ExLibris VV
Тихонов Н.С.

Дорогой дружбы

Переводы и оригинальные стихи

Содержание


В книгу выдающегося советского поэта лауреата Ленинской премии Николая Тихонова «Дорогой дружбы» входят его переводы и стихи.
В нее включены переводы поэтов Кавказа и Средней Азии: К. Хетагурова. Г. Цадаса, К. Кулиева, М. Турсун-заде, А. Исаакяна, И. Абашидзе, Г. Леонидзе, С. Чиковани и других.
Завершают сборник стихи Н. Тихонова о дружбе народов, о Советском Союзе, о Кавказе.
 

СЛОВО ДРУЗЕЙ

КОСТА ХЕТАГУРОВ (Осетия)

ОЛЕНЬ И ЕЖ


Залитый кровью олень темнолесьем,
Хрипло мыча, от погони бежал,
В камни упал у реки на отвесе,
Знал, что смертельная это межа.

— Ох! — из куста тут сказал, приподнявшись,
Еж. — Как жестоко ты ранен, собрат,
Племя-то вот благородное наше
Губит охотник — будь проклят стократ!

— Ох, благородней оленей, признаться,
Племени нету, но что говорить,
Если, как ты, у нас стали рождаться,
Всех нас давно уж пора истребить!

ВЕСНА


Снег тает, проталин
Уж много вокруг,
Склон голый, в расколах,
И зелен лишь юг.

Живою листвою
Деревья блестят —
За нивой, в обрывах
Потоки шумят.

И бабочку мальчик
Поймал на лету —
Весна — твоя гостья!
Пусти в высоту!

ЛЕТО


Зной пышет на крыши,
Поспела морковь,
Корзину с малиной
Приносят нам вновь.

Кто травы-приправы
Сел в чаще вязать,
Орехов нельзя всех
За пазуху взять.

И косы все в росах
Веселых полей,
Будь счастлив, земляк мой,
В трудах на земле.

ОСЕНЬ


Желтеют, темнеют
Трава и кусты,
На склонах спаленных
Туманы густы.

Весь сжали, убрали
Мы хлеб наконец,
Колотят, молотят...
Стричь будут овец.

Садами, стадами,
И хлебом полна,
Ну, как ты богата
Родная страна!

ЗИМА


Нас стужей окружит
На горе зима,
Дни горные черны,
И ночь, как тюрьма.

Как в серых пещерах —
В аулах живут,
Как предков — нередко
Обвалы нас бьют.

И холод, и голод,
И труд — беднякам,
Страдают, взывают
Они к небесам.

ПОХОДНАЯ ПЕСНЯ


Осетии дети,
Мы вместе пойдем,
Как братья, мы руки
Друг другу пожмем.

Народное знамя
Подымем светить —
Чтоб смело и дружно
Нам правду добыть.

С любовью к той правде
Вот путь наш вперед!
Пусть сгинет бездельник
И трус пропадет!

НА КЛАДБИЩЕ


Как нигде, у нас на похороны сходятся...
Нынче места повернуться не находится,
Старый, малый в сборе,
Взгляд впервые это множество окидывал,
Горя общего такого я не видывал,
Всех селений горя.

Сын единственный отца слепого пестовал,
Смерти черные носилки, нынче место вам,
Он лежит недвижный.
Брат — товарищам, работа — чуду равная,
Имя шло до Алагира это славное,
Всем ущельям слышно.

Не пришлось ему насытить пиром голода,
Не пришлось ему черкеску скинуть смолоду
Женихом пригожим.
Горделивым почему не встанет заново?
Чувяков на нем не видели сафьяновых
Из блестящей кожи.

Нынче вся его одежда уж не так проста,
Темный стан его стянули, как невесты стан;
Всем снаряжен малый,

И поверх его нарядов — украшения.
Видел кто его в селе на удивление
С шашкой и кинжалом?

Будто вырос он с ружьем и шашкой длинною?
Или разве он скакал сам-друг долиною
На коне ретивом?
Жеребенка в доме не было, и все же он,
Даром сел, красивый, будто ожил он, —
Конь же белогривый!

Стихли женщины, изнемогли, рыдаючи,
Встал над прахом гость один — глаза его старичьи
Слиплись в слезной пыли,
Все лицо в морщинах, борода огромная,
А на нем папаха да шубенка скромная.
— Кто это? — спросили.

Стер слезу рукой он грязною и жесткою,
Бороду расправил, будто рвал полосками,
Взял коня за гриву.
От коня уздечку дали ему — сами же
Все стоят безмолвные, все стоят, как замерли,
Взор склонив тоскливый.

Сам смотрел он в землю, подождав, рассказами
Начал говорить он, о таких ни разу мы
Дивах не слыхали.
Кто еще и помнит их? Коль не изложу я
Не брани, мой друг, меня — мой земляк, прошу я
Из далекой дали!

Он сказал: да будет память самой чистою,
Лучшим ты уходишь... Нет коня лишь быстрого,
Что подобен чуду.

В табуны Терк-Турка бросились, а есть ли там,
Все земли окраины для тебя изъездили, —
Ищут все повсюду.

Правой стороной ли — все поля обыскивая,
Левой стороной ли — вдоль всех рек разыскивая,
Видно, ищут мало —
Нет коня достойного... Вон в небесной области
Три коня под желтой скальною суровостью —
Пусть хвала тем скалам!

Уастырджи кони те, в золоте испытанном,
Ближнего ухватишь — только бьет копытами,
Подойди к другому,
Волком конь тот прянет, зубы его с борону,
Средний конь с дороги убегает в сторону —
Хлеба дай лихому.

Ты к Курдаголону прямо его в кузницу,
Он ковать подковы пусть немедля пустится,
Те шипы из стали
Он прибьет к копытам, смастерит попону он,
Крепкою уздою стянет рот до стону он —
Дней пути настали!

Сыном месяца тот взнуздан конь летающий,
Солнца сын седлал его седлом сверкающим,
Кнут вручил железный —
Ты садись — скачи с горы хоть, не оступится,
Никогда его та резвость не иступится,
Будет мчать сквозь бездны.

Ты прискачешь и увидишь трехдорожие,
Не прельстися нижней, широко проложенной:
Кровников дорога.

Не прельстися верхней — та ведет ко мстителям,
Конь твой выбрал среднюю — и по ней пусти его,
Это путь твой строгий!

Кнут лишь раз просвищет, вспыхнет звонким голосом
Моста ты достигнешь — лег он тонким волосом.
Не пройти крылатым,
У ладони кожа в клочьях чтоб свисала бы,
Конский бок бы мясом брызгал — и все мало бы,
Так хлещи коня ты.

И к воротам мертвых во мгновенье ока ты
К самому закату вдруг доставлен в грохоте,
Встретят — ждать немного!
Ворот не откроют, скажут: солнце село уж,
Здесь и там — ходатай, твое сердце смелое —
ГТомолися богу!

Ты создатель мой! И бог богов! Закатные,
Сделай милость, все лучи верни обратно ты,
Солнце мертвых в горы!
Солнце мертвых для тебя взойдет над бездною,
Великан ворота распахнет железные —
Не вступай с ним в споры.

Солнца сын укажет путь единственный,
Чудеса расскажет — все, что здесь таинственно
Для глаза и слуха.
За порог ступил ты — сука тут привязана,
На коня щенки ее лают, неотвязные,
Из сучьего брюха.

— Что это за чудо? Встал, как пригвожденный, ты,
Как это так лают щенки нерожденные! —
Молвил друг твой кстати:

— Разорял село он воровством бессовестным,
По закону мертвых лаем этим горестным
Он долги здесь платит.

Дальше непристойное — над дорогой хмурою
Лег мужчина с женщиной — под воловьей шкурою
На воловьей шкуре.
Тянут шкуры в стороны — верхнюю, нижнюю,
Обнажают легших, тянут их как лишние, —
Чудо будет вскоре!

Вижу это чудо в первый раз на свете я.
Спросишь, что такое? Грызли уж столетие
Вот они друг друга,
Громче с каждым утром, громче с каждым вечером,
Крик их ссоры множился, становился вечным он,
Точно шел по кругу.

Разнимать ходили люди целой волости,
По закону мертвых долг свой платят полностью.
Проходи в безмолвьи,
Шепот к нам доносится, не такой, как давеча,
Под мужчиной с женщиной, видишь, шкура заячья
Больше,чем воловья...

Заячья другая — с них почти что сброшена,
— Чудо! — скажешь снова: этим так положено,
Почему такое?
— Друг друга любили так они взволнованно,
Что и здесь той страстью снова околдованы,
Что им до покоя...

Но пойдем — вот женщина, плач и стон старушечий,
Шарф на ней змеиный и платок лягушечий,
Вокруг плеч змеяся.

— Что же здесь, ты спросишь? Круглый год, все путаясь,
Мертвецов обманывала своих женка лютая,
Каждый пост постяся...

Им теперь здесь платит... Дальше: в месте яростном
Сыпет щебнем. Трещины скальные, как парус, там
Женщина латает.
— Эта шила платье тонко другу милому,
Платье ж мужу шила грубо, точно жилами,
Вот за что страдает...

На груди у женщины, что от боли светится,
Жернова огромные сами собой вертятся,
Гора за горою,
Неустанно вертятся, днем и ночью темною,
А мука не сыпется, жернова ж огромные —
Это что такое?

— Это, бывши мельником, крал муку бессовестно
Из мешка чужого — вот и терпит горести —
Красть чего же проще?
Дальше: прислушайся к шуму водопадному,
Льется молоко в чан — что гора громадный он —
Женщина хлопочет.

Льет ведром закваску, крепкую, старинную,
Сыр у ней выходит весь с яйцо куриное —
Вот так это чудо...
На земле была она жадною до одури,
В ее доме гостю никогда б не подали
Сыру из-под спуда.

А другая женщина, будто потешается,
Рычагом из чашки, что пред ней качается,
Сдвинуть сыр не может —

Почему же это? До гостей охочая,
Хлебом-солью гостя угощая, потчуя,
Не гнала прохожих.

Но сейчас отправимся в край, что лучше этого,
Муж с женою рядом сели, разодетые,
За трапезой мирной,
Стол большой пред ними гнется весь от кушаний,
От напитков разных, от супов искуснейших
До рассолов жирных:

Чесноком и луком все это приправлено,
Сколько бы ни съели — столько вновь поставлено,
Стол лишь тяжелее.
— Что ж это за чудо? Раздавали бедные
Свой чурек, добытый на копейки медные,
Людям, не жалея.

Видишь, человек там, что в глубокой впадине
Бездонной корзиной носит словно градины
Гравий — что он делал?
— Он межу соседскую резал меркой тощею,
Ложной мерой мерил земли своей общины,
Клялся еще смело.

Но пойдем же дальше. На поляне сладостной
Человека бороду бык жует нерадостный,
Сам по пояс в травах —
Это что за чудо? Вместо трав чтоб бороду
Бык жевал? Такого не видал я отроду,
Грешник тяжкий, право...

— Своему волу он сено клал отборное,
А быку товарища — их запряжка сборная —
Пук одной соломы...

Дальше: в океане остров — не тронь его —
Мост к нему, как бритва, скорлупа ж вороньего
Яйца вместо дома.

Дверь — ушко игольное, человек там мается...
Что это за чудо? Скрытный там скрывается,
Жил он в черной думе,
Был жестокосердным он, гостя ни единого
В жизнь свою не принял, гнал семью родимую,
Всеми проклят умер!

Но пойдем же дальше! Человек в отчаяньи
В лед забит по горло. Чудо то печальное,
В чем его значенье?
Этот к ложу друга крался темной полночью,
Чтоб убить предательски. Вот наказан полностью
Людям в поученье.

Но пойдем: вот башня, стены в лед обряжены,
В кресла ледяные трое там посажены,
Лед на лед находит —
Изо льда их посохи, слово — ложью длинное.
Бритва ледяная левой половиною
Их голов проходит.

Что это за чудо? Этих как доверенных
Судьями народ наш выбирал уверенно,
Им хвалу сложили.
Князя и ребенка — клятвонарушители —
Всех судя пристрастно, истины вершители,
Только лжи служили.

Но пойдем же дальше. На скамье серебряной,
На поляне красной, в замке светлоребренном
На подушках — трое,

Это три — другие... Твоему водителю
Все они — известны — правды возвестители —
На суде — герои.

Вот тебе уж близко и до рая самого,
Пригрози кошо ты — звон прыжка упрямого —
Ты уже у рая,
И с коня ты слезешь и увидишь в зелени
Множество детей там на лугах рассеяно,
Весело играет.

За отца, за мать тебя примут дети ясные,
Те совсем без шапок, те же распоясаны,
Ходят же — босыми,
Пояса на шее их, шапки вдвое сложены,
Их чувяки в полах, на голову сброшены,
Не смейся над ними.

Приласкай здесь каждого и одень, как следует,
И, к дверям тем райским с ними вместе следуя,
Стань, судьбе покорен,
Но сначала в рай тебя не пропустят смелого,
Без тебя же дети шага в рай не сделают,
У дверей заспорят.

Семь дверей из золота пред тобой раскроются,
В царстве Бараетыра мертвый успокоится,
Не знаком с грехами.
Будь же память светлою! И по руку правую
Сядешь ты с Барастыром с неземною славою,
Ты уже не с нами.

Тот почет, что слышал в самой нашей боли ты,
Слезы те, что нынче всем народом пролиты,
Утешенья пламя!

Как объятья матери, стань, земля, ты сладкою,
Мы любовно дарим коня не украдкою —
Будь же светлой, память!

Кончил речь ту старец, выпустил уздечку он.
— Будь же память светлою! Вслед тогда за речью той
Люди все сказали.
И когда стаканами уж мужи зазвякали,
Женщины же все еще над могилой плакали.
Громко причитали...

МАХМУД ИЗ КАХАБ РОСО (Дагестан)

* * *


Вокзалы, всё вокзалы — ожиданья,
Здесь паровозы, полные страданья,
Горят, изнемогая на глазах,
В дыму шагают, пятятся назад.
Возможно то: здесь с человека взыскан
С такой тоской весь старый долг судьбе...
О, пустяки, не обращай вниманья,
О, как давно мы получали письма,
О, как давно, о горесть, о тебе!1

1 Это стихотворение является вольным переводом отрывка из поэмы аварского поэта Махмуда из Кахаб Росо.

ИЗ ЧЕЧЕНСКОГО ЭПОСА

ПЕСНЯ О ГАМЗАТЕ


Подымемте песню большой старины,
Как были гехинцы Гамзату верны.

За Терек ушли от погони,
И лодками стали их кони.

Нагайки их веслами стали,
Шли кони, пока не устали.

Тогда, окружены врагами,
Гехинцы легли за стогами.

«Сдавайтесь!» — враги им кричали,
Их пули в кольчуги стучали.

«Довольно сверкать вам очами,
Нет крыльев у вас за плечами,

Чтоб в небо взлететь бы ретивым,
Когтей нет, чтоб в небо уйти вам!»

Вскричал им Гамзат: «Вы забыли,
Что крымские ружья — нам крылья!

Что когти нам — шашки кривые,
И мы не сдадимся живые!»

Вскричал тут Гамзат муталимам:
«Сражайтеся неутолимо!

А вы, перелетные птицы,
В Гехи полетите проститься.

За нас долетите проститься,
Скажите, как стали мы биться.

Скажите красавицам ясным,
Что умерли мы не напрасно,

Что плечи свои не согнули,
Подставив, как стены, под пули.

Лежим на Черкесском холме мы,
Недвижны, в крови мы и немы.

Мы голые шашки сжимаем,
К нам волки приходят, хромая.

И вороны к нам налетели,
Не сестры поют нам — метели.

Скажите народу зы, птицы,
Что нами он может гордиться...»

И бросились в бой муталимы,
Сражался неутолимо.

Так пали гехинпы, Гамзату верны,
У Терека пенистой, вольной волны.

Из кабардинского эпоса

ПЕСНЯ ИЗ ВРЕМЕНИ БОРЬБЫ ВОЛЬНЫХ ГОРЦЕВ С ФЕОДАЛАМИ


Мы родились той ночью,
Когда щенилась волчица,
А имя нам дали утром,
Под барса рев заревой,
А выросли мы на камне,
Где ветер в сердце стучится,
Где снег нависает смертью
Над бедною головой.

Но поля там ты не встретишь,
Не будешь овец пасти ты,
Мы дрались с врагами жестоко,
Нас не одолели князья,
Как ястреба перья, уступы
Рыжеют, кровью покрыты,
Мы камни на них уронили,
Но честь уронить нам нельзя.

И мы никогда не сдадимся,
Накинем ветер, как бурку,
Постелью возьмем мы камни,
Подушками — корни сосны,
Проклятье князьям и рабам их,
Собакам лохматым и бурым,

Их кровью заставим мочиться,
Когда доживем до весны.

Костры мы поставим в пещерах,
И наших шашек концами
Усилим огонь, и пулями
Пробитые башлыки
Накинем на сыновей мы,
Пускай они за отцами
С князьями схватятся в битве,
Когда умрут старики.

А наши любимые скажут:
«Мы ждали с набега так долго,
Ждала я — и вот я целую!
Ждала я, не смела устать,
Я даже тогда целовала б,
Когда бы уста, как у волка,
В крови его были бы вражьей,
Но я б целовала в уста.

Я дам ему рог с аракою,
Айрану и турьего мяса,
Я косы отрежу, чтоб косы
Пошли на его тетиву,
Сама наточу ему шашку,
Когда он уснет, утомяся,
А если он ранен
и стонет,
И кровью он моет траву —

Спою ему песню и песней
Заставлю рану закрыться,
Напомню о том, что весь род его
Вольный и боевой,

О том, что родился он ночью,
Когда щенилась волчица,
Что имя сыскали под утро,
Под барса рев заревой!»

ГАМЗАТ ЦАДАСА (Дагестан)

ЗАСТОЛЬНАЯ ПЕСНЯ


Воду радостей живых, ту, что старит молодых,
Молодит совсем седых, — будем пить, но не пьянеть.

Воду, что и пешехода может сделать конным с ходу,
Пешим — конного, ту воду будем пить, но не пьянеть,

Воду, что людей меняет, тех смеяться заставляет,
Тех слезами омывает, — будем пить, но не пьянеть.

Веселящую унылых, шутников бросая милых
В мрак унынья, — полной силой будем пить, но не
пьянеть.

Воду пенную стократы, золотящую заплаты,
В нищету сводя богатых, — будем пить, но не пьянеть.

Воду восходящей силы, оживляющую хилых,
В бой ведущую трусливых, — будем пить, но не пьянеть.

Ослабляющую ноги, затемняющую многих,
Сделав наш язык убогим, — будем пить, но не пьянеть.

Воду — пить ее пристало, когда есть в желудке мало,
В доме ж снеди до отвала, — будем пить, но не пьянеть.

Воду злую, коль без меры, воду пиршественной веры,
Украшающую смертных, — будем пить, но не пьянеть.

Оглупляющую воду, наливая, как в колоду,
Пить бессовестную воду — будем пить, но не пьянеть.

Льющуюся в темный час изо рта постыдно в таз,
Унижающую нас — будем пить, но не пьянеть.

Пробуждающую спесь, расхищающую честь,
Что не пьешь — все жажда есть, — будем пить, но не
пьянеть.
Воду, щедрую для друга, для врага скупую, кругом
Всю до дна в часы досуга будем пить и не пьянеть.

КАЙСЫН КУЛИЕВ (Балкария)

ДОЖДЬ ЗАСТАЛ НАС В ДОРОГЕ


Этот дождь нас застигнул в дороге,
Когда ехали мы из Баксана,
Коням вымочил гривы и ноги,
Налетевши, как вестник нежданный.

Так летел он с высот Бечасына,
Словно враг по пятам за ним гнался,
И, спасаясь дорогой долинной,
Точно нас нагонять он поклялся.

С мокрых бурок потоки стекают,
Башлыки наши бурок мокрее,
След копыт струи враз заливают,
Кони наши идут все скорее.

Мочит дождь и машины, и грузы,
Поит, радует в поле пшеницу,
Горный дождь, омывая арбузы,
Словно конь неоседланный мчится.

По бахчам, до краев напоенным,
Обогнав нас, все дальше он гнался.
Состязаться с ним трудно и конным,
Раньше нас он и в город ворвался.

Раньше нас он на город нагрянул,
В окна наших домов постучал он,
Водостоками пенными прянул,
И на радость детей заплясал он.

Трое всадников, едем мы вместе,
Дождь догнал на пути из Баксана,
Словно был он веселою вестью,
Мы мокры с башлыков до арканов.

Дождь хлебами колхозными тоже
От аула к аулу несется,
В шалаше своем маленьком сторож.
Он доволен, глядит и смеется.

В ГОРАХ


Пусть над дорогой гремит обвал,
Но вперед мы идем скользя,
Ливень, ревущий потока вал,
Но нам перед ним стоять нельзя.

Этих обвалов похож размет
На обрывки сказаний тут,
Темные камни, где поворот,
Словно нарты, в засаде ждут.

Гром здесь такой, точно нас громят
Из орудий небес войска,
Волны речные в пене кипят,
Точно спасаясь, летят у скал.

Мы запоздали. На камни круч
Искры мечет подковы стук,
Молнии пышут из клочьев туч,
Гривы коней освещая вдруг.

Снова копытами тьму толочь,
Молнии бьют обвалов края,
Трудно ехать в такую ночь,
Ехать в таких горах, друзья.

Молний и грома полон простор,
В ночь, когда буря идет круша.
Что ж! Пусть опасны дороги гор,
Мужеству здесь учись, душа!

РОДНОЙ ЯЗЫК


В тебе тепло есть материнской груди,
И запах трав родных тебе полей,
Вся свежесть рощ в твоих словах пребудет,
Как молоко балкарских матерей.

Вкус испеченного родимой хлеба
И взоров материнских доброта,
Тепло родного очага и небо,
Где майского рассвета чистота.

Лавины снежной грохот одинокий
И турий бег, отвесная скала,
Удар меча героя и далекий
Тот клекот ввысь летящего орла.

Звон родника, раскаты бури снова,
Зной солнца и вечерний мир полей,
И голос гнева в час беды суровой,
И воркованье нежных голубей.

В день горя ты, как посох наш, хорош,
В день радости ты, как зурна, поешь.
Родной язык, ты юности язык!
Родной язык, ты верности язык!

РАЗГОВОР С ДОЖДЕМ


Дождь — ты рассказ, который слышал в детстве,
На муле сидя, между гор теней,
Когда я ехал с взрослыми в соседстве,
Беседу слушал, стук копыт коней.

А помнишь ты, как в Бедике1 лежал я,
Под буркой летом в жарком полусне,
И только-только задремал я,
Ты прилетел, словно приснился мне.

И, словно став абреком говорливым,
Так прибежал, примчался по горе,
Как будто мне шумел ты торопливо:
— Пусти под бурку, спрячь меня скорей!

Ты помнишь, дождь, как будто был ты ранен,
От кровной мести мчался в буерак,
Ты сыпал так, по бурке барабанил,
В сухой тулук2 зерно ссыпают так.

А помнишь, дождь, как в самом детстве раннем,
Омыв деревья, заставлял скорей
Цвести их, чтобы их благоуханье
Как лужи, радость было для детей.

Когда же исчезал ты за горами,
Таких высот я видел разнобой,
Что мне они казались ступенями
И звали мир все выше за собой.

Дождь, помнишь ты меня ребенком,
Босой, без шапки бегал под дождем,
Концы штанин мокры от луж тех звонких,
Что значит горе, я не знал о том.

Дождь, помнишь ты, тебя хвалила мама,
Картошку, кукурузу ты поил,
Чабан Джанхот ругал тебя упрямо —
В дырявой бурке дождь ему не мил.

Дождь, помнишь ты, как Нафисат, девица,
Которую впервые я любил,
Пошла к Чегему, чтоб воды напиться,
Ты ей без спросу косы замочил.

Дождь, для меня ты сказкой был и песней,
Твои любил я радуги в горах,
Ты шел, похож на песню, что чудесней
Всех песен гор, что пелись на пирах.

С тобою мы с тех пор похожи стали
На тех, кто шел дорогой боевой,
На тех, кто вместе жили, воевали,
Кусок делили хлеба кочевой.

Хочу, чтоб все на свете были сыты,
Раз нет тебя — и хлеба нет в краю,

Милей полям, садам ты, чем пиитам,
Ты друг людей, тебя за то пою.

Поэзия и ты — друзья издревле, знаю,
Ты радугой своей всех детство озарил,
И потому стихи тебе я, дождь, слагаю,
Когда я слышу шум твоих веселых крыл.

ОСЕНЬ ПРИШЛА К ВАМ, ГОРЫ МОИ


Мои горы, к вам осень пришла поутру,
С шелестом желтых листьев пришла,
Наполнилась запахом диких груш,
Всех лесов туманная мгла.
Салам, мои горы с запахом диких груш!

Сейчас привкус орехов живет в тиши,
И ваших лесных озер вода,
Сухие листья шуршат: шир-шир
На дубах в Сары-Гюзде.
Салам, мои горы, где листья шуршат!

И шумит ночами река Чегем,
Горы слушают, шум ее множа,
Она к морю стремится желанием всем,
Но с горами расстаться не может.
Салам, мои горы, где быстрые реки!

В полдень тень облаков переходит вплавь
Реку Черек, где гром неустанный,
Ветер, все облака в табуны собрав,
Гонит в сторону Дагестана.
Салам, мои горы в больших облаках!

* * *


Как пахнет трава на родимой земле,
Не в моей позабыть это воле,
Слышал в дальней дали, в полночной мгле,
Как шумят мои сосны в Терсколе.

Талисманом родная земля на груди —
Мне не надо ни лучше ее, ни светлей,
Нет, нигде не забуду, где б я ни бродил,
Как пахнет трава на родимой земле.

* * *


Как только ночь — полет прервав, садится
Любая птица в местности любой,
А ты, покой отвергнувшая птица,
Скажи мне, сердце, где найдешь покой?

Добравшись к морю, бурная, стихает
Река и в нем находит отдых свой,
А ты, река, что отдыха не знает,
Скажи мне, сердце, где же отдых твой?

— На свете много радости и боли, —
Мне сердце отвечает без тоски, —
И мы с тобой ничто без них, тем боле
Не верь, что в море отдых для реки.

Джемалдинч Яндиеву

* * *


Не плачь и постарайся, друг,
Спокойным быть, как облака,
Что в небе плавают вокруг,
Кого не бьет беды рука?

Чернее быть не может дня,
Потери — больше. Ты не прав:
Будь мудр — кто потерял коня,
Не плачет, плетку потеряв!

1 Бедик — название пастбища.
2 Тулук — мешок из овечьей кожи.

ТЕНЬ ОРЛА


«Как увидим орлиную тень на скале —
Нам удачу большую пошлет Абсаты»1, —
Так сложили охотники гор, не полей,
Эту песню, слова у которой просты.

На заре шли в охотничий горный поход,
И удачи не встретив в пути ни одной,
Все же пели: «К нам счастье дорогу найдет,
Тень орла на скалу упадет все равно!»

Когда тяжесть беды на плечах, как обвал,
Нес, в теснинах блуждая, мой крепкий народ,
Ту же тяжесть неся, я одно повторял:
«Все равно тень орла на скалу упадет!»

* * *


В землях многих как друг я, скитаясь, был,
У чужих очагов грел руки свои,
Хоть многих поэтов земли полюбил,
Сыном гор я остался, горы мои!

Горной речке в горах греметь суждено,
Но в равнине стихает ее волна,
Все же с именем тем, что в горах дано,
У истоков, к морю доходит она,

1 Абсаты — мифический покровитель гор и леса.

ПАРТИЗАНЫ В УЩЕЛЬЕ


— Наши кони устали совсем,
Никакого не видно пути,
Тьма такая, хоть выколи глаз,
В этой тьме как дорогу найти?

О, измучены кони вконец,
Темноту горный ливень сечет,
Как из тысячи бурдюков,
Небо воду на землю льет...

Как найдем мы дорогу вперед?
И назад мы вернуться должны...
— Нет, мужайся, мужайся и знай:
Не для трусости мы рождены!

— В дым измучены кони в пути,
— Нет, они еще могут идти!

— Ничего не видать впереди.
— Лишь вперед, хоть среди облаков!

— Впереди только бездны, гляди?
— Там проходят пути храбрецов!

— Даже гриву коня своего
Я не вижу. Назад повернем...
— Нет, пускай не видать ничего,
Мы дойдем, мы дорогу найдем!

— Я намокших ресниц приподнять
Не могу. Впереди не пройги.
— Но мужи ведь не могут стоять,
Испугавшись, на полпути!

— В дым измучены кони: кругом
Только тьма, что назад нас зовет...
— Нет, мы, тьму разрезая, идем
Без тропы и под ливнем — вперед!

НАД СТАРОЙ КНИГОЙ ГОРСКИХ ПЕСЕН

Памяти Эффенди Капиева

Глядя на горы, залитые светом
Луны, и косы опустив,
Считая звезды и шепча при этом
Родное имя, сердцем загрустив,

Горянка песни многие сложила,
Я знаю песни девушки-красы,
Что сердца боль в стихи свои вложила
И волосы сложила в две косы.

И среди строк певучих и звенящих
Я вижу черные глаза, потом
Наездников, ущельями спешащих,
И тонких рук девических излом.

И взмах бровей, и тонких губ движенья,
Они живыми снова предстают,
Погибшие в бесчисленных сраженьях,
Тут из могил храбрейшие встают.

И девушка, заслышав топот строгий,
«То черноусый, скажет, мой жених».
Другая смотрит, смотрит на дорогу —
Он из-за гор появится ночных.

И горец через перевал шагает,
Лед на усах, у бездны на краю,
Но раненый отважным умирает,
Когда в бою он дожил жизнь свою.

А горец с гор и в дождь пришедший ночью,
Он тяжко бурку мокрую волочит.
И смуглая жена бежит навстречу,
Прижавшись к жесткой, мокрой бороде,
Его целует, бурку взяв на плечи,
Относит в дом, на турий рог надеть.

Шум горных рек, ему в ущелье тесно,
Став струнами, по сердцу пробежит,
И прошлое, встающее из песен,
Как будто ветром надо мной шумит,

Под солнцем гор сияют великаны,
Сверкающие наискось клинки,
И перевал, и снег в крови багряный,
На головах героев башлыки.

Вы, песни мне оставившие эти,
Похвал за подвиг в мире не искав,
Идя за сердцем, и за все в ответе,
— А если я погибну, — не сказав.

Вы сравнивали в песнях зубы милых
Со снегом гор, над пропастью вися,
За эти строки первозданной силы
Ни у кого оплаты не прося.

И как река — не течь она не может,
На мир глазами чистыми смотря,

Вы, как река, создали песни тоже,
— На что они нужны! — не говоря.

Примите же вы мой поклон глубокий,
Вы живы, вы со мною наяву,
Коротких дней, как вы, имея сроки,
Я, в песни превращая их, живу.

Одна дорога, хоть дорог и много,
Все к морю реки держат путь, звеня,
Последним шагом кончу я дорогу,
Как вы свою кончали до меня.

Ну, что же, той дорогою одною
Идем мы с песней, все в нее вложив,
И самое, что встретим, дорогое,
Мы оставляем, в песни превратив.

Не может птица не летать, — и скажем:
Так песни мы рождаем в добрый час,
Уходим мы из мира, песням нашим
Давая жить гораздо дольше нас.

Мир полон будет после нас другими,
И этим новым, сильным, молодым,
Мы с радостями многими земными
Оставим песни — наш подарок им.

Как птицы, песни старые летают,
В них прошлое живет всего сильней,
В них время сердце века оставляет,
В них бродит ветер отшумевших дней!

НАЗИР ХУБИЕВ (Карачай)

ОЗЕРО ВОЗВРАЩЕННОГО МЕЧА


Лежит большое озеро в Ханое
И нежно плещет теплыми волнами,
Глубокое, как небо, голубое,
Как солнечное зеркало Вьетнама.

В нем черепаху, говорят, видали,
Что, как заря, сверкала под водою,
Как иноземцы на страну напали —
Вручила меч она побед — герою.

Когда страна была уже свободна
И солнце лик свой к миру обратило,
Меч закаленный, воин благородный,
Меч мужества обратно возвратил он.

И возвращенного меча зовется
То озеро с тех пор у нас в Ханое,
И вновь Вьетнам в бою с врагами бьется,
Огонь войны над озера волною.

Меч, закаленный и в огне и в горе,
Вьетнам вручил народу в час тревожный,
Пока народ врагов не сбросит в море,
Не будет вложен меч народный в ножны!

ВСАДНИК


Над хребтом, темнотою кромешной покрытом,
Ветер, блески и громы, бушует гроза,
Лес рыдает, как мать над убитым джигитом,
Оглушает гроза, обжигает глаза.

В ночь такую бесстрашно коня направляет
Всадник в бурке, и путь его только вперед,
Знает он: тьма уйдет и гроза отсверкает,
Встанет солнце и доброе утро придет!

КАМЕНЬ ОТЦА


Весна и горы. Теберды ущелье,
Родной аул на солнце стал светлей,
Поет река и в мир несет веселье,
И соловьино вторит сердце ей.

Наш старый дом, меня к себе зовущий,
Я счастлив, точно детства на заре,
Лохматый пес, мне лапу подающий,
Обросший мохом камень на дворе.

И камень я как друга обнимаю,
На нем отец мой отдыхал не раз,
Он ничего так не любил, я знаю,
Как этот камень во дворе у нас!

АЙБЕК (Узбекистан)

ПРОЩАНИЕ


Прощай, прощай, Чимган родной,
Где я с весельем говорил,
Тебе я сердце подарил,
Дни шли, как сказочной страной!

Дни шли, и жизнь была легка,
Цветы и в сердце и вокруг,
И памяти зеленый луг
Не знает мертвого листка.

Трава по грудь стояла здесь,
Когда я прибыл в край зарниц,
А праздник бабочек и птиц, —
Он мог ли гостю надоесть?

Я пил кумыс, оставив стих,
Лежал на теплых отмелях,
И птицы, душу веселя,
Мне пели гимн сердец своих.

Как жидкий жемчуг — предо мной
Волна, как песня парусов,
Был полон воздух голосов,
Звеневших радостью земной.

Лез на Чимгана крутизну,
Был страх и радость — тот поход,
Пил мед цветов, ступал на лед,
Уйдя душою в новизну.

Как звон бокала о бокал,
Звенели мне минуты те,
Когда на дикой высоте
Я выси взглядом обегал.

В полях шли тени, в тишь маня,
Вдали на скалах, под рукой,
Казалось, исчезал покой,
Сгорев в лучах палящих дня.

Гулял я, одинок, в ночи,
И тайный голос ветерков
Тут приходил ко мне с лугов,
С вершин, из зарослей арчи.

В боярышнике, как во сне,
Вставала мне подругой вдруг,
И шла, воспламенив весь луг,
Как опьяненная, луна.

Я в том негреющем огне
Дышал полночной красотой,
В шелках прохладных ночи той
Живые краски пели мне.

Свет золотой то шел, струясь,
Ущельной черной тьмы до дна,
То света теплая волна
Текла, средь дальних гор дымясь.

Червонный, в свете багреца
Здесь плыл деревьев караван,
Ткут соловьи тут свой «диван»,
«Диван», в котором нет конца.

Ручей, и роща, и огни,
Семь юрт там войлочных больших,
Семь тусклых ламп горят в тиши,
О, как пленительны они!

Коль буря ночью заревет,
Поток сверкнет, сшибая с ног,
Подушка — чуть не за порог,
И одеяла — чуть не в лет...

Я молний ярому броску
Дивился, радостью сожжен,
И слушал рощи тяжкий стон,
Впивая сладкую тоску.

В юрте в работу погружен,
Лишь неба желтые цветы,
Смеясь, сгорали, — с высоты
Нес ветерок мне тихий сон.

И ночь. И Пушкин. И юрта...
Всю ночь с любовью я вкушал
Все, чем жила его душа, —
Как жизнь проста и непроста.

Он мне, по милости своей,
И сердца свет и свет ума —
Как бы поэзия сама —
Дарил, как песню новых дней.

Прощай, Чимган, — и гор гряда
И сад — поэзии ключи,
Вот здесь-то Пушкина и чтить!
Чимган, ты в сердце навсегда!

ТАМ, ГДЕ ЦВЕТЕТ ДЖИДА


Пылает джида в серебристом дыму,
Зной сушит дыханье, как печка-земля,
Нахмурив бровей чернодугих кайму,
Хозяйка колхоза обходит поля.

Среди серебристого дыма джиды —
Как солнце она среди облачных нив,
Глядит: поднялись колосьев ряды,
Как будто бы отблеск ее отразив.

Вокруг тюбетейки венок ее кос,
Закатаны ровно ее рукава,
Скрипят сапоги, как в хороший мороз,
Просты и правдивы хозяйки слова.

Нежданно беда над Отчизной встает...
Лишь мужа она проводила, смутна,
Ее председателем выбрал народ,
Выходит, всех лучше в работе она.

Копала канал она, падая в снег,
Работала в поле в немыслимый жар,
Горсть мутной воды была слаще всех нег,
Ночь — сон о любви, как далекий пожар,

То мчалась юргою на лысом коне,
Лишь пыль на дороге вставала, крутясь,
А то проносилась по горной стране,
Голодного рева реки не боясь.

Хозяйство ж у ней: в горах табуны,
Пшеница в степи золотая стоит,
И хлопок долин — снеговой белизны,
Пески и прохлада гранитная плит.

От трактора и до подковы коня —
Заботами всеми умело владей,
Все тайны кишлачные ночи и дня
Известны ей — горе и радость людей.

Она к старикам, словно дочка, нежна,
Толкует заждавшимся девушкам сны,
Веселые той справляет она
В честь новых, родившихся граждан страны.

Победа зарей золотой занялась,
Весна расцвела, как цветы на реке,
Но к ней донеслась в этот радостный час
Последняя черная весть в кишлаке.

В Берлине кружил ее сокол, что гнал
От стен Сталинграда врага, а сейчас
Погиб он героем, — и плачет она,
Слезами кипят родники ее глаз.

Уж осень. Поблекла зеленая кровь
Листвы, и пришла урожая пора,
Она — председатель, и новых трудов,
И новых волнений пред нею гора.

Как снежные высятся хлопка бугры,
И с облачной схожи верблюды волной,
И слышатся песни счастливой поры,
И крылья как будто у ней за спиной.

И жизнь впереди, в переплесках огня, —
Но вырвется вздох из души горячо:
Работать, забыть иль вскочить на коня,
Чтоб мчаться долиной, играя камчой..,

НАМАТАК


Чудно качается куст наматака,
Там наверху, в ветровой колыбели, —
Солнцу — корзина цветов белоснежных,
Гордо над краем утесистой щели
Чудно качается куст наматака...

Мне не насытиться пляской той нежной,
Черные камни и те посветлели,
А на лице его пляшет улыбка,
А на щеках поцелуи зардели, —
Солнцу — корзина цветов белоснежных.

Плачет у ног его снег серебром,
Чудно качается куст наматака.
Ветер швыряет мне жемчуг ручья,
Чудно кивает мне в скалах из мрака
Звездных цветов белизна над ручьем.

В воздухе гор, в тьме утесов кромешных,
Спутав побеги, цветами сияя,
Пляшет создание скал одичавших —
Куст наматака, как пьяный, вздымая
Солнцу — корзину цветов белоснежных.

ПЕРВЫЙ СНЕГ


На мой термометр вдруг дохнул ты с высоты,
И ртуть склонила стан, свой синий стан и нежный,
Повсюду твой привет подброшен в письмах снежных,
Как падающий лист, так пляшешь, легкий, ты.

Гость мрачный птичьих гнезд, к тревогам птичьим глух,
Любую ямку, щель ты счел своей находкой,
Ты с улицы прогнал сапожника с колодкой,
Цветочницу, а сам повис, как белый пух.

И громкое «апчхи» уж с улицей дружит,
Из листьев парковых — шуршанья золотого, —
О лете память всю ты изгоняешь снова,
Впервые с неба путь так гордо проложив.

— А вот и снег! — кричит у школы детвора,
Сражается в снежки, летая по газонам,
И пешеход иной, в своем демисезонном,
Горюет, что ушел не в теплом со двора.

О лете лучшее храня воспоминанье,
Дрова и уголь я запас исподтишка,
Со стен снимает мать лепешки кизяка, —
Жизнь все же вздрогнула от снежного дыханья!

* * *


Милой глаза, что влекут так безудержно, вспомни!
Неба вечерний цветник, словно жемчужин краса,
На равнинах, в горах все нежнее покой, все укромней, —
Среди всего мира вспомни милой большие глаза.

Вновь разлука со мной. Горем сердце мое сжимая,
Вновь поет соловей свою песню без перемен,
Вновь и ветер приходит, цветами тихо качая,
Мне на память приходит такая ж, как ты, такая
Красивая девушка, сердце берущая в плен.

Под журчанье воды один по берегу бродишь,
Я помню всегда о тебе, ты ветром скользишь
меж камней,
Люди ушли, в сердце с этой минуты ты входишь,
Как сладостный сон, в черноту дикой ночи моей.

Милой глаза, что влекут так безудержно, вспомни!
Ночи в слезах и веселость той девушки вспомни!

ВЕЧЕРНЯЯ ЗВЕЗДА


О звезда моя вечерняя,
Тихо выйдя из-за гор,
Ты плывешь зеркальной чернью,
Малой искрою в простор.

Сердцем шепот вдохновения
Я впиваю твой, как стих,
Я взлетаю в то мгновение
На ладонях чувств моих.

Ты мой глаз приворожила,
Колдовской рождая сон,
И, дыша твоею силой,
Я навек тобой пленен.

В колыбель ко мне смотрела
Сквозь узор листвы густой,
Амулет на грудь надела —
Глаз блестящий, золотой.

На руках сестры играя,
В небе я тебя искал,
И, найдя в жемчужных стаях,
Плакать я переставал.

Чтоб весной мой змей проворный
Шел до ясной высоты,
Бархат тучи сине-черной
Прорезала в небе ты,

В тополевых ветках, жалок,
Он запутался, мой змей...
Та звезда ко мне упала
И скатилась слез нежней.

Сказок старых рой я слушал,
Бабушкиных небылиц,
Ты взлетала, мне послушна,
Из-под сомкнутых ресниц.

Летним вечером, под тенью
Сада школьного, в тиши,
Слушал голос откровенья
В грезах сердца и души.

Взгляд твой блещущий, упорный,
Первый стих мой знал живой,
В первых строчках стихотворных
Легкий вздох пронесся твой.

Ночь пришла теперь в тумане,
С милой девушкою я...
Души, полные желанья,
Два случайные огня.

Ты сердца соединила,
Поцелуя звонкий зной
С звездных уст ты уронила, —
И огонь его со мной,

О мои воспоминанья —
Ведь одних улыбок свет...
Здесь бессильны описанья,
Ни пылинки красок нет!

МОГИЛА ХАМЗЫ

(Из поэмы «Хамза»)

Он высоко лежит на родимой горе,
И кругом него горы стоят в серебре,
Высоки и крепки над уснувшим огнем,
Так крепка и народная память о нем.

Мы цветы принесли тебе утром одним,
О Хамза, мы склонились пред гробом твоим.
На вершине горы, на зеленом краю,
Поколенья запомнят могилу твою.

Враг клеймом темноты жизнь народа клеймил,
Темноту эту кровью своею ты смыл.
И Алай был прославлен победой твоей,
Что изгнала из недр его толпы теней.

Крылья песни служили тебе для высот,
В поле жизни любовь твою снова несет
В своей песне тобой сотворенный арык, —
Мир друзей уже в Хамзаабаде возник.

И героями в битве и в мирном труде
Твоих братьев, друзей прославляют везде.
И они в торжестве побеждающих дней
Свою славу приносят ко славе твоей!

МИРЗО ТУРСУН-ЗАДЕ (Таджикистан)

ДВА ПЛАТКА


Мне подарила свой платок, что лепестка нежней,
Белей, чем яблонь цвет в садах на родине моей,
Платок, как сердце, отдала тому, кто всех милей,
Та, что всю жизнь прошла со мной, как мать моих
детей, —
Девушка Таджикистана.

Люблю семью, хочу, чтоб крепким был мой род,
Пусть дети чистый воздух пьют родной страны высот
И хлеб едят, что честный мне, свободный труд дает,
Я берегу своих детей, как бережет народ и девушки
Таджикистана.

Другой, похожий на него, платок не наших мест,
Я получил из смелых рук — и смел был этот жест —
В Париже, во дворце Плейель, где мира шел конгресс,
Платок вручила мне она, чей нежен глаз разрез, —
Девушка Вьетнама.

И не для горьких слез платок ей маленький служил —
В ее улыбке и глазах огонь свободы жил,
Ее улыбка, понял я, победа новых сил,
Победа жизни, торжество над темным сном могил,
Той девушки Вьетнама.

И вышита мечта ее была на том платке:
Вьетнама карта, и над ней, над картой, в уголке,
Алело знамя, знак борьбы в том южном далеке,
Где тонко вышили его на шелковом куске
Девушки Вьетнама.

Той дружбы знак, заветный знак я не принять не мог,
И этот маленький платок, большой любви залог
К советским людям, принял я и с гордостью сберег,
Ведь от жандарма на груди скрывала тот платок
Девушка Вьетнама.

Французы видели, что мне платок она дала,
И улыбались ей они, и в них мечта жила,
О вольной Франции мечта их на борьбу вела,
Как другу — девушке помочь, забота их влекла
К девушке Вьетнама.

В столице родины — Москве — недавно вспомнил я
На конференции за мир далекие края,
Тот белый, маленький платок, вьетнамские поля,
Искал я тщетно средь гостей: где девушка моя,
Девушка Вьетнама?

В лесах ли Банбо, может быть, идет она — смугла?
В долинах Намбо иль в горах Терумбо — весела?
В Сайгоне ли, в Хайфоне ли, где доки как скала,
Свободы знамя, знаю я, высоко ты несла,
Девушка Вьетнама.

Огонь на белом том платке еще алей сейчас,
И знамя реет, как призыв за мир встающих масс,
В одну семью в борьбе за мир объединяя нас,
Тебя храним мы, ты, борясь, хранишь нас в этот час,
Девушка Вьетнама.

Нам небо нужно, чтоб звезда светила с высоты,
Земля нужна, чтобы полям хватало широты,
Воронок, рвов, развалин нам не нужно темноты,
За это встали на борьбу, и с нами будешь ты —
Девушка Вьетнама.

И скоро белый свой платок ты, победив в бою,
В бою за мир, отдашь тому, кто знал любовь твою,
Отдашь под пальмой в счастья час в своем родном краю, —
Как наши девушки, ты будешь растить семью свою —
Девушка Вьетнама.

МАКСИМ ТАНК (Белоруссия)

НА ПУТИ ШИРОКОМ


На пути широком ветер пылит,
Эй, не ветер это, а туман,
Не туман, а белый конь бежит,
На коне том едет партизан.

Кто тебя, красавец, обучал,
Верное оружие вручал,
Две патронов ленты, автомат,
За широким поясом пять гранат.

Кто тебе еще до утра дня
Боевого оседлал коня,
Подарил рубашке васильки,
Зорьки золотые огоньки?

Отвечает партизан в глаза:
— Обучала меня времени гроза,
Мне оружие вручала и до дня
Мне седлала верного коня,

Мне рубаху вышила, дала
Зорьку, что светила мне в боях,
Зорьку, что до славы привела —
Сторона родная -- мать моя!

ИОНАС ШИМКУС (Литва)

МОЯ ЛИТВА


Прижалась к сердцу ветка
Сосны, дыша едва,
В зеленой ветке, светлой
Любимая Литва.

Пылит снежок и дымка
Так сказочно жива,
В той дымке-невидимке
Любимая Литва.

Я слышу вновь рожденные
Призывные слова,
Зовет освобожденная
Любимая Литва.

Венцом трудов державных
Украшена глава,
Омыта солнцем славным
Любимая Литва.

Ты вольной между вольных,
Звездой утра вставай,
Цвети в веках раздольно,
Любимая Литва!

ВЛАДАС МОЗУРЮНАС (Литва)

ЗАВЕЩАНИЕ


За сколько же работ вы не успели взяться,
И сколько было их — непройденных дорог, —
А вы уже ушли за родину сражаться
С врагом, что край родной огнем железным жег.

У Минска пали вы, под Вильнюсом, под Оршей,
На кручах Немана, у Волжской быстрины,
По-соколиному был юный век ваш прожит —
Сыны народов всех советской стороны.

Вы умерли в бою, оставив завещанье
Для будущих времен, для боевых друзей,
Для тех, кто встретил День Победы в ликованье
И в пламени знамен, которых нет родней.

И приказали вы на каменных скелетах,
И там, где лишь камней разбитая гряда,
Построить города, залив их морем света,
Грядущих наших лет большие города.

Каналами связать моря вы приказали,
В зеленые поля пустыни превратить,
Вы приказали нам, чтоб мы пред миром встали —
Трудом великих дел все времена затмить.

Вы приказали жить так, как до нас не жили,
Своею кровью тот приказ скрепив,
Чтоб, если нужно нам, — земную ось сменили б,
Всех смелых мыслей взлет в деянья обратив.

Товарищи, под Вильнюсом, под Минском,
Под Оршей пали вы, а память о бойцах
Всегда звенит в сердцах, в работе исполинской
Народов родины, — и звону нет конца!

ЮСТАС ПАЛЕМОНОС (Литва)

ПРИВЕТСТВУЮ ВАС Я, ВСЕ БЫСТРЫЕ РЕКИ КАВКАЗА


От Немана, Даугавы, Дубисы, Шешупе разом
Сердечный привет я несу вам, о реки Кавказа.

Араксу, тебе, стерегущему нашу границу,
О Терек, тебе, что струей ледниковой гордится.

Занге, дочке Севана, красавца горной твердыни,
Того, что цветущей Армению делает ныне.

Куре, что собою грузинскую землю вскормила,
И Сталина детство питала земли этой сила.

Лиахве, хранящей гнездовье орлиное — Гори,
Иори, что землю вспоила в пустынном просторе.

Арагве, чьи волны воспеты в стихах и в сказаньях,
Красе всенародной и славной реке — Алазани.

Риони, звучавшему некогда в песне Орфея,
И Храми, где шум гидростанций всех песен милее.

Хозяйкою рек большевистская воля явилась,
Теперь лишь легенда твоя, Прометей, воплотилась.

Приветствую вас я, все быстрые реки Кавказа,
От Немана, Даугавы, Дубисы, Щешупе сразу.

Ни степи, ни горы нам ныне помехой не встали,
Крылами стального орла сокращаем мы дали.

На берег Лиахвы придешь, как на Неман знакомый,
Тебя уважают и ценят и любят, как дома.

А прежде, кто думал дожить — временам удивляться,
От Немана чтоб кораблем до Риони добраться.

На всех берегах ветер красными флагами машет,
И слил Волго-Дон наши реки и воды все наши.

Русский народ нам помог — от рабства спас он навеки
Новые дружбы пути — славные русские реки.

Все мы едины, у нас в самом далеком народе
Ленина слово всегда к сердцу дорогу находит,

Прибалтика — наша земля и наши — Кавказские кручи
Счастья народов залог — Партии сила могучей.

От Немана, Даугавы, Дубисы, Шешупе разом
Сердечный привет я несу вам, о реки Кавказа!

АНТЛНЛС ВЕНЦЛОВА (Литва)

В ГОРАХ ЗА КИРОВАБАДОМ


Все выше в горы мчались мы,
Асфальт дорог синел,
Между камней темнее тьмы
Кружася в вышине.

Сквозь сон коричневой руды,
Чьи жилы длинные тверды.
Сквозь лес, чьи синие листы
Мерцанье меди льют,
К чертям слетим мы с высоты,
Казалось, в пропасть тут.

Нас горный дух хранил в горах,
Вино крепчало в погребах.

А где кустарник в скалах лег,
Висел чабаний крик,
Баранов двигался поток
По гребню напрямик.

Пред нами плыл библейский вид,
Раскрылись гор хребты,
По разноцветью мшистых плит
Баранов шли гурты.

Исчезло солнце. Дождь и мгла.,
Сползавшая в обрыв...
Чадра туманная легла,
Закрыв черты горы.

Но вдруг костер пахнул дымком,
Углей алмазный звон,
И вот баран уж под ножом,
Уже без шкуры он.

Вино из бочек смол густей,
С колхозного двора,
Так угощай, чабан, гостей —
Далеко до утра!

Ты угощал героев в час
Великих, грозных сеч, —
Как друг, встречаешь нынче нас
На древнем месте встреч.

И шашлыки шипят вокруг,
Трещит углей оскал,
И губы ветра сдули вдруг
Туман с кремнистых скал.

И кажется, что с чабаном
Любой из нас давно знаком.

Ходила чаша вкруг стола,
Хоть не было стола,
Но в честь товарищей хвала
По кругу шла и шла.

Вновь солнце нам улыбку шлет,
Горя на весь простор,

Мы жили, как один народ —
Кировабадских гор.

И нам казалось, что мы все
Чабаньи сыновья,
А день сверкал во всей красе
Тебе, моя земля!

И словно плыл библейский вид,
Раскрылись гор хребты,
По разноцветью мшистых плит
Баранов шли гурты!

МИРДЗА КЕМГ1Е
(Латвия)

СОЛНЦЕ В ГАГРАХ


В Латвии иней ноябрьский, жемчужный.
Стою на горе я, зеленой и южной.

Солнце держу я, омытая светом,
Парус догнав убегающий лета.

Вниз Даугавой скользил он и вскоре —
Белый и легкий — блестел уже в море.

Рано бежать тебе, нас покидая,
В пальмовых Гаграх тебя догнала я!

Здесь ты, далеко от Балтики милой,
Волн черноморских ряды осветило.

Вместе с литовским поэтом, с шахтером,
С мастером Каспия смотрим в просторы.

Тундры охотник встал с пальмою рядом,
Там, где грузинка стоит с виноградом.

Холодом осень не тронет здесь сада,
Солнце — за жизнь и труды здесь награда.

Ветер чуть дышит в бамбуках долинных,
В чайных кустах и в садах апельсинных.

Море внизу словно синяя чаша. .
Солнце дала нам ты, родина наша!

КАМЕНЬ АРМЕНИИ


Аветики Исаакму
Где сам Севан в утесах вырастал,
Прекрасный, вечно изумрудный глаз,
Я подняла тебя и ты блистал.

Тобою любовалась я не раз.
Армению ты вспомнить заставлял,
Ты — отблеск Арарата в лунный час.

Суровый римлянин тебя топтал,
Араб тебя копытами дробил,
Рой турок смертоносный пролетал,

В крови тебя, блестящего, омыл.
Горя в веках, ничем не истребим,
Ты ноги жег захватчикам — и жил.

Перед суровым пламенем родным,
Изгнанник пал перед тобою ниц,
Он меч точить пришел, бедой гоним,

Ты засверкал, как искрами зарниц,
Когда зарей зажегся Гайястан,
И враг бежал, разбитый, от границ.

И, камень гайков, сквозь времен туман
Услышал шаг народов братских ты,
Под красным солнцем запылал багрян.

Оно дарило счастьем с высоты,
Чтоб в гранях пламенело, как резьба,
Вковав тебя в дом новой красоты,

Сияла бы Армении судьба!

АВЕТИК ИСААКЯН (Армения)

* * *


Эй, отчизна-джан, как прекрасна ты,
Горы твои в море шелка огни,
Воды как мед, и ветры как мед,
Дети твои — в море крови они.

За тебя умереть всегда готов,
Ах, на что мне одна эта жизнь моя, —
Мне б тысячу жизней и еще одну —
От сердца всего все бы отдал я.

Я тысячу жизней отдам тебе
За горе твое, за детей твоих —
Одну только жизнь оставлю себе
И ту, чтобы славу твою воспеть.

Чтоб песне парить, дав волю крылу,
На заре твоей новой, отчизна-джан,
Чтобы звонко и сладко петь хвалу
Юной жизни твоей, отчизна-джан...

КОЛОКОЛ СВОБОДЫ


Свободы колокол, звучи звончей,
С Кавказских гордых, ледяных вершин,
Пусть как гроза ночей и горячей
Всех молний звон к Масису долетит.

Неутолимой местью, мятежом
И ярой силой слова прозвучи —
И о союзе братском, боевом
Народов вольных прозвени в ночи.

С гор в хижины, из горной щели в щель,
Из сердца в сердце твой призыв летит,
Восстание пусть будет наша цель,
Твой голос вечно пусть о том гремит.

Все души непокорные в полет —
Все в колокол свободы бейте враз,
Пускай рука у вас не устает,
Чтоб слышал весь, чтоб слышал весь Кавказ.

Ты, колокол, греми, от сна веков
Буди Казбек, буди Масис седой,
Орел, взмахни крылами широко,
Лев, гривою тряхни над крутизной.

Довольно жить рабами и цепей
Позор нести, мы жить хотим людьми,
Расплавить цепи дай огонь скорей,
Дай силу нам, о мести нам греми.

ГУРГЕН БОРЯН (Армения)

ЕРЕВАНСКИЕ РАССВЕТЫ


Ты выходишь на дорогу, в мечтаний пожар,
Все дороги открыты — прими их привет,
Для тебя он сияет, как радостный дар,
Ереванский наш щедрый рассвет.

Ты стремишься, ты жаждешь, ты бьешься года,
И родится от прошлого — нового свет,
Пусть дорогу твою освещает всегда
Ереванский наш новый рассвет.

Пусть и песня моя с тобой будет шагать,
Раз стремишься мечты получить ты ответ.
Поколеньям грядущим пусть будет сверкать
Ереванский наш вечно горящий рассвет!

ВСТУПЛЕНИЕ


Поэзия, в любой строке
Моей ищу твои черты —
То светишь где-то вдалеке,
То искрой блещешь рядом ты.

Так близко чувствую: ты здесь,
Ты в сердце бьешься, жизнь моя,
Когда зарей восходит песнь,
Твой подвиг жажду видеть я.

Частицей будь страны моей
И в рост ее войди в тиши,
В сердцах людей гнездо ты свей,
Будь собеседницей души.

Как смех чтоб звонкой ты была,
Как детский взор, цвет полевой,
Всегда бессонна и смела,
Как клич высокий, боевой.

Достигнув трона простоты,
Была б, как небо, голубой,
Была бы сеятелем ты,
Чей урожай — стихов прибой.

Чтоб друг души была, чтоб знак
Имела в слове свой, родной,
Чтоб я вознес тебя, как стяг,
Рожденный сердца глубиной.

ГРИГОЛ АБАШИДЗЕ

(Грузия)

ВЕЧНО В ДОСПЕХАХ


От жадности татар изнемогая
И под ярмом персидским исступлен,
Он даже спал, кольчуги не снимая,
И за столом — в стальной рубашке он.

Сто раз по нем турецкого аскера
Меч ударял, и на челе рубцы —
Свидетели, какой тяжелой мерой
Победу взяв, он воздвигал дворцы.

И, возвращаясь после жаркой сечи,
Лишь холодом кольчуги освежен,
Весь начеку, вобрав, как ястреб, плечи,
Ждал: всюду враг в засаде затаен.

Пахал ли он, у лоз менял тростины,
Работал ли, иль пировал, когда
Справлял обычай милый и старинный,
Свой щит и меч с собой носил всегда.

Язык и веру многие сменили,
Лишь он один всей верностью крылат,
Он строил храм — в кольчуге плечи были,
Писал о тигре книгу в блеске лат.

От жадности татар изнемогая
И под ярмом персидским исступлен,
Он даже спал, кольчуги не снимая,
И за столом — в стальной рубашке I

ИРАКЛИЙ АБАШИДЗЕ (Грузия)

ВСЕ ПЕСНИ


Песнь каждая свое нам говорит.
Песнь каждая о новом петь хотела б,
Песнь каждая нам возвратить спешит,
Что память позабыть успела.

В иной — весна и дышит месяц роз,
Душа в краях необычайных дышит,
В иной — февраль к нам дикий вихрь принес,
Стучит всю ночь железный лист на крыше.

В иной — поток бушует, клокоча,
До твоего явившийся рожденья,
В иной же — дидубийская свеча,
Что в детстве видел ты иль в сновиденье.

Иная песнь напомнит сладко мать,
Кинжал отца, черкески боевые,
И гор Абастумана благодать,
И Сагурамо осени цветные.

Песнь каждая свое нам говорит,
Песнь каждая поет нам с новой силой,
И в каждой песне милый образ скрыт,
То, что когда-то сердце позабыло.

Но, милая, с тех пор, как ты со мной,
Моя подруга, дней моих бесценность,
Все песни мне твердят лишь об одной,
Лишь о тебе, любовь моя и верность!

КАРЛО КАЛАДЗЕ (Грузия)

СКАЖУТ ОБО МНЕ

...
Скажут обо мне: ему не повезло,
Война ударила нежданно, как морозы,
Он ветку тополя войне срезал назло,
Чтоб укрепить тем утром росным лозы.
И, веткой тополя те лозы укрепя,
Он видел в ней своей надежды память —
И, ласковый, оставил он тебя,
Красавица с сиявшими глазами.
Скажут обо мне: потерян парень наш,
Пять лет промчалось, как виденье,
Но все я перенес, все, чем страшна война,
Вернулся я и вздрогнул от волненья.
Я знаю сам, чем стал для нашего села,
И шумно детвора, меня узнав, встречала,
Я был лишь удивлен, что ветка проросла
И тополем над лозами стояла.
Откуда сила в ветке прорастать?
И жизнь ее мне сердце подымает,
О женщина — та ветка неспроста,
Кроме тебя о том никто не знает.
Об этом вслух, о нет, не говорят,
Но я хочу, чтоб ветка мне сказала:
Объятья лоз ей дали тот наряд
Или твоя рука ее ласкала.

МАР И ДЖАН (Грузия)

СУЛЕЙМАНУ СТАЛЬСКОМУ


Орел Дагестана! Глаза мудреца отглядели,
Рубины стихов его с горя, смотри, потемнели.

«Я стар, — говорил ты, — но сердце не знает печали,
Мой стих молодеет, свободный, как был он вначале».

Но море всех чувств твое сердце никак
не вмещало,
И строк жемчуга нам поэта рука рассыпала.

И, чувствуя, верно, что ты уж уходишь из жизни,
В последнюю ночь ты с печальной сказал
укоризной:

«Эх, старость, ты плод, что остался на дереве
праздном,
Лишь ветер подует — сорвет его с дерева разом».

Лицо твое вижу, горящее, в песенной шири,
Качаясь, свои нам блестящие пел ты шаири.

Что ты нас покинул, не верится мне, и так странно,
Что больше уж мы не услышим орла Дагестана!

ИЛО МОСА1ЕВИЛИ
(Грузия)

КОЛХИДСКОЕ УТРО


Тишайшим утром солнце льется тонко,
Крик коростелей режет тишину,
Подходит море к саду, как ребенка,
Несет в его объятиях волну.

Под колыбельное пучины пенье
Ребенок спит — садов золотизна,
Качает море песню, как виденье,
А солнце — просто женщина в волнах.

Кто море привязал здесь без обиды,
Где берега рионского порог?
И небеса над радостной Колхидой
Передник полный бросили даров.

И, от утра впервые молодея,
Палеостоми сумрачный затих,
И в сад вошла, развесила Медея
Среди ветвей червонность кос своих.

И дерево породы незнакомой —
Его искал и не нашел Арго —
Мегрельский парень вырастил у дома,
Повесив солнце в листьях у него.

Под ним стою — меня ребенок просит,
Зовет к холмам оранжевых плодов,
Медеины распущенные косы
Блестят в листве бесчисленных садов.

ИОСИФ НОНЕШВИЛИ (Грузия)

ОСЕННЯЯ НОЧЬ В КАХЕТИИ


Ночь поднялась
Над горной грядою,
В тьму опрокинув корзину алмазов,
Старый Сигнахи
Встал тамадою,
Ширь озирая сверкающим глазом.

Словно проносится
Ласточек стая.
Тонко шуршат алазанские травы,
И серебрится
Гомбор крутая,
Грива лесов на камнях величавых.

Юноши давят
Сок виноградный,
Свет золотистый в марани струится,
Горло не жаждет
Маджари отрадного,
Тихою песней жаждет напиться.

Грузные арбы
Тянутся с лязгом,
Сладок богатого дух урожая,

Звездные четки
Висят над Кавказом,
Как в зеркалах, в ледниках отражаясь.

ТИЦИАН ТАБИДЗЕ (Грузия)

СБЫЛАСЬ МЕЧТА ПОЭТОВ

Ованесу Туманяну

Хоть вовсе о прошлом не думал ты тут,
Оно оживет на мгновенье,
И вот из ущелья, ты видишь, идут
Навстречу могучие тени.

Я вижу твою седину, Ованес,
Ожившую в вечер румяный,
Биенье бездонного сердца и блеск
Улыбки в волненье Севана.

Исчез, как мечтали, раздор вековой,
Брат брата не губит войною,
И тот, кто вчера был пастух кочевой,
Сегодня он правит страною

Народы Кавказа в единстве живут,
Поют они песни иначе,
В стране нашей мирный господствует труд,
Ануш твоя больше не плачет.

Пришли мы как братья, и каждый мечтал
Сказать про единство поэтов
Тебе, кто впервые об этом писал, —
И песню продолжить про это.

Ты сладость дорийского меда впитал
В свое неповторное слово,
И тот, кто, прозрев от тебя, не признал
Тебя, пусть ослепнет он снова.

Ты знаменем дружбы, сказать без прикрас,
Быть должен под родины небом,
Ты ожил сегодня вторично для нас,
Хоть мертвым для нас ты и не был.

И ржавчине времени не переесть
Цепь дружбы сердечной и новой,
Незримый хозяин в Армении, здесь
Прими наше братское слово!

СИМОН ЧИКОВАНИ (Грузия)

ПЛАТОК


Взглянуть с холма — повсюду жатвы знаки,
Вдали платок блестит над нивой жаркой,
Стоять, глядеть до сумерек — и снова
Принять его за парус или факел,
Сияющий пунцовостью вишневой.

Его узор в туманной сини ожил,
Овеянный вечернею прохладой.
Тому платку любовно песню сложим, —
Платку-подарку суженая рада.

Когда-то складки горестно темнели,
Жемчужных слез горел он отраженьем,
Шел женщине, как яблонь цвет — апрелю,
Сиял, как знамя в поле и в сраженьях.

Бывать в огне ему судьба сулила,
Меж двух мечей его не раз кидала,
Не разрубить той благодати силу,
Что и в огне пожаров не сгорала.

В бой провожал он всадников отряды,
Свет очагов его впитало пламя,

На предков наших веяла отрада
Платка, что в битвах вился пред глазами.

Назвать его платком мне просто мало...
Все сохраним, что он вселял в нас свято,
Как облако с картлийских гор упал он,
Накройся им — и в бой иди крылатый.

Вновь вьется он на родине чудесной,
Его я буду петь средь жатвенного жара,
Греметь о нем любовно будем песней,
Разбившей тьму, свою красу мне даруй!

КТО СКАЗАЛ...


Кто сказал, как будто бы мала
Моя отчизна, Картли дорогая,
Что словно малый диск она легла.
Кто выдумал: мала земля родная?

А ну, поставь-ка скалы сверху скал,
В их серебре, в туманной пене,
Орлиных крыльев шелест у виска
Послушай-ка и трубный крик оленей.

И крепостей на всех вершинах мощь
Измерь-ка мастера глазами,
Все собери ты краски наших рощ.
Их в тьме времен уже сиявший пламень.

Измерь-ка крылья ураганов гор,
Ущельями зажатых и ревущих.
Измерь-ка рек клокочущий костер
И копья льда, вонзившиеся в тучи..,

Кто сказал, что будто бы мала
Моя отчизна, Картли дорогая,
Что словно малый диск она легла.
Кто выдумал: мала земля родная?

ГЕОРГИЙ ЛЕОНИДЗЕ (Грузия)

В ОДНОМ ОГНЕ


Свет, что в сердце, мой полет направил,
Он на крыльях мыслей пронесется,
Чтоб узнать, как дышит наш Рустави,
Как Тбилиси сердце нынче бьется!

Лучшие слова ему на свете,
Рифма вдруг темнеет в тьме крылатой,
Может, град уже стучит в Кахети,
Может, стих уйдет мой без возврата.

Пусть слезой блеснут родимой очи,
Та слеза в строке сверкнет звеняще,
В небо вольно пусть взметнется летчик,
Вслед ему пойду стихом парящим.

Если ГЭС ущелье озарила,
Тем огнем мои зажглися строки,
Родине — вся песенная сила,
Свет стиха, искрящийся, глубокий.

Родины включен в электросеть я,
Свет народа — он и мой по праву,
По-грузински научился петь я
У Куры, под шелесты дубравы.

Моего не слабнет корень рода —
Соки пил родной земли цветущей,
Я воспитан мудрецом народом,
Светоч свой немеркнущий несущий!
Где любви еще подобной сколок,
Само солнце — лишь его осколок!

САНДРО ШАНШИАШВИЛИ (Грузия)

СВАДЬБА ГЕРОЯ ТРУДА


Свадьба сегодня героя труда, бригадира,
Знатная девушка, из колхоза наша невеста,
Тестю и теще готовить все надо для пира.
Свадьба сегодня — работам обычным не место.

Вот уж поют за столами «Чакруло», «Супрули»,
Песни же, как Алазань, то тише идут, то бурнее,
Вот уж летит, как Ингури, мингрельская песня,
Следом рачинская — чаши вздымайте над нею...
Так мы поем, а что может быть песен чудесней.

Полные чувства, готовы тут все прослезиться.
Зять поднялся, чтоб сердечное вымолвить слово;
Просит он тамаду, чтобы с тостом ко всем
обратиться, —
Слушают все бригадира, героя труда золотого.

Вспомнил бои он тяжелые под Сталинградом,
Весь он ушел в боевые воспоминанья, —
Как они бились с врагом, осыпали стальным его
градом,
Был и Гафур там узбек и Миша, что позже был ранен,
Русский — Иван, что сегодня сидит с нами рядом.

Только тех двух уже нет, умерли честно в сраженье...
Зять вспоминает, невеста встала, вина не отведав,
Взор старика затуманен, печаль его тоже не легче —
Вспомнился сын, что бесследно пропал в окруженье,
Хлеб окропляют вином все по обычаю дедов,
«Вечная память», — мужчины и женщины шепчут.

«Те, кто пожертвовал жизнью за наше грядущее,
— живы,
Нас подымают герои, чтоб нас ничто не согнуло», —
Крикнул Иван, тамаду обнимая в порыве...
Снова застольные песни запели; «Супрули»,
«Чакруло»;

Песни же, как Алазань, то тише идут, то бурнее,
Вот уж мингрельская песня летит, как Ингури,
Следом рачинская — чаши вздымайте над нею...
Сердце пылает, и пляски взлетели, как буря.

Слышатся звуки пандури, рук подымаются всплески,
Круг во дворе на всю ночь для танцоров
испытанных наших,
В этом кругу на заре юная пляшет невеста,
Вся расцелована солнцем, радуясь, алая, пляшет.

ПОД СОЛНЦЕМ ОКТЯБРЯ


Здесь раньше были пустоши одни,
Топча кусты колючей ежевики,
Здесь пробирался в зарослях кабан,
Не встретишь поля в этой чаще дикой.
Но вид иной открылся мне сейчас —
Дворец в саду стоит передо мною,
Веселий шум, повсюду молодежь...
И только я украшен сединою.

Куда б ни шел я по родной стране,
Повсюду стройки землю украшали,
И много новых зданий, видел я,
Труды людей достойно завершали.
Опередив мечты мои давно
И строя жизнь на прочном основанья,
Шел мой народ под солнцем Октября,
Под новых песен светлое звучанье.
Седой поэт, я рад был сердцем старым
Дышать Беличья трудового жаром.

Эх, где ты, где ты, молодость моя,
Чтоб вновь воспеть с непобедимой силой
Героев тех, кто высоко вознес
Своим трудом края Отчизны милой.

Завет мой внукам, правнукам моим,
И тот завет пусть будет с вами:
Идти вперед и преданно нести
В лучах Октябрьских Ленинское зна

ГАЛАКТИОН ТАБИДЗЕ (Грузия)

МОЯ ПЕСНЯ


Иной хранит розу, красотка, твою,
Иной золотую парчу иль скуфью,
Портрет чей-нибудь, над ним шепчет:
«Люблю», —
Каждый имеет любовь свою.

Письмо, над которым лишь слезы льют,
Кольцо ли, что пламени льет струю,
Сережки ли в сладкой тени, как в раю, —
Каждый имеет любовь свою.

Локон ли, клад ли в далеком краю,
Правду ль, добытую им в бою,
Вещь ли, прославившую семью, —
Каждый имеет любовь свою.

Тебя обожая, Отчизна, пою,
Ни с чем я не схожую песнь отдаю,
Сердце в огне, и огня не таю,
Каждый имеет любовь свою.

ИОСИФ ГРИШАШВИЛИ (Грузия)

ОВЛАДЕВАЙ РУССКИМ ЯЗЫКОМ


У тебя талант и хватка, ты -грузинский знаешь,
Но по русскому ты, мальчик, отстаешь, хромаешь.

Если сразу не изучишь — верь моим советам:
Вырастешь, возьмешься снова — трудно будет это.

Верь поэту, сколько б знаний ты своих
ни множил,
Русской речью, русской речью овладеть
ты должен.

У нее иная прелесть, по-иному плещет,
Глубиной богатств природных, всей красой
их блещет.

Не пробьет свинец те недра, из которых льется,
Потому что речью братства эта речь зовется.

Предположим, ты захочешь в землях заграничных
Потягаться тем талантом, знанием отличным.

Встретишь, мальчик, там врагов и друзей там
встретишь,
Если русским ты владеешь — смело всем ответишь!

Голос Пушкина в нем! Голос Ленина всесветный,
За ученьем будет радость — крепко помни это.

Прежде всех других языков, что изучишь тоже,
Русской речью, русской речью овладеть ты должен!

РОДИНА НЕОБЪЯТНАЯ

СТИХИ О ВЕЛИКОЙ ДРУЖБЕ


Эта. дружба народы спаяла,
Их в великом единстве собрав,
Как в печах чудотворных Урала
Превратившись в неведомый сплав.

Эти воля и мощь неохватны...
Стерли силою рук трудовых
С карты нашей все белые пятна,
Пятна черные дней горевых.

И теперь там, где пенится вьюга,
Там, где знойных пустынь полусон,
Ты повсюду под крышею друга,
Теплым дружеством ты окружен.

И, как мать, называют родною
Люди нового века весну,
Так назвали Отчизной одною
Небывалую в мире страну.

Если Родине враг угрожает,
На священный, на воинский труд
Все народы, врага отражая,
Всеединой дружиной встают,

Глубочайшей той дружбы заслуга,
Что, когда ты оружье берешь,
Ты в походе почувствуешь друга,
Брата-воина в битве найдешь.

Про победу Великого года
Будут петь в самом дальнем краю,
Эту песню любого народа
Примешь ты, как родную свою.

Пред тобою просторы открыты
Вольных душ, городов и полей,
Непочатой в них силы избыток,
Удивляющий силой своей.

Каждый сердцем тебе отзовется
На удачу иль горе твое,
Это Ленинской дружбой зовется —
Ничего нет сильнее ее!

* * *


Под сосен снежным серебром,
Под пальмой юга золотого,
Из края в край, из дома в дом
Проходит ленинское слово.

Уже на дальних берегах,
Уже не в первом поколенье,
Уже на всех материках
И чтут и любят имя: Ленин!

В сердцах народных утвержден,
Во всех краях он стал любимым
Но есть страна одна, где он
Свой начал путь неповторимый.

Где были ярость, ночь, тоска
П грохот бурь в дороге длинной
Где он родного языка
Любил могучие глубины,

И необъятный небосклон,
И все растущий вольный ветер...
Любить Россию так, как он, —
Что может быть святей на свете

СОВЕТСКИЙ ФЛАГ


Флаг, переполненный огнем,
Цветущий, как заря,
И тонким золотом на нем
Три доблести горят:
То молот вольного труда,
Серпа изгиб литой,
Пятиконечная звезда
С каймою золотой.
Был побежден народный враг
Народною рукой,
И сто народов этот флаг
Взвивают над собой —
На самой высшей высоте,
На самой дальней широте,
Среди полей и городов,
Меж волн бесчисленных рядов.
В нем — человечеству привет, —
И проще в мире флага нет;
В нем — нашей славы жаркий цвет,
И жарче в мире флага нет;

В нем — нашей силы грозный свет, —
Сильнее в мире флага нет;
В нем — правда наших красных лет, —
Правдивей флага нет!

ПЕРЕКОП


Катятся звезды, к алмазу алмаз,
В кипарисовых рощах ветер затих,
Винтовка, подсумок, противогаз
И хлеба — фунт на троих.

Тонким кружевом голубым
Туман обвил виноградный сад.
Четвертый год мы ночей не спим,
Нас голод глодал, и огонь, и дым,
Но приказу верен солдат.

«Красным полкам —
За капканом капкан...»
...Захлебнулся штык, приклад пополам,
На шее свищет аркан.

За море, за горы, за звезды спор,
Каждый шаг — наш и не наш,
Волкодавы крылатые бросились с гор,
Живыми мостами мостят Сиваш!
Но мертвые, прежде чем упасть,
Делают шаг вперед —
Не гранате, не пуле сегодня власть,
И не нам отступать черед.

За нами ведь дети без глаз, без ног,
Дети большой беды,
За нами — города на обломках дорог,
Где ни хлеба, ни огня, ни воды.

За горами же солнце, и отдых, и рай,
Пусть это мираж — все равно!
Когда тысячи крикнули слово: «Отдай!» —
Урагана сильней оно.

И когда луна за облака
Покатилась, как рыбий глаз,
По сломанным рыжим от крови штыкам
Солнце сошло на нас.

Дельфины играли вдали,
Чаек качал простор,
И длинные серые корабли
Поворачивали на Босфор.

Мы легли под деревья, под камни, в траву,
Мы ждали, что сон придет,
Первый раз не в крови и не наяву,
Первый раз на четвертый год...

Нам снилось, если сто лет прожить —
Того не увидят глаза,
Но об этом нельзя ни песен сложить,
Ни просто так рассказать!

* * *


Я много жил,
И лет уж мне немало,
Но радоваться, право,
Есть чему —
Я видел жизни
Новое начало,
И всей душою
Следовал ему.

По-новому
Вся мира жизнь открылась,
И в книге века
Начат новый лист,
И в языке планеты
Утвердилось
За словом «Ленин»
Слово «коммунист».

Клич «За свободу»
Все народы сблизил,
И клич «За мир» —
Заставил их прозреть,
Прокляв фашизм,

Который их унизил,
Сломав его —
Рабовладельца плеть, —

Они морями крови
Заплатили,
За право жить
И вольностью дышать,
Они своих героев
Породили,
Бессмертных,
Как народная душа!

И человек в грядущее
Поверил,
Стремящегося
Видел я его,
Как изгонял он
Дух раба и зверя
Из темных ям
Сознанья своего.

И, Партией великою
Ведомый,
Жив человек,
И он живет не зря,
В горах, в лесах, в полях, —
Он всюду дома,
И города он строит,
И моря.

И в космосе встречается с друзьями,
Как и с друзьями
На земле

Своей,
Где я живу,
И молодею с вами,
И молодеть
Хочу повеселей!

МОСКОВСКИЕ ПЕЙЗАЖИ

1


Хорошо, что в Москве устремленно живется,
Не бывать тишине и не место покою,
И листва, что весною бульварами льется,
Точно волосы вихрит зеленой рукою.

Хорошо, что здесь улицы разноречивы,
Как и россыпи мыслей в умах у прохожих,
Потому что мечтанья, надежды, порывы,
На такие, как всюду, никак не похожи.

Здесь и в снах быстрота исполинская снится,
Рушит прошлое, словно дубы вековые,
Потому что такой не бывало столицы,
И в истории мира такая впервые!

2


Каждый праздник по своей природе
Любит шум, и красочность, и звон,
И на площадь Красную приходит
Красный лес плакатов и знамен!

Мирные здесь песни запевая,
Шествует народная душа,
Молодые игры затевая
И в рядах все возрасты смешав.

И невольно, хочешь иль не хочешь,
Но в веселом, праздничном ряду
Вспоминаешь Красную ты площадь
В сорок первом боевом году!

Как по ней непобедимой лавой
На параде двигались полки,
Шел народ на смертный бой и правый,
Падал снег на танки и штыки.

3


Мы из песен дружеских, любовных,
Под Москвой, на Ленинских горах,
Знаем хорошо о подмосковных,
О московских знаем вечерах.

Но и ночь с грозою вдохновенья
Нас влечет в неудержимый бег,
Когда самым сказочным виденьям
Может быть подвластен человек.

И служа простору непростому,
В мир идет он, неизвестный нам,
Иль к стихов звучанью золотому,
Музыке ль, к серебряным волнам?

Иль в ночи далекой, чужестранной,
Вдруг встает видением Москва,
Так близка и так душе желанна,
Что бессильны всякие слова...

ИВА НА БУЛЬВАРЕ ГОРЬКОГО В ЛЕНИНГРАДЕ


Со школьных дней я эту иву знаю,
Что всех дерев казалась мне сильней,
Я, каждый раз, как в тех краях бываю,
К ней прихожу, чтоб повидаться с ней.

Я знал ее в зимы седом тумане,
Или в осенний листопадный срок,
Встречались мы, как путники в романе,
Который временами был жесток.

Она стояла в силе и в покое,
В сознании величья своего,
И что-то было в дереве такое,
Что заставляло чувствовать его.

Недавно я увидел иву снова,
Светясь своей серебряной судьбой,
Она стояла — памятник былого,
Мне говоря: стареем мы с тобой!

А помнишь, как еще в ночах осады,
Казалось, хуже уж не может быть,
Мы виделись и оба были рады,
Что все живем и нас нельзя сломить.

Ты приходил полуночною стражей,
И молча я просила: погляди,
Я все стою и след снарядов вражьих
Храню, как память, на моей груди.

Мои рубцы во льду сияли гордо...
Теперь их видят люди многих стран,
Вокруг меня шумит, как прежде, город,
Который мне как вечный спутник дан.

Мы в Ленинграде, где всегда мы дома, —
И ветер над Невою голубой,
Нас не свалили века буреломы,
И все-таки: стареем мы с тобой!

Ну, что ж, друг друга в новых поколеньях
Лишь мы поймем, как старые друзья —
Кто предо мною встанет с восхищеньем
И вспомнит то, чего забыть нельзя?

И слушал я, что ива говорила,
И отвечал: «Зеленой жизни страж!
Что было — было! В этом наша сила,
Людей бессмертьем вечен город наш!»

* * *


К подножию полярного престола,
Подняв тяжеловесы-якоря,
Выходят, как легенды, ледоколы,
Атомоходы, проще говоря.

Они откроют сказочные трассы
Через морей закованную ширь,
Разрубят льды, врубаясь час за часом —
За «Лениным» и «Арктикой» — «Сибирь»,

И если есть такая область в мире,
Где мертвые друг с другом говорят,
То Ломоносов скажет о Сибири
Царю Петру: «Что говорил я, брат —

Она, Сибирь, еще себя покажет,
Она — природы диво, дивный клад»,
И скажет Петр: «Не надо флота даже,
Один бы мне единственный фрегат,

Я показал бы, как я плавал тоже,
Но что мои смешные корабли,
Пред теми, что крепчайший лед положат,
Ковром постелят под ноги земли!»

...И льды смещались, падали, кололись,
И, торжествуя, шел атомоход —
И «Арктика» вонзилась в самый Полюс,
На высшей точке всех земных широт!

ЗАЗДРАВНЫЙ ТОСТ


Мы крепки. Устать еще рано,
Нам нету дороги ко сну.
До края налейте стаканы,
Мы пьем за родную страну!
За то, как ломали невзгоды,
Чтоб горе сломить навсегда,
За братские наши народы,
За звездные их города!

За города юного выси,
Что в дебрях поставили вы,
За древние башни Москвы,
За новые стены Тбилиси.
Пусть сердцем прокатится радость,
Которая всем дорога:
Мы пьем за красу Ленинграда,
За синей Невы берега.

От дыма полярного чума,
Где сало тюленье чадит,
До южного плеска и шума
Гремящих всю ночь Чаладид,
За все города и колхозы,

Что подняты нашей рукой,
Мы пьем за туркменские розы,
За льдистых полей непокой.

За наших заводов ряды,
Что дружно гудят из тумана,
Мы пьем. Мы сильны и горды.
До края налейте стаканы!
За труд, что могуч и суров,
За сердце его ретивое,
За вольных его мастеров,
За их мастерство мировое.

За молодость, славу, за риск,
Мы пьем за охотничьи тропы,
За планер, умчавшийся ввысь,
За юных геологов опыт,
За штурм неприступных высот,
За верный удар ледоруба,
За солнцем спаленные губы,
За реки, пройденные вброд.

За женщин и девушек наших, —
В работе, в учебе, в борьбе
Товарищей лучше и краше
Сыскать не удастся тебе.
Мы петь их еще не умеем,
Так выпьем сегодня в их честь,
Чтоб юным — им жить, пламенея,
И внуков под старость не счесть.

Пока мы пируем в тепле,
Отметим же тостом отличным, —
По темной промерзшей земле

Дозором идет пограничник,
Чтоб падали вороги ниц
От пули, без промаха бьющей,
За витязей наших границ,
И в стужу и в зной стерегущих!

За счастье колхозных дворов,
Кочевья колхозной отары,
За грохот в полях тракторов,
За новые врубов удары,
За новые шахты, за нефть,
За верфи, за домны, за станы,
За жизнь, что гремит неустанно
И век не устанет греметь.

ЧУДО НА ЛУГУ


На том лугу над кашкой густо-красной,
Над синими огнями васильков
Вдруг облачко явилось в небе ясном,
Чудесней всех обычных облачков.

И этот луг, теплом земли дышавший,
Свидетельствовать первым мог о том,
Как, сняв скафандр, оранжевый, сиявший,
Шла женщина в небесно-голубом.

Земля ковер свой лучший расстилала,
И по узорам, по цветам ковра,
Из космоса вернувшись, шла устало,
Впервые в мире звездная сестра!

СИБИРЬ


Сто лет назад еще встречались
В твоих раздольях старики,
Что в океанах наскитались,
Хлебнув и штормов и тоски.

На гулких парусах летели
В края тропической земли,
Свою Америку имели
И русской гордо нарекли.

Но край Сибирский — дом родимый
И на Аляске в сердце жил, —
Тоской по родине гонимый,
Из странствий путник приходил

И видел, сколько надо силы
Здесь приложить, чтобы Сибирь
Все тайны недр своих открыла,
Позолотив хлебами ширь.

И вот пришли такие годы,
Как чудных рек твоих разбег,
И всю красу твоей природы
Хранит и ценит человек.

В его хозяйстве — небо, воды,
Земля, и уголь, и руда,
Встают в тайге его заводы,
Растут, как в сказке, города.

Идут, скользя степным раскатом,
Тень самолета, тень орла, —
Ты никогда такой богатой,
Такой могучей не была!

ВОСПОМИНАНИЕ


Не может сердце позабыть былого,
Хотя оно уж за годов горой,
Я вспоминаю — и волнуюсь снова —
Далекий ныне год сорок второй.

Над обгорелой рощей, легкой тенью,
Весь голубой июньский день летел.
На линии резервных укреплений
Один участок генерал смотрел.

Смотрел окопы, блиндажи и доты,
Всю маскировку, лазы и ходы,
Все было крепкой, мастерской работы.
Он вдруг увидел девушек ряды.

И в строгие он всматривался лица,
Как будто видел первый раз таких,
Каким не только надо удивиться,
А унести в солдатском сердце их.

— Скажите мне, что здесь работы вашей?
Спросил он.
— Все, товарищ генерал!

— Как, эти доты строили вы даже?
А кто ж их так хитро маскировал?

— Мы все!..
— А кто вам проволоку ставил?
А кто же вам окопы одевал
Так чисто, что и щепки не оставил?
— Все мы одни, товарищ генерал!

И генерал пошевелил бровями:
— Но мины ж вы поставить не могли?
— Саперами мы тоже были сами,
Всю связь мы тоже сами провели...
— Не малый путь, я вижу, вы прошли!..

И взгляд его скользнул по лицам острым,
По их суровой, девичьей красе:
— А что вы все похожи, словно сестры?
— Мы сестры все, мы комсомолки все!

Мы ленинградки!..
В солнечные дали,
За Пулковский, в боях разбитый вал,
Невольно тут взглянул поверх развалин,
Чтоб скрыть волненье, старый генерал...

Когда теперь мы слышим отовсюду
Про молодости подвиг трудовой —
На целине, на стройках, равных чуду,
Сиянью зорь над юной головой,

Я знаю, что ничто не остановит
Бесстрашных, тех, упорных юных тех,

Пусть грозы все гремят степною новью
Шторма встают штормов превыше всех

Пусть колет вихрь мильонами иголок
И валит с ног на предполярном льду...
Я вспоминаю этих комсомолок
Под Пулковом в сорок втором году.

В ДНИ ПОБЕДЫ


Был мирным солнцем мая мир пригрет,
И теплый дождь опять с улыбкой слушал.
И яблоневый светоносный цвет
На танки осыпался и на пушки.

И шли бойцы славнейшей из дорог,
Оплот врага последний побороли,
Навстречу им несметный шел поток
Людей, освобожденных из неволи.

Всех радовала о победе весть,
Они бойцов восторженно встречали,
Из разных стран Европы люди здесь
Среди советских весело шагали.

Был у бойцов один вопрос простой:
— Вот вы французы, видно это сразу,
А почему идете на Восток,
Отчизна ваша на Востоке разве?

Один ответил: «Слушайте, друзья,
В плену фашистском сгиб бы я жестоко,
Да, родина на Западе моя,
Но жизнь ко мне вернулася с Востока!»

БРОНЕВИК


Эта ночь была не проста,
В ней родился победы клич!
Броневик у вокзала встал —
И с него говорил Ильич.

И казалось ему самому —
Броневик лишь сигнала ждет,
Будто сам подставил ему
Броневое плечо народ.

Черной ночью, от искр рябой,
Изменялся города лик,
Человеческий шел прибой,
Унося с собой броневик.

В море лет тот прибой не стих,
До сих пор он в сердцах звучит,
Жив и отблеск волн огневых,
Броневик в апрельской ночи.

А теперь он стоит суров,
Как исполнивший долг боец,
И не нужно высоких слов,
И не нужен красок багрец.

Пусть на нем играет заря
Молчаливо и горячо,
Только шапку сними, смотря
На его седое плечо!

СМЕНА КАРАУЛА


Есть мастера известного картина,
И в ней, идя на зрителя, растут
Бойцы, шагая улицей старинной,
Чтоб встать у Мавзолея на посту.

Москвы ночной глубок рабочий роздых,
Шаги в тиши отчетливо стучат,
Морозный свет горит на красных звездах
И на щеках у молодых солдат.

Какая озабоченность застыла
В их строгом взоре, точно разлита
Здесь в воздухе торжественная сила,
Особого величья простота.

И, пост такой впервые принимая,
Здесь чует сердцем каждый, кто идет,
Что их сюда сама страна родная,
Как сыновей любимейших, ведет.

А позже время им самим укажет —
Отцам на смену, дням их и ночам,
Им, молодым, дано стоять на страже
Родной земли и ленинских начал.

ДЕНЬ СТРАНЫ


Леса пропалывают самолеты,
Чтоб уничтожить мусор и гнилье,
Летит пчела — пополнить улья соты,
Рыбак уходит в плаванье свое.

Идут комбайны, поле убирая,
Вступает в строй листопрокатный стан,
Горят фонтаны газа, не сгорая,
И теплоход выходит в океан.

Спартакиада флаги поднимает,
Чеканщик оживляет серебро,
Подземной трассой, что во тьме сверкает,
Гордится вновь Московское метро.

Вчерашний день причислен к жизни древней,
О всем другом уже идет рассказ,
Над всем, что видим в городе, в деревне.
Лежит Советов Ленинский наказ.

Вся жизнь гудит, блистает и трепещет,
А там, всему живущему назло,
За рубежом оно шумит зловеще,
Враждебных станций радиокрыло.

Да, там полвека злобу не тушили.
О, если бы нам дали мирно жить,
На пользу мира что бы мы свершили,
Что мир без нас не мог бы сам свершить!

* * *


Великим океаном нашей жизни
Сейчас плывем к тем дальним берегам,
Что назовем землею коммунизма...
Наш долгий путь закончим только там.

На меньшее мы в мире не согласны,
И что бы нам ни встало на пути,
Что сами мы предотвратить не властны, —
Но мы дойдем — нам суждено дойти.

О, если б взрывы ядерные стихли,
Войны холодной вдаль ушел туман,
О, если бы могли назвать мы Тихим
Несущий нас Великий океан.

Мы помним, как увидели японцы
И как рыбак в смятенье закричал:
«На Западе встает впервые солнце!» —
Но то лишь взрыв, несущий смерть, вставал.

Что б ни было — за нас земные сроки,
И каждый день весь род людской следит,
Как солнце жизни всходит на востоке,
Пусть солнце смерти с запада грозит!

Мы доплывем — и берег счастья встанет,
И каждому тог берег будет дан,
И каждый даст ему свое названье,
Восславив жизни синий океан!

УКРАИНА


В далеком, но памятном детстве
Любил я читать по ночам.
Я помню, как с Пушкиным вместе
Шевченковский стих мне звучал.
В стихах ли, в рассказах старинных,
В веселье, в бою хороша, —
Вставала, жила Украина —
Как песня, как жизнь, как душа.

Увидел я Киев впервые
В весенней красе тополей,
Днепровские дали сквозные
Раскрылись синее морей.
Садов яркощеких наряды
Насытили радостью край, —
В ночах ленинградской осады
Мне снился тот киевский май.

Шла битва в степях и долинах,
Далеко гремел ее шаг,
Кипела в борьбе Украина,
Как песня, как жизнь, как душа.
И в сорок четвертом зимою
На Киев летел самолет.

Земля была белой прямою
Равниной с небесных высот.

Я видел поля Украины,
На белых ладонях снегов
Она поднимала руины
К молчанью седых облаков.
Сегодня все прошлого тени
Отстали, чтоб сгинуть вдали,
Стоят города и селенья,
И снова цветы расцвели.

И радостны звездные очи,
В просторах высоких скользя
Той вешней украинской ночью,
Той, жить без которой нельзя.
И звезды земные в ответ им
О жизни такой говорят,
Где все переполнено светом
Встающих до неба громад.

Днепра золотая долина,
И Киев, огнями дыша...
Бессмертно живи, Украина,
Как песня, как жизнь, как душа!

МАКСИМУ РЫЛЬСКОМУ


В век атома родится также колос,
И лирики в ночи горит свеча,
Твоих стихов не умолкает голос,
И прошлым дням и будущим звуча.

Будь я художник — нашего поэта
Я б написал под облаков грядой,
Омытого всем пламенем рассвета,
Лицом к заре, у рощи молодой!

НА РОДИНЕ ИВАНА ФРАНКА


Здесь все изменилось: деревья и люди,
Другой у потока размах,
На горных лугах, изумрудовом чуде,
По-новому встали дома.

Где жизнь беспощадной была преисподней,
Вздохнул человек широко,
И ты бы не сразу узнал их сегодня,
Места твоих пыток, Франко!

По-новому песня шахтеров поется,
Глаза по-иному глядят,
Лишь сердце народа все так же бьется,
Как билось сто лет назад.
Так пусть нам сегодня то сердце расскажет
Про темный, безрадостный век,
Про маленький дом, где родился однажды
Большой, как гора, человек.

И слышим мы снова, и видим мы снова
Идущего издалека,
Счастливого, нового, вновь молодого,
Идущего с нами — Франка!

* * *


Вкруг по полям туманов бродят клочья,
И жмутся ивы сонные к реке,
И вдруг пахнет простор весенней ночью
И засверкает песня вдалеке.

И веселеет сразу путник хмурый,
А песней весь простор уже звенит,
Как будто голос песенный Сосюры
Об Украине милой говорит.

Любви и ласки в этой песне много,
Она кипит серебряным ключом,
С такою песней — веселей дорога,
С такою песней ночью горячо!

* * *


За Днепром, за большими полями,
Звездный дождь осветил небосвод.
Прямо к нам, окружен тополями,
Словно свитой, Шевченко идет.

Как стихи его, в майском приволье,
Светел Киев в ночном серебре,
Тает облако в облачном поле,
Лунный отблеск — в затихшем Днепре.

Только голос в просторах не тает —
Украина, подруга, сестра,
Запевай «Заповит», золотая,
Раз для песен настала пора!

* * *


На горе, на Чернечьей, ты встань и послушай,
Что там ветер над кручей простору поет:
— Никогда не забудут Тарасову душу,
И Тарасово слово никогда не умрет!

Как товарищ и друг, вечно живо в народе,
Оно в песнях гуляет, звенит под луной,
Оно в сердце, в крови, в украинской природе,
А вот там обернулось днепровской волной.

Оно тополем стало, и стало как просинь
Этих вешних небес, и листвой, что шумит,
И до нас, до живущих сегодня, доносит
Нежность старой любви, горечь дальних обид.

Когда в космос корабль, как планету, помчало,
Космонавту, земные что стер рубежи,
Оно памятью станет о нашей пусть малой,
Старой, милой земле, где родился и жил.

Да, Тарасово слово и в доме и в поле,
И со всеми, кто в гости к Тарасу придет —
И со всеми, кто бьется за волю в неволе!
Да, Тарасово слово никогда не умрет!

* * *


Что жизни мелочи и горечи...
В твой май, зеленый и большой,
Идем к тебе, Тарас Григорьевич,
Со всей открытою душой,

Со всеми чувствами сердечными,
Идем — нам нечего таить,
Хотим, словами пусть не вечными,
С тобой о жизни говорить.

И нет на свете места лучшего...
О вечной дружбе говоря,
Нам вспыхнет над Днепровской кручею
Священный пламень Кобзаря.

А мы придем семьею тесною,
Все разные — в одной судьбе,
И каждый гость своею песнею
Тебе расскажет о себе.

Начав с Москвы широкопесенной,
Где небеса всего синей,
О всей земле со всеми весями
И всеми градами на ней.

И о краях, где годы прожил ты,
Как пленник, жизнь свою губя,
И где до счастья люди дожили,
Они приветствуют тебя!

Привет дубам твоим, наряженным
В весенней розовости дым,
Шлет верба, что тобой посажена
В степи над Каспием седым.

Где Прометей соседил, скованный,
С народом, скованным века,
Кавказ, твоим стихом взволнованный,
Свой шлет привет издалека;

Народы, с высями Кавказскими,
Как Прометеи, встали в ряд,
И о тебе словами братскими,
Словами дружбы говорят!

И ты, к грядущему взывающий,
Народы звал в семью одну —
Они пришли в твой дом сияющий,
В твою зеленую страну!

МОРИНЦЫ


Признаюсь — некое смущенье
Я здесь почувствовал не зря,
Увидев Мбринцы-селенье,
Где колыбель богатыря.

Медовых запахов настои,
Прохлада с легким ветерком,
Здесь было детство то простое,
Где дети ходят босиком.

Здесь жили нищие в заплатах,
Шумел помещик, кнут свистел,
Но нет уж той заветной хаты,
Иная жизнь — иной удел.

Как будто все сменилось это,
От пастуха до петуха,
По знаку вещему поэта,
По волшебству его стиха.

Где героини гибли рано
В своей печальной красоте,
Сейчас другие здесь Оксаны,
И Катерины здесь не те.

И все хозяйство так богато —
В тени тяжелых тополей
Уже стоят дома — не хаты,
Машины, техника полей.

Все прошлое — преданья, небыль,
Одни остались тополя,
Одно всевидящее небо.
И вездесущая земля.

Скажу, не сдерживая в сердце
Уже восторга своего:
— Великое тебе спасибо,
Земля, родившая его!

* * *


Россия, Украина — дружба вечна,
И с детства я к тому уже привык,
Чтоб слышать рядом прелесть русской речи
И украинский сладостный язык!

Отечества нам сладок запах дыма,
Родной души — незримая краса,
Народов наших дружба нерушима,
Как наши земли, наши небеса!

В борьбе за волю были мы едины
И труд и дом наш вместе бережем,
И в дни торжеств, и в бедствия годины
Едины мы, плечо к плечу идем!

Мы любим жизнь и песенное слово,
Полет мечты, кипенье юных сил,
О нас — семье великой, вольной, новой,
Еще Тарас великий говорил.

Клялись мы братства боевою честью,
Когда вставал борьбы девятый вал,
И «Заповит», как гимн, мы пели вместе,
Как вместе пели «Интернационал»!

Все также вместе, рано или поздно,
Закончим мы великих жизней труд,
Войдем в тот мир, что будет нами создан,
Что коммунизмом люди назовут!

АННА ЯРОСЛАВНА


Над Днепром и над Софией славной
Тонкий звон проносится легко,
Как лее Анна, Анна Ярославна,
Ты живешь от дома далеко!

До тебя не так легко добраться,
Не вернуть тебя уже домой,
И тебе уж не княжною зваться —
Королевой Франции самой.

Небо низко, сумрачно и бледно,
В прорези окна еще бледней,
Виден город — маленький и бедный,
И река — она еще бедней.

На рассвете дивами вставали
Облака и отступала мгла,
Будто там не облака пылали —
Золотой Софии купола.

Неуютно, холодно и голо,
Серых крыш унылая гряда,
Что тебя с красой твоей веселой,
Ярославна, привело сюда?

Из блестящих Киевских покоев,
От друзей, с какими говоришь
Обо всем высоком мирострое,
В эту глушь, в неведомый Париж?

Может, эти улицы кривые
Лишь затем сожгли твою мечту,
Чтоб узнала Франция впервые
Всей души славянской красоту!

ХАТЫНЬ


Над черным кубом встали три березы,
Четвертой нет — лишь пламени изгиб,
Про те года здесь говорят сквозь слезы:
Каждый четвертый белорус погиб!

В Хатыни мы, где стонут над гробами
Колокола у мертвых труб печных,
Здесь люди отказались жить рабами,
Огонь бессмертья ныне славит их.

О чем звонят колокола Хатыни?
Хотят ли нас они предупредить,
И в память вбить могильную пустыню,
И в сердце страх пред будущим родить?

И мы блуждаем в тишине хатынской,
И не забыть нам больше ничего..
И все несет, несет кузнец Каминский
Адама тело — сына своего!

В МИНСКЕ В ДНИ ТРИДЦАТИЛЕТИЯ ПОБЕДЫ НАД ФАШИЗМОМ


Мы шли по Минску разноликим строем,
Из разных стран придя на этот сбор,
Борцы за мир шли по земле героев,
Где истребленья буйствовал костер.

А ныне город в зелени весенней
Наряден был, прекрасен и могуч,
И прошлого безжалостные тени
Ушли, как тучи, с отгремевших круч.

И думалось, что, верно, исполины,
Минск возродив, тряхнули новизной,
Ведь тридцать лет назад одни руины
Стояли здесь над темной тишиной.

И гости шли, глазам своим не веря,
И каждый вспоминал свою беду —
Как был растерзан Роттердам, как зверем,
Фашистами в сороковом году.

Норвежец Нарвик вспоминал горящий,
Британец видел смертной бури тьму,
Как, словно в лаве огненно-бурлящей,
Пал Ковентри, развеялся в дыму»

Глядя на Минск, наш польский друг увидел
Скелет Варшавы, тонущей в огне,
И каждый шел, и каждый ненавидел
Безумцев, поклонявшихся войне,

Шагавших в мире по кровавым рекам.
Была Победа ярче оттого,
Что сделана советским человеком
Во имя человечества всего!

Борцы за мир здесь Минском проходили,
Исполнив клятву мести до конца,
Как братья, жизнью победившей жили,
Навстречу миру распахнув сердца!

ОСЕНЬ В ЛАТВИИ 1917 ГОДА


Костры лугам — костры, как дар
От племени огней,
Душа дорог больших горда,
Когда любезны с ней.

Входила осень не простая
В каштанов шум и медь —
От синих кленов до куста,
Забывшего сгореть.

Мы с нею шли в огне ракит,
Цвели, как лист цветет, —
Был ветер теплый вдоль реки
Вдруг над водой простерт.

С каких имен, с каких умов
На память списан путь?
Тенистый Венден, брат холмов,
Просил нас отдохнуть.

Он — мельник — нам вино разлил,
Мы пили, я сказал:
«Мы пьем не за твои кули,
Не за твои глаза,

За тех, что звездами пройдут
От сердца до виска,
За красный клен, за юный дуб,
За свежесть — наш стакан».

За пылью пали звон и лай,
С листвой смешало дом,
Махала осень у седла
Погожим рукавом.

А там, где, выбежав из нор,
Сам ветер путь учил, —
Вечерний Венден строил ночь
И путал кирпичи.

ЛАТВИИ


Памяти листая снова книгу
У времен далеких на краю,
Вижу я в тумане легком Ригу,
Даугаву, молодость свою.

Вижу я: опять со мною рядом
В бой идут латышские стрелки,
И зарю над яблоневым садом,
И ночлеги в травах у реки.

По дорогам юности кочуя
И в твои влюбляясь чудеса,
Как тогда, сегодня говорю я:
— Здравствуй, Рига, Латвии краса!

Я закрыл страницы дней суровых,
Где гроза темнила белый свет,
Где сгорел, как дом черноголовых,
Дикий сон неповторимых лет.

Юности незыблемое право —
Славить день рожденья своего,
Я иду над светлой Даугавой,
Двадцать лет сегодня ей всего.

Двадцать лет и нашей Риге тоже,
И она румяна и свежа,
И в плаще зеленом всех моложе,
В хороводе праздничном кружа.

И леса зеленый стан стянули
Поясами голубых ручьев,
Над веселой Латвией в июле
Солнце мира светит горячо.

Так свети ж! По праздничному праву
Счастья кубок на землю пролей,
В честь Советской Латвии, во славу
Дочерей ее и сыновей!

По дорогам старости кочуя,
Молодости вспомнив чудеса,
Как тогда, сегодня говорю я:
— Здравствуй, Рига, Латвии краса!

ЛАТЫШСКИЕ СТРЕЛКИ


Жизнь ваша стала книгою,
Которой дивится свет,
Вы начали путь под Ригою
В годину народных бед.

Встала над звездами низкими
Армии Красной звезда,
Вас называли латышскими
Чудо-стрелками тогда.

В мире отныне вольном,
В мире больших тревог,
Кремль охранял и Смольный
Латышских полков стрелок.

Шли вы с отвагой недюжинной,
В битвах победу беря,
Вас называли заслуженно
Гвардией Октября.

Вы проходили над безднами,
Мало осталось в живых,
Вас называли железными,
Были такими вы!

Шли вы восстаний дымами,
И, не щадя головы,
Были непобедимыми,
Были верными вы!

Мир запомнил огромные,
Точно времен радар,
Ваши удары под Кромами,
На Перекоп — удар!

Всех и не счесть сражений,
Всех и дорог не счесть,
Пример для всех поколений
Ваши гордость и честь!

Так оно было, братья!
А кончился ваш поход
В освобожденной Латвии —
Сорок четвертый год!

Ныне — салют над Ригою,
В вихре ракет — Москва,
Дела ваши стали книгою,
Что будет вечно жива!

НОЧЬ ПРЕЗИДЕНТА


Не грогом горячим, но жиденьким пивом,
Луны подкисающей пеной
Обрызган Таллин, покоит обрывы
Баронских домов неизменных.

Спят воры и вороны — стражники тут же
Замки проверяют во мраке,
И в теплой постели, как в бархатной луже,
Спит цезарь Эстонии — Аккель.

Не звезды, а доллары льют небеса,
Картофеля преют громады на складе,
Покорней турнепса эстонцы, он сам
Богатые лысины ласково гладит.

Как тихи семейные ночи Эстонии,
Проснулся, и в спальне — покой огорода,
Но гулко у дома растут спросонья
Шаги неизвестной породы.

И к дому спешит небывалый народ,
Одетый не для парада,
И громко поет дверной переплет
Под теплыми лбами прикладов.

Не все ли равно — в сиянье ль, во мраке ль
Приветствовать край родной?
Так выйди ж к этой Эстонии, Аккель,
Раскланяйся с ней заодно.

На бочку-цилиндр, — но Аккель, икая,
Дверями расхлопался выше и выше,
И двери двоятся, и туфли спадают,
Как скаты старинной крыши.

В нетопленных стенах декабрьский режим
Не хуже республики колет, —
Но Аккель вбегает в чердачный зажим,
Как римлянин в Капитолий.

Другая Эстония в утреннем мраке
Пришла — шершавая, — та,
Та самая, что загнала тебя, Аккель,
Под крышу, на старый верстак.

Пусть Таллин стучит в глухом промежутке
Сухою стрельбой одиночек.
Недаром гранаты, как черные утки,
Ныряют и рвутся на клочья.

Слабеет иль крепнет борьбы чехарда,
Но Цезарь дрожит откровенно,
Порой ему кажется мирный чердак
Утесом святой Елены.

Но вот тишина, точно жидкое пиво,
Шипит, пригорев на огне,
И Аккель — подмерзшая синяя слива —
Маячит в чердачном окне.

И видит: опять у камней на ладони,
Сжимая тюремный кулак,
Проходит, как лаком облитый, Лайдонер
Со сворой вспотевших собак.

И свора играет, и Аккель, рыдая,
Зовет ее стуком руки,
И доги, маститые морды вздымая,
Слюняво трясут языки.

ЭЛЛАМЫ С ОСТРОВА САРЕМА


Хочешь, зови это северной сагой,
Эпосом, песней, гимном зови, —
Элламы с острова жили отвагой,
Зовом великой любви!

Их было пятеро — братьев трое,
Двое сестер, — заводилой была
Старшая, та, что ночною порою
По хуторам на восстанье звала.

Кто же Мари не знал у повстанцев,
Черного ее жеребца, —
Тут не до песен и не до танцев,
В битве сражалась она до конца!

Эллам Антон — непримиримый,
В Таллине пал он в двадцать втором.
На хуторе Ааду, врагами гонимый,
Ушел Александр в огонь и гром.

Ксения Эллам — инструктор райкома,
Билась с фашистами с глазу на глаз,
Смерть она встретила в Таллине, дома,
Там, где боролся рабочий класс.

Иохан Эллам — последний из братьев,
В народ его имя легенды несут,
Смерть принимает его в объятья —
В схватке бесстрашной в родном лесу.

Чайки кричат, как строки поэмы,
На строгом, скалистом берегу:
«Элламы с острова Сарема —
Они никогда не сдаются врагу!»

Хочешь, зови это красной сагой,
Северным эпосом, песней зови,
Элламы с острова жили отвагой
И умирали во имя великой любви!

НАД НЕМАНОМ


Уж осень сладким наливалась соком,
Над Неманом был замок вознесен,
Смеялись в замке девушки из окон,
Как бы смотря из рыцарских времен.

Им рыцари коней не подводили,
В их честь певцов не слышалась хвала,
Хоть девушки — хозяйки в замке были
И свежесть в них весенняя жила.

Им не нужны штандарты и горнисты,
Их кони без стремян и без удил,
Их звонкий голос юных трактористок
Литовской песней замок молодил.

ГОМБОРЫ

Маро Шаншиашвили

Я не изгнанник, не влекомый
Чужую радость перенесть,
Мне в этом крае все знакомо,
Как будто я родился здесь.

И все ж с гомборского разгона,
Когда в закате перевал,
Такой неистово зеленой
Тебя, Кахетия, не знал.

Как в плески, полные прохлады,
Я погружался в речь твою,
Грузино-русских строк отряды
В примерном встретились бою.

Но где найдется чувству мера,
Когда встает перед тобой
Волной вселенского размера
Лесов немеркнущий прибой?

И в этот миг совсем не сотый,
Когда ты в жизни жил не зря,
Сроднив и спутав все высоты,
Почти о счастье говоря,

Ты ищешь в прошлом с легкой дрожью:
Явись опять, зеленый зной, —
Год двадцать первый встал и ожил
Над мамиссонской крутизной.

О, сколько слез и сколько жалоб
На старом Грузии пути,
Ночь меньшевистская бежала,
К Батуму крылья обратив.

Рвать крылья эти, что клубили
Одну из самых черных вьюг,
Бригада в искрах снежной пыли
Проходит с севера на юг.

Тобою, Киров, как знамена,
Снега Осетии зажглись,
Когда, не спешась, эскадроны
Переходили в них на рысь.

Снега, снега — зима нагая,
И вот уже ни стать, ни лечь,
Рубить, в снегах изнемогая,
Ходы, что всаднику до плеч.

Переносить вьюки плечами,
Уметь согреться без огней,
Со льдов, увенчанных молчаньем,
На бурках скатывать коней.

Хватив зимы до обалденья,
В победоносный дуть кулак
И прямо врезаться в виденье,
Неповторимое никак, —

И в этот миг совсем не сотый,
Когда ты в жизни жил не зря,
Сроднив и спутав все высоты,
Почти о счастье говоря, —

Они смотрели и стояли,
Снимали иней на усах,
Под ними прямо в небеса
Великой зеленью пылали
Чанчахи вольные леса.

ЦИНАНДАЛИ


Я прошел над Алазанью,
Над причудливой водой,
Над седою, как сказанье,
И, как песня, молодой.

Уж совхозом Цинандали
Шла осенняя пора,
Надо мною пролетали
Птицы темного пера.

Предо мною, у пучины
Виноградарственных рек,
Мастера людей учили,
Чтоб был весел человек.

И струился ток задорный,
Все печали погребал:
Красный, синий, желтый, черный,
По знакомым погребам.

Но сквозь буйные дороги,
Сквозь ночную тишину
Я на дне стаканов многих
Видел женщину одну,

Я входил в лесов раздолье
И в красоты нежных скал,
Но раздумья крупной солью
Я веселье посыпал.

Потому, что веселиться
Мог и сорванный листок,
Потому, что поселиться
В этом крае я не мог.

Потому, что я прохожий,
Легкой тени полоса,
Шел, на скалы непохожий,
Непохожий на леса.

Я прошел над Алазанью,
Над волшебною водой.
Поседелый, как сказанье,
И, как песня, молодой.

НОЧНОЙ ПРАЗДНИК В АЛЛА-ВЕРДЫ


За Гомборами скитаясь, миновал Телав вечерний,
Аллавердской ночью синей схвачен праздника кольцом
Чихиртмой, очажным дымом пахли жаркие харчевни,
Над стенаньями баранов с перепуганным лицом.

Люди чавкали и пели с кахетинскою истомой
И шумели по-хевсурски под навесами в кустах.
Мчались всадники с шестами, и горящая солома
Освещала все сучки нам на танцующих шестах.

И, скользя в крови бараньей, шел, на шкуры наступал я
И волненье очень смутно стало шириться во мне,
Было поднято гуденьем, и в гуденье уплывало
Мое тело, словно рыба, оглушенная во сне.

Больше не было покоя в дымах, пахнущих металлом
Ни в навесах сумасшедших, ни в ударах черных ног
Это старый бурый бубен бесновался, клокотал он,
Бормотал, гудел, он бурю бурным волоком волок.

И упал я в этот бубен, что, владычествуя, выплыл,
Я забыл другие ночи, мысли дымные клубя,
И руками рвал я мясо, пил из рога, пел я хрипло.
Сел я рядом с тамадою, непохожий на себя.

Словно горец в шапке черной,
И в горах остался дом,
Но в такой трущобе горной,
Что найдешь его с трудом.

Проходил я через клочья
Пен речных, леса и лед,
Бурый бубен этой ночи
Мне всю память отобьет.

Чтоб забыл я все потоки,
Все пути в ночи и днем,
Чтоб смотрел я лишь на щеки,
Окрыленные огнем;

Чтоб свои свихнул я плечи
Среди каменных могил,
Чтобы, ночь очеловечив,
С ней, как с другом, говорил, —

В этой роще поредевшей,
Этот праздник не виня, —
О не пившей и не евшей,
Не смотревшей на меня.

Вдруг людей в одеждах серых породила темнота,
Скромность их почти пугала среди праздничной орды,
Даже голос был особый, даже поступь их не та,
Будто вышли рыболовы в край, где не было воды.

То слепые музыканты разом подняли смычки,
Заиграли и запели, разевая узко рот,
Точно вдруг из трав зеленых встали жесткие сверчки,
Я читал на лицах знаки непонятных нам забот.

Тут слепые музыканты затянули тонкий стих,
Ночь стояла в этих людях, как высокая вода,
Но прошел, как зрячий, бубен сквозь мелодию слепых,
И увидел я: на шлеме след оставила звезда,

На линялом, нищем шлеме у слепого одного,
Что сидел совсем поодаль, пояс тихо теребя.
И на шлем я загляделся, непонятно отчего,
ЛЗстал я рядом с тамадою, непохожий на себя.

Словно был я партизаном
В алазанской стороне
И теперь увидел заново
Этот край, знакомый мне.

Как, ломая хрупкий иней
И над пропастью скользя,
К аллавердской ночи синей
С гор спускаются друзья.

За хевсурскими быками
Кони пшавов на гребне,
С Алазани рыбаками
Гор охотники в -родне.

Словно шел я убедиться,
Что измятый старый шлем
Был воинственною птицей,
Приносившей счастье всем.

Что, храня теперь слепого
В алазанской стороне,
Он, как дружеское слово,
Сквозь года кивает мне,

Подходил рассвет, и роща отгремела и погасла,
Мир вставал седым и хмурым, бубен умер на заре,
Запах пота и полыни, в угли пролитого масла,
Птицы крик — и в роще сизый след поводьев на коре.

Обнажились вмиг вершины, словно их несли на блюде
И закрыли облаками от объевшихся гостей,
А под бурками вповалку непробудно спали люди,
Как орехи, волей вихря послетавшие с ветвей.

Ниже, в сторону Телава, спали лошади, упавши,
Спали угли, в синь свернувшись, спали арбы и шатры,
Спали буйволы, как будто были сделаны из замши,
Немудреные игрушки кахетинской детворы.

За Гомборами скитаясь, миновав Телав вечерний,
Я ночные Алла-Верды видел в пышности во всей,
Дождь накрапывал холодный, серебром и старой
чернью
Отчеканенные спали лица добрые друзей.

Я наткнулся на барана с посиневшими щеками,
Весь в репейнике предсмертном, грязным боком
терся он
О забытую попону, о кусты, о ржавый камень,
И зари клинок тончайший был над шеей занесен,

* * *


Крутой тропою — не ленись —
К лесам Таврарским подымись,
Взгляни в открывшуюся высь, —
И ты увидишь наяву
Не снившуюся синеву.

Не позабыть, пока живу,
Долин Сванетских синеву.

Перед такою синевой
Я был когда-то сам не свой.
Перед такою синевой
Встань с непокрытой головой...

ЦВЕТЫ ГРУЗИИ


Кто шел к вершинам, восходитель смелый,
Тому была та встреча дорога.
С альпийских роз лужайкой злато-белой,
Поют им песни вечные снега.

Но в сумерках, где все соблазны новы,
Питомицы Тбилиси, в синий час,
Сияют розы сада городского,
Сиявшие столетия до нас.

И снится им — в часы железной прозы,
Как новый век у новых берегов,
Вскипают пеной огненные розы
Стальных садов руставских мастеров.

Где под землей гудит машинный улей,
А над землей звенят нам провода,
Там черной розой, угольйой, Ткибули
Венчает день победного труда!

У ног горы, где началась равнина,
Где разлетелись скалы на куски,
Где над Ингури вырастет плотина,
Роз водяных взлетают лепестки.

В жемчужный блеск их можем углубиться..
Но пламенней, но звоШче, ярче всех
Живых цветов — грузинских женщин лица,
Их голоса и их сердечный смех,
В них трепет, нежность, прелесть небылицы
Земля и небо песенных утех!

ИНГУРИГЭС


Самая высокая плотина —
В мире нет соперниц ей сейчас,
И она — работа исполина —
Комсомольской стройкой назвалась.

И за нею новая дорога,
В Джвари ты попутчиков найдешь,
Ты, пройдя не так уж чтобы много,
В сказку гор — в Сванетию войдешь.

Там герои, боги и богини
Явятся по-дружески тебе —
В чаще леса, и над речкой синей,
В старом храме, в красках и в резьбе.

А захочешь в гости к великанам,
Там гора прекраснее горы,
Только вот подумай, может, рано
В гости к ним — оставь их до поры.

В общем, будешь счастлив и доволен,
В общем, ты насмотришься чудес,
Этот край был очень беден солью,
Соль была, как золото, на вес.

А сейчас — о соли речи нету —
Золотые нынче мастера
Строят, словно новую планету —
Ингуригэс — рабочая гора.

Пусть богини, боги и герои
В памяти останутся твоей,
То, что на Ингури нынче строят,
Всех богов и мифов поважней.

Честь отдать захочешь исполину,
Так скажи, когда сюда пришел:
«Самую высокую плотину
На земле построил Комсомол!»

* * *


Клянясь священною Москвою,
Мы не забудем никогда
Про наше братство боевое
В борьбы великие года.

Как плуг войны на всей планете
Поля кровавые вспахал,
И самый буйный в мире ветер
Победы знамя колыхал.

Рейхстаг обугленный, в пожаре...
Над ним, где стяг победный плыл,
Там Мелитон стоял Кантария,
И с ним — Егоров Михаил.

Поднявши стяг победы нашей,
У всей Вселенной на виду,
В часы, которых нету краше,
Прекрасней нету в том году,

Пройдут еще несчетно годы —
Но вечно будут помнить их —
Как делегатов двух народов
От всех народов мировых!

ПАМЯТНИК ЛЕСЕ УКРАИНКЕ В СУРАМИ


Тамара Абакелия, ты с нами,
С тобою вместе снова мы пойдем
К той Лесе Украинке, что в Сурами,
Твоим увековечена резцом.

Какою тайной ночью говорила,
Тамара, ты при свете поздних звезд
С ее душой в Сурами молчаливом,
Так радостно и горестно до слез.

И слушала вся ширь грузинской ночи,
Своим крылом прикрыв беседу ту,
Чтобы стиха пронзительные очи
В твои глаза смотрели на лету.

Чтобы узнать, как бьется сердце друга,
Вы встретились — тому пришла пора-
Поэзии сердечная подруга,
Ваяния любимая сестра.

Потом в лесов неповторимой раме
О ней ты снова миру возвестив,
Ты вызвала ее опять в Сурами,
В непреходящий образ превратив.

Смотрела ты, своим трудом довольна:
Она стоит, простая, как заря,
О всем, что жило в сердце ее вольном,
Зеленому простору говоря.

Дочь Грузии, дочь братской Украины,
Народов дружбы властвует весна,
И мы хотим, чтоб вечно, как и ныне,
Чтоб вместе жили ваши имена!

РАЗМЫШЛЕНИЯ НА МТАЦМИНДЕ


На вознесенной временами выси —
Я на Мтацминде сказочной стою,
Передо мной красуется Тбилиси,
В многообразном города строю.

Как великан, в грядущее шагая,
Он с каждым шагом с жизнью века слит,
За мною же — громада вековая
Воспоминаний и надгробных плит.

Немеркнущею славой поколений
Сверкают их на плитах имена,
И эти плиты — лестницы ступени,
К вершинам света шла по ней страна.

И если б все поэты и пророки,
И мудрецы могли б взглянуть сейчас
На прошлого великие уроки,
На будущего наступивший час,

На тот — внизу раскинутый Тбилиси,
На Грузию от моря и до гор,

Где все живет, чего бы ни коснися,
Законом, разрешившим давний спор, —

Увидели б — совсем иные сети
В глубинах духа, в шахтной тесноте
Простор сердец, и незнакомый ветер,
И города и села уж не те!

И я судьбу, как скромный житель века,
Благодарю — за то, что в тьме людей
Советского увидел человека,
Который стал, как в сказке, — чародей!

Так размышлял я на вершине стоя,
На высоте Мтацминды, и тогда
Я вспоминал сегодняшних героев —
Всех Автандилов мира и труда.

Всех, кто в полях, в тени лабораторий,
В садах, у лоз, у множества станков,
Мечтой входили в жизненное море,
Чей свежий вал был исполински нов.

Я радостью наполнился богатой,
Я видел в каждом друга и борца,
Я каждого приветствовал, как брата,
Закону дружбы верный до конца.

Уже в огнях Тбилиси вспыхнул разом,
Уж занялась закатная заря,
А я стоял — о прошлых днях Кавказа,
О будущем с Мтацминдой говоря!

В ответ огням Тбилиси, и на плитах
Бессмертные сверкнули имена,
Как будто в море, для чудес открытом,
Как корабли, встречались времена!

НА РОДИНЕ ГЕРОЯ


За Сигнахи есть одно селенье,
Горы ты увидишь впереди,
В те сады могучего цветенья,
В Квемо-Мачхаани ты приди.

Здесь живет легенда о Джургае,
О щите, сзывавшем для борьбы,
К ней теперь прибавилась другая —
Не легенда — о герое быль.

Ты на родине Мосулишвили,
Здесь века семья его растет,
Он из тех, кто на чужбине были
Стойкими бойцами за народ.

И за честь Италии печальной
Он сражался, как ее сыны.
Стал героем он национальным
Итальянской голубой страны.

И сегодня чтят его на свете,
Помнят подвиг Форе в свой черед.
Грузия, и земляки в Кахети,
И долин Италии народ.

Думал ли он в юности, играя
Перед домом, где царил покой,
Что ударит в славный щит Джургая
Собственной прославленной рукой?

Путник, ты пришел сюда недаром,
На мгновенье ты остановись,
От лица потомков благодарных
Квемо-Мачхаани поклонись!

РУКИ СБОРЩИЦЫ ЧАЯ


Я видел их не на полях сражений, —
То был труда обычного пример, —
В колхозе, что не знает поражений,
Который все зовут «миллионер».

Как будто бы играли руки эти
С зелеными листочками, скользя
По веточкам нежней всего на свете,
Лишь смуглоту я этих рук приметил,
Но быстроту их описать нельзя.
Быть может, так вот пальцы пианистки,
По клавишам летая наизусть,
Как ласточки, срезают низко-низко
Мелодии заученную грусть.

И падают и падают в корзину
Дождем зеленым все на тот же круг
Листочки с легких жилок паутиной,
Как ста ножами срезанные вдруг.
Как ласточки, над темным чайным морем
Летают руки в этой жаркой мгле
Кустов зеленых, спящих на просторе,
На раскаленной добела земле.

И руки те — в Москве ли величавой,
Или в ферганской дальней чайхане, —
Я вижу их под солнцем нашей славы,
Их закалившим в трудовом огне,

РУСТАВИ


На безжизненной равнине,
Каменистей, темнотравной,
Где рассыпаны осколки
Безымянные веков,
В майский день вошли мне в душу
И остались навсегда в ней
Этот хруст камнедробилок,
Эта пересыпь гудков.
Перестук скользящих кранов,
Стены, точные, как скалы,
Тяжкий храп землечерпалок,
Паровозов синий дым, —
Это Грузия бетона,
Это Грузия металла
Воздвигала свой Рустави,
Поднимаясь вместе с ним.
Силачами встали в поле
Мачты дальней передачи,
В сизом мареве терялись
Плеч их черные края.

Над страною виноградной,
Над холмов красой горячей
Первых домен и мартенов
Очертанья видел я.

Новой красной черепицей
Город пел о переменах,
И взбежали рощи смело
На пустынные бугры.
Где шипели брызги пены
У быков тяжелостенных,
Падал светлый дождь весенний
В воду темную Куры.

То, что здесь я вижу сердцем,
Станет видимо воочью:
Сталь руставская польется,
Вспыхнув огненной рекой,
И шофер проезжим скажет,
Степь срезая темной ночью:
«Это светится Рустави!» —
И покажет вдаль рукой.

Как бывалые солдаты
Опытом своим делиться
Собираются и снова
Все бои переберут, —
Здесь собрались ветераны —
Ими Грузия гордится,
Те, что строили Ткварчели,
Рионгэса знали труд,

Что смиряли силу Храми,
Одичавшую волчицу,
От Тбилиси до Самтреди проводили провода,

Доты ставили над бездной,
Там, где лом в гранит стучится,
На Военной на Грузинской,
Когда к ней пришла беда.

Дружбой светлою народов
Здесь равнина засверкала,
Ночь истории пробили
Эти люди и опни.
К мастерам пришли грузинским
Мастера высот Урала,
Те, что знали дни Тагила
И челябинские дни.

Пусть прольются светлым ливнем
Мая шелковые тучи,
А у братьев у казахов
Поговорка есть одна:
«Если хочешь великана
Ты родить благополучно, —
Не жалей же на пеленки
Дорогого полотна».

И сейчас, когда равнина
Вся гремит и вся бряцает,
В этот майский, бирюзовый,
Вдохновенный этот час
Видим мы тебя, Рустави,
И невольно восклицаем:
«При рожденье великана
Мы присутствуем сейчас!»

РАДУГА В САГУРАМО


Она стояла в двух шагах,
Та радуга двойная,
Как мост на сказочных быках,
Друзей соединяя.

И золотистый дождь кипел
Среди листвы багряной,
И каждый лист дрожал и пел,
От слез веселых пьяный.

В избытке счастья облака
К горам прижались грудью,
Арагвы светлая рука
Тянулась жадно к людям.

А гром за Гори уходил,
Там небо лиловело,
Всей пестротой фазаньих крыл
Земли светилось тело.

И этот свет все рос и рос,
Был радугой украшен,
От сердца к сердцу строя мост
Великой дружбы нашей.

* * *


Весь облик Грузии любимой,
Он стал другим в сознанье жить,
И тучи мчатся мимо, мимо,
Чтоб небо жизни не темнить.

Легли широкие дороги
Там, где тропа меня вела,
И среди дней счастливых многих
Моей попутчицей была.

Я счастлив был над речкой бурной
Увидеть после гроз ночных
Небес грузинских блеск лазурный
На листьях в каплях дождевых.

Где домики подобно сотам
Лепились дружно на горе,
Я рад был людям и высотам,
Пылавшим в снежном серебре,

Прохладе векового леса,
И вихрю пляски огневой,
И первым выступам Загэса,
При мне встававшим над Курой.

Я видел стены в древней славе,
Грузинской новой славы дни:
И цехи первые Рустави,
Тбилиси новые огни.

Твои дела, твое величье
Высоких знаменосных дней,
Где самый воздух был насыщен
Огнем поэзии твоей!

Незабываемой весною,
В полях идущей под Москвой,
Он вновь горит передо мною,
Весь обновленный облик твой!

КАДА


Похожая на скатерть-самобранку
Поляна. Небо. Горные края.
И выпил я за женщину-крестьянку,
В колхозный вечер стоя выпил я.

Не потому я пил за незнакомый
Печальный, добрый взгляд,
Что было здесь мне радостно, как дома,
Иль весело, как двадцать лет назад.

Не потому, что женщина вдовою
Бойца была, и муж ее зарыт
В обугленной дубраве над Невою,
И сыну мать об этом говорит.

Не потому, что, бросив хворост наземь,
Ответила улыбкою одной,
И в дом ушла, и вынесла, как в праздник,
Печенье, что белело под луной.

Нет, я смотрел на ломтики витые,
Что по-грузински «када» мы зовем, —
Вернулись мне рассветы боевые
В неповторимом городе моем.

...Мешочек тот был невелик и ярок —
И на ладони када у меня.
Кто мне прислал тот фронтовой подарок
На край земли, на линию огня?

Шатаясь от усталости, лишь к ночи
Вернувшись с поля, может быть, она,
Склонив над ним заплаканные очи,
Сидела молчаливо у окна.

Чтоб в ночь осады, в этой тьме кромешной,
Мне просиял ее далекий зов,
Привет земли, такой родной и вешней,
Грузинским солнцем полный до краев.

...Мне завтра в путь, в работу спозаранку.
Темнеют неба дальние края.
Вот почему за женщину-крестьяику
В колхозный вечер стоя выпил я.

АВЕТИКУ ИСААКЯНУ


Послушай хор сердечных голосов
На высоте, прозрачным утром рано,
То песня гор, полей, ручьев, лесов
Иль то стихи звучат Исаакяна?

Да, то стихи, что леса веселей,
Звучней ручья и ветра над Севаном,
В них мир труда, любовь родных полей,
Все, что зовут в стихах Исаакяном.

И виден нам народный их исток, —
Родник студеный, бьющий на поляшу,
И календарный шепчет нам листок,
Что вновь весна пришла к Исаакяну.

Пускай пришла осеннею тропой,
Мы говорим сквозь даль ее тумана:
Пусть вечно бьет под вечною весной
Нам стиховой родник Исаакяна.

* * *

* * *


Армения вставала откровеньем
В своей красе суровой неспроста,
Мы шли с утра как будто по ступеням
Огромного Гегамского хребта.

Шли между скал и всплесками тумана,
Вел над Севаном, точно в небо, путь,
Как будто звал нас голос Туманяна
На песенных высотах отдохнуть.

И мы взошли, и яркий мир открылся —
Ущелья разноцветные у ног,
Вдали Масис, как снежный дом, дымился
Среди сверкавших Туманяна строк.

Как радуга, они связали выси
Людей и землю сказочных высот,
Звеня, светясь, земную страсть превысив
И бросив сердце в песенный полет!

О ХЛЕБЕ


Из руин седых и хмурых,
Точно вечность сторожит,
Черных зерен Карменблура
В чашке горсточка лежит.

То сожженная пшеница
Из подвалов крепостных,
Сквозь века ей поле снится,
Где серпа размах затих.

И теперь в юдоли бледной
В этой комнате простой
Стала песней и легендой,
Зерен черной наготой.

Зерна наших дней, светитесь
Позолотою резной,
Говорим мы: берегите,
Берегите хлеб родной.

Берегите каждый колос
Наших радостных полей,
Словно песен тихий голос
Громкой родины своей!

Не хотим мы видеть черных
Зерен, выжженных войной,
Пусть сияет нам узорный
Золотистых волн прибой.

Не мечтаем мы о чуде,
К нам полей живая речь:
«Берегите хлеб, вы, люди,
Научитесь хлеб беречь!»

* * *

 
В горах ведут тоннель, чтобы река
Арпа могла насытить Севан.

Смотрю, как славен труд каменотеса,
Что хочет Арпе прорубить ходы,
Чтобы Севан глотнул из тьмы утесов
Потоки свежей, радостной воды.

Всем сердцем мастер верен высшей цели,
И день и ночь работе не стихать,
Поэт подобен мастеру ущелья,
Он в недрах жизни присягнул стихам.

Давая путь метафор ярких грому,
Не устает пласты он слова рыть,
К великому Севану стиховому
Стиху, как Арпе, хочет путь открыть.

Чтоб стих звенел, и светел и раскован,
Всего себя в нем растворил поэт,
Чтобы к народу стиховое слово
Потоком свежим хлынуло на свет!

НОВАЯ ВЕСНА


Как ночь, ушли зимы холодно?! были,
Баку восстал из ледяных оков,
Как у фламинго, розовые крылья
У заревых высоких облаков.

Как будто это Ленкорань приносит
Свой дар весны к бакинским берегам,
Стихов и песен снова сердце просит,
И школьных игр растет веселый гам.

И, погружен в заботы, поднимая
Работы новых, небывалых дней,
Встает Баку, омытый солнцем мая
От Баладжар до Нефтяных Камней.

И жизнь проходит, возраста не зная,
Всех увлекая радостью весны,
Баку глядит, как летопись резная
Работы лучших мастеров страны.

В боях, в трудах она росла недаром
И поднялася славой до небес,
И двадцать шесть бакинских комиссаров
Свидетели свершившихся чудес.

Горит огонь у памятника гордый,
На нашем было это все веку,
Он говорит о дружбе всех народов,
С тобою породнившихся, Баку!

МАЛЫШ


Увидел я ребенка-малыша
На лестнице приморской Сумгаита,
Карабкался он смело, не спеша
По лестничным высоким плитам.

Остановясь, кидал он быстрый взор
На чаек рой, что над водой кружился,
На моря пеннопесенный простор,
На высоту, к которой сам стремился.

И я смотрел, как он спешит шагать,
Как будто бы одолевая скалы,
Как отстает смеющаяся мать,
И сколько силы в том веселом малом.

Еще не знает этот мальчуган,
Довольный днем, и солнцем, и собою,
Что он шагал, как . юный великан,
Для дел великих созданный судьбою.

* * *


Я видел, как город ветров засыпает,
Становится тих он и нем,
Как музыка улиц нестройная тает
И вдруг замирает совсем.

Так в час, недоступный ни шуму, ни стуку,
Смотрел я на город на берегу,
И видел я в небе простертую руку
Бессменного стража Баку.

И мне показалось той тихою ночью,
Когда я стоял и смотрел из окна,
Как будто бы статуя бурей клокочет —
И — Киров зовется она.

И сила той бури бессмертна на свете,
Ее потушить не смогли,
А руку он поднял в сердечном привете
Беем труженикам земли!

ОГНЕПОКЛОННИКИ


Далеко годы отбежали,
В Сураханах на склоне дня
Я вспомнил храм, где ниц лежали,
Дрожа, поклонники огня.

Дрожали в пламени парящем,
Из них, в сердцах копивших мрак,
Никто не мог быть настоящим
Огнепоклонником никак.

И тени их сейчас далеко —
И жалкий им пришел конец —
Без веры в огнеликий клекот,
Без силы алчущих сердец.

На лет истерзанном граните
Вели свой счет за годом год,
И я увидел в Сумгаите
В огне купавшийся завод.

Услышал грохот труб, горевших,
Светясь, летевших на меня,
Огнепоклонников, владезших
Всем жаром звонкого огня.

И раскаленные, но кругу
Рождались вкруг меня огни,
И я сказал стиху, как другу:
«Ты — их соратник, им — сродни!»

Огня великое начало
Светило в жизни день за днем, —
Я тьмы изведал слишком мало,
Я слишком много жил огнем!
Л

* * *


Свернул я где-то, видимо, с дороги,
Вступив в необычайные края, —
Как будто бы среди встречавших многих
Меня встречала молодость моя.

Здесь урожай колхозника увенчан
Победою на мировых весах,
Идет охотник — гонят дичь навстречу
Талышские железные леса.

Хурма, гранат, и заросли бамбука,
И виноград, и хлопок, и табак, —
Как будто сон, но сон, который в руку,
И в этот сон добычу шлет рыбак.

А там гремит, я слышу, заповедник
Неслыханным звучаньем птичьих крыл;
Здесь человек, хозяин и наследник,
Природных благ мне чудный мир открыл

Вот так открылась мне, как сердце друга
Которому я отдал дружбы дань,
Жемчужина блистательного юга —
Лесов, и гор, и моря — Ленкорань!

ГОРОД В МОРЕ


В прошлом плаванья мы знаем легендарных
мореходов,
Что Америку открыли, путь в Австралию нашли,
И прошли пролив смертельный с мысом адской непогоды,
С мысом Бурь, в штормах великих, мимо Огненной
Земли.
Знаем, как далеко к югу шли широтами глухими
Корабли, чьи мачты гнулись под напорами ветров,
Вдоль обрыва Антарктиды, меж горами ледяными
Или в адовой жарище африканских берегов.
Те же семь, о коих нынче мы рассказ ведем сердечный,
Семь каспийских, отслуживших свою службу кораблей,
Шли в последнюю дорогу, чтобы бросить якорь вечный,
Бросить морю вызов гордый, всех нежданней,
всех смелей.
Где всегда бурлило море, к Черным Скалам,
путь направив,
К страшным скалам, что пугали и бывалых рыбаков,

Там все семь остановились против всех законных правил,
Но конечный путь эскадры — был он именно таков.

И они создали остров — эти семь вконец усталых,
Семь каспийских ветеранов, чтобы, кончив жизнь свою,
Основать над морем город, что чудес родит немало,
В этом вовсе не бывалом и не снившемся краю.

И город здесь возник — стальные основанья
Здесь держат островки и звенья эстакад,
Уходят вдаль пути, стоят, белея, зданья,
Там площади лежат, там — зеленеет сад.

Какой бы ни шумел и град, и дождь, и ветер,
И ветки ни качал аллеи молодой,
И самый сильный шторм бессилен перед этим
Непобедимым сном, возникшим над водой.

Все создал человек, веселый и умелый, —
Площадки для детей, и этих вышек строй,
И нефтесборный пункт, розарий ало-белый,
И ночью — фонари с их световой игрой.

Со всей родной земли тут труженики были,
На двадцати восьми здесь пели языках,
Здесь Нефтяные Камни говорили
О чуде, что останется в веках.

Родные всех знамена окрыляли,
Что было — было общею судьбой,
По-братски труд и славу разделяли,
По-ленински дружили меж собой!

Много видел я на свете и построек знаменитых
И того, что сотворили золотые мастера —
Первый в мире свайный город, прямо в море мне
открытый,
Возвышался над обычным, как волшебная гора!

Шли сюда мы на пароме, несколько часов — не боле,
А попали в мир особый, напоенный красотой,
Вот что можно сделать сильной человеческою волей,
Самым дерзким вдохновеньем, самой доброю мечтой.

Победитель вахты в море здесь бросает розы просто,
По традиции бросает, как красавице цветы,
Потому что он, как этот город-чудо, город-остров,
Как с нефтяником, он с морем стал по-дружески — на ты.

Нефтяных дел мастер старый трудится неутомимо,
Уже власть его над морем для него не торжество,
И по дну его в скафандре он пройдет невозмутимо,
Посмотреть на дно морское, на морское божество!

Я был в толпе, приплывшей на пароме,
Из самых разных стран приехали они,
Их поражало все на улице и в доме,
Надолго их сердца запомнят эти дни.

На Нефтяных Камнях они всему дивились:
И вышкам, и газонам, и волнам, —
Мы обелиску низко поклонились —
Первопроходцам, подвига сынам.

По эстакадам шли мы вереницей
Между домов жилых и мастерских,

И гости жадно всматривались в лица
Мужчин и женщин, окружавших их.

И любовались в море вышкой строгой,
Не верили, что, как корабль, живет —
Что, кончив труд, она поднимет ноги
И, как шасси, сложив их, поплывет.

Гостей восторг с камней как будто поднял,
О всем, что здесь пришлось им пережить,
И обо всем, что видели сегодня,
С захлебом дома будут говорить...

...Встала женщина-нефтяник, говорила так толково
И о книгах, и о жизни, и о женщинах, — о том,
Что они гордятся, — славный подвиг Вали Терешковой,
Он на всей планете нашей человечеству знаком.

Я взглянул на город-остров, на его сцепленье строек,
И грядущего предвестье вдруг пронизало меня,
А не так ли в свое время будут космоса герои
Собирать по звеньям остров, полный жизни и огня?

Будут в космосе рождаться эти станции, как в море,
И возникнет Космос — остров — собиратель кораблей,
Не предчувствие ли это, на морском сейчас просторе
Вдруг почувствовать дыханье тех космических полей?

...Было звездно, и паром, оставив Камни, плыл к Баку
неудержимо,
И кончалася поездка в мир, который создал век,
Век решительный и зримый, высшей правдою палимый,
И согласный с этой правдой наш советский человек.

Мне хотелось напоследок, под парома ход незримый,
Прежде чем войду я в сон,
Нефтяные вспомнить Камни с их трудом неповторимым
И отдать Азербайджану самый искренний, сердечный,
благодарственный поклон!

ФИНИНСПЕКТОР В БУХАРЕ


Не облако зноя,
Не дым из харчевни чудесной
Летит кишлаками, листвой вырезною,
Бахчами, канавами, лесом.

И облако это, красуясь подробно,
Зудит удилами и песни поет —
То сам фининспектор султаноподобный
Из лессовой пыли вихри вьет.

На учете — ковры, пшеница, сад,
В квитанциях, словно луна,
Восходит, желтея, налога цена
Десятками лун подряд.

Он знает, который из толстых не рад
Топтанью его скакуна.

Он видит, как ложью цветет старшина
И сколько наплел и налгал он спьяна.
Он помнит, как нужно коня раскачать
Навстречу клинкам басмача.

На севере дождь заладил полет
И льет, облысев, отупев;

Тщедушный чиновник бумагой скребет,
Как мышь, за конторку присев.

Он ввек не узнает, что письменных троп
Кончается пулей в пустыне галоп,
Что можно баланс перекинуть иначе —
Высокою аркой ветвей карагачьих.

Что слать извещенья — пустая затея,
Когда по ущельям обвалы густеют,
Что дальний его туркестанский собрат
Теснинам и высям устроил парад.

Не тигр из тугая плескает клыком,
Куском полосатой ноги,
То сам фининспектор в галопе легко
Играет конем дорогим.

Джигит раздирает запекшийся рот,
Ведет к Самарканду дорог поворот.

Какое убранство! Небо какое!
Огонь, тополя, купола!
Он скачет туда, где лежит на покое
Тимур — Хромец Тамерлан.

Бросив джигиту камчу на лету,
Идет инспектор на ту высоту.

Гробница Тимура в нефритной красе,
И здесь говорит он, молчанье рассея:

«Лишь винт в колесе я,
Всегда на весу —
Я честно служу своему колесу,

Катаюсь с ним вместе дугою,
Вог ты — это дело другое!»

Восходит могильный рев старика:
«Бока отлежал я. На что мне века!
Могила на что дорогая?
Мне — сыну Амир-Тарагая?

Я на землю ярой горой налег,
Я жал ее необычайно —
С Китая я выжал, как губку, налог:
Ручными драконами, чаем.
Сколько земель у меня собралось
Дохода звонкого ради,
В одном лишь Багдаде убыток понес:
Людей не осталось в Багдаде.

Я взвесил приход и расход мировой,
И нету копейки со мною:
Я — гол, с лошадиною схож головой,
Вот ты — это дело иное...»

Не облако зноя,
Не ветер великий весною,
То мчится инспектор, трубку сосет,
Топчет ковер тишины,
Как будто луна с небывалых высот
Упала в доход казны.

ПОЛУСТАНОК В ПУСТЫНЕ КАРАКУМ


Так вот ты какая...
Направо — жара, солончак, барханы,
Налево — бархан, солончак, жара,
Жара — окаянная дробь барабана —
По всем головам барабанит с утра.

Тут жизнь человечья особой породы —
У ней, как у соли, хрустят галуны,
Отсюда до бешенства — полперехода,
Отсюда до города — как до луны.

Кого обыграть между вихрями пыли?
Куда пойти в песчаной тюрьме?
Любить, но кого же? — поставить бутыли
И, пуля за пулей, по ним греметь.

Когда паровоз из сумрака чалого
Рванет полустанок, сорвет с якорей —
Прохлада седьмую минуту качает
Людей и дрова на дворе.

Здесь главная служба — сидеть, потеть,
Когда ж человек отпотеет впустую,
Он вытянет ноги в пыли, в желтоте —
Вселенная, я протестую!

Я все согласен терпеть: петь
Охрипло стихом разбитым,
В бродяги зачислиться, голода плегь
Жевать и хвалить с аппетитом.
Но все это, все это взыщется
С тебя, мелкоребрая хищница.

Но вечная эта жаровня сквозная,
Но этот громоздкий, песчаный ад,
В котором неслышно тела трещат, —
Куда он ведет — не знаю!

ВЕЧЕРНЯЯ ЧАЙХАНА СТАРИКОВ В ТАШКЕНТЕ


Вся в деревьев зеленых раме.
Отдыхая от всяких дел,
В ней сидел я с Гафур Гулямом,
С Айбеком не раз сидел.

Бородатые люди в белом,
Золотая в воде луна,
Хороша и душой и телом
Старых грешников чайхана.

Пиалы там с зеленым чаем,
И у каждой особый вкус,
И часов мы не замечаем,
И куда-то исчезла грусть.

И стихов, словно звезд, немало
В арыке потеряло след,
Оживлялись тут аксакалы
В самой дружеской из бесед.

Им неважно, где конь, где стремя,
Раз они не ездят совсем,
Тут само веселилось время,
Возвращая молодость всем.

Словом, плывшим в зеленой чаше
С лунным блеском напополам,
Услаждали все чувства наши
Айбек и Гафур Гулям.

Песнотворцы милые Азии,
Из далеких вам лет привет.
Больше нет чайханы той разве?
Отвечает мне эхо: нет!

Нет и друга Гафур Гуляма,
Айбека нашего нет,
Чайханы нет в зеленой раме,
В арыке только лунный след.

Нет друзей уж на свете белом,
А ведь как же была она
Хороша и душой и телом,
Старых грешников чайхана.

А навстречу зеленоглавый,
Весь в бетон и в стекло одет,
Уж встает Ташкент небывалый,
Новых песен, других бесед!

ШАХРИСТАНСКИЙ ПЕРЕВАЛ


Пропасти все шире и отвесней.
Горы все грознее сквозь пургу.
Вот бы им сейчас ответить песней,
Не имею права, не могу!

Я спускаюсь нынче с перевала,
Эту песню за меня споет
Мальчик, что в халате темно-алом
Мне навстречу по снегу идет.

Юный горец, в путь он вышел рано,
Звезды гасли, только рассвело,
Перед строем горных великанов
Время петь теперь ему пришло.

И в своем халате темно-алом,
Вот таким, каким сейчас возник,
Пусть идет к высотам небывалым
Сквозь снега и вьюги напрямик.

Мать сидит на ишаке мышастом,
Никуда от снега не свернуть,
По камням, по ледяным, по насту
Вверх тяжел и долог этот путь.

Мать лицо от ветра закрывает,
С поднятой высоко головой
Мальчик смотрит прямо, точно знает
Ветер — брат стихии стиховой.

И, покрытый клочьями тумана,
Чудных слов каких-то слыша звон,
Может быть, на высях Шахристана
Первый стих сегодня сложит он!

МИРЗО ТУРСУН-ЗАДЕ


Ты вступил в тот волнующий возраст,
Когда жизнь будет бурно цвести,
Когда ближе нам кажутся звезды,
Ниже — горы, короче — пути!

Когда ум шевелить начинает
Давних мыслей и слов вороха,
И, как добрая весть, восхищает
Восходящая сила стиха!

Глубже самых сердечных приветствий
Нашей песенной дружбы итог:
Сколько прожито, видено вместе,
Сколько пройдено вместе дорог!

Я хочу, чтоб в грядущие годы,
Откликаясь на времени зов,
Новым грозам, горам и народам
Ты читал свои строки, Мирзо!

Чтобы снова дорога кружила,
К гишине и покою глуха,
До конца чтобы с нами дружила
Восходящая сила стиха!

ПАМИР


Никогда я не был на Памире,
С самолета видел лишь его,
Но с небес его я видел шире,
Чем с тропы маршрута моего.

Он лежал немереной громадой,
Каменный и снежно-ледяной,
Ввысь взлетал и в пропасти он падал,
Вырастая вновь над глубиной.

То зловеще одевал бесшумьем
Падавший немыслимо отвес,
То играл своим тяжелодумьем
Иль терял сверкающий свой вес.

Самолет же над скользящим миром
Продолжал обычный свой полет,
Человек, он тоже был Памиром,
В необъятности своих высот.

В нем самом глубин тяжелых много,
Золотых подземных скрыто жил,
С севера до самого Хорога
Человек дорогу проложил.

Может двигать горы он, как хочет,
Как лавина — нрав его таков,
Может, там внизу сейчас хлопочет
Море сделать выше облаков.

В Индию летел я над горами,
В ту страну, где славны чудеса,
Подо мной, как будто в панораме,
Вся менялась горная краса, —

Весь Памир, где льды, вершины, реки,
И пустыни снежные полей,
Но Памир, лежащий в человеке,
Он могуче, выше и светлей!

И за то благодарю я смело
От земли до самых до небес
Всех людей, что чародеи дела,
Мастера невиданных чудес!

ВЕСНА В ДЕЙНАУ, ИЛИ НОЧНАЯ ПАХОТА ТРАКТОРАМИ «ВАЛЛИС»


Дыханье слышу «валлисов»-машин,
Как запертых драконов беспокойство,
Дурацкое, скажу, землеустройство
От древности досталось им в почин.

Поля, величиной с кошму,
Канавы, стены, ямы, стены, ямы..,
Но времени задания упрямы —
И «валлисы» прокатывают тьму.

Они жужжат, бормочут, невесомы,
Невидимы за переплетом рощ,
Чужою, нехозяйственной истомой
Их окружает дьявольская ночь

Забытых мест и черных суеверий,
Трахомных глаз, проклятий за углом.
Встает луна — ложится тень у двери,
Дверь отошла — машина входит в дом.

Распахнут двор. Он байский, крепколобый
(Вкушали плов, меняли скот, рабынь),
И трактор встал своей стальной утробой,
Как некий слон, среди чарцжуйских дынь.

В пустыне бай, а может, и подале,
И вместо всей халатной толчеи
Три выдвиженца спорят в гулком зале,
И Азия внимает молча им.

Джида цветет, бумаги всех оказий
Пропитаны тем запахом живым,
Животным, душным, стойким в каждой фразе,
И каждый жест в него упал, как в дым...

И в том дыму вся тракторная база
Свергает власть оскаленных пустынь,
Шипит земля, и, словно два алмаза,
Два фонаря глядят через кусты.

ИСКАТЕЛИ ВОДЫ


Кую-Уста зовут того, кто может
Своим чутьем найти воды исток.
Сочти морщины на верблюжьей коже,
Пересчитай по зернышку песок, —

Тогда поймешь того туркмена дело,
Когда, от напряженья постарев,
Он говорит: «Колодец ройте смело,
Я сквозь песок узнал воды напев».

Но он кустарь, он только приключенец,
Он шифровальщик скромненьких депеш,
В нем плана нет, он — как волны свеченье,
И в нем дикарь еще отменно свеж.

Его вода равна четверостишью,
Пустыне ж нужны эпосы воды, —
Он как бархан, он времени не слышит,
Он заметает времени следы.

Но есть вода Келифского Узбоя, —
Но чья вода? Победы иль Бецы?
И там глядят в ее лицо рябое
Глаза иных искателей воды.

Они хотят вести ее далеко —
Через Мургаб, к Теджену, — оросить
Все те пески, похожие на локоть,
Который нужно все же укусить.

Они правы, они от злости пьяны,
Они упрямы: должно рисковать —
Невероятным водяным тараном
Пробить пески, пустыню расковать.

Им снятся сбросы, полчища рабочих
И хлопок — да, — десятки тысяч га:
Их в руку сон — земля победы хочет,
Она зовет на общего врага.

Кую-Уста глядит на инженера
С большой усмешкой, скрытой кое-как.
Тот говорит: «Ты думаешь, химера?
А это, брат, вполне возможный факт!

Твои колодцы, что же, это крохи...
А мы Узбой наполним наконец...» —
Они стоят сейчас, как две эпохи,
Но победит великих вод ловец!

УЩЕЛЬЕ АЙ-ДЭРЭ

В. Луговскому

Ты проедешь Сумбар,
И в полуночный пар
Ты минуешь рудник Арпаклен
И пройдешь по хребту
Через всю высоту,
Сквозь луга и сквозь каменный плен,

Где, как мертвый пастух,
Громоздится уступ,
Словно овцы — кусты по горе,
Пусти шагом коня
В жар зеленого дня:
То ущелье зовут Ай-Дэрэ.

Травы — брата родней,
В темножильях камней
Родников отчеканена дрожь.
Лучше рощ, гибче вод,
Драгоценней пород
Ты в Туркмении, верь, не найдешь.

Никого не предашь,
Ты останешься наш,
Но вдохни этот воздух, какой он!

Ты отрады такой
Не встречал под рукой,
Ты такого не ведал покоя.

На большие года
Будет память горда.
Будет сердце — как конь на заре,
А в томительный час
Повторишь ты не раз:
То ущелье зовут Ай-Дэрэ.

СТАРЫЙ КОВЕР


Читай ковер: верблюжьих ног тростины,
Печальных юрт печати и набег,
Как будто видишь всадников пустыни
И шашки их в таинственной резьбе.

Прими ковер за песню, и тотчас же
Густая шерсть тягуче зазвенит,
И нить шелков струной скользнувшей ляжет,
Как бубенец, скользнувший вдоль ступни.

Но разгадай весь заговор узора,
Расшитых рифм кочевничью кайму,
Игру метафор, быструю, как порох, —
Закон стиха совсем не чужд ему.

Но мастер скуп, он бережет сравненья,
Он явно болен страхом пустоты,
И этот стих без воздуха, без тени
Он залил жаром ярким и густым.

Он повторялся в собственном размахе,
Ковру Теке он ямбы подарйл,
В узоры Мерва бросил амфибрахий,
Кизыл-Аяк хореем населил.

Так он играл в своем пастушьем платье
Огнем и шерстью, битвой ремесла,
И зарево тех красочных объятий
Душа ковра пожаром донесла.

АМУ-ДАРЬЯ


(Завернувшиеся в плащи)
Мы плыли, плыли, плыли,
Мы пели песни басом
Сожженными устами,
Уж каюкчи шестами,
Саженными шестами
Устали опираться, —
Потея час за часом.
Мы груз кооперации
Везли до Ходжам-Баса.

Везли мы до Бешира груз:
Консервы, стекла, мыло,
Соль, рис, спички.
Заря нам жгла свой красный куст,
И нам луна светила.

К Беширу буря подошла
В полночной перекличке,
К спокойным нашим снам,
И, презирая наши сны
И наш товар по сторонам,
Она, как шило из мешка,
Ударила по нас.

Палатка рухнула, свист
Пошел по нашим ящикам,
Как будто рылись там кроты,
Сойдя с ума от темноты.

О буря, буря — сволочь ты!
Мы довезем стекло, и рис,
И соль, и рис заказчикам.

Мы завернулись все в плащи,
Давясь сырым песком;
Сложив из ящиков карниз
Стеклом наверх и мылом вниз,
Нырнули в пухлый шум.
Чего же ты смотрел, ревком
Пустынных Каракум?

Мы завернулись все в плащи,
И, подобрав плащей концы,
Давясь сырым песком,
Мы, как верблюды, полегли,
А наши курицы вели
(До плова было далеко)
Себя как храбрецы.

Мы завернулись все в плащи,
Плевали мы на бури,
А утром, — только не ропщи, —
Мы утром курам, как картечь,
Отсекли головы до плеч
И пух пустили курий.

Так, завернувшись все в плащи,
Мы сдали груз в Бешире,
Консервы, стекла, мыло,

Соль, рис, спички, —
Мы сдали груз в Бешире.
Мы плыли, плыли все вперед

Сквозь перекаты всех пород,
Сквозь мели в желтом жире,
И мы смеялись: «Вот поход!»
Такой речонки поищи —
Единственная в мире.

ШАКАЛ

1


Ходят пчелы на ручей
За водой студеной; пчелы
Под шатром карагачей,
Словно новоселы.

Бабочки вьются,
Как желтые блюдца.

Ты ли, арча, недостойна парчи?
Что есть на свете тусклее арчи?

Муравьиный мускул мал,
Но лежи г в труде долина,
Муравей бревно поймал
Всей ватагой муравьиной.

Это малое бревно
Я растер бы меж ладоней,
Но для них оно одно —
Знак работы неуклонной.

Как одеяло цветное,
Долина купается в зное.

Словно гончарня над глиной,
Так трудится в зное долина.

Я покидаю пчел водопой,
Падай, вода! Перепел, пой!

2


Где разветвляется хобот ущелья,
Камни обвалом порвало,
Где, точно клейма, наклеены щели, —
Там увидал я шакала.

Там он стоял, размышляя ушами,
Один — без детей, без жены;
Были глаза его, как камышами,
Вздыбленной шерстью окружены.

Я-то ведь знаю, кто он такой,
Как он меняет лица,
Как он плутует и серой рукой
В наши дома стучится.

Это неверно, что лишь пустынь
Спутник он невеселый,
Нет, и любой городской пустырь
Воем шакальим полон.

3


Но ты по-особому вздыблен и горд,
Шакал азиатских гор.
Тебе оказали сугубую честь.

Ты помнишь той ночи размер?
Дубы, что упали в Ахча-Куйме1,
Ты видел их двадцать шесть.

И сердцем и глазом запомнили мы
Шакалов Ахча-Куймы.

И тех, что ножу предают за гроши,
Убийство для них — воспитанье души.

И тех, что до власти лакомы,
На страже весов мировых,
Горят имперскими знаками
Мундирные вывески их.

И тех и других запомнили мы,
Шакалов Ахча-Куймы.

Дразни этой вестью друзей и казни,
Беги за Герат, беги за Газни,
Кричи Индостану, как любим мы
Шакала Ахча-Куймы.

Лишь бурей взыграется Азия,
Не встретимся здесь мы разве?

И драться мы будем в песках этих рыжих,
Пока ты не будешь разбит и унижен,

Тогда подойдешь смиренней, чем мышь,
К разбитой моей голове,

Спросишь: «Зачем ты здесь лежишь
В чужой, в неродной траве?»

«Зачем лежу в траве голубой?» —
До крови смеялся я над тобой.
Я покидаю пчел водопой —
Падай, вода! Перепел, пой!

1 Двадцать шесть бакинских комиссаров были убиты в пустыне, около перевала Ахча-Куйма.

КУВШИН


Если б были мы в горах —
Я и ты,
Мы пошли бы в Уркарах
Иль в Ахты.

На базаре бы купили
Мы кувшин,
Не для вин и не для пыли —
Для души.

Н раскрасили б на славу
В холодке,
И пустили б его плавать
По реке.

Он бы плыл по Ахты-Чаю,
Как умел,
Валуны в пути встречая бы —
Гремел.

Перекаты б пенил грудью,
Мыл бока,
Любовались бы им люди
Да река.

Полюбил бы над рекою
Путь луны,
Что, не грея, беспокоит
Валуны.

Захлебнулся бы он страстью
Невзначай,
Утонул в твоей бы пасти,
Ахты-Чай.

Посмеялись бы кувшину,
Так и быть,
И пошли б в духан к тушину
Чачу пить,

Но совсем иным потоком
Бьет Москва,
Тонет в пламени глубоком
Голова.

Только нет здесь Ахты-Чая
Под рукой,
И кувшин-то здесь нечаянно
Другой,

ГУНИБ


Здесь ночи зыбкие печальны,
Совсем другой луны овал,
Орлы, как пьяницы, кричали,
Под нами падая в провал.

И взмах времен глухих и дерзких
Был к нашим окнам донесен,
Перед лицом высот Кегерских
Гулял аварский патефон.

Тревогу смутную глушили
И дружбой клялись мы навек,
Как будто все мы в путь спешили,
Как будто ехали в набег.

Из пропасти, как из колодца,
Реки холодной.голос шел:
«Не всем вернуться вам придется,
Не всем вам будет хорошо...»

А мы смеялись и болтали
И женщинам передавали

Через окно в кремнистый сад,
Огромной ночью окруженный,
Стаканы с тьмой завороженной,
Где искры хитрые кипят.

ЖЕНЩИНЫ КУРУША


Где Шахдаг пленяет душу,
Я привстал на стременах:
Ходят женщины Куруша
В ватных стеганых штанах,
В синем бархате жилеток,
В самотканом полотне,
И лежат у них монеты
На груди и на спине.
С чубуком стоят картинно
У оград и у ворот,
И мужской у них ботинок
Женской обувью слывет.
Их бровей надменны дуги,
Хмурой стали их рука,
И за ними, словно слуги,
Бродят стаей облака.
Гость иной, поднявши брови,
Их усмешкой поражен,
Скажет: нету жен суровей
Богатырских этих жен.
Нет, предобрые созданья
В ватных стеганых штанах
Украшают мирозданье

Там, где высится Шахдаг.
Тараторят понемножку,
Носят воду над скалой,
Из кунацкой за окошко
Облака метут метлой.
И они ж — под стать лавинам,
В пропасть рвущимся коням,
И страстям — неполовинным,
Нам не снившимся страстям!

* * *


Каскад зарей воспламенен,
Летит с горы, гремуч и розов,
Но только ночь — смолкает он,
Жестоким схваченный морозом.

Не шевелясь висит каскад,
Оттрепетавший к полуночи,
Замерзший намертво собрат,
Он вновь с зарей бурлит как хочет.

И все не может долететь
До дна глубинного долины,
Он должен ночью леденеть,
Висеть, светясь клинком былинным.

Сейчас он в полдень забурлил,
Вновь хищный камень омывая,
Вот так же песен пенный пыл
Молчаньем память прерывает,

А вспомнит их — они не те,
Они в молчанье отсверкались,
Над ними тучи в высоте,
Спеша, как лозунги, менялись.

* * *


Давайте бросим пеший быт,
Пусть быт копытами звенит,
И, как на утре наших дней,
Давайте сядем на коней.

И для начала мы лугами
Пройдем широкими кругами,
Огладив шею скакуна,
Проверив, крепки ль стремена,
Взмахнем камчой над конским глазом —
В полет скакун сорвется разом.

И ну чесать то вверх, то вниз —
Взлетать с разбега на карниз,
В ручей с карниза, пену взмылив,
А в травах что-то вроде крыльев
Летит зеленою парчой
Под обалдевшей алычой.
В камнях, над гривой, не дыша,
Прошепчешь: «Ну, прощай, душа!» —
И — нет камней, лишь плеск в ушах,
Как птичьи плески в камышах.

А ты забыл, что хмур и сед,
И что тебе не двадцать лет,

Что ты писал когда-то книги,
Что были годы, как вериги,
Заботы, женщины, дела, —
Ты помнишь только удила,
Коня намыленного бок,
И комья глины из-под ног,
И снежных высей бахрому
Навстречу лёту твоему.,.

ВСТРЕЧА ЛЕТА


Встречая лето с вечера кострами,
Влюбленных праздник исстари хорош,
Когда в лугах, высоко над Ахтами,
Поет и пляшет снова молодежь.

Шумели раньше о влюбленной паре,
Когда, несясь в веселья кутерьму,
Всем девушкам бросал букетик парень,
И вопрошали девушки: кому?

Избранницы кричали парня имя,
— И от кого? — желали девы знать,
И так, как повелось между своими,
Два имени им нужно величать,

Я знаю — праздник и сейчас в почете,
Но думаю, что нынче не при всех
Влюбленных имена вы назовете,
Как утвержденье праздничных утех.

Они найдут в лугах места такие,
Где назовут любимых имена,
Где будет радость, звезды голубые,
И над Ахтами встанет тишина.

Но вспомнив все, — мне горы не в новинку,
Я счастлив вдруг виденьем высоты,
Как будто бы веселая ахтынка
Мне бросила альпийские цветы.

* * *


Пусть погода будет летной,
Ты скажи: не для меня!
Вместо «Волги» быстролетной
Оседлай себе коня.

Чтобы, двигаясь беспечно,
Не спешить и не устать,
Взором дружеским, сердечным
Весь окинуть Дагестан.

И пойди не следом лисьим,
А, начав с Махачкалы,
Доберись до самых высей,
Где как встарь шумят орлы.

И от гордых скальных башен
Одолей всех гор отвес.
К эстакадам Изербаша,
И к Судакским новым ГЭС.

Запиши Хунзаха речи.
На Гуниб, Кумух взгляни,
Пусть тебе блеснут под вечер
«Дагестанские огни»,

Побывай еще в КуруШё —
Это плоскости звезда,
Новых горцев там послушай,
Что спустились с гор сюда.

Жизнь с годами улучшая,
Не признаются, что им
Снятся воды Усухчая,
Шалбуздаг со льдом своим.

Чтобы смыть путем усталость,
Силу в теле береги,
Если времени осталось,
Прямо путь держи в Талги,

Там ведь лечат все изъяны.
Ты в талгинский жаркий день
Из блаженной этой ванны
Выйдешь свежим, как олень,

На стиха зеленом поле
У каспийских трезвых вод,
Ты коня — пусти на волю,
И садись — хоть в самолет!

ВЕРХНИЙ ХУЛАМ


Как будто затяжным прыжком
Лечу, и дух мне захватило,
И тянет вниз пространства сила
На камни, вставшие кругом.

Над темным кратером безмерным,
В зеленом трепете неверном —
Гранит со снегом пополам —
Вечерний высится Хулам.

Над скал воинственными лбами
Туманов белых вьется прядь,
Ожесточись, как этот камень, —
Что можешь сердцем ты сказать?

Пока горят лучи скупые,
Запоминай, окаменев,
Природы игрища слепые —
Преображенный в камни гнев!

ЭЛЬБРУС С БЕЧАСЫНА


...Намеченный смело
Над зыбью полей
Светящимся мелом
По аспидной мгле...

Вычерчивал мастер
Во весь небосклон
Его, как на части
Разбившийся сон.

Чертил он и правил
Снега, как рассказ,
И гору поставил,
И вывел на нас.

Н падал кусками,
И сыпался мел,
Но гору на память
Он кончить сумел!

Но дунет ветер, леденея,
И кончится челнок,
Мелькнет последний взмах, чернея,
Последний шерсти клок..,

Вот торжество неодолимых
Простых высот,
А песни — что? Их тонким дымом
В ущелье унесет,

ПЕРВЫЙ СНЕГ


Шел снег всю ночь, и утром в свете ржавом
На всем хребте торжественность лежала,
Как будто зубья, башни, клювы, шпили
Впервые здесь зеленый воздух пили,
Как будто снег просыпал свой избыток
На те места, что летом были скрыты,
Чтоб на уступе даже самом малом
Ночной пурги хотя бы горсть лежала.
В долинный мир от тех безмолвий львиных
Торпедой пыльной двинулась лавина,
И среди трав, подвешенных в просторе,
Она пробила облачное море,
Пред ней в лесах, где разноцветен лист,
Блеснул огнями красный барбарис.
Где ястреба с глазами одержимых
Метались по кустам неудержимо
И рвали там в траве темнобородой
Перепелов, забитых непогодой, —
Там в дуновенье силы справедливой
Закрыла птиц своей молочной гривой,
Рассыпалась на луга белом блюде,
И только пыль слетела ниже — к людям.

...Так напряжение каменных пород
Преобразило самый вид страданья,
Так мужество по-новому встает,
Когда к нему приходит испытанье.
Так напряжение каменных пород,
Свое страданье передав движеньем,
Слепой несправедливости полет
Наполнило нечаянным значеньем!

КЫРТЫК-АУШ


Кыртык-Ауш прошли мы на рассвете,
В пустынный мир ущелья, где гремел
Седой поток и камни, словно дети,
Плескались в нем, и каждый — как умел,

Мы наслаждались утром, светом, склоном,
Где дикий щебень под ногой хрустел,
А горный дождь с каким-то вольным звоном
У самого аула заблестел.

А в комнате камин топился жарко,
Свеча, диван и выцветший палас,
Так встретила нас старая балкарка,
Как будто жизнь всю поджидала нас.

Как гостю полагается с дороги,
Айрану всласть напиться дали нам.
Вошел баран, высокий, круторогий,
С достоинством взглянув по сторонам.

Старуха тут же хлопнула в ладоши,
И дети враз на блюде принесли
Барану смесь каких-то вкусных крошев,
С поклоном детским, чуть не до земли.

Стоял баран, нисколько не смущенный,
И ел баран, как юный янычар,
Как сказочный царевич, превращенный
В барана волей высших горных чар.

Казалось нам, что витязь златорогий
Возьмет сейчас и вдруг заговорит
На языке, каким владеют боги,
И хор лавин в ущелье загремит.

О, сколько в жизни было перевалов.
Кыртык-Ауш, где мы приют нашли,
Помечен ты, немного и немало, —
Счастливым днем, где в сказку мы вошли.

* * *


Женщина в дверях стояла,
В закате с головы до ног,
И пряжу черную мотала
На черный свой челнок.

Рука блеснет и снова ляжет,
Темнея у виска,
Мотала жизнь мою, как пряжу,
Горянки той рука.

И бык, с травой во рту шагая,
Шел снизу в этот дом,
Увидел красные рога я
Под черным челноком.

Заката уголь предпоследний,
Весь раскален, дрожал,
Между рогов аул соседний
Весь целиком лежал.

И сизый пар, всползая кручей,
Домов лизал бока,
И не было оправы лучше
Косых рогов быка.

* * *


Я снова посетил Донгузорун,
Где лед светил в реки седой бурун.

Остры, свежи висели вкруг снега,
Я видел: жизнь моя опять строга,
И я опять порадовался ей,
Что можно спать в траве между камней,
И ставить ногу в пенистый поток,
И знать тревогу каменных берлог.
В глуши угрюмой, лежа у костра,
Перебирать все думы до утра.

И на заре, поднявшись на локте,
Увидеть мир, где все цвета не те...

* * *


Горных рек нескончаемый гул,
Пред которым я вечно в долгу.
Он в крови моей, в сердце моем,
С этим гулом мы вместе умрем.
Голубая вода Теберды,
Знал я реки, что были горды,
Их надменный и грозный язык
Я читать с увлеченьем привык.
Знал я тихие воды, что шли,
Как спокойные думы земли.

Стал теперь я и прост и жесток:
Я люблю безыменный поток.
С ледяной он сбегает коры
Безызвестной высокой горы.

Он ворчать свои мысли привык;
То седеет он, точно старик,
То в его молодые глаза,
Удивляясь, глядится гроза.
И пастух на его берегах
Запевает о прошлых веках.
И поет, проходя, пешеход
Про бессмертный советский народ.

Й поет альпинист молодой
О вершинах, склонясь над водой.
И поет про девичьи сны
Ему девушка горной страны.
И потоку великая честь —
Через жизнь эти песни пронесть.