ExLibris VV
Юрий Петров

Трудная профессия

Содержание


Юрий Григорьевич Петров (год рождения 1937) детские годы провел в Верхнеуральске Челябинской области. В 1951 году переехал в Магнитогорск. Работал на метизно-металлургическом заводе, сотрудничал в многотиражной газете „Магнитострой“.

В 1960 году поступил в литературный институт им. А. М. Горького. В этом же году был принят в ряды КПСС.

Стихи Юрия Петрова не раз публиковались в местных и центральных газетах, в журналах, коллективных сборниках. Отдельной книгой стихи Ю. Петрова издаются впервые.

В сборнике Юрия Петрова есть одно стихотворение, которое называется «Трудная профессия». Это название очень подходит ко всей книге молодого поэта. Он пишет о трудном детстве, о трудной жизни, о людях нелегкого труда, о счастье, добытом опять-таки упорным трудом. Его стихи угловаты, в них присутствует резкость, прямота суждений, определенность позиции:


Для меня «золотой середины»
Не бывает во время драк.
Если друг ты — в беде не кину,
Если враг — получай как враг.
 

От строфы к строфе читатель прослеживает жизнь человека, от имени которого ведется повествование. Мы видим мальчишку военных лет, знающего цену корке хлеба, щепоти соли, теплу подлинной дружбы и человечности. Герой стихов на себе испытал тяготы войны. Он обрел твердость характера и ясность цели. Ему нипочем жизненные невзгоды, ибо только в борьбе с ними мужает человек, превращается в настоящего бойца.

Юрий Петров любит людей непарадной, внутренней хорошести, людей чутких, сильных и целеустремленных. Он пишет о них правдивые, искренние стихи, лишенные цветистых фраз и восклицательных знаков. Стихи очень и очень соответствуют характеру самого поэта, не терпящему саморекламы и презирающему броскость формы в ущерб жизненной правде и чувству гражданственности.

Работа поэта — по-настоящему трудная профессия. Она требует постоянной мобилизации всех духовных и физических сил. И Юрий Петров радует молодым задором, стремлением быть нужным своим современникам.

Впереди целая творческая жизнь, и я желаю -молодому поэту творческих удач, жажды поисков и вечного недовольства уже достигнутым.

1963 г.

Сергей СМИРНОВ

МОЕ СЕРДЦЕ


Скажут:
- У тебя не сердце - камень...
А другой:
- Оно совсем как пламень.
Третий говорит наоборот:
- У тебя не сердце, парень, - лед.
Кто же прав из них?
Правы они все трое:
Сердце - камень
В гулком пекле боя,
Для любимой - жаркая звезда,
Для мерзавца - холоднее льда,
Для большого друга -
Настежь в нем все дверцы.
Вот оно какое.
Сердце.

* * *


Не по мне, чтоб все время гладко,
Без задоринки и сучка,
В меру солоно, в меру сладко,
Без удара и без толчка.
Стих написан - чтоб были споры:
Не уважишь на каждый вкус.
Есть любовь - чтоб разлуки, ссоры,
А не только нежностей груз.
Для меня «золотой середины»
Не бывает во время драк.
Если. друг ты - в беде не кину,
Если враг - получай как враг.

ХАРАКТЕР


В детстве был сам себе герой,
Дрался в кровь, делал тушью наколы
И по сводкам Информбюро
Знал все буквы еще до школы.
Задыхаясь, летел с утра
В магазин за пайками хлеба.
Из поленьев строгал катера,
Блиндажи возводил из снега.

Затирухой язык обжигал,
От сухой давился картошки.
Не наевшись вдоволь, сгребал
Со стола аккуратно крошки.
Шелк не знал наших детских плеч.
Нас учила война крепиться,
Заставляла строго беречь
Корку черную, соли крупицу.
И не надо мне ставить в вину,
Что я чувства и мысли прячу.
Это я, испытав войну,
Просто их без пользы не трачу.

Затвердела в характере кремнем
И на сердце осталась рубцом
Борозда от военного времени,
Проведенная жестким резцом.

* * *


Бывает,
что подлец
С солидным стажем.
Привычно
в ход пуская
Лицемерие,
Сумеет
вам понравиться
И даже
влезть в душу
И войти в доверие.
Тебе в любви
он поклянется,
Будто другу,
Ладонь
к груди приложит -
И не раз, -
А сделает
ничтожную услугу,
Так непременно
Только напоказ.
Но рано или
поздно -
Все откроется.
Тогда подлец,
забыв
О мнимой совести;
Таким
циничным доводом
Прикроется:
Все люди, мол, как он же...

Не без подлости!

ИСКАТЕЛИ


Сквозь лесные завалы,
По топям болот,
Через горы,
Где буйно сарана цветет,
Где в гнездовьях орлы
Охраняют орлят.
И, срываясь со скал,
Водопады бурлят,
Мы уходим на поиск,
Уходим на труд -
Открывать тайники
Неизведанных руд.
Про запас не имея
Насиженных мест,
Мы уносим в сердцах
Наших жен и невест.
Счастье -
Вот оно! -
Чашка горячей ухи...
Карандаш и тетрадь,
Чтобы вылить в стихи
Дальний наш,
Многоверстный,
Нелегкий маршрут,
Небо, звезды,
Дороги, которые ждут.

УЛОВ


Каждый день на обрыве, у тихого плеса,
Появляется вместе с закатом рыбак.
Поворчав, с нами рядом садится без спроса,
Достает из кисета привычный табак.
Верещит полусонно над выводком утка.
Он послушает, гладя довольно усы.
Нахлобучит фуражку, свернет самокрутку,
Поглядит исподлобья на нас, на кусты.
Мне казалось, что нет никакого секрета,
Да и сам ничего не скрывал старикан -
Только он всякий раз с наступленьем рассвета
Уносил переполненный рыбой кукан.
Он охотно делился махрой и насадкой,
Мы старались ему подражать в мелочах
И, признаться, за ним наблюдали украдкой,
Даже так же садились, согнувшись в плечах.
Позабыв, что у нас превосходнейшей марки
Залежался в карманах московский «Дукат»,
Мы совсем неумело крутили цигарки
И курили безжалостно злой самосад.
Нам сочувственно вербы кивали ветвями,
Дед о чем-то с усмешкою под нос бубнил...
Возвращались домой мы с пустыми руками
И вдобавок -: голодные, злые, без сил.
Этот случай я вспомнил не просто, не к слову -
Понял деда усмешку и мудрость ее:
Не подглядывал он за соседским уловом,
А с терпеньем, уверенно делал свое.

В ДОРОГЕ


Треплют встречные ветры
Пряди звонких волос,
И бегут километры
Под ковыльный откос.
Третий час монотонно
Все хлопочет мотор,
За баранкой трехтонки
Развеселый шофер.
Развалившись в кабине,
Знай поет про одно:
«Ты, калина-рябина,
Каменистое дно».
На спидометр глянет -
Нажимает на газ...
Эх, родимая, тянет
Верных семьдесят в час.
Путь? Когда он был гладкий?
Что за глупый вопрос.
Жми, дружок, без оглядки,
Не жалея колес.
Жми на все передачи.
.Знаешь ты, знаю я -
Больше газу, а значит,
Меньше кочек и ям!

ХОЗЯЙКА


Спят сельские специалисты.
Уютом не избалованные,
Залетные журналисты
И прочие командированные.
Райкомовцы, заготовители
Губами спросонья чмокают.
В этой скромной обители
Каждому честь высокая.
Горячего чаю кружка,
А что - так и стопка водки.
На сон грядущий - подушка,
И даже - метеосводка.
Хозяйка дремлет у пялец.
Чу! В дверь толчок осторожный—
Еще один постоялец
Судьбой занесен дорожной.
Скребется ветка о ставни,
Дождь всю ночь колобродит.
Хлеб на стол она ставит,
Примус в сенях разводит.
Порой на ногах до света -
Не дом, а столпотворение.
«Гостиницей сельсовета»
Зовут ее заведение.
Гостиница без коридорных,
Без горничных и швейцара,
Ни «люксов» тебе просторных,
Ни чаевых, ни бара.
Сама за все отвечай-ка,
Самой все видеть и слышать...
Спасибо тебе, хозяйка,
За хлеб твой, тепло и крышу.

ДВЕ СИРЕНИ


Поднялась сирень среди бетона,
На краю квадратного газона,
Где цветы рассажены в линейку,
И облокотилась на скамейку.
Сталевар, устав от жаркой смены,
Отдохнет немного у сирени.
И прокатчик, тоже неспроста,
Шаг замедлит в запахе куста.
Воздух здесь свежей и вроде чище,
Ночью здесь любовь местечка ищет.
В общем так, короче говоря:
В скверике сирень растет не зря.
Там, где нет ни пыли, ни бетона,
Где цветы без всякого газона,
Где река прозрачна и быстра,—
У сирени старшая сестра.
Быть одной ей у воды недурно,
Для себя благоухая бурно.
Только редко кто сюда идет,
Чтоб увидеть, как она цветет.

ГЕРКУЛЕСЫ


Как поэзия ночь бессонная
В стуке плотничьих топоров,
Ночь железная, ночь бетонная
Под лучами прожекторов.
Опоясанная кострами,
За которыми тьма что смоль,
Вся пронизанная ветрами
До костей поперек и вдоль.
Снег повалит хлопьями густо ли
Или хватит к утру мороз,
Топоры все равно без устали
Гвозди с маху вгоняют в тес.
Градом катятся капли пота.
А ребята как на подбор:
По плечу любая работа,
По душе огневой напор.
Не борцы, не тяжеловесы,
А работают за троих,
И не зря прораб геркулесами
Называет с любовью их.
Если надо - две смены выстоят,
Будь уверен, не подведут,
Гидростанцию надо - выстроят,
Домну надо - домну дадут.
Потому и стучат без устали,
Гвозди с маху вгоняя в тес,
Топоры на стройках индустрии
Днем и ночью, в жару и в мороз.

ТРУДНАЯ ПРОФЕССИЯ


Собралась
В конторке бригадира
На обед
строителей бригада.
Колбаса, батон,
пластинка сыра -
Большего, пожалуй,
и не надо.
Да и как же может быть
иначе?
Запивают хлеб
водой фруктовой.
Где сейчас
Возьмешь обед
горячий,
Коли нет пока еще
столовой?
Только что
на солнце засверкала
Окнами столовая,
смотрите!
Перешел
на новые кварталы
Со своей бригадою
строитель.
У него
профессия такая:
Новое создать
на новом месте.
О своих удобствах
забывая.
Трудно,
но такому
Много чести.

КОНСТРУКЦИИ


Не зря в любой
Строительной инструкции.
Отмечен римской цифрою раздел
С названием:
«Несущие конструкции»,
С таблицей
На допущенный предел.
Предел нагрузки,
Выдержать которую
Несущая способна
Много лет,
Служа другим
Конструкциям опорою,
Как нам порой
Чужой авторитет...
Так мир устроен,
Что одни - весомые,
Вторые - нет,
А столько же нужны,
Одни - несущие,
Вторые - лишь несомые,
Но те и те
По-своему важны.

ОЗЕРО БАННОЕ


Разыгралося, окаянное,
Не на шутку озеро банное -
Бесшабашное, непокорное.
Тучи по небу ходят черные.
А в бору сильней
Слышен волчий плач.
Говорят, коней
Здесь купал Пугач
Вот за этим скалистым выступом
Накануне в ночь перед приступом,
Как идти на крепость яицкую
С буйной ратью своей мужицкою.
Утомилась в походе конница
И казачья лихая вольница.
А вода что лед,
Не достанешь дна,
И смывает пот,
Как ладонь, волна.
Встали в ряд шатры,
Рассекли костры
Тьму клинками пламени острыми.
Пей, гуляй, казак,
Жизнь - цена пятак,
Сплошь весь путь усеян погостами.
Может, завтра картечью сброшенный.
Упадешь с седла, как подкошенный,
Распростившись навек с удачею -
Обагрит ковыль кровь горячая...
...Нам за сотни лет
Несть числа собрал
И сберег легенд
Старый дед Урал.
Ветер листья рвет,
Ветер ели гнет,
Ходит лебедь-волна первозданная.
Гром гремит в горах,
Сбросив лени прах,
Вновь бунтует озеро Банное.

КОНТРОЛЬНЫЙ ШНУР


Скалистый грунт, упрямый грунт -
Всю ночь старался бур.
Не сто минут, а сто секунд
Горит контрольный шнур.
Короткий шнур. Сгорел - и смерть,
А сто секунд как миг...
Попробуй только не успеть
В укрытие взрывник.
Вот-вот поднимет сотни тонн
На воздух аммонит.
-Взрывник спокоен: видит он -
Контрольный шнур дымит,
На светлячка он стал похож -
Скорее убегай,
Не то к хирургу попадешь,
А может, к богу в рай.
Бежит взрывник, десятый шпур
По ходу запалив...
Дотла сгорел контрольный шнур.
Минута. Две.
И... взрыв!

ЛЕНИН


Внизу вздыхает
глухо комбинат,
А здесь неон
залил витрины-стекла.
Сползает с мокрых крыш
густой закат,
Блестит асфальт,
дождем умытый теплым.
Здесь на проспекте
вечный Ленин встал
У драмтеатра
и Дворца культуры.
Мне так знаком
гранитный пьедестал
И очертанья бронзовой
фигуры.
Рука за борт -
родной и близкий жест!
Другою держит
томик «Капитала»...
Мне с детства близок
запах здешних мест -
Знакомый запах
дыма и металла.
Дышать и жить,
как делал это он,
В нужду делясь
последней черной коркой,
Простой и мудрый,
свой со всех сторон,
Умевший правду
мыслью видеть зоркой...
Внизу вздыхает
глухо комбинат,
А здесь неон
залил витрины-стекла.
Стоит Ильич -
рабочий и солдат,
Согрев всех нас
отцовским взглядом
Теплым!

ДЕД


(главы из поэмы «Железные галоши»)
Деду моему -
Ивану Михайловичу Овечкину

1


Мой дед, жестянщик
старый и отменный,
любовь внушал мне
с детства к наковальне,
рассказывал мне,
сорванцу и шкету,
простого ремесла
немудрые секреты.
Имел он сокровенную,
я помню,
такую думку,
что мальчонке-внуку
придется,
как положено по роду,
прославить молотком
фамильную породу.
Дед говорил мне
нежно и сурово
и с этим вместе
чуб мой против шерсти
шутя трепал
ладонью заскорузлой,
добавив вздохом:
— Эх ты, голопузый...
Слова его звучали
шуткой доброй:
мой дед был мастер
и по этой части.
Отца не знал я
с первого момента -
платил он
вместо ласки алименты.
Что он в бою убит,
я лгал ребятам,
лгал против воли,
от стыда, от боли -
отец совсем,
пусть, может быть, и честно
оставил нас
и где был - неизвестно.
Святая ложь!
Он слал нам аккуратно
все эти годы
почтой переводы,
и хоть я слышал,
будучи ребенком,
как называли маму
«разведенкой»,
а продолжал свое
неоднократно
твердить упрямо,
защищая маму,—
не зная слова этого
значенье,
я принимал его
за оскорбленье...
Мой дед любил
на праздник взять пол-литра,
позвать соседа,
выпить за обедом,
и как его
честили мамка с бабкой,
когда он мне
давал хлебнуть украдкой.
А дед мигнет,
пошевелит усами:
- Ну ладно, бабы,
был бы девкой кабы,
а то мужик...
Вот вырастет, поверьте,
не прикоснется к ней
до самой смерти...
Придя с работы,
целыми часами
он мог в амбаре
неизменно бодро
чинить, паять
тазы, корыта, ведра.
А мне какую радость
он доставил,
и как я тут же
по весенним лужам
до неба прыгал,
громко бил в ладоши -
мне дед склепал...
железные галоши.
Да, да! Железные.
Передо мной поставил:
- Ты глянь-ка, ловко.
Знатная обновка -
теперь и в школу
можешь топать смело.
А на ходулях -
разве это дело?
Так и стучал
негнущейся подошвой
я по ступеням,
всем на удивленье,
весной четвертой,
памятной, военной,
и дедом горд был
необыкновенным.
Теперь-то можно
говорить о прошлом -
боль притупила
лет минувших сила,
а многое,
что нам большим казалось,
таким ничтожно малым
оказалось.
Но для иных
я был тогда - о боже!—
богаче Креза
в чунях из железа,
для тех, кто в грязь
на валенки в охотку
прикручивал сосновые колодки.
Тринадцать лет
у деда в доме прожил.
Окончил семилетку
я без троек.
Сложив пожитки,
с матерью в Магнитку
мы собрались.
Сказал ей дед:
— Пора уж,
и можно там
еще раз выйти замуж...
Из городка, где родич
каждый пятый -
не брат, так сват,
не сват, так шурин свата -
попал я в город полумиллионный,
как рой бурлящий,
вечно работящий -
столицу домен,
город стали знойной,
огромный, многотрубный,
беспокойный.
В Магнитке,
видя по ночам сполохи,
в чужой квартире
я скучал о мире,
знакомом мне
и близком с малолетства,
и понимал,
что я
простился с детством.

2


Я в Магнитку привез,
в скромной корочке серой,
как великую ценность
у сердца храня,
комсомольский билет -
документ самый первый,
где была припечатана
личность моя.
К новой школе не мог я
привыкнуть вначале,
и считал себя «сельским»,
тупым, как сапог,—
на уроках не так здесь
совсем отвечали
и построже вопрос
задавал педагог.
Там, где вырос я,
было все как-то иначе:
жил учитель напротив,
другой - через дом...
или просто казалось мне так,
по-ребячьи -
только трудно вдруг стало
учиться в восьмом.
В дневнике прибавлялась
за двойкою двойка,
и на классном собранье
во всех падежах
групкомсорг как-то раз
просклонял меня бойко....
Целый час я сидел,
как на острых ножах.
А вернувшись домой,
другу детства поведал -
сам не знаю как
вышло почти что в стихах,—
что мне очень хотелось
уехать бы к деду,
по замерзшей реке
пробежать на коньках...
Треугольник сложил я
и марку наклеил,
адрес вывел старательно
синью чернил.
«Главпочтамт», взяв за труд
старых сорок копеек,
грусть мою
между другом и мной поделил.
Я решил:
уж довольно
науки мне с лихом.
Бросить школу задумал,
что так невзлюбил,
и мамаше
сперва осторожно и тихо,
а потом и в открытую
так заявил.
Мне не стоило это
особых усилий:
мать сумел убедить
без большого труда,
что работу пока
подыщу я по силам,
ну а школа -
сама не сбежит никуда.
Приобрел я от скуки,
почти что задаром,
на базарной толкучке
из рук старика
с чуть надтреснутым грифом
мужскую гитару,
с дребезжащей струной,
без седьмого колка
Целый день проводил я
Один, без пригляда.
У лотошницы брал
пирожки на обед.
Нажуюсь всухомятку -
и полный порядок,
и опять сам себе
музыкант и поэт.
А чуть что - я в момент
Прямо через ограду -
на базар.
С полчаса на толкучке потрусь.
Все казалось нормальным,
таким, что и надо:
рынок, струны,
стихов неизбывная грусть.
Но к протаинам в стеклах
тянулся я часто,
как росток,
пробудившийся утром, на свет
будто чаял увидеть
под глянцевым настом
чудом целый свой
к школе протоптанный след.
Всё следы оставляет:
подошва ботинок,
легкость туфель,
массивность подбитых сапог.
И дорог прямизна,
и вертлявость тропинок
держат память
живых человеческих ног.
Пусть убьет меня бог -
не считал я зазорным
грязь в железных галошах
весною месить.
Дед опять же тогда поучал:
- Не позорно,
коли лучшего нет,
так и это носить...
В перешитом пальтишке,
в ушанке невзрачной
я старательно
обувь свою начищал -
не сапожною щеткой,
а шкуркой наждачной...
По всему было видно,
что я обещал
добросовестным,
сдержанным,
неприхотливым
стать в дальнейшем
по части труда и наук...
А еще мне гадали,
что буду счастливым,
ибо первый, любимый
у дедушки внук.