Содержание

• Предисловие
• Запомнить
• Балкон
• Кактус
• Муравей
• Глиняная книга
• Ноги
• Рога

ПРЕДИСЛОВИЕ

Говорят, что в среде самых одаренных художников древней Японии существовала традиция: если человек рано завоевывал популярность и славу, перешагнув грань тридцати лет, он менял свое имя, чтобы с высоты своей уже отяжеленной знаниями памяти и путем обобщения накопленных фактов истории и действительности заново переосмысливать жизнь и по-своему воспроизводить ее в полотнах в соответствии со своими возросшими требованиями.

Собственно, смена имени сама по себе ничего не давала художнику, он не мог уйти из-под влияния общества, не мог скрыться под псевдонимами. Простой заменой имени художник, видимо, извещал о том, что он теперь не тот, кем был раньше, что он возмужал, пришла пора зрелости, что главное для него теперь — полнее, весомей, разносторонней выразить свое эстетическое, идейное и гражданское «Я», что он простился с юностью, что эмоциональность и страсть его отныне подчинены холодному рассудку, спокойному разуму, что он обрел достаточно опыта и завоевал право «раскрепостить» себя от диктата жанровых рамок искусства и вполне свободен для выбора форм, стиля и выражения своего отношения к истории, к человеку, к природе.

Давно забыта эта традиция. Давно уже отпала необходимость менять имя для того, чтобы продолжать свои творческие поиски. Ныне не художники, а критики отмечают этапы эволюции, этапы роста и обогащения палитры художника. Но, как и прежде, свобода творчества для художника, поэта, писателя — понятие не абстрактное, она необходима ему для обогащения содержания создаваемых им полотен, для разностороннего философского выражения своих идейно-эстетических, гражданских убеждений. Стремление к поискам новых форм и стилей, к «раскованности» всегда диктуется возросшей мерой ответственности художника перед временем.

Вот, собственно, о чем подумалось и что вспомнилось, когда я познакомился с новой книгой моего талантливого друга Олжаса Сулейменова — автора таких ярких, емких, до предела эмоционально насыщенных сборников, как «Солнечные ночи», «Доброе время восхода», ставших зримым, полновесным вкладом в современную поэзию.

Я уверен, что новая книга займет особое место в творчестве Олжаса. Она отлична от всех его шести сборников — «Аргамаки», «Земля, поклонись Человеку!», «Ночь-парижанка», «Солнечные ночи», «Доброе время восхода», «Год обезьяны».

«Глиняная книга» создана уже не тем Сулейменовым, которого мы знали раньше. Сулейменовская поэзия не потеряла свою прежнюю упругость, четкость, эмоциональность и первозданную ярость.

Но раньше нас покоряла лишь одна грань дарования поэта художественная яркость его поэм и стихов. Эмоциональный заряд, заложенный в его книгах, быстро передавался читателям. Мы увлеченно следили за ним, подчиняясь лишь притягательной силе поэзии, порой прощая даже то, о чем можно и нужно было бы поспорить, не замечая того, что самому поэту был желанен этот спор. Нас покорял золотой сгусток его дара, и мы с легкостью смотрели на его расточительство.

Как человек, знающий Олжаса от его первого шага в поэзии, я мог бы, а вернее, должен сказать, что в новой книге иногда можно ощутить утерю сиюминутности его поэтического восприятия фактов и событий, которые с точки зрения их общественной значимости могли дать заряд для нового стиха, для новой поэмы. Я говорю о его прежней взыскательности к теме.

Поэт стал менее расточителен, спокойно, как бы заново осмысливает все то же «кружение мира перед глазами», выкладывая и критически осмысливая пережитое, перевиденное, перечитанное, он порой серьезно, порой игриво, но более скупо и рачительно, чем прежде, растворяет кристаллы своей поэзии, отдавая большее предпочтение сатирическому, фельетонному настрою своих строк, не боясь условности, не боясь излишней жанровой «раскованности».

Не отрицая своей субъективности, я все же думаю, что все это происходит от благородного желания автора «Глиняной книги» сфокусировать события, рассеянные во времени: от его стремления совместить в одно и то же понятие два противоположных начала и придать им типический характер. Он ведет тонкую игру на оттенках смысла слов. Так, например, слово «скиф» обретает у поэта не этническое, а нравственное понятие.

Разножанровость, разностильность книги можно подтвердить названиями поэм, включенных в сборник: «Запомнить», «Кактус», «Балкон», «Муравей» и завершающей, обобщающей все сказанное, давшей название всему сборнику поэмы «Глиняная книга». Но эта разноликость не расчленяет сборник, его объединяет отсутствие иллюстраторства, внутренняя сосредоточенность и аналитический подход автора к поэтическому осмыслению каждого явления жизни.

Не считая себя критиком, я все же хотел бы подчеркнуть, что творчество поэта ныне переживает сложную эволюцию. Это ясно каждому, кто знаком с прежними книгами Сулейменова.

Сохраняя свою гражданственность, ясность своих идейно-эстетических принципов, Олжас, как настоящий художник, в новой книге расширил и углубил рамки своего творческого поиска. Его творчество, как и прежде, сохраняет свою тематическую, географическую, интернациональную масштабность.

ЗАПОМНИТЬ

КОМПОЗИЦИИ: ДЕВУШКА — ТРАВА — ХУДОЖНИК

1. ДЕВОЧКА В ЖЕЛТОМ САРИ

I

II

2. ДЕВУШКА НА ЗЕЛЕНОЙ ТРАВЕ

В пустых бараках Майданека пахло сырой стариной. Высились под крыши груды обуви, серых волос.

Маленькая газовая камера (30-40 кв. м). Крематорий, сжигавший всего человек двести в день.

Варвары.

Сегодняшняя техника позволяет мгновенно превратить в пепел все 3,5 млрд вместе с этими газовыми каморками и крематориями.

Адама¹ манили в Адэм²
и пугали адом.
А ну-ка, наука!
И —
явлен Адаму
атом.
 

Уютное прошлое уже не может повториться в наш угрюмый и доблестный век.

...Чиновник из люблинского магистрата жаловался на художников. До сих пор не создали подходящего памятника двум миллионам погибших в Майданеке. «В Бухенвальде, в Освенциме и в других, говорят, уже поставлены, а у нас все еще чешутся».

Он произнес — «тешутся».
Памятник создать трудно. Легче — сжечь,
расстрелять, уморить голодом,
чем придумать, «вычесать» глубокомысленную композицию, которая бы напоминая, утешала.
И потому, наверное, в художники не каждый идет.
Но каким все же должен быть памятник жертвам?..

I

II

III

IV

БАЛКОН

Я опять стою под тем балконом. Там - давно - чужие, но я иногда прихожу постоять. Кажется, так начинаются киноновеллы о первой любви. Потом, весь фильм, - ретроспекция. Я не собираюсь отступать от правил.

...В девятом классе я стал успевать по математике. Было это так: в сентябре у нас наладились отношения с Женей. Не встречал более музыкального парня. У них была редкостная радиола «Урал» и уникальная японская пластинка, привезенная в качестве военного трофея его родственником. Знаменита на всю школу тем, что игла где-то на середине заскакивала в бороздку и пластинка могла до бесконечности выдавать фразу, которая нам казалась исключительной. Бороздка эта, видимо, была выцарапана солдатским штыком.

После урока (а мы занимались в первой смене) провожал Женю. Вытаскивали на балкон радиолу «Урал» и гоняли трофей.

Мать Жени, гигант с удивлёнными глазами (базедова болезнь), тем временем потрошила наши портфели, добывая из подкладок дневники и крашенную порнографию. В обед прибегал со службы круглый, упругий женин папа, врывался на балкон и, легко подавив сопротивление, волочил нас в столовую. Приплясывая, многозначительно пошевеливая бровями, он кипуче пролистывал оба дневника, рвал открытки и начинал утомительный бег вокруг стола за нами.

Я бегал и громко возмущался: «Сына своего бейте! Я человек посторонний!»

Но для него в этом доме чужих не было. Каждый, кто входил, становился своим. Он мог запросто избить почтальона или монтёра. После первого раунда он отдыхал у противоположного края, зорко блистая глазами.

«Басмачи!.. Махновцы!.. Во что вы превратили тригонометрию! Два часа убил, объяснял, разжевывал, втолкал в рот, глотайте же, поленья!.. И за такую прекрасную задачу вы мне приносите е-два, е-два?! Ольга, выйди, я за себя не ручаюсь!»

Удивленная мама выходила в коридор успокаивать соседку, у которой от крика болела голова. Папа подбегал к двери, проверяя, правда ли она закрыта и, оборачивая к нам прекрасное от ярости лицо, вопил свое народное, да так, что слышно было на три квартала до «Гастронома»:

- За-а-дницы!!

И возвращался с этим кличем на круги своя.

Гонял нас Папа (кандидат
наук педагогических),
лупил нас маленький гигант
ладошкой атлетической.
И мы сдавались,
Ели суп,
А он решал задачи,
кричал: «Вы что, росли в лесу?!
Я лично рос на даче».
 

Сознание этого факта меня расстраивало. Я до сих пор убежден, что все гении математики выросли в лесу. Папа шумел, поглядывал на часы и убегал бить студентов Горного института.

А мы с Женей, не сговариваясь, молча и обиженно решали задачу на так, не так, как нам на бегу вбивали. Наоборот.

Великий Папа (кандидат
наук педагогических),
нас приучал идти не в лад
с нудней демагогической.
Нас отвращая от тех задач,
решенных и разжеванных,
Мы вывели систему сдач
из криков раздраженных.
 

Здесь положено сделать паузу и заявить: прошли дни, месяцы, год. Пошел второй. Мы уже «мыслили математически». Папу сократили по службе или что-то в этом роде.

Все чаще «три»,
все реже крик,
и мы все веселее.
А Папа, толстенький старик
стал тише и грустнее.
Уже на цыпки не встает,
не занесет ладошку,
все чаще папа устает,
хворает понемножку.
Мы перешли в десятый класс
ударно и отлично,
пришла любовь:
Он - в Новый Джаз,
А я - в свою физичку.
 

Кончилась четвертая четверть. Была весна. Скоро распускают, и прощай: а) школа, б) физичка.

На одном из последних уроков я вправил в калошу зеркальце и грустно разглядывал под столом отражение ног любимой. Я был по-настоящему увлечен. И когда она вызвала меня с калошей к доске и потребовала ответа, я не мог вымолвить ни слова. Она не поняла моих переживаний и влепила «пару».

И я пошел к Женьке. И снова радиола на балконе, и снова джаз гремел до неприличия.

Разжалованный Папа появился из кухни, покорный и вялый:

«Ну, как дела, отличник?..»
Я рассказал, мол, так и так,
дела мои поганы.
О-о! вспыхнул Папа-кандидат
разбуженным вулканом,
и снова оплеуха в лоб,
и сыну мимоходом.
И бегал я, как идиот
с их сыном-идиотом.
Опять, охваченный огнем,
Он рвал в клочки задачи!..
...Я буду вспоминать о нем
в минуты неудачи.
Да, мы умеем выручать,
но так, как дядя Боря,
никто еще не мог кричать,
ругать меня за горе.
И вытянув плохой билет,
иду к тому балкону.
Я знаю -
дяди Бори нет,
и все равно -
спокойно.

КАКТУС

(УПРАЖНЕНИЯ КЛАССИКА АМАНА НА ФИЛОСОФСКУЮ ТЕМУ: «БЫТЬ И КАЗАТЬСЯ»)

НЕСКОЛЬКО СЛОВ О СЕБЕ

Я по паспорту — Аман-хан.

Хан - это титул, который когда-то принадлежал моему предку.

На другой язык имя мое может переводиться так: князь Аман, или Аман-граф.

В наше время титулов стесняются, поэтому друзья меня зовут просто — Аман, или Аман-бай в исключительных случаях.

Единственно, кому я не позволяю сокращать мое имя, — безродному Жаппасу.

Пусть всегда чувствует дистанцию между нами. Приближается 1000-летие со дня рождения аль-Фараби и 10-летие моей творческой деятельности.

Все чаще меня посещают думы. Личный опыт требует обобщения. Что я оставлю своим продолжателям? Монографию «Стихи не нужны» или тома вдохновенных стихов?

Каждый большой поэт мечтает, чтоб его забыли.

Поясню.

Поэт велик своей темой.

Проходят века, а тема его актуальна, и стихи звучат попрежнему гневно и печально. Умрет тема, умрут стихи. Но жив Абай, разоблачавший тупость и чванство 19 века. (Это — Жаппас).

Жив Салтыков-Щедрин, ибо живы прототипы его героев. (Это — Жаппас.)

Станут люди умнее, добрее, счастливей и создадут своих великих поэтов.

Забудьте и меня.

Но прежде забудьте Жаппаса.

Я и после поражения врагов своих останусь в пожелтевших страницах грустным и строгим, как сегодня.

Я был на площади им. Пушкина. Видел его статую. И подумал.

Пушкин не знает,
что сняли царя Николая,
так и стоит понуро
на площади этой.
 

Враг давно повержен, но победитель до сих пор угрюм и задумчив.

* * *

Я не могу вспомнить, чтобы я обокрал, оскорбил или плюнул вслед.

Единственная подлая черта в человеке (таком, как я) — он не может защитить себя.

Меня обкрадывали, оскорбляли, плевали вслед.

Кто? Я не помню всех,

ПОМНЮ ЖАППАСА.

Неприятности острее радости. Счастье — это хвост метеора:

след горя — борозда по лицу. Удача не оставляет морщин, и потому память о ней легка.

Века мира мы не помним, зато — мгновения войн!

ПОМНЮ ЖАППАСА.

В биографии человека есть талантливые события, интересные всем, есть посредственные, памятные только участнику или жертве. Но все они выставлены в одном зале

памяти, ибо они равно наделены правом представлять время.

Бездарное лучше сохраняется — оно грубее.

Не все долговечное — гениально.

ПОМНЮ ЖАППАСА.

Упр. 1. КАК ДЕЛАТЬ (ПИСАТЬ, СТРОИТЬ) СТИХИ
(Эскиз будущей монографии)

I

Лучшие творения народной поэзии созданы в эпоху неолита¹. Их отличает полнота и подробность.

Наше творчество означает собой частичный возврат к формам неолитической литературы, к их архитектуре: чередование стиха (аксоз) и прозы (карасоз).

К нашему направлению более всего подходит термин НЕО. ЛИТ². В нем благородно сочетается модерн и уважение к традиции.

Общие положения

Если стих — всего лишь личная реакция на какое-то действие, неизвестное читателю, то стих недействителен.

Стих не должен быть произведением³ и только произведением.

Читатель хочет знать весь процесс умножения слов.

Мне лично не интересен результат (4) без подробного описанного действия (2·2 или 2*3).

Стих рождается из обстоятельств, которые оказываются сокрытыми от читателя. Зададим себе вопрос: может быть, обстоятельства эти читателю нашему интересней произведения?

Уже невозможно сохранить умирающий от чрезмерного умственного развития жанр стихами, подобными формулам:

Стихи Жаппаса = 5

Почему 5, когда их структура «дважды два», или чаще «одиножды один», или вовсе «нуль»?

Метод неолита (новой литературы) заключается в следующем: а) неолит ищет в каждом дурном явлении позитивное начало и на нем основывается. В каждой собаке — человека. Ибо история и истина не одно и то же. Начала — вместе, окончания — врозь; б) анализ слова и факта. Пласты значений. Например: известно, что трое незнакомцев (по виду — строители) помочились на угол дачи писателя Жаппаса. Как развернуть это событие в поэму?

Извлекаем костяк: строители и писатель.

В первом звукосочетании ударение на «и». Следовательно, напрашивается основа «стройть» — выпить на троих. Противоречит ли это толкование факту? Вряд ли, т. к. очевидно, что трое незнакомцев были выпивши.

Итак возникает важная фраза: «Строители строили». Это уже уверенный штрих будущей картины.

Антагонизирующее слово писатель связано с предыдущим не случайно. Надо ли доказывать, что в данном случае уместнее применить древнеславянское ударение на «и», чтобы сблизить противоположные формы. Послушайте, как торжественно звучит «и»: «стройтели и пйсатель»! И как раздвинулись семантические рамки! Событие ясно, оно уже поется. Воздвигаются образы, восстают детали, возникает прошлое, настоящее и будущее факта. Звучит размеренно ритм шагов. Чьи это шаги? Сейчас узнаем. Я вижу:

...идут по переулку прохожие,
друг на друга похожие,
как места отхожие.
Один из них знаком — Саид Бекхожин.
Взрывается напористой улыбкой,
лоснится рожей пористой, как губка,
он впитывает взгляды, набухает.
Вот истина тревожная — бухарик.
Не потому, что гнал газопровод
из Бухары,
а потому что пьет
и будет пить, пока не опьянеет.
Иначе истязаться не умеет.
История: закончили туннель,
пробили в скальном грунте метров триста,
Саид Бекхожин гнал под взрывы МАЗ,
чтоб выручить какого-то туриста.
И вырулил, загородил.
И вас
историк перебьет,
он скажет: «Спас!»
Строители. Четвертый раз стройли,
пошастали по городку, стравили,
и терпеливо — надо ж! — все уборные
украсили куплетами заборными.
На угол его дачи помочились,
да так, что штукатурка обвалилась,
(работа есть подругам-штукатурам).
Жаппас звонит в милицию, придурок.
Все это — истина для репортера,
а мы — историки, мы мыслим вглубь.
Мы возвышаем этот факт матерый,
чтоб выяснить, чем нам Бекхожин люб.
Что для стихов? А что для протокола?
Когда бы некролог о нем писал,
что бы отметил я?
То, что он голым
гопак в горвытрезвителе плясал?
И задом дверь высаживал окованную?
А может, этим он тебя спасал?
Или меня?
Теперь мы видим в каждом
его поступке некий высший смысл.
(Во имя правды, может быть, укажем:
он спас себя,
он вышиб дверь и смылся.)
«Нам завтра убираться на Или,
тракт прорубать до перевала Пели,
мы знали географию земли
не по учебникам, а как хотели!
Крутили руль — баранку, не тужили,
в тужурках, как баранина, тушились,
взрывались, грохались, ломались звонко,
зато душа была, а не тушонка».
Спасет, спасется, где-нибудь сорвется,
уходят люди — дело остается,
туннели остаются и дороги,
как строки в биографии эпохи.
И через век какой-нибудь Бекхожин,
на стриженого прадеда похожий,
поймет не то, как пил Саид арак,
нет, он узнает — прорубали тракт.
Тропою горной, превышая скорость,
на аммонал, пиная все, гнал МАЗ,
орал, пугал себя, давил на газ.
Не знал, что правнук испытает гордость.
Спасали жизнь, взыскания имели,
Но жить они иначе не умели.
И мне, наверное, простят грехи
за то, что я о них писал стихи.
За то, что лгал, бывало, но не врал,
Спасался тем, что истину взрывал.
Невежда тот, кто в прошлое не вник,
кто в будущее не смотрел — велик.
Поэзия — это всегда поступок,
она, как варварство, всегда в изломах,
подобно лестнице — вся из уступок,
уступок необдуманному слову.
Мы унижаем факт до акта слова,
в простом событье у стены Жаппаса.
Мы видим смесь торжественности, злобы,
соединенье страсти и опасности.
Но как, создатель, это описать!..
Величье проявления обиды.
Они имеют право притязать
на выявление собственного вида?
Что главное в Саиде? Неизбежность
его поступков.
Значит — необдуманность,
кто мыслит о последствиях — не смел,
быть и казаться — общий наш удел.
Каким ты был, таким ты и казался,
поэт Жаппас,
поэт Аман — сложней.
Он жил в искусстве,
Ты — лишь прикасался
его гранита завистью своей.
Будь, истина! — историю придумаю,
благодарю, Жаппас, за прямоту мою,
писал — не знал, что именно получится,
иначе б я, клянусь, не стал бы мучиться.
...И в заключении сказал Саид.
(вот истина — по двум статьям сидит)
сказал он в заключении
(вот следствие
поступков необдуманных):
«И все же...
я прав, мне кажется!
Не может быть!..»
Так говорит историкам Бекхожин.
На том сидит.

II

ПОЕДИНОК НАСТОЯЩЕГО ПОЭТА АМАНА И РЕДАКТОРА ЖАППАСА

Записал и принес эти стихи в журнал, где редакторствует пресловутый Жаппас. (Журнал один, деваться некуда!)

Он поглядел и пробурчал нечто вроде того, что стихотворение ему знакомо.

На меня это известие подействовало сильно.

— Было, — сказал он, не разжимая век. — Было.

Я подумал сначала, что он шутит. Его знаменитый стиш «Я — бывший батрак» прочно утвердил за ним репутацию юмориста.

Мне вспомнилось, как я стоял перед зданием какой-то мыловаренной фабрики и думал. О чем я думал? Ни о чем. Просто стоял и думал. Численность этажей меня не интересовала. Достаточно, что много. Стеклянная плита, поставленная на торец. Интересно, когда нас потрясает факт, реакция бывает самой примитивной. Он отражается в нас, как в разволнованном зеркале или слишком толстым, как Жаппас, или неправдоподобно стройным, как я. Событие охватывает сердце, и ему надо вырваться изпод гнета, чтобы охватить событие целиком, чтобы заметить в нем, кроме тяжести волнения, — волшебный вес красок.

Я впитывал солнце и не знал, сколько ультрафиолетовых лучей падает на см² моей кожи в секунду. Я понимаю людей, у кого много вопросов, но я не понимаю людей, у которых на любой вопрос готов обстоятельный, толковый ответ. Я боюсь таких людей, они безжалостны. Они уже все решили, все по-своему знают. Они не волнуются, у них не бывает падения мысли, не бывает счастья находок предпоследнего варианта решения. Время рождает новые вопросы. Мы хотим узнать корни противоречий. Домыслить то, что открыто в учебниках, и эти открытия каждый должен открывать еще и еще раз для себя. Тогда этот закон станет и личной верой.

— Было, — повторил он. — Все было.

Жаппас любое слово произносит мудро и значительно. Гнет собственной абсолютности он распространяет на окружающих, и они становятся гордыми и надменными по отношению к нему и столь же категоричными.

— Не было! Где было? — воскликнул и спросил я.

— Ничто не ново под луной, — не моргнув, промямлил он. Спокойно и вдохновенно выразил мысль, уже утвержденную семьюдесятью поколениями писателей, среди которых только первый был прав. Жаппаса некоторые критики называют Гомером XX века⁵. Он из тех людей, которые ни того, ни другого Гомера не читали и не будут. Он глуп только на первый взгляд. И на второй. Впрочем, и на третий.

Но в историю он войдет. Как убийца. Он глядел в щелки поверх головы моей, словно считал до миллиона, чтобы не уснуть вечным сном.

Я увидел покадрово:

Крупный план: его жирное лицо.

Отъезд до среднего: брюхо.

Общий: все еще — БРЮХО.

Двойной экспозицией: ведро воды, опрокинутое над костром.

Крупно: борьба огня и влаги. Яростный пар. Черные угли.

Средний: я влетел в седло и понесся по склону до общего.

С противного холма с копьем наперевес идет на сближение Брюхо.

Голоса за кадром. Вступает тревожная музыка.

Он (яростно):
Помолись своим кумирам,
мы не покончим дело миром,
делать нечего в этом мире
двум батырам,
двум эмирам.

Я (спокойно и сильно):
И сражаются испокон
рог на рог
и конь на конь.
Пусть вступают в единоборство
твоя жестокость, мое упорство.
Твоя безмерность и моя мера,
твое язычество, моя вера.
Твой лед холодный и мой огонь,
как рог на рог
и конь на конь.

(Крупно детали: выражения глаз — страх затаенный и спокойствие трагическое. Острия копий, оскал коней)

Я (вдохновенно):
Помолись своим кумирам,
ты выйди с мечом,
вышел с лирой,
мы не покончим дело миром,

делать нечего в этом мире
двум батырам,
двум эмирам.
(Аплодисменты).

(Две тонкие пики сбл-лзились, спарились, как две струны домбры, вонзились в два жилета. Взвилась мелодия, сшиблись две темы).

Вместе (дуэт):
Ты слышишь, друг,
звенит струна?
О чем поет тебе она?
Ты мне расскажешь, что в этом вое,
после боя,
после боя...

(Крупно: Я
Обще: ОН).

— Не было, — сказал наконец Жаппас.

— Что не было? — не торжествуя, спросил я.

Добивать так добивать. На войне героем станет тот, кто победит страх, здесь герой тот, кто пересилит отвращение к поверженному Жаппасу. Я пересилил, хотя это было нелегко. Хорошо творить подвиг на виду у всех, когда за тобой следят телекамеры и каждый шаг твой сопровождается то общим вздохом, то бурными рукоплесканиями. А когда ты один на один с Жаппасом в его непроветриваемом кабинете с грязной ватой между рамами, твоего мужества никто не оценит, но я знал, на что иду. Я вел бои за Саида. (Архитектурный гений наших предков выражал себя в создании Могильников. Посмотрите, вся степь уставлена мазарами, повторяющими очертания уничтоженных в набегах крепостей и храмов. На степных кладбищах вы можете найти глиняные и каменные модели византийских соборов и сирийских дворцов. В этих мазарах хоронили богатырей. Поэты в то время строили свои воздушные города.

«Дворцы воздушные мои прочней твоих могил».

Когда небесные светила изменили ход и отвернулись от кипчаков, последние, не найдя надежных крепостей на своей земле, бросились под защиту мифических стен эпоса. Души их укрылись в моих воздушных замках. Тела их я вышвырнул за ворота. Они не вмещались. Для них строит убежища Саид Бекхожин, профессиональный строитель, кипчак из СМУ-22. О нем моя песня.)

— Так было или не было, рожай, Жаппас! — я уже откровенно издевался.

— Не было. И не будет. Твоих вещей. В моем журнале. Трудно, невозможно постичь Жаппаса. У меня нет ни времени, ни сил, чтобы проделать эту огромную работу, которая потребовала бы от исследователя кроме знаний всяческого рода еще и изрядного запаса меланхоличности.

А я — холерик!

Долой блистательные околичности! Метафоры, уводящие от сути, как куропатки от гнезд своих уводят свирепого ястреба!

Мой ум рвался к более свежим проблемам.

Мы с криком пришли в этот мир!

Я потребовал маков у зимы, идеалист!..

Жаппас, а ты видел грозу в январе?!

Когда в снежном небе шипя метались отчаянные молнии и бил дымящийся ливень в угрюмую безжизненность снегов.

Шесть рублей!..

При каждой встрече он спрашивает про здоровье моих близких и, прощаясь, напоминает про долг.

Не удержать меня!..

Жаппас бездарен, как Бет-Пак-Дала осенью. Где он наел такое брюхо? В хлебном магазине его пропускают без очереди, как беременного. Читатели, заметив Жаппаса, говорят задумчиво: «В нем что-то есть...»

А ты подумал, жирши ⁶ Жаппас,

что песня — жир⁷,

соловей — булбул⁸?

Все чаще жирных поэтов у нас

народ-реалист называет пул-пул⁹.

А ты подумал, жирши Жаппас,

что это значит «слова ради»?

Ни грамма радости, ^:

в каждом томе —

пустой руды словесной тонны.

Вы, позабывшие, что значит Долг,

все превратившие в рубли — и только,

вам мы доверили слова —

«Восток», -

«3емля», «Россия», «Франция»,

а толку?

И вот Аман пришел вершить намаз,

в слезах, в чалме распущенной и с грубостью,

что жизнь поэта —

ярче, чем алмаз,

и дорога своей алмазной хрупкостью.

Аман из тех, кто понимает стыд,

мой стих, как штык,

и нет стиху святых.

Жизнь сокращают мне,

но не стихи,

в сердца они уходят, как штыки.

Я помню долг другой,

великий долг!..¹⁰

...Наука — вещь серьезная. Могут аи цифры и формулы

быть поэзией? Что такое нуль с точки зрения научной?

Ничто. А поэзия говорит — нечто. Это конечная цель

определенного этапа развития.

К форме нуль стремится все — скалы обтачиваются временем в валуны, угловатая космическая глыба стала

земмым шаром. Слова круглеют, и ракета в разрезе круглая — так легче взлететь, и бомба — так легче падать.

И тело круглеет, и головы круглые и рты в крике, и глаза вытаращены. Впрочем, что его описывать: нуль — это

нуль. Пустота пустот.

Вот все, что я хотел сказать о круглом поэте Жаппасе!..¹¹

Р. 3. У нас в городе много тупиков безымянных. Предлагаю к юбилею тупик № 1 переименовать в тупик

им. Жаппаса. И дабы прочнее увековечить, назвать его

именем еще и учреждения, расположенные в этом тупике: районную сберкассу и холодильный склад мясокомбината. Тем более, что этот район по генплану сносится

вскорости.

Упр. 2. ЦЕНА ЛЮБВИ (Как возродить любовную лирику)

Меня часто спрашивают поклонники: «О чем пишешь, дорогой Аман?» Я отвечаю несложно: «О чем пишется». Каждое утро ставлю себе определенную задачу.

Вот и сегодня, накануне 8 марта, я обязан подумать на тему: «Чадра или не чадра?» Эксперимент с эмансипацией затянулся. Результаты уже не пугают. Мы привыкли. Равнодушие — враг любви.

I

В комнате — солнце, конфеты из сои.

Собака глядит на конфету, скучает,

глажу ей спину ногой босой,

листаю газеты за чашкой чаю.

- Снова — акции и падения,

в странах Азии перевороты,

нет ни в одной министерств нападения,

множество — министерств обороны.

Откуда же войны, простите, берутся?!

Дерутся гегели и конфуции,

полосы гордости, строчки конфуза,

ребусы глобуса и кроссворды,

о свадьбах ни слова —

разводы, разводы...

II

Я сложность духа меряю простыми

реалиями:

мельницами — ветер,

свет — киловаттом,

тяжесть — мегатонной.

Ай, строфы цифр, эпосы речей!

До сердца допустили мы врачей,

узнали анатомию мадонны.

Эпоха бесподобных лесорубов,

ткачих всеправых,

и зачем вам Рубенс,

когда полотна гениальней красок!

Идеализма где-нибудь украсть бы.

III

Сто тонн на каждого из нас приходится.

Сто тонн тротила. Может, опечатка?

Сто тонн «наполеонов», не взрывчатки,

Тортов?

Хотя и это пригодится...

Придет в субботу дядя-спекулянт.

«Чего продать? На барахолку еду».

«Почем тротил?» — спрошу.

Он вынет прейскурант.

«Такого барахла тут, — скажет, — нету.»

А я ему: «Есть девяносто тонн».

(Десяток тонн на черный день оставлю).

«Хоть по рублевке!»

Обалдеет он:

«Да что ты!.. Я тебе по трешке ставлю!»

Газет он не читает, глупый он.

У самого (не знает) — сотня тонн.

IV

Та, которая коллекционирует кактусы, вчера говорила, трепетно поглаживая себя по бокам:

— Почему это у мужчин, когда они на меня смотрят, жадные тигриные глаза?

У самой при этом были рысьи. Ее сослуживица, унылый реликт феодально-байской эпохи, неуважительно ухмыльнулась. Рысь переключилась:

— Почему ты за собой не следишь, Гюль? Ты так неряшливо одета, платье длинное, какие-то браслеты, монисты!.. Муж тебя оставит, если ты...

— Не бросит! — не отрываясь от гроссбуха. — Он за меня три тыщи уплатил. Новыми.

И щелкнула счетами.

Веселая Рысь превратилась в ничейную кошку. Редко можно наблюдать такое непосредственное действие слова.

Я человек современный, прогрессивный, можно сказать. Я бы не посмотрел ни на какие тыщи. Оставил бы — и все. Но заметьте, сколько гордости в этом униженном, казалось бы, откровении. А Рыси, подумал невольно я, суждено быть женой бесплатной. Что может быть унизительней этого?

«Моя дорогая», «моя бесценная».

Не ощущаю материальности слова. Эти эпитеты достались нам от времен, когда поэзия была подкреплена калымом. «Сопротивляйся, Аман, — говорил я себе. — Не верь тому, что слишком очевидно!» — «А что плохого в том, что драгоценные формы брались на достойное содержание?» — голосил во мне пошляк.

Борьба продолжалась с переменным успехом.

Невольно вспомним, как Зулейха покупала на рынке смазливого раба Юсупа.

— По весу юноши, — купец промолвил тут, —
не гири на весы, а золото кладут.
Сокровищ всех Юсуп был тяжелей.

Странно, что в мировой поэзии не сохранилось описания покупки жены. Но намеки на то, что и женская красота стоила денег, сохранились. Поэты восполняли недостаток валюты драгоценными стихами, в которых сияли «алмазы слез», «жемчуги зубов», «бровей золотые серпы».

Подобно яхонту краса твоих ланит,
как нежный перламутр, ногтей отлив,
глаза, как изумруды, —

и т. д.

Так Зулейха описывала Юсупа.

...Веселой Рыси недавно прислал тайное письмо чреватый поэт наш Жаппас, которому я должен 6 рублей. Он писал ей так (с несвойственным ему темпераментом):

О редкой красоты кристалл,
любовь моя, душа Джамал!
О серебро мое, мой друг,
плагиаклаз души моей,
скажи мне: будешь ли моей?
Скажи скорей, молю, скорей!

Бездарно! Моллюск пузатый завершал послание строфой, направленной острием против меня.

Я дам тебе благой совет:
не обесцень себя, мой свет!
В невежде-муже проку нет,
зря только век загубишь свой.

Эта строфа, лучшая в касыде, не принадлежит его перу. Он бесстыдно выписал ее из моего анонимного послания его молодой жене Зумрат, по кличке «Трясучка огневая». Я, в свою очередь, заимствовал эти строки из собрания древнего Кандылая. У кого Кандылай украл, мне неизвестно.

V

Я искал последовательниц Зулейхи по всему миру. Гдето ведь должны были сохраниться черты матриархата. И нашел их в республике Унди.

...В Барассе я достал двадцать первый сорт кактуса. Надменный, весь в прыщах, в горшочке. Мне подарил его барассец Лингва за пять монет. Имя «Лингва» означает на барасском — «царь», а на языке соседнего губернского города N-ск — «мужской орган». Может быть, поэтому Лингва стоит во главе кампании протеста «N-ск даун!»¹² Он за самоопределение Барасса. Официальными языками республики, по его мнению, должен быть барасский или английский (в котором «Лингва» означает безобидное — «язык», «речь»). Или зартаский, в крайнем случае (где «Лингва» переводится, как «бог»). А по мне и бог и царь один хрен. Но мне чем-то нравятся барассцы. А этот — больше всех других. Вегетарианец, весь в заботах о судьбах нации, лысый. О чем бы он ни говорил, — о приближающемся муссоне, о ценах на кактусы, — он кончал каждую фразу традиционным кличем «1Ч-ск даун!» Это не главное в Лингве. Я его оправдываю по-своему.

Есть люди, которые рождены, чтобы жить, не высовываясь за стены прекрасного дворца своего племени. Например: моему дяде-спекулянту Умеру просто противопоказана славяноязычная среда. Умер — по нашему «Жизнь», вполне приличное имя. С ним бы жить да жить. Телеграммы, которые он аккуратно рассылает по Союзу к праздникам, сеют панику. У него две колодки на все случаи: «Поздравляю праздником твой дядя умер» или: «Желаю счастья долгих лет жизни успехов труде ваш родственник умер». И обязательно приписка ошеломленной телеграфистки: «Верно — умер». В телеграммах ударение не ставят, прописные буквы не обозначаются, и потому в аэропортах билеты отпускаются по его поздравлениям вне очереди. И притом кассиры смотрят сочувственно. Начальник порта провожает до трапа, поддерживая под локоть.

И еще что их объединяет (Лингву и Умера): оба они спекулянты, и оба носят чалму по пятницам. (Здесь я вынужден сделать замечание Маяковскому. Он допускает образную неточность, когда описывает польских пограничников в известном стихотворении: «и не повернув головы кочан». Так можно сказать о Лингве или Умере, чалмоносцах, чьи головы действительно похожи на капустные плоды, но ни в коем случае не о польских головах в конфедератках. На этом я стою совершенно железно. Точность образа — закон неолита). Но чалма не главное в Лингве. Я никогда не забуду, как он, проверив на свет пятимонетку, достал из портфеля горшочек с кактусом и сказал по-барасски: — Передай своей могиле от барасской морды. («Могила» — женщина, «морда» — мужчина (бар.).

И добавил: — Этот кактус расцветает раз в столетье, ночью.

Белым шаром, жирным одноцветьем, сочным,
Не уколет губы — несъедобен, мягок.
Покраснеет, если уподобить маку.
Диким ветром в белом поле брошен кактус.
Расцветает, если тихо спрошен:
«Как ты?»
Что ответит — очень важно знать обоим.
«Надоело, — скажет, — рвать штаны ковбоям».
N-ск даун!

Он замолк, но в глазах его опечаленных я читал продолжение:

В зелени травы ярятся маки —
затравили,
бродят в травах белые собаки
баскервилей,
ароматны запахи весеньи,
нет!
Сладко пахнет чье-то невезенье
след.
Белые иголки, словно проседь,
может быть, и ты когда-то спросишь.
— Как тебе живется, Лингва?
N-ск даун...

VI

Но это не главное в Лингве. Хотелось бы женщинам в их светлый праздник сказать о нем другое.

В Барассе калым платит женщина. Жена купила Лингву, как несравненная Зулейха прекрасного Юсупа. Он стал ей в 50 тыс. монет. Если бы он не учился в Оксфорде, он бы стоил 20 тыщ; если бы не окончил колледжа в Ы-ске, то обошелся б несчастной женщине в 10 тыщ. А если бы он был неприкасаемым или отверженным, то вместе со всеми дипломами стоил бы — шиш. В средневековом Барассе, оказывается, рядовой раб стоил, примерно, столько же, сколько сегодня Лингва с университетским образованием.

— У нас разводов не бывает. Нет. Она меня не бросит. Нет. И-ск даун! — сказал Лингва, не помню, по какому поводу. Я видел его чудесную жену. И обидно стало от сознания, что такая женщина сама платит. Парадокс какой-то. (Какие отчаянные тигриные глаза были бы у мужчин, если бы в варварские округлости Рыси были вписаны нули калыма!..) Есть ли выход из создавшегося положения? Есть, мне кажется. Вот мой проект: уравнять в правах обе стороны. У них женщины перестанут страдать от сознания своей неполноценности, у нас — мужчины. Пусть не только морда покупает могилу, но и наоборот. Предлагаю назвать этот процесс эмансипацией. Цены на женихов и невест упорядочить, провести законом. Первого апреля каждого года понемногу снижать. И тогда 1. апреля станет международным Днем свадеб. Меньше будет разводов. Газеты отдадут место объявлениям о свадьбах. Они вытеснят нервирующую информацию. Не останется одиноких мужчин и женщин, кроме лентяев и тунеядцев. Каждый — купец своего счастья. Весной — всенародный праздник, ярмарка женихов и невест. Лица мужчин и дам в нейлоновой непрозрачной сетке — чачване. На ней ярлычок с ценой.

Вспомним, что прекрасный Юсуп и пророк Магомет скрывали красоту свою в волосяной чадре. И когда они сняли чадру, ослепли Зулейха и Айша. Главное — возродится эпос, вспыхнут свежим огнем бессмертный сюжет — «за нелюбимую выдан я», и равноправный вариант. Газель победит газету.

Поэкспериментировали — хватит, пора возвращаться

в пампасы фольклора. Наденем на любимых пояса чести.

И когда я куплю тебя, Рысь, ты содрогнешься от моих признаний, моя дорогая, бесценная ты моя!..

Век денег умирает, так давайте же дадим последний бал. На эти деньги.

VII

Вражда, приветствую тебя, вражда,

когда ты проявляешься поэзией,

сегодня, может быть, как никогда,

твои любовные стихи полезны.

Мы для проклятий не находим слов,

нужны к такому случаю глотанья,

и бормотанья, сбивы,запинанья,

и треск, и скрежет выбитых зубов.

В окно глядят верблюды —

это горы,

с портрета обезьяна —

это ты,

на тумбочке забытый том Тагора,

стакан немытый —

это тоже ты.

Предметы — моя память, твоя слава,

ковер, прожженный там, где ты прожгла,

когда лениво потянулась лапой

с постели в пепельницу, не нашла,

так и воткнула в мой ковер...

Ушел бы!

Уйду, оставив в комнате моей

злой аромат духов твоих дешевых.

Другая караулит у дверей.

...Уходят женщины в эпоху Блока,

там им неплохо,

там — позавидовать далеким мамам,

Прекрасным Дамам.

Уходят женщины к озерам дальним,

к забытым станам,

в шатры уходят, чадру накинув, —

к другим скандалам.

Уходят женщины, их платья длинные

в крылатых складках,

и каждым взглядом

зовут мужчину сверкнуть булатом.

Мерцают реки в густых ресницах

склоненных ив,

уходят жены, чтобы присниться.

Забудем их.

VIII

Загрохотала дверь. Отпер. Около мешка стоял дядя Умер, дуб кряжистый, с лицом, похожим на кору карагача.

«Суббота», — вспомнил я. 8 Марта. Умер был сегодня экспассивный¹³. Он держался за поясницу.

— Э, пока поднялся, совсем почки распустились...

— Весна... — посочувствовал я.

Он ощерил нержавеющий жемчуг вставных зубов.

За ним маячила наша почтальонша.

— Подписка кончилась. Продлить надо.

— Поздравляю с женским праздником, — сказал Аман, мужественный загорелый человек. — Дядя Умер, подпишись и ты.

— Спасибо, — обрадовалась почтальонша неподдельно. — Вы у меня первый...

Почаще бы такое говорили. Она наверняка не читала ни моих томов, ни брошюр Жаппаса, Лингву и во сне не видела, а вот устное мое ей было приятно. Ибо первый. Предчувствие — вот что важнее чувства. Предвиденье, предписанье, предрассудок. Сегодня я первый. И весь мир стал приятен. Мне захотелось вылечить дядю Умера, простить Жаппаса, переименовать Лингву. Вы думаете, в этот день только женщины счастливы?

Умер ничего не читает, и поэтому я могу о нем смело писать всякое: он не знает, что в ядре клетки тела насчитывается несколько десятков хромосом. Две из них определяют пол. У мужчин, в том числе и у Умера, они составляют сочетание XY, а у женщины они одинаковы — XX. Аллюр два креста. Этими знаками обозначен век. Я боюсь символов, поэтому верю в них и стараюсь не обижать женщин. Но в этот раз у меня получилось непроизвольно. Я догнал почтальоншу на улице, втолкал ей в сумку коробку соевых конфет и вручил кактус в изящном барасском горшочке. Опять — быть и казаться?

Кактус расцветает раз в столетье ночью,
белым шаром, жирным одноцветьем сочным,
не уколет губы — несъедобен, мягок.
Покраснеет, если уподобить маку,
диким ветром в белом поле брошен кактус,
расцветает, если тихо спрошен: «Как ты?»
Что ответит, очень важно знать
обоим...¹⁴

МУРАВЕЙ

ДИАЛОГ

ОТ НАБЛЮДАТЕЛЯ

«...Наш выигрыш идеален, а проигрыш материален. Человек обесчещен величием своего знания.

Продолжим.

Есть еще одно определение: поэзия — это не наука.

Уточним: наука — химия, поэзия — алхимия.

Я постараюсь набросать портрет алхимика, занятого поисками эликсира жизни. Этот образ навязан мне чистюлями-химиками.

Алхимик — озабоченный чудак в грязном полосатом халате. Он собирает в огромный тигель кучу всевозможных реактивов, помешивает пальцем, подбрасывает в топку огня и ждет, подперев щеку: взорвется или не взорвется?

И это немытое, заикающееся ничтожество, ищущее средства неправедные для продления жизни, правоверные химики часто сжигали в том же тигле.

Следующий алхимик, рассматривая осадок, находит, что именно этого компонента не хватало в вареве.

Алхимики, увлеченные поисками идеального, попутно понаделали массу полезных для науки открытий. (Например, синтезировали философский камень). И теперь уже солидная наука, чей академический клобук происходит от засаленного, прожженного колпака алхимика, посмеявшись над забавным предшественником, пришла сама к поискам эликсира бессмертия.

Древние знали, что это средство необходимо природе...»

Действующие лица
Биофил

Недействующие лица
Некрофил
Муравей
Смерть муравья

Место действия
Развалины какого-то храма за границей

Время действия
Наша эра

Сюжет

Двое (прохожих) наступили на муравья, влачившего соломинку рисовую.

Полдень. Они устали.

Биофил сел на обломок стены, свесил ноги, достал из-за пазухи кисет, высыпал на ладонь горку табаку, втянул в одну ноздрю, потом в другую. Застыл, вытаращив глаза, — ждал реакции. Пока не дождался.

Некрофил стоит над трупом муравья. Любая смерть располагает его к раздумьям. Подошвы его сапог и голенища в бурых пятнах крови.

I

II

III

IV

V

VI

КОНЕЦ

Примечание. Так сотворен был новый бог Антихрист. Убийство — зло, ибо оно порождает веру. Унижая — возвышаем. Не хватайтесь за соломинку.

ЭПИЛОГ

Биофил молился Соломине, пока не привык, а привычка — это уже неверье. И серые и черные мураши перестали действовать на его чихательный аппарат.

Некрофил же не отдыхал. Создав черту (единицу), он боролся с ней сначала традиционными средствами крестом (двойкой), дугой (пятеркой), затем комбинированным знаком — Крест и Дуга (2 + 5), наконец освоил новую форму — квадрат (четверку), постепенно в скорописи превратив его в круг. Вершиной его эволюционерства стала Восьмерка (удвоенный круг — четверка).

Биофил всякий раз (при очередной смене идола) протестовал, издевался, давил, крушил, чихал и — молился.

В конце жизни с облегчением понял: единственно кому и чему он не верил, — это Некрофилу.

ГЛИНЯНАЯ КНИГА

2700 ЛЕТ СПУСТЯ

I

В песках заснеженных Муюн-кумов пас отару знатный чабан Ишпакай.

На ленивых овец лаял пес Избагар, сбивал их в кучу.

Дул ветер.

И явился Дух.

— Теперь хочу спросить тебя, чабан Ишпакай из племени Иш-огуз. Твоя жена Шамхат красива ли?

— Да как тебе сказать, аруах¹. Хорошо рожает. Варит мясо и чай кипятит. Помогает в отаре.

— Теперь хочу спросить тебя, чабан Ишпакай из племени Иш-огуз. Твою жену Шамхат любишь ли?

— Да как тебе сказать, аруах-мурза². Я привожу ей подарки, когда бываю в районе. Ситец на подушки, шелк на одеяла. Двадцать пиал в прошлом году привез. Две в хурджуме, правда, раскололись. Но мы их склеили.

— Теперь хочу спросить тебя, чабан: явления разрозненные связью ты можешь ли скрепить?

— Да как сказать...

А как она?.. — и дух смущенно кашлянул.

— Да как тебе сказать, аруах-мурза. Рожает понемногу.

— Пожалуй, я вселюсь в тебя, чабан. Не возражаешь? И буду ждать, когда слетит в тело жены твоей дух истинной Шамхат.

— Э, нет, мурза, не хватало, чтобы жена моя стала шлюхой, у нас дети. Я ой еще зоотехника не простил.

Чабан сладко зевнул, поежился на ветру и, застегнув шубу, окликнул пса Избагара.

ОБЪЯСНИТЕЛЬНАЯ ЗАПИСКА В СТУДКОМ ОТ ИШПАКАЯ, СТУДЕНТА ИСТФАКА

«На вечере отдыха я познакомился с девушкой по имени Лиза. Фамилию не сказала. Проводил ее до дому. Обещала встретиться.

Пришел в общежитие, посмотрел на часы — было почти 12.

Я было хотел уснуть, и на меня сошел Дух.

«Дай, — говорит, — сяду на тебя, дай наслажденье мне».

Я ему дал! Гоняясь за ним, свалил шкаф и избил студента К. и студента Ф., с которыми у меня дружба с малых лет...»

А было так.

Кривоногий, широкоплечий субъект лежал на железной койке и глядел в потолок, потрескавшийся от землетрясений. В окно общежития лезли ветви яблонь, лепестки летели на учебник сопромата, журчал темный арык, отравляя друг друга носками, спали К. и Ф.

И явился Дух.

Он, отодвинув зашумевшую ветвь, влез в окно, прошелся по комнате и внятно спросил:

— Ты и есть Ишпакай из племени Иш-огуз?

Я ждал 27 веков, когда произойдет встреча Ишпакая из Иш-огузов с девкой по имени Шамхат. Это свершилось!

— Во-первых_чона не Шамхат какая-то, а Лиза, — начал заводиться студент.

— Женщина не уснет, если не обманет дурака. Сейчас твой мускусом наполненный сосуд лежит в обнимку с каким-то ничтожным персом. Любую пальму тенью валит солнце. Она утоляет его жажду, с волос своих снимая покрывало...

— С каких таких волос?.. — студент взбесился.

— Заткнись. Кто здесь дух, я или ты?

Оттопырь ухо и слушай. Меня мучит печаль.

— Где ты есть?! — вопил студент, дико озираясь.

— Я здеся, — мрачно сострил Дух.

И началось.

II

Мы попросили прокомментировать эти события известного ученого Ишпакая. Мы в секторе бронзы института Истории. Навстречу нам, как вы видите, встает седой, но еще полный человек с полевым загаром на мужественном... Простите, мы вас оторвали от занятий. Итак, навстречу встал врач исторических наук.

— Доктор.

— Нет, я не оговорился, именно врач, спаситель истории нашей, знаменитый исследователь времени Ишпакай-ага, замечательным изобретением своим...

— Открытием.

— ...перевернувший историю нашу...

— Историографию, — поправил Ишпакай-ага.

— Полимерами здесь не обойтись!.. Что такое?.. Прошу прощения, — полуверами не обойтись. Ничего не понимаю... Ах, да — по-лу-мерами в вашем деле не обойтись.

Только решительное...

— С удовольствием.

В позапрошлом году мною была обнаружена на скале Коксайского ущелья надпись, выцарапанная бронзовым стилом. Она состояла всего из нескольких строчек. Характер письма близок к этрусскому. Прочесть было нелегко, но возможно. Язык памятника оказался близок к современному огузскому.

(Знаменитый ученый смущенно улыбается, похлопывая себя по бронзовой скуле).

— Удобно ли это говорить, но сам я происхожу из племени Иш-огуз, и мне доставило величайшее наслаждение читать эту высокопоэтичную надпись. Самое удивительное...

(Здесь ученый делает еще один механический жест, который пока не представляется возможным описать... Но пусть он останется в памяти телезрителей, как одно из проявлений эксцентричности великого человека).

— Но самое удивительное, дорогие товарищи, что в этой поэме речь шла о моем тезке, о Ишпакае, вожде скифов, называвших себя к тому же именем «Иш-куз».

Сведенья об этом народе и его вожде сохранились в хронике ассирийского царя Ассархадона. В 7 веке до н. э. ишкузы во главе с Ишпакаем ворвались по западному побережью Каспия из южнорусских степей в Ассиро-Вавилонию и несколько лет правили ею.

Эта поистине редкая находка позволила нам сделать множество бесценных для науки выводов:

а) самыми древними памятниками огузского письма считаются орхоно-енисейские надписи — 5-6 в. н. э. Наш памятник отбрасывает историю огузов на 13 столетий в глубь веков — до 7 в. до н. э.;

б) поставлена точка в многолетнем споре скифологов: тюрками или иранцами были скифы, напавшие на Ассирию? «Конечно, огузы!» — недвусмысленно заявляет нам памятник. И это мнение — решающее. (Ученый взволнованно повторяет первый жест).

в) Само название скифов «иш-куз» дошло до нас, развившись в «иш-огуз» (или «иш-гуз»). Вы знаете из учебников, что огузы (или «гузы», как нас называли западные источники) делились на два крыла: иш-огуз (т. е. Внутреннее племя) и таш-огуз (т. е. Внешнее племя). Я имею честь принадлежать к Внутреннему племени. (Ученый смущенно воспроизводит второй жест).

— Имя «Ишпакай» также, как видите, сохранилось. И этимологизируется оно только огузским словарем. Означает буквально — «След стерегущий», так называли кочевники пса-тотема. И сегодня еще огузы величают породистых псов именами типа — «Испакар», «Испакай» и т. п. вариантами.

Название пса-бога даровалось вождям, становилось именем-титулом.

Мидяне заимствуют это сложное слово, превращают в абстрактный монолит и делают переносное значение главным. «Спака» — так они называют уже любого пса. Далее оно распространяется в индо-ирано-европейских языках, преобразуясь (в славянских, например) в «собака», «шавка», «сука». Дифтонг ав>у.

— А как вы находите случай с Чабаном и Студентом? Возможен ли Дух в наше время?

— Памятник содержит восхваление вождю Ишпакаю. Ода написана ямбом; что свидетельствует о скифском происхождении этого популярного в наши дни стихоразмера.

Кроме того, содержание памятника позволяет литературоведам сделать однозначные выводы относительно истории лексического образа, относящегося к типу сравнений: «О, моя косуля». Так неизвестный поэт 7 в. до н. э. называет своего героя. В средневековой поэзии джейрану, газели, серне уподобляются персонажи женского пола. Употребление в памятнике этого образа может вызывать подозрения. Не забывайте, что действие происходит во времена близкие к матриархату, и вполне возможно, что под именем Ишпакая скрывалась женщина.

Тем более, что сам памятник не дает определенного ответа на этот вопрос, ибо огузский язык, к сожалению, не знает родовых окончаний.

Много загадок таит памятник для будущих исследователей.

— Телезрителей интересует, чем вы заняты в эти дни.

— Я председатель жюри конкурса на лучший памятник славному предку. Мне понравился один проект. Памятник будет установлен в центре среди яблоневых насаждений. Одежды и поза подобраны с таким расчетом, что трудно будет сделать заключение о половой принадлежности Ишпакая.

Выпуклое родимое пятно на щеке будет означать его ишкузское происхождение. Правая рука на рогах крылатой косули, попирающей змею. Змея символизирует рабовладельческую Ассирию.

Слева — неизвестный поэт с тяжелым стилом в обеих руках.

Одежда и прическа нейтральны, так как пол поэта также, к сожалению, покрыт мраком неизвестности. Запроектирован вечный огонь.

Из какого материала, вы спросите.

— Из какого материала?

— Скульптуры будут отлиты из скифской бронзы. Для этой цели мы добились разрешения переплавить предметы маткультуры скифского периода — сосуды, браслеты, фибулы, гладкие зеркала, мечи-акинаки. Больше всего дадут металла бронзовые котлы, по которым наш музей занимает ведущее место в мире. Материала потребуется много. Идут интенсивные поиски. Но уже очевидно, что бронзы на всех не хватит. Поэта придется сделать чугунным.

А относительно Духов сказать что-нибудь определенное трудно.

— Великий ученый произвел третий жест.

III

Ученый врал. Он скрыл, что Дух являлся первым не кому-нибудь другому, а ему.

У каждой истины — дорога лжи.

...Много лет назад молодой аспирант Ишпакай стал патриотом.

В исследовательском институте, где среди таш-огузов он проходил курс аспирантских премудростей, пробиться в люди не представлялось возможным.

Молодой иш-огуз был поставлен перед альтернативой: или тратить годы и годы на борьбу за кресло МНС³ или сменить профессию, стать землекопом, садовником, каменотесом....

Каменотесом?!

С этого все и началось.

Нам трудно сейчас проследить весь извилистый путь ассоциаций, вспыхивавших в его свежем мозгу. Важен вывод.

— Что такое открытие? — задал он себе вопрос.

И получил положительный ответ: «Это изобретение». Чтобы пробиться, нужно выбить великое открытие. И он его выбил.

Работа с зубилом пошла на пользу. Он загорел и окреп. Несколько лет он терпеливо ждал, пока дожди и солнце сделают свое дело — надпись должна пройти стадию нужного выветривания, чтобы никакой таш-огуз не смог установить ее свежести.

За это время произошли кое-какие события.

Сгорела частная квартира и все черновики будущей расшифровки. К тому же он забыл, в каком месте Коксайского ущелья она находится. Скала.

И все стало серьезным.

Действительно случайно, лет через 20, он открыл надпись, будучи на охоте с сотрудницей другого института. Пришлось ее призвать в свидетели и этим самым обнародовать свою связь.

Развод с женой был затяжным. И это отняло драгоценное время. Надпись, сфотографированная и перепечатанная в Вестнике, разошлась по миру.

Так как принцип алфавита и текст был начисто забыт им, дешифровка отняла несколько месяцев.

Этой работой одновременно занимались многие ведущие специалисты, как наши, так и зарубежные.

Было предложено уже пять вариантов дешифровки.

Ишпакай спешил. Он знал — добыча уходит из рук. Нелепость положения усугублялась отчаянием брошенного мужа.

Профессор А., знаток мертвых языков, объявил о своей расшифровке. Он прочел надпись языком дупским.

У него получилось:

«Эзре сын Петосири внук Панаммувы дед Тиглатпаласара... бык... осел... жрец... Киририша-Нахунте, Шильхак-Иншушинак... сделал».

С ним вступил в спор специалист мертвых языков Скандинавии англичанин Б. По его версии, язык надписи оказался близким к мертвому херскому, но прочесть удалось с помощью еще более мертвого котьского. В Коксайской находке оказалось многовато личных имен, звучащих довольно дико на первый взгляд, но это только подтверждало афоризм: «...История соткана из имен»⁴.

Вот как выглядел текст:

«Свабадахарьяз, Сайравилас, Стайнаверияз. Я выписал. Вагигаз Эриль Агиламуди камень Харивульфа, Харарарь».

Скромному, поседевшему МНС Ишпакаю пришлось держать бой с выдающимися противниками.

Это случилось в позапрошлом году. Ночью.

Он сидел перед грудой исчерканных страниц, седой, угрюмый как лунь.

И у него пошло. Он все вспомнил.

Талант ученого, как сказано однажды — суперпамять.

Открывать — это значит вспоминать давно и всеми забытое.

Зазвучал, встал с лица бумаги древний, своебразный эпос:

«Вот он (она) Ишпакай — надежда ишкузов,

грозный (ая), как лев (львица), герой.

Ассирия дрожит перед тобой.

Мидийцев в землю ты вогнал (ала), герой,

Египту спину ты сломал (ала), герой,

как сыр сырой, ты выжимал (ала) врагов».

— Пой, чтоб ты треснул, ясновидец, пой!.. — раздался хриплый, страстный вопль чей-то.

— Кто здесь? — испугался седой как лунь.

— Уа, мудрец, провидец мой, дуй дальше, среди двуногих равных нет тебе, пой, чтоб тебя!..

— Кто вы? — аспирант трясся так, что его было жалко.

— Я! — мрачно сострил Дух.

— Это вы, профессор?.. Я просто шутил, не больше!.. Клянусь совестью!... (А надо сказать, что Ишпакай подозревал руководителя института в том, что тот подозревает его.)

— Не бойся, животное. Ты истинный поэт. Была такая должность при дворе.

— Да где же вы?

— Здеся! — повторялся Дух.

Это была страшная Ночь Сомнения.

Он пережил ее (его) и утром отнес статью с расшифровкой в редакцию «Вестника», и она вышла с подписью

«МНС Ишпакай.»

IV

После опубликования сенсации противники взяли свои слова обратно.

Профессор А. Прислал ему поздравительную открытку.

Англичанин Б. разразился подробным письмом совершенно небританского темперамента.

Приглашал в Оксфорд погостить.

Между прочим, послание начиналось со слов: «Дорогая мисс Ишпакай.»

Видимо, он так расшифровал не принятую на островах формулу «МНС», значившуюся в подписи сенсационной статьи.

Короче, — так были посрамлены таш-огузы, вынужденные уступить место СНС⁶ первому иш-огузу — историку.

Так родилась новая истина. Истина-мать, породившая множество других, как и положено истинной матери.

Но сказано, не бойся врагов внешних (таш), а бойся врагов внутренних (иш).

Появился новый аспирант из иш-огузов (село Никаноровка), и ему пришлось пробиваться в люди. И он не нашел ничего лучшего, как выступить против теории доктора Ишпакая. Он ударил в корень.

V

Аспирант Ант-урган Сумдук-улы на многих примерах доказал, что мужчину в 7 в. до н. э. возможно было уподобить косуле.

Он нашел в кладовой памяти народной разрозненные отрывки забытого эпоса о хане Ишпакае.

«Нестройность композиции знаменитой в недавнем прошлом народной поэмы, — писал он, — объясняется просто. Я выслушал ее по частям и от разных лиц. Часть Первую мне напел 97-летний чабан Шах-Султан Саксаулы, брахицефал. Скончался в прошлом году.

Часть Вторая записана со слов 96-летнего колхозника Магомета Субботина, долихоцефал. Скончался в прошлом году.

Письменное происхождение данного эпоса доказано тем, что Субботину дед его говорил о каких-то кирпичах писаных, в которых, якобы, разбирался прадед Субботина. От него и началась устная традиция. Кирпичи эти (видимо, речь шла о глинописных таблицах) пошли потом на хозяйственные постройки, которые оказались впоследствии в зоне затопления Шардарьинского водохранилища.

Мы привели в порядок свои полевые записи и теперь с волнением представляем на суд ученого читателя бесценные образцы поэтического творчества наших далеких предков.

Даже то немногое, что удалось сохранить народу из гигантского эпоса (пробелы невосполнимы), со всей очевидностью свидетельствует против основных положений теории уважаемого доктора Ишпакая, сомневающегося в половой принадлежности вождя иш-кузов.

Мы публикуем свод, сохраняя орфографию и морфологию речи народных сказителей, стараясь грубыми-поправками не исказить аромат подлинника.

«Увы, забыты звуки древних песен, я ими наслаждаюся один», — как сказал один неизвестный поэт. Правда шла к нам сквозь тьму веков, освещая яркими образами свой путь. Но дошла до нас как живой цветок, «который в своем расцвете прелестен».

Никаноровка.

VI

Эпос был напечатан в новом журнале «Вопросы ишкузства», редактируемом док. Ишпакаем.

Редактор предпослал публикации несколько слов.

«Чем дальше от нас отодвигается бронзовый век, тем острее память сердца. Еще недавно казалось, что тема скифов исчерпана научными рассуждениями и стихотворением А. Блока «Да, скифы мы, да, азиаты мы», — но оказалось, что мы имеем возможность взглянуть на те трудные времена с высот древнейшей поэзии.

Чувство справедливости обязывает нас сказать немало хорошего о товарищах, отдающих себя нелегкому (и подчас — неблагодарному) ремеслу — собиранию забытых эпосов.

Я знаком в деталях с эпохой и потому несколько пристрастно отношусь к подвижнической работе моего молодого коллеги. И беру на себя право кое в чем не соглашаться с ним.

Пример редакторского насилия: из главы «Казнь», где повествуется о сражении мидян со скифами, нами убрана фраза: «и славу пушки грохотали», как несоответствующая материальному колориту бронзового века.

Убрал, несмотря на сопротивление составителя, для которого вообще характерна гипертрофированная преданность подлиннику.

Что сказать о самом эпосе? К какому виду поэзии его отнести?

Мы имеем дело с трудным случаем.

Те стихи, которые можно начать с обращения: «Граждане!», — литературоведы договорились называть «гражданскими». Они могут звучать на площадях (например, «Граждане, послушайте меня!..»).

Стихи, которым приличествует обращение «Товарищи!» — определяются термином «товарищеская поэзия».

Те стихи, которые как бы начинаются с личного имени (Люся, Ахмет, Иисус), — «негражданские и нетоварищеские».

Но поэма, которую мы представляем, выходит из рамок трех измерений, она подвластна четвертому — Времени⁵. И начинается она с обращения — «Ишкузы»!..»

Посему мы можем считать, что она относится к последнему жанру, уникальному в наш век — это ишкузство.

Думается, что поэму с интересом для себя прочтут огузологи, скифологи, ассирологи, урологи, иронисты и просто те, кто интересуется историей родной литературы.

ЭПИЛОГ

ОРАКУЛ

НОГИ

ИЗ ОБВИНЕНИЯ ДЕВЯТОГО

Хор-хахте, Старейший.

«Когда мы сломали юного царя Ассархадона и он исчез из области досягаемости нашей, мы погрузились в благословенную Ассирию, как меч в золотые ножны.

Небесная Ладья наша Аспан Кайыгы¹ натолкнулась на рифы рока и опрокинулась над этой страной.

Именем предка нашего Сары-Кена и его Великого Язу², оставленного нам в назидание, Белый Шатер с Черным Верхом обвиняет тебя, юный хан Ишпака, внук Сары-Кена, предводитель восьми уруков³ могучего племени Иш-Куз.

Закон Язу гласит: «Правящий да не может не совершать проступков. Да останется безвозмездным восемь проступков хана. Да предстанет он перед судом Белого Шатра с Черным Верхом за девятое преступление. И постигнет его тогда справедливое несчастье».

Ты совершил благополучно восемь отступлений от закона, и каждое из них стоит восьми. Но Язу — священна. Мы не хотим слышать о девятом».

ПРЕСТУПЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

I

II

III

IV

СЕРНА⁴ О ПЧЕЛЕ

V

VI
ДИАЛОГ ЦВЕТКА И ЗЕЛЕНОЙ МУХИ СЛАДОСТРАСТИЯ

VII

СЕРНА ОБ АССИРИЙСКОМ БЫКЕ, ЛЮБОВНИКЕ БОГИНИ ИШТОРЕ

VIII

О раб, познавший огни ночи!
Ты, кто кроме вьючных ослиц
и блудливых коз с бубенцами
держал в стиснутой пятерне
горячие от пота космы женщины,
кто, запрокинув ее лицо,
заглядывал в зев и видел,
как во мраке колотится
о ребра ее счастливая печень,
кто, прежде чем в горло
вогнать крик,
вспоминал в совокупности всю
мудрость своего племени,
чьи мужи славны копьем,
а девы щитом знамениты.
Ты не одобришь хана Ишпака.
Но ты одобришь ее, которая,
«сложеньем раззадоря,
ворота бешенства открыла перед ним».

Идущих широким махом,
стучащих копытами — разом,
о, только бы выдержал разум!..
Видений позорных этих
позорнее нет на свете.
Он шел семенящим шагом,
не шел, а сучил ногами,
теряя колчан и шапку,
глазами глядя нагими.
Так волк умолял барана
отдать ему ярку, злился.
Она уходила, и пряный
за ней аромат стелился.
Кони заплыли жиром,
всадник плелся пешком
за храмовой проституткой...

ОБВИНЕНИЕ

ПРЕСТУПЛЕНИЕ ВТОРОЕ

I

Утрами травы утопают в росах,
запомним блеск вопросов и ответов,
забудем описания предметов,
ударь в таблицу, письменная трость.
Запечатли решение поэта.
Отбросим многое,
лишь редкий случай
мы доведем до будущего слуха.
Клянусь, достоин хан упоминанья,
поступками он обратил вниманье
потомков.
Тот найдет табличек груду,
рассказ мой восхитительный и грустный
другим пусть перескажет словом грубым,
ибо дословно им не повторить
мой слог, достойный погребенья в небе.
Подвергни испытанию свое
умение читать чужие судьбы,
Мужайся, о читатель, я хочу
не справиться с бушующим волненьем.
Мы начинаем медленный рассказ,
о том, как страсть вождя,
став вожделеньем,
губительно на Скифии сказалась.

III

IV

V

VI

VII

VIII

IX

ПРЕСТУПЛЕЕ ЧЕТВЕРТОЕ

I

II

III

IV

V

VI

VII

VIII

IX

ПРЕСТУПЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

I

II

III

IV

V

VI

VII

VIII

ПРЕСТУПЛЕНИЕ ПЯТОЕ

I

II

III

IV

V

VI

VII

VIII

ПРЕСТУПЛЕНИЕ ШЕСТОЕ

I

III

IV

V

VI

VII

VIII

ПРЕСТУПЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ

I

II

III

IV

V

VI

VII

VIII

РОГА

ПРЕСТУПЛЕНИЕ ВОСЬМОЕ (8)

I

II

III

IV

V

VI

VII

РИСТАЛИЩЕ

I

V

...И сломаются руки,
не выдержав тяжести мощи быка,
меч вдавится плоскостью в грудь,
сокрушая ребра,
и за ним
в кровавое месиво
влезут рога.

VI

VII

VIII

VIII

ПРЕСТУПЛЕНИЕ ДЕВЯТОЕ

I

II

III

IV

V
Ретроспекция

VI

VII

КАЗНЬ

I

II

III

ПРАЗДНИК КРАСНОЙ ЗЕМЛИ

I

II

III

IV

V

VI

VII

VIII

ПРИГОВОР

II

III

IV

V

VI

VII