

Вязальщицы подсели,
И смолкло все кругом
Вечернею порою
На стане полевом.

— Когда на край родимый
Надвинулась война,
Я взял с колхозной нивы
Добротного зерна.

Четыре горсти кинул
В солдатский свой мешок.
В сраженьях, как оружье,
Я то зерно бербг.

Под зноем небывалым
Прошел я с тем зерном,
Оно под Сталинградом
Обожжено огнем.

Когда упал я, ранен,
От дома вдалеке,
Набрякло теплой кровью
Зерно в моем мешке.

И после лазарета
Я через дальний край
Пошел солдатским маршем
За самый за Дунай.

В Румынии нас встретили
Как братьев дорогих.
Узки, как полотенца,
Поля в межах у них.

В деревне у Плоешти
Полк задержался наш.
Позвал меня на ужин
Батрак Роман Чадаш.

Отдал ему зерно я
С родной земли своей:
«Коль хочешь стать счастливым,
Зерно мое посей.

На светлых, вольных нивах
Взросло у нас оно,
Тебе я сквозь сраженья
Принес свое зерно!»

...Порой послевоенной
Мне чудилось во сне,
Что степь заколосилась
В румынской стороне.

Что за Дунаем колос
Стоит и ждет меня:
Мол, знает — за рекою
Живет его родня.

Не думал, не гадал я —
Порою посевной
Приехали румыны
К нам в гости в край родной.

Приехали учиться
В колхоз советский наш...
Гляжу — глазам не верю —
Мой друг Роман Чадаш.

Расцеловались крепко,
Сошлись, как с братом брат...
«Как ты живешь?» — «Богато!» —
«А ты?» — «И я богат!»

«Спасибо, — говорит он, —
За дар великий твой.
Взошел он урожаем
В Румынии родной.

Счастливый и свободный,
Он за Дунаем взрос,
Взлелеянный народом,
Что нам его принес».

...В задумчивости тихой
Недвижны косари...
Кругом безмолвно поле.
Костер вовсю горит.

Перевод М. Светлова

НАЗАРМАТ


С узбекского

НА ДОРОГЕ ВО ВРОЦЛАВ


Окончен бой. Я вышел на дорогу —
Хотелось мне на пашни поглядеть,
Чтоб успокоить ратную тревогу
И сеять только зерна мира впредь.

А на полях — глубокие воронки,
И «тигры» укрощенные лежат,
И узники Майданека в сторонке
Танкиста русского благодарят.

Поляк цветы подносит полевые
Освобожденной родины своей,
И улыбаются глаза его, впервые
Увидевшие истинных друзей.

Перевод Н. Татарипова

СЕРГЕЙ НАРОВЧАТОВ

О ГЛАВНОМ


Не будет ничего тошнее,
Живи еще хоть сотню лет,
Чем эта мокрая траншея,
Чем этот серенький рассвет.

Стою в намокшей плащ-палатке,
Надвинув каску на глаза,
Ругая всласть и без оглядки
Все то, что можно и нельзя.

Сегодня лопнуло терпенье,
Осточертел проклятый дождь —
Пока поднимут в наступленье,
До ручки, кажется, дойдешь.

Ведь как-никак мы в сорок пятом,
Победа — вот она! Видна!
Выходит срок служить солдатам,
А лишь окончится война,
Тогда то, главное, случится!..

И мне, мальчишке, невдомек,
Что ничего не приключится,
Чего б я лучше сделать мог.

Что ни главнее, ни важнее
Я не увижу в сотню лет,
Чем эта мокрая траншея,
Чем этот серенький рассвет.

ТРЕХМИНУТНЫЙ ПРАЗДНИК


(Прорыв блокады)
Еще три залпа по сволочам!
И вот в одиннадцать сорок
Врываемся первыми из волховчан
В горящий первый поселок.

С другого конца, мимо шатких стен,
Огнем на ветру распятых,
Люди ль, фашисты ль сквозь чадную темь
В дымных сквозят маскхалатах.

К бою! Но искрой негаданных встреч
Вспыхнуло слово далече.
Все ярче и шире русская речь
Разгорается нам навстречу!

И там, где разгромленный замер дот —
Хоть памятник ставь над ними, —
Питерец волховцу руки жмет,
Целуются. Не разнимешь!

Стоило жизнью не дорожить,
Снова рискуя и снова,
Чтоб не мы, так другие смогли дожить
До этого дня большого.

И прямо на улице фляжки с ремней
Срываем и светлым утром
За нашу победу, за память о ней
На празднике пьем трехминутном.

Еще раз целуемся. Время не ждет.
Боевые порядки выстроив,
Навек неразлучные, вместе в поход —
До последнего вздоха и выстрела.

Я праздники лета знал и зимы —
Только лишь память тронь.
На приисках золотой Колымы
Я пил голубой огонь.

Я чтил обычаи Кабарды,
Гулянья помню Урала,

Со всей Ферганой я выпил на «ты»
На стройке Большого канала.

Я шел навстречу веселым речам,
Где б ни скитался по свету,
Но лучшего празднества не встречал,
Чем трехминутное это.

СОЛДАТЫ СВОБОДЫ


Полощут небывалые ветра
Наш гордый флаг над старым магистратом.
И город взят. И отдыхать пора,
Раз замолчать приказано гранатам.

А жителей как вымела метла,
В безлюдном затеряешься просторе...
Как вдруг наперерез из-за угла
Метнулось чье-то платьишко простое.

Под ситцевым изодранным платком
Иззябнувшие вздрагивают плечи...
По мартовскому снегу босиком
Ко мне бежала девушка навстречу.

И, прежде чем я понял что-нибудь,
Меня заполонили гнев и жалость,
Когда, с разбегу бросившись на грудь.
Она ко мне, бессчастная, прижалась.

Какая боль на дне бессонных глаз,
Какую сердце вынесло невзгоду!..
Так вот кого от гибели я спас!
Так вот кому я возвратил свободу!

Далекие и грустные края,
Свободы незатоптанные тропы...
— Как звать тебя, печальница моя?
— Европа!

Германия
Март 1945 г.

* * *


Где сердца единого сплава,
Там слова созвучны словам:
Скажут «Славия», слышим «слава»,
Скажут «слава», вспомним славян.

Нет, не розни мы приняли имя,
Но сгубили душу свою —
Стали братьями побратимы,
Побратавшиеся в бою!

И светлее на сердце, и горше,
Оглянусь на цветное крыльцо:
Не твое ли, красавица Польша,
Просияло сквозь слезы лицо?!

Чьими вновь ожила ты вестями,
Что, коханая, видишь вдали?
Это наши червленые стяги
Через Вислу-реку перешли!

Но уж сердце иному подвластно,
И иные я вижу края.
Здравствуй, Чехия! Здравствуй, Власта,
Незабывная юность моя!

То не новый раскинули табор
Табориты у пражских ворот —
Это слово повстанческих штабов
Кличет чехов в последний поход.

Морем гнева поднялись моравы,
Дети Детвы встают на месть
За Словакии давнюю славу
И за Чехии древнюю честь!

Но иное в память стучится,
И уж очи смотрят на юг,
Где легендой бушует Кульчицкий,
Мой без вести пропавший друг.

Над Дунаем кровавые зори...
И не он ли сзывает на бой —

Мстить за Сербии черное горе,
Черногории лютую боль?!

Слышу голос народного веча,
Вечным светом речи горят —
Это вольных юнаков навечно
Принял в старые стены Белград.

И опять свой родимый и родный,
Свой солдатский я вижу стан,
Снова в строй становлюсь походный,
Русских войск строевой капитан.

Что за песни звенят над полками?!
И любовь в этих песнях, и грусть...
Ветром песен колышется знамя,
На котором начертано: «Русь!»

Так вперед, побратимы и други,
Нас на подвиг благословят
Белоруссии белые руки,
Украины найкрагций взгляд.

И, в края посылая чужие,
За рубеж проводив сыновей,
Нас великая матерь-Россия
Охранит любовью своей!

На Висле
Март 1945 г.

АЛЕКСЕЙ НЕДОГОНОВ

ТАКАЯ ЛЮБОВЬ


Короли, как бабочки, вымирали,
сменялись министры их не у дел,
цыганки о расставаниях врали,
а шар земной летел и гудел.

На нем города динамитом сносили.
Сходились —
удар в удар —
под огнем.
Россия ценой великих усилий
терпела, любила, сражалась на нем.

От рева пушек тряслась планета,
в долинах боя — трава в крови...
Окопы от Дона к Дунаю — это
координаты моей любви.

Четыре года большой разлуки,
семь государств на моем пути.
Ты понимаешь, что значит муки
в годы разлуки перенести?

Не зря, знать, живя и мучаясь войною,
мы, помня друг друга,
клялись тайком
дружить, как берег дружит с волною,
как стих со звездою,
как Пушкин с весною,

как пуля с несчастьем,
пчела с цветком.

В муках неведений, противоречий,
терпенья и слез не беря взаймы,
мы жили мечтою о скорой встрече.
И видишь? Все-таки встретились мы.

Твои сомненья напрасны были:
пройдут, мол, годы — любви не быть...
Мы не затем в атаки ходили,
чтобы, вернувшись, вас разлюбить.

Вот моя клятва тебе, зазноба,
ты ей душою внемли, молю:
любят на свете до крышки гроба,
а я
и в могиле не разлюблю.

САЛОМЕЯ НЕРИС


С литовского

СОЛОВЕЙ НЕ ПЕТЬ НЕ МОЖЕТ


Растает снег, и зацветет сирень.
В сирени соловей не петь не может.
Пусть на руинах черных деревень
Обугленные ветки ветер гложет,

Пусть запах пороха в полях пустых
И запах тления нам сердце ранит —
Возьмемся дружно и засеем их,
Очаг родной опять уютным станет.

И подивится долгий летний день
Работе нашей. Рук никто не сложит.
Растает снег, и зацветет сирень.
В сирени соловей не петь не может.

Перевод С. М ар

АЛЕКСАНДР НИКОЛАЕВ

МОЯ РУКА


Я слышал одного юнца,
Что, не придав словам значенья,
Сказал для красного словца:
— Я б руку дал на отсеченье.

Послушай, друг,
Когда война
Кончалась в Западной Европе,
Моя рука погребена
Была в засыпанном окопе.
С тех пор прошло немало лет,
Давно зарубцевалась рана,
Но руку ту, которой нет,
Я ощущаю непрестанно.

То пробежит по ней огонь.
То у запястья нерв забьется,
То вдруг зачешется ладонь,
А то в тугой кулак сожмется.
Пусть на приветствие в ответ
Могу и левую поднять я,
Сама рука,
Которой нет,
Рванется для рукопожатья.

Не знаешь ты наверняка,
Что упадут, к примеру, спички —

И сразу дернется рука,
Чтоб подхватить их по привычке.

Скажи, ты слышал, наконец,
Как малыши хохочут звонко,
Когда смеющийся отец
Подбрасывает вверх ребенка?

Ты не жалей меня.
Твой взгляд
Сказал, что ты ошибся малость.
Не забывай, что я солдат,
Солдата унижает жалость.

И я смотрю спокойно вдаль,
Постигнув гордых слов значенье:
Смотря за что,
А то не жаль
И две руки на отсеченье.

НИНА НОВОСЕЛЬНОВА

СОЛДАТСКИЕ ПЕСНИ


Все было: и скользко, и круто.
Все было: и солнце, и мгла.
Но тихая эта минута
Со мною сквозь годы прошла...

Для отдыха сроки тугие —
Отбой через восемь минут.
Девчата «второй хирургии»
Солдатские песни поют.

Иль сводки последних известий
Повинны, тревожные, в том,
Что даже походные песни
Мы так вдохновенно поем?

И плач над могилою братской,
И зовы далекой любви —
Все вылилось в песне солдатской,
А песню как хочешь зови.

Замкнусь, тишины не нарушу,
А боль моя — дело мое...
И ранит мелодия душу,
И мягко врачует ее.

Терпи! Не приходит без срока
Ни радость, ни черная весть...
И грустно, что счастье далеко,
И сладко: далеко, да есть.

КОРОЛЕВНА


Он стоял вечерами у наших ворот,
И, когда я из школы домой проходила,
Он сквозь зубы цедил: «Королевна идет!» —
Тот мальчишка, которого я не любила.
Я боялась блестящих, прищуренных глаз,
Но «на камень коса» — и, с характером споря,
Я и впрямь королевной вплывала подчас
Под тяжелые, серые своды подворья.
Дни летели за книгой и быстрым мячом,
И однажды я с тайным злорадством открыла,
Что уже без насмешки встает за плечом
Тот мальчишка, которого я не любила.
Помню первый войною завихренный год.
Кто не рвался на фронт, кто был
сердцем спокоен?
По-походному собран, стоял у ворот
Не мальчишка — еще не обстрелянный воин.
На меня он глаза не решался поднять,
Все хотел закурить — и обламывал спички...
Только я ничего не сумела понять
И опять королевной прошла по привычке.
А потом я стояла одна у ворот
И впервые по-взрослому грустно мне было,
Потому что теперь никогда не придет
Тот мальчишка, которого я не любила.

О НЕИЗВЕСТНОЙ СЕСТРЕ


Это было ль под Минском,
Это было ль в Орле,
Далеко или близко —
На родимой земле.

Где бои отшумели,
Там нашли под кустом
Под истлевшей шинелью
Сумку с красным крестом.

Кто ты, юный ефрейтор?
Как прервался твой путь?

След затерянный чей-то
Память хочет вернуть.

Собрались ветераны
У куста, у костра.
Говорят ветераны:
— Это наша сестра.

Здесь, на поле на бранном,
В сорок первом году,
Если звал ее раненый,
Отвечала: «Иду».

А потом с перевала
На обрыве крутом
Не она ль прикрывала
Санитарный паром?

Кто узнал под обстрелом
Горечь страшных минут,
Нынче словом и делом
Память девушки чтут.

ДЖАБИР НОВРУЗ


С азербайджанского

В ГЕРМАНИИ


Я был туристом в городе германском.
Я прочитал
В не нашей стороне
На языке родном,
Азербайджанском,
Свои стихи —
Проклятие войне.
И передал в эфир
Германский город
Мои слова...
И в каждом уголке
Услышала Германия мой голос —
Стихи на чужестранном языке...
Я днем читал —
Гость из страны далекой.
Я возвратился вечером в отель
И в тишине,
Усталый, одинокий,
Прилег, не раздеваясь, на постель...
И вдруг
Из дыма,
Грохота,
Развалин,
Едва лишь сон смежил мои глаза,
Мне земляки явились
И назвались
По именам:
Огуз, Гулам, Гасан...

И много было их —
В глазах тревожных
Навек застыли отблески огня.
Из дней кровавых,
Горестных
И грозных
Они сейчас глядели на меня.
И все ясней,
Трагически и чисто
Звучали голоса со всех сторон:
— Я парнем был веселым и плечистым,
Теперь я только голос,
Только сон!..
— Узнай меня!.. —
Взывает кто-то в дыме.
Не знаю, чудо это или сон,
Я голосами окружен живыми:
— Земляк, я в День Победы был сражен!
— Земляк, я смерть в огне рейхстага встретил,
Я расскажу, чтоб ты сумел понять:
Я был один-единственный на свете
У матери... Жива ли моя мать?!
Теперь я боль ее, ее рыданье...
Молю тебя: домой вернешься ты —
Найди ее, поклон мой передай ей,
Ты различишь легко ее черты.
Увидишь мать, что как слепая ходит, —
Знай: это мать моя.
Услышишь, речи о войне заводит, —
Знай: это мать моя.
Увидишь мать без внуков, без невестки, —
Знай: это мать моя.
Увидишь мать
С печалью черной вместе,
Мать, что еще
Все ждет от сына вести, —
Знай: это мать моя.

— Но как меня нашли вы,
Как узнали?
И каждый
Вновь передо мной возник:

— О брат-поэт, проводниками стали
Нам дух азербайджанский и язык!
Стихи, что ты прочел,
Проводниками
Служили нам
И навели на след...
Теперь стихи и песни ходят с нами,
Теперь мы люди сказок и легенд.
Когда-то здесь
Мы видели Вургуна,
Он шел по гильзам,
Битым кирпичам...
И мы, еще оглохшие от гула,
Ему тогда являлись по ночам.
Вот мы такие, брат, какие есть мы.
Мы в ваши сны являемся и песни...

Чтоб нас не смыли времени буруны,
Чтоб мы навек в забвенье не ушли,
Вы протяните трепетные струны
К могилам нашим от родной земли.
Когда звучит родная речь над нами
И расцветает песней
И стихом,
Мы слышим вас,
И, чтоб обняться с вами,
Мы, как живые,
Из могил встаем.

Перевод А. Передреева

ВАСИЛИЙ НОЗДРЕВ

* * *


Падают в саду отцовском сливы,
Шелестит малинник под окном,
С матерью, взволнованной, счастливой,
Я сижу за праздничным столом.

На столе душистое варенье,
Ломтики румяной ветчины...
Видно, мать для сына угощенье
Припасала с первых дней войны.

Я уж сыт, а мама суетится:
Квасу из подвала принесла.
Смотрит на меня — не наглядится,
Тащит все на стол, что припасла.

О боях же, о войне — ни слова,
Как я смерть-лисицу обманул...
Хоть подбитым голубем, но снова
До родного дома дотянул.

...Месяц встал над тихими домами,
Мать опять зачем-то в сад ушла.
Я боюсь, как бы она с корнями
Яблоню на стол не принесла.

ЛЕВ ОЗЕРОВ

ВЕСНА ПОБЕДЫ

1

В этой оттепели есть
Сердцу очень близкое,
О весне идущей весть
С каждым днем все искренней,

А зима бежит к весне
Ручейками но полю.
Ввысь к седой голубизне
Вымахнули тополи.

Вечерами не спеша
Вальдшнеп тянет, хоркая.
Чувствую: моя душа —
Словно флаг над горкою,

Взятой с боем только что.
По земле распаханной
Я иду, мое пальто
Всем ветрам распахнуто.

Беспредельная земля!
Так свободно дышится!
Что бы ни услышал я —
О Победе слышится.
2

Сходу хмелеешь от воздуха свежего.
Знакомого встретишь, как будто приезжего,

Как будто вернулся из дальних странствий.
Бывают в природе подобные странности,

Когда в апреле денек — как в июле
И тонет небо в теплыни и в гуле

То ли близкого аэродрома,
То ли дальнего майского грома.

Лежалые глыбы снегов оседают,
Зима уже совсем не седая —

Иссиня-черная и ноздреватая.
Плачет ледышка, с крыши падая.

В хрупкую, ломкую эту пору
Хочешь на землю, рвешься к простору.

Как будто бы снова, как после Смольного,
Дышим разрядами воздуха вольного,

Снова хмелея от ветра весеннего
Без оглядки и опасения.

АЛЕКСАНДР ОЙСЛЕНДЕР

9 МАЯ


Как после берлинского неба
В родные влекло
Города
Того,
Кто на родине не был
Ни разу
За эти года!
Как пели
Фанфары и трубы
Вокруг,
И, от счастья пьяна,
Солдат
В пересохшие губы
Моя целовала страна,
И падали
В звонкие листья,
Взрывая прохладную мглу,
Мгновенно сгоравшие кистью
Ракеты на каждом углу!
Нельзя
ие запомнить
такое.
Но, кончив
и выиграв бой,
Любимая,
Не для покоя
Мы встретились снова
С тобой.

Недаром
Характер московский
Нам Ленинский дал комсомол,
Стихами гремел Маяковский,
Как море волною о мол,
Островский зажегся звездою
Для Зои, а Зоя на бой,
Над смертной поднявшись бедою,
Олега вела за собой.
Как в прежние годы,
Мы снова
Переднего края бойцы,
Когда из гранита цветного
Рабочие строим дворцы,
Когда изменяем природу,
Чтоб верой и правдой она
Служила родному народу
Отныне
Во все времена!
И даже кирпичная кладка
Не будни,
А праздник у нас,
Коль ей отдают
Без остатка
Всю душу свою,
А не час!
И наше с тобою свиданье
Пусть долгие длится года —
Для радости
И созиданья,
Для стойкой любви
И труда!

ПЕТР ОЙФА

ПАМЯТЬ


Прапоры, стяги, хоругви —
Светлым покровом
На Калке, Каяле, на Буге,
В свете багровом.

Флаги, знамена, штандарты
С алой звездою.
На сгибах потертые карты,
Вы под рукою.

Выну из старой планшетки:
Грады и веси
Те же — наследие предков, —
То ж поднебесье.

Время в броске реактивном —
Год ли? Века ли?
Вижу в прозрении дивном
Себя на Каяле.

Русичи, вы сослуживцы
Ваших потомков,
Вижу вас зримо и живо
У огненной кромки.

С нами вы у непреклонных
Стен ленинградских

Людно, оружно и конно
Были по-братски.

В дней наших солнечном гимне
Трудная доля! —
Ах, не уйти, не уйти мне
С бранного поля!

БОРИС ОРЛОВ

В ГОСТЯХ У ДРУГА


Эта девушка папы не знает —
Он ушел добровольцем на фронт...
Громко-громко
каблук выбивает
Под гитару
шальную дробь.
А мне кажется:
бьют копыта
Солончак приазовской степи,
Льется кровь,
На земле изрытой
Парень,
руки разбросив,
спит...
Все.
Ему
ничего не надо —
Конь умчался, замкнулся свет...
Но не меркнет,
горит награда
На стене
двадцать с лишним лет.
Двадцать, как я расстался
с другом...
В этот день
Похоронный листок
Замполит
подписал

И в угол
На солому
ничком
лег...

Рюмок дзиньканье...
Разноголосица...
О войне непрочитанный стих
В души им
нашим прошлым
просится,
Но оно далеко от них...
Виноватый сижу,
огорошенный,
Что к чему, до конца не пойму...

И зачем в этот час,
непрошенный,
Забежал я
к нему?..

Память, память,
опять дохнуло
Обожженной землей долин,
Канонадой,
когда
от гула
Содрогался
Берлин.

СЕРГЕЙ ОРЛОВ

* * *


Его зарыли в шар земной,
А был он лишь солдат,
Всего, друзья, солдат простой,
Без званий и наград.
Ему как мавзолей Земля —
На миллион веков,
И Млечные Пути пылят
Вокруг него с боков.
На рыжих скатах тучи спят,
Метелицы метут,
Грома тяжелые гремят,
Ветра разбег берут.
Давным-давно окончен бой...
Руками всех друзей
Положен парень в шар земной,
Как будто в мавзолей...

1945-Й


Стоят в европейских державах неблизких
И рядом с Россией — на Висле и Влтаве —
С армейскою алой звездой обелиски,
Которые год сорок пятый оставил.

Ах, год сорок пятый, великий и святый,
От щедрого сердца, не требуя платы,
Свободу и счастье дарили солдаты,
А сами ложились под холмик горбатый.

А годы меняет земля, как обновы,
А время все мирное длится с рассвета.
Четыреста лет не бывало такого
Периода мира в Европе, как этот.

Четыреста лет не бывало ни неба,
Ни солнца такого на Влтаве и Висле,
И белыми сделались ленточки крепа,
И темными стали с звездой обелиски.

Гремит на бетонных дорогах музыка,
Неонные зори сияют влюбленным,
На зимних курортах смешенье языков,
Под флагами наций ревут стадионы.

Все правильно! Так и хотелось тогда
Идущим до Шпрее, до Вислы, до Влтавы,
Чтоб мир нерушимый сошел на державы,
Где шли они с боем, беря города.

Такого они сокрушили врага,
Такую победу их сталь утвердила,
Что ими оплачены даже снега,
Которые их покрывают могилы...

* * *


Когда над землею раскаты
Салюта на праздник гремят,
О чем вспоминают солдаты,
Которым сейчас пятьдесят?

Они вспоминают Госсию
От моря до моря в огне,
Друзей молодых и красивых,
Оставшихся там, на войне.

Одна за плечами держава,
Которой присяга дана,
Одна, словно вечная слава,
И молодость тоже одна.

В каких бы невзгодах и бедах
Она по земле ни прошла,

Но молодость эта победной
И самой прекрасной была.

Недаром о ней под гитару
Мальчишки сегодня поют.
Недаром, недаром, недаром
Гремит над страною салют.

Давно отпылали походы,
Шинельное стерлось сукно,
Но с неба ракеты, как годы,
Летят, полыхая в окно...

ПЕРЕД ПАРАДОМ


Уснула города громада,
И, может час уже гремя,
В ночь за неделю до парада
Идут по городу грома.
На перекрестке иногда
Они встают в равненье стройном,
А дождь идет, течет вода
По стали пушек дальнобойных,
По башням, блещущим слегка,
И по парням в сукне и коже,
Глядящим с башен свысока
На редких в этот час прохожих.
Газойля дым, походов дым...
И, приобщенным к славе сталью,
Им думается, молодым,
Что за плечами плещут дали,
В которых Прага и Берлин,
Пожары, рейды, медсанбаты...
И вот они глядят с машин,
Как все видавшие солдаты.
И дела нету им притом,
Зачем без видимой причины
Стоит и мокнет под дождем
Уже не молодой мужчина.

ГАЛИ ОРМАНОВ


С казахского

У ПАМЯТНИКА НЕИЗВЕСТНОМУ СОЛДАТУ

У подножия горы Бучеджи

И видел в странствиях своих немало
Могил, где без чинов, имен и дат
Под земляным тяжелым покрывалом
Солдаты Неизвестные лежат.

Над ними гордо обелиски встали,
Цветеньем осыпает их весна.
Так что ж их Неизвестными назвали,
Коль Счастье, Радость — вот их имена?!

А может быть, Рассветом иль Зарею
Их назовут те, за кого в бою
На опаленном, дымном поле боя
Солдаты отдавали жизнь свою!

Глаза домов, придвинувшихся близко,
Где ясным счастьем дышит каждый миг,
Порой глядят на эти обелиски,
Как будто тоже думают о них.

Читаю надпись строгую с волненьем:
«В могиле Неизвестный спит солдат»...
И мимо прохожу с благоговеньем —
Батыры тут бессмертные лежат.

Перевод В. Карпеко

ВЛАДИМИР ОСИНИН

НА ПОДХОДЕ К УГРЕ


Лесная тишь.
Весенних первых дней
Спокойно небо, воздух бледно-синий.
А завтра утром залпы батарей
Стряхнут с деревьев серебристый иней.

Траншеи будут клокотать огнем,
А небеса ощерятся в накале,
Но мы опять — в который раз! — пойдем
На те высоты, нто вчера не взяли.
Сидим кружком в махорочном дыму.
Шинели прогоревшие и в глине.
И каждый верит: именно ему
Еще придется побывать в Берлине.

УТРО ПОБЕДЫ


Тишина на почерневшем склоне,
Гарью занесенная броня.
В танковом тяжелом шлемофоне
Паренек, похожий на меня.
Сам себя я узнаю не сразу, —
Может, не от пыли поседел?
И газойлем, словно черт, измазан.
Дни и ночи штурмовал —
А цел!

Был такой высокий день весенний,
Мир гремел во все колокола.
Дымные раскачивались тени,
И повсюду — камни и зола.

И броня уральского закала,
Чудом уцелевшая броня,
Как живая, горячо дышала
И смотрела нежно на меня.

* * *


Тихий шорох в бурьянах,
Аромат сенокосный.
На откосах песчаных
Только сосны да сосны.

Перелесочек узок,
Тропинка промята.
На высотке у шлюза —
Могила солдата.

Зарубцованной раной —
Траншеи полоска.
И растет на кургане,
Как под Ельней, березка.

У плакучих ракит
Поле бомбами взрыто.
Под курганом лежит
Мой товарищ Никита,

Возле крепости древней.
К могиле солдата
Из немецкой деревни
Приходят девчата,

И приносят венки,
И сидят у овражка.
А пройдут старики —
Молча снимут фуражки.

Ветер с луга повеет,
Аромат сенокосный...
Зарастают траншеи.
Чуть колышутся сосны.

МОСТОВАЯ


По ней «пантеры» на восток ползли,
По ней на запад «тигры» отходили.
Булыжную укладку не смогли
Разрушить никакие силы.

Год сорок пятый прошумел весной,
Булыжник сталью русскою иссечен.
И на ветру у кромки мостовой
Раскинул ветви дуб широкоплечий.

В нем молодую силу узнаю,
Он крепко встал на каменистом склоне.
Как высохшую рыбью чешую,
Седой булыжник приподняли корни.

Когда народ идет в колоннах тут,
Неся знамен расцветку огневую,
Я вспоминаю этот юный дуб,
Взломавший вековую мостовую.

ЛЕВ ОШАНИН

* * *


Кем я был на войне?
Полузрячим посланцем из тыла,
Забракованный напрочно всеми врачами земли.
Только песня моя
с батальоном в атаку ходила —
Ясноглазые люди ее сквозь огонь пронесли.
Я подслушал в народной душе
эту песню когда-то
И, ничем не прикрасив, тихонько сказал ей:
— Лети!
И за песню солдаты
встречали меня как солдата,
А враги нас обоих старались убить на пути.
Что я делал в тылу?
Резал сталь огневыми резцами.
Взявшись за руки,
в тундре шагали мы в белую мглу.
Город строили мы, воевали с водой и снегами —
С комсомольских времен
никогда не бывал я в тылу.
Дай же силу мне, время,
сверкающим словом и чистым
Так пропеть, чтоб цвели
небывалым цветеньем поля,
Где танкисты и конники
шляхом прошли каменистым,
Где за тем батальоном дымилась дорога-земля.

БОРИС ПАЛИЙЧУК

НОЧЬ АРТИЛЛЕРИЙСКОЙ БУРИ


Л
/Л, о наступления осталось пять минут.
За черным Одером примяты травы.
От переправ по берегу идут
Пропаханные танками канавы.
Закваской хлебной пахнет от земли,
Прохладным соком молодых растений.
Безмолвные, как в бухте корабли,
Впотьмах стоят тяжелых танков тени.
За танками — орудий частокол
Уходит вдаль, идет до края света,
Сомкнув щиты, к стволу прижался ствол.
И тишина дежурит у лафета.
И только плеск береговой лозы
И шорох ветра слушает равнина,
За пять минут до боевой грозы
Умолк плацдарм Победы у Берлина.

В траншеях гвардии — густая мгла.
Ночь тяжело легла на бруствер бурый.
Не верится, чтобы она могла
Так хладнокровно дожидаться бури.
Спит поле битвы в сумраке ночном
И ждет сигнала громовой побудки!
К стене траншеи прислонясь плечом,
Бойцы докуривают самокрутки...
Ночь приближалась к четырем часам.
Шаги секунд казались нам короче.

И вот огонь хлестнул по небесам
И — нету ночи.

И вздрогнули ряды гвардейских рот.
Звон глуховатый пробежал по танку.
Свершилось! Первый Белорусский фронт
Артподготовкой возвестил атаку.
Исчезли ночи черные черты,
И звезды на небе исчезли тоже.
Певец грядущего, мне жаль, что ты
Увидеть этого не сможешь!
Мелькал крылатый свет зарниц,
Летел в могучих перегонках,
Скользил по скулам наших лиц
И по рябой воде в воронках.
Свою судьбу встречай, Берлин!
Летели ярко и сурово
Драконы реактивных мин,
Один хвостатое другого.
Как в наковальню, в небеса
Стучали тонны жаркой стали.
Иванов Грозных голоса
Берлину приговор читали.
Трясло прибрежные поля,
Вздымало пыль, сдвигало камни —
Вот-вот не выдержит земля
И брызнут лавою вулканы.
А гром не признавал преград,
В закон снарядной силы веря.

...В Берлине в это время, говорят,
Качались люстры и скрипели двери.
Невиданный, величественный бой!
В траншеях немцев — огненные гривы.
В один табун, в один сплошной прибой
Слились косматые разрывы.
В огне разрывов плавился металл,
Искрился брызгами электросварки.
Сюда, к траншеям нашим, долетал
И землю с наших брустверов сметал
Артиллерийской бури ветер жаркий.
Но мы глядели пристально вперед,
Глаза от света острого прищуря,

Мы любовались, как дробит и рвет
Рубеж врага невиданная буря.
Вдруг руку кто-то протянул: гляди!
Мы обернулись. Там, за поворотом
Кривых траншей, где в рост не проходи,
Где узкий ход ведет к соседним ротам,
Звездой сверкнуло золото древка
При свете молний. Близко. Рядом с нами.
И гвардия узнала стяг полка.
И вырвалось единым вздохом: — Знамя!
Все ближе, ближе... Вот и поворот.

Шел знаменщик, не прибавляя шага.
И не глядел на нас, глядел вперед,
Он как бы видел здание рейхстага,
Как бы навстречу стали и свинцу
Он шел в Берлин, забыв про все на свете.
По знамени и по его лицу
Скользили молнии и орудийный ветер.
Алел, как зарево, священный шелк,
И в душу нам глядел великий Ленин.
А знаменщик степенно шел и шел.
Кто каску снял, кто преклонил колено,
Кто наклонился, чтобы скрыть слезу,
Кто вспомнил все, что им в бою добыто..
А знамя шло благословлять грозу
И гвардию благословлять на битву.

Все гуще дым и тяжелей жара.
Вдруг, озаряя путь к Берлину,
На Бранденбургскую равнину
Хлынули прожектора.
И яркий день настал. Как дивный сон!
Светло, как в полдень, на иоле покатом.
Отечество — Россия сотней солнц
Светила путь побед своим солдатам...

Нет, никогда никто из нас
Не позабудет этот час —
Ни в светлый день, ни в черный день.
Бежишь вперед. Твоя же тень
Бежит, пригнувшись, впереди...
А в сердце, а в твоей груди —
Одна мечта, порыв един:

В Берлин, в Берлин!
Дойти, дожить и взять его.
И больше в сердце — ничего.
И дым кругом, и пыль кругом...
Дрожит земля под сапогом...
А пот по скулам — в три ручья...

А может, кровь? Кто знает чья...
Одна мечта, порыв один:
В Берлин, в Берлин!
Все жарче бой. Сильней орудий рев.
И вот, рванув с утоптанной стоянки,
Сеть маскировки грудью распоров,
Артсамоходы двинулись и танки.
А впереди машин, гвардейских рот,
Как мамонты, горбато выгнув спины,
Клыки стальные вытянув вперед,
Шли танки-тральщики, нащупывая мины.
О эта ночь, веками будь жива!
При свете солнц, как в богатырской сказке,
Сверкали гусениц стальные кружева
Кольчугою. Литьем шеломов — каски.
Мы шли в широкой полосе луча.
Вздымались дыма мраморные скалы.
Густая пыль сверкала, как парча,
И серебром штыки сверкали.
Днем, ярким днем стальная шла гроза.
Враг обезумел. Свет невероятный
Врагу впивался иглами в глаза —
Свет нашей силы, нашей славы ратной.

...Кончалась ночь великого труда.
Приклады и штыки в крови, как в масле.
Пыль стала темно-синей. И тогда
Настал рассвет. Прожектора погасли.
Рождалось утро в боевом дыму,
И, в тучах пыли не найдя оконца,
Едва-едва просвечивая тьму,
Вставало солнце.
О солнце Родины! Сквозь рыжеватый дым,
Сквозь смутный мрак лучи твои косые
Дошли к солдатам, юным и седым.
Родное солнце, солнце из России!
И утро шло в раскатах канонад

По влажным свежевырытым воронкам.
Уже в зеленых «доджах» медсанбат
Пускался за дивизией вдогонку.
Брели колонны пленных там и тут
По большакам Германии Восточной,
И пленный бормотал: — Берлин капут...
И отвечал конвойный: — Это точно!
Мы шли вперед за честь своих знамен,
И песню славы пели наши пули.
И уходила в даль былых времен,
В историю народов и племен
Ночь огневой артиллерийской бури.
Но утром так же, как в полночный час,
Земля дрожала от стального груза.
И снова целый мир глядел на нас —
Простых солдат Советского Союза.

1945
Берлин

НИКОЛАЙ ПАНЧЕНКО

* * *


Есть поколенья долголетние.
Мое не вызрело еще,
приняв солдатские галеты,
ружье и скатку на плечо.
Как торбу, за спину страну,
и первый взрослый шаг —
в войну.
Что до него — оно не строило,
и то, что после, — без него...
Но что бы стоила история
без поколенья моего?!

УТРО


Ни встать, ни шевельнуть рукою —
лежу, распластан, на спине.
Как будто иочью был тропою
и целый полк прошел но мне.

Да что там полк — толпа народа!
По мне прошли в одном ряду
за ночью ночь четыре года
на бронированном ходу.

И пусть разваливает череп,
но я встаю для новых драк,
и где-то падает, ощерясь,
меня похоронивший враг...

РАЛЬФ ПАРВЕ


С эстонского

НА ПЕРЕКРЕСТКЕ


Тот из вас, кто с нами шел когда-то
Тем путем, которым шла война,
Верно, видел этот дом дощатый
И шлагбаум из бревна.
И в пилотке выцветшей девчонку
Вам встречать случалось где-нибудь,
Легковым машинам и трехтонкам
Открывающую путь.

Этот скромный боевой участок
Мы на фронте видели не раз —
У него задерживался часто
ЗИС дивизионный или ГАЗ.

Удавалось втиснуться, бывало,
В переполненный грузовичок.
В часть свою тащиться пешедралом
Может лишь отважный новичок.
Для бывалого фронтовика
Есть места на всех грузовиках.
А застрявший путник был утешен
Дружеской беседой у костра.
В котелке, что над огнем повешен,
Булькает какой-то концентрат.

Отмахать весь путь пешком — не шутки,
Не дойдешь, пожалуй, и за сутки.
Остановимся. Присядем тут.
Может, на машине подвезут.

Тут, на КПП, столпотворение
Начинается порой с утра.
Сколько задушевных откровений
Переслышишь за день у костра!
Ты узнаешь, каково в пехоте,
Кто работал на какой работе,
Где изведал, что такое бой,
Почему махорка стала злее,
Что кому дороже, что милее —
Край любимый или город свой.

Тут сказал мне русский пехотинец,
Развязав свой вышитый кисет
(Девушки какой-нибудь гостинец):
«Закури-ка нашего, сосед!»
И, затягиваясь понемногу,
Не спеша поведал он о том,
Как растет подсолнух у порога,
Как шумят березы за окном,
Как у них поют там и как пляшет
Девушка с тяжелою косой —
Есть такая...
И как счастье наше
Было прервано войной.

Продолжай, приятель, свой рассказ —
Он найдет дорогу в наши души.
Отвоюем мы — настанет час —
Все, что враг безжалостно разрушил.
Дом твой где-то далеко-далёко,
Ждет тебя там девушка-краса...
У другого — на горах высоких,
У другого, может быть, — в лесах.
Он теплом своим нас греет снова,
Словно рядом здесь родимый кров.
Дом! Нам всем понятно это слово
На любом из наших языков.

Мы из разных собрались дивизий.
Вот латыш — Москву он защищал,
Смуглый уроженец Кутаиси,
Русский, что махоркой угощал,
Белорус и украинец рядом,
Сибиряк, что шел от Сталинграда,

И эстонец...
Мы пришли затем,
Чтобы счастье улыбнулось всем!

Мы храним о до.ме память свято.
Пусть к нему дорога далека,
Каждому советскому солдату
Родина
в любом краю близка!

Перевод Л. Томма

БОРИС ПАСТЕРНАК

ВЕСНА


Все нынешней весной особое.
Живее воробьев шумиха.
Я даже выразить не пробую,
Как на душе светло и тихо.

Иначе думается, пишется,
И громкою октавой в хоре
Земной могучий голос слышится
Освобожденных территорий.

Весеннее дыханье родины
Смывает след зимы с пространства
И черные от слез обводины
С заплаканных очей славянства.

Везде трава готова вылезти,
И улицы старинной Праги
Молчат, одна другой извилистей,
Но заиграют, как овраги.

Сказанья Чехии, Моравии
И Сербии с весенней негой,
Сорвавши пелену бесправия,
Цветами выйдут из-под снега.

Все дымкой сказочной подернется,
Подобно завиткам по стенам

Боярской золоченой горницы
И на Василии Блаженном.

Мечтателю и полуночнику
Москва милей всего на свете.
Он дома, у первоисточника
Всего, чем будет цвесть столетье.

ЮРИЙ ПАШКОВ

ГЕНЕРАЛ

Памяти генерала смолянина
Ефима Васильевича Рыжикова

В полях подбитые чернели танки.
(Еще до лома руки не дошли!)
И генерал признался адъютанту:
— Пьянею, брат, от вспаханной земли!
Он приказал остановить машину
И, сбросив на сидение шинель,
Ступил на поле, на подзол нежирный,
Где пахарь торопил копя: «Шнель, шнель».
Но, оробев пред русским генералом,
Крестьянин руки вытянул по швам —
Так пред фельдфебелем стоял бывало:
Исполню, дескать, все, что надо вам!
Но генерал приветно тянет руку,
Земли комочек долго в пальцах трет,
На плуг кивнул — знакомая-де штука —
И поручни нагретые берет.
Как будто он опять в краю далеком!
Пласты, крошась под лемехом, бегут.
Почтительно шагает немец сбоку
И, шляпу сняв, твердит: «Зер гут, зер гут».
Но гость мотает головой упрямо,
Смеется — бескорыстная душа:
Мол, я-то пахарь незавидный самый,
А конь что надо — тяга хороша!

Потом он в луже около машины
Мыл сапоги. Лампасы оттирал.
На плечи адъютант шинель накинул:
— Простудитесь, товарищ генерал!
Смеялся генерал: — Беда какая!
Рванулся «виллис», выстрелив дымком,
А немец, в непонятное вникая,
Глядел, ладонь приставив козырьком.

СЕРГЕЙ ПОДЕЛКОВ

ПЕХОТИНЕЦ


Дым над кровлей тесовой да ветла над дорогой,
полумесяц подковы вбит навек у порога.

В этом доме сосновом (искони так бывало)
череп мету подковы мать орлов выпускала,
выпускала в просторы, выпускала под тучи,
в мир широкий, в котором есть орлиная участь.

Вот и ты, как другие... Мать с неженскою силой
сыну крылья тугие терпеливо растила.
На заре рано-рано пахло хлебом и детством,
у степного кургана не могла наглядеться;
и стояла,стояла, и глядела, глядела,
и, казалось, все мало, и душа холодела.

А ты шел — шел полями, шел березовой кромкой,
и вилась между вами тонкой стежки тесемка.
Стлалось, крашено синью, хлопотливое лето;
подымалась Россия в день июньский с рассвета,
подымалась, трубила: «Враг в родимых пределах!»
И дышало горнило, и оружье звенело.

Ты в армейской шипели проходил полустанки,
песни горькие пели на дорогах крестьянки.
Пыль вилась над штыками,
билась под сапогами,
пулеметы хлестали из кустов, из расселин,
самолеты крестами в небе ржавом висели.

Ты в боях не сгибался, веру в лучшее вынес,
падал и подымался, мой герой-пехотинец.
А за дальнею далью пламенело горнило;
от крыльца за тобою мать, вздыхая, следила.
И сквозь сумерки дыма, сквозь дожди и поземку
шла меж вами незримо вечной стежки тесемка.

Сколько дум передумал, сколько верст перемерил,
если б выразить в числах, ты б н сам не поверил.
Умывался дождями,
утирался ветрами,
укрывался метелью,
травы стлались постелью.

С бега рушились кони, в корчах сталь умирала,
в обожженных ладонях пела смерть и играла.
И мелькала солдата боевая одежда
па холмах Бранденбурга, на углах Будапешта.

И шумит пламя стяга в легком утреннем дыме,
и на стенах рейхстага — твое русское имя.
Верю: ныне и присно жить тебе как легенде,
и в граните, и в гипсе, и в литом монументе, —
сердце каждое стало
для тебя пьедесталом.

ВОЗМЕЗДИЕ


Черный особняк в тени на отлете,
черный орел над чешуйчатой крышей,
на плюшевой скатерти в позолоте
на середине раскрытый Ницше.

Настежь окно... У окна хозяин,
хшцно сутулясь, трубку курит.
В сад поглядит — перед глазами
масленое солнце тает в лазури,
а над подстриженными кустами
каменный Бисмарк на пьедестале.

И хозяин доволен собой, державой:
в сейфы набиты акции, деньги.
Завоевателей дочь рожает,
сын добывает семье владенья.

У него на кухне в горючем, синем,
жирном чаду и в облаке пара —
северная красавица из России,
сыном присланная в подарок.

В стойлах томятся донские кони,
тяжко мычат коровы в сараях...
Он после завтрака на балконе
каприччиозо на скрипке играет.

А вечерами,
от пива распарясь,
высокомерный от опьяненья,
многозначительно подъемлет палец:
«Мы поставим мир на колени!»

Мысли его, как щупальца спрута,
жадно ветвятся, планету вяжут...
Он с Европой расправится круто,
русским место штыком укажет.

Так бы и жил, да ему не спится,
зубы стучат, сорочка взмокла.
Жесткий дождь грызет черепицу,
от русских пушек в ознобе стекла.

На рукаве его
мерзкого знака
топоры палачей скрещенные.
Чует, бешеная собака,
крепкой петли пеньку крученую.

И кажется, нет ему места в доме,
вещи прижали его к портьере.
Будто в гробу, живая стонет
в черном футляре скрипка Гварнери.

Он — за порог. Среди сада ржавый
Бисмарк пригнулся, выпятив челюсть.
Черная от гнева ночь окружает,
пятиугольными звездами целясь.

Он — в кабинет. И, от страха белый,
оловянными водит глазами...

Зять приставил к виску парабеллум,
свесился с кресла, гремя крестами.

Сын под зимним лежит Ленинградом,
разможжена голова прикладом,
вместо пастора над ним метели,
вместо органа хохочет ветер.

Дочь с детьми на пуховой постели
от яда корчится на рассвете.

А по-над домом свистят метеоры,
красными звездами разрываясь,
взвихрились псы, трещат запоры,
падают двери, с крюков срываясь.

И рассыпается ночь.
Сквозь пепел
мглы проступает заря и вьется,
ржут и летят в донские степи
казачками меченные иноходцы.

Он кинулся к окнам —
на пьедестале
от Бисмарка ноги торчать остались! —
и почернел. Задохнулся, немея...
Трубка — в ковер, дымится, тлеет.

Танк!
С разворота — в пролом аллеи.
Звезды возмездья на башне алеют.

Он из дому бросился наудачу,
но пуля поймала у водостока...
Лишь россиянка смеется, плача,
руки протягивая к востоку.

СТЕПАН ПОЗДНЯКОВ

* * *


Здесь ходили в сраженье бойцы,
А теперь наступают косцы.

На просторах истлевших атак
Рожь колосьями бьется в большак.

То не марша походная пыль —
Возит копны автомобиль.

Не могил затвердевших ряды —
Монументами встали скирды.

Накалились от страдных лучей
Просоленные спины людей.

Жизнь трудом налила до краев
Древнерусское иоле боев.

ВИКТОР ПОЛТОРАЦКИЙ

* * *


День догорел, чернобородый всадник
Спускался тихо но тропинке с гор.
Косая тень легла на виноградник.
Мы разожгли на берегу костер

И, подложив под головы шинели,
Упали на колючую траву.
Над нами звезды мирно зеленели,
И море было рядом, наяву.

Мы долго шли в ненастье, без дороги.
Без отдыха мотала нас война.
Еще гудят натруженные ноги,
А душу обнимает тишина.

Костер горит, и мы его не прячем,
Не роем и не строим блиндажей,
Все по-другому, все теперь иначе,
Нам даже воздух кажется свежей.

Не торопясь, не злобствуя, не споря,
У огонька спокойной тишины
Поговорим о музыке, о море...
И долго будем помнить гром войны.

ЛЕОНИД ПОПОВ

СЛОВО О ПРОЛИТОЙ КРОВИ


Давно оглохли полковые рации,
Простуженно кричавшие: «Вперед!»
До желтизны повыцвели реляции,
Лишь нашу память время не берет.

Болит, как рана, память поколения.
...В огне леса,
и хлеб,
и русский лен.
И кажется, до белого каления
Над нами мирный воздух раскален.

Доватор, приподнявшийся на стремени,
Из-под руки глядит на нас в упор.
То не укор. В пространстве и во времени
Мы познаем себя до этих пор.

Казалось бы, вся суть вещей просвечена,
Пронизана Священною войной.
Неколебим итог ее. Развенчано
Зло на земле. Упрочен шар земной.

Но вот глубинно проникаю в души я
Иных людей. Затем над строчкой бьюсь —
Подспудного боюсь прекраснодушия,
Забвенья, как безвременья, боюсь.

За что казню себя такой нелепостью?
Смотрю на шрамы на седых висках

И все немею пред громадой Эпоса,
Который нам осмысливать в веках.

Как все объять?
В душе, в архивах рыться ли,
Чтоб истину постичь наверняка —
Кто были те, планеты нашей рыцари,
Пришедшие от плуга и станка,

Богатыри той битвы исторической?
Я перед правдой сердцем не солгу,
Коль так скажу:
Вопрос не риторический!
Мы перед ними все еще в долгу.

Нам отвечать, какою правдой-верою
Они служили миру на земле,
Когда пылали нх шинели серые,
Как пламя прометеево во мгле.

Как памяти далекой отражение,
Застыл
на старой киноленте
взрыв...
Ушли они в последнее сражение,
Своею кровью землю обагрив.

Ушли они — далекие и близкие —
В немеркнущую вечность, в зной времен.
Шумит листва берез над обелисками.
Солдаты у простреленных знамен.

У времени непостижимо быстрого
Есть свой накал и свой девятый вал...
Я ату память тоже кровью выстрадал,
Когда солдатам раны бинтовал.

И до сих пор ищу свои критерии —
Мне кажется, на всех материках,
Как дуги вольтовы, еще гудят артерии
И кровь упавших — на моих руках,
На травах,
на снегу.
Она не ржавая

От времени, от ливней и ветров.
Она горит!
Могущество державное
Озарено ее огнем.
И отчий кров,
И сон дитя, и нежность женщины,
И налитое радугой зерно,

И все, что было Лениным завещано,
Солдатской кровью той озарено.

Века пройдут. Пройдут тысячелетия —
Ни ран, ни нашей славы не избыть.
И в мире нет бесчестнее бесчестия —
Ту кровь людскую хоть на миг забыть.

И вновь, как наяву, Весна Победная!..
Уже рейхстаг бризантами секут.
Мне душу опалила кровь последняя
До низверженья зла за пять секунд,
До завершенья боя, до салюта нашего,
Где пал последний вражеский редут.

...Над картами склонясь, седые маршалы
Седых солдат в бессмертие ведут.

И, слушая в своей родной обители
Бессмертный гимн «Священная война»,
На стареньком, видавшем виды кителе
Старушка мать целует ордена.

А время набирает ускорение.
Как сны — отгрохотавшие бои...

Наденьте же нашивки за ранения,
Однополчане верные мои.

АЛЕКСАНДР ПРОКОФЬЕВ

ЯБЛОНЯ НА МИННОМ ПОЛЕ


Она в цвету. Она вросла в суглинок
И ветками касается земли.
Пред ней противотанковые мины
Над самыми корнями залегли.

Над нею ветер вьет тяжелым прахом
И катятся седые облака.
Она в цвету. А может быть, от страха
Так побелела?
Не понять пока.

И не узнать до осени, пожалуй,
И я жалею вдруг, что мне видна
Там, за колючей проволокой ржавой,
На минном поле яблоня одна.

Но верю я:
от края и до края
Над всей раздольной русской стороной
Распустятся цветы и заиграют
Иными днями и весной иной.

Настанет день такой огромной доли,
Такого счастья, что не видно дна!
И яблоня на диком минном поле
Не будет этим днем обойдена!

* * *


Москва, Москва, священная держава,
Благословляя, веря и любя,
Мы за тебя по долгу, и по праву,
И по любви — мы бьемся за тебя!

За то чтобы черемух пеной белой,
Дымя, дымилась теплая земля,
Возликовав за отчие пределы,
В отраде жили русские поля;

За то, чтоб солнце гасло на затоне
И звезды отражались бы в реке,
За то, чтоб мать глядела с-под ладони
На озаренном солнцем большаке;

За то, чтоб смолк повсюду рев орудий,
Чтоб хлеб и соль стояли на столе,
За то, чтоб просто радовались люди
На снова завоеванной земле!

ВЕЛИКИЙ ДЕНЬ


Великий день! Мы так его назвали,
Пред ним стеною дым пороховой,
Над пеплом, гарью, грудами развалин
Им поднят стяг Победы боевой.

А там, где бились воины простые,
Размашисты, суровы, горячи,
Победа распростерла золотые
Прямые незакатные лучи.

На мрамор занести б всех поименно
Солдат России, чтоб в века, в века
Да чтоб над этим мрамором знамена,
Простреленные, рвались в облака!

И надписи на мраморе гласили б:
«Сынам родным, повергнувшим Берлин,
От благодарной матери-России!»
...Чтоб теплым ветром веяло с долин.

ЮРИЙ РАЗУМОВСКИЙ

АРТИЛЛЕРИЯ БЬЕТ


Артиллерия бьет... Как успел постареть я
В эти годы войны, не понять никогда.
Мне казалось, идут не года, а столетья,
А прошли не столетья, а только года.

Артиллерия бьет... И опять на заре ты
Поднимаешься в бой и идешь на врага.
Пропитались насквозь, как бинты в лазарете,
Эти битые в кровь Подмосковья снега.

Артиллерия бьет... И не знают покоя
От дорог сапоги, от бессонниц сердца.
Мы, ровесник, с тобой повидали такое,
Что не жившим в наш век не понять до конца.

Артиллерия бьет... Что узнают потомки?
Им покажут в музеях кусочки войны:
Без патронов стволы и без хлеба котомки.
Только кровь наших ран не увидят они.

Артиллерия бьет... В огневом исступленье
Раскаленные жерла закату грозят.
Только тот и способен понять наступленье,
Кто узнал, что такое дорога назад.

Артиллерия бьет... И взлетают ракеты,
Залп салютов оконные рамы трясет.
Только тот оценил этот голос Победы,
Кто слыхал, как в бою артиллерия бьет!

ЛЕОНИД РЕШЕТНИКОВ

В КОНЦЕ ВОЙНЫ


}Г это видел, помнится, в Литве.
Уже воины три года отстучало.
Три дня не спавший,
У леска в траве
Так полк храпел — траву вокруг качало.

Полуденный вверху струился зной.
Вдали басила пушка безголосо.
И в воздухе, настоянном сосной,
Как пули у виска, жужжали осы.

И, как на дне реки,
Под птичий щелк,
Средь трав густых, как под водой зелепой,
Сраженный сном, лежал стрелковый полк,
На два часа от мира отрешенный.

Как будто в бездну провалился он.
И только гвозди, слева или справа,
Сияли с каблуков со всех сторон,
Как звезды, ливнем канувшие в травы.

Пыль до колен, как латы, на ногах.
Темнеют лица, словно из металла.
И руки, полускрытые в цветах,
По сторонам разметаны устало.

На коже их — окалина и чад.
И, вечными мозолями покрыты,

Они привычно на стволах лежат,
Тяжелые, как конские копыта...

Давно прошла великая война.
Молчат до срока полковые пушки.
А мне и до сих пор еще видна
Та, вся в цветах, поляна у опушки.

Там спят солдаты, сдавшиеся сну,
Видны в траве —
Волна бежит по следу —
Их ноги, уходившие войну,
Ладони рук, сработавших победу,

* * *


Когда под гром фанфарных маршей
Иль плач гармоники губной
Летели вспять теплушки наши
С полей Европы в край родной,

И, на плетни склонясь косые,
Горячим светом тысяч глаз
На нас глядела вся Россия,
На всех путях встречая нас,

И лишь для нас светили звезды,
Цвели цветы, гремела медь,
И, становясь железным, воздух
Сам начинал уже греметь —

Тогда, веселым, нам казалось,
Что, небывала и грозна,
Прошла и за спиной осталась
И впрямь последняя война.

МАЙСКОЕ УТРО


Вот первый гром — примета лета —
Гремит над пашей головой.
А нам под всплеск ракетный света
Вновь подниматься в штыковой.

Но нынче огненные трассы
Уже не наше небо рвут.
Горит-пылает Гитлерштрассе,
«Катюши» рядышком ревут.

И в громе их,
Среди Берлина,
Обоз неспешно тарахтит.
Летит, пыля, со втулок глина
Моя,
Московская! —
Летит.

 
...И вновь, в час мировой расплаты,
Дыша сквозь пушечные дула,
Огня твоя хлебнула грудь, —
Всех впереди, страна-вожатый,
Над мраком факел ты взметнула,
Народам озаряя путь...
Валерий БРЮСОВ

ИОСИФ РЖАВСКИЙ

* * *


Давным-давно пришли мы с поля боя,
Сердца смертельным шквалом опаля.
Но до сих пор, лишенная покоя,
Томится неповинная земля.

Ей так же, как и нам, наверно, надо
Защитников своих — средь тишины —
Припомнить всех: кто дрался с нами рядом
И не вернулся в дом родной с войны.

Кого ждут матери, и жены, и невесты
С надеждой от весны и до весны,
Но лишь земле, одной лишь ей известно,
Кто не вернется никогда с войны.

РАСУЛ РЗА


С азербайджанского

БОЙЦАМ-АЗЕРБАЙДЖАНЦАМ


К вам сегодня речь моя, соплеменники мои!
Вновь историю куют эти грозные бои.
И когда настанет день торжества для всей страны,
Гордым голосом своим прогреметь и мы должны.
Свое тело разорвать на куски сумел бы ты?
Можно ль родину делить на равнины и хребты?
Если даже Муровдаг величавей этих гор,
Наклонись и собери эту землю в эту горсть,
Разорви ее в руках, поднеси к ноздрям — и вдруг
Запах родины своей ты почувствуешь вокруг.
Эти склоны и поля жаждут плуга и воды,
Ждут прививки молодой эти вешние сады,
Ищут гнездышек родных прилетевшие щеглы —
Только воздух над землей полон пороха и мглы.
И когда, как рыжий лев, солнце ляжет в лоно вод,
Воспаленною зарей загорится небосвод.
О народ мой! У тебя есть отныне свой очаг,
Мать, и дети, и жена с нежным пламенем в очах,
Плодоносные сады, напоенные луга,
Есть и песни, и стихи — плеск родного языка.
Это все, Азербайджан, враг задумал отобрать —
Земли милые твои захватить за пядью пядь,
Осквернить твою жену, опозорить дочь твою,
Превратить тебя в раба, победив тебя в бою,
Твой язык перепахать, как ненужное жнивье,
И стереть с лица земли имя древнее твое.
Слышишь? Родина тебя вновь на подвиги зовет,
И оружье для тебя день и ночь кует завод.

Снова голосом страны говорит родная мать,
Призывая сыновей грудью варваров встречать.
Вы бесстрашны и сильны, о полки моей страны!
За расцвет своей весны жарко биться мы должны,
Чтоб опять в победный час — с алым знаменем в руке —
Спел бы песню ты свою на любимом языке,
Чтобы партия сказала делегатам наших стран:
«Замечательных сынов вырастил Азербайджан!»

Перевод И. Селъвинского

ВСЕВОЛОД РОЖДЕСТВЕНСКИЙ

ЗА КРУГЛЫМ СТОЛОМ


Когда мы сойдемся за круглым столом,
Который для дружества тесен,
И светлую пену в бокалы нальем
Под гул восклицаний и песен,
Когда мы над пиршеством сдвинем хрусталь
И тонкому звону бокала
Рокочущим вздохом ответит рояль,
Что время разлук миновало,
В сиянии елки, в сверканье огней
И блесках вина золотого
Я встану и вновь попрошу у друзей
Минуту молчанья простого.
Пока, колыхаясь, сверкает струя
И празднует жизнь новоселье,
Я так им скажу:
— Дорогие друзья,
Тревожу я ваше веселье.
Двенадцать ударов. Рождается год,
Беспечны и смех ваш, и пенье,
А в памяти гостем нежданным встает
Жестокое это виденье:
Я вижу, как катится каменный дым
К глазницам разбитого дзота,
Я слышу: сливается с сердцем моим
Холодная дробь пулемета.
— «Вперед!» — я кричу и с бойцами бегу,
И вдруг, нестерпимо и резко,
Я вижу его на измятом снегу

В разрыве внезапного блеска.
Царапая пальцами скошенный рот
И снег раздирая локтями,
Он хочет подняться, он с нами ползет
Туда, в этот грохот и пламя.
И вот уже сзади, на склоне крутом,
Он стынет в снегу рыжеватом —
Умолкнувший парень с обычным лицом,
С зажатым в руке автоматом...
Как много их было — рязанских, псковских,
Суровых в последнем покое!
Помянем их молча и выпьем за них,
За русское сердце простое!
Бесславный конец уготован врагу,
И с нами на празднестве чести
Все те, перед кем мы в безмерном долгу,
Садятся по дружеству вместе.
За них до краев и вино налито,
Чтоб жизнь, продолжаясь, сияла.
Так чокнемся молча и выпьем за то,
Что время разлук миновало!

НЕБО ПОБЕДЫ


Такого дня не видел Ленинград,
И радости подобной не бывало!..
Казалось, наше небо грохотало,
Приветствуя великое начало
Весны, уже не знающей преград.

Гремел неумолкаемо салют
Из боевых прославленных орудий.
Смеялись, пели, обнимались люди,
И воздух взморья жадно пили груди
В огнях незабываемых минут.

А пушки грохотали, и порой
Казалось, что широкий гул прибоя —
Девятый вал, не знающий покоя, —
В дыхании неслыханного боя
Проходит над ликующей Невой.

Она переливалась средь огней
В ночи, разрезанной мечами света,

А в чистом небе, зажигая лето,
Цвели, сплетались, сыпались ракеты
И вновь взмывали веером лучей.
И гордый город, доблестный боец,
Сквозь стужу, мрак и пламень обороны
Плыл, как корабль, отвагой окрыленный, —
Недрогнувший, несдавший, непреклонный,
Вздохнувший полной грудью наконец!

ФРИЦИС РОКПЕЛНИС


С латышского

ТРИ ДРУГА


Солдатской дружбе нет преград,
Ей не страшны огонь и рвы.
Я помню дружбу трех ребят
Из Минска, Риги и Москвы:.

Когда за лес ушла заря,
Во мгле вечерней на траве
Друзья лежали, говоря
О Минске, Риге и Москве.

Когда ж погасли свечи звезд,
В предутреннюю синеву
Друзья поднялись в полный рост
За Минск, за Ригу, за Москву.

И отступила ночи мгла
Под грозный клекот штыковой,
И ясная заря взошла
Над Минском, Ригой и Москвой.

Перевод Е. Винокурова

НОЙ РУДОЙ

* * *


В огне походов и сражений
ты виден весь.
Словесных клятв и заверений
не надо здесь.
И невозможно притвориться
под тем огнем
ни в колесе последней спицей,
ни вожаком.
Война — что беспощадный резчик:
куда ни глянь,
она очерчивает резче
любую грань.
И пусть вернулся невредимый
с войны солдат,
врагу он враг непримиримый,
а другу — брат.
Но отличить врага от друга
теперь трудней,
и в этом — квадратура круга
спокойных дней.
Здесь нет ни крови, ни сражений,
бой позади,
к тому же громких уверений —
хоть пруд пруди.
Отчизна не в шинели серой,
война прошла.
Но мерить надо той же мерой,
что там была.

ГЕНРИХ РУДЯКОВ

НА ЗЕМЛЕ НЕ БЫВАЕТ БЕЗ ЭТОГО


Над сиренью плывут облака
и отсвечивают фиолетово.
Не сладка ты, судьба, не легка.
На земле не бывает без этого.

Ничего не бывает за так.
Ни при чем серебро или платина,
потому что за каждый пустяк
человеческой жизнью заплачено.

Потому что за этот цветок,
за оттенок его фиолетовый
мой дружок под Синявиным лег.
На земле не бывает без этого.

Потому что за сон полевой,
за червонное летнее золото —
под лопаткой рубец пулевой
и осколками ноги исколоты.

НИКОЛАЙ РЫБАЛКО

МАТЕРЯМ


Ни привета,
ни звонка от сына,
Ни письма,
хотя бы десять строк.
От Москвы до самого Берлина
Встали обелиски вдоль дорог.
Где-то там
он был смертельно ранен,
Грозную испепелив броню...
Я прошу простить меня заране —
Сыновей я вам не заменю.
Но хочу я в этот тихий вечер,
В этот полыхающий рассвет
Вас обнять за худенькие плечи,
Вам сыновний передать привет.
Рассказать о вздрогнувшем рассвете,
О слепящих вспышках батарей...
Я солдат,
я помню все на свете,
Я товарищ ваших сыновей.

НИКОЛАЙ РЫЛЕНКОВ

* * *


Мужавшие под грозами войны,
Для дел иных мы были рождены,
К иному мы готовились труду,
Иную в песнях славили страду.

Благословляла нас сама судьба
Заводы строить и растить хлеба,
А я просил: — Еще благослови
Слагать стихи о дружбе и любви.

Но мир висел на волоске, и вот
Мой друг достроить но успел завод.
А я поэму дописать не смог,
Как задымилась даль больших дорог.

Над Припятью, над Сожем и Днепром
Железным эхом раскололся гром.
В тот день, законам мужества верна,
Нас под ружье поставила страна.

Не голубой романтики звезда —
Солдатами нас сделала беда,
Когда, взвалив на плечи тяжкий крест,
Мы отступали из отцовских мест.

К нам простирали руки дерева,
В лугах цеплялась за ноги трава,
Ручьи журчали в наш горчайший час:
Не уходите, не бросайте нас!

Старинных русских городов холмы,
Откуда в глубь веков глядели мы,
Вдруг отовсюду стали нам видны,
Со всех дорог, со всех концов войны.

Но всех других мне ближе и больней
Был город тот, где я на утре дней
Волны днепровской слышал древний плеск,
То город юности моей — Смоленск.

Он гордыми легендами веков
Взывал ко мне с семи своих холмов,
И я, крещен железом и огнем,
Во сне и то не мог забыть о нем.

Хлебнули вдоволь мы всего, пока,
Пути расчистив острием штыка,
По горестным пожарищам земли
Вновь к милым сердцу берегам пришли.

И понял я в дни долгожданных встреч,
Что груз войны не снять с шинелью с плеч,
Что после всех тревог и всех утрат
По чувству долга я навек солдат.

* * *


Вернулись мы с полей войны
И отряхнули прах чужбины,
Воспоминаньями полны,
Как шумом вешних рек ложбины.

Казалось, выйди на бугор,
Где наших трон сошлись излуки, —
И все опять увидит взор
Таким, как было до разлуки.

И вот идем мы, не пыля,
Сняв потемневшие шинели.
Шумят спокойно тополя,
Как в нашей юности шумели.

Все так же млеет синева,
Все так же горько пахнут травы,

Знакомой песенки слова
К нам долетают из дубравы.

А мы с тобой глядим вокруг,
Верны путям-дорогам длинным,
И отгул грома ловит слух
В спокойном шуме тополином.

И отсвет молний ловит глаз
На синеве неколебимой.
Мотив, в бои водивший нас,
Звучит нам в песенке любимой...

И мы не раз под всплеск волны
Вздохнем, как будто без причины...
Знать, не забыть тревог войны,
Как не стереть со лба морщины.

МАКСИМ РЫЛЬСКИЙ


С украинского

БОЙЦАМ


С первых капель нежным звоном,
С первым теплым ветерком
Вам, суровым, вам, бессонным,
Мы поклон глубокий шлем.

Как достойными словами
Вас приветствовать, воспев
Тех, кто поднял, словно знамя,
Гнев народа, правый гнев?!

Солнце встанет в час рассвета —
Вам бороться, вам страдать...
Но лишь вам дано за это
Счастье первым повстречать

День священный, день победный,
День громовой тишины —
Всенародной, многоцветной,
Торжествующей весны!

МОСКВА


Кто позабудет дни кровавого жнитва,
Когда, всю мощь сплотив, советские народы
Сражались доблестно за жизнь и за свободу,
За человечество и за его права?

Тогда, вооружась, великая Москва,
В метелях и во льдах, готовая к походу,
Как счастья часовой, во мраке непогоды
Глядела в даль веков, могуча и жива.

Не рдели по ночам кремлевские рубины,
Чернели здания — немые исполины,
Лишь танки, грохоча, ползли за рядом ряд...

Но в самый трудный час, превозмогая беды,
Вселенной бросила ты гордое: — Победа!
И тысячей громов ответил Сталинград.

Перевод В. Тургапова

ИВАН РЯДЧЕНКО

В ДЕНЬ ОКОНЧАНИЯ ВОЙНЫ


Ьлце стояла тьма немая,
в тумане плакала трава.
Девятый день большого мая
уже вступил в свои права.
Армейский зуммер пискнул слабо —
и улетел солдатский сон!
Связист из полкового штаба
вскочил и бросил телефон.
И все!
Не звали сигналистов.
Никто не подавал команд.
Был грохот радости неистов.
Плясать пустился лейтенант.
Стреляли танки и пехота.
И, раздирая криком рот,
впервые за четыре года
палил из вальтера начпрод.
Над мутной торопливой Тиссой
и стрекот выстрелов, и гул.
К жаре привыкший повар лысый
зачем-то ворот расстегнул.
Не рокотали стайки «яков»
над запылавшею зарей.
И кто-то пел.
И кто-то плакал.
И кто-то спал в земле сырой.
Вдруг тишь нахлынула сквозная,
и в полновластной тишине
спел соловей,
еще не зная,
что он поет не на войне.

ВАЛЕНТИНА СААКОВА

ВОЕННЫМ МЕДСЕСТРАМ


Солдатам бывшим часто снится:
Одета в сестринский халат,
Она бесшумной белой птицей
Влетает в тяжкий бред палат
И что-то шепчет им по-птичьи,
Как колыбельную поет,
Ладонь прохладную девичью
На лоб пылающий кладет.
И вдруг шатнет ее усталость:
Какие сутки не до сна!..
Не все тогда запоминались
Сестер военных имена.
А сколько им теперь могли бы
Слов благодарности сказать,
И тихо прошептать «спасибо»,
И просто поглядеть в глаза...
Прости, сестра, —
Война сурова,
Мы, торопясь, к победе шли,
И, может, ласковое слово
Не все тебе сказать смогли,
Но в славной доблести Победы
Он на века оставил след —
Твой скромный подвиг милосердья —
Тепла сердец
Высокий свет!

ИВАН САВЕЛЬЕВ

* * *


Товарищ мой, ровесник и собрат!
Давай с тобой, не торопясь, присядем,
Посмотрим в наши школьные тетради,
Что буквами неровными пестрят.

Какие это были времена,
Какая мысль скрывалась за строкою!
Там в первый раз написано:
«Страна» —
Неопытной, неровною рукою.

Там все еще молчало до поры,
Уже готово вырваться наружу.
Та новизна, тот молодой порыв
И до сих пор мне опаляют душу.

Ты помнишь,
Как мы трогали звезду,
Прикрыв бойца шинелью на рассвете...
И я все тот же.
Молодо иду
На труд и в бой,
Как тот солдат в бессмертье.

И если о любви моей стране
Расскажет за меня свинцовый ветер,
Ты помни, что мы были на войне, —
Прикрой меня шинелью на рассвете...

ВЛАДИМИР САВИЦКИЙ

* * *


Груды щебня и коробки зданий.
Улицы щербатые в пыли.
Но взлетают в небо утром ранним
Голуби с обугленной земли.
Город весь в покорно белых флагах.
Радуется и поет душа.
Два артиллериста у рейхстага
Зачехляют пушку не спеша.

* * *


Отгремели боевые грозы.
Слава павших вписана в гранит.
Но опять чужие бомбовозы
Проплывают вдоль моих границ.
И опять грозят нам черной ночью,
Атомный грозят обрушить вихрь.
Я солдат и
Не уполномочен
Дипломатов подменять своих.
Но могу заверить под присягой,
Всем напомнить следует сейчас:
Знамя, что пылало над рейхстагом,
Было не последнее у нас,

АРШАЛУЙС САРОЯН


С армянского

ТАНЕЦ ПОБЕДЫ

С любовью — генерал-майору Н.Сафаряну

Был вечер весенний,
Победы был вечер,
Ракеты взлетали
Планетам навстречу.
И алое пламя
Советского стяга
Горело на черном
Фасаде рейхстага.
И снова ракеты
Пускали мы в воздух,
И сыпались сверху
Их синие звезды.
По улицам дымным
Проходят солдаты,
Морщины на лбах —
Словно горестей даты.
Герои из сказки,
Что сделалась былью,
Пробиты их каски,
Покрытые пылью.
А в центре Берлина
Солдаты-армяне
Собрались в кружок,
Как на горной поляне.
Они вспоминали
И боль, и лишенья,
Они вспоминали
Героев сраженья,
Они вспоминали
Родные просторы,

Далекий Севан
И высокие горы.
Гагик вдруг сказал,
Обращаясь к солдатам:
— А ну-ка, давайте
Станцуем, ребята.
Пришли мы с победой,
И, черт побери,
Пускай здесь посмотрят
На наш кочари.
Гремит барабан,
И зурна с ним запела.
— А ну-ка, ребята,
Скорее за дело.
Солдаты обнялись,
Обнялись друг с другом,
Земля покачнулась
Танцующим кругом.
Пусть слышат враги,
Нам принесшие беды,
Как танец грохочет
Салютом Победы.
Солдатские ноги
Всю землю колышут.
Наверно, наш танец
В Армении слышат.
Пусть будет вот это
Мгновение свято:
Победа солдата
И радость солдата.
На танец с улыбкой
Смотрело светило
И так увлеклось —
Закатиться забыло.
Собрались в Берлине
Солдаты-армяне,
Собрались в кружок,
Как в горах на поляне,
И пляшут они,
Словно в горной деревне,
Свой танец наирский,
И гордый, и древний.

Перевод Ю. Разумовского

АБУ САРСЕНБАЕВ


С казахского

ОГНИ СЕРДЕЦ


Огни, огни над братскими могилами,
Сердца погибших — память грозных лет.
Им вечно оставаться негасимыми,
В их пламени — былых мечтаний свет.

Огни, огни — как символ жизни вещей,
Не хрупкое сияние свечи,
Нет, все, что было попрано зловеще,
Огромным солнцем вспыхнуло в ночи.

Мечты, что были прерваны до срока,
Застыли молча на своем посту.
Мне те огни, как судьи, издалека
Приносят дней военных наготу.

Как миражи, они встают навстречу,
Пусть я не знаю, кем, солдат, ты был,
Но ты огнем священнейшим отмечен,
Ты жизнь мою от смерти заслонил.

Мне кажется, я даже помню лица,
Я слышу голоса их невдали,
Готовность их с огнем навеки слиться,
Пройти сквозь смерть, но не отдать Земли.

Быть может, здесь лежит поэт безвестный,
Певец добра. Иль мать, что не смогла
Последнюю допеть ребенку песню
Пред тем, как пуля в грудь ее вошла.

Они, от нас ушедшие до срока,
Еще любви не знавшие порой,
Могли б мечты отцов поднять высоко,
Туда, где сокол правит высотой.

И в летний зной, и в ледяную стужу
Бессмертным ритмом юного бойца
Стучит их пульс, грядущим днем разбужен,
Трепещут, как знамена, их сердца.

Они так вдохновенно и так истово
Вбирают наши помыслы в себя!
В них — Родины великое единство,
И мощь ее, и сила, и судьба.

Огни сердец, в них пламя беспокойное,
В них память тех, кто был в боях убит.
Пусть их мечты,
Оборванные войнами,
Поднимет ныне молодость на щит.

Перевод Т. Кузовлевой

ОСМАН САРЫВЕЛЛИ


С азербайджанского

ПОЗДРАВЛЯЮ ВАС!


Твой сын сказал:
— Я отправляюсь в путь.
И к мальчику упала ты на грудь.
И он на миг припал, как в детстве, к маме,
Обняв тебя могучими руками.
Жила ты от письма и до письма,
Но день настал, и расступилась тьма —
Счастливая и солнечная дата.
Тебя я поздравляю, мать солдата,
Что столько лет была от слез нема,
Невеста, что глаза все проглядела,
Что свадебное платье не надела,
Его сложив и заточив в сундук
До той поры, пока вернется друг,
Себя не украшавшая ни разу,
Всем прочим отвечавшая отказом,
Сегодня счастье у тебя в руках —
Пускай не дремлет платье в сундуках!
Вернется твой жених с войны живой.
Принарядись! Сегодня праздник твой,
Займет жених с тобою рядом место.
Тебя я поздравляю, о невеста!
Пришла Победа. И окончен бой.
Народы в первый раз сквозь пламя боя
Смогли увидеть небо голубое.
Где саз, где тара, флейты тонкий звук?
Сегодня, не смолкая, пой, ашуг!
Встречаются родные, как впервые,
Из ада возвращаются живые.

Перевод А. Кронгауза

МИХАИЛ САФОНОВ

КАК ПЕХОТА ВОЗВРАЩАЕТСЯ С ВОЙНЫ?


Как пехота возвращается с войны?
На висках на всю Европу седины.
На груди нашивки красные да желтые...
Пулевые, штыковые — все тяжелые...
Скатка серая и верный котелок.
В вещмешке трофейный хромовый сапог.
А на памяти вчерашней
Дело страшное —
Как на дню сходились трижды в рукопашные.
За плечами у пехоты полземли.
Почитай, четыре года с боем шли.
От Москвы и до Берлина
Шли без роздыха.
Пули слева,
Пули справа,
Пули с воздуха.
Нарекли тебя царицею полей.
Ты не в золото рядила сыновей —
Воротились черным порохом пропахшие.
Мир пришедшему домой!
И слава павшему!
Так пехота возвращается с войны.

ВИССАРИОН САЯНОВ

ПЛЕННЫЕ ИДУТ НА ВОСТОК


Идет колонна за колонной
В порядке строгом. Впереди,
Одет в мундир темно-зеленый,
С крестом железным на груди,

В очках, высокий, с острым взглядом,
Как будто шарящим вокруг,
Вступает с самым первым рядом
На вытоптанный черный луг

Походкой старого солдата
(Хоть так, посмотришь, телом хил!)
Фашистский генерал. Когда-то
Он первым в Латвию вступил.

Теперь пришла пора другая...
Нет, то идет не он один:
Весь генеральный штаб шагает
В опровержение доктрин

И рассуждений прусской школы
(Их разметал войны поток!).
А конвоира шаг тяжелый
Ведет упрямо на восток.

Синеет даль, гудят проселки...
О чем грустите, генерал?

Свершилось завещанье Мольтке?
Вам это Шлиффен предсказал?

Пришла пора — путем старинным
За Одер вышли мы опять...

В генштабе вашем, под Берлином,
Сегодня ночью будут спать?

МИХАИЛ СВЕТЛОВ

НОВЫЙ ГОД


Атаками, морозами, пургой,
Прошедшее, ты оживаешь снова!
И год один сменяет год другой,
Как часовой сменяет часового.
Прямым путем, дорогою сквозной,
Еще от артиллерии гудящей,
Проходит снова память, как связной
Между прошедшим днем и настоящим.
Тогда, сугробы кровью обагрив,
Знамена поднимало наступленье,
Тогда сердца слились в один порыв —
И мы назвали их соединенье.
Соединение! Когда и я, и ты,
И тысячи товарищей на марше!
Пусть мы сегодня на год стали старше —
Я узнаю знакомые черты!
Мы шли с тобой при солнце и при звездах,
Вдыхали вместе подмосковный воздух,
И я считал тебя за земляка —
Пусть разных мест, но одного полка!
Земляк и друг мой! Позабыть смогу ль
Над Яхромой несущуюся вьюгу,
Когда взглянули мы в лицо друг другу
В мерцании трассирующих пуль!
И он придет — Победы нашей час!
Приблизь его, добудь его в сраженье,
Чтоб с Днем Победы поздравляли нас,
Как нынче поздравляют с днем рожденья!

ИЛЬЯ СЕЛЬВИНСКИЙ

ВОЗВРАЩЕНИЕ


Ты придешь домой таким, как был,
К тем же милым рощицам и пашням,
Ласковый, веселый, полный сил,
Как и снился всем своим домашним.

Ты узнаешь полевую тишь,
Ты услышишь ветерок свой зыбкий,
И сердца любимых осветишь
Старою знакомою улыбкой.

Но когда в беседах за столом
Ты расскажешь про седьмую роту, —
Все почуют в голосе твоем
Новую, неслыханную
ноту.

В этой ноте, жаркой и живой,
Все слова окрасившей собою,
Отголосок жизни фронтовой,
Дальний отзвук громового боя.

И тогда поймет и стар и мал,
Как был путь твой
и тяжел,
и страшен.
Как страну на плечи подымал
Ты, спаситель этих рощ и пашен.

Кенигсберг
1945

ВЛАДИМИР СЕМАКИН

НА УРАЛЕ


Глубокий тыл. Как звезды, ярки
огни уральской стороны,
и, вся в лучах электросварки,
прозрачна ночь и без луны.

Под заводской высокой крышей
в любом углу светло как днем.
Идешь — шагов своих не слышишь,
глядишь — глаза слепит огнем.

Всю ночь, разбрасывая блики,
гудит без умолку станок,
и стружка цепче повилики
сама свивается в клубок.

Ни сват ни брат не заикнется
цро отдых, нужный позарез, —
тебе и мне передается
упрямство сверл, резцов и фрез.

Мой сменщик спит.
Ему — в дневную.
Он будет слушать тишину,
покамест новый день вплотную
не подойдет к его окну.

А тут, усталости не внемля,
крепятся все — и стар и мал,

и поворачивает время
лицом к рассвету весь Урал.

Бледнеют вспышки автогена,
но ими ночь была светла,
и видит утренняя смена,
в какой страде она прошла.

Сверкают новенькие пушки,
спеша на гулкий полигон,
и я, щекой припав к подушке,
услышу выстрелы сквозь сон.

* * *


Знать, мало в тонких рученьках силенки,
но рукава завернуты к локтям.
Пришло письмо — и радостно девчонке,
что папа жив и с фронта пишет сам.

Вязать бы ей, курносой, кружева —
среди других она почти ребенок.
Резец плывет, упрямый, как щуренок,
и у нее кружится голова.

Она стоит с запачканным лицом —
не разберешь, где масло, где веснушки.
Оглянется, а там — к жерлу жерлом —
уже на сборке выстроились пушки.

А потому не надобно жалеть,
что ей пришлось так рано повзрослеть.

* * *


Мы так любили ясную погоду,
черемушника праздничный наряд,
излом луча, ныряющего в воду
с небесной кручи — в омут, наугад!

Но это мы — одним за шестьдесят,
другим нет и пятнадцати всего-то —
не покидали сутками завода,
где «Все для фронта!» требовал плакат.

Бывало, в цех приходишь на заре,
идешь с работы — полночь на дворе.
И так весь год, и так из лета в лето.
Не видел я, как займища цвели.
Шиповник цвел в честь молодости где-то,
где побывать мы так и не смогли.

* * *


Я свою — не чью-то — юность,
невозвратную зарю,
вспоминаю, пригорюнясь,
и «прости» ей говорю.

Ты прости за неумелость,
если прожита не так,
как нам чаялось-хотелось,
как нам виделось в мечтах.

С недосыпа, с голодухи
еле ноги я волок,
а не хныкал, ставил чухи —
да какие! — на станок,

без воздушника, вручную —
орудийные стволы.
Днем-то ладно, а в ночную
ох как веки тяжелы!

Никакой весны не видя,
позабыв, что каплет с крыш,
чуть присядешь — дремлешь сидя,
что там сидя! — стоя спишь.

Мне — под крышей заводскою,
ну а скольким — под огнем
смалу выпало такое,
что нам было не в подъем?

Нам туда бы, в лихолетье,
взять неюиые года,
а сейчас бы жить на свете
молодыми, как тогда..,

ВЛАДИМИР СЕМЕНОВ

ДОКУМЕНТЫ


Мои ладони...
В нужные моменты,
Все справки дома позаоыв свои,
Я мог бы
Предъявлять
Как документы
Ладони загрубевшие мои.

Ну как они — в порядке?
Отвечайте!
Вы все легко узнаете по ним.
На них стоят
Мозоли,
Как печати,
И сам я,
Сам —
Живая подпись к ним.

Мои ладони в трещинах, как глина.
Дорожки вен
Набухли на руках —
Суровые,
Как путь мой до Берлина,
Как марш
На разбомбленных большаках.

А вот
Послевоенные мозоли
От молотка,

Пилы и топора —
Как маленькие холмики в подзоле,
Который я копал еще вчера.

И скажете, пожалуй, от души вы,
Глазами по рукам моим скользя:
Такие документы
Не фальшивы,
Подделать и подправить их
Нельзя!

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВ

БАЛЛАДА О ЗНАМЕНОСЦЕ


Конец войны
парнишкою безусым
Я встретил за германскою границей.

Вставало солнце на востоке русском,
Гася артиллерийские зарницы,
И, выкатясь, дремало над капелью,
Туманы прибалтийские качая...

Еще зима плутала по апрелю,
Бесснежная, промозглая, чужая...
Весна завязла в колеях дороги...
Чужое небо ежилось над нами.
А мы неделю в обороне дрогли
В сырых окопах, брошенных врагами...

Не
Сержант привел усатого солдата
Заночевать... Из госпиталя только...
Пустое место на войне не свято...
— Мне до своих еще шагать полстолька...
— А нам, браток, сидеть осточертело!..
— Сочувствую.
— Да мы и не в обиде...
— В штабах не спят...
— В штабах иное дело,
Куда виднее, чем в окопах сидя.
*

И тишина...
Придя на смену гулам,
Она в тумане спит за перелеском.
Сменялся караул за караулом,
А в- сизом небе ни огня,
ни всплеска.
То расплывались, то сгущались грозы...
Земля чужая.
Все вокруг постыло.
Хрустят ледком предутренние росы.
Земля чужая,
скользкая, как мыло...

*
Всю ночь не спали. Распознали, что ли,
Конец привала?
Разминая ноги,
Молчали люди, вглядываясь в поле,
Где пролегли рассветные дороги.
Уже саперы скрылись за пригорком —
Ни дать ни взять, навьюченные кони!..
А мы курили жгучую махорку,
Покалывая огоньком ладони...

И вдруг короткий желто-алый сполох
Опередил гремящее начало!
Земля, отпрянув от деревьев голых,
Ночные тени косо разметала...
Мгновенье выждав, грохоту и вою
Отдав себя,
дрожа, как в бурю стебель,
Стоячий воздух, бывший тишиною,
Взметнулся, дребезжа,
и треснул в небе!
Прожекторов слепящие глазищи
Искали цели в голубом безлюдье;
Из ночи выколачивая днище,
Плясали батарейцы у орудий;
Снарядных ящиков пустели соты,
Пополз в окопы кисловатый запах...
Уже пошла в пятьсот стволов работа
Огня и стали,
рвущихся на запад!
Вот поплыло над брустверами знамя —

Его несли по ходу сообщенья
В переднюю траншею, перед нами.
В его движенье —
общее движенье!
И мы пошли, как до того ходили
В мороз, и в дождь,
и в знойный полдень серый...
«Нет! Быть не может, чтоб меня убили!..»
И шли — и умирали с этой верой...

*

— Хоть палку бы! Не хворый и
не хромый,
А не солдат... Куда ж оно годится!.. —
Вдруг слышу голос вроде бы знакомый.
— Усач?
— Он самый.
— Эка не сидится!..
Без карабина — шел бы за обозом!..
— Учи, учи...
— Чудак, тебе же хуже...
— А я не нанимался в помпомхозы.
Да где ж теперь найдешь его, оружье?..
— Ну ладно, дядя, поле не землянка.
Бери гранату...
— Что ж, и то терпимо...
И вовремя — нас обгоняли танки,
Прикрыв! завесой копоти и дыма...
За танками и мы собрались в горстки.
Весь батальон пошел вперед рысцою...

Уж кто-то каской первую бороздку
Вспахал, споткнувшись о границу боя...

*

Уходит солнце, прячась за войною...
Еще рубеж —
с победою и болью —
Остался, остывая, за спиною...
— Вперед!
Да нет, не велико раздолье:
Плеснул огонь из черной амбразуры
И в- дикой пляске вырвался на волю —

У ног взвились фонтаны глины бурой,
И цепь легла, накрыв собою поле...
Какою волей собственное тело
Поднять и бросить в этой круговерти
Вперед, в огонь,
чтобы само летело,
Уже неуязвимое для смерти?!

*

И вот оно! Пошло над головами,
Кренясь к земле, истерзанное боем,
Пошло в атаку полковое знамя,
Одно — вперед! —
над грохотом и воем!..
Полотнище рвалось и трепетало
Живым огнем.
О знамя боевое,
Где в каждой малой капле темно-алой
Великое дерзание людское!
— Идет! Идет...
— Пора.
— Еще немного...
И вдруг осело.
Будто ветер пламя
К земле пригнул...
И снова — стоп — дорога!
— Теперь попробуй подними-ка знамя! —
Усатый, слышу, забубнил, заерзал.
— Чего, родимый? Занимай воронку!
— Так что же мы — до ночи будем
ползать?
— А ты куда?
— За солнышком вдогонку...
И вдруг —
вперед, как будто ветер выдул,
Шинель сырая хлобыстнула в ноги...
И больше я в бою его не видел.
Так до Победы разошлись дороги.

*

Мы повстречались зорькою победной...
Последний бой!
Еще кварталы тлели...

Да разве знали мы, что он
последний,
Что мирный день пришел на самом деле?..
Кругом — дома, как черные иконы,
И флюгеров растрепанные рощи...
На Гейдрих-плац — игрушечную площадь
Из улиц выливаются колонны,
Тесня друг друга...
Там, где знамя рдело,
У цветника, который цвел когда-то,
Бойцы на землю опустили тело
Ребятам неизвестного солдата.
Усач?
Усач! Боец гвардейской части!
А он ее считал за остановку,
Когда в пути,
кляня весны напасти,
В чужой окоп спустился на ночевку.
Не каждого хоронят перед строем!
Лежит солдат широкий,
неукрытый...
В последний день четырехлетней битвы
Погибший знаменосцем и
героем!..

*
А солнце все дремало над капелью,
Раскачивая зыбкие туманы...
Зима сдавалась терпкому апрелю,
Ночным ледком затягивая раны...

НИКОЛАЙ СИДОРЕНКО

РОССИИ

1

Очнулись в радостной тревоге
Луга, поляны и бугры,
Набухли и журчат дороги,
Леса до пояса мокры.

И в сердце грусть легка сегодня.
Шумит, играючи, река,
Как зыбкий плот в волнах разводья —
Тень от стволов березняка.

И всюду небо! Солнце всюду!
Даль неоглядна и ясна.
Я снова приобщился чуду.
Россия, ты — моя весна!

И до меня все это было,
А вот быльем не поросло.
Что второпях весна забыла,
Водою полой унесло.

Мне горько думать, что оставлю
Я весен русских синеву.
Но, что строкой простою славлю,
Каким я словом назову?

Наверное, совсем негромким.
Но и негромкое, оно
У слышится моим потомком
И не загинет все равно.

И он, как я, полюбит скромность
Твоих оттаявших полей,
И шалых речек неуемность,
И зов усталых журавлей.

Он будет жив тобой, Россия,
Как я, как мой отец и дед.
Не оборвут ветра сквозные
Весенних яблонь белый цвет.

Так пусть же так всегда поется,
Из века в век, из рода в род,
Пока России сердце бьется,
Пока ее хранит народ.
2

Как хороша ты в хлебном поле,
Где жаворонки в синеве,
И на ромашковом раздолье —
С венком на гордой голове...

Тебя я видел в годы битвы —
Гудел огонь, глаза слепя.
Давно забыл я все молитвы,
Но я молился за тебя.

Моей судьбой ты стала с детства,
Всю жизнь я у тебя в долгу
И надышаться, наглядеться,
Налюбоваться не могу...

ПЛЫВЕТ ВОЕННАЯ ДОРОГА


Да, я все чаще с каждым годом
Припоминаю день за днем
Наш путь, что отдан непогодам
И опален шальным огнем,

Тут одиночество как пуля,
Что пущена из-за угла...
Фигурку легкую сутуля,
Ко мне ты против ветра шла.

Не знаю, что б со мною сталось,
Да и представить не могу,
Когда бы встреча затерялась
В развалинах, в ночном снегу.

Уймитесь, ветры непогоды,
Железо ржавое, загинь!
Разбитый лед уносят воды.
Какая даль! Какая синь!

От каменистого порога,
Из-за излучины реки,
Плывет военная дорога,
Разломанная на куски.

А к вечеру ее не будет —
Вода крута и тяжела.
И только память не забудет:
Дорога смерти в жизнь вела.

* * *


Свищут мокрые ветки на мокром ветру —
То весна пронеслась перелеском,
То затеяли реки шальную игру,
Лед ломая со звоном и плеском.

В добрый час, непокой и воды и земли!
Тянут гуси по стрелке рассвета.
А за ними, в туманной холодной дали,
Бродит юность, тобой недопета.

Там леса полегли под железной пятой,
Там обуглены камни и травы,
Там руины твои и твой день золотой —
Там и горе, и зарево славы...

Ты сражался, семнадцатилетний солдат,
Чтоб земное не кончилось чудо.
И оттуда к тебе эти гуси летят,
И весенние ветры — оттуда.

КОНСТАНТИН СИМОНОВ

* * *


Если дорог тебе твой дом,
Где ты русским выкормлен был,
Под бревенчатым потолком,
Где ты, в люльке качаясь, плыл;
Если дороги в доме том
Тебе стены, печь и углы,
Дедом, прадедом и отцом
В нем исхоженные полы;
Если мил тебе бедный сад
С майским цветом, с жужжаньем пчел
И под липой сто лет назад
В землю вкопанный дедом стол;
Если ты не хочешь, чтоб пол
В твоем доме фашист топтал,
Чтоб он сел за дедовский стол
И деревья в саду сломал...

Если мать тебе дорога —
Тебя выкормившая грудь,
Где давно уже нет молока,
Только можно щекой прильнуть;
Если вынести нету сил,
Чтоб фашист, к ней постоем став,
По щекам морщинистым бил,
Косы на руку намотав;
Чтобы те же руки ее,
Что несли тебя в колыбель,
Мыли гаду его белье
И стелили ему постель..,

Если ты отца не забыл,
Что качал тебя на руках,
Что хорошим солдатом был
И пропал В' карпатских снегах,
Что погиб за Волгу, за Дон,
За Отчизны твоей судьбу;
Если ты не хочешь, чтоб он
Перевертывался в гробу,
Чтоб солдатский портрет в крестах
Взял фашист и на пол сорвал
И у матери на глазах
На лицо ему наступал...

Если ты не хочешь отдать
Ту, с которой вдвоем ходил,
Ту, что долго поцеловать
Ты не смел — так ее любил, —
Чтоб фашисты ее живьем
Взяли силой, зажав в углу,
И распяли ее втроем,
Обнаженную, на полу;
Чтоб досталось трем этим псам
В стонах, в ненависти, в крови
Все, что свято берег ты сам
Всею силой мужской любви...

Если ты фашисту с ружьем
Не желаешь навек отдать
Дом, где жил ты, жену и мать,
Все, что Родиной мы зовем, —
Знай: никто ее не спасет,
Если ты ее не спасешь;
Знай: никто его не убьет,
Если ты его не убьешь.
И пока его не убил,
Ты молчи о своей любви,
Край, где рос ты, и дом, где жил,
Своей Родиной не зови.
Пусть фашиста убил твой брат,
Пусть фашиста убил сосед —
Это брат и сосед твой мстят,
А тебе оправданья нет.
За чужой спиной не сидят,
Из чужой винтовки не мстят,

Раз фашиста убил твой брат,
Это он, а не ты солдат.

Так убей фашиста, чтоб он,
А не ты на земле лежал,
Не в твоем дому чтобы стон,
А в его по мертвым стоял.
Так хотел он, его вина —
Пусть горит его дом, а не твой,
И пускай не твоя жена,
А его пусть будет вдовой.
Пусть исплачется не твоя,
А его родившая мать,
Не твоя, а его семья
Понапрасну пусть будет ждать.
Так убей же хоть одного!
Так убей же его скорей!
Сколько раз увидишь его,
Столько раз его и убей!

ДОМ В ВЯЗЬМЕ


Я помню в Вязьме старый дом.
Одну лишь ночь мы жили в нем.

Мы ели то, что бог послал,
И пили, что шофер достал.

Мы уезжали в бой чуть свет.
Кто был в ту ночь, иных уж нет.

Но знаю я, что в смертный час
За тем столом он вспомнил нас.

В ту ночь, готовясь умирать,
Навек забыли мы, как лгать,

Как изменять, как быть скупым,
Как над добром дрожать своим.

Хлеб пополам, кров пополам —
Так жизнь в ту ночь открылась нам.

Я помню в Вязьме старый дом.
В день мира прах его с трудом

Найдем средь выжженных печей
И обгорелых кирпичей,

Но мы складчину соберем
И вновь построим этот дом,

С такой же печкой, и столом,
И накрест клеенным стеклом.

Чтоб было в доме все точь-в-точь,
Как в ту нам памятную ночь.

И если кто-нибудь из нас
Рубашку другу не отдаст,

Хлеб не поделит пополам,
Солжет или изменит нам,

Иль, находясь в чинах больших,
Друзей забудет фронтовых —

Мы суд солдатский соберем
И в этот дом его сошлем.

Пусть посидит один в дому,
Как будто утром в бой ему,

Как будто, если лжет сейчас,
Он, может, лжет в последний раз,

Как будто хлеба не дает
Тому, кто к вечеру умрет,

И палец подает тому,
Кто завтра жизнь спасет ему.

Пусть вместо пас лишь горький стыд
Ночь за столом с ним просидит.

Мы, встретясь, по его глазам
Прочтем: оп был иль не был там.

Коль не был, значит, неспроста,
Коль не был — совесть нечиста.

По если был, мы ничего
Не спросим больше у него.

Он вновь по гроб нам будет мил,
Пусть честно скажет: — Я там был.

БОРИС СЛУЦКИЙ

ПАМЯТНИК


Дивизия лезла на гребень горы
По мерзлому,
мертвому,
мокрому
камню,
По вышло,
что та высота высока мне.
И пал я тогда. И затих до поры.

Солдаты сыскали мой прах по весне,
Сказали, что снова я Родине нужен,
Что славное дело,
почетная служба,
Большая задача поручена мне.

— Да я уже с пылью подножной смешался!
Да я уж травой придорожной пророс!
— Вставай, поднимайся!
Я встал и поднялся.
И скульптор размеры на камень нанес.
Гримасу лица, искаженного криком,
Расправил ударом резца ножевым.

Я умер простым, а поднялся великим.
И стал я гранитным,
а был я живым.

Расту из хребта,
как вершина хребта.

И выше вершин
над землей вырастаю.
И ниже меня остается крутая,
не взятая мною в бою
высота.

Здесь скалы
от имени камня стоят.
Здесь сокол
от имени неба летает.
Но выше поставлен пехотный солдат,
Который Советский Союз представляет.

От имени Родины здесь я стою
И кутаю тучей ушанку свою!

Отсюда мне ясные дали видны —
Просторы
освобожденной страны,
Где графские земли
вручал
батракам я,
Где тюрьмы раскрыл,
где голодных кормил,
Где в скалах не сыщется
малого камня,
Которого б кровью своей не кропил.

Стою над землей
как пример и маяк.
И в этом
посмертная
служба
моя.

ЯРОСЛАВ СМЕЛЯКОВ

МИЛЫЕ КРАСАВИЦЫ РОССИИ


В буре электрического света
умирает юная Джульетта.

Праздничные ярусы и ложи
голосок Офелии тревожит.
В золотых и темно-синих блестках
Золушка танцует на подмостках.
Наши сестры в полутемном зале,
мы о вас егце не написали.
В блиндажах подземных, а не в сказке
наши жены примеряли каски.
Не в садах Перро, а на Урале
вы золою землю удобряли.
На носилках длинных под навесом
умирали русские принцессы.
Возле, в государственной печали,
тихо пулеметчики стояли.
Сняли вы бушлаты и шинели,
старенькие туфельки надели.
Мы еще оденем вас шелками,
плечи вам согреем соболями.
Мы построим вам дворцы большие,
милые красавицы России.
Мы о вас напишем сочиненья,
полные любви и удивленья,

АЛЕКСАНДР СМЕРДОВ

ВЕСНА


Весна, весна!.. И без границ, без дна
Неомрачимая голубизна,
И, полная живого торжества,
Готова брызнуть с тополей листва,
И ледолома гул, и песенка скворца,
И ветер вешний, льющийся в сердца...
Как ясен майский день! Уже в былом
И дым пожара, и орудий гром...

Уже в лесу, войною опаленном,
Запели птицы, мир шумит зеленый,
И в почве, ратной кровью напоенной,
Уже зерно набухло, прорастает,
И рвется к солнцу поросль молодая —
Могучей силой налилась земля,
Плоды и жатву щедрую суля.

Просторный, юный, теплый мир земной.
Добытый нами тяжкою ценой,
Трудом живых, священной кровью павших,
Он расцветет еще сильней и краше —
Наш мир, наш сад, наш общий отчий дом,
Который все мы Родиной зовем.

Весна, весна!.. Готова в поднебесье
С горячих губ взлететь, как птица, песня,
И радость снова наполняет грудь.
И пред глазами вновь широкий путь
Исканий смелых и больших открытий,

Маршрутов дальних голубые нити
И взлетов дерзких в звездные высоты
Мечты крылатой, радостной работы.

И снова, снова вешний ветер мая,
Как паруса, знамена раздувая,
Зовет нас в неизведанные дали,
Каких глаза людские не видали,
Влечет к таким хребтам и перевалам,
Где и мечта людская не бывала!..

9 мая 1945 г.

ДМИТРИЙ СМИРНОВ

* * *


Израненный пришел с войны
солдат в свое село.
Но нет села — той стороны,
где детство протекло.

Стоял солдат над головней —
она черным-черна,
как совесть тех, кто шел войной,
кого смела война.

Рубашка сброшена давно.
За пояс ручейком
струится пот.
Гудит бревно
под острым топором.

Звенит размашисто солдат
в селенье и в бору.
В могилах воины лежат,
внимая топору.

ИВАН СМИРНОВ

КОГДА СМОТРЮ НА ЮНОСТЬ С ОТДАЛЕНЬЯ


.К огда смотрю с большого отдаленья
На юность, опаленную войной,
Не фронт,
Не полк,
А наше отделенье
Привычно вырастает за спиной.

Я чувствую их, тертых-перетертых,
Чью жизнь не по анкетам изучал,
Товарищей в белесых гимнастерках,
Погибших
И живых
Однополчан.

Ценили мы не изощренность в спорах —
Высокий класс ведения огня.
Едучий порох
В затвердевших порах
Паролем дружбы служит для меня.

Калило нас до белого каленья:
Путь на Берлин —
Не праздничный парад.
Сегодня в силе наше поколенье,
Которому уже под пятьдесят.

В бою не промах
И в труде не промах

Та единица, что не без нуля,
Растит хлеба,
Секретарит в райкомах,
В поэзии и прозе у руля.

И, если неурядицы замучат,
То, честью поколенья дорожа,
В приемных фронтовик не заканючит,
Не пустит брань в четыре этажа.

Я бюрократом не могу представить
Товарища из нашего полка,
Он и министра знает, как поправить,
А допечет —
Дойдет и до ЦК.

Когда смотрю на юность с отдаленья,
Как бы в источник мужества гляжу.
Оно такое,
Наше поколенье.
Я счастлив, что к нему принадлежу.

СЫНОВЬЯ ПОБЕДЫ — НА ПОСТУ!


Умывался остров талою водою,
Чтоб цвели укосные луга.
А зима настала —
Кровью молодою
Залило блескучие снега.

К нам сосед подкрался ночью воровато,
В соучастье взяв густую тьму.
А ведь мы соседа называли братом,
Мы свободу принесли ему.
Говорю соседу с горечью и болью:
— Так ли за добро благодарят?
Мы с тобой делились и мечтой, и солью,
А в награду... пуля и снаряд.

Мы горой за дружбу!
Но не жди пощады,
Руша пограничную черту:
Внуки Спасска,
Дети Сталинграда,
Сыновья Победы — на посту!

СЕРГЕЙ СМИРНОВ

ОТ ПЕРВОГО ЛИЦА


Тревога!
В эту же минуту
Я вещевой мешок беру.
А он тяжелый почему-то,
И это явно не к добру.

С таким мешком не будет толку.
Давно ли речь у нас была,
Что даже лишняя иголка
И та в походе тяжела.

Мешок скорее наизнанку.
Мое добро передо мной:

Вот полотенце,
Вот портянки,
Платочек девушки одной,
Коробка с бритвой безопасной,
Сухой паек на самом дне
Да котелок, как месяц ясный...

Такие вещи
Кстати мне!

Но рядом —
Старые обмотки,
Брусок тяжелый, как броня,
Трофейный штык,

Ремень короткий...
Зачем все это для меня?

За миг до нового похода
Я вспоминаю путь былой.
И все излишки обихода
Скорее из мешка долой!

Не так ли следует поэтам
Свои просматривать сердца
И разговор по всем предметам
Вести от первого лица!

Хранить лишь то,
Что сердцу свято,
Чтоб песня выглядела так,
Как вещевой мешок солдата
В часы походов! и атак!

ЕСТЬ ЖЕ ДЕВУШКИ НА СВЕТЕ


Есть же девушки на свете!
Поглядишь —
И ты в плену.
Нам пришлось такую встретить
В ту минувшую войну.

У крыльца она сидела,
Вроде кружево плела.
Увидав такое дело,
Мы спросили:
— Как дела?

— Ничего, —
Она сказала,
Улыбнулась только раз.
Но еще приятней стало
Мне и каждому из нас.

Косу пепельного цвета
Так поправила она,
Что вздохнул в ответ на это
Сам товарищ старшина.

И, хотя привал короток,
Каждый вытер свой значок.
Все одиннадцать пилоток
Стали больше набочок.
Не хотелось торопиться,
Но сидеть приказа нет...
— До свиданья, мастерица!
— До свиданья! — был ответ.
Вот и все, что мы сказали
На прощанье у крыльца.
Но, как будто на вокзале,
Что-то тронуло сердца.
Вышли в поле мы...
А там уж
Затянул товарищ мой:
— Не спешите, девки, замуж,
Мы воротимся домой...

КОТЕЛОК

Комиссару-панфиловцу П. В. Логвиненко

Обронил я во время похода
Котелок на одной из дорог,
Налетевшая сзади подвода
Исковеркала весь котелок.
Пострадал неизменный товарищ,
Превратился в бесформенный ком.
Это значило — пищу не сваришь,
Не согреешь себя кипятком.

Котелок никуда не годится,
Но его я исправил, как мог.
И задумали мы убедиться —
Подведет или нет котелок?
Первым делом картошку сварили —
В котелке разварилась она.
После этого чай смастерили,
Котелок осушили до дна!
PI в наплыве табачного дыма
Сделал вывод бывалый стрелок,

Что для воина все достижимо,
Лишь бы только «варил котелок»!

У СЕБЯ ДОМА


Как смешно!
Давно ли, завывая,
Смерть меня искала невпопад?
А теперь читаю у трамвая
Надпись:
«Осторожно. Листопад!»

И не шутки ради, а скорее
Привыкая вновь нормально жить,
Я в зеркальном зале брадобрею
Говорю:
— Побрить и освежить!

Наготове адресная книга,
И, сердечным другом становясь,
Мне тебя отыскивает мигом
Хорошо налаженная связь.

Прихожу, пускаю тучу дыма,
Что со мной — не понимаю сам.
Ты мне стала так необходима,
Как попутный ветер парусам!

Милая, не пышно ты одета,
Не богат костюм защитный мой —
Пехотинец, обойдя полсвета,
Налегке пожаловал домой.

Что для нас трофеи-самокаты,
Разные шелка да зеркала,
Если на ладони у солдата
Вся судьба Отечества была!

Вот он я, в пилотке и шинели.
В нашу пользу кончены бои.
И Москва-красавица не мне ли
Посвящает празднества свои!

Если смерть ушла, как таковая,
Если я вернулся невредим,
Значит,
Будем жить, не уставая,
И себя в обиду не дадим!..

АЛЕКСЕЙ СМОЛЬНИКОВ

ЗЕРНА НА ЛАДОНИ

Товарищам моим, минометчикам 120-й полковой батареи
73-го стрелкового полка 33-й стрелковой Холмско-Берлинской
ордена Красного Знамени, ордена Суворова дивизии
3-й Ударной армии
1

Мы подходили к Одеру в ту ночь.
Уже нас ожидал, у переправы
Тот плес его широкий и кровавый,
Что «юнкерсы» спешили истолочь.

Уже, нам открывалась иногда
Там, за рекой, в дымах и вспышках пойма,
И сквозь сосняк тускнела беспокойно
Холодная апрельская вода.

Там был плацдарм — прижатая к реке
Искромсанная сталью луговина.
Всего два перехода до Берлина,
Когда бы их проделать налегке...

Кончалась ночь, как и сама война,
Уже светлело небо за спиною.
Казалось, почки выстрелят листвою,
Едва лучом коснется их весна.

С земли тянуло прелью, и поля
Давно уже соскучились по плугу.
Увы, хоть с фонарем пройди округу —
Ни борозды, мертва лежит земля.

Пусты деревни, ни дымка вокруг,
Как будто их чума опустошала.
Лишь где-то кочет крикнет одичало
Да на ветру ворота скрипнут вдруг.

Все угнаны за Одер. Странен вид
В пустых полях безлюдных поселений!
Как будто никого во всей Вселенной —
Одна луна ненужная висит...

Мы шли к реке. Нам предстоял бросок,
Каких еще планета не знавала,
И ночь одна надежно укрывала
Полков усталых хлынувший поток.

И лес гудел от топота коней,
Трясло повозки, как на первопутке,
И мы в рукав курили самокрутки,
Чтоб с неба не заметили огней.

Лишь за рекой взбухал пожар вдали
Открыто, ненасытно и кроваво.
И где-то там горела переправа,
К которой мы той ночью не дошли.
2

Рассвет застал нас на пути к реке.
На дневку в лес укрылась батарея.
Как спали мы! Вставало солнце, грея,
Редел туман на ближнем большаке.

И лес светился. Теплый сноп лучей
Пронзал его до корневищ, казалось.
Капель на прутьях лаковых качалась,
Гнездилась стая шумная грачей.

Мы спали впрок, укрытые леском.
Портянки наши ветром полоскало.

В котле шрапнель ворчливо клокотала.
Соломой кони хрупали кругом/.

Никто из нас не знал еще тогда,
Какая ожидала нас работа.
Поденщики войны, ее пехота,
Мы рвали доты, брали города.

Мы все могли — был крут солдатский счет,
И долог путь, и справедлива ярость.
Уже с колен Европа поднималась,
Благословляя правый наш поход.

И где-то там, за огненным кольцом,
Уже почуяв смертный миг расплаты,
Примолк Берлин, и знали мы, солдаты:
Настал наш час сойтись к лицу лицом.
3

Нас выстроили в полдень. Наш лесок
Чуть вздрагивал от дальней канонады.
Прижав к носку привычные приклады,
Молчал наш строй, торжественен и строг.

Железный слог приказа... Кто не зпал
Его непререкаемого слова!
Когда бы нас, на все идти готовых,
Он в самом деле в пекло посылал...

Приказ гласил: кончается война.
У Гитлера последние потуги.
А потому — собрать плуги в округе,
Пахать и сеять. На дворе весна.

Пахать и сеять... Вечные слова,
Как непривычно вдруг вы прозвучали!
Наверное, минуту мы молчали,
Пока ваш смысл дошел до нас едва...

Германия, бывала ли вина
Тяжсле той, что ты себе снискала!
Уже четыре года полыхала
Тобою разожженная война,

Четыре года выжигали мы
Следы твои на горестной планете.
Пахать и сеять брошенные эти
Поля твои, лощины и холмы...

Плыла над лесом белых туч гряда,
За черным логом марево дрожало.
Сказал комбат: «Ну что ж, начнем, пожалуй.
Не из России ж хлеб везти сюда!»

Еще сказал: «Окончится война,
Здесь будут не помещики — крестьяне.
Пшеницу мы из ям у них достанем,
К их возвращенью вырастет она».
4

...Как мы его пахали, этот лог!
Впрягли в плуги мы лошадей усталых
И снизу вверх, и сверху вниз — пластами,
Пластами раскроили поперек!

И бороны пустили, и потом
Из конских торб, по-дедовски, вручную
Под бороны пшеницу ту чужую
Швыряли в их бесхозный чернозем!

Нам не хватало сеялок. Вокруг
Уже пустила сеялки в работу
Полей царица — наша же пехота, —
И ждать ее нам было недосуг.

И, склоны облепив, как муравьи,
Мы шли шеренгой —
в ногу,
в ногу,
в ногу —
По этому по чертовому логу,
Где лишь недавно кончились бои.

Лишь всхрапывали лошади порой
И прочь тянули бороны пугливо,
Когда удар тяжелого разрыва
Вдруг встряхивал полнеба за рекой.

И кто-то, отерев ладонью пот,
Глядел туда: «Ишь, нервничают фрицы!» —
И, зло швырнув на землю горсть пшеницы,
Спешил догнать уже ушедший взвод...

Россия, как-то ты поля свои
Распахивала в этот день суровый,
Когда в плугах ходили лишь коровы
Да бабы терпеливые твои!

Твой хлеб, как тяжко доставался он,
Как нелегко делился он по крохам,
Приправленный мякиной и горохом
И вдовьего слезою присолен...
5

Мы уходили вечером. Луна
Над нашим логом выплыла устало.
Еще ворчливо где-то рокотала
За Одером притихшая война.

И старшина глядел издалека
На нашу достославную работу
И хохотал: «Вот дали мы заботу
На память им от нашего полка!

Мы что? Мы, как в колхозе, сплошняком
Вспахали все их частные владенья.
У них же будет тут столпотворенье,
Им не размежеваться здесь потом!..»

Ах, этот сев! Великое с смешным,
Они издревле уживались рядом.
Луна с небес глядела сонным взглядом,
Бесстрастная к событиям земным.

И то сказать, кто их провидеть мог?
Мы распахали землю как умели.
Тогда еще и думать мы не смели,
Что он и впрямь колхозным будет, лог...

* * *


Немало армий помнит мир века.
Побед великих знает мир немало.

Страна моя, не раз и ты бивала
Полмира захлестнувшие войска.

Но все победы, сколько знал их свет, —
Над странами они, над городами,
И никогда, наверно, над сердцами:
Таких у армий не было побед.

Лишь наша стала первой: это нам
Цветы Европа под ноги бросала.
Страна моя, не ты ли возвещала
С рейхстага
мир
воспрянувшим сердцам!

Солдаты удивительной страны,
Мы были лишь лучом твоим счастливым,
Согревшим их истерзанные нивы
В закатный час катившейся войны.

Твой рядовой, я помню этот час.
Я знаю, как прекрасно сердце бьется,
Когда ему сквозь годы улыбнется
Твой красный флаг, в поход водивший нас!

ЮХАН СМУУЛ


С эстонского

* * *


Не таким уходил я когда-то
па войну от родных островов.
Только помнится пламя заката
и тяжелые всплески валов.
Слово Родины — матери слово,
воля Родины — воля отца.
Третий год испытаний суровых
я с друзьями делю до конца.
Каждый день мне врезается в память.
По-другому весь мир узнаю.
Опалившее Родину пламя
опалило и душу мою.
Я горю и никак не сгораю,
и пути мои только вперед.
Сердце помнит обиды, и знает,
и дорогой возмездья ведет.
Только молодость так ненавидит.
Зов твой, Родина, слышится нам —
за недолю твою, за обиды
нам фашисты заплатят сполна.
Нет другой мне дороги по свету,
и желанья не знаю сильней —
жить по ленинским верным заветам
для великой Отчизны моей.

Перевод А. Андреева

МАРК СОБОЛЬ

ГОДОВЩИНА


О, как мы шли путем немыслимым
сквозь те кромешные бои,
годами траченные, лысые,
седые сверстники мои!

Как душу обжигает заново
давно поросшее быльем,
когда хмельно поем Фатьянова
в кругу редеющем своем.

Поем, состаренные тризнами,
вонзивши локти в край стола...
Ах, ничего, что слезы брызнули, —
печаль солдатская светла.

В земной покров дороги врезаны,
а у дорог и там и тут
ребята верные, железные,
бессмертно землю берегут.

Где в том безмозглом исступлении
визжал огонь, ревел снаряд,
девчонкам будущие гении
опять про вечность говорят.

Опять птенцов выводят аисты
над человеческим жильем.

И мы без горечи и зависти,
неугомонные, поем.

Поем, не тронутые сплетнями,
не увольнимые в запас,
и девочки сорокалетние
смешно и нежно любят нас.

Поем на все четыре стороны
спасенной в пламени земли,
как запевали
ту, которую
еще на марше завели.

 
...Если блокада
нас не сморила,
если
не сожрала
война горяча, —
это потому,
что примером,
мерилом
было слово
и мысль Ильича...
Владимир МАЯКОВСКИЙ

ВЛАДИМИР СОКОЛОВ

ГУДКИ ПАРОВОЗОВ


Выл шелестом и зноем полон воздух.
Была голубизною даль полна.
И от гудков привычных паровозных
Еще казалась тише тишина...

Мы мало верили гудкам прощальным.
Они же, расставаньями грозя,
Все ширились, и утром привокзальным
Простились с нами старшие друзья.

Мы только что мячи гоняли с ними,
А тут за несколько военных дней
Они внезапно сделались большими,
Которым все известней и видней.

Они свыкались с воинской походкой,
Все извещения опередив.
На днях пришла к ним фронтовая сводка,
Как первая повестка на призыв.

А я еще играл. Ведь то и дело
Друг другу в битвах расшибая нос,
Мы лишь на немцев заменили белых
И даже щели рыли не всерьез.

Война казалась фильмом и парадом,
С картинки съехавшим броневиком.

И было странно: мама ей не рада,
А бабушка все трет глаза платком.

Но так утрами шли у листьев росных
Воздушные бои бумажных птиц,
Что мы не замечали строгость взрослых,
Заботою отягощенных лиц.

Но так минута каждая казалась
Каникулами до краев полна,
Что и в душе ничем не отдавалось
Такое слово книжное — война.

Но тени на газетный лист упали,
И первой болью на сердце легло:
Не может быть, чтоб наши отступали!
Не может быть! Но было. Но могло.

Я спотыкался по тяжелым строчкам.
И, у газетных замерев полос,
Я сам отстреливался в одиночку
И, раненный, навстречу танкам полз.

Я отходил по деревням горящим,
Сняв красный галстук, шел я в лес, во мрак...
И было все до боли настоящим,
Таким, что и не выдумать никак!

И прочитал я в этой же газете
О том, что были немцами вчера
Бомбардированы в дороге дети.
На снимках рвы, носилки, доктора.

Не ужасом — тревогой сердце сжало.
Я от газеты только сделал шаг —
И тишины как не существовало,
Лишь грохот этих бомб стоял в ушах.

Впервые взят тоской такой тяжелой,
Я шел домой и что-то мял в руке.
А это был мой самый лучший голубь,
Что дальше всех парил на ветерке.

Казалось: день все так же тих и светел,
Дрожит листва, как воздух при жаре.

Но я как будто в первый раз заметил
Зенитку на Максимкиной горе.

Саипоезд. Пулеметы на вокзале...
Скорей, скорей друзьям открыть глаза!
Но мне о той же боли рассказали
Ребят взволнованные голоса.

. И в ту же ночь, разбужен звоном стекол
И грохотом орудий, рвавших тишь,
Я услыхал, как град осколков цокал
По мостовой и по железу крыш.

С вокзала пулеметы в ночь трещали.
Огнем разрывов вспыхивала тьма.
Век на войну куда-то уезжали,
А тут она приехала сама.

И я узнал, что есть война на свете,
Не та, что — лишь возьмись заткнуть ей
Останется в нечитанной газете
Иль с выключенным радио замрет.

А та, что станет каждой коркой хлеба,
Что будет каждым воздуха глотком,
Что заберет и луг, и лес, и небо,
И взорванной земли последний ком.

И ты ее везде, во всем узнаешь,
И повзрослеешь, и навек поймешь,
Что сам отныне жизнью отвечаешь
За землю, на которой ты живешь!

Войне равно — большой ты или малый,
Одиннадцать тебе иль двадцать два.
Вот так швырнет без памяти на шпалы,
Огнем и сталью испытав сперва,

Я видел сам убитых этой ночью,
На станцию в окно сбежав с пяти...
Пройдет состав, оставив дыма клочья,
А там уж новый требует пути.

И набегали длинные вагоны
С протяжным гудом. И колесный стук,
Домами и платформой отраженный,
Двойным и гулким становился вдруг.

А ребятишки собирались стаей
У высоченных лип, где рай грачам,
И поезда, как раньше, провожая,
Махали танкам, пушкам, тягачам...

А в тех теплушках, красных и дощатых,
Спешивших на позиции скорей,
Еще лишь новобранцы, не солдаты,
Стояли у раздвинутых дверей.

Но у всего, что мимо проносила
Литых путей железная река,
Спокойная, уверенная сила
Была во всем — от взгляда до штыка.

Как подобает каждому мужчине,
Я сам явился в райвоенкомат,
В коем и был по возрастной причине
Не принят в истребительный отряд.

Ну а потом был съеден хлеб до крошки
И очереди стали звать чуть свет.
И оказалось, что вкусней картошки
Отныне ничего на свете нет.

Что ж, привыкай ослабший пояс трогать,
У нас с тобой еще трудней — гляди,
Задымленной
железною
дорогой
Легли не дни, а годы впереди!

Я уезжал. Прожектор в тучах шарил.
Чернел состав. Кричали: «Не скучай!»
А вот и в третий колокол ударил.
«Прощай, мой друг! До юности прощай».

Назад, назад — сырые кровли дач,
Заросший сад и на забытой тропке

Футбольный мяч, обстрелянный пугач
И перископ из спичечной коробки.

Калинин. Клин. Дождя в окно броски.
Шинели. Озабоченные лица.
В ночи, как потревоженные птицы,
Метались паровозные гудки.

НИКОЛАЙ СОКОЛОВ

НА ВЫСТАВКЕ ТРОФЕЕВ


«Юнкерсы», пушки, танки —
стаи, стада, косяки —
сгрудились на стоянке
возле Москвы-реки.

Мирны их тихие игры.
Присмирев на бегу,
броненосные «тигры»
пасутся на берегу.

Ржавой шкурой рыжея,
травояднее коз,
пушки
жирафьи шеи
тянут к ветвям берез.

Свирепые нравы забыты?..
Ложь! Чепуха! Вздор!
Гусеницы перебиты,
парализован мотор.

Даже посмертно им снится
кровь и руины столиц.
В брюхе подстреленной птицы
взрывчатый груз яиц.

Гремят чужие литавры.
Ржа разъедает скелет.

Железные бронтозавры
сами не вымрут.
Нет.

В проломах, во вмятинах ржавых
следы превосходства людей...
Идем мы по выставке славы,
по выставке силы своей.

Нам времени нет для охов.
Светел наш путь и тяжел.
В глаза нам глядит эпоха
из орудийных жерл.

СЕМЕН СОРИН

* * *


Победа — сладка, говорят.
Ты о ней спроси у солдат.
Гулкий пламень, глаза бессонные,
На губах кровяной прокус...
Пот,
И слезы,
И кровь — соленые:
У победы соленый вкус.

ВАЛЕНТИН СОРОКИН

СЛОВО К СОЛДАТУ


Пусть во имя тебя наши гимны сегодня прольются,
Юный рыцарь земли, осененный огнем революций.

Ты красив и могуч, по-гвардейски пружинист в походке.
Все твое: от ракет до глубинной и грозной подлодки.

Ты ударишь — и ночь на планете на миг воцарится,
Справедливая месть
в каждый вражеский дот
постучится.

Но разумен твой меч, и чиста твоя совесть по-детски.
Вон полощет рассвет у окошек родных занавески.

Золотеют поля и скрипит журавель над колодцем,
Ослепленный
беспечным,
улыбчивым,
радостным солнцем.

Путь, конечно, тяжел, и привал не виднеется близкий.
За спиною твоею державно горят обелиски.

Это — деды, отцы, о которых сложили былины,
Это — вехи могил от гранитной Москвы до Берлина.

Это те, кто пилотку крылато швырнул к небосводу, —

Береги ее,
слышишь,
омытую кровью свободу!

Погляди, у ворот, позабыв про наряды-обновы,
Наши мамы грустят, терпеливые русские вдовы.

Щедрым сердцем своим от погибели спас ты Европу,
Расступитесь, холмы!
Распрямитесь, росистые тропы!

Поскулят шулера и примолкнут в разбойничьем стане
Ни пылинки к тебе,
ни соринки к тебе не пристанет.

Да отсохнет язык, червь глаза поисточит Иуде,
Коли павших в боях он за сытным обедом забудет.

Ты велик и суров, ты надежда, опора людская.
Ветры странствий у ног
и русалочья пена морская.

Перепелочный звон за багряным кружением листьев...
Ты бессмертен, солдат!
Без тебя я Отчизны не мыслю!

ВЛАДИМИР СОСЮРА


С украинского

НА ДНЕПРЕ


Ветер над рекою,
синева рябит.
Где был грохот боя —
смех теперь звучит.

Стягами, огнями
в небо, как прибой,
светится над нами
Киев вольный мой.

Облака гурьбою,
небо в серебре.
Мы в челне с тобою
снова на Днепре.

Ластится кудрявой,
ласковой волной, —
ой, была кровавой,
стала голубой.

* * *


Песня моя, песня, сколько в сердце счастья!
В синеве прозрачной облака легки.
Отлетело горе, темнота, ненастье —
отразилось небо в зеркале реки.

Песня моя, песня, ты даруй мне силу
воспевать могучих, смелых, молодых,

разметавших тучи, тьму, что нас томила,
отогнавших бури от полей родных.

Их пути-дороги памятны, как чудо,
по кровавым кручам им пришлось шагать.
Я строкою каждой, каждым словом буду
воспевать их, славить, к сердцу прижимать.

Вы врага разбили, отогнали беды,
и земля сияет в солнечных лучах.
Вас, питомцы славы, вас, сыны Победы,
берегу я в сердце. Вам сиять в веках!

Перевод В. Бугаевского

АНАТОЛИЙ СОФРОНОВ

БЕССМЕРТНИК


Спустился на степь предвечерний покой,
Багряное солнце за тучами меркнет...
Растет на кургане, над Доном-рекой,
Суровый цветок — бессмертник.

Как будто из меди его лепестки
И стебель свинцового цвета...
Стоит па кургане, у самой реки,
Цветок, не сгибаемый ветром.

С ним рядом на гребне кургана лежит
Казак молодой, белозубый...
И кровь его темною струйкой бежит
Со лба на холодные губы.

Хотел ухватиться за сизый ковыль
Казак перед самою смертью,
Да все было смято, развеяно в пыль,
Один лишь остался бессмертник.

С ним рядом казак на полоске земли
С разбитым лежит пулеметом:
И он не ушел, и они не ушли —
Полроты германской пехоты.

Чтоб смерть мог казак молодой пережить
И в памяти вечной был светел,
Остался бессмертник его сторожить,
Суровой победы свидетель,

Как будто из меди его лепестки
И стебель свинцового цвета...
Стоит на кургане, у самой реки,
Цветок, не сгибаемый ветром.

ШУМЕЛ СУРОВО БРЯНСКИЙ ЛЕС...


Шумел сурово Брянский лес,
Спускались темные туманы,
И сосны слышали окрест,
Как шли тропою партизаны.

Тропою тайной меж берез
Спешили дебрями густыми,
И каждый за плечами нес
Винтовку с пулями литыми.

В лесах врагам спасенья нет.
Летят советские гранаты,
И командир кричит им вслед:
«Громи захватчиков, ребята!»

Шумел сурово Брянский лес,
Спускались темные туманы,
И сосны слышали окрест,
Как шли с победой партизаны.

НИКОЛАЙ СТАРШИНОВ

* * *


И вот в свои семнадцать лет
Я стал в солдатский строй...
У всех шинелей серый цвет,
У всех — один покрой.

У всех товаршцей-солдат
И в роте, и в полку —
Противогаз, да автомат,
Да фляга на боку...

Я думал, что не устою,
Что не перенесу,
Что затеряюсь я в строю,
Как дерево в лесу.

Льют бесконечные дожди,
И вся земля в грязи,
А ты, солдат, вставай, иди,
На животе ползи.

Иди в жару, иди в пургу.
Ну что, не по плечу?..
Здесь нету слова «не могу»,
А пуще — «не хочу».

Мети, метель! Мороз, морозь!
Дуй, ветер, как назло, —
Солдатам холодно поврозь,
А сообща — тепло.

И я иду, и я пою,
И пулемет несу,
И чувствую себя в строю,
Как дерево в лесу...

Я БЫЛ КОГДА-ТО РОТНЫМ ЗАПЕВАЛОЙ


Я был когда-то ротным запевалой,
В давным-давно прошедшие года...
Вот мы с учений топаем, бывало,
А с неба хлещет ведрами вода.

И нет конца раздрызганной дороге.
Густую глину месят сапоги.
И кажется, свинцом налиты ноги,
Отяжелели руки и мозги.

А что поделать? Обратишься к другу,
Но он твердит одно: — Не отставай!..
И вдруг наш старшина на всю округу
Как гаркнет: — Эй, Старшинов, запевай!

А у меня ни голоса, ни слуха
И нет и не бывало никогда.
Но я упрямо собираюсь с духом,
Пою... А голос слаб мой, вот беда!

Но тишина за мною раскололась
От хриплых баритонов и басов.
О, как могуч и как красив мой голос,
Помноженный на сотшо голосов!

И пусть еще не скоро до привала,
Но легче нам шагается в строю...
Я был когда-то ротным запевалой,
Да и теперь я изредка пою.

ВАСИЛИЙ СТЕПАНОВ

ПОСЛЕДНИЙ ВЫСТРЕЛ


Сквозь все бои мы пронесли отвагу...
И майским утром с нашей стороны
Последний выстрел грянул по рейхстагу,
Поставив точку в летопись войны.

МИР и РОССИЯ -
на стене рейхстага
Горячей гильзой высек фронтовик,
И лоскутом низвергнутого флага
Он вытер закаленный в битвах штык.

ПОБЕДИТЕЛЬ


Сквозь все сражения и беды,
Не зная сна и тишины,
Ты смело шел путем Победы
За честь своей родной страны.

Во имя разума и света
Ты защитил от черных сил
Не только родину Советов —
Ты всю планету защитил.

Тебя вела святая ярость
К Победе, в огненную даль...
Победа трудно нам досталась:
В ней — наша радость и печаль;

В ней — прочный сплав огня и стали,
Наш русский дух и жаркий пыл...
Ее в бою,
в труде ковали,
Ее ковали фронт и тыл.
И внуки,
и отцы,
и деды
Ковали мир...
И час настал...
И в Трептов-парке
в честь Победы
Встал мой земляк на пьедестал.

Стоит солдат.
А птицы звонко
Поют о нем невдалеке...
К своей груди прижав ребенка,
Он держит грозный меч в руке.

Стоит солдат на видном месте,
Как верный страж,
на страх врагам...
А люди мира,
люди чести
Кладут цветы к его ногам.

БАЯН


В грязи буксовали машины,
Стихал огневой ураган...
В полесском селенье нашли мы
Потрепанный тульский баян.

Его из немецкой землянки
Достал мой товарищ, сапер,
И ласково корпус и планки
Шершавой полою протер.

И, тронутый теплым участьем,
Баян на коленях бойца
Запел и заплакал от счастья,
И дрогнули паши сердца.

Он пел в разоренном Полесье,
Под небом, от дыма седым,
Свободные русские песни,
В боях не забытые им.

Он пел на заре переливно
О кленах, о Туле родной...
Он с песней дошел до Берлина
И с песней вернулся домой.

ВАСИЛИЙ СУББОТИН

* * *


Бои, бои... Тяжелый шаг пехоты
По большакам, где шли вчера враги.
На бровку опершись, на переходе
Натягивает парень сапоги.
Простые, загрубевшие от жару
И крепкие — носить не износить!
И тем еще хорошие, пожалуй,
Что по Берлину в них ему ходить.

* * *


Еще гудит за Одером равнина.
И армий новых движется стена.
С помятыми кварталами Берлина
Подклеивает карту лейтенант.
Двухверстки, побелевшие в планшете,
Запечатлели все его бои.
Не циркулем он мерил версты эти,
А на своих на собственных двоих.
Пыль долгая осела у обочин.
Горячие запомнит он места.
Он на высоты выскочил и к ночи
Вступил в квадрат берлинского листа.

30 АПРЕЛЯ 1945 ГОДА


Проем окна. Сползла на мостовую
Тень, что копилась долго на дворе.

Поставлены орудья на прямую,
И вздрагивает дом на пустыре...

Опасно оседающая зона.
Всего один осталось сделать шаг.
Сердитый командир у телефона.
Снарядами обглоданный рейхстаг.

Завален плац обломками и шлаком,
Повисли рваных проводов концы.
На этот раз в последнюю атаку
Из темных окон прыгают бойцы.

БРАНДЕНБУРГСКИЕ ВОРОТА


Не гремит колесница войны.
Что же вы не ушли от погони,
На верху Бранденбургской стены
Боевые немецкие кони?

Вот и арка. Проходим под ней,
Суд свершив справедливый и строгий.
У надменных державных коней
Перебиты железные ноги.

ЭПИЛОГ


Курганы щебня, горы кирпича.
Архивов важных драная бумага.
Горит пятно простого кумача
Над обнаженным куполом рейхстага.

Весь город будто кратера нутро.
Мы в нем пока как посреди арены.
Фамилиями нашими хитро
Испещрены задымленные стены.

А первый, освещенный флагом тем,
Сумел остаться неизвестным свету.
Как мужество, что мы явили всем, —
Ему еще названья тоже нету.

ЯН СУДРАБКАЛН


С латышского

РУССКОМУ НАРОДУ


тГ асколько обнимает глаз пространство
И может повернуться голова,
Разросся вширь могучий дуб славянства,
Живых ветвей поднявши кузова.

Чудесными сказаньями вспоенный,
Как влагою волшебного ключа,
Он достает рукой до небосклона,
За землю взявшись хваткой силача.

Неотразимы русские заветы.
К их заразительности не глуха
Ни гордая отзывчивость поэта,
Ни робкая оглядка пастуха.

Во всех величье русского народа
Рождает восхищенье и любовь.
О русский край, за каждою невзгодой
Ты возрождался к счастью вновь и вновь.

Народ России, в кузнице страданий
Ты выковал против тиранов меч,
Ты освятил его на поле брани.
Стон рабства замер после этих сеч.

О чем тысячелетьями мечтали,
То оправдалось в желуде твоем.
В его ростке те сказочные дали,
К которым Ленин вечно был влеком.

Весь шар земной терзают немцев зубы,
Пусть бешен волк, да ловчий сам не плох.
Ты мужественно встал на душегуба
И разметешь его вонючий лог.

Когда сотрется всякий след неволи —
Все обновится с крыш до половиц,
С ладоней воинов сойдут мозоли,
И станет бранным имя кровопийц.

Пожертвовавши кровью драгоценной,
Которой капли наземь пролились,
В огне зари ты входишь в стан военный,
Над ним ликует жаворонков высь.

Вокруг тебя в одежде заповедной
Племен Союза тесная семья.
Ты и других ждешь в гости в день победный,
Всем странам праздник — щедрота твоя.

Где слово русское, там переходы,
Там мощь и тонкость, там простор и пыл.
Там утренние проблески свободы,
Которой Пушкин песни посвятил.

Народ России, точпо пчелы в улей,
Теснятся все к тебе в опасный час.
К тебе и раньше вольнолюбцы льнули.
Крылатый змей не одолеет нас.

Настанет день, вздохнет вершина дуба
И в память павших снова будет впредь
С вольнолюбивой силою сугубой
Глядеться вдаль, шуметь и зеленеть.

Перевод Б. Пастернака

У ФРОНТОВЫХ ПЕКАРЕЙ


В Крестцах машины нагрузив мукой,
К военным хлебопекам мы попали
И, теплый хлеб ломая фронтовой,
Горячим чаем губы обжигали.

И, со стрелками ужин разделив,
Мы ветер слушали средь старых елей —
Был ветер расторопен, тороплив,
Не из дому ль пришел он, в самом деле?

Ноябрьской ночью ели мы в пути
Латышский хлеб так далеко от дома.
Он к нивам тем, что память золотит,
Нас уводил, пахучий этот ломоть.
Он был как луг, и как он вкусен был!
Но Снилось нам, что раб осиротелый
Мешки для немцев на плечах носил, —
И грустно мельница средь лип гремела.

Когда в лесу едва забрезжил свет,
Хлеб привезли на этот берег Полы.
Путь непростой. Иных на свете нет.
На хвою сели мы. Полз дым веселый.
В руках и мягким хлеб, и ломким был,
Но сколько на него потрачено заботы,
Ударной, дружной, фронтовой работы,
Чтоб каждый свою долю получил.

Хлеб фронтовой замешен на закваске —
Волшебной силы чудная в нем соль,
Народа в ней горит живая боль,
И ратной славы этот хлеб участник.
Что дальше к хлебу примешает рок,
Как далека еще от нас могила,
Кто скажет нам? Что ж плакать! Срок
Придет ломать нам хлеб Победы милой.

Мы ели сладкий хлеб, и кренделя,
И пеклеванный хлеб, но в час, когда в покое
Вся будет выметена вновь земля
И запоют сверчки, укрыты тишиною,
Мне вспомнится тот хлеб, тот, фронтовой,
И в мирной комнате дымок голубоватый
Вновь поползет, и будут вновь со мной
Стрелки и хлеб, предложенный, как брату.

Перевод Н. Пав лови

АЛЕКСЕЙ СУРКОВ

АЛЛЕЯ ПОБЕД


Берлинские сумерки дымны и мглисты,
По Зигес-Аллее идут фольксштурмисты.

От белого инея брови мохнаты.
По Унтер-ден-линден шагают солдаты.

Не глядя на зданья, аллеи и скверы,
Понуро, не в ногу, бредут офицеры.

Ни роз, ни приветствий, ни трепета флага,
Ни звона оркестра, ни прусского шага...

Лишь хмурые взгляды, да смутные речи,
Да толпы бегущих с востока навстречу,

Да там, впереди, контратаки, окопы...
Ну что ж ты притих, покоритель Европы?

По Унтер-ден-линден, по Зигес-Аллее
Ты шел в сорок первом куда веселее.

— Хайль Гитлер! — орал ты, багров от натуги.
— Хайль Гитлер! — орали друзья и подруги.

— Нах Остен! В Московию! В русские степи!
Сгорели мечты, и развеялся пепел.

И вот ты, как кляча, плетешься «нах Остен».
Свирепая стужа вгрызается в кости.

А крепнущий гром канонады жестокой
Метели на крыльях приносят с востока.

Надвинулись сроки последней расплаты
За слезы, за кровь, за сожженные хаты.

За пепел села, за руины завода,
За острую боль сорок первого года.

Грохочут над Одером наши орудья.
Идут Бранденбургом суровые судьи.

По бургам твоим и твоим автострадам
Пехота шагает с танкистами рядом.

Кто в громе обвала удержит лавину?
Что день, то короче дорога к Берлину.

Сметая заставы, ломая заслоны,
Стремительным маршем идут батальоны.

И, вырвав победу в сраженье жестоком,
В берлинские улицы хлынут потоком.

И вспыхнут знамена, победно алея,
На Унтер-ден-линден, на Зигес-Аллее.

ЧЕТВЕРТАЯ ПОБЕДНАЯ


И с гор вода, и даль ясна.
Пришла весна, весна-красна.
В чужом краю, в строю, в бою
Мы встретили весну свою.
Четвертый раз весны приказ
В атаку поднимает нас,
Четвертый раз, четвертый год,
Торопит нас, зовет вперед.
В апрельский день ручьи кипят,
Ручьи кипят, бегут с Карпат.
В апрельский день напором вод
На Одере разломан лед.
Четвертый раз, четвертый год,
Идет победный ледоход.

В ушах весенних капель звень.
В весенний день, в заветный день
Все пушки голоса сольют
В один торжественный салют.
Из темных окон брызнет свет
В счастливый день Больших Побед.
И с гор вода, и даль ясна.
Идет грозна,
Идет сильна
Победоносная весна.

РУБЕЖИ РАДОСТИ


К жданному годами рубежу
Пас вплотную привели бои.
Как я в этой песне расскажу
Думы сокровенные свои?

С перевала славы мир видней,
Все пути пройденные близки.
Пусть невзгоды пережитых дней
Инеем подернули виски.
Пусть в душе у каждого бойца
Горьких лет кровавые следы.
В День Победы сильные сердца
Радостью свершенного горды.

Пробивая путь в кромешной мгле,
Мы беды хватили через край,
Чтобы нашим детям на земле
Дать земной, невыдуманный рай.
Мудрое уменье мастеров
Мы несем навстречу дням труда,
Чтоб в награду нам под каждый хгров
Радость поселилась навсегда.

* * *

Софье Кревс

Дорогая моя! Неизменный мой друг!
В День Победы вперед погляди.
Как просторна земля! Сколько света вокруг
Сколько радости там, впереди!

Вот обрублены нити военных дорог,
Что не раз разлучали с тобой,
Вот и снова прошли мы сквозь годы тревог,
Тесно связаны общей судьбой.

В дни, когда налетающий с запада шквал
Сыпал ливнями огненных стрел,
Я Отчизне, как сын и солдат, отдавал
Все, что мог, что имел, что умел.

Я шагал по обугленной боем меже,
Чтоб до сердца солдата дойти.
Был своим человеком в любом блиндаже,
У любого костра при пути.

Я пронес в эти дни сквозь ревущий металл
Голос гневного сердца живой.
О сегодняшней радостной встрече мечтал
В белоснежных полях под Москвой.

Нашу светлую радость ни с кем не деля,
В День Победы пройдем по Москве,
Звезды нашей Судьбы над громадой Кремля
Нынче снова зажглись в синеве.

ФЕДОР СУХОВ

* * *


В бою под Орлом, под Варшавой,
В жестоком огне батарей
Я чувствовал слева и справа
Поддержку окопных друзей.

И видел, как кто-то, смелее
И старше немного меня,
Себя самого не жалея,
Шел прямо под ливень огня.

Тогда я узнал, что такое
Священный, почетнейший долг.
— За мною! — взмахнувши рукою,
Скомандовал громко парторг.

И как бы там смерть ни косила,
И чтоб ни грозило вдали,
Земная партийная сила
Меня поднимала с земли.

На трудном пути каменистом
Смотрел я вперед, а пе вниз.
И стал потому коммунистом,
Что вел меня в бой коммунист.

МАКСИМ ТАНК


С белорусского

* * *


Партизанские окопы
Заросли травой,
Можжевельником пахучим,
Елкой молодой.

Матери сюда приходят,
Слезы их росой
Долго тлеют на курганах
Раннею порой.

И несут сюда девчата
Розы, васильки,
Дорогих воспоминаний,
Дум своих венки.

А приходят партизаны
На места боев,
Запевают они песню
Про друзей-бойцов.

Льется песня по раздолью...
А дремучий бор,
Что вершинами уходит
В голубой простор,

Под ветрами, облаками
Долго вторит им
Неумолчным гулом сосен,
Шумом вековым.

Перевод А. Прокофьева

ЭТО БЫЛО ВЕСНОЮ


Это было весною.
Шел я дорогой лесною.
Нежданно передо мною,
Скрыта чащей густою,
Молодая верба горит
И хочет перерядиться,
Вся — сказочный свет зари,
Вся — в буйном пламени листьев.
«Ты откуда, — ее спросил, —
Вспыхнула здесь нежданно?»
Взгляд по траншеям скользил,
По свежим пескам курганов.
Из далекого края она
Пришла, чтоб встретиться с нами,
Чтоб вновь, как придет весна,
Вернуться вербой, цветами.
Кто ж это? Мой брат иль друг,
По ком я давно тоскую?
И я осторожно вербу беру
И трижды ее целую.

Перевод В. Саянова

МИНЫ


На побережье пустынном
Гальку обмыло зарей.
Дремлют немецкие мины,
Как черепахи — гурьбой.

Море их бросило в дюны,
Вот и ржавеют с тех пор!
Снится им ночью безлунной
Взорванный серый линкор.

Снятся им вспышки и взрывы,
Стоны в морской глубине,
Шторма косматые гривы,
Мертвые люди на дне.
Вырвали наши минеры
Жала у вражеских мин.

Плещется мирное море,
Сумрак плывет из долин.

Ветер качает байдарки,
Свищет в снарядах пустых,
И осторожные чайки
Днем отдыхают на них.

Перевод А. Кудрейко

НИКОЛАЙ ТАРАСОВ

ОГОНЬ ИЗДАЛЕКА

1

Горели села.
Плыл закат багровый.
И дым над лесом дальним лиловел.
Рождался гнев;.
И возникало слово,
освобожденное от мирных дел.
И шли бойцы.
И падали.
И еле
плелись вперед.
Но все же шли и шли
в красноармейских яростных шинелях,
чуть не касаясь полами земли.
2

...Тянет ветром с Финского залива,
с недалеких северных морей.
Я опять, усталый и счастливый,
вижу город юности моей.

Ленинград... Он этой ночью синей
чуть в снегу и чуть накоротке
с облаками, с будущим России,
с кораблем, замерзшим на реке.

Я люблю его туманов крепость,
площадей открытую игру,
эту Петропавловскую крепость
и Адмиралтейскую иглу.

Снова Невский весь как на ладони!
Сфинксы загляделись в пустоту.
И, рванувшись, словно от погони,
цепенеют клодтовские кони
на почти придуманном мосту...

ЛЮДМИЛА ТАТЬЯНИЧЕВА

МНЕ БЫ ТОЛЬКО УСПЕТЬ...


Мне бы только суметь,
Мне бы только успеть
О России моей
Полным голосом спеть!
Чтоб за всю доброту
Отплатить ей добром,
Надо песням звенеть
Серебром, серебром.
Слишком пламенна медь,
Слишком празднична сталь,
Мою нежность излить
Они смогут едва ль.
Нежность к русской земле,
На которой росла,
Где цветам и ручьям
Я не знаю числа.
Виноватую нежность
К друзьям дорогим,
Что в боях заслонили
Нас сердцем своим.
Ведь покуда жива,
Я забыть не смогу
Кровь войны на жестоком,
На рваном снегу!
Мне бы только суметь,
Мне бы только успеть
О народе моем
Полным голосом спеть!

* * *


Пусть не в меня в прямом бою
Вонзался штык чужой огранки,
Прошли сквозь молодость мою
Года,
Тяжелые, как танки.
О, трудный марш очередей
За хлебом,
Клеклым от бурьяна,
И над молчаньем площадей
Суровый голос Левитана...
А дети в ватничках худых,
А вдов опущенные плечи!
Нет горше будней фронтовых,
Но эти
Вряд ли были легче...
Ты знаешь это.
Ты видал
Цеха бессонные, в которых
Из гнева плавился металл,
А слезы превращались в порох.

РОССИЯ


Пуля,
Жизнь скосившая сыновью,
Жгучей болью захлестнула мать.
Некого с надеждой
И любовью
Ей теперь под кров свой ожидать.
От глухих рыданий обессиля,
Задремала.
И приснилось ей,
Будто бы она —
Сама Россия,
Мать ста миллионов сыновей.
Будто в поле,
Вихрем опаленном,
Где последний догорает бой,
Кличет,
Называя поименно,
Сыновей,

Что не придут домой,
Беззаветно храбрых и красивых,
Жизнь отдавших, чтоб жила она...
Никогда их не забыть
России,
Как морей не вычерпать до дна.
Снег дымится.
Он пропитан кровью.
Меж убитых тихо мать идет
И с суровой терпеливой скорбью
В изголовье Вечность им кладет.
А в душе не иссякает сила,
И лежит грядущее пред ней,
Потому что ведь она —
Россия,
Мать ста миллионов сыновей!

СУРОВЫЙ ТАНЕЦ


И на току,
И в чистом поле
В войну я слышала не раз:
— А ну-ка, бабы,
Спляшем, что ли!
И начинался сухопляс.
Без музыки,
Без вскриков звонких,
Сосредоточенны, строги,
Плясали бабы и девчонки,
По-вдовьи повязав платки.
Не павами по кругу плыли,
С ладами чуткими в ладу,
А будто дробно молотили
Цепами горе-лебеду.
Плясали, словно угрожая
Врагу:
— Хоть трижды нас убей,
Воскреснем мы и нарожаем
Отечеству богатырей!
Наперекор нелегкой доле,
Да так, чтобы слеза из глаз,
Плясали бабы в чистом поле
Суровый танец —
Сухопляс,

УЧАСТНИК ВОЙНЫ


Знать в лицо мы должны
Ветеранов атак.
Он — участник войны.
Это истинно так!
С детства верный огню,
Он в печи выплавлял
И для танков броню,
И для пушек металл.
Сталью
Той, что сварил
Он, да, именно
Он,
Русский воин сразил
Черных сил легион.
Помнить всех мы должны,
Кто имеет права
На святые слова:
Он — участник войны!

АЛЕКСАНДР ТВАРДОВСКИЙ

НАГРАДА


Два года, покоя не зная
И тайной по-бабьи томясь,
Она берегла это знамя,
Советскую прятала власть.

Скрывала его одиноко,
Закутав отрезком холста,
В тревоге от срока до срока
Меняя места.
И в день, как опять задрожала
Земля от пальбы у села,
Тот сверток она из пожара
Спасла.
И полк под спасенное знамя
Весь новый, с иголочки, встал.
И с орденом «Красное Знамя»
Поздравил ее генерал.
Смутилась до крайности баба,
Увидев такие дела:
— Мне телочку дали хотя бы,
И то б я довольна была...

* * *


Та кровь, что пролита недаром
В сорокалетний этот срок, —
Нет, не иссякла вешним паром
И не ухлла она в песок.

Не затвердела год от года,
Не запеклась еще она —
Та кровь подвижника-народа
Свежа, красна и солона.

Ей не довольно стать зеленой
В лугах травой, в садах листвой,
Она живой, нерастворенной
Горит, как пламень заревой.

Стучит в сердца, владеет нами,
Не отпуская ни на час,
Чтоб наших жертв святая память
В пути не покидала нас.

Чтоб нам, внимая славословью,
И в праздник нынешних побед
Не забывать, что этой кровью
Дымится наш вчерашний след.

И знать, что к бою правомочна
Она призвать нас вновь и вновь...
Как говорится: «Дело прочно,
Когда иод ним струится кровь».

ПО ДОРОГЕ НА БЕРЛИН (Из поэмы «Василий Теркин»)


По дороге на Берлин
Вьется серый пух перин.

Провода умолкших линий,
Ветки вымокшие лип
Пух перин повис, как иней,
По бортам машин налип.

И колеса пушек, кухонь
Грязь и снег мешают с пухом.
И ложится на шинель
С пухом мокрая метель...

Скучный климат заграничный,
Чуждый край краснокирпичный,

Но война сама собой,
И земля дрожит привычно,
Хрусткий щебень черепичный
Отряхая с крыш долой...

Мать-Россия, мы полсвета
У твоих прошли колес,
Позади оставив где-то
Рек твоих раздольный плес.

Долго-долго за обозом
В край чужой тянулся вслед
Белый цвет твоей березы
И в пути сошел на нет.

С Волгой, с древнею Москвою
Как ты нынче далека!
Между нами и тобою —
Три не наших языка.

Поздний день встает нерусский
Над немилой стороной.
Черепичный щебень хрусткий
Мокнет в луже под стеной.

Всюду надписи, отметки,
Стрелки, вывески,значки,
Кольца проволочной сетки,
Загородки, дверцы, клетки —
Все нарочно для тоски...

Мать-земля родная наша,
В дни беды и в дни побед.
Нет тебя светлей и краше
И желанней сердцу нет.

Помышляя о солдатской
Непредсказанной судьбе,
Даже лечь в могиле братской
Лучше, кажется, в тебе.

А всего милей до дому,
До тебя дойти живому,

Заявиться в те края:
— Здравствуй, родина моя!

Воин твой, слуга народа,
С честью может доложить:
Воевал четыре года,
Воротился из похода
И теперь желает жить.

Он исполнил долг во славу
Боевых твоих знамен.
Кто еще имеет право
Так любить тебя, как отт?

День и ночь в боях сменяя,
В месяц шапки не снимая,
Воин твой, защитник-сын,
Шел, спешил к тебе, родная,
По дороге на Берлин...

По дороге неминучей
Пух перин клубится тучей.
Городов горелый лом
Пахнет паленым пером.

И под грохот канонады
На восток, из мглы и смрада,
Как из адовых ворот,
Вдоль шоссе течет народ.

Потрясенный, опаленный,
Всех кровей, разноплеменный,
Горький, вьючный, пеший люд...
На восток — один маршрут.

На восток, сквозь дым и копоть,
Из одной тюрьмы глухой
По домам идет Европа.
Пух перин над ней пургой.

И на русского солдата
Брат-француз, британец-брат,
Брат-поляк и все подряд
С дружбой будто виноватой,
Но сердечною глядят.

На безвестном перекрестке
На какой-то встречный миг
Сами тянутся к прическе
Руки девушек немых.

И от тех речей, улыбок
Залит краской сам солдат:
Вот Европа, а «спасибо»
Все по-русски говорят.

Он стоит, освободитель,
Набок шапка со звездой:
Я, мол, что ж, помочь любитель,
Я насчет того простой.

Мол, такая служба наша,
Прочим флагам не в упрек...

— Эй, а ты куда, мамаша?
— А туда ж, домой, сынок.

В чужине, в пути далече,
В пестром сборище людском
Вдруг слова родимой речи,
Бабка в шубе, с посошком.

Старость вроде, да не дряхлость
В ту котомку впряжена.
По-дорожному крест-накрест
Вся платком оплетена.

Поздоровалась и встала,
Земляку-бойцу под стать,
Деревенская, простая
Наша труженица-мать.

Мать святой извечной силы,
Из безвестных матерей,
Что в труде неизносимы
И в любой беде своей;

Что судьбою, повторенной
На земле сто раз подряд,

И растят в любви бессонной,
И теряют нас, солдат;

И живут, и рук не сложат,
Не сомкнут своих очей,
Коль нужны еще, быть может,
Внукам вместо сыновей.

Мать одна в чужбине где-то!
— Далеко ли до двора?
— До двора? Двора-то нету,
А сама из-за Днепра...

Стой, ребята, не годится,
Чтобы этак, с посошком,
Шла домой из-за границы
Мать солдатская пешком.

Нет, родная, по порядку
Дай нам делать, не мешай.
Перво-наперво лошадку
С полной сбруей получай.

Получай экипировку,
Ноги ковриком укрой.
А еще тебе коровку
Вместе с приданной овцой.

В путь-дорогу чайник с кружкой,
Да ведерко про запас,
Да перинку, да подушку —
Немцу в тягость, нам как раз...

— Ни к чему. Куда, родные?
А ребята — нужды нет —
Волокут часы стенные
И ведут велосипед.

— Ну, прощай. Счастливо ехать!
Что-то силится сказать —
И закашлялась от смеха,
Головой качает мать.

— Как же, детки, путь не близкий,
Вдруг задержут где меня:
Ни записки, ни расписки
Не имею на коня.

— Ты об этом не печалься,
Поезжай да поезжай.
Что касается начальства —
Свой у всех передний край.

Поезжай, кати, что с горки,
А случится что-нибудь,
То скажи, не позабудь:
Мол, снабдил Василий Теркин, —
И тебе свободен путь.

Будем живы, в Заднепровье
Завернем на пироги.
— Дай господь тебе здоровья
И от пули сбереги...

Далеко, должно быть, где-то
Едет нынче бабка эта,
Правит, щурится от слез.
И с боков дороги узкой,
На земле еще не русской —
Белый цвет родных берез.

Ах, как радостно и больно
Видеть их в краю ином!..

Пограничный пост контрольный,
Пропусти ее с конем.

НИКОЛАЙ ТИХОНОВ

НАДПИСИ НА СТЕНАХ РЕЙХСТАГА


Еще горячкой боя сердце билось,
А в мир уже вступила тишина,
Как будто время здесь остановилось,
Не веря вдруг, что кончилась война.

Под арками обугленного свода,
В какой-то первозданной тишине,
Солдаты величайшего похода
Расписывались прямо на стене.
Рейхстагова развалина дышала
Всем перегаром битвы мировой,
И в ней звучнее всякого хорала
Пел хор имен, растущих, как прибой.
Он пел, взлетая над огнем и кровью,
Перед войны поверженной лицом,
Как будто осеняя изголовье
Последних умирающих бойцов.
Открыто все свое писали имя,
Чтоб знали люди будущих времен,
Что подвиг сей, свершенный всеми ими,
Во имя человечества свершен!

УТРО ПОБЕДЫ


Уничтожив все вражьи стоянки
И кончая смертельный свой труд,

Полны сил, наши копи и танки
Воду Эльбы и Одера пьют.

К Бранденбургским вратам не украдкой,
А победно, в дыму и в пыли,
Через Шпрее, по мостикам шатким,
Штурмовые отряды прошли.

Под руинами стен раскаленных
Еще смертники пьяно галдят,
Их последние фаустпатроны
Из разбитых подвалов летят.

Догорают фашистские бредни,
И над городом дымный венец,
И конец фольксштурмистам последним,
Первым фюрерам — тоже конец.

Вот салюты Победы грохочут...
Над пожарищем, в майском тепле,
Уже мирное утро хлопочет
На разбитой и черной земле.

И детей истощенных, голодных
В это утро, что нету свежей,
Из котлов своих кухонь походных
Победители кормят уже.

И от страха тяжелые ноги
Унося от столичных ворот,
Самый главный палач по дороге
В пустоту одиноко бредет.

Он напрасно заклятья бормочет...
И, над ним беспощадно клонясь,
Занесен над обломками ночи
Светлый меч восходящего дня!

* * *


Был мирным солнцем мая мир пригрет,
И теплый дождь опять с улыбкой слушал,
И яблоневый светоносный цвет
На танки осыпался и на пушки.

И шли бойцы славнейшей из дорог,
Оплот врага последний побороли,
Навстречу им несметный шел поток
Людей, освобожденных из неволи.

Всех радовала о Победе весть,
Они бойцов восторженно встречали,
Из разных стран Европы люди здесь
Среди советских весело шагали.

Был у бойцов один вопрос простой:
— Вот вы французы, видно это сразу,
А почему идете на восток,
Отчизна ваша на востоке разве?

Один ответил: — Слушайте, друзья,
В плену фашистском сгиб бы я жестоко,
Да, родина на западе моя,
Но жизнь ко мне вернулася с востока!

ИЛЛАРИОН ТОЛКОНЮК

БЕРЛИНСКИЙ ФИНАЛ


Посеяв смерть, нужду и беды,
Четвертый год идет война.
И окончательной победы
От фронта требует страна.

Солдатом путь проложен длинный —
Давно пора войну кончать!
И кажется, что до Берлина
Осталось лишь рукой подать.

Дугообразными рядами,
Под бруствер хоботы зарыв,
Застыли пушки на плацдарме,
Как струны, тянутся шнуры.

Бойцы спокойно ждут сигнала.
И вдруг — сигнал! И началось:
Зарделось небо и упало,
И дрогнула земная ось.

Поднялся смерч огня и стали
Над лабиринтами траншей,
И с визгом бревна вылетали
Из перекрытий блиндажей.

Но боя не измерить метром:
Бойцу к Победе путь не прост!
Те семь десятков километров
Казались тысячами верст.

ВИКТОР ТРОСТЯНСКИЙ

ЖИЗНЬ


Меня война
В развалины вела,
Но, контуры живые
Обретая,
Вдруг возникали,
Полные тепла,
Осенние пейзажи Левитана.

Меня глушила
Грохотом война,
Одолевала
Смертная усталость,
А на привалах
Снилась тишина,
Мелодия Чайковского
Вплеталась.

И на краю обугленной земли,
Когда глядел
На стертую двухверстку,
Казалось мне:
Сквозь карту проросли
Есенинские тонкие березки.

Болела под бинтами голова,
Стопал солдат в палате
По соседству,
А я лежал и вспоминал слова

Знакомой песни,
Прозвеневшей
В детстве.

Я ВСПОМИНАЮ, ВСПОМИНАЮ...


Гляжу я на свои награды
И вспоминаю лед реки
И как, прижав к бедру приклады,
В четвертый раз пошли в штыки.

Воскресла каждая минута,
И рыхлый снег,
И черный след,
Ожог ранения —
Как будто
Не миновало столько лет.

И помню я,
Как кровь хлестала,
И помню,
Как тащили в тыл,
Как тишина во тьме настала...
А как очнулся —
Позабыл.

ВЛАДИМИР ТУРКИН

* * *


Во мне — два метра.
В нем поменьше было.
А сколько —
Память долго не хранила.

Мы с ним сравнялись в росте —
До земли,
Когда па землю под огнем легли.

Он на мгновенье выше стал меня,
Рванувшись вдруг на острие огня.

Рванулся — и упал.
Лишь нынче встал
На глыбистый гранитный пьедестал.

Я — двухметровый —
Перед ним стою.
До ног его
Рукой не достаю...

ГУБЫ


Я помню те усталые вагоны,
Военный быт — до мелких мелочей...
На мальчике несмятые погоны
И гулы самых искренних речей.

И губы — ученические губы...
Так чист был их нетронутый овал!
Ни в роще, ни в подъезде, ни у клуба
Девчонок он еще не целовал.

И время ни одной чертой упрямой
Не тронуло еще его лица.
И знал он в жизни только губы мамы,
Да реже — губы жесткие отца.

Звучала клятва...
Ветром доносило
Окопный запах — им весь мир пропах...
И первая накапливалась сила
В мальчишеских доверчивых губах.

Их обожгло не поцелуем горьким,
Не сладким поцелуем в час луны,
А огоньком моршанским от махорки,
Полученной с ладони старшины.

А после боя, наполняя душу
Любовью к речке, к солнышку, к грибам,
Припала исаковская «Катюша»
Губной гармошкой к ласковым губам.

Когда упал он, встретив пулю злую,
Лицом к земле, губами шевеля,
Нежней и бескорыстней поцелуя,
Наверное, не ведала земля.

22 ИЮНЯ


Как медленно закат плывет над Бугом,
Бросает отсвет на притихший лес...
Уходит солнце рыжим полукругом
За горизонт, за самый край небес.

Я в этот полукруг гляжу с опаской.
Мне кажется — с того крутого дня, —
Что там не солнце, а в кровавой каске
Лежит солдат и целится в меня.

* * *


Да будь я временем не скован,
И доведись в том веке жить,
Мне в войске Дмитрия Донского,
Быть может, выпало б служить.

И пасть на Куликовом поле —
В сухой траве иль в камыше,
И смертная такая доля
Мне б оказалась по душе.

Или у черной кромки леса,
Где кровь поэта вмерзла в след,
Не в сердце, а в лицо Дантеса
Я разрядил бы пистолет.

Сместись века... Но зову долга,
Еще не зная, в край какой,
Я Ваньку Жукова увел бы
Из той сапожной мастерской.

Чтобы мальчонке не досталось
От прежней жизни ничего,
Сменил бы молодость на старость,
Лишь стать бы дедушкой его.

Да слишком мало человеку
Для дела времени дано.
Кому-то больше полувека,
Кому-то чуть поменьше,
Но

Веда не только в сроках этих,
А тем досаднее она,
Что не в любом ряду столетий
Твоя судьба размещена.

Да будь я временем не связан,
Как жизнь была б ни коротка,
Я б всю ее не прожил сразу,
А разделил бы на века.

Грядущее придет-прибудет:
Ему свой неизбежный час.

И сами завтрашние люди
Узнают многое о нас.

А я хочу хоть малым сроком —
Пускай вернусь иль не вернусь —
Сойти по времени к истокам,
С которых зарождалась Русь.

Чтоб все, кто начинал Россию,
Кто вел Россию на подъем,
Из тех столетий расспросили
Меня о времени моем.

Их боль, тревогу, их заботу
Я погашу,
Я расскажу,
К каким мы поднялись высотам,
К какому вышли рубежу.

Я принесу им дань почета,
Я поклонюсь их именам...

Мы нашим предкам подотчетны,
Как внуки подотчетны нам.

МИРЗО ТУРСУН-ЗАДЕ


С таджикского

СЫН ТВОЙ ПРИЕЗЖАЕТ


Ха тебе в боях стремился я, открой объятья мне, мой край.
Ты предков колыбель. Их прах покоишь в тишине, мой край.
Поля, тюльпанные сады — их видел я во сне, мой край.
Прославленные города мне дороги вдвойне, мой край.
Отчизна, гостя принимай — сын возвращается к тебе.

Ребенком был тобой взращен — меня, любя, ласкала ты.
Ребенком бегал по полям — мне счастье обещала ты.
Ребенком я узнал тебя — мужчину воспитала ты.
Ребенком клялся я свершить все то, чего желала ты.
Сын вырос и героем стал, сын возвращается к тебе.

Отвагою в огне войны тебя навек прославил он.
И с жаяедой мщения врагу Таджикистан оставил он.
И, верный слову своему, в сраженьях не лукавил он.
На лютых недругов твоих разящий меч направил он.
Отчизны неусыпный страж, сын возвращается к тебе.

Моя любимая, приди, как день, прекрасна и светла,
К тебе вернулся друг, смотри; вокруг исчезла мгла — целуй!
Дорога длинная бойца к невесте привела — целуй!
Ты сына, мать, встречай; его твоя любовь спасла — целуй!
Исполнив свой священный долг, сын возвращается к тебе!

Перевод М. Замаховской

ВЕРОНИКА ТУШНОВА

САЛЮТ


Мы час назад не думали о смерти.
Мы только что узнали: он убит.
В измятом, наспех порванном конверте
На стуле извещение лежит.

Мы плакали. Потом молчали обе.
Хлестало в окна дождиком косым...
По-взрослому нахмурив круглый лобик,
Притих ее четырехлетний сын.

Потом стемнело. И внезапно, круто
Ракетами врезаясь в вышину,
Волна артиллерийского салюта
Тяжелую качнула тишину.

Мне показалось, будет очень трудно
Сквозь эту боль и слезы видеть ей
Цветенье желтых, красных, изумрудных
Над городом ликующих огней.

Но только я хотела синей шторой
Закрыть огни и море светлых крыш,
Мне женщина промолвила с укором:
«Зачем? Пускай любуется малыш».

И, помолчав, добавила устало,
Почти уйдя в густеющую тьму:
«...Мне это все еще дороже стало —
Ведь это будто памятник ему».

ПАВЛО ТЫЧИНА


С украинского

МАЙ НЕНАГЛЯДНЫЙ


Ты, май необычайный, месяц милый!
Мы вновь почувствовали наши силы.

Мы снова в музыке, в колосьях, в стали.
Какой открылся нам простор!
Мы, глядя в дали, зорче стали,
и меток глаз, и слух остер.

Бандуру тронь, возьми гармонь, а слово
пускай героя славит молодого!

Ему мы дарим песнь с любовью —
он был бойцом, он стал творцом.
Мы молоды — само здоровье,
весь мир повернут к нам лицом.

Пора труда, любви и ликованья —
он полон, май, движенья и дерзанья.

Меж веток шепот, шелест, шорох,
на травах полдня светотень,
в лесах, как в гулких коридорах,
и щелк, и щебет целый день...

Вдали берез мерцающие пряди,
над речкой верба в дымчатом наряде,

челны за ветерком попутным,
в ветвях повис весенний дым.

Нас луг встречает поминутно
зеленым, красным, голубым...

И мы меняемся, мы вырастаем,
идем вперед всем обновленным краем.

И счастья ширится сиянье —
в труде оно всего видней.
Кругом — могучее дыханье
идущих в будущее дней.

Май ненаглядный, за спиною беды.
Что краше песен мая и Победы?!

Земля была врагом изрыта —
в хлебах теперь поля страны.
Летит наш конь! Его копыта
на всю Вселенную слышны.

Бандуру тронь, возьми гармонь, а слово
пускай героя славит молодого!

Ему мы дарим песнь с любовью —
он был бойцом, он стал творцом.
Мы молоды — само здоровье,
весь мир повернут к нам лицом.

Перевод Л. Озерова

УЙГУН


С узбекского

ГРАНАТ


О наманганской осени подарок,
В далекий край отосланный гранат!
Как шар пунцовый, ты округл и ярок,
И зерна спелые рубинами горят!

Его отправила моя невеста
Сюда с приветом пламенным своим.
И вот не в силах тронуться я с места,
Держу его и восхищаюсь им.

О полная рубинами шкатулка!
Благословен твой цвет и аромат!
Но вот разрезана лоснящаяся шкурка —
Два полушария живым огнем горят.

Переливаются в сиянии заката
Мои сокровища, сверкая новизной,
И в миг один — не зернышки граната,
А зеркальца лежат передо мной.

На фронтовом угрюмом перекрестке
Средь рокотанья грозного сижу.
В чудесный свет, в причудливые блестки,
В гранатовое зеркальце гляжу.

Я вижу яблонь пышное цветенье
И капельки росы в сияпии луны,

Розовоцветных лепестков круженье
Над ручейками милой Ферганы.

Я вижу след свой возле скал прибрежных
У золотистых крымских берегов,
Памира горы в шапках белоснежных
Из никогда не тающих снегов,

Тайгу Сибири и Аму кипенье,
Могущество подвластной нам воды,
Звезды Кремлевской отраженье —
Рубиновой негаснущей звезды!

Перевод С, С о м о

ТЕМИРКУЛ УМЕТАЛИЕВ


С киргизского

СОЛДАТ


Если летом зной, а весной дожди,
А зимою шинель во льду,
Если нуля над ухом свистит: «Уйди!» —
Отвечает он: «Не уйду!»

Вещевой мешок за его спиной,
На груди его — автомат,
И стальная каска, и взгляд стальной —
Он на подвиг готов, солдат.

Занимались пожары кровавых дат,
Всю историю опаля,
Но такого солдата, как наш солдат,
Не. видала еще земля.

Если черные крылья раскинет мгла —
Он в огне и в сплошном дыму
В бой пойдет, чтобы снова была светла
Жизнь, доверенная ему.

Доведется врагам обратиться в бег,
На понятный, в обратный путь —
И воды из своих замутненных рек
Не успеют они глотнуть.

Я заверить могу, что свинцовый душ
Их настигнет на том пути,

Если снова солдату под марш «катюш»
Будет велено в бой идти.

Потому, что мира навек хотят
Наши дети, сады, поля,
Потому, что такого, как наш солдат,
Не видала еще земля.

Перевод М. Соболя

МИКОЛА УПЕНИК


С украинского

МОГИЛА НЕИЗВЕСТНОГО СОЛДАТА


С той поры не однажды я
Наяву и во сне
Вижу с ясностью каждого,
Кто погиб на войне.

Тех, кто, споря с преградами,
Шел упрямо вперед,
Без наград иль с наградами
Завершив свой поход.

Кто легенд не выдумывал,
Шел в огонь фронтовой,
Сам в ту пору угрюмую
Став легендой живой.

С кем тревоги свели меня,
С кем встречал я зарю —
И от вашего имени
Я теперь говорю.

Знаю, я в наступлении
Тоже чем-то помог
И на том направлении
Сам погибнуть бы мог.

Там за танками нашими
Шел я молча вослед,
Но, вступив в рукопашную,
Шел не я, а сосед.
Слышал я, как над Волгою
Грозный катится гром,
Видел полночью долгою
Свет зарниц над Днепром.
Тот, кто полз этой кручею,
Вам легко подтвердит:
Дело чистого случая —
То, что я не убит.
На войне удостоенный
Вас узнать наяву,
Вам обязан я, воины,
Тем, что нынче живу...
Боевое крещение
Принимавший в тот час,
С неизменным волнением
Вспоминаю о вас.
Вот, из праха восставшие,
Вновь встают они в ряд.
Нет, не тронула ржавчина
Их священных наград.
Ведь за эти заветные,
К нам пришедшие дни
Жизнью двадцатилетнею
Заплатили они.
По-солдатски, с бесстрашием
Нам разведав маршрут,

Нынче судьями нашими
Эти люди живут.

К голосам их прислушайся,
Им поверь до конца —
С их отвагой и мужеством
Мы сверяем сердца.
И когда над могилою
Я с прискорбьем стою,
Горе с новою силою
Входит в душу мою.
Здесь прочесть не могли бы вы
Ни фамилий, ни дат:
Спит под каменной глыбою
Неизвестный солдат.
А в душе растревоженной —
Столько лиц, столько глаз!
Это те, кто не дожили,
Кто погиб ради нас...
Пусть не все были розданы
Им награды на грудь
И фанерными звездами
Обозначен их путь.
Разве лишь батальонами,
Что прошли в те бои, —
Исчисляю мильонами
Я потери своп.
Вновь за далью багряною
Строй их строгий встает
И открытою раною
Ноет сердце мое.

Вижу: меркнет за тучами
Небо ясного дня.
И тревожит и мучает
Это чувство меня.

Новых войн поджигателей
Здесь, над Вечным огнем,
Мы солдатским проклятием
Навсегда проклянем...

Против мрази и нечисти
Голос свой подними,
Зорче стань, человечество!
Люди, будьте людьми!

Перевод М. Матусовского

НИКОЛАЙ УШАКОВ

СОВЕТСКИЙ ЧАСОВОЙ


Я от бревенчатых якутских башен,
быть может,
Тула — родина моя.
Узбек,
и украинец,
и чувашин —
вселенской правды
знаменосец я.
Я ратник чести,
и ничто иное
сказать и невозможно обо мне.
Мое оружье служит боевое
борьбе священной,
праведной войне.

Меня пугали
«тигром» и «пантерой»,
я ж доказал
(хоть это и старо)
не только техникой —
железной верой,
что существует на земле
добро.

Меня пытались оглушить
винтами,
шла на меня
стотонная броня,

но видите
великой правды знамя?
Пока я с ним —
нельзя убить меня!

Мне угрожают
бомбой водородной,
я ж показал,
да и не в первый раз,
что все же есть на свете
благородный
совсем другой энергии
запас.

Народами свободными удвоен,
не взорван он
ни бомбой, ни молвой.
Я им горжусь
как гражданин и воин,
как мира страж
и счастья часовой.

Я из Москвы — я от Кремлевских башен,
и Минск, и Киев — родина моя.
Врагу высокой правды
тем я страшен,
что этой правды
знаменосец я.

АЛЕКСЕЙ ФАТЬЯНОВ

ГДЕ ЖЕ ВЫ ТЕПЕРЬ, ДРУЗЬЯ-ОДНОПОЛЧАНЕ?


Майскими короткими ночами,
Отгремев, закончились бои...
Где же вы теперь, друзья-однополчане,
Боевые спутники мои?

Я хожу в хороший час заката
У тесовых новеньких ворот.
Может, к нам сюда знакомого солдата
Ветерок попутный занесет?

Мы бы с ним припомнили, как жили,
Как теряли трудным верстам счет.
За Победу б мы по полной осушили,
За друзей добавили б еще.

Если ты случайно не женатый,
Ты, дружок, нисколько не тужи:
Здесь у нас в районе, песнями богатом,
Девушки уж больно хороши.

Мы тебе колхозом дом построим,
Чтобы было видно по всему —
Здесь живет семья советского героя,
Грудью защитившего страну.

Майскими короткими ночами,
Отгремев, закончились бои...
Где же вы теперь, друзья-однополчане,
Боевые спутники мои?..

 
...Но и тогда,
Когда во всей планете
Пройдет вражда племен,
Исчезнет ложь и грусть, —
И буду воспевать
Всем существом в поэте
Шестую часть земли
С названьем кратким «Русь».
Сергей ЕСЕНИН

ВАСИЛИЙ ФЕДОРОВ

ДВЕ СТАЛИ


Их взяли
Тронутыми гарью
На поле, выжженном дотла.
Одна была немецкой сталью,
Другая русскою была.

Но сталевары
С равной честью,
Свою лишь взглядом отличив,
Две стали положили вместе
В огонь мартеновской печи.

Война!
Она и сталь калечит.
Мартен — как госпиталь, и в нем
Ее, изломанную, лечат,
Ей возвращают жизнь огнем.

Чужая сталь,
С ее виною,
С позорной метою креста,
Омытая целебным зноем,
Как наша,
Стала вдруг чиста.

Чиста,
Как в первое плавлеиье,
Когда она перед войной

Еще ждала предназначенья
Стать трактором и бороной.

И потому
Не странно даже,
Что, становясь все горячей,
Она, чужая,
Вместе с нашей
Сливается в один ручей.

ВЛАДИМИР ФЕДОРОВ

ПОБЕДИТЕЛИ


Вдоль проспектов и горных тропок
Вился дымный нелегкий путь.
Мы из тех, что спасли Европу
От колючих фашистских пут.

Мы дышали манящим маем
В том году, в тот победный час.
И за Вислой, и за Дунаем
Целовали девчата пас.

Нам о старости думать рано,
Наша юность брала рейхстаг.
Ветераны, друзья-ветераны,
Победители, тверже шаг!

Где-то снова клубится туча,
Ядовитый огонь тая.
Знаем, свастика, ты живуча,
Как разрубленная змея.

Для фашистских голов отпетых
У «катюш» был особый душ.
Зорко в небо глядят ракеты —
Это дочери тех «катюш».

Нам о старости думать рано,
Наша юность брала рейхстаг.

Ветераны, друзья-ветераны,
Победители, тверже шаг!

Нам знаком парашютный купол,
Мы умеем ковать, пахать.
Космос тоже наш брат ощупал,
Нам по Марсу еще шагать!

Коммунисты мы, коммунисты,
Начеку — только нас покличь!
Вьется знамя в лазури чистой,
А на знамени наш Ильич.

Нам о старости думать рано,
Наша юность брала рейхстаг.
Ветераны, друзья-ветераны,
Победители, тверже шаг!

БАЛЛАДА О ДВЕНАДЦАТИ РОЗАХ

Памяти болгарского патриота и советского воина
Ильи Живкова и его боевых товарищей, захороненных
в братской могиле в селе Алексеевка, Белгородской области

Розовато-алые,
Огненные розы.
Хлешут ливни шалые,
Как девичьи слезы.

Шепчут листья медные:
— Было их двенадцать.
Бились до последнего.
Больше не подняться.

Танками коварными
Высота не взята.
Здесь лежат с болгарином
Русские ребята.

Рядом хаты белые,
Настежь степь открыта.

Птицы ошалелые
Щелкают в ракитах.

И цветут над парнями
В ливни и в морозы
Розы из Болгарии,
Огненные розы.

Их в морозы лютые
Греет сердца пламень.

...На совхозном хуторе
Жил болгарский парень.

Мчался к дальней радуге
С хлопцами босыми.
Он любил Болгарию,
Он любил Россию.

Бился до последнего.
Больше не подняться.
Шепчут листья медные:
— Было их двенадцать...
Пусть же в ливни шалые,
Пусть цветут в морозы
Розовато-алые,
Огненные розы!

ВЛАДИМИР ФИРСОВ

ВОЕННОЕ ДЕТСТВО


Ни кола, ни двора и ни хаты —
Вся деревня под снегом живет.
Эти годы, что были когда-то,
Горечь детства забыть не дает.
Память вывернута наизнанку.
Проплывают далекие дни...
Припорошена снегом землянка,
Пухнут с голоду братья мои.
Нам бы хлеба и чуточку ласки
Да онучи для новых лаптей!..
Заменяли нам ласку
Салазки,
Улетающие в метель.
Снежный ветер хлестал
по спинам,
Пели редкие петухи.
Заменила нам хлеб мякина,
Ну а сахар — льняные жмыхи.
Мы великих дел не вершили
И по трижды чужой вине,
Как солдаты,
В землянках жили,
Умирали,
Как на войне.
Я остался в живых
И смело
Говорю, что обязан жить:
Ведь в могилах заиндевелых

Восемь братьев моих лежит.
Не за них ли
Сейчас в наступленье
Мы идем по просторам весны,
Неизнеженное поколенье,
Поредевшее в годы войны!
Это мы отправляемся в небо
Сквозь созвездия млечной
пурги,
Чтоб колосья тяжелого хлеба
Не топтали ничьи сапоги.
Наши руки, не зная покоя,
Рубят избы, возводят мосты,
Чтоб вставали сады над рекою
Небывалой еще красоты...
Будут дети отцами гордиться,
Будут знать их дела наизусть!..
Скоро сын у меня родится,
Если дочка — не огорчусь.
Им хорошую жизнь
но наследству
Я оставлю во имя любви,
Слыша голос далекого детства:
— Ты, братишка, за нас поживи!..

НИКОЛАЙ ФЛЕРОВ

БАЛЛАДА О МАТРОССКОЙ МАТЕРИ

Матери моей
Надежде Дмитриевне Флёровой

Пришла печальная и строгая.
Не день, не два ее сюда
Везли железною дорогою
На Крайний Север поезда.

И, наконец дойдя до палубы,
Так сильно утомилась мать,
Что, кажется, сейчас упала бы,
Когда бы под руки не взять.

Закатное густело зарево,
Окутав скалы и залив.
И тихо-тихо разговаривал
С матросской матерью комдив.

«Вот так же, Марфа Никаноровна,
Закат пылал и в том бою,
Когда с товарищами поровну
Делил ваш сын судьбу свою.

Он, может быть, всю жизнь вынашивал
Мечту о подвиге своем.
Награду — орден сына вашего —
Мы вам сегодня отдаем...»

Нет, слез у матери не видели, —
Наверно, выплакала их

Одна в глухой своей обители,
В уральских кручах снеговых.

И, снова рану сердца трогая,
Перетерпевшая беду,
Спросила только:
«Как дорогу я
К могиле Ваниной найду?»

Комдив смотрел на мать растерянно,
Ей не решаясь объяснить,
Что нам обычаями велено
Матроса в море хоронить.

И тотчас травами душистыми
Пахнуло к нам из темноты —
Держала мать живые, чистые,
Слегка увядшие цветы.

И солнце будто бы остыло вдруг,
Упала темная скала:
Ведь мать к могиле сына милого
За много верст цветы везла...

Наперекор порядкам принятым,
Едва опять взошла заря,
Эсминец шел к зыбям раскинутым
С матросской матерью в моря.

Надолго с небывалой силою
Тот скорбный миг запечатлен,
Как над сыновнею могилою
Мать отдала земной поклон.

И там, где был давно отмеренным
Известный градус широты,
По океанским гребням вспененным
Поплыли яркие цветы.

Над необъятными просторами
Перед прозрачной кромкой льда
Они венками и узорамл
У корабля легли тогда.

Казалось, не цветы разбросаны
За темным бортом корабля,
А это утренними росами
Омыты русские поля;

И каждая росинка близкая,
Сверкающая бирюза, —
Ее, казалось, материнская,
Сейчас пролитая слеза.

Шли в базу.
Завтра ли, сегодня ли —
Все знали: вновь дружить с волной.
И мы наутро якорь подняли,
Прощаясь с бухтою родной.

А у причала невысокого
Стояла, выйдя провожать,
Уже теперь не одинокая
И всех нас любящая мать.

И, глядя на море с тревогою,
И боль и радость затая,
Сказала нам перед дорогою:
«Счастливый путь вам, сыновья...»

Залив вытягивался скатертью,
Но в море ждал кипящий вал,
И каждый расставался с матерью
И мамой тихо называл.

И в даль идя необозримую,
Где смелых бурям не сломать,
Он вспоминал свою родимую,
Одну-единственную мать;

И знал, что сколько миль ни пройдено
С ней вместе пройдено, вдвоем.
И не случайно нашу Родину
Мы тоже
Матерью зовем.

ИЛЬЯ ФРЕНКЕЛЬ

* * *


Я достоверно знаю сам:
Один лишь малый уголочек
Задет полетом этих строчек —
Одно село средь многих прочих
Открылось вдруг моим глазам.
И то не вдруг. За книгой годы
Военных бурь и мирных дел.
Я это пиршество природы
Из щели танка рассмотрел
И по приказу помкомвзвода
Взял на прицел и под обстрел.
И то не я. Мой друг в пилотке
С табачной желтизной в усах
И копотью на подбородке.

Я посвящаю эти строки
Тебе, товарищ Дигусар.
Ие откажись принять их в дар,
Герой советских Дубоссар,
Передовик колхозной стройки.
Не забывай, что мы с тобой
Сдружились в первый год военный,
Сдружились дружбой откровенной,
Несокрушимой, неизменной —
Солдатской дружбой фронтовой.
Тогда, товарищ незабвенный,
В морозный лунный час ночной
Нас подружил припев простой,

Спросонок выдуманный мной:
«Давай закурим по одной!»
Ты эту песенку мою,
Возможно, повторял в бою.

И ты прошел огонь и воду,
И в медных трубах не застрял,
Солдат всегда служил народу —
Народ солдату доверял
Свое добро, свою свободу.
И ты доверье оправдал.
Тогда взрывал, теперь построил,
Чего не знал — теперь освоил.
Послала партия в село —
И тут у воина пошло:
Ты строишь клуб, пруды копаешь,
Сажаешь лес, проводишь свет
И побеждаешь, наступаешь —
Твоим победам счету нет!

ЯКОВ ХЕЛЕМСКИЙ

ВЕЧЕР ФРОНТОВЫХ ДРУЗЕЙ

1

Сегодня вечер фронтовых друзей
И в клубе за столами тесновато.
А ну, вчерашний старшина, налей
По норме, по былому аттестату!
Налей вина простреленной рукой.
Фронты с фронтами чокнемся по-братски.
Здесь рядом — Сталинградский и Донской,
Здесь рядом — Волховский и Ленинградский.
Обнимемся покрепче, по-мужски,
Как обнимались, трудной встрече рады,
У Калача, беря врага в тиски,
Близ Ладоги, прорвав кольцо блокады.

Друзья мои! Я всех вас узнаю,
Герои дорогих воспоминаний.
Тот, журналистом будучи, в бою
Десантников возглавил у Тамани.
А этот, чье лицо обожжено,
В сорок четвертом ослепленный взрывом,
Он — пусть проходят годы — все равно
Мне видится и юным, н красивым.
Его сосед — один из тех солдат,
Кем спасена Сикстинская мадонна...
Всех, что пришли сюда — за рядом ряд, —
Я мог бы перечислить поименно.

Мы вспомним все за праздничным столом
И под рояль, под гром аплодисментов
Опять «Войну народную» споем
И «Песню фронтовых корреспондентов».
2

Звучат слова: — Прошу почтить вставаньем..
И мы встаем. И в зале тишина.
И перед нами, словно на экране,
Родные лица, строки, имена.
И кадры те, что памятью засняты
При вспышках грозовых, бегут, скользя,
Как по холсту. И ожили солдаты.
И входят незабвенные друзья.
Кто пал в Петсамо, кто под небом Крыма,
Кто в ополченье, кто у партизан...

Вот Стрельченко Вадим. Вот Юрий Крымов.
А рядом с ними — Меньшиков Иван.
Идет Гайдар в папахе, в гимнастерке,
Осыпан пылью взорванных дорог.
А на плече с тех дней осенних горьких
Каштановый запекшийся листок.
А может, кровь?
Сукно солдатской скатки
Покрыто едкой копотью войны.
Горящий Киев, боль последней схватки
В его глазах навек отражены.

Вот коротко остриженный, бровастый
Товарищ наш. Спешим обнять его.
— Семен Гудзенко! Ты приехал? Здравству
Откуда? С Украины? Из ТуркВО?
За ним клубится снежный прах привалов,
Песок пустынь, костров тревожный дым.
Молчит он, забинтованный, усталый,
От старых ран погибший молодым,
Как сам в стихотворенье предсказал он...

И тяжко нам опять прощаться с ним.

Идет колонна. Четкий шаг равняя,
Солдаты молча заполняют зал.

Здесь те, кого я зримо вспоминаю,
И те, кого живыми я не знал.
Здесь те, кто пал, когда мы отступали,
И те, что в наступленье сражены.

Пускай они того уже не знали,
Что знаем мы, пришедшие с войны, —
Все радости, невзгоды, новоселья,
Всю правду мирных, но не тихих дней,
Все, что осмыслить и постичь сумели
Мы, став намного старше и мудрей.
Все, что уже свершилось, все, что будет
Додумано и сделано без них, —
Они для нас и спутники, и судьи,
Сверхсрочные наставники живых.
3

Звучит:
— Прошу садиться... —
Мы очнулись.
Шаги ушедших стихли вдалеке.
Лишь имена их в гулком вестибюле
Горят на строгой мраморной доске.

ДМИТРИЙ ХОЛЕНДРО

МОРСКАЯ ПЕХОТА


т
X яжелои походкой — за ротою рота —
Идет через город морская пехота.
Широкие плечи, суровые лица,
К потертым бушлатам пришиты петлицы.
И видно, неловко, считаясь стрелками,
Стучать морякам сапогами о камень.
И некому здесь второпях улыбнуться,
А море зовет их — вернуться, вернуться?
Но в твердом молчанье проходят ребята,
На жестких ремнях поправляя гранаты...
За городом, будто знамена на реях,
С утра полыхают огни батареи,
За городом тихо взлетает ракета —
Внезапной атаки немая примета.
За ротою рота, за ротою рота —
Уходит в атаку морская пехота.
Им кажется, будто волна за волною,
А это бушлаты — спина за спиною;
Им кажется, будто пакат за накатом —
Бушлат за бушлатом, бушлат за бушлатом?
Им чудится море, раздольное море,
Седые валы на зеленом просторе...
И, только упав и с тоской умирая,
Они узнают, что под ними сырая,
Такая до боли родная, земля —
Не шаткая палуба корабля.

ПАНФИЛОВЦЫ


«Нас двадцать восемь, и Москва за нами,
Поля, снега... Россия велика!
По отступать нельзя перед врагами
Ни на вершок и ни на полвершка!»
Они не знали о еще живом
Упрямом краснодонце Кошевом,
Не знали Зои, что, снега
босыми
Ногами прожигая до земли,
Перед врагами, как сама Россия,
Пройдет одна, от всех родных вдали.
Но всем им вместе виделись зубчатый
Московский Кремль, московский небосвод...
Пусть пять шагов всего — под танк с гранатой,
Пусть пять шагов, но пять шагов — вперед.
На самом тихом русском полустанке,
Не в сказочной легенде, наяву,
Они сердцами подрывали танки
За сердце человечества — Москву.
И стал их подвиг песней и былиной,
Хоть не в угоду песенной красе
Их жизнь вонзилась в улицы Берлина
Стрелой Волоколамского шоссе.

МИХАИЛ ХОНИНОВ


С калмыцкого

АРАНЗАЛ (Отрывок)


...В сорок первом,
В мерцании зарев
Поскакал я навстречу войне
На моем золотом Аранзале —
Длинноногом калмыцком коне.

Трижды ранен и принят семьею
Белорусских друзей, партизан,
Шел я в бой,
Чтоб над русской землею
Не глумился
Пруссак — «Чингисхан».

Под Смоленском и у Могилева,
В Приднепровье, на Березине
Я участвовал в битвах суровых
На калмыцком моем скакуне.

Я, как дед и отец, не был трусом.
Командиром избрали меня.
И нередко бойцы-белорусы
Заслоняли меня от огня.

Сталь из Рура рвала мое тело,
Не единожды видел я ад.
Но я знал:

Не доделано дело,
И в бинтах возвращался в отряд.

Подходя к моему изголовью
И немного меня приподняв,
Мать моя — белоруска Прасковья
Отпоила настоями трав.

И повсюду:
Под Минском, под Пинском
И в местечках, что я не назвал,
В непрерывном бою исполинском
Шел со мною мой конь Аранзал.

На коне легендарном, былинном
Часто пули щадили меня.
Он однажды на поводе длинном
Меня выволок из-под огня.

Вместе шли мы дорогой одною,
Почернелой,
Сожженной войной.
Не забыть,
Как, склонясь надо мною,
Стриг ушами он воздух лесной.

Я схватился за стремя рукою,
Прошептав еле слышно:
— Тащи... —
Ветры пели вдали за рекою,
Как в калмыцкой степи джангарчи.

Шли бои, содрогалась окрестность.
Средь военных пробитых знамен
Государственный флаг был на место
На границе страны водружен.

Нас Европа ждала, как восхода.
И за нами, за спинами рот
Шла весна сорок пятого года,
Шла, как часть боевая, вперед.

Знамя с профилем Ленина, вейся
В партизанских колонн голове.

Это в сердце звучало, как песня,
Над полями летя в синеве.

Мы победу в сражении длинном
Добывали
Над силами зла,
И заржал Аранзал над Берлином,
И застыл, закусив удила.
И я понял:
Победа пришла!..

Перевод А. Кронгауза

ЮРИЙ ЧЕРНОВ

1200

В Калининграде воздвигнут
монумент 1200 гвардейцам,
павшим при штурме Кенигсберга.

Обступили на краю России
Вдруг воспоминания меня —
Острые, как раны ножевые,
Гневные, как сполохи огня.

Дрогнуло гранитное молчанье,
Вижу — вот идут, идут ко мне
Давние мои однополчане,
Крылья плащ-палаток на спине.

И земля покорная разверста,
И встают, выходят из земли
Те, кому пронзили пули сердце,
Те, кого в бою мы погребли.

Я не мог привыкнуть к слову «павший».
Пал солдат, и не помочь ему.
По изрытой смертью черной пашне
Шли мы и в разрывах, и в дыму.

Стойте, задержитесь на мгновенье!
Размотался бинт, скользнув из рук.
Вскрикнув, опустилась на колени
Санитарка Лена Ковальчук.

Я еще стою минуту с нею:
— Лена!
Лена! —
Флягу подаю.
Я не знаю, я понять не смею,
Что стою с убитою в бою.

И уже от гула глохнут уши,
И несется хриплое «вперед»,
И какой-то смерч, меня взметнувший,
По земле распластанной ведет.
И комбат Сергеев возле брода
Падает в апрельскую траву.
Он к Победе шел четыре года,
Он Победу видел наяву.

И в азарте, и в смятенье боя
Мы комбата понесли с собою.

Триста метров...
Далеко ли, близко?
Он их не прошел.
И там сейчас
Смотрят в небо грани обелиска,
Молча смотрят павшие на нас.

Камни шевелятся, как живые,
И воспоминанья жгут меня —
Острые, как раны ножевые,
Гневные, как сполохи огня.

ЛЕОНИД ЧИКИН

В ДЕНЬ ПОБЕДЫ


Война кончается.
Дымится
Берлин
и корчится в огне...
Наш поезд мчится, мчится, мчится
по забайкальской стороне.
Гремя, летит состав в глубоком
тылу нетронутом страны,
чем ближе к Дальнему Востоку,
тем дальше от большой войны,
от той, что в нас жила годами,
не покидая ни на час,
от той, чье взвихренное пламя-
издалека касалось нас.
Война, бои, походы, слава,
и с гимнастерок блеск наград...

А нас от той войны кровавой
везли четвертый день подряд.
Туннели, сопки, речки, хаты.
И стон колес, и рельсов звон..
Так — восемь дней.
А на девятый —
Хабаровск...

Воинский перрон
забит ликующим народом,.

над ним — невыцветший кумач,
что берегли четыре года,
и чей-то смех,
и чей-то плач.
И, понимая наши взгляды, —
мол, что за смех и праздник тут?
кричал калека нам:
— Ребята!
Ребятушки!
Войне капут!
Победа!
Слышите, славяне?!
А завтра праздник — пей и пой!..

Но в День Победы утром ранним
«Равняйсь!» —
и замер строгий строй.
И тихо, будто по секрету,
сказал нам командир полка,
что это лишь одна победа,
другая — впереди пока.

ГАЛИНА ЧИСТЯКОВА

«РОДИНА-МАТЬ ЗОВЕТ!»


Вы помните этот плакат,
Где женщина смотрит с плаката?
Так строг ее пристальный взгляд,
Как будто я в нем виновата!
Ну в чем я виновна, скажи?
Под взглядом тяжелым немею.
Я только вхожу в эту жизнь,
Я даже читать не умею.
Но время настанет,
Кольцо
Однажды в цепи разорвется,
И строгое это лицо
В одно с материнским сольется.
О, эти слова повторять
Всегда я готова упрямо:
И громкое
«Родина-мать»,
И ласково-нежное
«Мама»...

ЯКОВ ШВЕДОВ

РАССКАЗ ОДНОПОЛЧАНИНА


Доныне хранит беспокойная память,
Как мы в сорок третьем году,
в феврале,
От Дона-реки проходили с боями
По выжженной нашей печальной земле.
Не знаю, кто видел Победу крылатой,
Которой так чужды земные дела,
Я видел на танке ее с автоматом —
Победа десантницей нашей была.

Шатало дубы
От огня и металла,
Земля на дыбы
От бомбежки вставала.

Колонной шли танки
Упрямо, упорно —
На помощь к Чернянке,
В прорыв под Касторной.

Дымились пожары,
Наш путь был тяжелым
В оврагах меж Старым
И Новым Осколом.

В промерзших долинах,
По снежным лощинам

Горели машины —
Цистерны с бензином.

Гвардейцы-танкисты
Утюжили дзоты,
Сводили все счеты
С врагом пулеметы.

Пропахшие холодом, гарью и дымом,
С тревогою в сердце мы встретили рань,
С пехотою вместе,
штурмуя, вошли мы
За танками вслед в городок Обоянь.
Так было: пришлось по домам и подвалам
Вести в слободе нам бои дотемна...
Мы четверо суток покоя не знали,
Нам даже не снилась тогда тишина.
Ползли в серых сумерках черные тучи,
Поземкой печальной кружилась зола...
Вдруг песня...
С трофейной гармонью певучей
Десантница-девушка улицей шла.
И песней она говорила о мести,
О нас о самих, только кончивших бой,
О женах солдатских,
Солдатских невестах,
О доме сожженном над тихой рекой.
Дробился огонь в перебежке на планках,
На яркой отделке мехов расписных.
И встали в молчанье танкисты у танков,
Бойцы-батарейцы — у пушек своих.
И вот перед нею, простой и бесстрашной,
Далеко вокруг расступалася тьма —
Нет, это была не десантница наша,
Шла с песней правдивой
Победа сама.
За нею, за песней шагал я по следу,
Забыв, что недолог солдатский привал...
Земной,
Не крылатой
Я видел Победу
И после ее лишь такою встречал.

МОСКОВСКИМ ОПОЛЧЕНЦАМ

Ополченцу Павлу Железнову

Над столицею солнце
меркнет в сизом тумане,
Кличут трубы горнистов
на старинном кургане.
У подножья кургана
говорят о походах
Москвичи-ополченцы сорок первого года.
В этот ласковый вечер не могу наглядеться
На счастливые лица
москвичей-ополченцев.
Так велело нам сердце:
прочь откинув сомненья,
В то суровое время мы пошли в ополченье.
Сколько было, я помню, в наших дружных колоннах
Сталеваров известных,
сколько было ученых,
Неизвестных поэтов, подружившихся с песней, —
В ополченье шли люди
самых разных профессий.
За людей за военных нас
всерьез не считали,
Нам оружье, так было, что похуже вручали.
Мы приняли под Вязьмой боевое крещенье,
А солдатами стали в декабре,
в наступленье.
Мы врага задержали возле Тулы, Каширы
До подхода дивизий
богатырской Сибири.
Было слово «Отчизна»
нашим первым паролем,
Нас вело это слово
по заокским раздольям,
По можайским проселкам,
по болотищам гжатским,
Через быстрые реки
к перевалам карпатским.
Сколько раз отражались грозовые зарницы
На знаменах, врученных нам в районах столицы,
Мы Отчизну прикрыли
в сорок первом собою,

Мы геройски сражались, стал наш город героем.
Расшумелись от ветра горделивые елки...
— Москвичи-ополченцы, что же вы приумолкли?
В честь Победы великой,
в честь солдатского братства
Каждый год на кургане
мы должны собираться!
Сколько раз еще вспомним,
как во славу Отчизны
Шли на штурм ополченцы из московских дивизий!
Мы дошли до Берлина, позабыв про усталость,
На последней поверке нас так мало осталось!
Честь и память героев беспримерна и свята.
Беспощадное время бьет по нашим квадратам!
Вот последняя просьба — продиктована сердцем:
— До последнего часа
быть хочу ополченцем!

МАРК ШЕХТЕР

* * *


Еще не раз, не два, я знаю,
Война напомнит о себе
Скелетом, найденным в сарае,
И миной, спрятанной в трубе.

И под лопатой хлебороба
Откроется еще не раз
Войны зловещая утроба:
Осколок, штык, противогаз.

Но ты, наш неизвестный правнук,
Найдя тот след, благослови
Наш подвиг, что не знает равных,
Дела геройства и любви!

ПАВЕЛ ШУБИН

ПОЛМИГА


Нет,
Не до седин,
Не до славы
Я век свой хотел бы продлить —
Мне б только
До той вон канавы
Полмига,
Полшага прожить,
Прижаться к земле
И в лазури
Июльского ясного дня
Увидеть оскал амбразуры
И острые вспышки огня;
Мне б только,
Вот эту гранату,
Злорадно поставив на взвод,
Всадить ее,
Врезать как надо
В четырежды проклятый дзот,
Чтоб стало в нем пусто и тихо,
Чтоб пылью осел он в траву...
Прожить бы мне эти полмига,
А там я всю жизнь проживу!

НИКОЛАЙ ШУМАКОВ

В ДЕНЬ ПОБЕДЫ


Бугор боронили
Я,
Бабушка,
Дед,
Братишка возился
В заржавленном танке.
Вдруг сторож колхозный,
Безногий сосед,
По небу пальнул
Из старинной берданки.
И, бросивши лямку
Поверх бороны,
На друга мой дед
Посмотрел удивленно:
— Петрович, ты, может,
Хватил белены?
Иль браги хлебнул ты,
Едрена-матрена?
...Петрович ружьишко
Надел, как хомут,
На шею. И крикнул
Пронзительно-тонко:
— Войне проклятущей,
Андреич, капут!
Сыны возверпутся!
Готовь самогонку!..
...Детишек па улице
Словно опят —

Чернявых и русых,
Тихонь и бедовых.
Шумели солдатки,
Улыбкой слепя.
И плакали в голос
Старухи и вдовы...

СТЕПАН ЩИПАЧЕВ

МОСКВА


Величием своей судьбы
Москва гордиться вправе.
Ей сорок первый не забыть,
ей сорок пятый славить.

Понятно многим на земле:
теперь вершиной мира
стал флаг над куполом в Кремле,
а не снега Памира.

Окинув дали впереди,
Москва дерзает, строит.
На каменной ее груди
горит Звезда Героя.

СВЕТ ПОБЕДЫ


Сверкает гром победного салюта.
Причастна к славе каждая минута.

Упала с окон темнота.
Москва сегодня светом залита,
и радость над разливом площадей
сияет в окнах, как в глазах людей.

Мы о такой Победе и мечтали,
стараясь заглянуть за край войны,
но дымом заволакивало дали,
и только прибавлялось седины.

Сверкает гром победного салюта.
Причастна к славе каждая минута.

Пускай несется времени река,
пускай другие народятся люди —
он и увидят этот блеск орудий
и этот гром услышат сквозь века.

НА ПЕРЕДНЕМ КРАЕ


Хлестнуло светом нестерпимо ярким,
и стала ночь светла до слепоты.
От сотни фар, как от электросварки,
белы, мертвы деревья и кусты.

Бойцы лежат без выстрела, без вскрика,
припав к оружию, команды ждут.
Тут каждый холмик пушками утыкан...
Но «тигры» и «пантеры» все идут.

Вдруг засверкало все, загрохотало,
слилось в один протяжный рев и вой.
Горячий ветер смерти и металла
проносится над самой головой.

В ружейном масле, в ссадинах ладони;
они в боях натружены, грубы —
и танки над окопами, как кони,
встают с предсмертным ревом на дыбы.

Металл визжит, хрустит, скрежещет тупо,
и грудь на грудь, бронею на броню
старик Урал идет на немца Крупна,
и до рассвета бушевать огню.

Землею пахнет и железом жженым.
Горящих «тигров» весело считать.
Ни иолвершка земли освобожденной
назад врагу не можем мы отдать!

Ведь тут передний край не батальона
и не дивизии, ты это знай!
Тут будущего, битвой озаренный,
тут счастья нашего передний край!

КУРБАННАЗАР ЭЗИЗОВ


С туркменского

* * *


Возле Киева друг его первый упал,
а второй друг — на Одере.
И потому,
зубы сжав, всю Европу солдат прошагал,
и Европа сказала «спасибо» ему.

В край родимый
с победой вернулся солдат.
Мать-старушка на радостях справила той.
Ведь солдаты
не только в могилах лежат,
а домой возвращаются
с фронта порой!

Нет покоя вернувшимся!
Этот закон
завещали живым те, кто пал на снегу,
а живые,
уж так повелось испокон,
перед павшими в битвах
в неоплатном долгу.

Перевод В. Цыбина

СУЮНБАЙ ЭРАЛИЕВ


С киргизского

* * *


Архитектор латыш Петерсонис,
почерневший от вьюг и бессонниц,
чуть скомандует взводный: «Привал!» —
все бумаги свои доставал.
Помню, я приставал к Петерсонису:
— Что ты делаешь, друг, расскажи!
Он ко мне придвигал чертежи:
— Проектирую памятник Солнцу.
Победим. Возвратимся домой.
Восстановим разбитую Ригу.
В новом городе памятник свой
я воздвигну...
Чудеса, о которых твердит
мой латыш, для меня непонятны.
Все какие-то линии, пятна,
а за лесом — деревня горит.
Море крови. Разруха. Война.
Для чего в это страшное время
он работает, глаз не жалея, —
отдохнул бы, пока тишина.
Как-то раз мы ворвались в село.
Немцы зло и отчаянно дрались.
Много нас в эту ночь полегло,
и средь прочих товарищей — Янис.
...С той поры было много разлук,
но как гляну на солнце — так вспомнятся
все привалы и памятник Солнцу,
над которым работал мой друг.

Перевод С. Куняева

ИННОКЕНТИЙ ЭРТЮКОВ


С якутского

ЗАПОЗДАВШИЕ С ВОЙНЫ


В военных снах порой еще слышны
раскатистые вздохи барабана.
Идут домой из марева-тумана
солдаты, запоздавшие с войны.
По валунам, по звездам каблуки
в ночи стучат неслышно, еле-еле.
Пообгорели ватники, шинели.
Суровы лица, свернуты курки.
В глазах — то отблеск взрыва, то темно,
то синевой — пороховая копоть.
Давно сровнялись брустверы окопов,
рвы сосняком позаросли давно.
Ни окон, ни калиток, ни дверей
ни в городах, ни в селах, ни в аласах
не запирают: поджидают часа
их возвращенья сотни матерей.
Здесь все затворы сбила без следа
однажды похоронка — почтальонка...
Ни мать, ни поседевшая девчонка
в погибель не поверят никогда.
Слова успокоенья не нужны,
и памяти не надобно обмана —
уж тридцать лет
из марева-тумана
идут к нам запоздавшие с войны.

Перевод П. Жукова

ХАБИБ ЮСУФИ


С таджикского

ВОЕННЫЕ СТРОКИ


Без тебя мне на свете не жить,
Океанских разливов земля.
И нигде никогда не забыть
Эти взрытые боем поля,
Где в клубящемся дыме атак
Почернели дымки ковылей...
Как похожи на горный кишлак
Поселенья калмыцких степей!

Но, по-горски прищурившись, вслед
Нам лишь птица тоскливо глядит.
Ты в огне, моей Родины свет.
И горит мое сердце, горит.
* * *

Спасибо, Родина, за то,
Что ты доверила солдату
Планшет, патроны и гранату
Для боя па высотке «сто».

Спасибо, Родина, за полк,
В котором я сражаться призван,
За то, что я бывалым признан
И свято выполнят долг.

За все спасибо, чем владею, —
Что залпы вписаны, крепки,
В расчете нашей батареи,
Как залп классической строки.

Что снова песня в нашей власти
И гром кузнечиков во ржи...
За это воинское счастье
Благодарю от всей души!

Благодарю тебя за честь
В бою твоим назваться сыном
И видеть в звездах над Берлином
Победы радостную весть!

Перевод М. Фофан

АЛЕКСАНДР ЯШИН

ДАЛЕКИЕ ПОХОДЫ


Желтые дороженьки,
Далекие походы.
Ноженьки, вы, ноженьки,
Ботинки-скороходы!

Дубленые, солдатские,
Шнурки в пыли багровой,
Подошвы ленинградские,
Уральские подковы.

Низы, лощины грязные,
Болото на болоте,
Завалы непролазные, —
А вы себе идете!

А вы себе шагаете
И удержу не знаете,
А горы вам — не горы,
Озера — не озера.

Дорог и троп исхожено —
Самим не надивиться!
Но нале было положено
Пройти по заграницам.

Над Польшей, над Румынией
Все шире небо синее.
Встречали нас со славою
Юнаки Югославии...

Пылят, пылят дороженьки,
Шумят речные воды.
Ах, ноженьки, вы, ноженьки,
Ботинки-скороходы!

Суконные обмотки,
Железные подметки!
Земля вовек не видела
Размашистей походки.

1945

БОРИС ЯРОЦКИЙ

22 ИЮНЯ


Тот день
Навсегда
Нашу память прожег
Раскаленным осколком.

...Было ясное утро.
Заря, как слюда,
Серебрилась над тихим
Пустынным проселком.
И когда за рекою
Верхушки берез
Обоясгла докрасна
Орудийная вспышка,
Загорелой щекою
К прикладу прирос
С комсомольским значком
Пограничник-парнишка.

За спиною — страна:
У полесских болот
Еще хат не коснулись
Пожары.
Торопился Курчатов
Ядро расколоть,
Спал мальчишеским сном
Семилетний Гагарин...

А в секрете
Послушные пальцы бойца,

Торопясь,
В магазин загоняли обойму...
Он не смел отступать.
Он стоял до конца
И упал в задымленной
Принеманской пойме.

И под ним обагрились
Ромашки,
Как мак.
Тонко звякнули гильзы
Пустые.
Но уже по тревоге
Вставала Россия,
Занося для удара
Победный кулак...

Это стало легендой.
А сердце болит...
Хоть и время летит
Реактивною птицей.
День войны...
Никогда
Он не будет забыт.
Мы
Ему не дадим повториться!