ExLibris VV
М. А. Светлов

Стихотворения

Содержание


 

ИЗ ЦИКЛА «РЕЛЬСЫ»

Г. Ножницкому

* * *


Тухнет тающих туч седина,
Ночь приходит, убогая странница,
Бесконечной лентой луна
По чугунным рельсам тянется.
Выйди, маленький, стань у колес
И в бегущем огне каруселься,
Если вдруг захотел паровоз
Притянуть горизонт рельсами.
Только сумерек тихий пляс,
Только шепоты вечера раннего...
Выйди с рельсами в поздний час
Серебристую песню вызванивать.
Под колесами день умрет,
И доверчиво встретит вечер,
И запляшет колес хоровод
В убегающей четкой речи.
Стой и слушай, как рельсы звенят,
И смотри, как бегут колеса,
Как большие снопы огня
Вяжет ночь в золотые косы.
Молчи и гляди, и жди,
И, к шпалам приникнув крепче,
Всё слушай, как пар гудит,
Как вечер про рельсы шепчет.

1921

ИЗ ЦИКЛА «СТИХИ О РЕБЕ»

* * *


Осень в кучи листья собирает
И кружит, кружит по одному...
Помню, о чистилище и рае
Говорил мне выцветший Талмуд.

Старый ребе говорил о мире.
Профиль старческий до боли был знаком...
А теперь мой ребе спекулирует
На базаре прелым табаком.

Старый ребе не уйдет из храма...
На тревожном боевом посту
Мне греметь тяжелыми стихами
Под конвоем озлобленных туч.

Тихо слушает седая синагога,
Как шагают по дорогам Октябри.
Вздохами с умолкшим богом
Старая устала говорить.

Знаю я — отец усердно молится,
Замолив сыновние грехи,
Мне ж сверкающие крики комсомольца
Перелить в свинцовые стихи.

1923

ТЕПЛУШКА


Стоит только зрачки закрыть —
Образ деда всплывает древний,
Днем выходит он зверье душить,
По ночам — боится деревьев.

Стоит только зрачки расширить —
И в расширенных — образ внука,
Над огнем, над машинной ширью
Он кнутом подымает руку.

Между внуком и между дедом,
Где-то между, не знаю где,
Я в разбитой теплушке еду,
Еду ночь и еду день.

Потому я и редок смехом,
В том моя неизбывная мука,
Что от деда далеко отъехал
И навряд ли доеду до внука.

Но становится теплушка доброй,
Но в груди моей радость иная,
Если деда звериный образ,
Если внука железный образ
Мне буденовка заслоняет.

Но в захлебывающейся песне
Задыхающихся колес
Научился я в теплушке тесной
Чувствовать свой высокий рост.

Понимаю — в чем дело,
Узнаю — куда я еду:
Пролегло мое длинное тело
Перешейком меж внуком и дедом.

УТРОМ


Ранним утром счастливые вести
Мне газеты опять принесли —
И о том, что волненья в Триесте,
И о том, что здоров Ильич.
На окне моем изморозь вяжет
Сноп непахнущих зимних цветов,
Мне сегодня о многом расскажут
Корпуса онемевших шрифтов.
Льют столбцы оживленные пренья,
Непонятные для меня...
С белой стенки наклонится Ленин
И тихонько начнет объяснять.
Декабря непонятным узором
Расписались на мерзлом окне...
Будут Ленина добрые взоры
На холодном стекле леденеть.
Вьюга снежно ворвется в сени
Разузнать у замерзших шрифтов
И о том, что где-то волненья,
И о том, что Ильич здоров.

1923

ДВОЕ


Они улеглись у костра своего,
Бессильно раскинув тела,
И пуля, пройдя сквозь висок одного,
В затылок другому вошла.

Их руки, обнявшие пулемет,
Который они стерегли,
Ни вьюга, ни снег, превратившийся в лед,
Никак оторвать не могли.

Тогда к мертвецам подошел офицер
И грубо их за руки взял,
Он, взглядом своим проверяя прицел,
Отдать пулемет приказал.

Но мертвые лица не сводит испуг,
И радость уснула на них...
И холодно стало третьему вдруг
От жуткого счастья двоих.

КОЛЬКА


В екатеринославских степях,
Где травы,
Где просторов разбросано столько,
Мы поймали махновца Кольку,

И, чтоб город увидел
И чтоб знали поля,
Мне приказано было его
расстрелять.

Двинулись...
Он — весел и пьян,
Я чеканным шагом сзади...
Солнце, уставшее за день,
Будто убито,
сочилось огнями дымящихся ран.

Пришли...
Я прижал осторожно курок,
И Колька, без слова, без звука,
Протянул на прощанье мне руку,
Пять пальцев,
Пять рвущихся к жизни дорог...
Колька, Колька... Где моя злоба?
Я не выстрелил,
и мы ушли назад:
Этот паренек, должно быть,
При рожденье вытянул туза.

Мы ушли и долгий отдых
Провожали налегке

Возле Брянского завода
В незнакомом кабаке,
И друг друга с дружбой новой
Поздравляли на заре,
Он забыл, что он — махновец,
Я забыл, что я — еврей.

1924

ПЕСНЯ ОТЦА


Снова осень за окнами плачет,
Солнце спрятало от воды огонь...
Я тащил свою жизнь, как кляча,
А хотел — как хороший конь.

Ждал счастливого дня на свете,
Ждал так долго его, — и вот,
Не смеюсь я, чтоб не заметили
Мой слюнявый, беззубый рот.

Люди все хоть один день рады,
Хоть помаленьку счастье всем...
Видно, радость забыла мой адрес,
А может — не знала совсем.

Только сын у меня... Он — лучший,
Он задумчив, он пишет стихи,
Пусть напишет он, как я мучаюсь
За какие-то не свои грехи.

Сын не носит моего имени,
И другое у него лицо,
И того, кто бил меня и громил меня,
Он зовет своим близнецом.

Но я знаю: старые лица
Будет помнить он, мой сынок.
Если весело речка мчится,
Значит, где-то грустит исток.

Осень в ставни стучится глухо,
Горе вместе со мной поет,
Я к могиле иду со старухой,
И никто нас не подвезет.

1924

НОЧНЫЕ ВСТРЕЧИ

Николаю Кузнецову

1


Хриплый, придушенный стон часов
Заставил открыть глаза.
Было двенадцать. Улицу сон
Ночным нападеньем взял.

Зорким дозором скрестив пути,

Мгла заняла углы,
И даже фонарь не мог спастись
От черных гусениц мглы.

Оделся. Вышел один в тишине
Послушать башенный бой.
Тотчас же ночь потянулась ко мне
Колькиной мертвой рукой.

А я не знал: протянуть ли свою? —
Я ведь Кольку любил.
Думал недолго, свернул на юг,
И руку в карман вложил.

Так я шел час, два,

Три, четыре, пять,
Пока усталая голова
К руке склонилась опять.

И только хотел я назад свернуть,
Прийти и лечь в постель,
Как вором ночным, прорезав путь,

Ко мне подошла тень.

Я не дрогнул. Я знаю: давно
В Москве привидений нет.
И я сказал, улыбаясь в ночь:
«Милый, денег нет!

Ты знаешь, после дней борьбы
Трудно поэтам жить,
И шелест денег я забыл,
И что на них можно купить.

Смотри: на мне уже нет лица,
Остался один аппетит,
И щеки мои — как два рубца,
И голод в них зашит».

Она мне ответила — эта тень —
Под ровный башенный бой:
«Время не то, и люди не те,
Но ты — остался собой.

Ты все еще носишь в своих глазах
Вспышки прошлых дней,
Когда в крадущихся степях
Шел под командой моей.

Степь казалась еще темней
От темных конских голов,
И даже десяток гнилушек-пней
Казался сотней врагов.

В такие минуты руки мглы
Воспоминания вяжут в узлы
И бросают их на пути,
Чтоб лошади легче было идти.

А лошади, знаешь ты, все равно,
Где свет горит и где темно,
В такие минуты лошадь и та —
Словно сгущенная темнота.

Не знаешь: где фронт, где тыл,
Бьется ночи пульс.
Чувствуешь — движешься,
чувствуешь — ты
Хозяин своих пуль.

Время не то пошло теперь,
Прямо шагать нельзя,
И для того, чтоб открыть дверь,
Надо пропуск взять.

Нынче не то, что у нас в степи, —
Вольно нельзя жить.
Строится дом, и каждый кирпич
Хочет тебя убить.

И ты с опаской обходишь дом
И руку вложил в карман,
Где голодающим зверьком
Дремлет твой наган».

Она повторила — эта тень —
Под ровный башенный бой:
«Время не то, и люди не те,
Но ты — остался собой.

Не как пуля, как свеча,
Будешь тихо тлеть...»
И я сказал: «У меня печаль,
У меня — товарищ в петле!

Ты знаешь: к обществу мертвецов
Я давно привык,
Но синим знаменем лицо
Выбросило язык.

И часто я гляжу на себя,
И руки берет дрожь,
Что больше всех из наших ребят
Я на него похож!»

Сумрак не так уже был густ,
Мы повернули назад,
И возле дверей моих на углу
Мне мой взводный сказал:

«В стянутых улицах городов
Нашей большой страны
Рукопожатия мертвецов
Ныне отменены.

Вот ты идешь. У себя впереди
Шариком катишь грусть,
И нервный фонарь за тобой следит,
И я за тебя боюсь.

Видишь вон крышу? Взберись на нее,
На самый конец трубы, —
Увидишь могилы на много верст,
Которые ты забыл.

И над землею высоко,
С вершин, где реже мгла,
Увидишь, как кладбище велико
И как могила мала!»

Он кончил. Выслушав его,
Фонарь огонь гасил.

И я молчал... А ночь у ног
Легла без сил.

Ушел, и сонная земля
Работы ждет опять...
Спасская башня Кремля
Бьет пять.

В небе утреннем облака
Мерзнут в синем огне.
Это Колькина рука
Начинает синеть...

2


Поздно, почти на самой заре,
Пришел, разделся, лег.
Вдруг у самых моих дверей
Раздался стук ног.

Дверь отворилась под чьим-то ключом,
Мрак и опять тишина...
Я очутился с кем-то вдвоем,
С кем — я не знал.

Кто-то сел на мой стул,
Тихий, как мертвец,
И только слышен был стук
Наших двух сердец.

Потом, чтобы рассеять тишь,
Он зажег свет...
«Миша, — спросил он, — ты не спишь?»
«Генрих, — сказал я, — нет!»

Старого Гейне добрый взгляд
Уставился на меня...
«Милый. Генрих! Как я рад
Тебя наконец обнять!

Я тебя каждый день читал
Вот уже сколько лет...
Откуда ты? Какой вокзал
Тебе продал билет?»

«Не надо спрашивать мертвецов,
Откуда они пришли.
Не все ли равно, в конце концов,
Для жителей земли?

Сейчас к тебе с Тверской иду,
Прошел переулком, как вор.
Там Маяковский, будто в бреду,
С Пушкиным вел разговор.

Я поздоровался. Он теперь —
Самый лучший поэт.
В поэтической толпе
Выше его нет.

Всюду проникли и растут
Корни его дум,
Но поедает его листву
Гусеница Гум-Гум.

Я оставил их. Я искал
Тебя средь фонарей.
Спустился вниз. Москва-река
Тиха, как старый Ренн.

Я уж хотел подойти, вдовец,
К женщине на берегу,

Но вовремя вспомнил, что я — мертвец,
Что я — ничего не могу.

Я испустил тяжелый вздох
И шлялся часа три,
Пока не наткнулся на твой порог,
Здесь, на Покровке, 3.

Скажи, это верно, что вся печать
Бешеным лаем полна
И только Воронений должен молчать, —
Один — как в небе луна?

Еще я слышал: который год
В литературе тьма,
И в этой тьме визжит и орет
Швабская школа — МАПП.

И больше всех,
Горячей и злей —
Родов (такой поэт).
Его я знал еще в жизни моей,
Ему — полтораста лет.

Пфицером звался тогда он. И мысль
И стих были так же глупы.
Стар он как бог, и давно завелись
В морщинах его — клопы.
Ах, я знаю: удивлен ты,
Как в разрушенной могиле
На твоем я слышал фронте
Эти скучные фамилии.

Невозможное возможно —
Нынче век у нас хороший.
Ночью мертвых осторожно
Будят ваши книгоноши.

Всем им книжечек примерно
По пяти дают на брата,
Ведь дела идут не скверно
В литотделе Госиздата.

Там по залам скорбным часом
Бродят тощие мужчины
И поют, смотря на кассу,
О заводах, о машинах...

Износившуюся тему
Красно выкрасив опять,
Под написанной поэмой
Ставят круглую печать.

Вы стоите в ожиданье,
Ваш тяжелый путь лишь начат.»
Ах, мой друг! От состраданья
Я и сам сейчас заплачу.

Мне не скажут: перестаньте!
Мне ведь можно — для людей
Я лишь умерший романтик,
Не печатаюсь нигде...

Ты лежи в своей кровати
И не слушай вздор мой разный,
Я ведь, в сущности, писатель
Очень мелкобуржуазный.

В разговорах мало толку,
Громче песни, тише ропот.
Я скажу, как комсомолка:
Будь здоров, мне надо топать!»

Гейне поднялся и зевнул,
Устало сомкнув глаза,
Потом нерешительно просьбу одну
На ухо мне сказал...
(Ту просьбу, что Гейне доныне таит,
Я вам передать хотел,
Но здесь мой редактор, собрав аппетит,
Четыре строки съел.)

«Ну, а теперь прощай, мой друг,
До гробовой доски!»
Я ощутил на пальцах рук
Холод его руки.
Долго гудел в рассветной мгле
Гул его шагов...
Проснулся. Лежат у меня на столе
Гейне — шесть томов.

1924-1925

* * *


Отдавая молодые силы
Городам, дорогам и полям,
Я узнал, что старая могила
Для постройки лучшая земля.

1925

РАБФАКОВКЕ


Барабана тугой удар
Будит утренние туманы, —
Это скачет Жанна д’Арк
К осажденному Орлеану.

Двух бокалов влюбленный звон
Тушит музыка менуэта, —
Это празднует Трианон
День Марии-Антуанетты.

В двадцать пять небольших свечей
Электрическая лампадка, —
Ты склонилась, сестры родней,
Над исписанною тетрадкой...

Громкий колокол с гулом труб
Начинают «святое» дело:
Жанна д’Арк отдает костру
Молодое тугое тело.

Палача не охватит дрожь
(Кровь людей не меняет цвета), —
Гильотины веселый нож
Ищет шею Антуанетты.

Ночь за звезды ушла, а ты
Не устала, — под переплетом
Так покорно легли листы
Завоеванного зачета.

Ляг, укройся, и сон придет,
Не томися минуты лишней.
Видишь: звезды, сойдя с высот,
По домам разошлись неслышно.

Ветер форточку отворил,
Не задев остального зданья,
Он хотел разглядеть твои
Подошедшие воспоминанья.

Наши девушки, ремешком
Подпоясывая шинели,
С песней падали под ножом,
На высоких кострах горели.

Так же колокол ровно бил,
Затихая у барабана...
В каждом братстве больших могил
Похоронена наша Жанна.

Мягким голосом сон зовет.
Ты откликнулась, ты уснула.
Платье серенькое твое
Неподвижно на спинке стула.

1925

НЭПМАН


Я стою у высоких дверей,
Я слежу за работой твоей.
Ты устал. На лице твоем пот,
Словно капелька жира, течет.
Стой! Ты рано, дружок, поднялся.
Поработай еще полчаса!

К четырем в предвечернюю мглу
Магазин задремал на углу.
В ресторане пятнадцать минут
Ты блуждал по равнине Меню, —
Там, в широкой ее полутьме,
Протекает ручей Консоме,

Там в пещере незримо живет
Молчаливая тварь — Антрекот;
Прислонившись к его голове,
Тихо дремлет салат Оливье...
Ты раздумывал долго. Потом
Ты прицелился длинным рублем.

Я стоял у дверей, недвижим,
Я следил за обедом твоим.
Этот счет за бифштекс и компот
Записал я в походный блокнот,
И швейцар, ливреей звеня,
С подозреньем взглянул на меня.

А потом, когда стало темно,
Мери Пикфорд зажгла полотно.

Ты сидел недвижимо — и вдруг
Обернулся, скрывая испуг, —
Ты услышал, как рядом с тобой
Я дожевывал хлеб с ветчиной...

Две кровати легли в полумгле,
Два ликера стоят на столе,
Пьяной женщины крашеный рот
Твои мокрые губы зовет.
Ты дрожащей рукою с нее
Осторожно снимаешь белье.

Я спокойно смотрел... Все равно,
Ты оплатишь мне счет за вино,
И за женщину двадцать рублей
Обозначено в книжке моей...
Этот день, этот час недалек:
Ты ответишь по счету, дружок!..

Два ликера стоят на столе,
Две кровати легли в полумгле.
Молчаливо проходит луна.
Неподвижно стоит тишина.
В ней — усталость ночных сторожей,
В ней — бессонница наших ночей.

1925

КНИГА


Безмолвствует черный обхват переплета,
Страницы тесней обнялись в корешке,
И книга недвижна. Но книге охота
Прильнуть к человеческой теплой руке.

Небрежно рассказ недочитанный кинут,
Хозяин ушел и повесил замок.
Сегодня он отдал последний полтинник
За краткую встречу с героем Зоро,

Он сядет на лучший из третьего места,
Ему одному предназначенный стул,
Смотреть, как Зоро похищает невесту,
В запретном саду раздирая листву.

Двенадцать сержантов и десять капралов
Его окружают, но маска бежит,
И вот уж на лошади мчится по скалам,
И в публику сыплется пыль от копыт.

И вот на скале, где над пропастью выгиб,
Бесстрашный Зоро повстречался с врагом...
Ну, разве покажет убогая книга
Такой полновесный удар кулаком?

Безмолвствует черный обхват переплета,
Страницы тесней обнялись в корешке,
И книга недвижна. Но книге охота
Прильнуть к человеческой теплой руке.

1925

ПРИЗРАК


Я был совершенно здоровым в тот день,
И где бы тут призраку взяться?
В двенадцать часов появляется тень
Без признаков галлюцинаций.

(Она не похожа на мертвецов,
Являвшихся прежде поэтам, —
Ей френч — голубой заменяет покров,
И кепка на череп надета.

Чернеющих впадин безжизненный взгляд
Под блеском пенсне оживает.
И таза не видно — пуговиц ряд
Наглухо все закрывает.)

— Привет мой земному!
— Здорово, мертвец!
Мне странно твое посещенье.
О, я ведь не Гамлет, — мой старый, отец
Живет на моем иждивенье.

Зачем ты явился? О тень, удались!
Ведь я (что для призрака хуже?)
По убеждениям — матерьялист
И комсомолец к тому же.

Знакомство вести с мертвецами — давно
Для нас подозрительный признак.
Поэтам теперешним запрещено
Иметь хоть малюсенький призрак.

И если войдет посторонний ко мне
И встретит нас, — определенно
Я медленно буду гореть на огне
Уклонов,
Уклонов,
Уклонов...

Мне голосом тихим мертвец отвечал
С заметным загробным акцентом:
Мой друг! Я в твоем общежитье стучал
В двери ко многим студентам.

Уйдите! — они мне кричали в ответ
Дрожащими голосами.
Уйдите! Вон там проживает поэт,
Ведущий дела с мертвецами.

О друг мой земной! Не гнушайся меня,
Забудем о классовой розни...
По вашей столице я шлялся два дня,
Две ночи провел на морозе.

Я вышел из гроба как следует быть:
С косою и в покрывале.
(Такие экскурсии, может быть
Ты вспомнишь, и прежде бывали).

Но только меня увидали в лесу
В моем облачении древнем,
Безжалостно отобрали косу
И отослали в деревню.

Я в город явился, и многих зевак
Одежда моя удивляла.
Снимай покрывало, старый чудак!
Кто носит теперь покрывала?

Они выражали сочувствие мне,
И, чтоб облегчить мои муки,
Мне выдали френч, подарили пенсне,
Надели потертые брюки.

Тяжел и неловок мой жизненный путь,
Тем более, что не живой я...
О друг мой живущий. Позволь отдохнуть
Хотя б до рассвета с тобою.

Он встал на колени, он плакал, он звал.
Он принялся дико метаться.
Я был беспощаден. Я призрак прогнал,
Спасая свою репутацию.

Теперь вспоминаю ночною порой
О встрече такой необычной...
Должно быть, на каменной мостовой
Бедняга скончался вторично.

1926

ЛИРИЧЕСКИЙ УПРАВДЕЛ


Мы об руку с лаской жестокость встречаем:
Убийца спасает детей и животных,
Палач улыбается дома за чаем
И в жмурки с сынишкой играет охотно.

И даже поэты беседуют прозой,
Готовят зачеты, читают рассказы...
Лишь вы в кабинете насупились грозно,
Входящих улыбкой не встретив ни разу.

За осенью — стужа, за веснами — лето,
Проносятся праздники колоколами,
Таинственной жизнью в тиши кабинетов
Живут управляющие делами.

Для лета есть зонтик, зимою — калоши,
Надежная крыша — дожди не прольются...
Ах, если б вы знали, как много хороших
На складах поэзии есть резолюций!

Ведь каждая буква из стихотворенья
В любой резолюции сыщет подругу,
Но там, где начертано ваше решенье,
Там буквы рыдают, запрятавшись в угол...

Суровый товарищ, прошу вас — засмейтесь!
Я новую песню для вас пропою.
Улыбка недремлющим красноармейцем
Встает, охраняя поэму мою.

Устало проходит эпический полдень,
Лирический сумрак сгустился над нами.
Вы слышите? Песнями сумрак заполнен,
И конница снова звенит стременами.

Ах, это, поверьте, не отблеск камина —
Теплушечный дым над степями заплавал.
Пред нами встает боевая равнина
Огромною комнатой смерти и славы.

Артиллерийская ночь наготове,
Ждет, неприятеля подозревая...
Атака! Я снова тобой арестован,
Тебя вспоминая в теплушке трамвая.

Суровый товарищ! Солнце заходит,
Но наше еще не сияло как следует.
Прошу вас: засмейтесь, как прежде бывало,
У дымных костров за веселой беседою.

На нас из потемок, даруя нам песни,
Страна боевая с надеждой глядела...
Страна боевая! Ты снова воскреснешь,
Когда засмеются твои управделы.

Ты снова воскреснешь, ты спросишь поэта:
«Готова ли песня твоя боевая?»
Я сразу ударю лирическим ветром,
Над башнями смеха улыбку взвивая.

1926

ЕСЕНИНУ


День сегодня был короткий,
Тучи в сумерки уплыли.
Солнце тихою походкой
Подошло к своей могиле.

Вот, неслышно вырастая
Перед жадными глазами,
Ночь большая, ночь густая
Приближается к Рязани.

Шевелится над осокой
Месяц бледно-желтоватый,
На крюке звезды высокой
Он повесился когда-то.

И, согнувшись в ожиданье
Чьей-то помощи напрасной,
От начала мирозданья
До сих пор висит, несчастный...

Далеко в пространствах поздних
Этой ночью вспомнят снова
Атлантические звезды
Иностранца молодого.

Ах, недаром, не напрасно
Звездам сверху показалось,
Что еще тогда ужасно
Голова на нем качалась...

Ночь пойдет обходом зорким,
Всё окинет черным взглядом,
Обернется над Нью-Йорком
И заснет над Ленинградом.

Город, шумно встретив отдых,
Веселится в час прощальный...
На пиру среди веселых
Есть всегда один печальный.

И когда родное тело
Приняла земля сырая,
Над пивной не потускнела
Краска желто-голубая.

Но родную душу эту
Вспомнят нежными словами
Там, где новые поэты
Зашумели головами.

1926

ПЕСНЯ


Товарищи! Быстрее шаг!
Опасность за спиною:
За нами матери спешат
Разбросанной толпою.

Они направились левей,
Чтоб пересечь дорогу,
Но только спины сыновей
Они увидеть смогут.

Когда же от погонь спастись
Не сможет наша рота, —
Тогда, товарищ, обернись
И стань вполоборота.

В такие дни таков закон:
Со мной, товарищ, рядом
Родную мать встречай штыком,
Глуши ее прикладом.

Нам баловаться сотни лет
Любовью надоело.
Пусть штык проложит новый след
Сквозь маленькое тело...

Бегут в раскрытое окно
Слова веселой песни,
И мать моя давным-давно
Уснула в старом кресле.

Как хорошо уснула ты!..
И я гляжу с волненьем
На тихие твои черты,
На ласковое выраженье.

Прислушайся, услышишь вновь
Во мне звучит порою
За равнодушием любовь,
Как скрипка за стеною.

А помнишь: много лет назад,
Бывало, пред походом
Я посылал тебе деньжат
Почтовым переводом.

И ты не бойся страшных слов:
Сквозь дым и пламя песни
Я пронести тебя готов
На пальцах в этом кресле.

И то, что в час вечеровой
В кошмаре мне явилось,
Я написал лишь для того,
Чтоб песня получилась.

1926

КЛОПЫ


Халтура меня догоняла во сне,
Хвостом зацепив одеяло,
И путь мой от крови краснел и краснел,
И сердце от бега дрожало.

Луна закатилась и стало темней,
Когда я очнулся и тотчас
Увидел: на смятой постели моей
Чернеет клопов многоточье.

Сурово и ровно я поднял сапог:
Расправа должна быть короткой, —
Как вдруг услыхал молодой голосок,
Идущий из маленькой глотки:

— Светлов! Успокойся! Нет счастья в крови,
И казни жестокой не надо!
Великую милость сегодня яви
Клопиному нашему стаду!

Ах, будь снисходительным и пожалей
Несчастную горсть насекомых,
Которые трижды добрей и скромней
Твоих плутоватых знакомых!..

Стенанья умолкли, и голос утих,
Но гнев мой почувствовал волю:
— Имейте в виду, о знакомых моих
Я так говорить не позволю!

Мой голос был громок, сапог так велик,
И клоп задрожал от волненья:
— Прости! Я высказывать прямо привык
Свое беспартийное мненье.

Я часто с тобою хожу по Москве,
И, как поэта любого,
Каждой редакции грубая дверь
Меня прищемить готова.

Однажды, когда ты халтуру творил,
Валяясь на старой перине,
Я влез на высокие брюки твои
И замер... на левой штанине.

Ты встал наконец-то (штаны натянуть
Работа не больше минуты),
Потом причесался и двинулся в путь
(Мы двинулись оба как будто).

Твой нос удручающе низко висел,
И скулы настолько торчали,
Что рядом с тобой Дон-Кихота бы все
За нэпмана принимали...

Ты быстро шагаешь. Москва пред тобой
Осенними тучами дышит.
Но вот и редакция. Наперебой
Поэты читают и пишут.

Что, дескать, кто умер, заменим того,
Напрасно, мол, тучи нависли,
Что близко рабочее торжество...
Какие богатые мысли!

Оставив невыгодность прочих дорог,
На светлом пути коммунизма

Они получают копейку за вздох
И рубль за строку оптимизма...

Пробившись сквозь дебри поэтов, вдвоем
Мы перед редактором стынем.
Ты сразу: «Стихотворенье мое
Годится к восьмой годовщине».

Но сзади тебя оборвали тотчас:

«Куда вы! Стихи наши лучше!
Они приготавливаются у нас
На всякий торжественный случай.

Красная Армия за восемь лет
Нагнала на нас вдохновенье...
Да здравствует Либкнехт, и Губпрофсовет,
И прочие учрежденья!

Да здравствует это, да здравствует то!..»
И, поражен беспорядком,
Ты начал укутываться в пальто,
Меня задевая подкладкой.

Я всполз на рукав пиджака твоего
И слышал, как сердце стучало...
Поверь: никогда ни одно существо
Так близко к тебе не стояло.

Когда я опять перешел на кровать,
Мне стало отчаянно скверно,
И начал я тонко и часто чихать,
Но ты не расслышал, наверно.

Мои сотоварищи — те же клопы —
На нас со слезами смотрели:
Пускай они меньше тебя и слабы —
Им лучше живется в постели.

Пусть ночь наша будет темна и слепа,
Но всё же — клянусь головою —
История наша не знает клопа,
Покончившего с собою.

1926

ГРЕНАДА


Мы ехали шагом,
Мы мчались в боях
И «Яблочко»-песню
Держали в зубах.
Ах, песенку эту
Доныне хранит
Трава молодая —
Степной малахит.

Но песню иную
О дальней земле
Возил мой приятель
С собою в седле.
Он пел, озирая
Родные края:
«Гренада, Гренада,
Гренада моя!»

Он песенку эту
Твердил наизусть...
Откуда у хлопца
Испанская грусть?
Ответь, Александровск,
И, Харьков, ответь:
Давно ль по-испански
Вы начали петь?

Скажи мне, Украйна,
Не в этой ли ржи
Тараса Шевченко
Папаха лежит?

Откуда ж, приятель,
Песня твоя:
«Гренада, Гренада,
Гренада моя»?

Он медлит с ответом,
Мечтатель-хохол:
— Братишка! Гренаду
Я в книге нашел.
Красивое имя,
Высокая честь —
Гренадская волость
В Испании есть!

Я хату покинул,
Пошел воевать,
Чтоб землю в Гренаде
Крестьянам отдать.
Прощайте, родные!
Прощайте, семья!
«Гренада, Гренада,
Гренада моя!»

Мы мчались, мечтая
Постичь поскорей
Грамматику боя —
Язык батарей.
Восход поднимался
И падал опять,
И лошадь устала
Степями скакать.

Но «Яблочко»-песню
Играл эскадрон
Смычками страданий
На скрипках времен...

Где же, приятель,
Песня твоя:
«Гренада, Гренада,
Гренада моя»?

Пробитое тело
Наземь сползло,
Товарищ впервые
Оставил седло.
Я видел: над трупом
Склонилась луна,
И мертвые губы
Шепнули: «Грена...»

Да. В дальнюю область,
В заоблачный плес
Ушел мой приятель
И песню унес.
С тех пор не слыхали
Родные края:
«Гренада, Гренада,
Гренада моя!»

Отряд не заметил
Потери бойца
И «Яблочко»-песню
Допел до конца.
Лишь по небу тихо
Сползла погодя
На бархат заката
Слезинка дождя...

Новые песни
Придумала жизнь...
Не надо, ребята,
О песне тужить.

Не надо, не надо,
Не надо, друзья...
Гренада, Гренада,
Гренада моя!

1926

* * *


Я в жизни ни разу не был в таверне,
Я не пил с матросами крепкого виски,
Я в жизни ни разу не буду, наверно,
Скакать на коне по степям аравийским.

Мне робкой рукой не натягивать парус,
Веслом не взмахнуть, не кружить в урагане,-
Атлантика любит соленого парня
С обветренной грудью, с кривыми ногами...

Стеной за бортами льдины сожмутся,
Мы будем блуждать по огромному полю, —
Так будет, когда мне позволит Амундсен
Увидеть хоть издали Северный полюс.

Я, может, не скоро свой берег покину,
А так хорошо бы под натиском бури,
До косточек зная свою Украину,
Тропической ночью на вахте дежурить.

В черниговском поле, над сонною рощей
Подобные ночи еще не спускались, —
Чтоб по небу звезды бродили на ощупь
И в темноте на луну натыкались...

В двенадцать у нас запирают ворота,
Я мчал по Фонтанке, смешавшись с толпою,
И все мне казалось: за поворотом
Усатые тигры прошли к водопою.

1926

В КАЗИНО


Мне грустную повесть крупье рассказал:
В понте — девятка, банк проиграл!

Крупье! Обождите, я ставлю в ответ
Когда-то написанный скверный сонет.

Грустная повесть несется опять:
Банк проиграл, в понте — пять!

Здесь мелочью выиграть много нельзя.
Ну что же, я песней рискую, друзья!

Заплавали люстры в веселом огне,
И песня дрожит на зеленом сукне...

Столпились, взволнованы, смотрят давно
Не видело пыток таких казино.

И только спокойный крупье говорит:
Игра продолжается, банк недокрыт!..

Игрок приподнялся, знакомый такой.
Так вот где мы встретились, мой дорогой!

Ты спасся от пули моей и опять
Пришел, недостреленный, в карты играть...

В накуренном зале стоит тишина...
Выиграл банк! Получите сполна!

Заплавали люстры в веселом огне,
И песня встает и подходит ко мне:

— Я так волновалась, мой дорогой!
Она говорит и уходит со мной...

На улице тишь. В ожиданье зари
Шпалерами строятся фонари.

Уже рассветает, но небо в ответ
Поставило сотню последних планет.

Оно проиграет: не может оно
Хорошею песней рискнуть в казино.

1927

* * *


Мы с тобой, родная,
Устали как будто, —
Отдохнем же минуту
Перед новой верстой.
Я уверен, родная:
В такую минуту
О таланте своем
Догадался Толстой.

Ты ведь помнишь его?
Сумасшедший старик!
Он ласкал тебя сморщенной,
Дряблой рукою.
Ты в немом сладострастье
Кусала язык
Перед старцем влюбленным,
Под лаской мужского.

Может, я ошибаюсь,
Может быть, ты ни разу
Не явилась нагою
К тому старику.
Может, Пушкин с тобою
Проскакал по Кавказу,
Пролетел, простирая
Тропу, как строку...

Нет, родная, я прав!
И Толстой и другие
Подарили тебе
Свой талант и тепло.

Я ведь видел, как ты
Пронеслась по России,
Сбросив Бунина,
Скинув седло.

А теперь подо мною
Влюбленно и пылко
Ты качаешь боками,
Твой огонь не погас...
Так вперед же, вперед,
Дорогая кобылка,
Дорогая лошадка
Пегас!

1927

ГРАНИЦА


Я не знаю, где граница
Между Севером и Югом,
Я не знаю, где граница
Меж товарищем и другом.

Мы с тобою шлялись долго,
Бились дружно, жили наспех.
Отвоевывали Волгу,
Лавой двигались на Каспий.

И, бывало, кашу сваришь
(Я — знаток горячей пищи),
Пригласишь тебя:
Товарищ,
Помоги поесть, дружище!

Протекло над нашим домом
Много лет и много дней,
Выросло над нашим домом
Много новых этажей.

Это много, это слишком:
Ты опять передо мной —
И дружище, и братишка,
И товарищ дорогой!..

Я не знаю, где граница
Между пламенем и дымом,
Я не знаю, где граница
Меж подругой и любимой.

Мы с тобою лишь недавно
Повстречались — и теперь
Закрываем наши ставни,
Запираем нашу дверь.

Сквозь полуночную дрему
Надвигается покой,
Мы вдвоем остались дома,
Мой товарищ дорогой!

Я тебе не для причуды
Стих и молодость мою
Вынимаю из-под спуда,
Не жалея, отдаю.

Люди злым меня прозвали,
Видишь — я совсем другой,
Дорогая моя Валя,
Мой товарищ дорогой!

Есть в районе Шепетовки
Пограничный старый бор —
Только люди
И винтовки,
Только руки
И затвор.

Утро тихо серебрится...
Где, родная, голос твой?..
На единственной границе
Я бессменный часовой.

Скоро ль встретимся — не знаю.
В эти злые времена
Ведь любовь, моя родная, —
Только отпуск для меня.

Посмотри:
Сквозь муть ночную
Дым от выстрелов клубится...
Десять дней тебя целую,
Десять лет служу границе...

Собираются отряды...
Эй, друзья!
Смелее, братцы!..

Будь же смелой —
Стань же рядом,
Чтобы нам не расставаться!

1927

ПЕСНЯ


С утра до заката,
Всю ночь до утра
В снегу большевичит
Мурманский край.

Немного южнее
Суровой страны
Бока Ярославля
От крови красны.

А дальше к востоку
Встречает рассвет
Верблюжьей спиною
Уральский хребет.

Эльбрус на Кавказе
Навстречу весне
Грузинскую песню
Мурлычет во сне.

Земля под прицелом,
Под пальцем курок:
Житомир на Запад,
Ейск — на Восток...

Шумит над Китаем
Косая гроза,
Я вижу сквозь жерла
Косые глаза.

Я вижу, я вижу:
По желтой стране
Китайский Котовский
Летит на коне.

Котовский к Шанхаю
Летит и летит,
Простреленным сердцем
Стучит и стучит.

Друзья! Собирайтесь,
Открыты пути.
Веселая песня,
Смертельный мотив!

Шумит над Китаем
Косая гроза,
Я вижу сквозь жерла
Косые глаза...

Но есть еще Запад
За нитью границ,
Там выцвели вспышки
Походных зарниц,

Там пулями грозы
Еще не шумят,
Народные бунты
Под Краковом спят

Но только лишь мертвый
Трубач заиграл —
Котовский на Запад
Коня оседлал.

Вельможная Польша
Не сдержит напор,

Стоит на коленях
Варшавский собор.

Шумит над Парижем
Потоком камней
Последняя паперть
Взметенных церквей.

Земля не устанет
Знамена носить...
Веселая песня,
Военная прыть!

Простреленным сердцем
Котовский стучит,
И песня с Востока
На Запад летит.

1927

СТАРУШКА


Время нынче такое: человек не на месте,
И земля уж, как видно, не та под ногами.
Люди с богом когда-то работали вместе,
А потом отказались: мол, справимся сами.

Дорогая старушка! Побеседовать не с кем вам,
Как поэт, вы от массы прохожих оторваны...
Это очень опасно в полдень по Невскому
Путешествие с правой на левую сторону...

В старости люди бывают скупее —
Вас трамвай бы за мелочь довез без труда,
Он везет на Васильевский за семь копеек,
А за десять копеек — черт знает куда!

Я стихи свои нынче переделывал заново,
Мне в редакции дали за них мелочишку.
Вот вам деньги. Возьмите, Марья Ивановна!
Семь копеек — проезд, про запасец — излишки.,.

Товарищ! Певец наступлений и пушек,
Ваятель красных человеческих статуй,
Простите меня, — я жалею старушек,
Но это — единственный мой недостаток,

1927

ПРОВОД


Человек обещал
Проводам молодым:
— Мы дадим вам работу
И песню дадим! —
И за дело свое
Телеграф принялся,
Вдоль высоких столбов
Телеграммы неся.

Телеграфному проводу
Выхода нет —
Он поет и работает,

Словно поэт...

Я бы тоже, как провод,
Ворону качал,
Я бы пел,
Я б рассказывал,
Я б не молчал,
Но сплошным наказаньем
Сквозь ветер, сквозь тьму
Телеграммы бегут
По хребту моему:

«Он встает из развалин —
Нанкин, залитый кровью...»
«Папа, мама волнуются,
Сообщите здоровье...»

Я бегу, обгоняя
И конных и пеших...

«Вы напрасно волнуетесь...» —
Отвечает депеша.

Время!
Дай мне как следует
Вытянуть провод,
Чтоб недаром поэтом
Меня называли,
Чтоб молчать, когда Лидочка
Отвечает: «Здорова!»,
Чтоб гудеть, когда Нанкин
Встает из развалин...

1927

СТАРАЯ РУСЬ


Бояре затевают
Новые козни,
Чутко насторожилась
Придворная челядь.
Сидит извозчик
На стареньких козлах,
Думает извозчик
От нечего делать.

Больно уж лютая
Выдалась погода —
Метель продувает
Во все концы.
Сидит извозчик,
Немного поодаль
На пьяной лавочке
Сидят стрельцы.

Петр, соблазненный
Заграничным раем,
Бороды велел
Поостричь боярам.
Бояре в оппозицию:
— Мы не желаем!
Нам-то борода
Досталась недаром!..

Петровских ассамблей
Старинные танцы,
Чинные гости
У круглого стола...

Эх, будь я Дмитрием
Да еще Самозванцем,
Я бы натворил
Большие дела!

Я бы обратился
С речью к боярам:
Царь — это дорого,
Сколько ни борися!
Я вам согласен
Царствовать даром,
Ну, хотя бы вместо
Годунова Бориса.

Бояре бы ответили
С серьезным выражением,
Хищными глазами
Взглянув из-под бровей:
Мы-то согласны!
Но есть возраженья:
Во-первых, Михаил,
Во-вторых, еврей!

Какое огорчение!
Я не буду императором,
В золоченой карете
По Москве не поеду,
Зато пронесу
Без малейшей утраты
Свое политическое кредо.

1927

ПЕРЕД БОЕМ


Я нынешней ночью
Не спал до рассвета,
Я слышал — проснулись
Военные ветры.
Я слышал — с рассветом
Девятая рота
Стучала, стучала,
Стучала в ворота.

За тонкой стеною
Соседи храпели,
Они не слыхали,
Как ветры скрипели.

Рассвет подымался,
Тяжелый и серый,
Стояли усталые
Милиционеры,
Пятнистые кошки
По каменным зданьям
К хвостатым любовникам
Шли на свиданье.

Над улицей тихой,
Большой и безлюдной,
Вздымался рассвет
Государственных будней.
И, радуясь мирной
Такой обстановке,

На теплых постелях
Проснулись торговки.

Но крепче и крепче
Упрямая рота
Стучала, стучала,
Стучала в ворота.

Я рад, что, как рота,
Не спал в эту ночь,
Я рад, что хоть песней
Могу ей помочь.

Крепчает обида, молчит.
И внезапно
Походные трубы
Затрубят на Запад.
Крепчает обида.
Товарищ, пора бы,
Чтоб песня взлетела
От штаба до штаба!

Советские пули
Дождутся полета...
Товарищ начальник,
Откройте ворота!
Туда, где бригада
Поставит пикеты, —
Пустите поэта!
И песню поэта!

Знакомые тучи!
Как вы живете?
Кому вы намерены
Нынче грозить?

Сегодня на мой
Пиджачок из шевьота
Упали две капли
Военной грозы.

1927

ЗВЕЗДЫ


Если тихо плачет скрипка,
Я, как все, в платок сморкаюсь,
Широчайшею улыбкой
Я родителей встречаю.
Но от бурь не спрячешь тело,
Не спасешь гортань от хрипа,
Если время мне велело
Быть с дубиной возле скрипок.
Я видал его, глухого,
Проливающего слезы:
Он часами ждал — Бетховен —
Возле штаба у березы.
Я в тот день был страшно занят.
Он ушел.
И ночью поздней
Музыкальными глазами
На меня смотрели звезды.
В ожидании прихода
Предрассветного тумана
Заиграла вся природа
На старинном фортепьяно.
Звезды все, склонившись низко,
Мне на голову упали, —
За меня, за коммуниста,
Звезды все голосовали.

1927

ПИРУШКА


Пробивается в тучах
Зимы седина,
Опрокинутся скоро
На землю снега, —
Хорошо нам сидеть
За бутылкой вина
И закусывать
Мирным куском пирога.

Пей, товарищ Орлов,
Председатель Чека.
Пусть нахмурилось небо.
Тревогу тая, —
Эти звезды разбиты
Ударом штыка,
Эта ночь беспощадна,
Как подпись твоя.

Пей, товарищ Орлов!
Пей за новый поход!
Скоро выпрыгнут кони
Отчаянных дней.
Приговор прозвучал,
Мандолина поет,
И труба, как палач,
Наклонилась над ней.

Льется полночь в окно,
Льется песня с вином,
И, десятую рюмку
Беря на прицел.

О веселой теплушке,
О пути боевом
Заместитель заведующего
Запел.

Он чуть-чуть захмелел —
Командир в пиджаке:
Потолком, подоконником
Тучи плывут,
Не чернила, а кровь
Запеклась на штыке,
Пулемет застучал —
Боевой «ундервуд»...

Не уздечка звенит
По бокам мундштука,
Не осколки снарядов
По стеклам стучат, —
Это пьют,
Ударяя бокал о бокал,
За здоровье комдива
Комбриг и комбат...

Вдохновенные годы
Знамена несли,
Десять красных пожаров
Горят позади,
Десять лет — десять бомб
Разорвались вдали,
Десять грузных осколков
Застряли в груди...

Расскажи мне, пожалуйста,
Мой дорогой,
Мой застенчивый друг,
Расскажи мне о том.

»
Как пылала Полтава,
Как трясся Джанкой,
Как Саратов крестился
Последним крестом.

Ты прошел сквозь огонь
Полководец огня,
Дождь тушил
Воспаленные щеки твои...
Расскажи мне, как падали
Тучи, звеня
О штыки,
О колеса,
О шпоры твои..,

Если снова
Тифозные ночи придут,
Ты помчишься,
Жестокие шпоры вонзив, —
Ты, кто руки свои
Положил на Бахмут,
Эти темные шахты благословив...

Ну, а ты мне расскажешь,
Товарищ комбриг,
Как гремела «Аврора»
По царским дверям
И ночной Петроград,
Как пылающий бриг,
Проносился с Колумбом
По русским степям;

Как мосты и заставы
Окутывал дым
Полыхающих
Красногвардейских костров,

Как без хлеба сидел,
Как страдал без воды
Разоруженный
Полк юнкеров...

Приговор прозвучал,
Мандолина поет,
И труба, как палач,
Наклонилась над ней...
Выпьем, что ли, друзья,
За семнадцатый год,
За оружие наше,
За наших коней!..

1927

ЕВРЕЙ-ЗЕМЛЕДЕЛЕЦ


Скоро маленькие ростки
Кверху голову приподымут. -
По сравнению с городским
Здесь довольно приятный климат.

Словно деть, к себе маня,
Из-за каменного сарая
Молодые сады в меня
Яблоками швыряют.

Черный пес впереди бежит,
Поднял голову, смотрит гордо,
Назови его только «жид» —
Он тебе перекусит горло.

Он бежит впереди меня...
— Собакевич вы мой, запомните:
Вы живете с этого дня
В конуре, как в отдельной комнате!..

Ветерок заиграл слегка
Бороды моей сединою,
Как полиция, облака
Собираются надо мною.

Вечереет, и впотьмах
Брызжут капельки дождевые,
Будто плачут о старых днях
Постаревшие городовые.

Мне бывает чего-то жаль,
Как жалеют о чем-то дети...
Где ты скрылась, моя печаль,
Где живешь ты теперь на свете?

Светлый ветер тебя унес
И развеял тебя по пустыне,
Иорданом соленых слез
Я не встречу тебя отныне...

Надо мною слова плывут —
Скоро песня в полях родится,
Это дети мои поют,
Это слушает их пшеница.

Я усядусь в кругу семьи...,
Ах, ведь я опоздаю снова, —
Обещал я прийти к семи,
А теперь уже полвосьмого.

1927

ЖИВЫЕ ГЕРОИ


Чубатый Тарас
Никого не щадил...
Я слышу
Полуночным часом,
Сквозь двери:
Андрий! Я тебя породил!..
Доносится голос Тараса.

Прекрасная панна
Тиха и бледна,
Распущены косы густые,
И падает наземь,
Как в бурю сосна,
Пробитое тело Андрия...

Полтавская полночь
Над миром встает...
Ом бродит по саду свирепо,
Он против России
Неверный поход
Задумдл — изменник Мазепа.

В тесной темнице
Сидит Кочубей
И мыслит всю ночь о побеге,
И в час его казни
С постели своей
Поднялся Евгений Онегин:

Печорин! Мне страшно!
Всюду темно!

Мне кажется, старый мой друг,
Пока Достоевский сидит в казино,
Раскольников глушит старух!..

Звезды уходят
За темным окном,
Поднялся рассвет из тумана...
Толчком паровоза,
Крутым колесом
Убита Каренина Анна...

Товарищи классики!
Бросьте чудить!
Что это вы, в самом деле,
Героев своих
Порешили убить
На рельсах,
В петле,
На дуэли?..

Я сам собираюсь
Роман написать —
Большущий!
И с первой страницы
Героев начну
Ремеслу обучать
И сам помаленьку учиться.

И если, не в силах
Отбросить невроз,
Герой заскучает порою, —
Я сам лучше кинусь
Под паровоз,
Чем брошу на рельсы героя.

И если в гробу
Мне придется лежать, —

Я знаю:
Печальной толпою
На кладбище гроб мой
Пойдут провожать
Спасенные мною герои.

Прохожий застынет
И спросит тепло:
Кто это умер, приятель? —
Герои ответят:
Умер Светлов!
Он был настоящий писатель!

1927

В РАЗВЕДКЕ


Поворачивали дула
В синем холоде штыков,
И звезда на нас взглянула
Из-за дымных облаков.

Наши кони шли понуро,
Слабо чуя повода.
Я сказал ему: — Меркурий
Называется звезда.

Перед боем больно тускло
Свет свой синий звезды льют...
И спросил он:
— А по-русски
Как Меркурия зовут?
Он сурово ждал ответа;
И ушла за облака
Иностранная планета,
Испугавшись мужика.
Тихо, тихо...
Редко, редко
Донесется скрип телег.
Мы с утра ушли в разведку,
Степь и травы — наш ночлег.
Тихо, тихо...
Мелко, мелко
Полночь брызнула свинцом, —
Мы попали в перестрелку,
Мы отсюда не уйдем.

Я сказал ему чуть слышно:
Нам не выдержать огня.
Поворачивай-ка дышло,
Поворачивай коня.

Как мы шли в ночную сырость,
Как бежали мы сквозь тьму —
Мы не скажем командиру,
Не расскажем никому.

Он взглянул из-под папахи,
Он ответил:
Наплевать!
Мы не зайцы, чтобы в страхе
От охотника бежать.

Как я встану перед миром,
Как он взглянет на меня,
Как скажу я командиру,
Что бежал из-под огня?

Лучше я, ночной порою
Погибая на седле,
Буду счастлив под землею,
Чем несчастен на земле...

Полночь пулями стучала,
Смерть в полуночи брела,
Пуля в лоб ему попала,
Пуля в грудь мою вошла.

Ночь звенела стременами,
Волочились повода,
И Меркурий плыл над нами —
Иностранная звезда.

1927

ХЛЕБ

1


Снова бродит луна
По полям бесконечных скитаний.
Словно в очередь к богу,
Вразвалку лежат мертвецы...
Засыхает слюна
Над застрявшей в гортани
Отсыревшей полоской мацы...

Чтобы спрятать свой стыд,
Чтобы скрыть свой позор от людей,
Небеса над землей
Опускают ночной горизонт...

Беспощадная ночь,
Ты бы стала немного светлей,
Если б ты поняла,
Как смертельно устал Либерзон...

Дилижанс трясется и скрипит,
Самуил Израилевич спит.
Впереди
Круговоротом верст
Распростерся
Полевой ковер.
Ветром донесло издалека
Пьяное дыханье мужика.

Бродит полночь неживая
По местечкам разоренным,

Свежий ветер обдувает
Мещанина Либерзона.

— Господи!
Еще недоставало
В тухлом дилижансе простудиться...
Одолжи мне, боже, покрывало
На мою худую колесницу!

Или мало просьбы человека?
Или я молился мало?
Или мертвая моя Ревекка
Обо мне еще не рассказала?

Ты ведь видел
Этих трупов груды,
Дочерей моих ты видел тоже,
Ты смотрел на розовые груди,
Ты смотрел и... засмотрелся, боже!

Через тучи песков,
Через версты пустынь,
Через черную зелень еврейской весны,
Неумыт и обшарпан,
Я пришел на Волынь —
Кочевой гражданин
Неизвестной страны.

И если, о господи,
На одном из небес
Ты найдешь мое счастье, —
То сжалься над ним,
Вынь все лучшие звезды свои и повесь
Над заплаканным счастьем моим!..

Что-то дует сильно,
Что-то спится слабо...

Разреши, всесильный,
Повернуться на бок...

Дилижанс трясется и скрипит,
Самуил Израилевич спит...

Лунная корона
Гаснет в полумгле,
Окна занавешены
Изморозью белою,
Тихою походкой
Бродит по земле
Жирная суббота,
Ничего не делая.

Звезды пожелтели —
Божьи плоды,
Позднее время —
Половина второго...
Тишина
От земли до звезды,
От Меркурия
До Могилева...

2


Как струна в музыкальном ящике,
Ветер вздрогнул среди домов.
Звезды тихие и дрожащие,
Словно божии приказчики
За прилавками облаков.

Ветра взбалмошная походка
Вдоль по вывеске прокатилась,
Где мечтательная селедка
На сосиски облокотилась.

Ветер мечется и кружится,
Разговаривая неясно:
«Либерзон! Пора освежиться!
Либерзон! Погода прекрасна!»

Покупатель ушел последний,
Ужин праздничный приготовлен...
Ну, сыночек мой, ну, наследник.
День закончен, конец торговле!

Вечер в окнах стоит,
Обрисован
Старомодною синевою...
Либерзон задвинул засовы,
Моет руки перед едою...

И сидит за одним столом,
Хлебом с маслом по горло сыт,
«Бакалейный торговый дом —
Самуил Либерзон и Сын».

Самовара большой костер
Потухает в изнеможенье.
Начинается разговор
Философского направленья:

Что ты видел, цыпленок куцый,
У окошка родного дома? —
Отблеск маленькой революции
И пожар большого погрома...

Озираясь на склоне дней,
Тихо прошлое провожая,
Не забудь, дорогой Моисей,
Это имя — Игнат Можаев.

От погрома уйдя назад
В лицемерный приют полей,
Он живет — Можаев Игнат. —
Чтоб кормить и колоть свиней...
Ночь на мир положила лапы,
Всем живущим смежив ресницы.
Огонек одинокой лампы
В закопченном стекле томится.

Ночь раскинулась, вырастая.
Звезды в окнах —
Кругом пламенным...
Молодой Либерзон читает,
Подготавливаясь к экзаменам.

Ах, как много учиться надо.
Бродит взгляд его опущенный
По страницам «Александра
Сергеевича Пушкина...»

Соблазнительная подушка
Так заманчиво обнажена...
«Что же ты, моя старушка,
Приумолкла у окна?..»
Суровая полночь
Приносит грозу,
Фейерверк молний
И гром отдаленный,
И ангел увидел.

Как где-то внизу
В обнимку
Сном праведных
Спят Либерзоны.

И Пушкин склонился над ними во мгле,
С любовью над юным,
С улыбкой над старым...
«Как ныне сбирается вещий Олег
Отмстить неразумным хозарам...»

3


Весть летела из столицы
К деревенькам и станицам,
Разбудила и вспугнула
Задремавшие аулы
И присела на крылечко
У еврейского местечка.
С юго-западной стороны
Ночь колышет колокола, —
Эти звезды вокруг луны,
Словно дети вокруг стола.

Молодая стоит луна
На житомирском берегу,
Над Житомиром — тишина,
Над Полонами — тихий гул...

Ты прислушайся, Моисей,
Моисей Либерзон, не спи!
Запрягает своих коней
Сам Тютюник в ночной степи.

Убегает в поля трава,
Лошадь в страхе за ней бежит,-
Атаманова голова.
Словно бомба, над ней висит.

Атаман пролетел вперед,
Бесшабашный и молодой.
Подмигнул ему небосвод
Самой маленькою звездой.

Две губернии на поклон
Прибегают к нему зараз...
Но недаром морской циклон
Бородою матроса тряс, —

Он идет впереди полков,
Триста пушек за ним гудят,
И четыреста жеребцов,
И пятьсот боевых ребят.

Смерть стоит за плечом его,
Кровь цветет на его усах...
О Тютюник!
Твое торжество —
Только пыль на его ногах!..

Озадаченный горизонт
Собирает свои облака,
И стоит Моисей Либерзон,
Поднимая знамя полка.

Он стоит впереди полков.
Триста пушек за ним гудят,
И четыреста жеребцов,
И пятьсот боевых ребят...

Ты с ума сошел, Моисей!
Тишина и покой кругом,
Только ветер чужих степей
Чуть колышет твой тихий дом.
Одеялом большим накрыт
Твой отец, погруженный в сон,
И приходит к нему царь Давид,
И является царь Соломон.

В этой сказочной тишине,
В этом выдуманном раю
Он с царями ведет во сне
Интересное интервью...
Ночь проносит сквозь синь степей
Колыханье колоколов,
И опять идет Моисей
По равнинам военных снов.

Наблюдая полет ракет,
Моисей подошел к реке,
С красным флагом в одной руке,
С револьвером в другой руке.
И не страшен разбег дорог
Перешедшему вброд реку,
И стоит над Синаем бог,
Приготовившийся к прыжку.

Он у пропасти на краю,
У последней своей звезды.
Пожелтели в его раю
Запечатанные сады.

Пожалей его, Моисей, —
Бога прадедов и отцов!..

Громкий выстрел среди степей,
Тихий стон среди облаков...

Над Житомиром тишина...
И гудит снаряд отдаленный,
Словно падающая луна
С утомленного небосклона...

4


Посреди необъятных болот
Середина поэмы встает,
И во тьме зажигается стих
И горит, чтоб согреть часовых.

Неспокойная полночь болот.
Разводящий не скоро придет.

«В этой тьме погибать не резон, —
Мы пропали с тобой, Либерзон!
Хорошо б на минутку прилечь...
И зачем нам болото беречь?..»
Эта сырость, как черный туман...
Пропадает Можаев Иван...

Над болотом гортанная речь:
«Нам приказано —
Надо стеречь.
Скоро смена,
Рассвет недалек,
Успокойся, Ванюша, дружок!»

Раздвигая болотную хмарь,
Поднимает поэма фонарь,
И стоит на посту, освещен,
Молодой Моисей Либерзон.

Посреди болотных пустырей
Он стоит, мечтательность развеяв, —
Гордость нации,
Застенчивый еврей,
Боевой потомок Маккавеев.

Под затвором
Молчалив свинец...
Где теперь его отец?
(Он, наверное, в тиши ночной
Медленно читает Тору,
Будто долг свой
Тяжкий и большой
По часам выплачивает кредитору.)

Влажен штык,
И отсырел приклад...
Моисея неподвижен взгляд.
(Может быть, ему издалека
Запылала смуглая щека
Дочери часовщика?..)

Полночь бродит над часовыми.
Мир вокруг без остатка вымер.
На четырнадцатой версте
Пробегает сухая степь,
Там усталая спит Расея
Без Ивана
И Моисея...

Пусть в тумане заперты пути,
Не грусти, Можаев,
Не грусти!
Ты не тот, кто ловит голубей,
Не робей, Ванюша,
Не робей!

«Я грущу, товарищи, по дому,

Дума мучает меня одна:
Для чего мне, парню молодому,
Молодость бесплатная дана?

Для того ли я без отдыха работал,
Для того ли я страдал в бою,
Чтобы это темное болото
Засосало голову мою?..

В этой тьме погибнуть не резон,
Очень скучно умирать мне без людей...
Посади меня на лошадь, Либерзон,
Дай мне в руки саблю, Моисей!

Я тебе промчусь, как атаман,
Я врагов
Повырубаю враз,
Только, друг мой,
Убери туман
От моих заиндевевших глаз!

Буду первым я в жестокой сече.
С вытянутой саблей поперек...
Мы еще проскачем, Моисейчик,
Мы еще поборемся, браток!

Или будет нам обоим крышка,
Иль до гроба будем вместе жить...
Никогда не думал я, братишка,
Что могу я
Жида полюбить.

Я тебя своей любовью грею,
Я с тобою мучаюся тут,
Потому что на земле евреи
Симпатичной нацией живут...

Долго ли осталось нам томиться,
Скоро ли окончится поход?
Говорят, что скоро заграница
Тоже по-советски заживет.

И наступит времечко такое,

И пойдут такие чудеса,
Чтобы каждый дом себе построил,
Чтобы окна выходили в сад.

Старой жизни
Навсегда капут,
Будет жизнь
Куда вкусней и гуще,
Будет хлеб —
Пятиалтынный пуд,
И еще дешевле — неимущим.

Будет каждый жить свой долгий век,
В двести лет
Справляя именины...
Я хотя и темный человек,
Ну а все же
Верю в медицину...»

Мир вокруг без остатка вымер.
Полночь бродит над часовыми...
«Эх, Моисейчик,
Такие дни!
Очень скучно мне и обидно —
Мы с тобою
Совсем одни,
Даже пса — и того не видно...

Мы вернемся с тобой едва ли.
Над болотами
Ночь темна...

Как живет теперь
Моя Валя?
Что поделывает она?

Помню,
С ней отводил я душу,
И голубил ее,
И ласкал,
Я над милой своей Валюшей,
Словно мост над рекою, стоял...

Ветер в поле
Всю ночь бежит
По разбросанным зеленям...
И Валюша одна сидит
И, наверное, ждет меня.

Вот вернусь я,
Построю дом,
Тесно выложу кирпичи...
Не дадут кирпичи —
Украдем.
(Ты смотри, жидюга,
Молчи!..)»

И мечты

Рассыпались вслепую,
И пронесся ветер впопыхах.
Будто музыка прошла, танцуя,
На своих высоких каблуках.

Утомленная спит Расея
Без Ивана
И Моисея...

Выше, выше голову,
Моисей Самойлович!

Песню мою на тебе,
Иван Игнатьевич!
Возьми и неси ее
Над нашей Россиею!..

5


Скорый поезд
Сквозь снега летит,
Самуил Израилевич спит.

Приближаются с двух сторон
Царь Давид
И царь Соломон.

«Рад вас видеть, друзья, всегда.
Я в Житомир...
А вы куда?»

Тихо слушает весь вагон,
Что рассказывает Соломон.

Говорят о делах
И о родине
Два царя
И один верноподданный.

Тихо вслушивается
Вагон.
Тихо жалуется
Либерзон:
«Сын мой умер
Во цвете лет...
Почему его с вами нет?

Мой наследничек,
Мой сыночек!
Ты приснись мне
Хоть разочек!..»

Кроткой лаской
До зари
Утешают его цари...

Поезд круто затормозил,
Просыпается Самуил...

Пассажиры кругом сидят
Очень мирно
И очень мило.
И глядит Можаев Игнат
На смущенного Самуила.

(Часто думаешь:
Враг далёко —
Враг оказывается
Под боком...)

Беспощадная ночь погрома...
Самуил опускает взгляд.
Пусть враги,
Но всё же — знакомы...
«Здравствуйте!»
— «Очень рад!»
И улыбка дрожит виновато
В поседевших усах Игната.

И неловок, и смущен,
Говорит он, заикаясь:
«Извиняюся, Либерзон,
За ошибку свою извиняюсь!

Был я очень уж молодым,
И к тому же довольно пьяным,
Был я темным,
Был слепым,
Несознательным хулиганом...»

И стучит, стучит учащенно
Сердце старого Либерзона.
Эта речь его душу греет,
Словно дружеская услуга...
Извиниться перед евреем —
Значит стать его лучшим другом

«Я очень доволен!
Я рад чрезвычайно!
Допускаю возможность,
Что погром — случайность,
Что гром убил моих дочерей,
Что вы — по натуре
Почти еврей...

Знаете новость:
Умер мой сын!
Сижу вечерами один,
Один!

Глухо стучит одинокий маятник.
Игнатий Петрович,
Вы меня понимаете?»

Только ветер и снег за окном,
И зари голубое зарево,
И сидят старики вдвоем,
По-сердечному разговаривая...

Пробегая леса и степи,
Вьюга мечется по Руси...

Человеческий теплый лепет,
Вьюга, вьюга,
Не погаси!

Чтобы поезд в снегу не увяз,
Проведи по путям вагоны,
Чтобы песня моя неслась
От Можаева
К Либерзону.

Чтобы песня моя простая,
Чтобы песня моя живая
Громко пела бы, вырастая,
И гудела б, ослабевая...

1927

ПОХОРОНЫ РУСАЛКИ


И хотела она доплеснуть до лупы
Серебристую пену волны.
Лермонтов

Рыбы собирались
В печальный кортеж,
Траурный Шопен
Громыхал у заката...
О светлой покойнице,
Об ушедшей мечте,
Плавники воздев,
Заговорил оратор.

Грустный дельфин
И стройная скумбрия
Плакали у гроба
Горючими слезами.
Оратор распинался,
В грудь бия,
Шопен зарыдал,
Застонал
И замер.

Покойница лежала
Бледная и строгая.
Солнце разливалось
Над серебряным хвостом.
Ораторы сменяли
Друг друга.
И потом
Двинулась процессия
Траурной дорогою.

Небо неподвижно.
И море не шумит...

И, вынув медальон,
Где локон белокурый,
В ледовитом хуторе
Растроганный кит
Седьмую папиросу,
Волнуясь,
Закуривал...

Покойницу в могилу,
Головою — на запад,
Хвостом — на восток.
И вознеслись в вышину
Одиннадцать салютов —
Одиннадцать залпов —
Одиннадцать бурь
Ударяли по дну...

Над морем,
Под облаком
Тишина,
За облаком —
Звезды
Рассыпанной горсткой...
Я с берега видел:
Седая волна
С печальным известьем
Неслась к Пятигорску.

Подводных глубин
Размеренный ход,
Качающийся гроб —
Романтика в забвенье.
А рядом
Величавая
Рыба-счетовод
Высчитывает сальдо —
Расход на погребенье,

Рыба-счетовод
Не проливала слез,
Она не грустила
О тяжелой потере.
Светлую русалку
Катафалк увез, —
Вымирают индейцы
Подводной прерии...

По небу полуночному
Проходит луна,
Сказка снаряжается
К ночному полету.
Рыба-счетовод
Сидит одна,
Щелкая костяшками
На старых счетах.

Девушка приснилась
Прыщавому лещу,
Юноша во сне
По любимой томится.
Рыба-счетовод
Погасила свечу,
Рыбе-счетоводу
Ничего не приснится..,

Я с берега кидался,
Я глубоко нырял,
Я взволновал кругом,
Я растревожил воду,
Я рисковал как черт,
Но не достал,
Не донырнул
До рыбы-счетовода,

Я выполз на берег,
Измученный,
Без сил,
И снова бросился,
Переведя дыханье...
Я заповедь твою
Запомнил,
Михаил, —
Исполню,
Лермонтов,
Последнее желанье!

Я буду плыть
Сквозь эту гущу вод,
Меж трупов моряков,
Сквозь темноту,
Чтоб только выловить,
Чтоб рыба-счетовод
Плыла вокруг русалки
С карандашом во рту...

Море шевелит
Погибшим кораблем,
Летучий Голландец
Свернул паруса.
Солнце поднимается
Над Кавказским хребтом,
На сочинских горах
Зеленеют леса.

Светлая русалка
Давно погребена,
По морю дельфин
Блуждает сиротливо..,
И море бушует,

И хочет волна
Доплеснуть
До прибрежного
Кооператива.

1928

ИГРА


Сколько милых значков
На трамвайном билете!
Как смешна эта круглая
Толстая дама!..
Пассажиры сидят,
Как послушные дети,
И трамвай —
Как спешащая за покупками мама.

Инфантильный кондуктор
Не по-детски серьезен,
И вагоновожатый
Сидит за машинкой...
А трамвайные окна
Цветут на морозе,
Пробегая пространства
Смоленского рынка.

Молодая головка
Опущена низко...
Что, соседка,
Печально живется на свете?..
Я играю в поэта,
А ты — в машинистку;
Мы всегда недовольны —
Капризные дети.

Ну, а ты, мой сосед,
Мой приятель безногий,
Неудачный участник
Военной забавы,

Переплывший озера,
Пересекший дороги,
Зажигавший костры
У зеленой Полтавы —

Мы играли снарядами
И динамитом,
Мы дразнили коней,
Мы шутили с огнями,
И махновцы стонали
Под конским копытом, —
Перебитые куклы
Хрустели под нами.

Мы играли железом,
Мы кровью играли,
Блуждали в болоте,
Как в жмурки играли —
Подобные шутки
Еще не бывали,
Похожие игры
Еще не случались.

Оттого, что печаль
Наплывает порою,
Для того, чтоб забыть
О тяжелой потере,
Я кровавые дни
Называю игрою,
Уверяю себя
И других...
И не верю.

Я не верю,
Чтоб люди нарочно страдали,

Чтобы в шутку
Полки поднимали знамена...
Приближаются вновь
Беспокойные дали,
Вспышки выросших молний
И гром отдаленный.

Как спокойно идут
Эти мирные годы —
Чад бесчисленных кухонь
И немытых пеленок!..
Чтобы встретить достойно
Перемену погоды,
Я играю, как лирик —
Как серьезный ребенок.»

Мой безногий сосед —
Спутник радостных странствий!
Посмотри:
Я опять разжигаю костры,
И запляшут огни,
И зажгутся пространства
От моей небывалой игры.

1928

БОЛЬШАЯ ДОРОГА


К застенчивым девушкам,
Жадным и юным,
Сегодня всю ночь
Приближались кошмаром
Гнедой жеребец
Под высоким драгуном,
Роскошная лошадь
Под пышным гусаром...

Совсем как живые,
Всю ночь неустанно
Являлись волшебные
Штабс-капитаны,
И самых красивых
В начале второго
Избрали, ласкали
И нежили вдовы.

Звенели всю ночь
Сладострастные шпоры,
Мелькали во сне
Молодые майоры,
И долго в плену
Обнимающих ручек
Барахтался
Неотразимый поручик...

Спокоен рассвет
Довоенного мира,
В тревоге заснул
Городок благочинный,

Мечтая бойцам
Предоставить квартиры
И женщин им дать
Соответственно чину,

Чтоб трясся казак
От любви и от спирта,
Чтоб старый полковник
Не выглядел хмуро...
Уезды дрожат
От солдатского флирта
Тяжелой походкой
Военных амуров.

Большая дорога
Военной удачи!
Здесь множество
Женщин красивых бежало,
Армейцам любовь
Отдавая без сдачи,
Без слов, без истерик,
Без писем, без жалоб.

По этой дороге
От Волги до Буга
Мы тоже шагали,
Мы шли задыхаясь, —
Горячие чувства
И верность подругам
На время походов
Мы сдали в цейхгауз.

К застенчивым девушкам,
В полночь счастливым,
Всю ночь приближались
Кошмаром косматым

Гнедой жеребец
Под высоким начдивом,
Роскошная лошадь
Под стройным комбатом.

Я тоже не ангел —
Я тоже частенько
У двери красавицы
Шпорами тенькал,
Усы запускал
И закручивал лихо,
Пускаясь в любовную
Неразбериху.

Нам жены простили
Измены в походах,
Уютом встречают нас
Отпуск и отдых.
Чего же, друзья,
Мы склонились устало
С тяжелым раздумьем
Над легким бокалом?

Большая дорога
Манит издалече,
Зовет к приключеньям
Сторонка чужая,
Веселые вдовы
Выходят навстречу,
Печальные женщины
Нас провожают...
Но смрадный осадок
На долгие сроки,
Но стыд, как пощечина,
Ляжет на щеки.

Простите нам, жены!
Прости нам, эпоха,
Гусарских традиций
Проклятую похоть!

1928

КРИВАЯ УЛЫБКА

М. Голодному и А. Ясному

Меня не пугает
Высокая дрожь
Пришедшего дня
И ушедших волнений, —
Я вместе с тобою
Несусь, молодежь,
Перил не держась,
Не считая ступеней.

Короткий размах
В ширину и в длину —
Мы в щепки разносим
Старинные фрески,
Улыбкой кривою
На солнце сверкнув,
Улыбкой кривою,
Как саблей турецкой...

Мы в сумерках синих
На красный парад
Несем темно-серый
Буденовский шлем,
А Подлость и Трусость,
Как сестры, стоят,
Навек исключенные
Из Л кем.

Простите, товарищ!
Я врать не умею —
Я тоже билета
Уже не имею,

Я трусом не числюсь,
Но с Трусостью рядом
Я тоже стою
В стороне от парада.

Кому это нужно?
Зачем я пою?
Меня всё равно
Комсомольцы не слышат,
Меня всё равно
Не узнают в бою,
Меня оттолкнут
И в мещане запишут...

Неправда!
Я тот же поэт-часовой,
Мое исключенье
Совсем не опасно,
Меня восстановят —
Клянусь головой!..
Не правда ль, братишки
Голодный и Ясный?

Вы помните грохот
Двадцатого года?
Вы слышите запах
Военной погоды?
Сквозь дым наша тройка
Носилась бегом,
На нас дребезжали
Бубенчики бомб.

И молодость наша —
Веселый ямщик —
Меня погоняла
Со свистом и пеньем.

С тех пор я сквозь годы
Носиться привык,
Перил не держась,
Не считая ступеней...

Обмотки сползали,
Болтались винтовки...
(Рассеянность милая,
Славное время!)
Вы помните первую
Командировку
С тяжелою кладью
Стихотворений?

Москва издалека,
И путь незнакомый,
Бумажка с печатью
И с визой губкома,
С мандатами длинными
Вместо билетов,
В столицу,
На съезд
Пролетарских поэтов.

Мне мать на дорогу
Яиц принесла,
Кусок пирога
И масла осьмушку.
Чтоб легкой, как пух,
Мне дорога была,
Она притащила
Большую подушку.

Мы молча уселись,
Дрожа с непривычки,
Готовясь к дороге,
Дороги не зная...

И мать моя долго
Бежала за бричкой,
Она задыхалась,
Меня догоняя...

С тех пор каждый раз,
Обернувшись назад,
Я вижу
Заплаканные глаза.
— Ты здорово, милая,
Утомлена,
Ты умираешь,
Меня не догнав.

Забудем родителей,
Нежность забудем, —
Опять над полками
Всплывает атака,
Веселые ядра
Бегут из орудий,
Высокий прожектор
Выходит из мрака.

Он бродит по кладбищам,
Разгоряченный,
Считая убитых,
Скользя над живыми,
И город проснулся
Отрядами ЧОНа,
Вздохнул шелестящими
Мостовыми...

Я снова тебя,
Комсомол, узнаю,
Беглец, позабывший
Назад возвратиться,

Бессонный бродяга,
Веселый в бою,
Застенчивый чуточку
Перед партийцем.

Забудем атаки,
О прошлом забудем.
Друзья!
Начинается новое дело,
Глухая труба
Наступающих буден
Призывно над городом
Загудела.

Рассвет подымается,
Сонных будя,
За окнами утренний
Галочий митинг.
Веселые толпы
Бессонных бродяг
Храпят
По студенческим общежитьям.

Большая дорога
За ними лежит,
Их ждет
Дорога большая
Домами,
Несущими этажи,
К празднику
Первого мая...

Тесный приют,
Худая кровать,
Запачканные
Обои
И книги,

Которые нужно взять,
Взять — по привычке —
С бога.

Теплый народ!
Хороший народ!
Каждый из нас —
Гений.
Мы — по привычке —
Идем вперед,
Без отступлений!

Меня не пугает
Высокая дрожь
Пришедшего дня
И ушедших волнений...
Я вместе с тобою
Несусь, молодежь,
Перил не держась,
Не считая ступеней...

1928

* * *


Я годы учился недаром,
Недаром свинец рассыпал —
Одним дальнобойным ударом
Я в дальнюю мачту попал...

На компасе верном бесстрастно
Отмечены Север и Юг.
Летучий Голландец напрасно
Хватает спасательный круг.

Порядочно песенок спето,
Я молодость прожил одну, —
Посудину старую эту
Пущу непременно ко дну...

Холодное небо угрюмей
С рассветом легло на моря,
Вода набирается в трюме,
Шатается шхуна моя...

Тумана холодная примесь...
И вот на морское стекло,
Как старый испорченный примус,
Неясное солнце взошло.

На звон пробужденных трамваев,
На зов ежедневных забот
Жена капитана, зевая,
Домашней хозяйкой встает.

Я нежусь в рассветном угаре,
В разливе ночного тепла,
За окнами на тротуаре
Сугубая суша легла.

И где я найду человека,
Кто б мокрою песней хлестал, —
Друзья одноглазого Джека
Мертвы, распростерлись у скал.

И всё ж я доволен судьбою,
И всё ж я не гнусь от обид,
И всё же моею рукою
Летучий Голландец убит.

1928
А

* * *


Товарищ устал стоять...
Полуторная кровать
По-женски его зовет
Подушечною горою.

Его, как бревно, несет
Семейный круговорот,
Политика твердых цен
Волнует умы героев.

Участник военных сцен
Командирован в центр
На рынке вертеть сукном
И шерстью распоряжаться, —

Он мне до ногтей знаком —
Иванушка-военком,
Послушный партийный сын
Уездного града Гжатска.

Роскошны его усы;
Серебряные часы
Получены благодаря
Его боевым заслугам;

От Муромца-богатыря
До личного секретаря,
От Енисея аж
До самого до Буга —

Таков боевой багаж,
Таков богатырский стаж
Отца четырех детей —
Семейного человека.

Он прожил немало дней —
Становится все скучней,
Хлопок ему надоел
И шерсть под его опекой.

Он сделал немало дел,
Немало за всех радел,
А жизнь, между тем, течет
Медлительней и спокойней.

Его, как бревно, несет
Семейный круговорот...
Скучает в Брянских лесах
О нем Соловей-разбойник...

1928

ПРИЗРАК БРОДИТ ПО ЕВРОПЕ


Призрак бродит по Европе,
Он заходит в каждый дом,
Он толкает,
Он торопит:
«Просыпайся!
Встань!
Идем!»

По Европе призрак бродит,
По заброшенным путям,
Он приходит,
Он уходит,
Он бредет по деревням.

Ветер бьется под кудлатой,
Под астральной бородой,
Пахнет ландышем и мятой,
Дышит классовой борьбой.

По Европе бродит призрак,
Что-то в бороду ворчит,
Он к романтикам капризным,
Как хозяйственник, стучит.

Мир шатается под взглядом
Воспаленных, гнойных глаз...
Он хозяйственным бригадам
Дал рифмованный приказ.

Он порою неурочной
Заглянул ко мне домой

И спешит Дальневосточной
Отнести подарок мой.

Он идет сквозь лес дремучий
И бормочет все одно:
«Мчатся тучи, вьются тучи,
Петушок пропел давно!»

Соучастник, соглядатай —
Ночь безумеет сама,
Он при Энгельсе когда-то,
Он давно сошел с ума.

Он давно в дорогу вышел,
И звучит, как торжество,
И звучит, как разум высший,
Сумасшествие его.

1929

ВСТУПЛЕНИЕ К ПОВЕСТИ


О душа моя!
Ты способная девочка. Ты
Одною из лучших
Считалась в приготовительном классе.
Ты из юбок своих вырастаешь,
Меняешь мечты
И уже начинаешь по каждому поводу
клясться.

Ты — мещанка, душа моя!
Ты — жрица домашнего плена,..
Это время прошло,
Это славное время, когда
Ты, по мненью Верхарна,
Тряслась,
Трепетала,
Провожая
Бегущие рядом с тобой поезда.

Поездов не видать...
Ты скрипишь на домашней оси —
Переросток пассивный, —
Исключенная из комсомола...
Слышишь?
Рюмки звенят,
Поднимая высокое «си»,
Им тарелки на «до»
Отвечают раскатом тяжелым...

«До»...
«Си»...

До сих пор отдаленный напев
Поднимается к небу
И падает, осиротев;
Поле жарких боев
Покрывается легким морозом.
Голос в русло вошел,
И поэт переходит на прозу.

Свой разбрызганный пафос,
Свой пыл
Он готов обязаться,
Собирая по каплям,
Разложить по частям и абзацам,
Чтоб скрипело перо,
Открывая герою пути,
Чтобы рифмы дрожали,
Не смея к нему подойти.

Он придет — мой герой,
Оставляя большие следы...
Он откуда придет?
Из какой социальной среды?
Он пройдет сквозь республику,
И, дойдя до восточной границы, —
Мы условились с ним, —
Он обязан мне будет присниться!

В петушиное утро,
Подчиняясь законам похода,
Он пройдет,
Освещен
Старомодной расцветкой восхода.
Под свинцовым осколком,
Придавленный смертною глыбой,
Он умрет вдалеке
И шепнет, умирая;
«Спасибо!»

Нет!
Он сразу займется,
Он будет, наверно, упорен
В заготовительном плане,
В сортировке рассыпанных зерен...

Впрочем, делай что хочешь!
Если б знал ты, как мне надоело,
Выбирая работу тебе,
Самому оставаться без дела.
Что мне делать теперь
И какой мне работой заняться,
Если повесть моя
Начинает опять волноваться?..

1929

ДОН-КИХОТ


Годы многих веков
Надо мной цепенеют.
Это так тяжело,
Если прожил балуясь...
Я один —
Я оставил свою Дульцинею,
Санчо-Пансо в Германии
Лечит свой люэс...

Г амбург,
Мадрид,
Сан-Франциско,
Одесса —
Всюду я побывал,
Я остался без денег...
Дело дрянь.
Сознаюсь:
Я надул Сервантеса,
Я — крупнейший в истории
Плут и мошенник...

Кровь текла меж рубцами
Земных операций,
Стала слава повальной
И храбрость банальной,
Но никто не додумался
С мельницей драться, —
Это было бы очень
Оригинально!

Я безумно труслив,
Но в спокойное время

Почему бы не выйти
В тяжелых доспехах?
Я уселся на клячу.
Тихо звякнуло стремя,
Мне земля под копытом
Желала успеха...

Годы многих веков
Надо мной цепенеют.
Я умру —
Холостой,
Одинокий
И слабый...
Сервантес! Ты ошибся:
Свою Дульцинею
Никогда не считал я
Порядочной бабой.

Разве с девкой такой
Мне возиться пристало?
Это лишнее,
Это ошибка, конечно...
После мнимых побед
Я ложился устало
На огромные груди,
Большие, как вечность.

Дело вкуса, конечно...
Но я недоволен —
Мне в испанских просторах
Мечталось иное...
Я один...
Санчо-Пансо хронически болен,
Слава грустной собакой
Плетется за мною.

1929

МАЛЕНЬКИЙ БАРАБАНЩИК


Немецкая революционная песня
Мы шли под грохот канонады,
Мы смерти смотрели в лицо,
Вперед продвигались отряды
Спартаковцев, смелых бойцов.

Средь нас был юный барабанщик,
В атаках он шел впереди
С веселым другом барабаном,
С огнем большевистским в груди.

Однажды ночью на привале
Он песню веселую пел,
Но пулей вражеской сраженный,
Пропеть до конца не успел.

С улыбкой юный барабанщик
На землю сырую упал,
И смолк наш юный барабанщик,
Его барабан замолчал.

Промчались годы боевые,
Окончен наш славный поход,
Погиб наш юный барабанщик,
Но песня о нем не умрет.

Конец 1920-х годов

ПИСЬМО


К моему смешному языку
Ты не будь жестокой и придирчивой, —
Я ведь не профессор МГУ,
А всего лишь
Скромный сын Бердичева.

Ты меня хотя бы для приличья
Выслушай, красивая и шустрая,
Душу сквозь мое косноязычье,
Как тепло сквозь полушубок,
Чувствуя.

Будь я не еврей, а падишах,
Мне б, наверно, делать было нечего,
Я бы упражнялся в падежах
Целый день —
С утра до вечера.

Грамматика кипела бы ключом!
Кого — чего...
Кому — чему...
О ком — о чем...

Вот ты думаешь, что я чудак:
Был серьезен,
А кончаю шуткой.
Что поделать!
Все евреи так —
Не сидят на месте
Ни минутки.

Ночь над общежитием встает
И заглядывает в эти строки.
Тихо-тихо по небу плывет
Месяц, как Спиноза одинокий.
Эта ночь, я знаю, отдалила
Силача Самсона от Далилы.
Как же мне от этих чувств сберечь
Тихий голос мой
И слабость плеч?

Месяцы идут,
Проходит лето,
И о том, что молодость уйдет,
Комсомольский маленький билет мой
Каждым членским взносом вопиет.
Меланхолик на твоем пути,
Я стою, задумчивый и хмурый,
Потому что бицепсы мои
Далеко не гордость физкультуры.

Мы с какой угодно стороны
Несоединяемые части:
Я — как биография страны,
Ты — ее сегодняшнее счастье.
Извини мне темперамент мой,
Я насчет любви — глухонемой,
Просто ветер мчался по стране,
Продувая горлышко и мне.

Ночь над общежитием стоит,
Дышит теплым запахом акаций.
Спят рабфаковцы...
И лишь один не спит —
Это я, как можешь догадаться,

1929

ИСТОЧНИК


Ловкая, маленькая
Бежит вода —
Куцым источником
Туда-сюда...

А я —
скалою на склоне дня —
Хочу разгадать секрет:
Почему
Этот неодушевленный предмет
Живет быстрее меня?

1929

СМЕРТЬ


Каждый год и цветет
И отцветает миндаль...
Миллиарды людей
На планете успели истлеть...
Что о мертвых жалеть нам!
Мне мертвых нисколько не жаль!
Пожалейте меня! —
Мне еще предстоит умереть!

1929

ПЕРЕМЕНЫ


С первого пожатия руки
Как переменилось все на свете!
Обручи катают старики,
Ревматизмом мучаются дети,

По Севану ходят поезда.,
В светлый полдень зажигают свечи,
Рыбам опротивела вода,
Я люблю тебя как сумасшедший.

1929

РАЗЛУКА


Вытерла заплаканное личико,
Ситцевое платьице взяла,
Вышла — и, как птичка-невеличка,
В басенку, как в башенку, пошла.

И теперь мне постоянно снится,
Будто ты из басенки ушла,
Будто я женат был на синице,
Что когда-то море подожгла.

1929

ПРИЯТЕЛИ


Чуть прохладно
И чуточку мокро.
Гром прошел через Харьковский округ.
Через радуги
Круглый полет
Над районами
Солнце встает.

И жара над землей полыхает,
И земля, как белье, высыхает,
И уже по дороге пылят
Три приятеля — трое цыплят:

«Мы покинули в детстве когда-то
Нашу родину — наш инкубатор,
Через мир,
Через пыль,
Через гром —
Неизвестно, куда мы идем!»

...Ваша жизнь молодая потухнет
В адском пламени фабрики-кухни,
Ваш извилистый путь устремлен
Непосредственно в суп и в бульон!

Так воркуйте ж, пока уцелели,
Так легки и ясны ваши цели,
Психология ваша проста
И кончается у хвоста.

Но заведующему совхозом,
Где так поздно не убрана озимь,
Где проблема к проблеме встает, —
Больше хлопот и больше забот!..

Он не может, как вы, по-куриному
Проедать свой прожиточный минимум,
Он встревожен, с утра он спешит —
По провинции жито бежит
Чрез поля,
Чрез овраги сырые,
Через будущих дней торжество,
Через сердце мое и его,
Через реконструктивный период.

Роет землю
Багровый от крови
Указательный палец моркови,
И арбузов тяжелые гири
Все плотнее,
Все крепче,
Все шире...

Над совхозом июльский закат,
И земля в полусонном бреду...
Три приятеля — трое цыплят,
Три вечерние жертвы бредут...

1930

ПЕСНЯ

Н. Асееву

Ночь стоит у взорванного моста,
Конница запуталась во мгле...
Парень, презирающий удобства,
Умирает на сырой земле.

Теплая полтавская погода
Стынет на запекшихся губах,
Звезды девятнадцатого года
Потухают в молодых глазах.

Он еще вздохнет, застонет еле,
Повернется на бок и умрет,
И к нему в простреленной шинели
Тихая пехота подойдет.

Юношу стального поколенья
Похоронят посреди дорог,
Чтоб в Москве еще живущий Ленин
На него рассчитывать не мог.

Чтобы шла по далям живописным
Молодость в единственном числе...

Девушки ночами пишут письма,
Почтальоны ходят по земле.

1931

* * *


В каждой щелочке,
В каждом узоре
Жизнь богата и многогранна.
Всюду — даже среди инфузорий —
Лилипуты
И великаны.

После каждой своей потери
Жизнь становится полноценней —
Так индейцы
Ушли из прерий,
Так суфлеры
Сползли со сцены...

Но сквозь тонкую оболочку
Исторической перспективы
Пробивается эта строчка
Мною выдуманным мотивом.

Но в глазах твоих, дорогая,
Отражается наша эра
Промелькнувшим в зрачке
Трамваем,
Красным галстуком
Пионера.

1932

ПЕСЕНКА


Чтоб ты не страдала от пыли дорожной,
Чтоб ветер твой след не закрыл, —
Любимую, на руки взяв осторожно,
На облако я усадил.

Когда я промчуся, ветра обгоняя,
Когда я пришпорю коня,
Ты с облака, сверху нагнись, дорогая,
И посмотри на меня!..

Я другом ей не был, я мужем ей не был,
Я только ходил по следам, —
Сегодня я отдал ей целое небо,
А завтра всю землю отдам!

1932

УТРО


Утро встает,
Холмы серебря...
Над рыжей пшеницей
Киевской области
Облако плавает
Без толку, зря...
Это еще не песня.

В поисках утреннего тепла,
Между колес
И между колосьев
Частушки взлетают,
Как перепела...
Но песня еще далека.

И вот приступает уже стрекоза
К своей безобидной
Цветочной оргийке...
Это не песня,
Это еще, как Вергилий сказал, —
Буколики и георгики...

Но трубы затрубят
Издалека —
Мы входим в колонну,

Как в песню строка.

Но там, где товарищ
Товарища ждет,
Но там, где мы вместе, —
Там песня живет.

И если орудия
Взглянут в зенит,
И если Республику
Тень заслонит —

Тогда ты, товарищ,
Протянешь ладонь,
Тогда ты услышишь
Сквозь дым обороны

Песню,
Помноженную на огонь
И разделенную
На эскадроны!

1933

ПЯТНАДЦАТЬ ЛЕТ СПУСТЯ


Памяти одного из первых комсомольцев —
товарища Шпиндяка, убитого кулаками.

Мы — солидные люди,
Комсомольцы двадцатого года.
Моль уже проедает
Походные наши шинели...
Мы с детства знакомы
С украинской нашей природой,
Мы знаем,
Как выглядит тополь
После дождя и шрапнели.

На минуту представьте себе
Вечера близ Диканыш,
И закаты по Гоголю,
И махновца на пьяной тачанке,
Паровозного кладбища
Оледенелые трубы,
И раскрытое настежь
Окно комсомольского клуба...

Бригадиры побед,
Мы по праву довольны судьбою,
На других поколеньях
Свои проверяя года.
Не сбавляя паров,
Грохоча биографией боя,
Мы идем в нашу старость,
Как входят в туннель поезда...

Давайте вспомним
Всё, что нам знакомо.

Давайте снова
Проверять посты,
Руководимые
Секретарем губкома,
Украинцем
Огромным и простым.

Он вел романтику,
Как лошадь,
За собой —
Накормленной,
Оседланной,
Послушной.
Она, пришпоренная,
Мчалась в каждый бой,
Потом покорно
Шла к себе в конюшню.

Казармами,
Вокзалами,
Степями
Молодежь
Расставила пикеты,
Благословляема
Четырьмя ветрами
И пятью
Частями света.

Так накоплялся
Боевой багаж
Побед,
И поражений,
И подполья,
Так начинался
Комсомольский стаж
Товарищей —
Участников Триполья.

Не забудем их,
Лицо в лицо
Видевших и жизнь,
И смерть,
И славу.
Не забудем
Наших мертвецов, —
Мы на это
Не имеем права!

Пусть они
Напомнят нам о сроках,
Юность вызывающих на бой,
Пусть они
Пройдут сквозь эти строки,
Жалуясь на раны
И на боль.

Вот они
Являются ко мне
В тесных коридорах общежитий.
Я их поведу
По всей стране,
Чтобы показать им:
— Вот! Смотрите!

Сколько молодости
У страны!
Сколько свежих
Комсомольских сил!
Этот паренек
Из Чухломы
Нас уже давно опередил.

Эта девушка
Из Ленинграда
Первой в цехе

Снижает брак.
Посмотри
На ее бригаду!
Поздоровайся с ней,
Шпиндяк!

Это молодость наша встала!
Это брызжет
В десятках глаз
Весь огонь
Твоего запала,
Перемноженный
Сотни раз!..

Дышит время
Воздухом веселым,
И пути широкие легли,
И горит вовсю
Над Комсомолом
Солнце,
Под которым мы росли.

1933

ВСАДНИК


Утро встало рассветом серым,
Тяжким потом камзол пропах...
Всадник, посланный Робеспьером,
Приподнялся на стременах.
Над родимым его Провансом
Орудийный дымок прорвался.

Вдоль Бретани легла дорога,
И провинция ждет, дрожа,
Приказанья достать немного
Продовольствия и фуража.

Словно солнце в пустыне неба —
Неподкупный среди людей.
Не хватает овса и хлеба
Для великих его идей.

Всадник машет мушкетом новеньким,
Рассекая простор степной...
Штук пятнадцать легло Людовиков
За широкой его спиной.
Вдоль Прованса и вдоль Бретани
Двух провинций идет братанье.

Конь вприпрыжку летит карьером,
Шпора врезалась в потный бок...
Всадник, посланный Робеспьером,
Смотрит пристально на восток.

Дыбом поднятая тревога
Под копытами пыль кружит,

Кровью политая дорога
На сто лет впереди лежит...

Конь несется, храпя от боли.
Под мортиры тяжелый гул...
Встань на цыпочки,
Видишь, Коля?
Вон он — точечкой промелькнул.
Наша песня сквозь мир несется,
Сквозь орудий тяжелый гром,
Может, как-нибудь проберется
В осажденный рабочий дом,

Чтобы гулко, на всю Европу,
Хором в тысячи голосов
Передать им наш ценный опыт
Ликвидации юнкеров!

По Сибири и по Уралу
Нашей песни бурлила кровь,
Воскресала, и умирала,
И в отряде рождалась вновь.

Нашей дружбы крепки ряды,
Наших странствий живут следы,
Вдоль по Волге и за Окою —
До былого достать рукою.

От Хабаровска до Полтавы
Расстояния велики, —
Через вражеские заставы
Пронесли мы свои штыки.

Мы болезнями не болеем —
В жилах нету дурных кровей.

К сроку нашего юбилея
Мы здорового здоровей!

Вспоминая о днях былого,
О тяжелых, суровых днях,
Красный всадник сегодня снова
Приподнялся на стременах.

Конь вприпрыжку берет карьером
Расстояние в сотню лет...
Всадник, посланный Робеспьером,
Передал от него пакет.

На маневрах среди степей
Распечатай его скорей!

1934

ПЕСНЯ О КАХОВКЕ


Каховка, Каховка — родная винтовка...
Горячая пуля, лети!
Иркутск и Варшава, Орел и Каховка —
Этапы большого пути.

Гремела атака, и пули звенели,
И ровно строчил пулемет...
И девушка наша проходит в шинели,
Горящей Каховкой идет...

Под солнцем горячим, под ночью слепою
Немало пришлось нам пройти.
Мы мирные люди, но наш бронепоезд
Стоит на запасном пути!

Ты помнишь, товарищ, как вместе сражались,
Как нас обнимала гроза?
Тогда нам обоим сквозь дым улыбались
Ее голубые глаза...

Так вспомним же юность свою боевую,
Так выпьем за наши дела,
За нашу страну, за Каховку родную,
Где девушка наша жила...

Под солнцем горячим, под ночью слепою
Немало пришлось нам пройти.
Мы мирные люди, но наш бронепоезд
Стоит на запасном пути!

1935

ГОРЬКОМУ


Скорбной статуей,
Вечною памятью
Он у гроба стоит недвижим —
Твой герой,
Научившийся грамоте
И читателем ставший твоим.

Мы у гроба
Проходим колоннами,
Боевые знамена склонив,
Всеми чувствами,
Всеми знаменами
Холод смерти твоей ощутив...

Сумрак встал
Над колонной высокой,
И вожди в карауле стоят,
Над тобой буревестник и сокол
Неподвижною тенью парят.

Мертвый профиль
Знакомого облика...
Ты лежишь
Неподвижен и прям, —
Ты, прошедший с читателем об руку
По великим
И трудным путям.

Гроб несут на руках...
Боевого салюта раскаты...
И затмению солнца
Сопутствует сумрак утраты...

1936

ИСПАНСКАЯ ПЕСНЯ


Над израненной пехотой
Солнце медленно плывет,
Над могилой Дон-Кихота
Сбросил бомбу самолет.

И в дыму военной бури,
И у смерти на краю
Ходит с песней Ибаррури —
Ходит женщина в бою.

Я хотел бы с нею вместе
Об руку, ладонь в ладонь,
У пылающих предместий
Встретить полночи огонь, —

Чтоб отряды шли лавиной,
Чтобы пели на ходу
Всё, что пела Украина
В девятнадцатом году;

Чтоб по улицам Толедо
С этой песней прошагать,
Теплым воздухом победы
Учащенно задышать!..

Над землей военнопленной,
Над Севильей держит путь
Гул, мешающий вселенной
Утомленной отдохнуть.

1936

ПЕСНЯ О ТУЛЬСКОМ ГОЛУБЕ


Молодой красноармеец
Долго на небо смотрел, —
Над заводом оружейным
Тульский голубь пролетел.

И пошел красноармеец
По дорогам боевым, —
Позади родная Тула,
Впереди — сражений дым.

И когда, смертельно ранен,
Наш товарищ умирал,
Слышит — с неба тульский голубь
Наземь, раненный, упал.

И лежит красноармеец,
Нашей памятью храним,
И лежит, сложивши крылья,
Птица голубь рядом с ним.

1936

СОН


Месяц тучей закрылся,
Ночь спустилась во двор,
И ребенку приснился
Над станицей мотор.
От воздушного марша
Вся окрестность гудит...
Будто брат его старший
В самолете сидит.
И летят спозаранку
В предрассветную рань
Над кабинкой кубанка,
Под кабинкой — Кубань...

Мальчик смотрит, проснувшись,
В предрассветную тишь...
— Ваня! Ваня! Ванюша!
Ты летишь или спишь?..

Звонкой птицею свищет
За окошком весна,
Мальчик в комнате ищет
Продолжения сна.
Ночь ничуть не тревожна...
Растолкуй, объясни,
Где и как это можно —
Видеть детские сны?..

1936

ДЕТСТВО


Две ослепшие канарейки
Тянут песенку без конца,
Две березы, как две еврейки,
Разговаривают у крыльца...

Всё роскошнее, всё румяней
Разгораются наши дни,
Но стареющие армяне
Вспоминают года резни.

Все мне кажется средь уюта
За покровом закрытых штор,
Будто девочка из приюта
Мерзнет — бедная — до сих пор...

Обитатели новых зданий,
Сочинители новизны —
Мы в тележки воспоминаний
Безнадежно запряжены...

Что ж, советую вам раздеться,
Потихоньку улечься спать —
Пусть тяжелое ваше детство
Повторится во сне опять!..

1937

ПЕСНЯ ЛЕТЧИЦЫ


Самолет летит в просторах,
Туч надвинулось кольцо...
Отразилось на приборах
Русской женщины лицо.

И как будто оживают
Над кабиной чудеса —
Ходит Муромец, шагает
Через Брянские леса.

Полный газ! Ревут моторы.
Я не стану отдыхать,
Чтоб до вечера просторы
Всех республик облетать.

Казахстанские барханы...
Украины зной и тишь...
«Шо ж ты мене, мий коханий,
Ничего не говоришь?»

Алюминиевой птицей
Мчатся в небе два крыла...
Милой родины границы
В полдень я пересекла.

Дышит воздухом прохладным
Незнакомая страна —
Ни-дер-лан-ды? Ну да ладно!
Я всему обучена!

Вся земля раскрытой книгой
Подо мною проплывет...
По равнинам Уленшпигель
Ходит, песенку поет.

Встала близкой и понятной
Вся земля передо мной...
Я ложусь на курс обратный:
Семь часов — пора домой!

Сухопутные границы,
Океана мертвый штиль.
И поют вдогонку птицы:
— У-лен-шпигель!.. Тиль! Тиль!
Тиль!..

1938

ДВАДЦАТЬ ВОСЕМЬ

ВСТУПЛЕНИЕ


Положи на сердце эту песню,
Эту строчку каждую возьми!..
Жизнь гвардейца! Повторись! Воскресни
Песнею о двадцати восьми!

Проходи, мой стих, путем победным,
Чтобы, изучая не спеша,
Не дымком воспоминаний бледным —
Дымом артиллерии дышать!

Проплывут гвардейские знамена,
И ракеты вспыхнут на пути,
Каждого гвардейца поименно
Пригласив в бессмертие войти.

Вытирая о ступеньки ноги,
Он взойдет тихонько по крыльцу.
Он войдет и встанет на пороге
Песни, посвященной храбрецу.

Бледный и усталый от сраженья,
Он войдет и скажет на ходу:
— Я в грязи, а здесь — стихотворенье!
Лучше я, товарищи, уйду!

Оставайся! Мы тебя не пустим!
Здесь твой дом! И здесь твоя семья!
Лучшая учительница чувствам —
Русская застенчивость твоя!

Домовитый, мужественный, честный,
По-хозяйски посмотри вокруг
Песня без хозяина — не песня!
Будь ее хозяином, мой друг!

Потому что каждая страница —
Мужества широкие поля,
Песнями, легендами, пшеницей
Русская богатая земля!

Заходи же! Ты имеешь право!
Оставайся! Ты — хозяин тут,
Потому что реки нашей славы
В океан бессмертия текут!

И опять идут за ротой рота
В смертный бой, и впереди, взгляни, —
Партии раскрытые высоты,
Комсомола яркие огни!

КОМСОМОЛ


Комсомол! Это слово давно
Произносится мной нараспев,
Это — партии ранний посев,
ВКП золотое зерно.

Старость юность мою заметет, —
Я до старости чуть не дошел,
Слышу — мужество в марше идет,
Оборачиваюсь: Комсомол!

Ты меня через годы провел,
Терпеливо учил сочинять...
Мне б до старости славу догнать!
Задыхаясь, догнал — Комсомол!

Ты и слава, и мужество ты!
Ты — большое семейство одно.
Поднимаясь горам на хребты,
Опускаясь ущельям на дно,
Через снег, через топи болот
Миллион комсомольцев идет.
Это выдумать даже нельзя,
Чтобы были такие друзья.

Коммунист! Комсомолец! Боец!
Нам назад отступать не дано!
И тогда двадцать восемь сердец
Застучали, как сердце одно.
И тогда молодой политрук
Посмотрел на себя, на ребят, —
Двадцать восемь протянутых рук,
Двадцать восемь взведенных гранат!

КОГДА УМИРАЮТ ГВАРДЕЙЦЫ


Тебе не расстаться с шинелью,
Ни разу уже не раздеться...
Снега! Поднимитесь метелью,
Когда умирают гвардейцы!

Звезда боевого ночлега
Над нами мерцает, как раньше...
Трава! Поднимись из-под снега
Приветствовать наше бесстрашье!

С врагом до последнего биться
Вело нас гвардейское знамя...
Последних минут очевидцы,
Склонитесь, березы, над нами!

Идем, политруком ведомы,
К победе и к смерти готовы...
Эх, жаль, что далеко до дому,
А ворон — не голубь почтовый!
Подружка моя молодая,
Тебе ль оставаться вдовою?..
Огонь по переднему краю!
За мною, гвардейцы, за мною!
Сибирской ночной тишиною
Покрыта Иркутская область...
За мною, гвардейцы! За мною!
На подвиг, на славу, на доблесть!
Заснежена наша избушка,
Мальчонка играет с собакой...
Гвардейцы! Фашиста — на мушку!
За мною, гвардейцы, в атаку!
Мы вновь не увидимся будто...
Прощайте навеки, родные!
Предсмертной разлуке — минута,
А родине — все остальные!
Мы жили семьею счастливой,
Мы прожили век не скучая,
Гранат и снарядов разрывы
Гвардейскою шуткой встречая...
Всё ближе стучат автоматы,
И танки надвинулись глухо...
Но сталь и железо, ребята,
Помягче гвардейского духа!
Лети же, последняя пуля,
И в горло тевтонское впейся...
Бессмертье встает в карауле,
Когда умирают гвардейцы!

ЗАВЕЩАНИЕ


Ушла гвардейская семья,
И расспросить об этом некого...
Вставай, фантазия моя,
На пост резъезда Дубосеково.

По пядям землю осмотри
В снегах молчания угрюмого
И каждый подвиг повтори,
Бессильная сама выдумывать!

Ты собери по капле кровь,
Ползя полями невеселыми,
Чтоб стали двадцать восемь вновь
Земли советской новоселами.

Не устилай поля атак
Ни горестью и ни печалями...
Гвардеец скажет: «Нет! Не так,
Совсем иначе умирали мы!»

Достойно смерть свою встречал,
Как будто жизнь встречает заново,
Так — я свидетель — умирал
Мой друг Крючков Абрам Иванович.

Сознав, что сделал все, что мог,
Спокойно, как всегда, как давеча,
Недвижно Добробабин лег, —
Так смерть нашла Иван Евстафьича.

Но пламеннее всех бойцов,
Как будто сто сердец в груди его,
Погиб наш политрук Клочков,
Которого я знал как Диева,

Пусть мне сто лет прожить сулят,
Пусть вечность поднесут на блюдечке,-
Я политрука и ребят
Покину, только мертвым будучи!

И Шепеткова — земляка,
И Сенгирбаева — татарина,
Но только жизнь одна пока
Бойцу с рождения подарена.

И мне, дружок, не по плечу
Наш общий подвиг обнародовать,
Я только жизнь свою хочу
В гвардейской схватке израсходовать.

Враги зарылись под огнем,
И некуда, проклятым, деться им:
Земля на тыщи верст кругом
Полна советскими гвардейцами!

Споют о нас в краю родном,
И, может, строчка в песне выльется
И обо мне — как об одном
Из двадцати восьми панфиловцев.

Поэт! Приветствуй мой народ,
Поздравь его с победой скорою...
Так гвардия идет вперед,
Так продолжается история!
ГВАРДЕЙСКАЯ ПЕСНЯ
Гвардейцы! Мы прожили годы не зря,
Недаром в сражения шли!
Над нами не раз поднималась заря —
Гвардейское знамя земли.

В бою неустанно — опять и опять —
Гвардейское наше житье!
И смерть удивлялась, не в силах понять,
Что так презирают ее!

Родная страна провожала бойца,
Прощались — и не было слез,
Когда уносили мы наши сердца
От русских, от белых берез.

Вот так мы сражаемся, дышим, живем
Великой гвардейской семьей.
Придем мы к победе и в песню войдем,
Как люди приходят домой!
письмо

Мы с утра занимаем окоп,
Кочку каждую оберегая...
Я далёко, и ты далеко...
Что ты скажешь, моя дорогая?

Много смерти
И много огня
Посреди необъятного поля...
Ты навряд ли увидишь меня...
Как ты думаешь, милая Поля?

Ты уйми свое девичье горе,
Ты пойми, что, поднявшись в атаку,
Твой любимый Петренко Григорий
Не хотел, чтобы кто-нибудь плакал.

Пусть я буду убит наповал,
Вспоминай о гвардейце без плача,

Он любимою родину звал
И тебя называл не иначе.

Сколько в республике нашей
Раздолья!
И сколько похожей на нас
Молодежи!

На север до полюса
(Похоже на «Поля»),
На запад до Польши
(Тоже похоже!)

Протянулось пространство
Далеко на восток
(Каждой речки изгиб,
Будто твой локоток).

Над Воронежем, думаю,
Падает снег
(Там, где девичий твой
Приготовлен ночлег).

А южнее небось
Очень много тепла
(Будто ты там жила
Или только была)...

Вот склонился к плечу моему
Сенгирбаев — сподвижник мой старый...
(Я никак не пойму, почему
Воевали с Россией татары!)

И вот мы лежим —
Все двадцать восемь,
Будто погибает
Одна семья...

Помни о нас —
Мы тебя очень просим,
Кровь моя!
Любовь моя!
Дорогая моя!

Гвардейцы, в атаку! Прощай... Некогда...
Запомни навек
Политрука слова:
— Велика Россия, а отступать некуда:
Позади — Москва!

Проходит ночь. Шум боя стих.
К утру бойцы оцепенели.
Заря окутывает их
Своей сияющей шинелью.
САЛЮТ
К утру огонь пулеметов ослаб
И гул минометов стих...
Горе мое проникает в штаб,
Минуя всех часовых.

Командный пункт. Пустой блиндаж.
Глухой коридор земли
Безмолвен... Скажи, часовой: куда ж,
Куда же они ушли?

Черной стеной стоят леса,
Снежный лежит простор...
Ушел батальон, ушел комиссар,
Ушел генерал-майор.

И это молчание, выйдя в бой,
Дивизии опередив,

Взорвется над вражеской головой,
Как ненависти разрыв.

Мы в этих складках сомкнутых губ
Такую месть храним,
Такую боль, что не хватит труб,
Когда мы заговорим!

И в залп троекратный бойцы сольют
Ненависть, месть и боль...
Товарищ начальник! В общий салют
И этим стихам позволь!

Чтобы песня вперед устремилась,
Лобовою атакой гремела,
Чтобы всё, что на мне, — задымилось,
Чтобы всё, что во мне, — закипело!

ЗАКЛЮЧЕНИЕ


Мир наступит, землю согревая,
Унося артиллерийский дым...
Всё, что мы сейчас переживаем,
Мы воспоминаньям отдадим.

Мы пойдем путем подразделений
За воспоминаниями вслед,
Вспомним горечь первых отступлений,
Сладость завоеванных побед.

По минуте каждой повторится
Наш сегодняшний военный день,
И мгновенно память озарится
Пламенем горящих деревень.

И сквозь годы память, как начальник,
Снова поведет нас за собой,
Пробираясь темными ночами
Темной партизанскою тропой.

Вспомним, как мы время измеряли
По движенью пулеметных лент,
Как в бою друг друга не теряли
Комиссар, боец, корреспондент.

Как стихи писали, как на месте
Останавливалось перо
В ожиданье утренних известий
От Советского Информбюро.

Как в окопе боевые сутки
Проводили взводом сообща,
Как шипящий круглый репродуктор
Имена героев сообщал.

В этом гуле пушечных раскатов
Никогда не забывайте их,
Навсегда на сердце отпечатав
Имена погибших и живых.

И чтоб лучше видеть это время,
Все пространство пройденных путей,
Соберите молодое племя,
Поднимите на руки детей,

Чтоб они, войдя веселым строем
В нами завоеванные дни,
Научились подражать героям,
Поступали так же, как они!

1942

ИЗ СТИХОВ О ЛИЗЕ ЧАЙКИНОЙ

1


В заснеженном русском пространстве
Далекая точка видна —
Идет деревенская девочка
По зимней дороге одна.

Зажмурив глаза, против ветра
Идет она через поля,
Шажками все три километра
На мелкие части деля.

Ее провожают березы
И ясень встречает в пути...
Такого серьезного взгляда
У взрослых людей не найти.

Идет деревенская девочка
Сквозь рощу, сквозь русский пейзаж
В неполную среднюю школу,
В единственный гордый этаж.

А ветер и сверху и снизу
Несется, поземкой пыля...
Как звать тебя, девочка? — Лиза!
Фамилия? — Чайкина я!

И снова сквозь поле, сквозь рощу —
Своим неизменным путем —
Идет деревенская девочка...
Давайте с ней рядом пойдем!

Пройдем через молодость эту,
Вживемся в ее бытиё —
От парты, от первых отметок
До смертного часа ее.

От азбучной первой картинки,
От хохота детских забав
Пройдем партизанской тропинкой
К безмолвью ночных переправ.

Мы вспомним при первой тревоге
Избушки родного села,
Как девочка шла по дороге,

Как Чайкина наша жила,

Смеялась и пела... А ныне
Салюта приглушенный гром:
Мы тело своей героини
Сегодня земле предаем.

Над Лизой над нашей — над нею
Встает невысокий курган...
И есть ли печаль тяжелее,

Чем тяжкая скорбь партизан?

Не счесть наших долгих лишений,
Бессонные ночи не счесть,
Но нет ничего драгоценней,
Чем наша священная месть!

Мы ливнем огня и металла
Всю линию фронта зальем
За то, что она намечтала
В девическом сердце своем —

Пойдем, деревенская девочка!
Идем, дорогая, идем!

2


Ей песни печальные не удавались,
Хоть многое в жизни узнать довелось...
Мечты набегали и разбивались
На брызги желаний о жизни утес.

Был гостеприимен, но чуточку жёсток
Взгляд ее серых приветливых глаз,
Как будто она — незаметный подросток
Заметила самое важное в нас.

И люди, входившие в избу-читальню,
Где Лиза заведующей была,
Над книгой веселой или печальной
Стояли застенчиво у стола.
И Чайка, не ударяясь в амбицию,
Смотрела прилежно на дело свое,
Как медленным шагом входил в эрудицию
Товарищ, родившийся раньше ее.

И он победит, он упорства не сбавит,
Изнемогая в тяжелой борьбе,
Когда застревает вязкий алфавит
Мелкою буковкой на губе.
И легче как будто, и всё незаметней
Дорога к высоким вершинам идей
Под руководством пятнадцатилетней
Девочки — героини моей...

3


Была эта комната невысока,
Пахла поленьями сыроватыми,

И тусклая лампочка у потолка
Светила ничтожными киловаттами.

За окнами шла деревенская ночь,
Как при Мономахе и как при Романовых;
Казалось: Иванушке в горе помочь
Приходят былины в сапожках сафьяновых.

Казалось, что всё продолжалось, как встарь,
Что юность беспечна со старостью рядом...
Но эту иллюзию секретарь
Развеял международным докладом.

Английской грамматики знал он закон:
Там все ударенья на первом слоге,
Но вместо «Лондон» произносил он «Лондон»,
И это звучало торжественно-строго.

Он раны Европы перечислял —
Курносый мальчишка Калининской области, —
Он ясно увидел и показал
Идущих пожаров кровавые отблески.

Не знал он тогда, что раздавит война
Родную деревню шагами звериными,
Немецкими спичками подожжена —
И эта вот комната станет руинами!

В необходимость свою на земле
Он фанатически верил, не ведая,
Что шестеро суток в немецкой петле
Качаться ему перед самой победою...

И эта решимость на плотных губах
Такой жизнерадостностью дышала!
И кровь, что прольет он в грядущих боях,
Румянцем на щеки его проступала...

И Лиза среди комсомольцев других
Сидела и не шевельнулась ни разу,
И словно незабываемый стих
Звучала в ушах ее каждая фраза.

Как будто и Лиза и люди окрест
На несколько вдруг приподнялись ступенек.
Так слушает мальчик военный оркестр,
Так Пушкина слушал его современник,..

I
О первый мой ранний приход в Комсомол,
Военный порядок неприбранных комнат!..
Куда бы мой возраст меня ни довел —
Я буду, я буду, я буду вас помнить!

Я буду вас видеть издалека,
Вы будете песней звенеть молодою,
И тусклая лампочка у потолка
Светиться неугасимой звездою...

4


Счастья называть между другими
Чье-то уменьшительное имя,
Счастья жить, скрывая от подруг
Сердца переполненного стук,
Счастья, нам знакомого, не знавшей,
Чайкина ушла из жизни нашей.

Это счастье быть большим могло бы,
Если б вашей встрече быть...
Может, он салютовал у гроба —
Тот, кого могла б ты полюбить?

Может, он, ушедший воевать,
Спит сейчас в землянке на рассвете?

Может, некому ему писать,
Потому что он тебя не встретил?

И не только за поселок каждый,
За свое сожженное село, —
Месть и месть за двух прекрасных граждан,
До которых счастье не дошло!

5


Ветром и пылью клубилась дорога,
И поле пылало во всю ширину...
Животные шли молчаливо и строго,
Как будто они осуждали войну:

«Мы с гомельских пастбищ, травой знаменитых,
Ушли перед самым осенним покосом,
Мы, может, сегодня на наших копытах
Последнюю мирную землю уносим!..

Не уходить бы! Остаться б! Припасть бы еще
Губами к родному, к зеленому пастбищу!..»

Обид не прощать и пощады не ждать —
Смертельного боя простая наука...
И Лиза взглянула на старую мать, —
И мать поняла, что настала разлука.

Молчание матери русской! Оно
В прощанье с детьми зародилось, наверное,
При Наполеоне, давным-давно,
В глухой деревушке Смоленской губернии,

Ярость глухая народного мщения!
Ты воскресаешь, в лесах оживая,

Опыт внезапного нападения
Сквозь три поколения передавая.

Ты в эти знакомые лица вглядись:
По тропам лесным партизанским отрядом
Людей поведет не Давыдов Денис,
А Батя, а Дед, а живущие рядом.

И, повторяя свой путь боевой,
Снова увидишь ты образ любимой, —
Лиза идет вдоль опушки лесной
Символом нации непобедимой.

Издали бой долетает раскатами,
Глуше товарищей голоса.
Сумрак густеет, и прячут леса
То, что должно быть до времени спрятано...

6


Сквозь ветви луна освещала
Лесной заколдованный мир...
Пора уже! — Лиза сказала.
Иди! — говорит командир.

Глухой партизанскою ночью
Обманчива тень деревень,
По краю дорожных обочин
Мелькает разведчицы тень.

Дороги ей бросили вызов,
Овраги ее стерегут...
Как звать эту девушку — Лиза?
А может быть, Зоей зовут?

Одной проходили стезею,
Одни охраняли края
И Космодемьянская Зоя,
И Чайкина Лиза моя!

Ты с нею была незнакома,
Ни разу не виделась с ней...
Так будь хоть в поэме как дома
С чудесной подругой своей!

Сестра повстречалась с сестрою,
Родные друг друга нашли,
И в список народных героев
Вы рядом, обнявшись, вошли!

7


Про дела Ермака, про Иртыш
Партизаны вполголоса пели,
Прикрывая ладонями рты,
Чтоб слова далеко не летели.

Лес да лес наступает кругом —
Часовой партизанских землянок...
Спой нам, Лиза, теперь о другом,
Спой нам песню о нас — безымянных...

Таял песни летучий дымок
Под осенними небесами,
Вторил ей молодой тенорок,
Пожилые гудели басами...

Шли отряды по этим лесам,
Здесь народная месть бушевала, —
Здесь музей Революции нам
Открывает свои филиалы.

Я всегда это место найду,
Здесь войны партизанской припевы
В восемнадцатом жили году,
А под этой сосной — в сорок первом!

8


Кончалась ночь, рождался новый день,
Холодный полдень проносился мимо, —
Она прошла пятнадцать деревень
Походкою своей неутомимой.

Как родственнице, каждый рад ей был
И понимал, что, сколь отпор ни труден,
На что он годен — их немецкий тыл,
Когда в тылу немецком наши люди!

9


Нет! Я предателей не назову,
Светлых стихов о тебе не марая...
Если, как ты, я на свете живу, —
Буду я счастлив, как ты, умирая!

Вот мне секунды останется жить!
Вот я прошел через ужасы пыток,
Чтобы, как Чайка, жадно испить
Мужества благородный напиток!..

Люди идут молчаливой толпой,
Слез набегающих не вытирая, —
Это деревня пошла за тобой,
В путь твой последний тебя провожая.

Десять шагов отсчитал лейтенант,
И неподвижно солдаты стояли...
Милая! Мужество — это талант!
Сколько талантов они расстреляли!

10


Шла ты в школу, девочка... Тогда-то
Мы и познакомились с тобой.
Но уже встает другая дата
Всей своею правдой роковой.

Ты была веселою намедни,
Ты была певуньей среди нас...
Девочка! Шаги свои замедли —
Приближается последний час.

Как мне быть с мечтаньями твоими,
Устремленными далеко ввысь?
Заклинаю — юности во имя,
Девочка, остановись!

Но не девочка, а партизанка
Продолжает свой последний путь.
Страшный круг штыков немецких замкнут,
И его никак не разомкнуть!

Но на милом, на родном лице
Не прочесть ни скорби, ни печали...
Не хочу присутствовать в конце!
Дай еще раз мне побыть в начале!

Зажмурив глаза против ветра,
Проходишь ты через поля,
Шагами все три километра
На мелкие части деля.

Тебя провожают березы
И ясень встречает в пути...
Но сквозь подступающие слезы
Мне туда дороги не найти!

Вот и я иду с твоим отрядом
Расстрелять предателей твоих,
Вот и я со всей деревней рядом,
За кольцом немецких часовых.

Вот уже прицелились солдаты...
Хладнокровный залп... один... другой...
И — поэтом, партизаном, братом —
Я прощаюсь, Чайкина, с тобой!

Может, образ твой издалека
Слабым светом песня освещала,
Но дышала каждая строка
Воздухом, которым ты дышала!

1942

НОВЫЙ ГОД


Атаками, морозами, пургой,
Прошедшее, ты оживаешь снова!
И год один сменяет год другой,
Как часовой сменяет часового.

Прямым путем, дорогою сквозной,
Еще от артиллерии гудящей,
Проходит снова память, как связной
Между прошедшим днем и настоящим.

Тогда, сугробы кровью обагрив,
Знамена поднимало наступленье,
Тогда сердца слились в один порыв, —
И мы назвали их: соединенье.

Соединение! Когда и я, и ты,
И тысячи товарищей на марше!
Пусть мы сегодня на год стали старше —
Я узнаю знакомые черты!

Мы шли с тобой при солнце и при звездах,
Вдыхали вместе подмосковный воздух,
И я считал тебя за земляка —
Пусть разных мест, но одного полка!

Земляк и друг мой! Позабыть смогу ль
Над Яхромой несущуюся вьюгу,
Когда взглянули мы в лицо друг другу
В мерцании трассирующих пуль!

И он придет — победы нашей час!
Приблизь его, добудь его в сраженье,
Чтоб с днем победы поздравляли нас,
Как ныне поздравляют с днем рожденья!

1942

ФРОНТОВАЯ НОЧЬ


Пожар крылом широким машет,
Над лесом полночь глубока,
И, как дивизия на марше,
Над батареей облака.

Как будто схвачена за горло,
Окрестность дальняя дрожит,
Когда огонь, покинув жерла,
Быстрее выдумки летит.

И как бы смерть ни сторожила,
Никто назад не отойдет,
Покуда ненависть по жилам,
Как электричество, течет.

Огня военных перекличек
Я узнаю знакомый свист...
Вперед, боец! Стреляй, зенитчик!
Гони коня, кавалерист!

Пройдут года, мы станем старше-
На город издали взгляни,
И, как дивизию на марше,
Ты вспомнишь молодости дни!

1942

ПЕСНЯ О ФОНАРИКАХ


Над родной Москвою, вдоль Москва-реки,
Самолеты вражеские шли,
И тогда карманные фонарики
На ночных дежурствах мы зажгли.

Бессменный часовой
Все ночи до зари,
Мой старый друг — фонарик мой,
Гори, гори, гори!

Помню время сумрака туманного,
Тех ночей мы помним каждый час —
Узкий луч фонарика карманного
В ночи те ни разу не погас.

Бессменный часовой
Все ночи до зари,
Мой старый друг — фонарик мой,
Гори, гори, гори!

Помню ночь над затемненной улицей,
Мы с любимой были рядом тут,
И фонарик — вот какая умница! —
Вдруг погас на несколько минут.

Бессменный часовой
Все ночи до зари,
Мой старый друг — фонарик мой,
Гори, гори, гори!

Над родной притихшею столицею
Он светил на каждом чердаке,
Пусть сегодня снова загорится он,
Как бывало, в девичьей руке!

Бессменный часовой
Все ночи до зари,
Мой старый друг — фонарик мой,
Гори, гори, гори!

1942

ИТАЛЬЯНЕЦ


Черный крест на груди итальянца,
Ни резьбы, ни узора, ни глянца,
Небогатым семейством хранимый
И единственным сыном носимый...

Молодой уроженец Неаполя!
Что оставил в России ты на поле?
Почему ты не мог быть счастливым
Над родным знаменитым заливом?

Я, убивший тебя под Моздоком,
Так мечтал о вулкане далеком!
Как я грезил на волжском приволье
Хоть разок прокатиться в гондоле!

Но ведь я не пришел с пистолетом
Отнимать итальянское лето,
Но ведь пули мои не свистели
Над священной землей Рафаэля!

Здесь я выстрелил! Здесь, где родился,
Где собой и друзьями гордился,
Где былины о наших народах
Никогда не звучат в переводах.

Разве среднего Дона излучина
Иностранным ученым изучена?
Нашу землю — Россию, Расею —
Разве ты распахал и засеял?

Нет! Тебя привезли в эшелоне
Для захвата далеких колоний,
Чтобы крест из ларца из фамильного
Вырастал до размеров могильного...

Я не дам свою родину вывезти
За простор чужеземных морей!
Я стреляю — и нет справедливости
Справедливее пули моей!

Никогда ты здесь не жил и не был!..
Но разбросано в снежных полях
Итальянское синее небо,
Застекленное в мертвых глазах...

1943

ВОЗВРАЩЕНИЕ


Ангелы, придуманные мной,
Снова посетили шар земной.
Сразу сократились расстоянья,
Сразу прекратились расставанья,
И в семействе объявился вдруг
Без вести пропавший политрук.

Будто кто его водой живою
Окропил на фронтовом пути,
Чтоб жене его не быть вдовою,
Сиротою сыну не расти.

Я — противник горя и разлуки,
Любящий товарищей своих, —
Протянул ему на помощь руки:
— Оставайся, дорогой, в живых!
И теперь сидит он между нами —
Каждому наука и пример, —
Трижды награжденный орденами,
Без вести пропавший офицер.

Он сидит спокойно и серьезно,
Не скрывая счастья своего.
Тихо и почти религиозно
Родственники смотрят на него.

Дело было просто: в чистом поле
Он лежит один. Темным-темно.
От потери крови и от боли
Он сознание теряет, но

С музыкой солдаты смерть встречают.
И когда им надо умирать,
Ангелов успешно обучают
На губных гармониках играть.

(Мы, признаться, хитрые немного, —
Умудряемся в последний час,
Абсолютно отрицая бога,
Ангелов оставить про запас.)

Никакого нам не надо рая!
Только надо, чтоб пришел тот век,
Где бы жил и рос, не умирая,
Благородных мыслей человек.

Только надо, чтобы поколенью
Мы сказали нужные слова
Сказкою, строкой стихотворенья,
Всем своим запасом волшебства.

Чтобы самой трудною порою
Кладь казалась легче на плечах...
Но вернемся к нашему герою,
Мы сегодня у него в гостях.

Он платил за всё ценою крови,
Он пришел к родным, он спит с женой,
И парят над ним у изголовья
Ангелы, придуманные мной...

1945

АРТИСТ

Иосифу Уткину

Четырем лошадям
На фронтоне Большого театра —
Он задаст им овса,
Он им крикнет веселое «тпру!»
Мы догнали ту женщину!
Как тебя звать? Клеопатра?
Приходи, дорогая,
Я калитку тебе отопру.

Покажу я тебе и колодец,
И ясень любимый,
Познакомлю с друзьями,
К родителям в гости сведу.
Посмотри на меня —
Никакого на мне псевдонима,
Весь я тут
У своих земляков на виду.

В самом дальнем краю
Никогда я их не позабуду,
Пусть в моих сновиденьях
Оно повторится стократ —
Это мирное поле,
Где трудятся близкие люди
И журавль лениво бредет,
Как скучающий аристократ.

Я тебе расскажу
Все свои сокровенные чувства,
Что люблю, что читаю,
Что мечтаю в дороге найти.

Я хочу подышать
Возле теплого тела искусства,
Я в квартиру таланта
Хочу как хозяин войти.

Мне б запеть под оркестр
Только что сочиненную песню,
Удивительно скромную девушку
Вдруг полюбить,
Погибать, как бессмертный солдат
В героической пьесе,
И мучительно думать в трагедии;
«Быть иль не быть?»

Быть красивому дому
И дворику на пепелище!
Быть ребенку счастливым,
И матери радостной быть!
На измученной нашей планете,
Отроду нищей,
Никому оскорбленным
И униженным больше не быть!

И не бог поручил,
И не сам я надумал такое,
Это старого старше,
Это так повелось искони,
Чтобы прошлое наше
Не оставалось в покое,
Чтоб артист и художник
Вторгались в грядущие дни.

Я — как поле ржаное,
Которое вот-вот поспеет,
Я — как скорая помощь,
Которая вот-вот успеет, —

Беспокойство большое
Одолевает меня,
Тянет к людям Коммуны
И к людям вчерашнего дня.

По кавказским долинам
Идет голодающий Горький,
Пушкин ранен смертельно,
Ломоносову нужно помочь!..

Вот зачем я тебя
Догоняю на славной четверке,
Что мерещится мне
В деревенскую долгую ночь!

1949

НАД СТРАНИЦАМИ КОММУНИСТИЧЕСКОГО МАНИФЕСТА


Столетие страницы шевелит —
Сто долгих лет борьбы, труда и славы!
Не призрак бродит, а солдат стоит
У стен коммунистической державы.

Рассветный сумрак начал розоветь,
И часовой в упор глядит на Запад,
Где лев британский, как простой медведь,
Сосет — голодный — собственную лапу.

Столетия терзая материк,
Несутся атлантические воды
И бьются в берег, где Нью-Йорк воздвиг
Большую статую для маленькой свободы.

И часовому видно, как вдали
Просторами сменяются просторы, —
Не призрак бродит: плоть и кровь земли
Бушует, разворачивая горы.

Ветра истории страницы шевелят,
И нет правдивей, нет вернее этой,
Написанной сто лет тому назад
Грядущей биографии планеты!

1948

ЗДРАВИЦА


Всю жизнь имел я имя, отчество,
Растил сознание свое...
Поверь, товарищ, так не хочется
Переходить в небытие.

Не то чтоб возрастом преклонное
Мне тело жаль земле отдать, —
Предметы неодушевленные
Я так люблю одушевлять!

Несется лодка по течению,
В ней рыбаки плывут домой...
Напишешь песню-сочинение —
Река становится живой!

А темный лес? Заставим старого
Поверить в наши чудеса:
Певуче будут разговаривать
Полезащитные леса.

В частушке воину отказывать?
Она удобна и проста,
Ее не чистить и не смазывать, —
Она душевна и чиста.

Не рукописью в старом шкапике,
Не у Истории на дне —
Несись, моя живая капелька,
В коммунистической волне!

Друзья мои! Поднимем здравицу
За всё, что нужно молодым,
Что без стихов ни с чем не справиться
И что поэт необходим!

1952

РОССИЯ


Россия! Ведь это не то что
Ямщик — захудалая почта.
Россия! Ведь это не просто
Плакучая ива у моста.

По оползням древних оврагов
Медвежьей походкой века
Прошли от последних варягов
До первого большевика.

И пусть, по преданьям старинным,
Богатства не счесть твоего, —
Кончалось аршином сатина,
Россия, твое щегольство.

Тебе сквозь кабацкую сладость
Несла перекатная голь
Свою однодневную радость,
Свою ежедневную боль.

Неловко поправив рубаху,
К мучительной смерти готов,
На лобное место без страха
Взошел Емельян Пугачев.

Сквозь гущу полярного мрака,
Махая в пути посошком,
Учиться к московскому дьяку
Идет Ломоносов пешком.

Встает петербургское утро,
Безмолвно стоит караул,
На Софью Перовскую грустно,
Прощаясь, Желябов взглянул...

Россия во мраке казенном
Склонялась над каждым казненным,
Россия без слез и без жалоб
Прекрасных сынов провожала.

И пишет чиновник приказный
Еще и еще имена...
За казнями следуют казни,
Идет за войною война.

За русской добычей богатой
Японский спешит капитал,
И навзничь ефрейтор женатый
Среди гаоляна упал...

А время над миром голодным
Неслось и неслось неспроста, —
В истории Прага и Лондон
Свои занимают места.

— Трудиться нельзя безвозмездно!
Спасайте бездомных ребят! —
Тревожно партийные съезды
Ударили в русский набат.

Как труден, Россия, как горек
Был путь исторический твой!..
Но вот я уже не историк,
А битвы участник живой.

Да! Я принимаю участье
В широких шеренгах бойцов,

Чтоб в новое здание счастья
Вселить наконец-то жильцов!

Недаром я молодость отдал,
Россия, за славу твою,
Мои комсомольские годы
Еще остаются в строю.

Полвека я прожил на свете,
Но к юности всё же тянусь,
Хотя подрастающим детям
Уже патриархом кажусь.

Спокойные пенсионеры
О прошлом своем говорят,
А рядом идут пионеры,
Как сто Ломоносовых в ряд.

Они электричество знают,
Грядущее зрят наяву,
Пред ними с любовью склоняет
Природа седую главу.

Пред ними дубы вековые,
Как верные стражи в пути...
По мирным просторам России
Идти бы еще да идти!

Не то чтобы в славе и блеске
Другим поколеньям сверкать,
А где-нибудь на перелеске
Рязанской березою встать!

1952

СУЛИКО

Родам Амирэджиби

Я веду тебя, Сулико,
В удивительные края.
Это, кажется, далеко —
Там, где юность жила моя.

Это было очень давно...
Украина... Сиянье дня...
Гуляй-Полем летит Махно
И прицеливается в меня.

Я был глупым птенцом тогда,
Я впервые узнал, поверь,
Что наган тяжелей куда,
Чем игрушечный револьвер.

А спустя два десятка лет —
Это рядышком, погляди! —
Я эсэсовский пистолет
Отшвырнул от твоей груди...

Дай мне руку! С тобой вдвоем
Вспомним зарево дальних дней.
Осторожнее! Мы идем
По могилам моих друзей.

А ты знаешь, что значит терять
Друга близкого? Это знай:
«Здравствуй!» тысячу раз сказать,
.И внезапно сказать: «Прощай!»

В жизни многое я узнал,
Твердо верую, убежден:
Проектируется канал
Юность-Старость, как Волго-Дон.

Будь послушною, Сулико,
Мы поедем с тобой в края,
Где действительно недалеко
Обитает старость моя.

И становится мне видней,
Как, схватившись за посошок,
По ступенькам грядущих дней
Ходит бритенький старичок.

Это — я! Понимаешь — я!
Тот, кто так тобою любим,
Тот, кого считали друзья
Нескончаемо молодым.

В жажде подвигов и атак
Робко под ноги не смотреть —
Ты пойми меня, — только так,
Только так я хочу стареть!

Жил я, страшного не боясь,
Драгоценностей не храня,
И с любовью в последний час
Вся земля обнимет меня.

Сулико! Ты — моя любовь!
Ты всю юность со мной была,
И мне кажется, будто вновь
Ты из песни ко мне пришла.

1953

ОТЦЫ И ДЕТИ


Мой сын заснул. Он знал заране:
Сквозь полусон, сквозь полутьму
Мелкопоместные дворяне
Сегодня явятся к нему.

Недаром же, на самом деле,
Не отрываясь, «от» и «до»,
Он три часа лежал в постели,
Читал «Дворянское гнездо»!

Сомкнется из отдельных звеньев
Цепочка сна — и путь открыт!
Иван Сергеевич Тургенев
Шоферу адрес говорит.

И, словно выхваченный фарой
В пути машиною ночной,
Встал пред глазами мир иной —
Вся красота усадьбы старой,
Вся горечь доли крепостной.

Вот парк старинный, речка плещет,
А может, пруд... И у ворот
Стоит, волнуется помещик —
Из Петербурга сына ждет.

Он написал, что будет скоро, —
Кирсанова любимый сын...
(Увы! Не тот, поэт который,
А тот, который дворянин.)

За поворотом кони мчатся,
На них три звонких бубенца
Звенят, конечно, без конца...
Прошло не больше получаса —
И сын в объятиях отца.

Он в отчий дом, в гнездо родное,
Чтоб веселей набраться сил,
Привез Базарова с собою...
Ах, лучше бы не привозил!..

Что было дальше — всем известно...
Светает... сын уснул давно.
Ему всё видеть интересно,
Ему, пожалуй, всё равно —
Что сон, что книга, что кино!

1953

БЕССМЕРТИЕ


Как мальчики, мечтая о победах,
Умчались в неизвестные края
Два ангела на двух велосипедах —
Любовь моя и молодость моя.

Иду по следу. Трассу изучаю.
Здесь шина выдохлась, а здесь прокол,
А здесь подъем — здесь юность излучает
День моего вступленья в комсомол.

И, к будущему выходя навстречу,
Я прошлого не скидываю с плеч.
Жизнь не река, она — противоречье,
Она как речь, должна предостеречь —

Для поколенья, не для населенья,
Как золото, минуты собирай,
И полновесный рубль стихотворенья
На гривенники ты не разменяй.

Не мелочью плати своей отчизне,
В ногах ее не путайся в пути
И за колючей проволокой жизни
Бессмертие поэта обрети.

Не бойся старости. Что седина? пустое!
Бросайся, рассекай водоворот,
И смерть к тебе не страшною — простою,
Застенчивою девочкой придет.

Как прожил ты? Что сотворил? Не помнишь?
И всё же ты недаром прожил век —
Твои стихи, тебя зовет на помощь
Тебя похоронивший человек.

Не родственник, ты был ему родимым.
Он будет продолжать с тобой дружить
Всю жизнь, и потому необходимо
Еще настойчивей, еще упрямей жить.

И, новый день встречая добрым взглядом,
Брось неподвижность и, откинув страх,
Поэзию встречай с эпохой рядом
На всем бегу,
На всем скаку,
На всех парах.

И вспоминая молодость былую,
Я покидаю должность старика,
И юности румяная щека
Опять передо мной для поцелуя.

1957

ГОРИЗОНТ


Там, где небо встретилось с землей,
Горизонт родился молодой.
Я бегу, желанием гоним.
Горизонт отходит. Я за ним.

Вот он за горой, а вот — за морем.
Ладно, ладно, мы еще поспорим!

Я в погоне этой не устану,
Мне здоровья своего не жаль,
Будь я проклят, если не достану
Эту убегающую даль!

Все деревья заберу оттуда,
Где живет непойманное чудо,
Всех зверей мгновенно приручу...
Это будет, если я хочу!

Я пущусь на хитрость, на обман,
Сбоку подкрадусь... Но как обидно
На пути моем встает туман,
И опять мне ничего не видно.
Я взнуздал отличного коня —
Горизонт уходит от меня.

Я перескочил в автомобиль —
Горизонта нет, а только пыль.

Я купил билет на самолет.
Он теперь, наверно, не уйдет!

Ровно, преданно гудят моторы.
Горизонта нет, но есть просторы!
Есть поля, готовые для хлеба,
Есть еще не узнанное небо,
Есть желание! И будь благословенна
Этой каждой дали перемена!..

Горизонт мой! Ты опять далек?
Ну, еще, еще, еще рывок!
Как преступник среди бела дня,
Горизонт уходит от меня!

Горизонт мой... Я ищу твой след,
Я ловлю обманчивый изгиб.
Может быть, тебя и вовсе нет?
Может быть, ты на войне погиб?

Мы — мои товарищи и я —
Открываем новые края.
С горечью я чувствую теперь,
Сколько было на пути потерь!

И пускай поднялись обелиски
Над людьми, погибшими в пути, —
Всё далекое ты сделай близким.
Чтоб опять к далекому идти!

1957

СВЕРСТНИЦЕ


Давным-давно звалась ты Галочкой —
Веселый смех, игра в скакалочку...
Тебе уже под пятьдесят,
И годы, как шатер, висят.

Как одиноко, нелюдимо,
Как годы детства далеки!
Воспоминанья мчатся мимо,
Как пионерские флажки,

Как мячики, как фейерверк, как реки,
В которых не купался я...
Прощай, мой свет, прощай навеки,
Иллюминация моя!

Как вешний дождь, любовь промчалась,
Сквозь молнии гремя, гудя...
Увы, ни капли не досталось
Тебе от этого дождя!

Что светлого в твоей судьбе?
Ребенка надо бы тебе!

Ну, пусть болезненный, пусть бледненький,
Но был бы он тобой любим...
Возьми поэта в собеседники,
Давай с тобой поговорим!

Так меня гнетет уединенье,
Словно самолет обледененье!

Мы сдружились, Галочка? Давай
Есть вдвоем печали каравай...

Как грустные военнопленные,
Плетутся за тобой мечты,
Вздыхает под луной вселенная
Еще печальнее, чем ты.

И я со счастьем никогда не спорю,
И всё ж, отдав большую дань годам,
Я верен человеческому горю,
И я его вовеки не предам.

1957

ИСКУССТВО


Венера! Здравствуй! Сквозь разлуки,
Сквозь лабиринты старины
Ты мне протягиваешь руки,
Что лишь художнику видны.

Вот локоть, пальцы, тонкий ноготь,
Совсем такой, как наяву...
Несуществующее трогать
Я всех товарищей зову.

Сквозь отрочество, сквозь разлуки,
Сквозь разъяренный динамит
Мечта протягивает руки
И пальчиками шевелит.

Зовет: «Иди ко мне поближе,
Ты не раскаешься, родной!
Тебя с собой я рядом вижу
На фотографии одной —

На красном фоне канонады,
На черном — прожитых ночей
И на зеленом фоне сада
В огне оранжевых лучей.

Давай с тобою вместе будем!
Сквозь кутерьму идущих лет
Давай с тобой докажем людям,
Что есть мечта и есть поэт!»

1957

ПЕРВЫЙ КРАСНОГВАРДЕЕЦ


Я вижу снова, как и прежде, —
Над взбаламученной Невой
В старинной дедовской одежде
Стоит озябший часовой.

Стоит он, изредка зевая,
Он слишком ровно держит штык;
Стоит он, не подозревая,
Что он — не прост, что он — велик,

Стоит, а подрастают дети,
И смолк отгрохотавший бой...
Смотри-ка: сквозь сорокалетье
Несется спутник над тобой.

Россия выдержала бурю,
Перешагнула все огни!..
Дай, я у штаба подежурю,
Пойди немного отдохни!..

Идет студентка над Невою,
Застенчива, мила, проста,
Она моложе ровно вдвое
Красногвардейского поста.

Далекие красногвардейцы!
Мы с вами вроде старики...
Погрейся, дорогой, погрейся
У этой тлеющей строки!

Висит над нами мирозданье,
Посеребренное зимой...
Мы расстаемся. До свиданья!
Тебе — в легенду. Мне — домой.

1957

МОЯ ПОЭЗИЯ


Нет! Жизнь моя не стала ржавой,
Не оскудело бытие...
Поэзия — моя держава,
Я вечный подданный ее.

Не только в строчках воспаленных
Я дань эпохе приношу, —
Пишу для будущих влюбленных
И для расставшихся пишу.

О, сколько мной уже забыто,
Пока я шел издалека!
Уже на юности прибита
Мемориальная доска.

Но всё ж дела не так уж плохи,
Но я читателю знаком —
Шагал я долго по эпохе
И в обуви, и босиком.

Отдался я судьбе на милость,
Накапливал свои дела,
Но вот Поэзия явилась,
Меня за шиворот взяла.

Взяла и выбросила в гущу
Людей, что мне всегда сродни:
— Ты объясни, что — день грядущий,
Что — день прошедший, — объясни!

Ни от кого не обособясь,
Себя друзьями окружай.
Садись, мой миленький, в автобус
И с населеньем поезжай.

Ты с ним живи и с ним работай,
И подними в грядущий год
Людей взаимные заботы
До поэтических высот.

И станет всё тебе понятно,
И ты научишься смотреть,
И, если есть на солнце пятна,
Ты попытайся их стереть.

Недалеко, у самой двери,
Совсем, совсем недалеко
События рычат, как звери.
Их укротить не так легко!

Желание вошло в привычку —
Для взрослых и для детворы
Так хочется последней спичкой
Зажечь высокие костры!

И, жаждою тепла влекомы,
К стихотворенью на ночлег
Приходят все — и мне знакомый
И незнакомый человек.

В полярных льдах, в кругу черешен,
И в мирной жизни, и в бою
Утешить тех, кто не утешен,
Зову Поэзию свою.

Не постепенно, не в рассрочку
Я современникам своим

Плачу серебряною строчкой,
Но с ободочком золотым...

Вставайте над землей, рассветы,
Струись над нами, утра свет!..
Гляжу на дальние планеты —
Там ни одной березы нет!

Мне это деревцо простое
Преподнесла природа в дар...
Скажите мне — ну, что вам стоит!
Что я еще совсем не стар,

Что жизнь, несущаяся быстро,
Не загнала меня в постель
И что Поэзия, как выстрел,
Гремела, била точно в цель!

1957

СОБАЧКА


Летит собачка по вселенной,
Хозяин на земле живет.
Совсем простой, обыкновенной
Она отправилась в полет.

Пред ней созвездья запестрели,
Галактика — ее семья...
Она летит с научной целью —
Собачка милая моя.

Миров широкие объятья
Пред ней распахнуты вдали...
Ей, дорогой, готов отдать я
Всю колбасу со всей земли.

Принадлежа к простым породам,
В немыслимое бытие
Летит собачка... Кислородом
Мы обеспечили ее.

И вот пошла грызня и драка,
И лай на много голосов —
Обыкновенная собака
Гостит в созвездье Гончих Псов.

Скажи: «Гав-гав!» Скажи, родная!
И это будет позывная.

Какая в небесах погода?
Как поживает звезд семья?

В развернутые небосводы
Должна лететь не ты, а я!..

Она летит всё выше, выше,
Сквозь космос и сквозь зодиак,
Ей кажется — она всё слышит
Далекий лай земных собак.

В нем — океан очарованья!
Вот он совсем заглох, отстал.
Такое в жизни расставанье
И человек не испытал!

За деревенским палисадом
Собак ночной, протяжный вой...
А что ей выть? Она ведь рядом
Вот с этой самою луной!

О, сколько их в полночном мраке,
Таинственных небесных тел...
Грустит хозяин без собаки,
Как будто он осиротел.

1957

ОДИНОЧЕСТВО

Николаю Доризо

Как узнать мне безумно хочется
Имя-отчество одиночества!
Беспризорность, судьба несчастная —
Дело личное, дело частное.

Одинокая ночь темна.
Мать задумалась у окна —
Бродит мальчик один в степи.
Ладно, миленький, потерпи.

У отца умирает сын.
Что поделаешь? Ты — один,

Вот весной на краю села
Пышно яблоня расцвела,
Ну, а зелени нет кругом —
Не всегда же в саду живем!

Вот и я за своим столом
Бьюсь к бессмертию напролом,
С человечеством разлучась, —
Очень поздно: четвертый час.

Ходит ночью любовь по свету.
Что же ты не пришла к поэту?
Что упрямо со дня рожденья
Ищешь только уединенья?

Стань общительной, говорливой,
Стань на старости лет счастливой.

1957

РАЗГОВОР С ДЕВОЧКОЙ


Тянется собранье, длятся пренья...
И когда оратор говорит,
Я вижу — на краю стихотворенья
Заплаканная девочка стоит.

Что ты плачешь при советской власти?
Нет капитализма и следа...

Вот тебе халва, другие сласти,
Вот игрушки... Подойди сюда.

Что, тебе не нравится планета?
Все ее сумбурные дела?
Ты когда-нибудь бывала в гетто?
Негритянкой тоже не была?

Ладно, плачь, но только плачь потише,
Не мешай собранию идти...
Знала ты крестьянских ребятишек?
Горестные русские пути?

Деревенек серую холстину?
Пастушат большую хворостину?
Может быть, к нам в двери постучат
Хворостины этих пастушат,

И тогда расскажут нам ребята
О судьбе солдатки без солдата,
Как ей было целый день темно,
Детство — старость: ей ведь всё равно)

Каждый быть неколебимым должен!..
(Это всё оратор, а не я.)
Ну а мы свой разговор продолжим,
Девочка ревучая моя.

Как зовут тебя? Любовь Петровна?
Сколько лет тебе? Пожалуй, пять.
Я тебе мечтаю хладнокровно
О своих мечтаньях рассказать.

Мне б сейчас возиться с голубями...
Жизнь прошла, наверное... Она,
Вдоволь нагруженная скорбями,
Поздними раздумьями полна...

На собранье девочка рыдает...
Не довольно ли? Пора домой.
Там тебя весь вечер ожидает
Твой отец — он современник мой.

Ты это что? Обиделась за папу?
Не довольно ли тебе реветь?
Жизнь идет на нас, как косолапый,
Добрый и обиженный медведь.

Вот осиротели медвежата.
Вот охотники стреляют .вновь...
К сердцу моему навек прижата
К детству беззащитная любовь.

Детство без забот и без зарплаты,
Детство, полное наивных слез,
Снова над украинскою хатой
Облачком весенним поднялось.

А потом оно сгустилось в тучу,
Разразилось громом и грозой,

А потом упало неминучей
Светлой человеческой слезой.

Наша современность разметала
Прошлого Охотный ряд...
Колокольчики — цветы не из металла —
До сих пор в душе моей звенят...

Снова плачешь... Это безобразье!
Смело дедушкой меня зови —
У меня оборваны все связи
С дрейфующею станцией любви.

Другие там раскинуты палатки,
Другие наступили неполадки...
Другие? Нет! Я всё еще люблю,
Своей любви другим не уступлю!..

Поплачь еще немножко — мне охота
Пооткровенничать с самим собой.
Я очень терпеливо жду кого-то,
Кто бы поднялся над моей судьбой.

Пусть это только будет... Ожиданье
Со мной уже давно, как наважденье.
Как хорошо в конце своих блужданий.
Как в юности, любить свой день рожденья!..

Ты понимаешь, что все это значит?
Довольно медлить! Надобно творить.,.
Я замолчал. И девочка не плачет.
Оратор продолжает говорить.

1957

БАСНЯ


Было так — легенды говорят —
Миллиарды лет тому назад:
Гром был мальчиком такого-то села,
Молния девчонкою была.

Кто мог знать — когда и почему
Ей сверкать и грохотать ему?
Честь науке — ей дано уменье
Выводить нас из недоуменья.

Гром и Молния назначили свиданье
(Дата встречи — тайна мирозданья).
Мир любви пред ним и перед ней,
Только всё значительно крупней.

Грандиозная сияла высь,
У крылечка мамонты паслись,
Рыбаков артель себе на завтрак
Дружно потрошит ихтиозавра.

Грандиозная течет вода,
Грандиозно всё, да вот беда:
Соловьи не пели за рекой
(Не было же мелочи такой).

Над влюбленными идут века.
Рановато их женить пока...
Сквозь круговорот времен домчась,
Наступил желанный свадьбы час.

Пили кто знаком и незнаком,
Гости были явно под хмельком.
Даже тихая обычно Зорька
Всех шумней кричит фальцетом: — Горько!

Гром сидит задумчиво: как быть?
Может, надо тише говорить?
Молния стесняется — она,
Может, недостаточно скромна?

— Пьем за новобрачных! За и за! —
Так возникла первая Гроза.

Молния блестит, грохочет Гром.
Миллиарды лет они вдвоем...

Пусть любовь в космическом пространстве
О земном напомнит постоянстве!

Дорогая женщина и мать,
Ты сверкай, я буду грохотать!

1958

ЧУВСТВА В СТРОЮ


Любовь — не обручальное кольцо,
Любовь — это удар в лицо
Любой несправедливости!
И в этом
Я убедился, будучи поэтом.

О дружбе возглашают не фанфары,
А двух сердец согласные удары,
И, скромное, ты не трубишь призывно,
О благородство, — ты конспиративно.

Я убеждаю всех без всякой меры,
Что чувства наши — не пенсионеры,
Они со мной — солдатами в строю,
И я — поэт — им звания даю.

Какое чувство сделать генералом?
Такое, что заботится о малом,
Такое, что истратило все средства,
Конфетами одаривая детство...
Но как же я оставлю без вниманья
Моих старшин — мои воспоминанья?

Воспоминания! Со мной вы жили-были.
Но пионеры в горны затрубили,
И вижу я уже не день вчерашний,
А будущее, словно флаг на башне.

1958

ВЕСЕЛАЯ ПЕСНЯ


Давай с тобой обнимемся, солдат!
На нас десятилетия глядят,
Нам не жалела родина пайка —
Сто молний, сто чудес и пачку табака.

И сорок лет — довольно долгий срок —
Мы протащили вещевой мешок,
Была такая ноша нелегка —
Сто молний, сто чудес и пачка табака.

Тебя под свет пятиконечных звезд
История поставила на пост,
И, глядя на тебя, увидели века
Сто молний, сто чудес и пачку табака.

Мы твердо помним воинский устав, —
В подарок будущему, чуточку устав,
Мы вынули из нашего мешка
Сто молний, сто чудес и пачку табака.

Не на эпоху, не на жизнь одну —
Навечно защитили мы страну!
И правнукам видны издалека
Сто молний, сто чудес и пачка табака.

1958

ТАЙНЫ


Я всё время довольствуюсь малым.
Мне ль судьбу свою надо дразнить?
Не мечтаю стать я генералом,
Чтоб военные тайны хранить.

Жизнь диктует в движении гулком:
— Человек! Бесконечно живи,
Чтоб по улицам и переулкам
Всё разбрасывать тайны свои.

Мальчик в грусти непреодолимой
Пьет у будки дешевенький квас.
Я тебе, мой читатель незримый,
Тайну мальчика выдам сейчас.

Мыслит девочка в страшном рыданье,
Что не так она жизнь провела,
Что бестактной была на свиданье,
Что косички не так заплела.

Вот с пьянчужкой иду я под ручку —
Одному одиноко в пути.
Это тайна: он пропил получку,
И домой неприятно идти.

Вот чиновник, покой не нарушив,
Стал счастливым, прилег на кровать —
Хорошо свою мелкую душу
Государственной тайной считать!

Люди здравствуют и поживают.
Мне бы только их тайны постичь, —
Эти тайны меня соблазняют,
Как охотника редкая дичь...

Всё же, что заключается в главном?
Разве мир представлений исчез?
Наше время — не в тайном, а в явном
И в обыденном мире чудес.

1958

БЕССОННИЦА

Памяти В. Луговского

С этой старой знакомой —
С неутомимой бессонницей —
Я встречаюсь опять,
Как встречался с буденновскон
конницей,
Тишина угрожает мне вновь,
Словно миг перед взрывом, —
Буду верен себе
И навеки останусь счастливым.

Чем могу я, скажите, товарищи,
Быть недоволен?
Мне великое время
Звонило со всех колоколен.
Я доволен судьбой,
Только сердце все мечется, мечется,
Только рук не хватает
Обнять мне мое человечество!

1958

ПРИЗНАНИЕ


Юности своей я не отверг,
Нравится мне снова всё, что делаю,
Будто после дождичка в четверг
Расцвели сады оледенелые.

Если жив я, и любовь жива!
Для тебя, единственная, ласковая,
Я нашел хорошие слова,
Лучшие из словарей вытаскивая...

Не так легко сравнение найдешь,
Твои глаза в стихотворенье просятся,
Как голубые ведрышки, несешь
Ты их на коромысле переносицы.

Я повторить вовеки не смогу
Твои слова, горячие и близкие, —
Ведь речь твоя способна и в пургу
Всех журавлей призвать в поля российские.

Я всех людей могу богаче быть,
Нет у меня, поверь, на бедность жалобы,
И, чтоб тебе вселенную купить,
Мне, может быть, копейки не хватало бы...

Мне много жить и пережить пришлось,
Но я тебе заносчиво и молодо,
Как связку хвороста, мечты свои принес —
Зажги костер, погрейся, очень холодно...

ЯМЩИК


Посветлело в небе. Утро скоро.
С ямщиком беседуют шоферы.

«Времечко мое уж миновало...
Льва Толстого я возил, бывало,
И в моих санях в дороге дальней
Старичок качался гениальный...»

«Пушкина возил?» —
«Возил, еще бы!..
Тьма бессовестная, снежные сугробы,
Вот уже видна опушка леса
Перед самой пулею Дантеса...»

«А царя возил?» —
«Давно привык!
Вся Россия видела когда-то —
Впереди сидит лихой ямщик,
Позади трясется император...»

«Ты, ямщик, в романсах знаменит...»
Им ямщик «спасибо» говорит,
Он поднялся, кланяется он —
На четыре стороны поклон.

Он заплакал горькими слезами,
И шоферы грязными платками,
Уважая прежние века,
Утирают слезы ямщика.

Шляется простудная погода,
В сто обхватов виснут облака...
Четверо людей мужского рода
До дому довозят ямщика.

И в ночи и темной и безликой
Слушают прилежно вчетвером —
Старость надрывается от крика,
Вызывает юности паром...

Ловкий, лакированный, играючи,
Мчит автомобиль во всей красе,
Химиками выдуманный каучук
Катится по главному шоссе...

Слышу я сквозь времени просторы,
Дальний правнук у отца спросил:
«Жил-был на земле народ — шоферы.
Что за песни пел? Кого возил?»

1959

ДЛЯ ТОГО ЖИВЕМ СО ДНЯ РОЖДЕНЬЯ

Илье Сельвинскому

Как найти мне нетерпенья меру?
Как мне на прекрасное взглянуть?
Пусть, как добрые милиционеры,
Звезды мне указывают путь.

Знаю — станет явью всё, что снится!
Я иду сквозь всех путей узлы,
Пусть меня сопровождают птицы,
Голуби летят, летят орлы.

Для того живем со дня рожденья,
Чтоб навеки отменить в сердцах
Это страшное вооруженье —
Ложь, и подозрительность, и страх.

И сливается в едином гимне
Всё, что близко, что живет вдали...
До чего, товарищи, близки мне
Оба полушария Земли!

Мы преодолеем все просторы,
Недоступного на свете нет!
Предо мной бессильны светофоры —
Я всегда иду на красный свет.

1959

ВЕСНА


Старик какой-то вышел на крыльцо,
Под бременем годов своих шатаясь,
И, как официальное лицо,
Стоит на белорусской крыше аист.
Желаниями грудь моя полна.
Пришел апрель. Опять весна опознана,
Опять она пришла — моя весна,
Но слишком поздняя,
Но очень, очень поздняя.

1950-е годы

СОВЕТСКИЕ СТАРИКИ

Ольге Берггольц

Ближе к следующему столетью,
Даже времени вопреки,
Всё же ползаем по планете
Мы, советские старики.

Не застрявший в пути калека,
Не начала века старик,
А старик середины века,
Ох, бахвалиться как привык:

— Мы построили эти зданья,
Речка счастья от нас течет,
Отдыхающие страданья
Здесь живут на казенный счет.

Что сказали врачи — не важно!
Пусть здоровье беречь велят...
Старый мир! Берегись отважных
Нестареющих дьяволят!..

Тихий сумрак опочивален —
Он к рукам нас не приберет...
Но, признаться, весьма печален
Этих возрастов круговорот.

Нет! Мы жаловаться не станем,
Но любовь нам не машет вслед —
Уменьшаются с расстояньем
Все косынки ушедших лет.

И, прошедшее вспоминая
Всё болезненней и острей,
Я не то что прошу, родная,
Я приказываю: не старей!

И, по-старчески живописен,
Завяжу я морщин жгуты,
Я надену десятки лысин,
Только будь молодою ты!

Неизменно мое решенье,
Громко времени повелю —
Не подвергнется разрушенью,
Что любил я и что люблю!

Ни нарочно, ни по ошибке,
Ни в начале и ни в конце
Не замерзнет ручей улыбки
На весеннем твоем лице!

Кровь нисколько не отстучала,
Я с течением лет узнал
Утверждающее начало,
Отрицающее финал.

Как мы людям необходимы!
Как мы каждой душе близки!..
Мы с рожденья непобедимы,
Мы — советские старики!

1960

ДРУЗЬЯМ


Мне бы молодость повторить,
Я на лестницах новых зданий,
Как мальчишка, хочу скользить
По перилам воспоминаний.

Тем, с которыми начат путь,
Тем, которых узнал я позже,
Предлагаю года стряхнуть,
Стать резвящейся молодежью.
Дружбы нашей поднимем чаши!
Просто на дом, а не в музей
Мы на скромные средства наши
Пригласили наших друзей.
Как живете вы? Как вам дышится?
Что вам слышится? Как вам пишется?
Что вы делаете сейчас?
Как читатель? Читает вас?
На писательском вернисаже
Босиком не пройтись ли нам
Под отчаянным ливнем шаржей,
В теплых молниях эпиграмм?
И любовью к друзьям согреты,
Проведем вечерок шутя...
Шутка любящего поэта —
Как смеющееся дитя.

1960

СПИЧКА


Неотвязчива сила привычки,
Бесконечно манит тепло...
Огонек скучает по спичке,
Огоньку без нее тяжело.

Я шагаю за строчкой певучей,
Я вхожу в заповедник чудес,
Одиночество падает тучей
На покинутый лешими лес.

И стоит среди леса осина,
Ей на спички, пойти предстоит.
Как пристанище блудного сына,
Беспроходная чаща шумит.

Я желаю и присно и ныне
Быть родителем огоньков.
Я желаю, подобно осине,
В сотни втиснуться коробков.

Чтоб носили меня, зажигали,
Чтобы я с человечеством был,
Чтоб солдат на коротком привале
От меня, от меня прикурил...

А березы стоят, как принцессы,
Не отводят от солнышка глаз...
Трудовые проходят процессы.
Мы работаем. Спичка зажглась.

1960

* * *


Все ювелирные магазины —
они твои.
Все дни рожденья, все именины —
они твои.
Все устремления молодежи —
они твои.
И смех, и радость, и песни тоже —
они твои.
И всех счастливых влюбленных губы —
они твои.
И всех военных оркестров трубы —
они твои.
Весь этот город, все эти зданья —
они твои.
Вся горечь жизни и все страданья —
они мои.
Уже светает.
Уже порхает стрижей семья.
Не затихает,
Не отдыхает любовь моя.

1960

ГОЛОСА


Я за счастьем всё время в погоне,
За дорогой дорога подряд.
Телевиденья быстрые кони
Бубенцами в эфире звенят.

Будто с самого детства впервые
Вижу я темно-синюю высь,
Где в обнимку летят позывные
И с романсами переплелись.

До чего же нам стали привычны
Голоса беспредельных высот!
Люди в небе живут как обычно —
Кто поет, кто на помощь зовет.

И возможно, что за небосклоном
Он живет среди звездных миров —
Не записанный магнитофоном
Околевшего мамонта рев.

Мы — живущие вместе на свете —
Разгадали не все чудеса.
И бредут от планеты к планете
Крепостных мужиков голоса.

И быть может, на всех небосклонах
Повторяются снова сейчас
Несмолкающий шепот влюбленных
И густой Маяковского бас.

Пусть звезда не одна раскололась,
Но понятный и вечно живой
С хрипотцой Циолковского голос
Не замолк на волне звуковой.

С детства не был силен я в науке;
Не вступая с учеными в спор,
Я простер постаревшие руки
В нестареющий синий простор.

Мне близки эти дальние звезды,
Как вот этот заснеженный лес...
Я живу, потому что я создан
Для людей, для земли, для небес.

Я хочу овладеть чудесами,
Что творятся в космической мгле, —
Небо полнится голосами
Тех, кто жил и любил на Земле.

1961

ЖИЗНЬ ПОЭТА


Молодежь! Ты мое начальство —
Уважаю тебя и боюсь.
Продолжаю с тобою встречаться,
Опасаюсь, что разлучусь.

А встречаться я не устану,
Я, где хочешь, везде найду
Путешествующих постоянно
Человека или звезду.

Дал я людям клятву на верность,
Пусть мне будет невмоготу.
Буду сердце нести как термос,
Сохраняющий теплоту.

Пусть живу я вполне достойно.
Пусть довольна мною родня —
Мысль о том, что умру спокойно,
Почему-то страшит меня.

Я участвую в напряженье
Всей эпохи моей, когда
Разворачивается движенье
Справедливости и труда.

Всем родившимся дал я имя,
Соглашаются, мне близки,
Стать родителями моими
Все старушки и старики.

Жизнь поэта! Без передышки
Я всё время провел с тобой,
Ты была при огромных вспышках
Тоже маленькою зарей.

1961

ПАВЛУ АНТОКОЛЬСКОМУ

Ко дню рождения

Пусть я прожил немалые годы.
Я мальчишеский пыл берегу,
Я считаю, что цель пешехода —
Спотыкаться на каждом шагу.

Будем жить нашей жизнью давнишней,
Будем радоваться и горевать
И по-прежнему звезды, как вишни,
За забором Вселенной срывать.

Нет! Не выцвело старое знамя,
Прикрепленное к стременам!
Наклоняется время над нами,
Гладит лысые головы нам.

Нет! Дыханьем спокойным и ровным
Мы не дышим! Пожар не утих.
Пусть мелькают желания, словно
Рубашонки ребят озорных!

Я люблю воспаленные ночи
Над моей, над твоей головой,
Я люблю тебя очень, — короче —
Поздравляю тебя, дорогой!

1961

КО ДНЮ РОЖДЕНИЯ


Разрушены барьеры ночи темной...
Рассвет такой, как всё огромно!
Как будто неба тихий океан
Упал на Тихий океан.

Кончается моя ночная сказка.
Земля под синим пологом легла,
Но вот уж фиолетовая краска,
Как школьница, бежит через луга.

Все спящие сейчас вот-вот проснутся,
Лучи нещадно небо теребят.
Они бегут, они ко мне несутся
Ватагою оранжевых ребят.

Бегут лучи, мои родные дети.
Они моя давнишняя семья.
Со всеми красками дружу я на рассвете,
И на закате с ними буду я.

Не для пустого времяпровожденья
Я пробивался сквозь обвалы туч,
И для тебя в твой светлый лень рожденья
Я выбираю самый лучший луч.

1961

* * *


Живого или мертвого
Жди меня двадцать четвертого,
Двадцать третьего, двадцать пятого —
Виноватого, невиноватого.
Как природа любит живая,
Ты люби меня не уставая...
Называй меня так, как хочешь:
Или соколом, или зябликом.
Ведь приплыл я к тебе корабликом —
Неизвестно, днем или ночью.
У кораблика в тесном трюме
Жмутся ящики воспоминаний
И теснятся бочки раздумий,
Узнаваний, неузнаваний...
Лишь в тебе одной узнаю
Дорогую судьбу свою.

1961

* * *


Где я — в Сан-Франциско иль в Казани?
Всё мне оказалось по плечу...
В общество преданий и сказаний
Дайте мне билет, я полечу!

Не вчера, не завтра, не когда-то
Я, от всех любимых вдалеке,
У своей фантазии богатой
Кучером сижу на облучке.

Медленно меняются пейзажи
На закате трудового дня.
И не только роща — травка даже
Издали приветствует меня.

Не улечься мне и не усесться.
Для потомства не жалея сил,
Я свое натруженное сердце
Рядом с государством положил.

Что же с человечеством случится?
Люди, люди, вы моя семья!
Девочкой застенчивой стучится
В новый дом поэзия моя!

1961

ЗВЕЗДНАЯ ДОРОГА


Как огородники гряду за грядкой,
Освоили мы тайны всех дорог.
Летит Гагарин. На него украдкой
Глядит скомпрометированный бог.

Я счастлив оттого, что есть орбита,
Что я подвижен и что я кручусь,
Что я земной, друзьями не забытый
И в очереди к счастью нахожусь.

В чем же судьба моя, судьба поэта?
Мне кажется, что я незаменим,
Мне кажется — подписаны планеты
Великолепным росчерком моим.

Мне эта ситуация знакома,
В теченье долгом трудового дня
Из космоса, как из родного дома,
Товарищ русский смотрит на меня.

Как хороша ты, звездная дорога!
Летит Гагарин. Он устал чуть-чуть,
И перед ним торжественно и строго
Блестит кремнистый лермонтовский путь.

1962

ДОЖДЬ


Дождь идет. Пустяшный дождь идет.
Он — осенний, он — обыкновенный.
Дождь идет. И человек идет.
Он, как этот дождь, — обыкновенный.

Старость, торопить тебя не будем!
Ты придешь немного погодя...
Мне не бурю донести бы людям,
Донести бы капельки дождя.

Я люблю природу: звезды, тучи,
Небо наверху, земля внизу.
Ходит Блок, а рядом ходит Тютчев,
По обочине и я ползу.

Твердо знаю: как мой век ни бурен,
Мне земля видна во все концы.
Не тебе, мой друг Степан Халтурин,
Мне взрывать бы Зимние дворцы.

На спине висит походный ранец,
Выстрел из старинного ружья...
Кто же настоящий итальянец —
Гарибальди или я!

Снова, снова, снова, снова
Юность на меня глядит в упор,
Коммуниста Якова Свердлова
Так мне не хватает до сих пор!

Задыханье, а не передышка!
Нужно, чтоб опять ко мне пришел
Большевик ли старый, иль мальчишка,
Только что вступивший в комсомол.

Ежедневно утро оживает,
Ежедневно, что ни говори,
День грядущий людям раскрывает
Свой волшебный занавес зари.

Что нам дождь, он ничего не значит,
Он — обыкновенная вода,
Пусть осенние дожди поплачут,
Я заплачу знаете когда?

1962

* * *


Никому не причиняя зла,
Жил и жил я в середине века,
И ко мне доверчивость пришла —
Первая подруга человека.

Сколько натерпелся я потерь,
Сколько намолчались мои губы!
Вот и горе постучалось в дверь,
Я его как можно приголубил.

Где-то рядом мой последний час,
За стеной стучит он каблуками...
Я исчезну, обнимая вас
Холодеющими руками.

В вечность поплывет мое лицо,
Ни на что, ни на кого не глядя,
И ребенок выйдет на крыльцо,
Улыбнется: — До свиданья, дядя!

1962

ОХОТНИЧИЙ ДОМИК


Я листаю стихов своих томик,
Всё привычно, знакомо давно.
Юность! Ты как охотничий домик,
До сих пор в нем не гаснет окно.

Вот, в гуманность охоты поверив,
Веря в честность и совесть мою,
Подошли добродушные звери.
Никого я из них не убью!

Не существованье, а драка!
Друг мой, гончая прожитых лет,
Исцарапанная собака,
Заходи-ка ты в мой кабинет.

Сколько прожил я, жизнь сосчитает.
И какая мне помощь нужна?
Может, бабочки мне не хватает,
Может, мне не хватает слона?

Нелегка моей жизни дорога,
Сколько я километров прошел!..
И зайчишку и носорога
Пригласил я на письменный стол.

Старость — роскошь, а не отрепье,
Старость — юность усталых людей,
Поседевшее великолепье
Наших радостей, наших идей,

Может, руки мои не напишут
Очень нужные людям слова,
Всё равно, пусть вселенная дышит,
Пусть деревья растут и трава.

Жизнь моя! Стал солидным я разве?
У тебя как мальчишка учусь.
Здравствуй, общества разнообразие,
Здравствуй, разнообразие чувств.

1962

* * *


Выйди замуж за старика,
Час последний — он недалек.
Жизни взбалмошная река
Превращается в ручеек.

Даже рифмы выдумывать лень,
Вместо страсти и ожиданий
Разукрашен завтрашний день
Светляками воспоминаний.

Выйди замуж за старика!
За меня! Вот какой урод!
Не везде река глубока —
Перейди меня тихо вброд.

Там на маленьком берегу,
Где закат над плакучей ивой,
Я остатки снов берегу,
Чтобы сделать тебя счастливой.

Так и не было, хоть убей,
Хоть с ума сойди от бессилья,
Ни воркующих голубей,
Ни орлов, распластавших крылья.

1962

ГРУСТНАЯ ПЕСЕНКА


Ходят грустной парою
Комсомольцы старые.
Как горел их жадный взгляд
Ровно сорок лет назад!

А земля березовая,
А земля сосновая,
А земля вишневая,
А земля рябиновая,
А земля цветет!

Друг погиб под Выборгом,
А в друзьях нет выбора.
Грустно стариться теперь
Только в обществе потерь.

Я прошу вас всеми чувствами:
Никогда не будьте грустными!
Это в старости, друзья,
Привилегия моя.

По земле, накрытой зеленью,
Ходит, ходит население,
Ходит в поле и в лесу,
Я ответственность несу.

А земля березовая,
А земля сосновая,
А земля вишневая,
А земля рябиновая,
А земля цветет!

1963

* * *


Мне много лет. Пора уж подытожить,
Как я живу и как вооружен.
На тысячу сердец одно помножить —
И вот тебе готовый батальон.

Значенья своего я не превысил,
Мне это не к лицу, мне не идет,
Мы все в атаке множественных чисел
С единственным названием: народ!

Быть может, жил я не для поколений,
Дышал с моей эпохою не в лад?
Быть может, я не выкопал по лени
В моей душе давно зарытый клад?

Я сам свой долгий возраст не отмечу...
И вот из подмосковного села
Мне старая колхозница навстречу
Хлеб-соль на полотенце поднесла.

Хлеб-соль! Мне больше ничего не надо,
О люди, как во мне ошиблись вы.
Нет, я не в ожидании парада,
Я в одинокой комнате вдовы.

Я ей портреты классиков развешу,
И все пейзажи будут на стене,
Я все ей расскажу, ее утешу,
Прощу, друзья, не помешайте мне!

Я радость добывал, и есть усталость,
Но голос мой не стих и не умолк.
И женщина счастливой оставалась, —
Я был поэтом, выполнил свой долг

1963

* * *


Мне неможется на рассвете,
Мне б увидеть начало дня...
Хорошо, что живут на свете
Люди, любящие меня.

Как всегда, я иду к рассвету,
И, не очень уж горячи,
Освещают мою планету
Добросовестные лучи.

И какая сегодня дата,
Для того чтоб явилась вновь
Похороненная когда-то,
Неродившаяся любовь?

Не зовут меня больше в драку, —
Я — в запасе, я — просто так,
Будто пальцы идут в атаку,
Не собравшиеся в кулак.

Тяжело мне в спокойном кресле,
Старость, вспомнить мне помоги, —
Неужели они воскресли,
Уничтоженные враги?

Неужели их сила тупая
Уничтожит мой светлый край?
Я-то ладно, не засыпаю,
Ты, страна моя, не засыпай!

В этой бешеной круговерти
Я дорогу свою нашел,
Не меняюсь я, и к бессмертью
Я на цыпочках подошел.

1963

НИНЕ


Я клянусь тебе детской мечтою,
Взрослым подвигом, горем земли —
В мире самой счастливой четою
Мы с тобою прожить бы могли.

Мне узнать бы любовь хоть на ощупь,
Только контуры где-то видны,
И как будто в осеннюю рощу
Я вошел в середине весны.

Нам бы счастье свое не прохлопать,
Я к любым испытаньям готов...
До чего надоедлива копоть
Мной еще не зажженных костров.

Как о хлебе, мечтаю о чуде,
Я хочу, чтобы в годы мои
Соловьи запевали, как люди,
Чтоб запели мы, как соловьи.

С молодой, ненасытною жаждой
Мне, наверно, понять не успеть,
Что обязанность зелени каждой —
К дням осенним вовсю зажелтеть.

Отвечайте, прошедшего тени,
Для чего я на свете живу?
В листопад самый гнусный, осенний
Возвращаю деревьям листву.

За столом засиделся я поздно.
Небо в звездах, и космос висит.
И не бабушкой старой береза,
А девчоночкой светлой стоит.

Я шагаю с открытой душою,
Комсомольцы идут впереди,
Всё — и маленькое, и большое —
Прижимая к широкой груди.

Дни свои я тобою украшу.
Еле слышно меня позови,
И вдвоем, как на родину нашу,
Возвратимся мы к прежней любви.

1963

РАЗГОВОР


Ты — любовь моя!
Ты — перевертень ума,
Ты — как лето на саночках,
Как в веснушках зима.

Нет! Не в сказочной обуви,
Нет, не в туфельках Золушки,
Не в огнях городов,
Не в мерцанье села,
Не в сиянье реклам, —
По дорогам проселочным
В тихих тапочках стоптанных
Ты торжественно шла.

Я мечтал о тебе,
Отправляясь в дорогу,
Я искал тебя —
Девушку-недотр огу.
Пусть мне будет
От вдохновения жарко —
К медсанбату в пути,
В обгоревшем лесу,
Я любовь —
Эту раненую санитарку, —
Может быть, донесу,
Может, не донесу.

Как мне быть?
До сих пор я не принял решенья...

Неужели с годами
Погиб мой запал?
Не по площади бить,
А по точной мишени!
Кто поможет проверить —
Попал, не попал?

Были юными,
Стали согбенными плечи,
Всё же тяжести новой
Смиренно я жду.
Ты на месте не стой,
Ты пойди мне навстречу,
Всё мне кажется —
Сам я вовек не дойду.

Мы уступок
У нашей любви не просили,
Нам соблазны
Не изменили маршрут...
Молодежь не поймет
Наших грустных усилий,
Постаревшие люди,
Быть может, поймут.

1963

МРАМОР


Нынче не совсем обыкновенный —
Мраморный я к людям прихожу, —
От склероза каменеют вены,
Места я себе не нахожу,
Холодом настигнутое тело
Теплого общенья захотело.

Берегов далеких обитатель,
Стань мне другом, дорогой читатель!
Через двести лет иль полтораста
Я кричу отсюда: «Мальчик! Здравствуй!»
«Девочка моя! Сквозь много лет
Белокаменный прими привет!..»

Как всегда, стремился я вперед,
Оступался — я не скороход.
Будь же проклят дважды или трижды
Тот, кто юность мыслит как печать!

Сердце! Будь интеллигентным, выжди,
Продолжай стучать, стучать, стучать!
Мне в твоем таком ритмичном стуке
Будущее протянуло руки,
И в меня, как в мужа, влюблена
Та, которая еще не рождена.

Перейдя других времен преграды,
Наши жертвы требуют награды,
Мрамора условность ни к чему...
Мой потомок! Я тянусь к нему!

Он родился, учится ходить,
Мне б его в штанишки нарядить,
Пистолет купить ему ребячий...
Таковы теперь мои задачи.

И на средства все, что накопил,
Я подарки внукам накупил.
Плавают, не вышли из игры
Чувств моих воздушные шары,
Вьются белки, бегают лошадки
В очень интересном беспорядке.

От любви мой путь всё время ярок,
Жизнь моя — грядущему подарок,
Будущее вижу наяву...
Мрамор дышит — я еще живу!

1963

НА ПАРНАСЕ


Парнаса слава сто веков жива,
Но пастбища его хиреют час от часу.
Растет безвитаминная трава,
Пасутся рахитичные Пегасы.

Я полз к Парнасу не жалея сил
И внес свой рубль в стихотворений кассу,
И стал романтиком, когда я накормил
Земным овсом небесного Пегаса.

Живая кровь не застоится в венах.
Абстракция нас не сведет с ума.
Для женщин, не для манекенов
Построены родильные дома.

И соловей в тиши куста ночного
Всем людям очень просит передать:
«Когда я не живой, а нарисован,
Какого пенья можно ожидать?»

1963

* * *


Музыка ли, пенье, что ли, эхо ли —
Что же это зазвучало вновь?
От вокзала Дружбы мы отъехали
К следующей станции — Любовь.

Кто-то с кем-то навсегда простился,
Чей колеса затоптали след?
И над стрелочницей опустился
Свет разлуки — сумеречный свет.

Будем вместе во всеобщей давке,
Ну какой тут может быть секрет,
Если из конспиративной явки
Вышла ты, любовь, на божий свет.

Звездами планета разнаряжена,
Ночь растет, растет за часом час,
И заря в тумане ищет скважину,
Чтоб потом насплетничать о нас.

Рано еще. Чуть взошло светило.
Только-только ночь простерлась ниц,
И еще не прикасалось мыло
К неумытым лицам проводниц.

Так оно ведется год от года —
Шпал мельканье, шепот проводов,
И обогащается природа
Движущимся утром поездов.

Через все завалы снеговые,
Через летний утренний туман
Комсомольцы Западной России
Мчатся на Алтай и в Казахстан.

Пусть они ни разу не сражались,
Мне смотреть на них не надоест,
Как они воинственно прижались
К седлам бесплацкартных мест.

Юность расшумелась по вагонам.
Что это творится поутру?
Контролер отшельником казенным
Ходит в распевающем миру.

Каждый день торчу я на вокзале,
Хорошо б за тыщу верст махнуть!
Вежливо мне годы указали
Путь домой — без путешествий путь!

6 апреля 1964

В БОЛЬНИЦЕ


Ну на что рассчитывать еще-то?
Каждый день встречают, провожают...
Кажется, меня уже почетом,
Как селедку луком, окружают.

Неужели мы безмолвны будем,
Как в часы ночные учрежденье?
Может быть, уже не слышно людям
Позвоночного столба гуденье?

Черта с два, рассветы впереди!
Пусть мой пыл как будто остывает,
Всё же сердце у меня в груди
Маленьким боксером проживает.

Разве мы проститься захотели,
Разве «Аллилуйя» мы споем,
Если все мои сосуды в теле
Красным переполнены вином?

Всё мое со мною рядом, тут,
Мне молчать года не позволяют.
Воины с винтовками идут,
Матери с детишками гуляют.

И пускай рядами фонарей
Ночь несет дежурство над больницей,
Ну-ка, утро, наступай скорей,
Стань мое окно моей бойницей!

12 апреля 1964

* * *


Столкновения всё чаще, чаще...
Не уходит драки перегар.
Прошлое воюет с настоящим,
Спорят десятина и гектар.

Где ты, где ты, к старшему почтенье?
Презирает лампочка звезду.
И весовщики в большом смятенье —
Центнеры с пудами не в ладу.

Кепки на затылок отодвинув,
Дорогие сверстники мои
Наблюдали метров и аршинов
Страшные кулачные бои.

И казалось бы, убыток не велик-то,
Связаны мы крепкою судьбой,
Ну поди-ка разреши конфликты
Трудные — меж мною и тобой.

Как люблю тебя я, молодую, —
Мне всегда доказывать не лень,
Что закат с зарею не враждуют,
Что у них один и тот же день.

19 апреля 1964

* * *


Какой это ужас, товарищи,
Какая разлука с душой,
Когда ты, как маленький, свалишься,
А ты уже очень большой.

Неужто всё переиначивать,
Когда, беспощадно мила,
Тебя, по-охотничьи зрячего,
Слепая любовь повела?

Тебя уже нет — индивидуума,
Все чувства твои говорят,
Что он существует, не выдуман,
Бумажных цветов аромат.

Мой милый, дошел ты до ручки!
Верблюдам поди докажи,
Что безвитаминны колючки,
Что надо сжирать миражи.

И, сыт не от пищи терновой,
А от фантастических блюд,
В пустыне появится новый,
Трехгорбый счастливый верблюд.

Как праведник, названный вором,
Теперь ты на свете живешь,
Бессильны мои уговоры
Упрямы влюбленные в ложь.

Сквозь всю эту неразбериху
В мерцанье печального дня
Нашел я единственный выход
Считай своим другом меня!

4 мая 1964