ExLibris VV
Павел Антокольский

Повесть временных лет

Поэмы и стихотворения

Содержание


Новая книга Павла Антокольского озаглавлена по поэме, которая ее открывает. Это рассказ о юности поэта и его сверстников, о предреволюционных годах и о днях Октября. Вместе с поэмой в книге — стихи, написанные П. Антокольским в последние годы, а также ряд ранних произведений порта, до сей поры не печатавшихся.
 
ПАМЯТИ МОЕЙ ЗОИ

ПОВЕСТЬ ВРЕМЕННЫХ ЛЕТ

  На старости я сызнова живу,
Минувшее проходт предо мною...
Пушкин

ГЛАВА ПЕРВАЯ


Как ни бейся, а эти строки
С биографией не дружат.
Ни в какие даты и сроки
Раньше смерти никто не сжат.
Как ни глянь, а в картины эти,
В эти рамы не вмещены
Семь минувших десятилетий
Непомерной величины.

Как ни мерь, а они огромны,
Потому что теснятся в них
Майских гроз молодые громы,
Тени мертвых, страницы книг,
Божьи храмы, княжьи хоромы,
Чьи-то драмы и чьи-то дремы,
Ветровые аэродромы, —
Разве ты позабыл про них?
Позабыл, как порой весенней,
Ощущая сердечный жар,
Эпицентром землетрясенья
Свою личность воображал?

Что же это, собственно, значит?
Разбирайся сам, человек.
Когда память переиначит
Твой тревожный и сложный век, —

Наплетет она небылицы,
Перепутает явь и сон,
Перессорит тени и лица
И запрет их впрок и в засол,
И наполнит своим ущербом
Полстолетья — за полчаса...
Девятнадцатый век исчерпан.
Век двадцатый не начался.

Девятнадцатый век развенчан.
Учат реквием скрипачи.
Миллионы мужчип и женщин
Зачинают детей в ночи.
Что же слышится в жарком, жадном
Ликовании двух существ?
Что за струны стонут, дрожат в нем
И глушат мировой оркестр?

Что же ты лихорадишь, бредишь,
Тень от тени, звено в цепи?
Жди рожденья, бедный Зародыш, —
Слышишь, Будущий? — крепко спи!
Завтра с ветром намертво сплавят
Твой минутный утлый уют,
Твою жизнь горючим заправят
И к истории прикуют.

Если верить точным наукам,
То в одной из последних глав
Предназначено твоим внукам
В черный космос лететь стремглав.
Но постой! Ехце слишком рано.
В колыбелях физики спят.
Спят в земле запасы урана.
Спит гармония. Спит распад.

Пассажиры в дальнем вагоне
В карты режутся, водку пьют
И, не слыша дальней погони,
«Выдьнаволгучейстон...» поют.
А на станции, на той самой,
Что под ливнем дрогнет косым,
Ждут курьерского папа с мамой,
С ними их восьмилетний сын.

О маршруте не беспокоясь,
Не спросив, откуда, куда,
Знает мальчик, что всякий поезд
Пронесет его сквозь года.
Не успеет он и вглядеться,
Что там в окнах, а на беду
Повзрослеет внезапно детство
В девятьсот четвертом году

Чья-то небыль пошла на убыль.
В небе Черный плывет Монах.
Болен Чехов. Безумен Врубель.
Впрочем, дело не в именах,

Даже не в мировых событиях...
В чем же дело? Не в том ли, что
Люди сами спешат забыть их,
Сыплют память сквозь решето...

Та эпоха — ничуть не старше,
Не моложе иных эпох —
В полной выкладке и на марше
Истоптала сотни сапог.
Вот она — в маньчжурке ушастой —
Пробрела по Тверской-Ямской, —
Не зевай, филер, сзади шастай,
Топай, гадина, день-деньской!

По сибирским снегам носимый,
Прямиком дойти не посмев,
От Ходынки вплоть до Цусимы
Пробирается Красный Смех.
Всполошилась, не спит охрана, —
Где-то Красный поет Петух...
Но постой! Еще слишком рано.
Золотой гребешок потух.

Только слышится крик петуший.
Только в чьих-то юных глазах
Птица-молния черной тушью
Отпечатала свой зигзаг.
Только начерно и напрасно,
Словно гости иных времен,
Полыхают на Пресне Красной
Кумачи рабочих знамен.

Пушки бьют. На дальних заставах
Вдовий плач и лачужный чад.
В насмерть вывихнутых суставах
Сухожилья века трещат.
Дальнобойную пасть ощеря,
Брызнув пламенем из-под век.
Заворочался зверь в пещере —
Пятилетний двадцатый век.

Наш двадцатый, наш соглядатай,
Провожатый, вожатый, вождь,
Под какою будущей датой
Развернется он во всю мощь?
Не разобранный на цитаты,
Не включенный в одну из схем,
С кем яге в заговоре Двадцатый,
С кем дерется он? — Правда, с кем?

Дальше — выше! Растет он выше,
То Архангел, то Хулиган.
Ветерок, лишь только он вышел,
Превращается в ураган.
Он квадратом скорости света
Обозначил замысел свой.
Вот и пущена эстафета
По дороженьке световой!

А вверху — галактики мчатся!
А внизу — в перинном пуху
Домоседы и домочадцы
Порют всякую чепуху

И насчет светопреставленья
За Москва-рекой сеют слух.
Так кончается представленье
В балагане господских слуг.

Исполнители в «Ревизоре»
Ждут финала, окаменев.
А над сценой пылают зори,
А со сцены их гонит гнев.
Свищут вьюги в ущельях улиц
И сквозь щели проникли в зал.
Но и чуткие не проснулись.
Полной правды век не сказал.

Но ни в чьей еще теореме,
Самой сложной, самой простой,
Не раскрыто, что значит время.
Еще слишком рано. Постой!
Значит, рано иль поздно? — Рано!
Сон вселенной чист и глубок.
В голубом окне ресторана
Разглядел Незнакомку Блок.

В ту весну, в то лето, в ту осень,
Возмужаньем странно томим,
Сам себе неясен, несносен,
Я проснулся собой самим.
Где-то в зеркале так же точно
Причесал вихры мой двойник.
Где-то в камере одиночной
Арестант к решетке приник.

Где-то в шелковом шапокляке
На эстраде пошляк острил.
Где-то рявкнули гимн гуляки,
Брякнув с лестницы без перил.
Где-то стыло каленье в домнах.
Где-то в жилах подземных руд,
В поколенье детей бездомных
Шел неслышный, как время, груд.

Между тем совсем неказиста
Заоконная тишина.
Пятикласснику-гимназисту
В ней история не слышна.
На страницах его тетрадок
Синус, косинус, логарифм,
Тройка с минусом, беспорядок
Перечеркнутых за ночь рифм.

Ничего не может случиться,
И все медленней и мутней
Мелководная жизнь сочится
По канавам стоячих дней.
Между тем, как спирт улетучась,
Мчится отрочество в ничто.
Чертежом намечена участь.
Дело юности начато!

В непостижном будущем где-то
Женский образ ливнями скрыт.
Там Циркачка в звезды одета,
Там Цыганка поет навзрыд.

Там возникла тема сквозная.
Сквозь начало виден конец,
И, о том ничего не зная,
Сквозь года несется юнец,
Что за молодость, что за повесть
Я уже различил сквозь тьму
И, к экзаменам не готовясь,
Что за трудный билет возьму?
Кто же «Я» — герой или автор
Или тень в театре теней?
Завтра, завтра... Что будет завтра?

Утро вечера мудреней.

ГЛАВА ВТОРАЯ


Москва. Зима- Бульвар. Черно
От книг, ворон, лотков.
Все гибели обречено.
Что делать, — мир таков.
Он мне не нравился. И в тот,
Второй военный год
Был полон медленных пустот
И широчайших льгот.
Любые замыслы равно
Бесчестны и смешны
Пред бурей, бьющейся в окно,
Перед лицом войны.
Таков на вид глубокий тыл
Квартир, конур, контор.
В них след оседлости простыл.
Взамен пустой простор.

Здесь время намертво стоит,
Пространство расползлось.
Но что же грозный фронт таит
В крови, в потоках слез?

Каких вестей ждет Петроград,
Каких смертей Москва?
Каких наград, каких утрат
С весны до Рождества?

Что значит гул со всех сторон,
Ночной туман, перрон,
Ненастье, карканье ворон,
Казачий эскадрон?..
В чем ошибался Архимед,
Что Ньютон упустил,
Каких не разгадал примет
В гармонии светил?

Печать бессмыслицы на всем,
Куда ни посмотри, —
Стропила вечных аксиом
Прогнили изнутри.
У Резерфорда и Кюри,
В ловушку формул сжат,
Такой сюрприз, черт побери,
Что физики дрожат!

Дрожит земля. Встревожен Бог.
И вслед за Богом — вся
Вселенная качнулась вбок,
Вниз головой вися.
И осушил Господь сто грамм
И к ночи принял бром,
Но в текст военных телеграмм
Вбил молнию и гром.

Пожухли яркие холсты.
Симфонии мертвы.
Художник е жизнью был на ТЫ
И перешел на ВЫ.
Таков обыкновенный мир.
Вокруг, куда ни глянь,
Что ни осколок — то кумир,
Что ни кумир — то дрянь!

Но вот — в метели снеговой
С Остоженки ночной,
С Волхонки вдоль по Моховой
Струится тень за мной.
В тревожном запахе духов
Я будущим дышу.
То героиня всех стихов,
Что я не напишу.

— Зачем негаданно чуть свет
Беспечно и шутя
В Московский университет
Явилась ты, дитя? —
И, видимости лишена,
Неслышная почти,
Прошелестела тишина:
— ВОТ МОЙ ОТВЕТ. ПРОЧТИ!
(На серой стене старого университетского здания висело отстуканное на машинке объявление: в Мансуровском переулке на Остоженке открыта СТУДЕНЧЕСКАЯ ДРАМАТИЧЕСКАЯ СТУДИЯ ПОД РУКОВОДСТВОМ АРТИСТОВ ХУДОЖЕСТВЕННОГО ТЕАТРА.)
Четыре сумрачных стены
Покрыла серая дерюга.
Мы молча смотрим друг на друга,
На длинных скамьях стеснены.
Кто мы такие? — Молодежь,
Студенты факультетов разных,
Сошлись как будто бы на праздник, —
За чем пойдешь — разве найдешь?

Руководитель горбонос,
Наряден, смугл, артист, южанин.
Мы выслушали с обожаньем
Его диагноз и прогноз.
И, острым глазом поглядев,
Он сразу отличил способных
И отпустил домой беззлобных,
Безликих юношей и дев.

И быстрый жест и острый глаз
Здесь не манера, не манерность,
Но восприимчивая нервность:
Других зажгла — сама зажглась!
И тут же — трезвые слова,
Что долог всякий путь к успеху,
К тому же дело и не к спеху, —
Не сразу, дескать, и Москва...

Когда злодействует иприт
И гусеницы первых танков
Мнут жнивья осени, — Вахтангов
О добрых чувствах говорит,

О совести, о Льве Толстом,
О романтическом театре.
Загадывая года на три,
Он перегонит всех потом.

Что мне делать с моим призваньем,
Кем я стану, что я решу?
Только с высшим образованьем
Навсегда расстаться спешу.
Не сдавая римского права,
Государственного не сдам,
Рассуждая зрело и здраво,
Не вернусь к отцовским следам.

На пустой Остоженке гулок
Запоздалых прохожих смех.
На Мансуровский переулок
До рассвета сыплется снег.
Сердце сладкой грустью щемило,
Когда бывший студент, актер
Стих сложил для спутницы милой,
Да и грима с лица не стер.

Так пройдем же в темпе аллегро,
На три четверти строя шаг, —
Пусть мелодия вальса бегло
Еще раз прозвучит в ушах,
Еще раз от плясок и песен
Целый мир полыхнет огнем,
В нас самих повторится весь он, —
Мы-то сами — песчинки в нем!

Из ничтожного водевиля
Еле вырвались и уже
Пропуска свои предъявили
Строгой страже на рубеже.
— Кто такие? — Порт и Муза.
— Что за чушь? — Говорим всерьез.
— Что в руках? — Никакого груза.
Кроме будущих гроз и грез.

Осторожно, память, не лги мне!
Может статься, в то утро мы
Поменялись судьбой с другими
На пиру во время чумы.
Может статься, другие двое
В сквер вошли у храма Христа
И все прочее бредовое
Им мерещилось неспроста.

Вслед за тем их легкие тени
Пролетели из жизни в жизнь,
В розни, в близости и в смятенье,
Мимо свадеб и мимо тризн.
Ибо юность в начале века,
Так сказать, в проекте еще,
Обозначилась ее веха
Приблизительно и общо.

Так постой! Еще слишком рано.
Все неясно. Все впереди.
Вот Россия Царицей Бранной
В полный рост поднялась, — гляди!

А в тылах военной России
Те же вьюги воют в ночах,
Те же дети плачут босые,
Тот же вдовий остыл очаг.

И от Вислы до самой Камы
Костылей ли, костей ли стук.
Под свинцовыми облаками
Гонит скот на восток пастух...
Все дороги смертью забиты.
Все базары мертвым-мертвы.
Юный голос Девы Обиды
Слышен в древних ночах Москвы.

В чистом поле гнется былинка.
Еле брезжит зимний рассвет.
Хаки — цвет песка и суглинка —
Беззащитный защитный цвет, —
Да кому же, боже, кому ж он
В настоящее время нужен?..
Обнаружен, обезоружен,
Ряжен в кровь беззащитный цвет.

Спит история, прерывая
Раньше срока свой перелет.
Многотомная, мировая
Спит, захлопнута в переплет.
Спит старуха, не шьет, не порет,
Всех историков переспорит,
С проходимцами тараторит,
Что Распутин спущен под лед.

Многим сны еще краше снятся,
Еще ярче у них заря.
Миновало веку шестнадцать
Тридцать первого декабря.
Год пройдет, и минет семнадцать
По законам календаря.
Всем придется с поста сменяться,
Под замок посадят царя.

Юный век давно разглядел их
И над главными суд вершит.
Ляжет саван на тех пределах,
Ладно скроен и крепко сшит.
Ворохами снежинок белых
Сыплет время, путь порошит,
Убаюкало оробелых,
Смельчаков разбудить спешит.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ


Все сначала, с красной строки,
Что бы ни было, но сначала, —
Лишь бы жизнь крепчала и мчала
Всем приличиям вопреки, —
С крупных контуров и адов!
Мир пылает в огне грозовом,
На полвека мобилизован,
Откликается нам на зов.

В столкновеньях разных начал,
В разноречиях истин разных
Я встречаю сегодня праздник,
Как и в молодости встречал.
Значит, память стучит в виски.
Значит, некогда одряхлеть ей.
Все тревоги полустолетья
Ей как в молодости близки.

Полстолетья тому назад,
Не застыв бетоном иль бронзой,
Начиналась эпоха грозно
Пересвистом пуль из засад.
Начиналась — и началась!

Дерзновенно, легко, широко
Передвинула раньше срока
Стрелки века на звездный час.

А звезда Венера над ней
Зеленела в рассветной дымке,
В легкой шапочке-невидимке
Она стала к утру бледней.
Разве снилось кому-нибудь,
Что в далеком будущем... Впрочем,
Мы не будущее пророчим,
Прямо в прошлое держим путь.

Только вышли мы из ворот —
И в глаза нам свеяго и ярко
Автогенной ударил сваркой
Социальный переворот, —
Разогнал проныр и деляг
И, прикладом гремя ружейным,
Всех снабжает Воображеньем:
— Получай рацион, земляк!

Ни кола у нас, ни двора,
Ни чинов, ни знаков отличья.
Что касается до величья, —
Не пришла еще та пора.
Только утренним сквозняком,
Только будущим даль продута
И продумана. И как будто
Каждый с каждым давно знаком,

Каждый каждому верный друг,
Однокашник, однополчанин,
Простодушен, мудрен, отчаян,
То Бродяга, то Политрук.
Не прочел он и сотни книг,
Слишком мало прожил на свете,
Но за всех и за все в ответе,
Всем учитель, всем ученик.

Может быть, это мой двойник
На рассвете проснулся первым.
Только путь его жизни прерван
В тот же миг, когда он возник.
С той поры у меня в мозгу,
Как пчела в янтаре, сохранна
Его молодость, его рана —
С ней расстаться я не могу.

Невесомый призрак парит
Над равнинами, над горами,
По неправленой стенограмме
Запинаясь он говорит:
— Я мечтал всем чертям назло
В первый день всемирного братства
С буржуазною контрой драться,
Да не вышло, не повезло.

Только встали мы к рубежу,
Был мой кубок на землю вылит,
Был я в сердце ранен навылет,
На булыжном камне лежу,

Не дышу, не двинусь, чуть жив,
Но в последних секундах смертных,
Словно в россыпи звезд несметных,
В веренице жизней чужих —

Различаю свой слабый след,
Перекинутый через пропасть,
Через молодость... (длинный пропуск)
Через сотню и больше лет.
И пускай остался во рту
Только хрип сожженной гортани, —
Завещаю братьям братанье,
Добрым девушкам — доброту.

Смертный час, как всегда, суров.
Но пока боец погибает,
Артиллерия вышибает
Из Хамовников юнкеров.
Там встают Бромлей и Гужон,
Семь застав и Замоскворечье.
Бурный паводок просторечья.
Праздник. Встреча мужей и жен.

Там — в раскрытых настежь мирах.
В грозных лозунгах и легендах,
В пулеметных крест-накрест лентах —
Металлург, Солдат и Моряк
Поднялись — а за ними все,
Кто знаком с бедой и обидой,
Стар и Мал, Живой и Убитый,
В цвете лет, в нетленной красе.

Это есть разлом и разлад,
И восторженность восхожденья,
И зачатие и рожденье
Полстолетья тому назад.
Полстолетья назад Москва
В серых сумерках пред рассветом
Подхватила: «ВСЯ ВЛАСТЬ СОВЕТАМ!»
Молодые эти слова.

Полстолетья прошло. Гляди, —
У всего свое продолженье.
Все в движенье, в жженье, в броженье.
Полстолетия — впереди.
Так встречаются даль и близь.
Древний город тих и огромен.
Желтоглазья его хоромин
Жадно в будущее впились.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ


Приглашаю на поздний ужин
Всех, кто важен и кто ничтожен,
Кто разряжен, кто безоружен,
Кто отвая^ен, кто осторожен!
Но зачем в беседе застольной
Нет у нас настоящей темы?
Все так мертвенно, так пристойно,
Словно встретились в пустоте мы, —

Кислородом земным не дышим,
В головах не вмещаем мыслей
И по соображеньям высшим
Вне истории как-то скисли.
А сама История тут же,
Вся как есть — стоит великанша,
Чуть продрогшая в жуткой стуже,
Но красивая, как и раньше!

Мы невольно смутились, воззрясь
На явленье славной старухи,
Почитая званье и возраст,
Лобызаем древние руки.

А История с гордым видом
Заявляет, на нас не глянув:
— Не взыщите, я вам не выдам
Ни секретов своих, ни планов.

Может быть, я полна предвестий
И готовлюсь к новому взмаху,
На крутом, на опасном въезде
Торможу свою колымагу.
Может быть, сама бестолкова,
Беззастенчива, бесшабашна...
Только не было дня такого,
Чтоб мои остывали брашна.

Лишь бы вы не стояли глухо,
Ваши вашества, благородья! —
Тут пошла вприсядку старуха
И при всем при честном народе
Пляшет в ужасе и веселье,
Новогодний бал открывая,
Как не раз бывало доселе, —
Многотомная, мировая!

Мои гости переглянулись
И пошли кто куда тихонько
Сквозь ущелья московских улиц...
Спит Остоженка. Спит Волхонка.
Может быть, мерещилось это
Всей компапии напоследок?
Но читателю и поэту
Безразлично, так или эдак.

Вновь смеркается. Вновь светает.
Где-то время бредет и бредит.
Но кого-то здесь не хватает.
Самый лучший друг не приедет,
Не вернется под отчий кров он,
Не пришлет телеграмм и писем, —
Он вне времени замурован
И от времени независим.

Мой призыв ему не указка.
Мое слово ему не слышно.
Так встречаются быль и сказка
Полной правдой, наверно лишней.
Разве в тщетном коловращенье,
В неисчерпном скрещенье жизней
Предназначено возвращенье
Нам, прощающимся на тризне?

Разве ты мне сулила милость,
Эстафета времен сквозная?
Все прошло, миновало, смылось.
Сколько лет, сколько зим —
Домовой, мой демон домовый,
Не споткнулся на круче скользкой.

Ночь. Конец шестьдесят седьмого.
Кончил летопись Антокольский.

1966-1968

ВЕСЕННЕЕ РАВНОДЕНСТВИЕ


Что бы ни было, — встав от сна,
Настежь окна в стужу рассвета.
Неужели это весна
Не по климату разодета?

Синий снег ноздреват и рыхл.
Синий воздух из легких выжат.
Только время за шестерых
Шестернями своими движет, —

Жаркой кровью стучит в виски,
Поднимает кверху стропила.
И пока не видать ни зги —
Равноденствие наступило!

Как от спички вспыхнул костер,
Розоватым облачком брезжа.
Хоровод девяти сестер
Закружился на побережье

Наших скованных льдами вод
В нашей зимней Гиперборее.
Девяти сестер хоровод
Все безумнее, все быстрее.

Разве девять? Да столько лет
Больше тысячи развелось их:
Целый звездный кордебалет
Босоногих, простоволосых...

Клио прячет свою скрижаль.
Плачет гордая Мельпомена.
Терпсихора — как это жаль! —
Пляшет бешено современно...

Обернулась бы хоть одна,
Хоть на миг один да осталась!

Неужели это весна?
Музы крикнули:
— Это старость...

ИЮЛЬ, 1966


Красный закат предвещал на завтра
Свадьбы, рожденья, тризны.
— Как же мне быть? — обратился автор
К необгонимой жизни.

И услыхал он в ответ: — Не сетуй,
Семьдесят лет отстукав,
Но услаждайся лучше беседой
В обществе мудрых внуков.

Сядут за круглый стол математик,
Летчик, скрипач, геолог.
Если на слове вздумал поймать их,
Будет ваш спор недолог.

Гости уйдут, на тебя не глядя,
И посмеются, выйдя.
Сам же останешься ты в накладе
И в неприглядном виде.

Лучше выслушай их смиренно:
Вот он — сквозь дни и годы
Мчится, поет волшебной сиреной
Ветер лётной погоды!

Влажный туман ее досуха выжат,
Огненный спирт не допит.
Тягой миров гипотеза движет,
Перегоняет опыт.

Так, не нуждаясь ни в чьей рекламе,
Не дожидаясь премий,
Бьет в потолок вселенной крылами
Сверхмолодое время.

К дальним звездам, тайной повитым,
В путь, который неведом!..
Так, не красуясь надменным видом,
Внуки простятся с дедом.

Внукам я боли своей не выдам,
Не надоем печалью
И, не красуясь надменным видом,
В темную ночь отчалю.

Да ведь и ночь не черна как сажа,
В сердце гвоздем не вбита!
Все остальное — деталь пейзажа,
Мелочь жилого быта.

ВОТ СВОБОДЕН МОЙ ДОМ


Вот свободен мой дом от постоя,
От налета бессонниц и снов.
Я ушел и жилище пустое
Запираю на тяжкий засов.

Я избавлен от раннего пыла,
От всего, что звенело и жгло,
Что мешало дышать и слепило
И ложилось на жизнь тяжело.

Что здесь было, чего не бывало,
Что исчезло в огне и в дыму,
Что отыскано после обвала?
Я с собой ничего не возьму.

Чья когда-то звезда разблисталась,
Чья парабола — чье торжество?
Где три четверти века, где старость?
Я с собой не возьму ничего.

Пусть забрезжит ненастное утро,
За звездою погаснет звезда.
Я отчалю на лодочке утлой.
Только вечность со мной навсегда.

НА ЧТО МНЕ?


На что мне темных чисел значенья,
На что мне нравоученья басен,
На что увлеченья и развлеченья,
Когда я музыкой опоясан?

Мой век не долог. Мой час не краток.
Мой мир не широк. Мой дом не тесен.
Пускай же царствует беспорядок
В случайном возникновенье песен.

На пять линеек не разместишь их,
Не отопрешь их ключом скрипичным,
Не зарифмуешь в четверостишьях,
Не пригодится застольный спич им.

Они в луче как пылинки пляшут
И как гнилушки свет излучают,
Статей не пишут, земли не пашут,
Беды не чуют, счастья не чают.

Я затесался в их птичью стаю,
Лечу за ними возможно дальше,
И свой иедолгий век коротаю,
И сам себе не прощаю фальши.

МУЗЫКА

1


Я — как набросок или черновик,
Нелеп, невылеплен, некрепок...
Вот и летят за мной из века в век
Рыданья труб и стоны скрипок.

О, сколько этих юношеских птиц,
О, сколько гибнущих впустую!
Кем бы я ни был, книга или чтец,
Но затесался в птичью стаю.

А может быть, я рано родился
И, только что успел родиться,
Сам заблудился в собственном лесу,
А больше некуда мне деться.

Не соболезнуй, Музыка, не мучь,
Не обольщай, что все уладишь!
Погибшему не можешь ты помочь,
А спасшегося — не разбудишь.

2


Мороз. Луна. Легко и колко
Звенит по тротуару шаг.
Вот свистом рвущегося шелка
Ты начинаешься в ушах.

Все та же! Первая на свете,
Несуществующая, — но
Сквозь режущий колючий ветер
Нам повстречаться суждено.

Я не отдам тебя, не выдам,
Не выдохну из сжатых уст.
Черна ты и ничтожна видом
На модной выставке искусств.

Тебе никто не платит денег,
Девчонке рыжей и рябой.
Наверно, только я, бездельник,
Согласен нянчиться с тобой.

А ты все та же, Песня! Горечь
Ночного часа. Толчея
Всех городских бессонных сборищ.
А ты все та же и ничья,

3


О, босоногая! Я часто замечал
Твои следы на золотом прибрежье.
То было в юности, в начале всех начал,
Но с каждою весной бывало реже.

Так если никогда ты не придешь ко мне,
Не пробежишь по гальке в душном зное,
На берегу морском иль в звездной вышине
Не промаячишь, марево сквозное, —

О, если... так пускай придвинется стена
Кирпичная, за ней другая, третья,
Потом четвертая. Я обойдусь без сна
Вплоть до конца двадцатого столетья.

Я буду ждать тебя в квадрате этих стен,
Всех четырех — в любой из одиночек.
О, босоногая! О, легкая! О, Тень!
Здесь замурован твой транзитный летчик.

4


Слушай, Музыка! Ты диктовала мне эти слова, сбереженные
в зимах и веснах, давно миновавших.
Слушай, Музыка! Ты опьянила меня, правдолюбца-лгуна,
что случайно попался тебе на дороге.
Кто же ты, Боевая Подруга всех жизней моих, не вмещенных
вот в эту, растянувшуюся на три четверти века?
Как тебя мне назвать, обозначить, замкнуть в сочетание
звуков, в движение ритма, в любое создание рук
человеческих, в танец иль в глину?
Как высоко поднять над собой, словно свадебный кубок,
подаренный кем-то, моложе меня или старше, не знаю...
Невозможно? Немыслимо? Нет основанья для позднего пира?
Кора миновала? Пора не настала? Неправда!

ХУДОЖНИКИ


Я у многих художников спрашивал,
Как далось им искусство вначале.
— Не касайся отчаянья нашего! —
Так художники мне отвечали.

— Это не было встречей с возлюбленной,
Ни отвагой, ни негой, ни вьюгой,
Но зачеркнутой накрест, загубленной,
Лишней, зряшной и грешной потугой!

Даже не было краскою масляной, —
Только злыми, сухими слезами,
Только чьею-то злобной напраслиной,
Возведенной на наше дерзанье.,.

Загляделись мы в звездное небо ли
Или в грязные лужи свалились —
Кем бы ни были, молоды не были,
Только в старости развеселились.

У художников юность не славится,
Не приходит смеясь и танцуя
И не кажется людям красавицей,
И сама красота не к лицу ей!

К ДИСКУССИИ О РЕАЛИЗМЕ


Разглядите на ветках — чертей своенравных,
Сквозь трехмерное — четырехмер^ые скважины.
Например, на пяти проводах телеграфных
Воробьи, словно нотные знаки, насажены.

Что за музыка именно в эти секунды
Мчится срочная — императрица иль пленница?
Что за ритм у нее, — прихотливый иль скудный,
Подчиняется автору иль ерепенится?

Так поэзия не умещается в прозе,
До краев переполнена волнами музыки.
И расселись, как нотные знаки предгрозья,
На ее проводах воробьи-карапузики.

Воробьи — это присказка, притча, причуда,
Лжесвидетели предгрозового безмолвия.
Дайте срок, реалист, — еще брызнут оттуда
Сногсшибательные, многовольтные молнии!

Дайте срок!.. Но внезапно оно и разверзлось!
Но отсюда мораль не дерзка, не задириста.
Потому что в поэзии дерзость не в дерзость,
Дважды два не четыре, да и не четыреста,

Мы на счетных костяшках не вычислим точно
Золотого запаса наличного этого:
Он над сорной травой, над трубой водосточной
Поднимается кверху струей фиолетовой.

Но не с целью ученой в статье отвлеченной, —
В настоящем огне попытайтесь сгорите-ка!
Шапку в зубы и в дверь! И, вздохнув облегченно,
Со всех ног удирает ученая критика!

АКТЕР

Т. И. Лондону

1


Ну вот и молодость прошла!
А хочется начать сначала,
Чтобы по всем дорогам мчало
И ливепь лил и вьюга жгла, —

Чтобы по зимнему шоссе
Шли пятитонки фронтовые,
Увиденные как впервые
В первоначальной их красе, —

Чтоб сгоряча и впопыхах,
Во мгле фанерного барака,
Шли, как мальчишеская драка,
Агитки в прозе и в стихах, —

Чтобы комедия пестро
Вела к развязке ровно в полночь
И кончился удачей полной
Безумный день для Фигаро...

Других ролей я не сочту.
Они — как волн соленых пена —
Одна другую постепенно
Выталкивали в пустоту..,

Но есть одна — дороже всех,
Загадочная и простая,
С художниками вырастая,
Сулит им радость и успех.

Ее не знают назубок,
Не учат в обществе партнеров, —
Нет, у нее капризный норов,
А смысл возвышен и глубок.

Названье этой роли — Жизнь!
Противница малейшей фальши,
Сама подскажет, что в ней дальше!
А взялся за нее — держись.

2


Я, кажется, вычитал сказку из книг,
А может быть, вспомнилось детство.
Начнем же, товарищ мой и ученик,
Попробуем в сказку вглядеться!

Мерцает кирпичная кладка стены.
Пуста и неприбрана сцена.
Но реют над ней благородные сны,
А полночь всегда драгоценна.

Начнем же, товарищ! Войди и окинь
Г лазами гостей Капулетти.
Здесь некогда Гаррик влюблялся, а Кин
резумствовал в прошлом столетье.

Пошла репетиция. Дверь на запор.
Свершается пиршество наше.
Вас двое влюбленных, и вы до сих пор
Не венчаны в келье монашьей.

Джульетта твоя молода и нежна.
Свисают шпалерами розы.
Но горе! — навеки уснула она
В смертельных объятиях прозы.

Но горе! — едва только грянула мощь
Оркестра и белого ямба, —
Сквозь крышу закапал невежливый дождь,
И чахнет дежурная лампа.

И сцена пуста. Ни кулис, ни холста,
Ни кубка, ни шпаги, ни пира...
Одна только крыса жива, да и та
Похожа на ведьму Шекспира.

Начнем же, товарищ! Два зрителя есть:
Та крыса, разносчица сплетни,
Да в ложу вверху ухитрился пролезть
Твой сын, мальчуган восьмилетний.

Он в мокрых трусах возвратился с реки,
Забыл о затеянной драке,
И фосфоресцируют как светляки
Глаза мальчугана во мраке.

Когда-нибудь, лет через десять, ему
Припомнится старая сказка:
Вон кресел ряды убегают во тьму,
Вон старый их бархат истаскан...

Летят облака по кирпичной стене,
Стена ли проносится мимо, —
А может быть, только приснилась во сне
Таинственная пантомима?

Когда эту сказку он сможет прочесть,
Испишется наша страница...
Ну что ж! Для художника высшая честь —
Кому-то моложе присниться.

ТЕНЬ


Я тень того, что беспредельно старше
Всех возрастов. Но я всегда на марше,
В походе, в полной выкладке пехоты,
Не дожидаюсь отпуска и льготы.
Я только тень. И, оставаясь тенью,
Вьюсь по стене, — ползучее растенье, —
Из жизни в жизнь, из юности в другую
И сказками на ярмарках торгую.
Я вымысел, которому конца нет,
Будь он соната, статуя иль танец,
Будь Монте-Кристо или Калиостро,
В пробелах или в подмалевке пестрой.
Я память и беспамятство. Я дерзость
И робость. Подо мной земля разверзлась.
И клинопись на глиняных таблицах
Вам воскрешает чудищ меднолицых.
А тень бредет по облакам и странам,
Чужим романам и киноэкранам,
Растет до потолка при свете лампы
И грустные дочитывает ямбы.
Я только тень того, что дальше смерти.
Какая даль! Попробуйте и смерьте!
Я тень, но я расту своею силой,
Пока меця случайность не скосила.

БАЛАГАННЫЙ ЗАЗЫВАЛА


Кончен день. И в балагане жутком
Я воспользовался промежутком
Между «сколько света» и «ни зги».
Кончен день, изображенный резко,
Полный визга, дребезга и треска.
Он непрочен, как сырая фреска,
От которой сыплются куски.

Все, что было, смазано и стерто.
Так какого — спросите вы — черта
Склеивать расколотый горшок?
Правильно, не стоит! Неприлично
Перед нашей публикой столичной
Славить каждый свой поступок личный.
Хаять каждый личный свой грешок.

Вот она — предельная вершина!
Вот моя прядильная машина:
Ход ее не сложен, не хитер.
Я, слагатель басен и куплетов,
Инфракрасен, ультрафиолетов,
Ваш слуга покорнейший — и следов...
Вэтельло — бродяга и актер, —

Ткач, Гончар и Каменщик Вселенной,
Фауст со спартанскою Еленой,
Дон-Кихот со скотницей своей,
Дон-Жуан с любою первой встречной,
Вечный муж с подругой безупречной,
Новосел приморский и приречный,
Праотец несчетных сыновей.

Век недолог. Время беспощадно.
Но на той же сцене, на площадной,
Жизнь беспечна и недорога.
Трачу я последние излишки
И рифмую праздные мыслишки,
А о смерти знаю понаслышке.
Так и существую. Ваш слуга.

СЧЕТЧИК ГЕЙГЕРА


На краткосрочных курсах вечной тьмы
Отличниками не считались мы, —
Ровесники двадцатого столетья,
Исхлестанные памятью, как плетью...
Пусть счетчик Гейгера сам засечет
Наш смертный срок и нам предъявит счет
За облученье, да и за леченье!

В каком же ты, Искусство, облаченье
Задумало новинку обольщенья,
Чем обольщаешь наш посмертный сон?
Какая синева, какой виссон
На дивные высоты вознесен
И воткан в белый занавес разлуки
В седом тумане Стиксовой излуки?
Какие незапамятные звуки
В последние секунды нам слышны
С нагих полей последней тишины,
Покамест слуха мы не лишены?

ВЕСНА 1967


И снова весна — как военный редут.
И по свету черные силы бредут.
Мы снова на страже. Мы сдвинулись тут.
Теснее друг к другу, товарищи! Слушай
Раскат океана в зазубринах пен,
Преданья обугленных, взорванных стен,
И быль ветерана и пенье антенн,
И голос грозы над морями и сушей!

И снова земля совершает полет
В пространстве и времени необратимом.
На северных реках ломается лед.
И снова Москва моя молнии шлет
Сынам и товарищам и побратимам.
И снова нас за сердце доблесть берет!

И снова, и снова, и снова трава
На жаркую жизнь предъявляет права.
И молодость мира навеки жива
В мельчайших цветеньях, пробившихся к свету,
В легчайших порывах людской доброты!
Мы — полные ветром поющие рты.
Мы — время! И ты, моя песня, и ты
Затем и поешься, что чувствуешь рто!

А ты, моя молодость, так далека,
И, значит, печаль моя так велика,
Что даже разлука с тобою легка,
И не с чего тут ужасаться напрасно.
А ты, моя старость, дыши, не болей,
Будь времени старше, будь снега белей,
Но с внуками рядом встречай юбилей —
Под знаменем красным, на площади Красной!

МАНОН ЛЕСКО


Я видел, как Манон Леско
Встает от сна за час до полдня,
И усмехается легко,
Полмира прихотями полня,
И, глядя в зеркальце, следит
За отраженьем чьей-то тени:
Там бедный де Грие в смятенье,
Ревнует, что ли, иль сердит?

На что? — На женщину, которой,
Наверно, и на свете нет.
Она его забудет скоро
На самой худшей из планет.
О, слишком медленный, о, слишком
Стремительный вихреворот!
О, яркий, слишком яркий рот.
Цветок со стеблем рано сникшим...

Поверь, — игра не стоит свеч,
Но продолжай рассказ, рассказчик,
О днях гулящих и пропащих,
Свою любовь увековечь!

Не верь кларнету и клавиру
И на краю чужой земли
Ее могилу шпагой вырой,
Печаль о милой утоли...

Как видно, в мире окаянном
Нет счастья для Манон Леско!
И, сосланная далеко,
Погибшая за океаном,
Она воскреснет где-нибудь
В иной эпохе переломной,
И темный твой схлестнется путь
С той ветреницей вероломной, —

С той женщиной, которой нет,
Которая тебя покинет
Или с тобою вместе сгинет
На самой лучшей из планет.
А если вдуматься серьезно,
Не так уж это тяжело —
Погибнуть рано или поздно.
Да ведь и ПОЗДНО подошло!

СТРИПТИЗ


Ленивый ритм расшатан и разболтан,
Он превращает музыку в ничто.
Так это представленье начато
В ночном подвале, в освещенье желтом.
Там сотня пар гляделок, а не глаз,
Следит, не забавляясь и не мучась,
Как чья-то молодость и чья-то участь
Раскрыта настежь, смята напоказ.
Бездомная, безмозглая, лихая,
Еще одна из стольких до нее,
Швырнула платье, сорвала белье,
Зияньем бедной плоти полыхая.
Искусство! Не жалей ее и сгинь,
Сгинь-пропади, забейся в темный угол,
Но только не касайся этих кукол,
Не трогай этих гибнущих богинь!
Пускай богини гибнут в беспощадных
Прожекторах, сгибаясь и кружась...
Пускай на казнь их провожает джад
Синкопами догадок непечатных...
Пускай богини гибнут! О, пускай
Они богам не кажутся приманкой...
А ты, Искусство, странствуй хоть с шарманквй,
Хоть обезьянку дряхлую таскай!

ЗОЯ


Я стоял у порога пожара.
Или снилась мне рта жара?
Там природа харчевню держала,
Что-то жарила, что-то жрала.

Там, раскрашен и намертво вкован
В черноту вороненых зеркал,
Мир нарочно для часа такого
Бушевал, хорошел и сверкал!

Круглота его выпуклых линий,
Синева его пасмурных вод...
И — как хвост раскаленный павлиний —
В перьях пламени весь небосвод!

Тут является Девочка, ярко
Освещенная горном зари:
— Что, — не ждал ты такого подарка?
Не мечтал обо мне? — Говори!

* * *


Так бывает, — из медленной, вялой,
Неудавшейся, тусклой строки
Предо мною блеснут, как бывало,
Молодые и злые зрачки.

И когда, как хрустальная чаша,
Расцветает мороз на окне, —
В стонах вьюги все чаще и чаще
Вспоминается молодость мне.

Я люблю эту ночь ледяную,
Эту вьюгу, что стонет губя.
Я навеки люблю и ревную
Только молодость, только тебя!

РЕПЛИКА В СПОРЕ


На каком же меридиане,
На какой из земных широт
Мои помыслы и деянья
Будут пущены в оборот, —
Переизданы ли роскошно
Иль на сцене воплощены?
Дознаваться об ртом тошно,
Все равно что ловить чины.

Я о будущем не забочусь
И бессмертия не хочу.
Не пристала такая почесть
Ни порту, ни циркачу.
В узелок свяжу свои вещи,
Продиктую на пленку речь...
— Тут бы выразиться похлеще,
Уж куда там душу сберечь!

ХУДОЖНИКУ


Ни в какую щель не прячась,
Оглянись, художник, вокруг!
Прозорливость, зоркость, зрячесть
Служат мастеру раньше рук.

Не обводит циркуль круга,
Искажает линза объем.
Первый встречный ближе друга
В беспокойном деле твоем.

На просторе неохватном
Прах раскопок раскидан сплошь.
Наколи на доску ватман,
Свою правду — вынь да положь!

Отыщи свой путь по звездам,
Понехоженней, посвежей,
Ибо мир еще не создан,
Новых требует чертежей.

Завари покрепче зелье,
К черту страх, отчаянье прочь!
Обходя моря и земли,
Виждь и внемли, плачь и пророчь!

ВЫХОДНОЙ ДЕНЬ


Я спешил на наше свиданье
И не встретил тебя опять,
Ибо все часы мирозданья
Умудрились вечность проспать.

Разминулся с Еленой Фауст
И с источником Света — Тень,
Между тем как Космос и Хаос
Выходной объявляют день.

Вслед за тем на пенсию выйдя,
Бог и Дьявол дуют «в козла»
И, узнав о моей обиде,
Восклицают: — Наша взяла!

КОНЕЦ ОРФЕЯ


Он смущал театры и рынки,
Как неправдоподобный слух,
И на каждом спортивном ринге
Был мишенью для оплеух.
Так бессмертие продолжалось,
Сквозь века без нужды влачась.
Но забудьте, граждане, жалость:
Продолжается и сейчас.
Собиралась стая поклонниц
Разорвать его на куски,
Да решила — фальшив червонец,
Недостоин женской тоски.
Проявили к нему сердечность,
Несмотря на ее тщету,
И одну оставили вечность
На текущем его счету.
Продавал он на барахолках,
Археологов посрамив,
Белый мрамор в грязных осколках
И в бессвязных пробелах миф.
Так и жил — ни юный, ни старый,
Не наказан, не пощажен,
Не с кифарой своей — с гитарой,
Не блажен, увы, — а пижон.

НИ БЛАГОДАТИ, НИ БЛАГОДАРНОСТИ


Что ж, попрощаюсь с вами и улягусь
В сырой земле на долгий срок...
Все что угодно, только бы не благость,
Не благодушье этих строк!

Трудись, труби во все рога, Природа,
Рогатки ветхие круша!
Любым глотком земного кислорода
Да жизнь цепляется душа.

Растет она, привыкшая к страданьям,
Костром цветет сторожевым,
Обвенчанная с целым мирозданьем,
Как полагается живым.

В ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ


Мне исполнилось семьдесят два.
Что тут скажешь, — ни много ни мало.
Много дров моя жизнь наломала.
Мало жгла, — отсырели дрова.

Побрела она дальше упрямо,
Воплощается в дождь и туман,
Не вмещается в длинный роман,
Разве только в короткую драму,

Портит ритм, и ломает строку,
И старается переупрямить
Только память, одну только память,
Изменяющую старику.

В ДОЛГОЙ ЖИЗНИ


В долгой жизни своей,
Без оглядки на пройденный путь,
Я ищу сыновей,
Не своих, все равно — чьих-нибудь.

Я ищу их в ночи,
В ликованье московской толпы, —
Они дети ничьи,
Они звездных салютов снопы.

Я на окна гляжу,
Где маячит сквозной силуэт,
Где прирос к чертежу
Архитектор, астроном, порт, —

Кандидат ли наук,
Фантастический ли персонаж,
Чей он сын, чей он внук,
Наш наследник иль вымысел наш?

Исчезает во тьму
Или только что вышел па старт.
Я и сам не пойму,
Отчего он печален и стар.

Как громовый удар,
Прокатилась догадка во мне:
Он печален и стар,
Оттого что погиб на войне.

Свою тайну храня
В песне ветра и пляске огня,
Он прощает меня,
Оттого что не помнит меня.

БЛАГОСЛОВЕНИЕ


Благословляю новый труд
И все, что трудно в нем,
Кремень, кресало, жесткий трут,
Старинный спор с огнем.

Благословляю свет в глазах
И шум в ушах и звон,
Внезапной молнии зигзаг,
Резнувшей горизонт.

Благословляю силу рук,
Своих, любых, чужих,
С утра включенных в тот же круг,
Их помощью я жив.

Благословляю сон детей
В тот ранний час, когда
Ид стольких свадеб и смертей
Рождается звезда.

Благословляю долото,
Смычок, резец, весло
И песни новые про то,
Что ветром унесло.

Благословляю вас, друзья,
Гранильщики чудес.
Вина хлебнув, сухарь грызя,
Мы отгуляли здесь.

У нас, товарищи мои,
Дорога далека.
Мы сыновья одной семьи.
Мы проживем века.

АРХИМЕД И СКАЗКА


— Не касайся моих чертежей,
Сгинь, кормилица Рима, волчица! —
Но захватчица у рубежей.
Ее тень где-то рядом влачится,
Дым удушливей, пламя рыжей.

— Не хочу на колени я пасть
И рабам твоим не уподоблюсь.
Ты напрасно ощерила пасть,
Только власть у тебя, а не доблесть.
Напоследок хоть солнца не засть!

Так закончил свой век Архимед.
И лежал он, посмертно оскален,
Наг и тощ, без особых примет,
Как обломок в обломках развалин,
Как неодушевленный предмет.

Но в пути самовластном своем
По-другому слагается сказка,
Не кончается небытием.
Ей казенный указ не указка.
Вот о чем, вот о чем мы поем!

Что ни утро, восходит свежей
Розоперстая девушка Эос.
И мудрец обращается к ней:
— Noli tangere circulos meos!
(He касайся моих чертежей.)

Мертвечину со света гоня,
В мирозданье, распахнутом настежь,
Ты сама только отсвет огня,
Ничего не темнишь и не застишь,
Но зато воскрешаешь меня.

Доброта в твоих зорких очах,
Как бывало, сулит мне удачу,
Возвращает домашний очаг,
И зубчатых колес передачу,
И лебедку, и винт, и рычаг.

ТРИ СОНЕТА

1. КАРА


Карает бог за богоборчество,
Выклевывает печень коршун.
Выкачивает воздух поршень
И обездушивает творчество.

А человек и не поморщится!
Потом ему придется горше:
Дождется смерти-кредиторши,
Пойдет на сделку с этой спорщицей:

Покается во многом искренно,
Иное же украсит выспренно!
Такая плоская поверхность
Плохим комедиантам по сердцу, —
Сама на сцену так и просится.

Я этой каре не подвергнусь.

2. ПРИПИСКА К НЕНАПИСАННОМУ


Прости мне, Тень, которой на свету
Не видно, да и места не осталось!
Прощай, тысячелетняя усталость,
Скользящая бесследно в пустоту!

Я в книгах и на свитках не прочту,
В чьих зеркалах ты раньше отражалась,
Чья искренность, чья доброта, чья жалость
Когда-то наполняли сказку ту...

Не может быть начала и конца
В обрывке текста, в беглой вспышке света,
В осколке редкостного самоцвета,
Упавшего из звездного венца.

Есть только ЭХО, только эстафета
Добравшегося к вечности гонца.

3. ИСТОРИЯ


История во мне — вся целиком,
Вся в путанице ложных аналогий —
Встает как пращур из лесной берлоги,
Как мученица римских катакомб.

В чьей памяти, на языке каком,
Какой глагол в страдательном залоге
Звучит припевом в нашем диалоге
И к горлу подступает словно ком?

Ползут года. Летит за веком век.
Но снятся мне сквозь темень сжатых век
Костры из книг, концлагеря, облавы...

Я, сверстник века, многое скоплю,
Ночей не сплю, пишу, пером скриплю,
Терплю, корплю, скоблю сухие главы!

* * *


Мы бредим вымыслом и басней
И забываемся на миг,
Но мы богаче и опасней
Забвенья и себя самих.

Нам брезжит слабое мерцанье,
И это кажется сперва
Обмолвкой миросозерцанья
И опечаткой мастерства.

Но как ни кайся напоследок,
Ни зарекайся, ни вертись, —
Мы все же выпустим из клеток
Своих волшебных вещих птиц!

В тех Сиринах и Гамаюнах
Уже заложена хитро
Взрывчатка будущности юных.
Так расщепляется ядро!

* * *


Почему же глаза твои настежь открыты,
А всмотреться не могут в посмертную тьму?
Почему на земле мертвецы не зарыты,
Не отпеты? — Скажи, почему, почему?

Не громадина танка оглохла от вмятин
И, как памятник, вечно гудит о войне, —
Это ты, мой ребенок, тревожен и внятен,
Это ты навсегда существуешь во мне.

И опять терпеливой и терпкой обидой
Навсегда между нами протянута нить.
Но не жди от меня объясненья, убитый!
Ничего не могу я тебе объяснить.

РАННИЕ СТИХИ (1916-1926)

 

— За нами кто-то идет, — сказала Герда.

И действительно там плыло и шелестело, как будто тени двигались по стене: легконогие кони, егеря, рыцари, дамы...

— Это сны, — отвечал Ворон, — они приходят, и знатным особам снится охота.

Андерсен

ВСТУПЛЕНИЕ


Я глупый и пьяный матрос,
Попавший на остров колдуньи,
Тоскующий в зарослях роз
О родине в час новолунья.

Я школьник, не спавший всю ночь
Над яростным томом Шекспира.
Я знал королевскую дочь,
Но выгнан с дворцового пира.

И бросил я мать и сестер,
На них как волчонок ощерясь,
И завтра взойду на костер
За богохуленье и ересь.

И вот уже морда огня
Лицо мое гложет и лижет
И время, мой призрак гоня,
Столетья минувшие движет.

Глядит оно из-под руки,
Молчит, усмехается горько,
Играет со мной в поддавки, —
А я не сдаюсь, да и только!

ДРУГОЕ ВСТУПЛЕНИЕ


Лазаретных ли знобит,
Говорят ли рвы раскопок,
Иль планеты из орбит
Рвутся в стекла телескопов, —

Так зачем смолкает автор,
И кончается рассказ,
И качнулся — плотью правды
Обрастающий каркас?

Вот скрипят узлы колен,
Ржавой проволкой скреплённых,
Век растет, как из пеленок,
Из наивных кинолент.

Век растет гигантом добрым,
Погремушку мнет в руке.
На простой мотив подобран
Гул в его ночной реке.

Сухость ранних чертежей
И ярчайший крик рекламы —
Это зуд в плечах, уже
Набухающих крылами.

Это, лысый как колено,
Снова пущен в оборот
Дождевой пузырь вселенной,
Жадно пьющей кислород.

Это — влажная заря
В перьях яростной сирени.
Это — первый день творенья
На скользоте пузыря.

Это сильный добрый кафр
В гонг ударил где-нибудь...
Но порту от метафор
Некогда передохнуть.

ЧАСЫ


Все часы остановились сразу
И затем, хрипя, пошли обратно.
Стало в городе светло для глада
И сердцам просторно и приятно.

Расступились улицы кривые.
Люди не хотели шевелиться,
Подняли, как куклы восковые,
Руки вверх, и помертвели лица.

Это было сущим развлеченьем
Для людей спокойных и ученых,
А для паралитиков леченьем,
Но прискорбной скукой для девчонок.

У кого-то молодость украли.
Он кричал: — Остановитесь, хамы!
Где моя возлюбленная краля?
Где моя тетрадка со стихами?..

ДВЕ ЦЫГАНСКИЕ ПЕСНИ

1


Долотом шитый подол затрепала.
Синие руки хватают огонь.
Ты ли в стеклянном гробу задремала,
Ты ль не слыхала далеких погонь?

Вот погляди! Старый дом твой в метели.
Триста прошло удивительных зим.
В елочной пыльной златой канители
В сонных санях по России скользим...

Дико зальется бубенчик на дугах,
Где-то мелькнут огоньки деревень.
Здравствуй же снова в туманах и вьюгах,
С тенью моей обрученная тень!..

2


Я гибну, а ты мне простерла
Два выгнутых лирой крыла,
Впиваешься в жадное горло,
Дыханьем грудным обняла.

Не надо мне этого часа
Разлук и разъездов и зорь.
Не пой, не прощай, не прощайся, —
Того, чем была, не позорь!

Пойду по снегам я навеки,
А там дальше смерти пойду, —
Забудь обо мне, человеке,
Любовнике в прошлом году...

* * *


Я в пять часов проснулся без причины.
В пустом мозгу, на дне морской пучийы,
Зашевелился сонный осьминог.
Он был урод и, значит, одинок.

Мне снилось много странного, простого,
Как жизнь и смерть и как роман Толстого.
И многое, чуднее во сто раз,
Во сне я видел, не раскрывши глаз.

Потом, пока в мои двойные рамы
Вторгались камни, облака и храмы,
Пока весь мир у жаркого виска
Стучал как пульс и восклицал: — Пока!..

Я вырвался из мрака. И однако
Вот это Я, чужое как собака,
Пошло за мной, робея и грубя,
И этим обнаружило себя.

И все, чего вовеки не избудешь,
Весь город, полный призраков и чудищ,
Всем людям предназначенный удел
В мои глада с усмешкой поглядел.

ПОВЕСТЬ


Случилось это на Страстной неделе.
Десятого апреля, в пять утра
Ко мне пришли защитники, сидели,
Пока я сам их не прервал: — Пора! —
Жена мне обещала: — Не забуду. —
Ученый поп латынью щегольнул,
Все убеждал, что надо верить чуду,
И, оказалось, нагло обманул.
Что было после, к сожаленью, тайна.
Я только исполнительный актер.
Я только тень и молод чрезвычайно,
Мне двадцать лет осталось до сих пор.
По облакам, морям и океанам
Я с головой кровавой прохожу
И призраком считаюсь окаянным
И в зеркала со страху не гляжу.
И в ртом нет ни радости, пи смысла.
Утрачен вес. Неуловим объем.
Качаются пустые коромысла
Между небытием и бытием.
Но кажется, что мы не доглядели,
Чем кончилась, как прервалась игра...

Я обезглавлен на Страстной неделе
Десятого апреля, в семь утра.

ПРОСТИ-ПРОЩАЙ


Прости-прощай! Прощай-прости навеки!
Ты только тень. Я только человек.
Ночь отреченья — наше обрученье.
Кто звал меня? Чей голос раздался?
Натянуты тугие паруса.
Все веселей и выше приключенья.

Так юность начинается. А тут —
Валы медно-лилмые растут.
Вскипает пена медленно и немо.
И вихри рвут тугие паруса.
Кто звал меня? Чей голос раздался?
Ты, Муза! Ты, мой долг! Моя поэма!

Ну так пускай я буду одинок.
Пускай земля уходит из-под ног.
Твое как лира выгнутое тело
Мне снилось целый век иль полчаса.
Натянуты тугие паруса.
И я один. Ты этого хотела.

* * *


Полюбите ее стами сотен,
Стами тысяч целующих глаз.
Будет самый влюбленный бесплотен, —
Кто же самый влюбленный из вас?

И пускай она будет приманкой
Для врагов, и друзей, и князей,
И бумажным цветком, и шарманкой,
И стаканом для братии всей!

Оттого что, к утру вырастая,
Как предвидели Пушкин и Блок,
Обнаружится сущность пустая,
А звезда улетит в потолок!

МОСКВА


Москва — в лазури колокольной,
В охотнорядской толкотпе,
В той прошлогодней, сердобольной,
Бульварной, разбитной весне...

Москва — под снеговым покровом,
Где в низенькие терема
Всю ночь к боярышням безбровым
Стучалась лютая зима...

Где голуби летали низко
И ворковали у крыльца...
А царь с глазами василиска
Казнил заморского гонца, —

Меж тем как рында в горностае
Рассказывал о злом царе
Церквам и лебединой стае,
Плескавшей крылья в серебре...

Москва, — где мой ночлег далече,
Где уплывает мимо глаз
Одиа-единственная встреча,
Которая не удалась...

МАРИНА

1


Не пой мне песен, панна, не зови ты
В тревожную игру!
Пускай тебе расскажут иезуиты,
Как скоро я умру.

Но мы одною мечены судьбиной, —
С Литвы, из мглы болот,
Из краковских костелов — ястребиный
Отчаянный полет!

Ты, женщина, сама того хотела,
Целуя и кляня,
Чтобы в падучей выгнутое тело
Переросло меня.

Где тихих рынд секиры над державой
Скрещаются, как встарь, —
Встречай, отец, вонзай костыль свой ржавый
В меня, стервятник-царь!

Звони, Москва, во сретенье расстриги,
Костями путь мости,
Впивайтесь в ребра тощие, вериги,
Прощай, любовь, прости!

В такой же час, когда ясновельможной
Я руки лобызал
И в блеске свеч, в мазурке невозможной
Сверкал самборский зал, —

В такой же час, когда крутились рядом,
В шелках и жемчугах,
Все замыслы с уклончивым их взглядом,
Все козни — в трех шагах, —

В такой нее час на снег меня повалят
У башенных ворот,
И на чело мне машкеру напялят,
И дудку сунут в рот.

И смрад пойдет по всей земле окрестной
От страшной наготы...
В такой же час, Марина, я воскресну!
И ты со мной, и ты

Помчишь за Дон, в Туретчину — а больше
Тебя я не найду
Ни в Тушине моем, ни в отчей Польше,
Ни в небе, ни в аду!

2


Пускай метель безумствует в столице,
А в окнах гул раскованных стихий!
Доверил я шифрованной странице
Твое молчанье и твои стихи.

А на заре, туманный бред развеяв,
Когда уйдут на запад поезда,
Сожму я в пальцах твой севильский веер,
С тобой, любовь, расстанусь навсегда.

И серебром колец, тобой носимых,
Украшу ночь — у стольких на виду,
И столько раз, и в осенях и в зимах,
Останусь жив-здоров, не пропаду!

И в новой жизни, под иною датой,
Предсказанной в таинственной судьбе,
Твой темный спутник, темный соглядатай,
Я расскажу всем людям о тебе.

ДЕВЯТНАДЦАТЫЙ ВЕК


Ты подошла с улыбкой старомодной
И отвернулась, не всмотревшись в нас.
И каждый гость, когда ему угодно,
Вставал, шутил, стрелялся — в добрый час! —
И воскресал в другую дверь — химерой
И неопасной тенью.
Вот и ночь
Окаменела, превратилась в серый
Гранит Невы, но не смогла помочь.
Вот съежились, усохли, почернели
Разносчик, баба, немец, гайдуки...
Вот на ветру, не запахнув шинели,
Прошел костлявый дух моей тоски.

И я проснулся тенью обветшалой,
Изображеньем чьих-то давних лет.
Но быть собой мне все-таки мешала
Чужая жизнь, которой больше нет.

И нет тебя, проплывшей в легком вальсе
И отпылавшей, молодость губя.
И как ни спорь, ни сетуй, ни печалься,
Ни утешайся, — больше нет тебя —

Ни в прошлом, ни сегодня, ни в грядущем,
Ни в книгах, не дочтенных впопыхах...
Ты временем, Кощеем завидущим,
Похищена.
Но ты в моих стихах.

ЦЫГАНСКАЯ СКАЗКА


Красно горят в осенних сквозных лесах костры.
Вокруг костров цыгане, их ножики остры.
Зеленый узкий месяц в затонах опрокинут.
Рыбак закинул невод, — уходит месяц в тину.

Как разноцветный бисер на жаркую ладонь.
Рассыпался по царству поющих птиц огонь:
По телеграфным струнам звенит одна сбегая,
За ней звенит другая, за той бежит другая...

Царевич едет с войском. Гудит горбатый мост.
Над золотой каретой горит павлиний хвост, —
Ракет ли след потешных, колдуньи ли коварство,
Или в цыганских красках Жар-Птицы государство?

И пьянствует Царевич, и снится сон ему,
Что в окна смотрит недруг, посаженный в тюрьму.
Гадают звездочеты, указ Царевич пишет,
Ристаний конских ржанье и сабель стук он слышит.

Над ним то меркнет венчик, то вспыхнет гребешком.
Нельможи этот венчик встречают шепотком.
Царевич ждет событий. Но рано или поздно
Ничто не пропадает в хозяйстве сказки грозной!

Царевич из чертога уходит в дальний путь —
О, только бы подальше, в туман куда-нибудь!
Там, — за дремучим бором, за кручей-косогором,
Под грозовым простором — поют цыгане хором!

Поют они о жизни, о гибели поют.
Царевич! Эта песня — последний твой приют.
Она постель стелила тебе бесшумным снегом,
Печалью веселила, склоняла к смертным негам.

И лишь бы ты не двигал державною рукой,
Во льду хрустальных игол хранила твой покой.
А между тем на свете свершаются событья —
В пределах государства, да и в домашнем быте!

Поют цыгапе песни, и девушки циетут.
По струнам телеграфным несутся там и тут
Последние известья, желательные людям...
Но мы о том не знаем, но мы о том не судим.

Мы скажем наше слово с сердечной простотой:
Ничто не пропадает в хозяйстве сказки той,
В хозяйстве златострунном, в убранстве златотканом
Мы кончим нашу сказку и чокнемся стаканом.

* * *


Из детских снов, из читаных романов,
Откуда бы ни шла,
Облезлая, в морщинах и в румянах, —
Ты все-таки душа.
Старуха! Я любил тебя. Но ты ведь
В огне былых годов
Могла бы мне и насмерть опротиветь:
Я был на все готов!
Глядишь на свет, вдыхаешь ветер колкий,
Не валишься едва.
Под белой гофрированной наколкой
Трясется голова...
Смеешься. Тараторишь мне по-птичьи,
Прикинулась немой,
Соображаешь, хитрая, постичь ли
Язык правдивый мой...
Но ты наивна и проста как будто,
И, выскользнув из рук,
Скрываешься, как шестирукий Будда,
В огне багряном вдруг...
Я мог бы жить. Я мог бы стать портом,
Надеждами дыша...
Вот все, что я хотел сказать об ртом
Тебе, моя душа.

НАДПИСЬ НА КНИГЕ


Тогда загадочный твой образ
Орнаментами был разубран,
Не забран в шоры, не разобран
До прозаических зазубрин.

Теперь не то! Распад грамматик
И вырожденье арифметик.
Сны? Я учусь не понимать их.
И даже видеть не уметь их.

Мир создан и распланирован.
Да нами сверстников орава.
Жить без легенды и без крова —
Наш долг, а может быть, и право!

Так вы, товарищи, не трусьте,
Прочтите типографский оттиск:
Он был и юностью и грустью
И самой легкой из гипотез.

ФУРГОН


Ползет фургон бродячего зверинца.
Грязь. Темень. По брезенту дождь звенит.
Возница спит. Во сне он краше принца,
Богат, удачлив, молод, знаменит.
Жизнь тяжела. В харчевнях кормят скудно.
На мокрых ярмарках голо. Как вдруг —
Все клетки настежь. Рев! Еще секунда...
Он вздрогнул, — что за черт?.. Но тьма вокруг.

И вот опять гнилой соломы запах...
Он зорко смотрит в дождевую тьму.
А тьма встает на вывихнутых лапах,
Ползет на брюхе сплющенном к нему.
Ей хочется в немых соитьях грызться,
Клыками рвать, кромсать любой кусок.
И чует каждым мускулом тигрица,
Что рядом с ней течет багряный сок...
Пока еще бессмысленно играя,
Одни сопят, другие ждут свистка.
Тогда хватает хлыст и флейту гаер,
Он чувствует сквозь сон, что смерть близка.

Седая сила всеми завладела!
Седая песня прозвучала здесь!

Не кончено на белом свете дело
Седых чудовищ, чудищ и чудес!
Их призраки, их тени, двойники их,
Их пращуры, продравшие глаза,
Трясут решетки, буйствуют в стихиях, —
Ни в чем ином не смыслят ни аза...

Проснуться. Крикнуть. Но дыханье сперто.
Фургон как туча катится назад.
Сломать бы хлыст, дрянную флейту к черту,
Жить с внуками и подстригать свой сад...
А тот оскал, голодный и колючий,
Те жалкие глаза... они твои!
Так не теряй хлыста на всякий случай,
Пока не рухнул на землю в крови!..

Пока тебя не окружила свора,
Не кинулась стремительно — загрызть!..
Не шелохнись! Жди молча приговора, —
Вот вся твоя удача, вся корысть.
Ползет фургон. Пестро фургон раскрашен, —
Скрипучий, старый, мешкотный фургон.
Возница спит. Сон долог и не страшен.
Нестрашный сон. Предсмертный перегон.

ТАК, КАК ТОЛЬКО И ВОЗМОЖНО!


Так, как только и возможна
Речь от первого лица, —
То есть путано, тревожно,
Не с начала, без конца, —

Не затем, чтобы потрафить
Устроителям торжеств,
Приукрасить иль исправить
Каждый неуклюжий жест.

Что мне ваши уверенья,
Страсть, несущаяся вскачь,
Будто пудель по арене
Иль какой другой циркач!

Стойте, чудо! Я вам свистну,
И тогда, пожалуйста,
Плачьте, как вам ненавистно
Слушать реплики хлыста!

Укрощенье этой твари
Занимает весь раек.
Но раек поймет едва ли,
Что сказал я между строк.

Вам шепну я, страсть, что между
Строк распоряжались вы,
Распалив мою надежду
Прыгнуть выше головы.

Как индийские удавы,
Горла труб обвили нас.
Но стихает туш, когда вы,
Легким торсом наклонясь,

Вея древней пантомимой,
Усмехнулись мне, дитя, —
Вся в поту и в мыле, — мимо
Человечества летя!

СТОЙ, ВЫСЛУШАЙ!


Стой, выслушай меня! Я жил в двадцатом веке
И услыхал в себе, в ничтояшом человеке,
В те годы голода — рев низколобых орд
И страшный ритм машин. И был я этим горд.
Я мог бы умереть. Но выслушай, царица, —
Я мог совсем не быть, но мог учетвериться!

Вдыхал я Дантов ад и сладкий дым сигар,
Едва заметный шплинт вращенья, кочегар
У топки городской, я продал ювелирным
Витринам все глаза, которые любил.
Я истребил мечты, что выгибались лирным
Любовным голодом, и женщин оскорбил.

И помнится мне цирк, и в музыке и в гике —
Взгляд бедной девочки, наездницы-бельгийки,
Й вихрь трехцветных лент, и бешеный оскал
Накрашенного рта... И та же тьма зеркал
Витринных выпила мой первый день творенья.
А кукла понеслась слепая по арене!

Сна еще летит. И музыка с бичом
За нею гонится. И больше ни о чем
Не вспомню я в стихах, беспомощно подробных.
Войду я эльфом в сон и Шерлок Холмсом в сыск.

Праправнук обезьян и внук себе подобных,
Останусь призраком на свой же страх и риск.

Когда же рухнет мир в моих лесах рабочих,
Я буду, может быть, счастливее всех прочих
И получу взамен возможность быть везде,
В любом мошеннике и на любой звезде,
Как белка в колесе замучен и заверчен, —
Пунктиром в памяти читателей прочерчен.

ИСТОРИЯ


История гибла и пела
И шла то вперед, то вразброд.
Лохматилась грязная пена
Ее вымиравших пород.
То были цари и циркачки,
Философы и скрипачи —
В тяжелой и жуткой раскачке
Уже не живые почти.
А я относился с доверьем
К истории, вьюгам,, «острам.
Я жил геральдическим зверем
В развалинах сказочных стран.
Мне каркала злая ворона
Из мрака монархии той,
Где все от острога до трона,
Казалось, свинцом залито.
Где фурии факельным хором
Рыдали с архивных страниц,
Искали горячего корма, —
А век отвечал: — Отстранись! —
Но весело, честно и строго
Спрягая свой черный глагол,
Я был как большая дорога
И просто был молод и гол.

НОВЫЙ ГОД (1927-1967)

1


Мчаться восемь суток в ночь
Вровень с ветровым прибоем —
Мимо виадуков, почт,
Водокачек, башен, боен,

И примчаться в час, когда
Время лопнет, как реторта
С голубым осколком льда
На калильной лампе черта, —

В час, когда от непогод,
От кромешных кочегарок
Зажигает Новый Год
Свой таинственный огарок!

Над раскачкой утлых скверн,
В сквернословье погребенных,
Ночь невинна как Жюль Верн,
Чтобы мог прочесть ребенок.

Хор сирен вступает в рейд
С пеньем чистых ораторий,
Чаща тонкоствольных флейт
Новогодним тостам вторит.

Бьет двенадцать! Дети спят.
И пока ты пунш заваришь, —
Флейты весело вопят:
— С новым счастием, товарищ!

И над городом твоим
Вспыхнет, набранная наспех,
Транспарантом световым
Гневная, как вьюга, надпись:

— Ночи некогда. Пора!
На ее печах состряпан
День к восьми часам угра.
Не закуривать над трапом!
Миновало с той норы
Сорок лет — почти полвека.
Каждый праздник был как веха,
Как поминки — все пиры.

Мчались новые года.
В должный срок двенадцать било.
Вьюга русская трубила
В честь досуга и труда.

2


Снегом сказочным оброс
Нынче ночью наш поселок.

Чертежи абстрактных елок
В окнах вызвездил мороз.

Ночь прозрачна и свежа.
Но в тревоге новогодней
Между завтра и сегодня
Не отыщешь рубежа.

Тот рубеж — короткий миг,
Полный смеха, слез и песен.
Как он короток, как тесен,
Как загадочен! Но весь он
Уместился в нас самих.

Пусть бессонные мечты
Поспешают, мчат куда-то,
Лишь бы только с новой датой
Утром перейти на ТЫ.

Что бы ни было — туда,
Вновь тревожась и ликуя,
В завтрашнюю мастерскую
Вечно юного труда!

Лейся в поле, бубенец
Славной гоголевской тройки —
К новоселью, к новостройке,
К новобрачным, наконец...

Где же он за снежной тьмой, —
Не добыт, не заработан?

Не шутите, бросьте, — вот он,
Новый Шестьдесят Седьмой!

Жизнь дается дважды нам:
Суждено ей продолженье
В ритме вечного движенья.

Память и воображенье
Шлют привет согражданам!

* * *

  Мне время служило как ткацкий станок, —
Я бога одел с головы и до ног.
Гёте

И снова в беспечной погоне
Ликуют миры и моря.
И в дикой войне космогоний
Участвует юность моя.

И снова задуманы взрывы.
И звезд зеленеют кусты.
И солнцам в косматые гривы
Кометы вплетают хвосты.

А там, в океанах пространства,
В цистернах, где пьют времена,
Горлапит могучее пьянство,
Кипит вихревая война.

И бражнику снится, что снова
Он молод, удачлив, умен.
И вертится с визгом основа
На ткацкой машине времен.

ПОЖАР В ТЕАТРЕ

Новогодняя сказка
В пяти картинах с прологом
1918
ЮРИЮ ЗАВАДСКОМУ

Новогодняя сказка 1918 года, которая когда-то предназначалась для театра, для представления в театре, но так и не дождалась огней рампы. Это было пятьдесят лет тому назад! Срок — мало сказать «почтенный», он просто катастрофический! Однако, перечитав эту вещь после большого перерыва, я вижу, что сказка моя продиктована той же тревогой по поводу той же загадки, которой посвящены все мои последние стихи шестидесятых годов, — власть Времени над Человеком, власть Человека над Временем. И вот я ставлю рядом свое начало и свой конец и стремлюсь закольцевать свой путь и самого себя. Такая игра стоит свеч.

ЛИЦА

  • ПОЭТ.
  • ВОР.
  • АНГЕЛ, часовых дел мастер.
  • ЧЕРТ, часовых дел мастер.
  • ДИРЕКТОР ТЕАТРА Золотого Глобуса.
  • АКТРИСА Анни Эль.
  • ЛУНА.
  • УЛИЧНАЯ ДЕВУШКА.
    Место действия: пролога — небо, остальных картин — город. Время действия — иногда.

    ПРОЛОГ


    Небо. На сцене странная конструкция. Тут и сталь, и хрусталь, и туман, и серебряные нити водопадов, и часть махового колеса, напоминающая радугу, и еще какие-то неуловимые подробности. Ангел и Поэт вертят маховое колесо.

    Поэт
    Нет, не могу...

    Ангел
    Немного понатужься.
    Ну, раз-два — взяли!

    Поэт
    Хватит. Не могу.
    Я надорвусь.

    Ангел
    Ты знаешь, для него
    Тебя прислали в нашу мастерскую?

    Поэт
    Не знаю для чего. Чтобы угробить.

    Ангел
    Кончай работу. Близок Новый год.
    На всей земле поют колокола.
    Давно пора.

    Поэт
    А мне какое дело
    До их трезвона!

    Ангел
    Вот и вьюга воет,
    Она торопится.

    Поэт
    Пускай летит!
    Вы ошалели в небе. Что за спешка!
    Куда вы гоните? Куда вы гнете?
    Тут что-то не продумано у вас.

    Ангел
    Ты многого не знаешь. Есть и тут
    Открытые ворота для входящих
    И выходящих. Пусть проходят мимо.
    Старик их разберет. А наше дело —
    Вертеть колеса, дуть в огонь и прясть.
    Я приготовил нам на утро отдых.
    (Протягивает Поэту фанфару.)
    Смотри. Вот голос Утренней Дари.
    Возьми, попробуй протрубить три раза
    Для бодрости. Труби сильней.

    Поэт
    Мне легче
    Стоять внизу. Дыханье захватило
    От ветра.

    Ангел
    Ты как шелковый лоскут,
    Как детский флаг, безвольно поникаешь.

    Поэт
    Я много бедствовал внизу

    Ангел
    А я?
    Я пил с ворами у ночных костров,
    Я жарился в котлах у кочегаров,
    Я спорил в клубе анархистов с чертом,
    Я школьникам решал задачи. Друг мой!
    Колеса времени гудят. На верфях
    Поют сирены. Капитаны ждут
    Полуночи, чтоб выйти в океан.

    Поэт
    Магросы пьянствуют в портах. Пускай их
    Блаженствуют! Нам некуда спешить.

    Ангел
    Вот олух!

    Поэт
    А в театрах звон и хохот —
    Там Анни Эль играет Розалинду.

    Ангел
    Я знаю Анни, — хитрая девчонка,
    Умеет разговаривать и с чертом
    И с ангелом.

    Поэт
    Она сама как ангел!

    Ангел
    Какая чушь!

    Поэт
    Ты побледнел от злости?

    Ангел
    Я, добрый ангел, не способен злиться.
    Я очень рад, что Анни существует
    И что Поэт, мой друг, в нее влюбился,
    Но ты, пожалуйста, не думай...

    Поэт
    Я так и знал!

    Ангел
    Не думай, что такому
    Великому огню и твоей судьбе
    Я придаю великое значенье.

    Поэт
    А вот посмотрим!

    Ангел
    Это что, угроза?

    Поэт
    Предупрежденье.

    Ангел
    Очень хорошо!
    Пора за дело! Масла бы подлить.
    Ось загорится — будет нам возни
    На целый век.

    Поэт
    Где бочка?

    Ангел
    В кладовой,
    Под тучей.

    Поэт
    Я пойду за маслом.

    Ангел
    Нет,
    Останься здесь. Еще не вставишь втулки
    И разольешь на землю весь товар.
    Уходит с канистрой за маслом. Оставшись одни, Поэт с великим трудом поворачивает колесо едва ли на миллиметр. Однако немедленно вьюга вылетает из-под колеса снопами серебряных искр.

    Поэт
    Анни Эль — Анни Эль — Анни Эль!
    Снеговая, метель
    Прославляет работу мою.
    Добрые ангелы щеки надули.
    Сегодня у них торжество,
    Можно трубить и трубить
    Беспорядочно и бесполезно.
    Состарился бог
    И, склоняясь над бездной,
    Помощи ждет от меня,
    Не ангела, но человека,
    Веселее, чем ангела.
    Здравствуй, великая ночь!
    Новый год приближается. Раз!
    Вдребезги ветхая рухлядь.
    Два! Остается блеск навести,
    Подвинтить эти мелкие гайки,
    А сверху напялить звезду.
    Три! Новый год наступил.
    Старая ваша машинка исправлена.
    А теперь покурим!
    Ровно двенадцать часов. Звонят колокола. Гудят телеграфные провода. Где-то слышатся звон стаканов и голоса пирующих. Ангел возвращается, видит, что здесь произошло, роняет канистру и хватается за голову.

    Ангел
    Что ты наделал?

    Поэт
    Новый год уже наступил.

    Ангел
    Без меня?

    Поэт
    Что ж такого?

    Ангел
    Я за ртим приставлен.

    Поэт
    Я тоже за ртим приставлен.

    Ангел
    Неправда! Ты работаешь поденно. А я служу целую вечность.
    Пытается повернуть колесо обратно, но это невозможно. Поэт хохочет.
    Сейчас же убирайся отсюда, негодяй!

    Поэт
    Терпенье! Мы проводим вместе вечность.
    Метели, взвейтесь из-под колеса!
    Как вам не совестно лениться! Ангел
    Сказал, что здесь лениться не умеют,
    летите к Анни Эль и передайте
    Привет от Ангела и от Поэта.

    Ангел
    Я ей не кланяюсь.

    Поэт
    Слегка сконфужен
    Бедняга Ангел. Молча подтверждает
    Все сказанное.

    Ангел
    Я не подтверждаю.
    (Отстраняет Поэта, но спохватывается.)
    Объясни толком, что ты, собственно говоря, натворил тут?

    Поэт
    Повернул немного колесо.

    Ангел
    В какую сторону?

    Поэт
    Сначала вправо, потом влево. Честное слово, самую малость, сантиметра на два, не больше.

    Ангел
    Идиот! Это больше, чем два столетия! Как же ты не подумал, что миллионы людей встречают Новый год, что у них на столах стекло, хрупкая посуда? Все это поломалось, у них глаза вылезли на лоб от ужаса, дети в кроватках перепугались...

    Поэт
    Я думал об одной только Анни Эль.

    Ангел
    Пожалуй, рто спасает положение. Только ее дело и коснется. И удружил же ты своей актрисочке, влюбленный дурак!

    Поэт
    Боже мой, что я наделал!

    Ангел
    Несчастный поденщик! Беспокойные рученьки, нет покою
    мне от вас!

    Поэт
    Может быть, можно исправить?

    Ангел
    Эх ты, исправить... Ведь это мощный конвейер, тут все пригнано одно К другому, у каждой причины свое следствие, и наоборот. Однако большой беды не произойдет. Что касается Анни Эль, успокойся, это моя забота.
    Летите же, метели, в город свой.
    Трудитесь, все работники господни!
    Но будьте в сердце ночи новогодней
    По крайней мере с трезвой головой!

    Поэт
    А если есть опасность опьянеть,
    Поверьте мне, что праздничное пьянство
    Поможет в жизни будничной!

    Ангел
    Пространство
    И Время!

    Поэт (пародирует)
    Время и Пространство!

    Ангел
    Опять должны лететь, лететь, лететь!

    Поэт
    Куда лететь, — туда или обратно?

    Ангел
    По мировой орбите коловратной.

    Поэт
    Неведомо, оттуда иль туда?..
    Трубы и литавры. Оба настораживаются.

    Ангел
    Они идут!

    Поэт
    Старик проснулся?

    Ангел
    Да!
    Нахлобучивает на голову Поэта шляпу. Тот стремительно убирается восвояси. Ангел застыл коленопреклоненно.

    КАРТИНА ПЕРВАЯ


    Вьюжная ночь. Мост через черную, широкую реку в огромном городе. На мосту встречаются Вор и Черт.

    Черт
    С Новым годом, Вор!

    Вор
    С новым счастьем, Черт!

    Черт
    Вот уж не думал, что ты меня узнаешь!

    Вор
    С первого же взгляда! Отчего ты так отощал?

    Черт
    Плохи мои дела. Как ты знаешь, я прослыл здесь часовым мастером.

    Вор
    Что ж, это хорошее ремесло для вашего брата.

    Черт
    Да, хорошее, коли бы ваш брат не зевал!

    Вор
    Наш брат не зевает.

    Черт
    Есть товар? За подходящий дам хорошую цену. Выкладывай!

    Вор
    Ничего нет.

    Черт
    Значит, ваш брат зевает!
    (Поет)
    Здравствуй, Вор! Идем вдвоем,
    Будем утром вчетвером.
    А дойдем до десяти,
    Будет весело идти.
    Спят солдаты на постах.
    В черном поле на шестах
    Головы казненных ждут,
    Скоро ль дьяволы придут.
    В темноте заводит Вор
    С Чертом тихий разговор.

    Вор
    Брось ты, пожалуйста, скверную привычку шептаться. А сверх того, не сколачивай банды. Ишь чего выдумал — «Дойдем до десяти». Так мояшо и до виселицы дойти. Мне с тобой сговариваться не о чем.

    Черт
    Решительно не о чем?

    Вор
    Хочешь помогать мне сегодня ночью?

    Черт
    Сколько дашь?

    Вор
    У нас длинные счеты. Когда-нибудь подведем нх. Сегодня
    сыграем на мелок.

    Черт
    Согласен.

    Вор
    По рукам, только не обманывай!
    По мосту пробегает простоволосая, растрепанная, в длинной до земли старой шали — Анни Эль. Она сталкивается с Вором.
    Клянусь колесом счастья, я знаю вас, прелестная особа!

    Анни
    На помощь, на помощь!.. В Театре Золотого Глобуса... вы знаете, недалеко отсюда, на площади...

    Вор
    Клянусь луной, это знает весь город.
    А н н и
    В театре пожар!

    Вор
    В театре? Не может...

    Анни
    Пожар! И еще какой. Сразу все вспыхнуло. Я не виновата.

    Вор
    Правда, я не в ладах с полицией, но убежден, что вы чисты, как ангел. Я узнал вас. Вы Анни Эль. Я видел вас на сцене сотни раз. Чем я могу помочь вам?

    Анни
    Кажется, ничем.
    Убегает. Черт, прятавшийся за фонарем, выходит н* свет.

    Вор
    Хочешь быть добрым гением этой ночи?

    Черт
    Я — добрым гением? Странное предложение!

    Вор
    А почему бы и нет? Если она по своей доброй воле и при помощи и с благословения тысяч городских зрителей становилась Джульеттой и Розалиндой, индуской, а то и цыганкой, какая сила помешает тебе называться добрым гением? Чем ты рискуешь?

    Черт
    Правильно, черт возьми или ангел возьми, старина! Идем спасать честь Анни Эль!

    Вор
    Ее честь ни при чем. Об Анни Эль отзывайся крайне осторожно. Это первое условие.

    Черт
    Все понятно. Ты хорошо выбрал.

    Вор
    Опять пальцем в небо! Не выводи меня из себя. В доме Анни Эль пожар.

    Черт
    Да здравствует Анни Эль! Она посылает костер твоему продрогшему позвоночнику.

    Вор
    Стакан дарового грога не забудь!

    Черт
    Не забудь еще — бессмертную любовь!

    Вор
    Это, конечно, справедливо, но не будь олухом, — я работаю
    не для себя.

    Черт
    Тогда я ставлю вопрос ребром — есть ли чем поживиться?

    Вор
    Там посмотрим!

    Черт
    Еще один вопрос тем же ребром — кто виноват в пожаре?
    Не Анни Эль?

    Вор
    Это исключается. Идем в театр?

    Черт
    И без нас потушат!

    Вор
    Там есть один человек. Надо его допросить с пристрастием.

    Черт
    Директор? Вот продувная бестия, знаю его с детства. Но При чем же здесь Анни Эль?

    Вор
    Эх, смола! Все равно не поймешь. Идем!
    Оба уходят. Анни Эль возвращается в слезах, садится на скамью у парапета моста и плачет. С неба сходит Луна.

    Луна
    О чем вы плачете, дитя?

    Анни
    Мне страшно.
    В Театре Глобуса большой пожар.
    Ей-богу, я ни в чем не виновата.
    Я бедная актриса и глупа,
    И у меня довольно резкий голос.
    Мне стыдно, что играю я Джульетту.
    Но у меня есть брат. Он часовщик
    И слепнет за работой над часами,
    А без театра мы погибнем оба
    От дикой нищеты. Вот в чем загвоздка.

    Луна
    Я знаю все, как было. Я Луна.

    Анни
    Как, — вы Луна?

    Луна
    Да, незачем скрываться, —
    Та самая, что бродит в облаках
    И длинным шлейфом заметает звезды.
    Я все видала. Виновата вьюга.
    Она летела по моим следам
    И рассказала мне про вашу тайну.

    Анни
    Какую тайну?

    Луна
    Скоро все поймете!
    Не в ртом дело. Видно, новый год
    Принес вам, Анни, радость, а не горе.
    Идем со мною. Подколите шлейф мой.

    Анни
    Простой булавкой можно?

    Луна
    Да, любой!
    Здесь в городе меня не узнают
    Из-за тумана или по привычке.

    Анни
    Я тоже не узнала. Как обидно!

    Луна
    Не огорчайтесь! Нам туман поможет.
    Такой красотке и такой старухе,
    Как вы да я, нам нечего бояться.

    КАРТИНА ВТОРАЯ


    Самый гнусный перекресток во всем городе. Афиша на столбе. Мокрый снег. Тусклый фонарь чадит и моргает. Луна ведет Анни.

    Анни
    Я здесь одна дойду до брата.

    Луна
    Анни,
    Здесь очень подозрительное место,
    И я боюсь оставить вас одну.

    Анни
    Мне ничего не страшно в темноте.
    Подумайте, пожалуйста, кого
    Бояться мне на свете? Мне не страшно
    Смеяться, плакать, петь и танцевать
    Перед райком воскресным. Я смотрела
    В глаза, не отворачиваясь, пьяным
    И наглым, да и черту самому.
    Я не храбрюсь нисколько, — просто знаю,
    Что у такой актрисы есть немало
    Заступников. Весь город начеку!
    Приказчики, студенты, трубочисты,
    Чиновники, и маляры, и даже
    Отчаянные моряки на верфях,
    Все поспешат на выручку ко мне
    И крикнут: «С добрым утром, Анни Эль!»
    Мне было страшно только на мосту.
    Я на реку на черную смотрела
    И думала о нищете и смерти.
    Вы увели меня оттуда.

    Луна
    Очень рада,
    Что помогла вам. До свиданья, Анни!
    Примите от меня браслет на память.

    Анни
    Да это лунный камень, он горит.
    Чем заслужила я такой подарок?

    Луна
    Пускай он будет вам напоминаньем
    О новогодней ночи, о пожаре,
    О том, как обе мы в ту ночь остались
    Без крова и как город приютил нас.
    Я буду вам светить.

    Анни
    Как вы добры!
    Луна уходит и зеленым серпом стоит над головой Анни. К ней подходит Уличная девушка.

    Девушка
    Кто ты такая?

    Анни
    Анни.

    Девушка
    Вот так случай!
    Я тоже Анни. Где ты ночевала?
    Анн и
    Я не спала.

    Девушка
    Ого, так ты богата!
    А сколько наработала?

    Анни
    Браслет.

    Девушка
    А ужинала с кем?

    Анни
    С Шекспиром.

    Девушка
    С кем?

    Анни
    С Шекспиром, с другом всех бездомных.

    Девушка
    С лордом?

    Анни
    Нет, он веселый конюх.

    Девушка
    Видно, шутишь?
    Блондин?

    Анни
    Нет, лысый.

    Девушка
    Это скверно. Слушай,
    Ты голодна?

    Анни
    Немного.

    Девушка
    Хочешь хлеба?

    Анни
    А ты сама?

    Девушка
    А я попировала
    Достаточно на белом свете. Брр!..
    Как холодно!

    Анни
    Вот шаль. Возьми!

    Девушка
    Не надо
    Мне шали. Дай браслет.

    Анни
    Зачем?

    Девушка
    Браслет дороже шали. Ты глупа.

    Анни
    Бери. Он мне не нужен. Я не дама.

    Девушка
    И я не дама. Ну прощай!

    Анни
    Прощай!

    Девушка
    Дай бог тебе найти свою дорогу.
    А я свою давно уж потеряла, —
    Вниз головой в могилу ледяную, —
    Мне не поможет шаль.

    Анни
    Браслет поможет.

    Девушка
    А там посмотрим! Будь здорова, Анни!
    Девушка уходит. Лунный серп медленно движется за нею. Анни остается одна в темноте. К ней подходит почтенный Старичок.

    Старичок
    Три серебром и десять медяков.
    Анни смотрит ему в лицо и молчит.
    Какая дура!

    Анни
    Ты похож на черта.

    Старичок
    Не может быть. А впрочем... как сказать!
    Чем черт не шутит... Может быть, и черт
    В меня вселился, — я в тебя влюблен.

    Анни
    Ты можешь доказать свою любовь?

    Старичок
    Приказывай! Исполню все желанья.

    Анни
    Весь город чтобы мне принадлежал.

    Старичок
    Изволь. Так будет.

    Анни
    Кто же ты такой?

    Старичок
    Я ростовщик и часовщик. Философ,
    Любитель математики и женщин.

    Анни
    Мой брат такой же часовщик, как ты.
    Тебя я познакомлю с ним. Согласен?

    Старичок
    Что ж, буду очень рад. Идем скорей.

    Анни
    Где ты живешь?

    Старичок
    На площади Согласья,
    Налево от Шоссе Энтузиастов.

    Анни
    Да это рядом с нами. Что ж, идем!

    КАРТИНА ТРЕТЬЯ


    На том же мосту под тем же ветром. Директор театра и почтенный Старичок, в котором на этот раз угадывается Черт.

    Черт
    Доверьтесь же мне, господин Директор. Поджигательница — Анни Эль. Она окончательно у меня в руках и почти созналась.

    Директор
    Вы заметили золотой герб на кассе? Он из чистого золота. Для постановки жизни пророка Даниила я выписал львов из Африки, для Сарданапала — слонов, для Сна в Летнюю Ночь — настоящих эльфов и даже русалок.

    Черт
    Вы получите возмещение за все убытки. Назначайте любую сумму

    Директор
    А с кого взыскивать? С черта?

    Черт
    Ну зачем же с черта? Черт решительно ни при чем.

    Директор
    А с кого же?

    Черт
    С брата Анни Эль. Мы опишем их магазин.

    Директор
    Да они бедны оба, как церковные крысы. Их посадят в долговую тюрьму, а мне с пороком сердца придется играть на контрабасе на собственных похоронах.

    Черт
    Обсудим, Директор, положение вещей хладнокровно. Горячиться, право, ни к чему

    Директор
    Обсуждайте, коли вам угодно. Был Театр Золотого Глобуса. Анни Эль играла все лучшие роли. Публика под праздник разбивала в кассе окно. Анни Эль взяла в охапку свой узелок, сунула в него платье Джульетты, и поминай как звали! И она найдет удачу, будьте спокойны — такие не пропадают. И в ту же ночь театр загорелся с четырех концов. Вы говорите, что она поджигательница? Черт возьми, это надо еще доказать. Все, что я могу сказать — черт возьми!

    Черт
    Спасибо, черт возьми. Так вы, значит, судиться не хотите?

    Директор
    С кем же это?

    Черт
    Решительно отказываетесь?

    Директор
    Ну вас к черту.

    Черт
    К черту я еще вернусь. Погодите. Сейчас мой приятель явится сюда. Он вор, — да, да, будем смотреть правде этой ночи прямо в глаза. Прежде всего, не выдавайте ему, что я знаю о местопребывании Анни Эль. Речь идет о вещах гораздо более важных, чем вы предполагаете. Тут солнечное хитросплетение, так сказать, нервный узел всех событий этой ночи, нечто еще не оформленное структурно, рыхлое, едва намеченное в звездных туманностях интриги и сюжета.

    Директор (настороженно и веско)
    Кто все это значит, милостивый государь?

    Черт
    Так и быть, кое-что открою вам. Но помните уговор — не выдавать меня. Мой приятель Вор и Анни Эль — одного поля ягоды, одна компания, одна, если угодно, банда поджигателей...

    Директор
    Стало быть, это он поджег мой театр?

    Черт
    Этого я не сказал. Отнюдь не сказал. Подозрения не в счет. Однако достоверно известно, что оба связаны между собою и собираются удрать куда-то. Приближается Вор.
    А, наконец-то! Мы ждем уже добрых полчаса.

    Вор (тихо Черту)
    Как дела?

    Черт (тихо Вору)
    Старик в наших руках. (Громко.) Очень мне вас жаль, Директор. Жаловаться суду вы не хотите. Что бы сообща нам придумать?

    Директор
    Ничего мы не можем придумать. Одна только Анни Эль...

    Вор
    Анни Эль здесь совершенно ни при чем. Будьте любезны не произносить это имя!

    Черт (тихо Директору)
    Видите, видите? Это одна компания! Он за нее готов в огонь и в воду (Громко.) Что ж, оставим в покое Анни Эль.

    Вор
    Есть у вас, Директор, какие-нибудь мелкие сбережения, на лакомства детишкам?

    Директор
    Ни гроша, честное слово.

    Вор
    Ощупайте хорошенько собственный сюртук. Позвольте, я вам помогу. Это что? Часы, платок, ключи, веревка... Ай-ай-ай! Зачем же веревка?

    Черт
    Помните, Директор, мы желаем вам только добра.

    Вор (тихо Черту)
    Помогай, обезьяна! В сюртуке ничего пет.

    Директор
    Это вы все шепчетесь, черт бы вас побрал.

    Черт
    Ах, не надо поминать черта, Директор. Черт и без того не спит. Будьте любезны до конца, снимите ваш цилиндр.

    Директор
    Зачем?

    Вор
    Он покажет вам фокус-покус.

    Директор
    Мне не до фокусов! О чем это вы все шепчетесь между собою?

    Черт
    О вас, Директор, о вас, — о чем же еще нам шептаться!

    Директор
    Кто вы такие?

    Черт
    Лучше уж не спрашивайте...

    Директор (дрожит мелкой дрожью)
    А я спрашиваю.

    Черт (раздельно отчеканивая каждый слог)
    Мы уполномочены. Понятно? Будьте любезны снять noтихонечку цилиндр. Ну! Без шуток, говорю! Скидывай, мерзавец!
    Дрожащий Директор снимает цилиндр.
    Ощупайте подкладку. Нет выступов?

    Вор
    По лицу вижу, что есть. (Дает Директору нож.) Сумеете распороть?
    Директор дрожит всем телом.

    Черт
    Ай-ай, еще простудитесь на мосту. Зайдем куда-нибудь под ворота.

    Директор
    Нет Я тороплюсь. Не сойду с этих плит... Порите сами без разговоров. Ах, как вы медленно! Ступайте к черту.

    Вор
    Постойте, постойте, — у вас руки дрожат.
    (Прокалывает цилиндр, из него сыплются золотые монеты.)

    Директор
    Что это значит?
    Директор и Вор ловят золотой дождь и суют монеты в свои карманы.

    Черт
    Это значит, друзья мои, что сама судьба поздравляет вас с Новым годом.

    Директор
    Шляпы долой, — дорогу величайшему Директору величайшего театра. Карету мне!

    Черт
    Куда? В Калифорнию, в Индию, в Монако, на Таити, на Луну?

    Директор
    На Луну и обратно!

    Вор
    А вот вам и гайдук, а вот вам и секретарь и компаньон, клянусь вашим звоном! Он умеет подделывать любой почерк, щелкает на счетах быстрее молнии, скрипит гусиным пером, как прожженная канцелярская крыса, ведет трехсаженные конторские книги и не боится никакой ревизии, — правильно я рисую тебя, обезьяна?

    Черт
    Правильно! Согласен на любые условия.

    Директор
    Назначайте себе содержание!

    Черт
    Об этом еще успеем договориться. Ставлю одно только
    условие.

    Директор
    Моя дочь принадлежит вам.

    Черт
    Я не о ней, Директор. Мне нужна ваша великолепная, золотая, под сургучной печатью душа. Уступите мне ее вместо дочери и крепче деряштесь за перила, а то еще, чего доброго, полетите на радостях в воду. Я честный купец и не оставлю вас внакладе. Если нужен залог, дам какой угодно.

    Директор
    Удвоить все, что было в цилиндре.
    Черг
    По рукам.

    Директор
    Зачем вам душа старого человека?

    Черт
    А вам она зачем? В том-то и дело, что ни к чему. Приходите рано утром ко мне в часовую мастерскую, вот адрес — на площади Согласия, направо от шоссе Энтузиастов. У вас ровно четыре часа с половиной на размышления. Жду вас к девяти утра.

    Директор
    Доброй ночи, господа. Вам в какую сторону?

    Вор
    А вам куда?

    Директор
    А он туда.

    Вор
    А нам сюда. Проваливайте!
    Директор уходит, позванивая золотом.
    Ну, Черт, спасибо тебе за дружбу, за ловкость рук. Твой должник на долгие времена.

    Черт
    Стоит ли говорить о таких пустяках. Я и сам доволен сегодня.
    (Поет.)
    В темноте заводит Вор
    С Чертом важный разговор.

    Вор
    Вот теперь пой, пожалуйста! Хотя, к сожалению, —
    Скоро должен кончить Вор
    С Чертом длинный разговор.

    Черт
    Старый год собрался в путь.
    Надо Черту отдохнуть.

    Вор
    Отдохнуть или опять
    Поработать, недоспать.
    Продолжительный свист с того берега реки.
    Ну, Черт, ступай куда знаешь. Твоя роль кончена.

    Черт
    Это мы еще посмотрим!
    (Прыгает в воду с перил.)
    Издалека — голос поэта:
    «Эй, с Новым годом, товарищ!»

    Вор
    С Новым годом, Поэт!
    Поэт подходит.
    Откуда?

    Поэт
    С неба. Ты еще не спишь?

    Вор
    Всю ночь не спал, работал да двоих,
    За нас обоих.

    Поэт
    Как мои дела?

    Вор
    Все обстоит прекрасно. Черт помог
    Спокойно сговориться с ртой дрянью,
    С Директором театра. Деньги есть.

    Поэт
    В театре был пожар?

    Вор
    Еще какой!
    Сгорело все дотла.

    Поэт
    Вот и отлично.

    Вор
    А ты откуда знаешь о пожаре?

    Поэт
    Я сам его придумал. По совету
    Всех ангелов я вьюгу с фейерверком
    Вчера послал с приветом к Анни Эль.

    Вор
    Весь мир за нас.

    Поэт
    Я гак и думал. В небе,
    Насколько я заметил, наше дело
    Идет на лад. Все празднично и грозно.

    Вор
    Там понимают в молодости толк?

    Поэт
    Прекрасно понимают все, что надо!
    Работают не покладая рук
    И подбавляют жара в наши топки.

    Вор
    Да, этим мальчикам крылатым надо
    Побольше музыки — и пусть горят
    Театры, города, миры, сердца.
    Чем больше пламени и пепла здесь,
    Тем больше славы этим дармоедам.

    Поэт
    Напрасно обижаешь рту банду.
    Я с ними связан круговой порукой.

    Вор
    Что ты сказал?

    Поэт
    Я с ними прочно связан.

    Вор
    Так, значит, расстаемся?

    Поэт
    Нет, нисколько.
    Поделим сферы нашего влиянья.
    Ты тут, я там — а дружба как была.

    Вор
    Ага, не худо выдумано. Лихо!
    Пусть небо завоевано тобою,
    Мы вместе завоюем землю.
    Стоят прижавшись друг к другу.

    Поэт
    Небо!
    Поэт и Вор приветствуют тебя.
    Молчание.

    Вор
    О чем ты думаешь?

    Поэт
    Об Анни Эль.
    А ты?

    Вор
    Я философствую о дружбе
    И о других вопросах социальных,
    Об ужине хорошем, например,
    И о ночлеге...

    Поэт
    Где же Анни Эль?

    Вор
    Спроси Луну! Сегодня обе в стачке.

    Поэт
    А где ты в рту ночь найдешь Луну?

    КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ


    Поэт и Вор идут за Уличной девушкой, над которой явственно сияет зеленый лунный серп.

    Вор
    Стой, вот она! Как будто Анни...

    Поэт
    Какая ночь — мороз и темнота.
    Дай спички.

    Вор
    Фосфор отсырел.

    Поэт
    Идти
    За ртой тенью? Кто она? Наверно,
    Совсем другая, не моя! Чужая...

    Вор
    Ступай за ней! Неясность помогает
    Тому, кто смел. А трусу не поможет
    И дважды два — четыре.

    Поэт
    Это правда!
    Он идет за девушкой, Лунпый серп покорно движется за нйми. Навстречу им дома, закоулки, заборы. Местность все глуше.
    Эй, Анни, погоди! Постой!
    Девушка оборачивается к нему, и Поэт отшатывается.
    Старуха!
    Кто ты такая?

    Девушка
    Анни Эльдорадо!
    Пор т
    Так, значит, только ты моя награда
    Да поиски, за весь переполох,
    Устроенный во славу этой ночи?
    А может быть, я сам настолько плох,
    Что заслужил такой чертополох?

    Девушка
    Так как же мне не хохотать, сыночек!
    Недаром я на свете прожила
    По крайней мере целое столетье!

    Поэт
    О, как моя ошибка тяжела.
    (Плачет горько.)

    Девушка
    Так не ищи меня в кордебалете.
    Ищи на дне речном или в огнях,
    Бегущих мимо, иль еще Подальше,
    Ищи, свищи, тащи любовь, бедняк,
    Пока ты веришь этой глупой фальши!
    Девушки нет рядом с Поэтом. Лунный серп исчез вместе с ней. К Поэту подходит Вор.

    Поэт
    Где ты шатался?

    Вор
    В облаках.

    Поэт
    Дурак!

    Вор
    А ты умен! Ну, как твои дела?

    Поэт
    Как видишь, Анни нет.

    Вор
    Да, ты умен!

    Поэт
    Там Анни, да не наша.

    Вор
    Вот Луна
    Обманщица какая!

    Поэт
    Как мне быть?
    Поют петухи.

    Вор
    Вот и ответ — идти домой и спать.

    Поэт
    Ночь кончилась, а Анни нет как нет!
    Мы для нее разворотили ночь,
    И вывернули время наизнанку,
    И Новый год украли для нее,
    И снежной вьюге дали имя Анни.
    Идти домой? Нет, никогда. Поспорим.
    Бьюсь об заклад, что Анни отыщу.

    Вор
    Ты — без меня?

    Поэт
    Один во всей вселенной!

    Вор
    Спроси у петухов, — они всезнайки.

    Поэт
    Товарищ по бессоннице, Петух!
    Скажи, любезный друг, где Анни Эль?

    Ближний петух
    Не знаю... Может быть, скажу когда-нибудь.
    Спросонок холодно. Могу и обмануть.
    Спросите Дальнего, чтоб не горланил вздор,
    А я послушаю веселый разговор.

    Поэт
    Ответьте, гражданин Кукареку,
    Где Анни Эль, известная актриса?

    Дальний петух
    Пройти квартал, кукареку,
    Не верь гудку, не верь звонку,
    Во все глаза всмотрися,
    Ищи, где магазин часов
    Сегодня заперт на засов, —
    Там Анпи Эль, актриса.

    Вор
    Вот это дельный, кажется, совет.
    Ступай к часовщику.

    Поэт
    А ты куда?

    Вор
    Я буду среди зрителей.

    Поэт
    Зачем?

    Вор
    Послушаю, что говорят о пьесе
    И о твоей игре.

    Поэт
    Не надо! Брось!

    Вор
    Ио крайней мере, буду рядом, — можешь
    Позвать меня, Я пригожусь еще.

    Поэт
    Спасибо, Вор. Ты настоящий парень!
    Занавес закрывается. Вор очутился перед занавесом.

    Вор
    Ночь кончилась. Поэт отыщет Анни,
    Порзия отыщет свой предмет.
    А у меня нет никаких желаний
    И никаких естественных примет.
    И Вор пойдет по городу с великим,
    Печальным и веселым ремеслом,
    И будет он сторуким и столиким,
    А может быть, отправится на слом.
    У каждого из нас есть ноша. Песня
    Моя не велика. Но я люблю,
    Окончив дело, петь, а не молчать.
    Под конец заводит Вор
    Откровенный разговор
    Относительно того,
    Как прехфасно мастерство,
    Зоркость глаза, ловкость рук,
    Обнаруженная вдруг.
    Из-за занавеса просовывается голова Луны.

    Луна
    Поете, Вор?

    Вор
    Луна, я вас прошу
    Отправиться по собственным делам,
    А я дорогу для себя найду
    Без вашей помощи.

    Луна
    Как это грустно!

    Вор
    Советую вам носа не совать
    В чужую песню. Это беспорядок.
    Желаю вам круглее располнеть
    И показаться нам через неделю
    Голландским сыром.

    Луна
    Вы нахал!

    Вор
    Нисколько.
    Я просто реалист, а не романтик.
    Луна скрывается.

    Вор
    Украсть у этой дамы кошелек
    Сумеет всякий. А сказать в глаза ей
    Такую правду... говорить с Луной
    Во всем огромном городе умеют
    Поэт и Вор. Не правда ли, друзья?
    Кое-кто в зале аплодирует н подтверждает, что рто правда,
    но занавес уже раздвинулся.

    КАРТИНА ПЯТАЯ


    Магазин часов и оптических инструментов. Только что начало светать. Черт сидит за конторкой в синих очках. Увидев входящего Поэта, он неистово бросается к нему навстречу.

    Черт
    Тсс! Ради бога, не шумите! Ночь
    Кончается с великим торжеством
    Для нас обоих.

    Поэт
    Вы хозяин?

    Черт
    Верно!
    Хозяин полный и бесспорный.

    Поэт
    Это
    Большая дерзость с вашей стороны
    По отношенью к ангелам и Анни.
    Я разнесу ваш магазин. Я знаю, —
    Оптический обман и бой часов
    Здесь заменяют время и пространство.
    Сидит в квадратной скорлупе и чертит,
    Построил хитрую игрушку с боем
    И думает, что время запер в ящик!

    Черт
    А ты бездарность на ходулях, нищий!
    Зевака ты на городском мосту!
    Ты прозевал не только Анни Эль.
    Ты прозевал в небесном окруженье
    Начало всех начал. Ты опозорен
    Со всех сторон, несчастный эпигон!

    Поэт
    А ты откуда знаешь?

    Черт
    Знаю все!
    Инкогнито, безумный часовщик,
    Я запираю лавочку свою.
    Довольно, хватит фокусничать с вами.
    Есть у меня заботы поважней,
    Чем Анни Эль! Болван, что ты смеешься?
    Мы спорим не об Анни Эль. Мы спорим
    В последний раз...

    Поэт
    Ах, вот что!

    Черт
    Значит, понял?
    Да! Я тюремщик Анни Эль. Она
    Жила три века с четвертью назад.
    Шекспир, которого она играла,
    Лежит в гробу. Скажу я по секрету,
    Что был Шекспир безграмотный актер
    И хитрый математик Роджер Бекон
    Писал ему трагедии плохие
    Для собственной забавы. И для Анни
    Нет никакого смысла просыпаться
    В такое некрасивое столетье.
    И для чего? Чтоб встретиться с тобой?

    Поэт
    Ложь! Этого не может быть. Вчера
    Я видел Анни Эль.

    Черт
    Вот удивил!
    Я сам видал, а вам не покажу.
    И вы уйдете с носом. С длинным носом!
    А время будет вновь идти... идти,
    Куда угодно мне. Вперед — назад,
    Вперед — назад, вперед — назад, и стоп!
    Что, остроумно? Вы забыли, как
    Пройти на улицу? Вот дверь!

    Поэт (кричит)
    На помощь!

    Вор (из публики)
    Сейчас приду Минуту продержись!

    Черт
    Звони, хрипи, разбейся, время!
    Ты мнимая величина.
    В моем гареме — в теореме
    Вся Анни Эль заключена.

    Поэт
    Не смеешь, время, ты разбиться.
    Ты у меня в руках навек.
    А ты мерзавец. Ты убийца.
    Наверно, ты не человек!
    В подтверждение этой мысли у Черта понемногу отрастают рога и длинный хвост. Поэт поднял стул и приближается к Черту, тот ощерился и шипит. В это время в магазин входит Директор, и картина немедленно приобретает вполне приличный и реальный характер. Директор подходит к Черту и вручает ему пакет.

    Директор (таинственно)
    Я взвесил все. Душа мне не нужна.
    Примите иод расписку.

    Черт
    Хорошо!
    Немного подождите. Будьте рядом.
    Вы вовремя. Мы арестуем Анни.
    Вор из публики добрался до Поэта.

    Поэт
    Что делать дальше?

    Вор
    Видишь — это Черт!
    (Подходит к Черту и кладет ему руку на плечо.)
    Надул меня?

    Черт (хрипя и бессильно извиваясь)
    Здесь... Вам... Дороги... Нет...

    Вор (членораздельно и в упор)
    Здесь. Не требуется. Лишних слов. Убирайся!

    Черт
    Время летит. Скорость его
    Мне неизвестна теперь.
    Вот магазин. В нем нет ничего.
    Дураки, вы стучите в открытую дверь.
    В магазине оглушительный трезвон. То, что было Чертом, постепенно исчезает в руках у Вора. Когда он приходит в себя, обнаруживается, что он сидит верхом на Директоре. Оба встают и раскланиваются, пристально глядя друг на друга.

    Вор
    А ведь мы с вами встречались в эту ночь, — помните дождь из цилиндра?

    Директор
    Да, да, туго припоминаю что-то в этом роде. Извините, меня оглушила рта отвратительная музыка.

    Вор
    Мы все немного оглушены.

    Директор
    Что это было?

    Вор
    Обман пяти внешних чувств, — иначе не скажешь.

    Директор
    Но куда же девался почтенный старичок?

    Вор
    Он тоже обман пяти внешних чувств, так я полагаю.
    Все трое садятся в изнеможенье на стулья. Директор угощает сигарами Поэта и Вора.

    Поэт
    Теперь я уверен, что Анни Эль совсем недалеко, где-то здесь.
    У Директора вспыхивает сигара, и он обжигает себе нос. А в окнах полный день. Из внутренней двери выходит очень Молодой человек, весьма скромного вида. Если бы не темные очки, мы узнали бы в нем Ангела из Пролога. Поэт узнает — первый и страшно пугается. Он готов незаметно смыться.

    Ангел
    Куда же вы? Только я вошел — и вы хотите уйти? Разве я так вам неприятен?

    Поэт
    Извините, ради бога. Мне сказали, что тут живет Анни Эль. Очевидно, произошла какая-то путаница.

    Ангел
    Никакой путаницы. Я Ари Эль, ее брат. Сестра поздно вернулась, гораздо позже полуночи, и мне не хотелось будить ее. Впрочем, она, наверно, скоро явится сама.
    Ангел спокойно садится на свое место, за той же конторкой, где только что работал Черт, и погружается в работу. Трое гостей чувствуют себя неловко и говорят шепотом.

    Директор
    Скажите, рто та самая Анни Эль?..

    Вор
    Та самая, Директор, вы ее отлично знаете.

    Директор
    Тенерь-то я отлично знаю — все вы из одной банды!

    Вор
    Это что за разговор?

    Директор
    Я еще покажу вам! Погодите, голубчики!
    Оттуда же, откуда вышел брат, выходит Анни Эль. Все вытягиваются в струнку. Ангел встает во весь рост и сконфуженно улыбается.

    Анни
    У тебя но утрам всегда такой трезвон, Ариэль? Я опять уйду куда-нибудь.

    Ангел
    Милая, не беспокойся. Все уладится завтра же утром. Ты очень хорошо и спокойно будешь жить у меня, — вот увидишь.

    Анни
    Смотри же, а то обязательно уйду. Как будто нельзя ночевать под мостом, если сгорел твой чулан за сценой.

    Вор
    Ночевать под мостом превосходная штука, Анни Эль. Надеюсь, вы не забыли нашей короткой встречи на мосту?

    Директор
    Я горорид, что все это одна банда?

    Анни
    Эот так так! Все знакомые лица!

    Директор
    Анни, ты чудовище неблагодарности. Да рекламу твоего таланта, который не стоит ломаного гроша, и твоего имени, которое еще дешевле, ты заплатила мне вчера, как и следовало ожидать от такой легкомысленной трещотки. Вечером забыла потушить свечу, и наш театр сгорел, как солома.

    Анни
    Кто вам наговорил такие сказки про меня, Директор? По-вашему, я сожгла театр? Да вы с ума сошли! Да зачем это мне нужно жечь театр? Лучше бы я сыграла вечером Джульетту.

    Поэт
    Вы ее сегодня сыграете, Анни Эль, клянусь вам жизнью!

    Анни
    А это что за чучело?
    Поэт неуклюже кланяется ей, она приседает и смеется.

    Вор
    Это мой лучший друг, Анни Эль.

    Поэт
    Анни Эль! Вы, конечно, не знаете меня. До сих пор я смертельно боялся попасться вам на глаза, но я был незримым оком вашего сказочного пути. Я бывал в театре всегда, когда вы играли. Часто я посылал вам рифмованные записки, но вы бросали их в корзину, не читая, мне все известно. Я был нищей тенью на великом мосту яшзни, я был мокрым асфальтом ночного тротуара, по которому вы уходили в туман, — может быть, и другим кем-то был, это не важно. Но я послан к вам мировым восторгом и хочу первым поздравить вас с Новым годом!

    Анни
    С Новым годом, гражданин Длинный Язык!

    Вор (хохочет)
    Ловко сказано, — тебе не отвертеться от этого прозвища!

    Поэт
    Молчи, дорогой друг, еще не все сказано. Анни Эль, если говорить просто и без затей, то я вас искал всю рту ночь.

    Анни
    Значит, плохо искали, гражданин Не Знаю Как Зовут.

    Поэт
    Я искал, как умел. И сознаюсь, чуть было не поставил вверх дном всю вселенную. Во всяком случае, хлопот кое-кому доставил немало. Ваш брат может рто подтвердить.

    Анни
    Это правда, Ариэль?

    Ангел
    Некоторая доля правды тут есть.
    Ангел смотрит в лицо Поэту и смущенно улыбается. Поэт смотрит в лицо Ангелу и тоже смущенно улыбается. Неловкая пауза.

    Анни
    Мрй брат всегда был рассеянным. Извините его!
    Ангел тихо подходит к часам и заводит их одни за другими.

    Ангел
    Доля правды, повторяю, тут найдется, но время все же у меня в руках, и оно идет как полагается, Ании.

    Вор
    Обернитесь! У вас отнимают другое.
    Ангел оборачивается и видит, что Поэт целует Анни.

    Ангел
    Значит, ты все-таки уходишь от меня, Анни?

    Анни
    Посуди сам, милый! Не могу я допустить, чтобы вселенная висела вверх ногами и чтобы времени больше не было. Лучше уж я буду залогом, что рти граждане не украдут у тебя времени.

    Ангел
    Анни, Анни, а на что мне время, если ты уйдешь?

    Поэт (тихо Вору)
    У меня пд гроща. А у тебя?

    Вор (тоже тихо)
    Золото Директора в кармане. Вер чисто сделано.

    Поэт
    В последний раз — ради нашей дружбы — ступай за шампанским!
    Вор уходит.
    Гражданин Ариэль! Ваша сестра рассудила правильно. Дело в том, что я невольно внес путаницу в ваш благоустроенный распорядок. Поверьте, путаница, которая была во мне, куда хуже, и она тоже нуждается в исправлении, честное слово. Ваша сестра согласилась уделить ртому благодеянию часть своей души. Все остальное дело времени, кот®рое остается у вас в руках. Правда же!
    Ангел тихо потупил голову.
    Гражданин Директор, ваше дело, насколько мне известно, в шляпе, только в шляпе, но ртого достаточно с вас. Так что никаких претензий к Анни Эль у вас не может быть.
    Директор отворачивается и всхлипывает.
    Гражданка Анни Эль, миллиарды карет проносятся по великим мостам приключений в неизвестность будущего. Предлагаю вам разделить со мною путь в одной из этих карет.
    Вор возвращается с шампанским, следом за ним скрипач и флейтист.
    Анни Эль!

    Анни
    Что вам угодно?

    Поэт
    Я жду вашего ответа.

    Анни
    Оказывается, рто гораздо труднее, чем играть на сцене. Вот вам моя рука.
    Вор дает знак музыкантам, и те начинают играть все, что полагается в таких случаях.

    Вор
    Да здравствует путаница Нового года! Да здравствует и богатеет Директор! Да здравствует пожар в театре!
    Все пятеро пьют и разбивают свои стаканы.

    Директор
    Анни, если я еще не уеду отсюда, ты пригласишь меня на свадьбу?

    Анни
    Неужели вы до тех пор еще не уедете?

    Директор (обиженно)
    Обязательно уеду за день до твоего вецчанья.

    Анни
    А куда едем мы, — можно спросить?

    Поэт
    Анни, мы едем в театр, который еще не сгорел и не может сгореть, потому что он еще не существует. Но его оркестром управляет Новый год, великолепный музыкант, а главную роль, как всегда, играет Анни Эль.

    Анни
    Надо составить контракт.

    Поэт
    Это сколько угодно. Позвольте только в рифмах.

    Анни
    Ну вот и началась моя семейная жизнь! С чем вы меня срифмуете?
    (Подходит к брату.)
    До свиданья, Ариэль. Не грусти. Все будет прекрасно.

    Ангел
    Милая, как могу я не грустить, разве ты не понимаешь!

    Анни
    Ты будешь приходить к нам в гости.

    Ангел
    Слушать его рифмованную чепуху или, скажешь еще, баюкать своих племянников? Нет, милая, никогда не приду.

    Анни
    Тогда я к тебе приду.

    Ангел
    Так я тебе и поверил!
    Уходящие прощаются более или менее сердечно с Ангелом и Директором, и вот они остаются вдвоем.

    Директор
    Примите меня, Ариэль, в ваше дело.

    Ангел
    У меня больше нет моего дела. Она все-таки унесла его с собою.

    Директор
    Что вы! Часы идут своим чередом, а у вас тут есть и неплохие часики, очень старинные.

    Ангел
    Это обман слуха и зрения. Из часов улетела душа. Одну только ночь проночевала она тут, и я торжествовал свою победу над всеми вами. Она ушла, и все кончилось.

    Директор
    Извините, еще один вопрос, — может быть, он и неуместен.

    Ангел
    Пожалуйста!

    Директор
    Когда я вошел сюда, эти наглецы спорили о чем-то с неким почтенным старичком, — видимо, с вашим заместителем... Куда он исчез?

    Ангел
    Ах, вы вспомнили про Черта!

    Директор
    Что вы! Что вы! Не может быть, чтобы...

    Ангел
    Эй, Черт! Пора просыпаться! А вот и он!
    Из-под конторки вылезает весьма престарелый пудель с красными слезящимися глазами и кладет голову па колени Ангелу. Тот его пежно гладит.

    Ангел
    Вы совершенно правы. Это мой заместитель. А иа этот раз он оказал мне серьезную услугу. Ведь это именно он привел сегодня ночью Анни.

    Директор
    Не может быть...

    Ангел
    Смею вас уверить, он! Конечно, бедняга очень стар и далеко так ловок и смел, как когда-то. Я держу его из уважения к прошлым заслугам.
    Пудель жалобно скулит. Директор пытается его погладить, но пудель рычит и скрывается под конторку.

    Директор
    Какой капризный песик!

    Ангел
    Однако, дорогой Директор, нам пора прощаться. Если вам это подходит, останьтесь хозяином в магазине. Я вам полностью доверяю.

    Директор
    Ариэль, вы удивительно великодушны, вы угадали мое тайное желание, не знаю, как благодарить вас.
    Часы начинают звонить одни за другими, как полагается в часовом магазине.

    Ангел
    Не стоит благодарности. Будьте здоровы, уважаемый!
    Улетает в окно. Пудель сигает туда же.

    ЗОЯ БАЖАНОВА

    ВЕНОК СОНЕТОВ (1920-1967)

    КОЛЬЦЕВОЙ


    Вот наконец-то, Муза, мы одни!
    Не знаю только, будешь ли ты рада,
    Возмездье ждет меня или награда...
    Пусть запылают звездные огни!

    Так многие из юных в наши дни
    На площадях Москвы и Ленинграда
    Вступают в строй рабочего отряда.
    Встань! Нашу песню с нами затяни!

    Ты спутников связала в цепь со мной.
    И все, что ты сулила нам весной,
    С портами сбывалось непременно.

    Прошли как сон моря и города.
    Со свитком Клио! В маске Мельпомена!
    Будь счастлива, Подруга! Будь горда!

    1


    Вот наконец-то, Муза, мы одни!
    Дай руку, расскаяш, кто ты такая,
    Нью тень стремили Невский иль Тверская
    Сквозь крутень многорукой толкотни?

    Но для чего ты прячешься в тени?
    Но для чего не ты, совсем другая
    Ждет на углу, других подстерегая,
    Но сколько же у нас с тобой родни?

    В теснинах переулков нелюдимых
    Я столько раз терял и находил их,
    Вечерних, черных, одичалых птиц...

    Дитя свободы иль исчадье ада,
    Хоть отзовись и в яви воплотись!
    Не знаю только, будешь ли ты рада.

    2


    Не знаю только, будешь ли ты рада,
    Что мы сошлись у городских ворот.
    Ведь я студент, бродяга, сумасброд.
    Небось тебе скучна моя тирада.

    Ты не найдешь ни склада в ней, ни лада!
    Ну что ж, прости, набрал воды я в рот.
    А может быть, совсем наоборот, —
    Тебе нужны сонет или баллада?

    Пойми, я столько раз на свете жил
    Движеньем крови, напряженьем яшл, —
    Хватило б на цыгана-конокрада!

    Две жизни, целых двадцать или сто...
    Как угадать — за это иль за то
    Возмездье ждет меня? Или награда?

    3


    Возмездье ждет меня или награда
    За множество несовершенных дел?
    Я столького в пути не разглядел,
    Ни Фив, ни Херсонеса, ни Царьграда.

    Ведь человек — двухчастная шарада
    Чела и Века. Здесь водораздел, —
    Его биографический предел,
    Живая или мертвая преграда.

    Прощайте же, усопшие! Долой
    Из этих строк их отсвет нежилой,
    Их кости, кольца, кубки и осколки

    Их утвари, их бронза и кремни,
    Пусть валятся их фолианты с полки!
    Пусть запылают звездные огни!

    4


    Пусть запылают звездные огни!
    Громады солнц, махины мировые,
    Для нас одних зажженные впервые,
    Предвидят наши судьбы искони.

    В годины жесточайших тираний
    Не спят они, как псы сторожевые,
    И, приподняв слепые веки Вия,
    Следят за ходом всяческой грозы.

    Все это злые присказки старушки.
    Так сдвинем, Муза, глиняные кружки, —
    Хоть добрым словом бабку помяни!

    А я недаром к звездам обращаюсь, —
    Под звездами с тобою обручаюсь,
    Как многие из юных в наши дни.

    5


    Так многие из юных в наши дни
    Уходят в путь без отпуска, без льготы.
    Да здравствуют их молодые годы!
    Не спорь, не сокрушайся, не кляни,

    Что рано в бурю вырвались они:
    Им предстоит построить мир свободы
    Из голода, из горя и невзгоды,
    Из слез и крови, грязи и резни.

    Что в мире легкомысленней и чище,
    Чем правота их праведности нищей,
    Чем этот сумасшедший блеск в глазах!

    Вот и взметнулся молнийный зигзаг,
    И громовая катится рулада
    По площадям Москвы и Петрограда.

    6


    По площадям Москвы и Ленинграда
    Опять плывет сиреневая мгла.
    Мы молоды. Нам иод ноги легла
    Еще одна трибуна иль эстрада.

    «Баллада о гвоздях» или «Гренада»
    Сердца людские заново прожгла?
    Чреда воспоминании тяжела,
    Но вспоминать о молодости надо!

    Вот, вот она — пришла как в первый раз,
    Глазастая, в сто сотен ярких глаз,
    Гражданка Буря, девочка Мэнада...

    Но Музы я еще не назову!
    Иная входит Музыка в Москву.
    Мы встали в строй рабочего отряда.

    7


    Мы встали в строй рабочего отряда,
    В систему прочно сбитых шестерен.
    Здесь голос Музы удесятерен,
    И он звучит грозней, чем канонада.

    Нет, он звучит нежней, чем серенада...
    Нет, слышится в нем карканье ворон...
    Нет, нет, — беспечный смех со всех сторон —
    Вальс — Лунная соната — Клоунада...

    Трехмерный мир Эвклида страшно прост
    И просто страшен. Есть четырехмерный!
    В нем правит Время, пущенное в рост.

    Двадцатый век его союзник верный.
    Ему Пикассо и Эйнштейн сродни!
    Встань! Нашу песню с нами затяни!

    8


    Встань! Нашу песню с нами затяни!
    Меня ты наградила даром слова.
    Так излечи от наважденья злого,
    Застенчивость мою перечеркни.

    Верни сердечный жар. Оборони
    От каменного века, от лесного
    Желанья жить — и ждать! Стяни мне снова
    Кольчуги бранной сбитые ремни!

    Позволь мне стать пилотом невесомым
    И с ангельским соревноваться сонмом
    Хотя бы здесь, на плоскости земной!

    Позволь же мне в высоком напряженье
    Отправить в дальний путь воображенье,
    Свяжи в дороге спутников со мной!

    9


    Ты спутников связала в цепь со мной.
    По-разному прошедшие сквозь время,
    Не ждали мы ни орденов, ни премий,
    Зато пленялись каждой новизной,

    Зато влюблялись каждою весной,
    Легко несли сужденное нам бремя
    И относились весело к проблеме
    «Быть иль не быть» на сцене площадной...

    Светлов, Кирсанов, Луговской, Сельвинский,
    Причастные к эпохе исполинской,
    Мы возмужали вместе со страной,

    Прошли войну и мир, рассвет и полночь,
    И твердо верили, что ты исполнишь
    Все, что сама сулила нам весной!

    10


    А то, что ты сулила нам весной, —
    Сбылось иль не сбылось, уже не помнят
    Ни флаги площадей, ни окна комнат,
    Ни воздух в окнах, синий и сквозной.

    И вот, усыплена голубизной,
    Спит наша юность в сборниках двухтомных,
    Спит в пиджаках и брюках допотопных,
    Спит и не спорит с юностью иной.

    Иная юность, выросшая сразу
    По зову жизни, а не по приказу,
    Без пропусков, вне очереди встав,
    Грядет, гудит, грохочет эта смена,
    Грядущему диктует свой устав.
    Все сбудется и с нею непременно!

    11


    Все сбудется с портом непременно!
    Заслужит сто венков и сто обид,
    И сам чужую старость оскорбит
    Своею правдой жгуче современной,

    Й вспомнит всех погибших поименно,
    И скорбный марш погибшим протрубит,
    И, наконец, не сломлен, не разбит
    Гнездившейся бок о бок с ним изменой, —

    Пройдет он дерзко сквозь двадцатый век,
    Еще безвестный юный человек,
    Чье званье — Рядовой, чье имя — Каждый.

    Что ждет его — победа иль беда?
    В каких туманах перед ним однажды
    Пройдут как сон моря и города?

    12


    Пройдут как сон моря и города
    В сверхсильной нереальной синераме.
    Освещены всю ночь прожекторами,
    Они к утру исчезнут навсегда.

    Машин стада и призраков орда,
    Герои в драме, и кумиры в храме
    Все яростней и ярче и упрямей
    Свой ужас обнаружат без стыда.

    Но гибельность, грозящая планете,
    В коротком не вмещается сонете, —
    Да я и не об ртом говорю!

    Стоит на страже Муза неизменно.
    И по утрам приветствуют зарю —
    Со свитком Клио, в маске Мельпомена!

    13


    Со свитком Клио, в маске Мельпомена!
    Все та же ты, вне моды, вне времен,
    Единая под множеством имен,
    Подруга русских лириков, Камена!

    Зла иль добра, смиренна иль надменна,
    Твой ясный лик не стерт, не затемнен,
    Ты, может быть, сменила сто знамен,
    Но это только смена, — не измена!

    Что ж, я не археолог, не историк.
    Мой век недолог, только опыт горек:
    Я знал откуда — отыщу куда.

    Ничто не пропадет. На каждой тризне
    Слагают гимны воскрешенной жизни.
    Будь счастлива, Подруга! Будь горда!

    14


    Будь счастлива, Подруга! Будь горда!
    И знай, что это счастье, гордость эта
    Есть достоянье каждого поэта,
    Есть оправданье моего труда.

    А труд не автострада, а страда,
    Не счетчиком исчисленная смета,
    Не смирная планета, а комета,
    Параболой летящая звезда.

    Вот наконец-то и пришло веселье,
    Которого не знали мы доселе.
    Не только руки — губы протяни!

    С декабрьской стужей, с майскою грозою
    Вошла в сонет четырнадцатый Доя.
    Вот наконец-то, Муза, мы одни!

    ЗОЯ БАЖАНОВА

    1


    Все кончено. Но нет конца — концу.
    Нет и начала нашему началу.
    О, как тебе сегодня не к лицу,
    Что ты вчера навеки замолчала.

    Ты, говорунья. Ты, прямая речь.
    Ты, благовест в единоборстве с ложью.
    Ты, музыка, не смогшая сберечь
    Струн напряженных. Ты, созданье божье.
    Ты, с детских дней одна и та же. Смех
    И — рядом слезы. Честная артистка,
    Как пристально смотрела ты на всех,
    А с зеркалами не дружила близко.
    Ты, жаркий пламень, улетевший ввысь
    Так безнадежно, так скоропостижно...

    Но подожди. Дай досказать. Явись
    Живой, отважной, нежною, подвижной.

    Любимая, ты остаешься здесь.
    Не расстаешься с жизнью, не уходишь
    И этот дом, осиротевший весь,
    Глазами беспокойными обводишь.

    Для нас одних такое волшебство
    По всем законам жизни существует.
    Легчайший отсвет света твоего
    И над тягчайшим горем торжествует —
    В любом быту и на любом мосту,
    Хоть на лету, сквозь вихревые тучи,
    Твой свет, не распыленный в пустоту,
    Твой молодой, твой лучший, твой летучий!

    И тут же, а не в прошлом — первый час
    Присутствует и бесконечно длится,
    Тот самый, что, в вагонных окнах мчась,
    Снопом лучей ударил в наши лица.
    Наш первый час. Как страшно близок он.
    В нем тоже нн начала, ни конца нет.
    А может быть, и вправду есть закон,
    Что прошлое вновь настоящим станет...

    Вагон несется. Где-нибудь в пути
    Мы спутников поздравим с Первым мая.
    Все путается в памяти... Прости,
    Что я и сам еще не понимаю,
    Зачем не спать, куда тревогу деть...
    В багряных отблесках, в клокастом дыме
    Что загадать, как в окнах разглядеть
    Наш дальный путь глазами молодыми...

    О чем мы говорим? Да ни о чем...
    О том, что, облачной закутан ватой,
    Весь город завтра будет завлечен
    Игрой актерской, пестрой, диковатой.

    О том, что в черных окнах провода
    Несут собыгья, новости, известья
    Из края в край, оттуда и туда.
    А наша мысль несется с ними вместе.
    О том, что все неясно впереди
    И выяснится, кажется, нескоро...
    Нам спать немыслимо.
    Но погоди!
    Таинственные голоса из хора —
    Мужской и женский — вырвались. Их два.
    Нет содержанья в слитном песнопенье.
    Не различимы русские слова.
    Но праздничные гулкие ступени
    Нам под ноги легли.
    Но в каждый миг
    Иное разверзается пространство,
    Иная ширь морей, времен и книг,
    Иная даль твоей дороги страстной.

    Так мы пройдем по чуждым городам:
    Стокгольм, Берлин, огни рекламных окон...
    Настанет день, я молодость отдам
    За каждый твой взметенный ветром локон,
    За каждый взгляд, за каждый взлет руки,
    За каждый возглас правды непорочной,
    За каждый взрыв назло и вопреки
    Всему, что общепринято и прочно,
    За удивленье дивное твое,
    За сдержанность и за неудержимость.

    И вот уже отстроено жилье.
    И слажен быт. И жизнь вдвоем сложилась.

    Но сроки так сдвигаются в стихах,
    Что слишком плотен и бездушен воздух.
    Наверно, я слагаю впопыхах
    Преданье о твоих погасших звездах.
    Наверно, так и надо. Ведь любовь
    Диктует безрассудно и жестоко.
    Так в телеграфной проволке столбов
    Гудит и стонет напряженье тока.
    Так правда на земле измождена
    За то, что разделяет боль чужую,
    Вся кладбищами загромождена,
    Вся в рытвинах, куда ни погляжу я.

    Но правда может стать еще лютей,
    Безумней, обнаженней, откровенней —
    Единственная школа для людей,
    Трудящихся в отчаянье и рвенье.
    Возлюбленная! Жизнь моя! Жена!
    Ты с юных дней была такого склада,
    Так слажена, так стройно сложена,
    Так лишена сама с собой разлада,
    Что в рту ночь у нас обоих есть
    Один просвет, глазам открытый настежь.
    ВСЕ ВИДЕТЬ. ВСЕ СКАЗАТЬ. ВСЕ ПЕРЕНЕСТЬ.
    А ты во мгле ничем себя не застишь.

    Не застишь! Нет! В порыве доброты
    Раздвинув черный купол мирозданья,
    Одной улыбкой превращаешь ты
    В рабочую страду — само страданье.

    2


    Вспомни, Зоя, начало жизни,
    Золотые детские дни
    И печалящимся на тризне
    Хоть платочком белым взмахни!

    Легкий взмах мгновенно доплещет
    Белопенным гребнем волна.

    Что за девочка в доме блещет —
    Так послушлива, так вольна.

    Зоя, Зоя, росла ты ясно.
    Смейся, радуйся, пой, играй!
    Всеми сказками опоясан
    Твой зеленый и синий рай.
    Сколько сказок прочла ты рано!
    Братья Гриммы, Пушкин, Перро
    Твоей верной стали охраной,
    Ткали звездное серебро.
    За русалкой Андерсен старый
    Сам в окошко дачи стучал.
    Жуткий Гофман бренчал гитарой,
    Небылицы плел, не скучал.

    Если нравился гимназистам
    Твой прелестный робкий огонь,
    Комплиментам их неказистым
    Отвечала ты: «Только тронь!»

    Вырастала с двадцатым веком,
    Чуть моложе, но наравне,
    Стала девочка — человеком,
    Поглядела в глаза войне.
    И в года всеобщей разрухи,
    Когда жизнь была тяжела,
    Подняла ты тонкие руки,
    Бедный заработок нашла.
    В час нужды — а был он нередок —
    У чужих купцов на дому
    Наставляла капризных деток
    И грамматике и всему...

    ...Приближались с подступов дальних
    Наше Зaвтрa наши года.
    В золотых гостиных и спальнях
    Жались важные господа.

    ...Слышишь, милая, гром и гомои,
    Первый митинг славной грозы?
    А пока тебе не знаком он,
    Вот газета, — наши азы.

    Ты мала, но вырастешь быстро
    На виду у всех, на свету,
    Оттого что каждая искра
    Устремляется в высоту.

    На Поволжье, в голодном мраке,
    С матроснёй дружа у костра,
    Ты в холерном будешь бараке
    И уборщица и сестра.

    На нечаянном перегоне,
    В двадцать третьем легком году,
    В том летящем сквозь жизнь вагоне,
    Знал ли я, что тебя найду?

    Наша молодость! Прокричи нам,
    Не увиливай, не солги,
    По каким ты правилам чинным
    Замедляешь свои шаги?
    Уже мчатся сюда оттуда
    Все курьерские поезда,
    Мчится давнее наше чудо,
    Наша жизнь — оттуда сюда.

    В переулке замоскворецком,
    В тот сочельник, в той же ночи,
    Оборвутся в порыве резком
    Твое ДА и мое МОЛЧИ...

    Все, что будет — вплоть до разлуки —
    Все сбывается и сбылось —
    Слабый стон, усталые руки,
    Пенпый кипень льняных волос,
    Умиление, утомленье,
    Удивленье юной души,
    Ранней ранью реянье, мленье —
    О, не слушай, о, не дыши!..

    Будет ночь — короче и краше.
    Будет день — длинней и трудней.
    Подружится твое бесстрашье
    С быстрой сменой ночей и дней.
    Сколько в молодости несчастий
    И безденежья и тоски
    Разрывает сердца на части,
    Жизнь разламывает на куски.
    Сколько ждать еще двум бездомным
    Дней, ночей и недель и лет,
    По каким окраинам темным
    Заметут метели их след...

    Но прервутся ночи прогулок
    По местам, по садам дворов.
    Здравствуй, Левшинский переулок,
    Принимай нас, домашний кров!

    В легкой шубке, с пуделем Джином
    Ты взлетишь на пятый ртаяг
    И движеньем неудержимым
    Скинешь шубку и мне отдашь.
    После утренних репетиций
    Зимний вечер не так далек.
    Не хозяйкой — сказочной птицей,
    С лету бьющейся в потолок,
    Оживится наше жилище.
    За окном метель.
    А пока
    Мы богаты юностью нищей,
    Нет ни славы, ни табака.

    Только страшная вера в Завтра,
    В простоту событий простых.
    Моя жизнь, позволь, чтобы автор
    Прочитал тебе новый стих:
    «Я люблю тебя в дальнем вагоне,
    В желтом комнатном нимбе огня.
    Словно танец и словно погоня,
    Ты летишь по ночам сквозь меня...»

    Много строк и краше родится.
    Но, как в рифмах ни ухитрись,
    Ты служанка древних традиций
    И скромнейшая из актрис.

    И по этой простой причине
    Нынче вечером стань другой,
    В крепдешине или в овчине,
    Стань девчонкой или каргой.

    День придет. И черный подрясник
    Подчеркнет твой девичий стан.
    Это будет твой первый праздник,
    Он не многим актерам дан.
    В драме Горького в мрачной сцене
    Ты прервешь пустой разговор,
    И раздастся в общем смятенье
    Высшей мерой твой приговор.
    У портала, сначала тихо,
    Но слова раздельно рубя,
    — Ты... собака... стерва... волчиха... —

    Скажет маленькая раба, —
    Не артистка, но агитатор,
    Не монашенка, весь народ
    Сразу вырастет. И театр
    На одно мгновенье замрет.
    Но, в хлопках отбивая руки,
    Разразится блаженный вой,
    В горькой радости, в сладкой муке
    Дружный вызов Ба-жа-но-вой!

    Моя строгая недотрога,
    Будешь ты скромна даже здесь.
    Еще так далека дорога!
    Столько будет новых чудес!
    Тут не спешка, одна лишь гонка
    Вслед за жизнью и ей в обгон.
    В лад ударам сердца как гонга
    Мчится дальше дальный вагон.

    День придет. Мы в Горький приедем,
    В Арзамас, Сергач, Городец,
    Всем, что знаем, — не тем, так этим —
    Взбудоражим двадцать сердец.
    Это будут славные парни,
    Благонравны, как на подбор,
    И талантливо благодарны,
    Что нужде глядели в упор.
    Суждено в театре веселом
    Им узнать и славу и труд,
    Их маршрут по колхозным селам
    Будет ярок, долог и крут.

    Да и в жизни скажется нашей
    Ранней молодости возврат, —
    Долгосрочный постриг монаший
    И гражданственность без наград.

    Но решенье времени строго.
    В нем иной извилистый ход.
    Еще так далека дорога,
    Так неясен будущий год!

    День придет. И в Грузии знойной
    Встретит нас вдохновенный друг
    И включит обоих спокойно
    В свой домашний избранный круг.
    Молодой огонь Тициана,
    Его древнее колдовство
    Вечной памятью осиян но —
    Да святится имя его!

    В первый день в компании узкой
    Тициан тебя наречет
    Белокурою музой русской —
    О, не в счет, а только в почет.
    В хриплом голосе балагура
    Ясен домысел доброты:
    — Муза русская белокура! —
    Но зачем потупилась ты?
    Ведь сейчас же, сама изведав
    Стиль застолья взамен меня,
    Вознесешь грузинских портов,
    О стакан стаканом звеня.

    ...Но внезапно — всегда внезапно —
    Налетает в окна гроза.
    Будем бодрствовать неослабно,
    Поглядим ей прямо в глаза.
    Рухнет молния-телеграмма
    Сверху вниз зигзагом косым
    И в сознанье вонзится прямо:
    У тебя нет матери, сын.

    Еще так далека дорога,
    Так мудра и могуча жизнь.
    Моя радость, моя тревога,
    Будь со мной, не робей, деряшсь!

    Будет строк этих продолженье
    Бегло, коротко и общо:
    Как мое под уклон сколья{енье
    Незаметно тебе еще...

    Может статься, я не сумею
    Вспомнить счет безымянных дрог,
    Ради жизни и рядом с нею
    Не закончу мартиролог.

    Нет ни в чем у жизни возврата,
    Передышки нет ни одной.
    Ты отца и младшего брата
    Похоронишь перед войной.
    Только чем же мы виноваты,
    Что на празднике роковом,
    Провожая тридцать девятый,
    Встретим полночь в сороковом?

    Так сотрется горькая память,
    А того, что ушедших нет,
    Ни забыть, ни переупрямить
    Столько лет, столько зим и лет.

    Так когда-то грешный Некрасов
    Материнскую смерть постиг,
    Своей доли не приукрасив,
    Переплавил рыданье в стих.

    И побрел от тризны до тризны,
    Еле слышно к людям стучась,
    Сам себе шептал укоризны
    Вековечный РЫЦАРЬ НА ЧАС.

    3


    В июне сорок первого Москва
    Глазам своим не верила вначале.
    Лишь на бульварах пыльная листва
    Прошелестела завтрашней печалью.
    И время замедляло свой полет.
    Но в страшный день, в пылающем полудне
    Жестокий зной сам превратился в лед,
    Стал город сумрачней и многолюдней.
    Мерещилось предчувствие разлук
    На лицах женщин, на цветущих розах.
    Мерещился иной — железный — звук
    В растущих облаках, в гнетущих грозах.
    Шел первый месяц. Таяли фронты.
    Прощались мы с друзьями на вокзалах.
    Но и тогда еще не знала ты
    Утрат грядущих. Да и я не знал их.
    Но сразу ты сняла с дверей засов
    И сделала гостиницей жилище,
    Друзьям служила верно и без слов
    И не стыдилась оскудевшей пищи. V
    Дежурила на крыше ночью той,
    Когда стоял вахтанговский театр,
    Как у собора каменный святой,
    Как на арене цирка гладиатор.

    А завтра телефон забил в набат!
    И, страшной правды не расслышав толком,
    Мы побежали оба на Арбат
    По сонным переулкам, по осколкам
    Разбитого стекла...
    Так вот она —
    Глядит в глаза нам, хриплая, лихая,
    Бездушная, воздушная война,
    Убившая Театр...
    И полыхая
    Остановилось на короткий миг,
    Не дышит время, ничего не слышит,
    Лишь ожиданьем душу истомив,
    Еще не скоро письма нам напишет.

    Однажды в зимний день иль ввечеру
    Актеры-горьковчане к нам явились
    И приняли как брага и сестру
    На пятитонку, на попутный виллис.
    Нам многое увидеть довелось, —
    Торчащие в снегу печные трубы,
    Босые, в мерзлом инее волос,
    Солдатские глухонемые трупы...
    Ты видела дела фашистских рук,
    Уничтоженье по штабному плану —
    В следах разгула бедный Бежин Луг,
    В следах ожогов Ясную Поляну...
    Узнала летчиков, их бивуак,
    Короткий сон, короткий сбор на гибель,
    Безжалостную точность в их словах
    И точный счет — кто налицо, кто выбыл...

    И там и тут искала правды ты
    На всех распутьях, в судьбах и бессудьях,
    Непобедимость русской правоты
    Играла в симоновских «Русских людях».

    ...Узнав про гибель сына моего,
    Тебе я отдал смятый треугольник.

    Ты встретишь в беспредельности его,
    Разговоришь молчанье безглагольных
    И озаришь хоть на мгновенье тьму.
    И если тьма прислушается немо,
    И если можешь — страшную порму
    Вслух прочитаешь сыну моему.

    Не думай, Доя, что я стал отныне
    Как факельщик на кляче вороной.
    О, нет! Пускай слезливое унынье
    Обходит нас обоих стороной. .

    Мне время диктовало, как, бывало,
    Железными клещами сердце сжать,
    Сквозь мглу, в дыму зловещего обвала
    На твой огонь равнение держать.

    А если где-то людям станет жутко
    В пробелах, в недомолвках, между ^грок, —
    Что ж, правда жизни — не пустая шутка.
    ГЛАГОЛ ВРЕМЕН не жалостлив.
    Он строг.

    4


    Пронеслись военные годы.
    Несся дальше дальный вагон.
    Не знавал отпусков и льготы
    Твой открытый, легкий огонь.

    Ты — учительница простая
    Театрального мастерства,
    В свою новую роль врастая,
    Оказалась и в ней права:
    Не скольженье в учтивом танце,
    Не муштра на гладком плацу, —
    Не блюсти никаких дистанций —
    С каждым младшим лицом к лицу!

    Боже мой, как ты это знала,
    Как ломала руки свои,
    Как звала из темного зала:
    «Чем попало себя взорви!»
    Не сдавалась и добивалась,
    Чтобы где-то в конце концов
    Устранилась робкая вялость,
    Сохранилась дерзость юнцов.

    А в конце концов — сколько траты
    Нервной силы, как труд велик...
    Но пределом твоей отрады
    Был ТРАГЕДИИ грозный лик.

    Ничего нет острей и строже,
    Чем на меди тонкий чекан.
    Ничего трудней и дороже,
    Чем служенье ученикам.
    Нет отчаянней, нет опасней,
    Нет светлее света того!

    Говорят, что искусство — басня,
    Балаган или баловство,
    Балагурство или рулетка:
    — Ставь медяк, а червонец грабь! —
    Нет, искусство — тесная клетка,
    В ней пожизненно стонет раб.

    Гимназисткою, иль пьянисткой,
    Иль артисткой, — но ты росла,
    Все равно, высоко иль низко.
    Твоим обликам нет числа!
    И опять являлись пристрастья,
    Мимо стольких скользя невзгод.
    Ты молила их: — Разукрасьте
    Иль разрушьте мой новый год!

    Самодержица и владыка
    Прямо в руки шедших даров,
    Ты сначала робко и дико
    Украшала домашний кров,

    В подмосковной нашей природе
    Молодевшая, а скорей
    Чародейка лесная вроде
    Древних северных кустарей.

    В грудь земли кривой можжевельник
    Врос корнями не для того,
    Чтобы трубку сосал бездельник,
    А для замысла твоего.
    Для тебя лесные деревья
    Изгибались, кверху ветвясь.
    Так заметила вся деревня
    Меж тобой и деревом связь.
    Так рождалась новая Зоя,
    Неожиданно как всегда,
    В изнуренье летнего зноя,
    В счастье редкостного труда,
    Шла по дебрям и перелескам,
    Лишь бы чей-то глаз подстеречь,
    С первобытным дикарским блеском
    Немоту превращала в речь,
    Босиком, в истрепанном платье
    В прелых листьях, в ненастной мгле
    Ты отыскивала распятье
    Или ведьму на помеле,
    Стерегла в наростах березы,
    В горбылях древесных грибов
    Две гляделки, скупые слезы
    И морщины скошенных лбов.

    Появлялись в доме фигуры,
    Как исчадья лесной весны.

    Из древесной корявой шкуры
    Ты выпрастывала их сны
    И сдвигала века, припутав
    К ним охапки сказок и вер.

    Злился Леший... От лилипутов
    Не предвидел зла Гулливер...
    Отражался в зеркале Пращур,
    За меньшой держался народ,
    Из пещеры око таращил
    И беззубый ощерил рот...
    Свистопляской ведьм окруженный,
    Честь и совесть Макбет отверг...
    Ясень, молнией обожженный,
    Вскинул сильные руки вверх...
    В том же древнем лесу дремучем,
    Той же древней как мир весной,
    Странной страстью к ребенку мучим,
    Сумасбродствовал Царь Лесной...
    Актеон, Альциона, Дафна, —
    Твои замыслы, твоя боль...

    Это сделано так недавно,
    А сегодня стало ТОБОЙ.

    Да, сегодня Тобою стало!
    И припомнил порт-старик
    То, что в юности отблистало,
    ТОЙ ТРАГЕДИИ грозный лик, —

    Это мчанье сквозь жизщ. вагона,
    Предназначенного судьбой.

    Это в буре волос Горгона,
    Неоконченная тобой...

    Выбрав рашпиль или стамеску,
    Ты работала, пела, жгла
    День за днем... И словно в отместку
    Где-то рядом клубилась мгла.

    Но когда, когда, о когда же
    Обозначилась рта тень,
    Притаившаяся на страже
    И крадущаяся вдоль стен?

    Не скучала ты, не молчала...
    Но сквозь время или в обгон —
    Тот же самый, что был сначала,
    Вдруг застопорил наш вагон.

    5


    Орфей привел на землю Эвридику,
    Но не стерпел и посмотрел назад.
    Он различил одну лишь невидимку,
    Чьи ножки мимо времени скользят.

    Он встретил только взгляд потусторонний,
    Внутрь обращенный, тусклый как свинец,
    Услышал только карканье воронье
    Да вопли женщин, стихших под конец.

    И заметалась в нем и заметалась
    Загадочная для любых врачей
    Такая стовековая усталость,
    Что только странствуй, нищий и ничей.

    С кривых путей, из гнилостных харчевен
    Он сманивал пьянчужек за собой,
    Пел и плясал, а сам был так плачИвен,
    Что вечен стал их временный запой.

    И с той поры бывалого союза
    Он с гражданами больше не искал...

    История, как мать его и муза,
    Вела Орфея от фракийских скал.

    История ждала и не стремилась
    Орфею смертный кубок подносить.
    И вслед ему, как приговор и милость,
    Все гуще разрасталась волчья сыть.

    Ты столько раз припоминала это
    И не грустила. Ты была права.
    Ты знала, что у каждого порта
    Свои разрыв-трава и трын-трава.

    Так и случилось. Не смогла проститься,
    Назад не обернулась на лету,
    Ушла из глаз и упорхнула птица
    В свою сверкающую высоту...

    Я должен в стуже, все еще не стихшей,
    Твое благоволенье обрести,
    Я должен в каждом из четверостиший
    Хоть волком выть:
    «Прости-прощай... Прости...»

    Хоть волком выть? О, нет! Как можно тише,
    Как можно глуше. Не дышать почти.
    Но в памяти — затменье ты простишь ей —
    С тобой в далеком встретиться пути...

    А время не щадит и не врачует
    Увечных душ, да и не сушит слез,
    Но все, что суждено, — задолго чует,
    И все, что должно, — делает всерьез.

    6


    ...День последний, день беспощадный
    Был тридцатого декабря.
    Его свечка таяла чадно,
    Не светясь, но еще горя.

    И тянул он, — тянул, как тянет
    Христа ради нищий во мглу,
    Нас клянет, а в глаза не глянет
    И отстанет сам на углу...

    Потрудились врачи усердно,
    С ними сестры и фельдшера.
    Как ждала ты их в муке смертной,
    Как не верила им вчера,
    Как меня гнала непрестанно,
    Как на помощь звала чужих...

    Я на вечную вахту встану,
    Еле жив, — я остался жив.
    Жив-здоров — даже с той секунды,
    Когда твой опускали гроб,
    А за гробом рушился скудный
    В рыжей глине рыхлый сугроб.

    Жив-здоров — до седьмого пота,
    До последнего дня в пути.
    Мне осталась одна забота —
    Скорбный памятник возвести.

    Что ты прячешь на самом дне,
    Мой двужильный и жалкий мозг?
    Ожиданье. Столбняк родни.
    Безнадежного лифта лязг.
    Коридор больницы пустой,
    Да носилки там, на полу,
    Когда выше пернатых стай
    Моя милая уплыла.

    За чертой зачеркнутых строк,
    В серой обыкновенности,
    Что скрывается? Только страх.
    Страх, что правды не вынести.
    Ни сейчас, ни в новом году
    Не сулит ничто перемен.
    И останется Ни-ког-да
    До скончанья земных времен.

    ...Из того, что решалось ночью,
    Не кривая кардиограммы,
    А кривая кривда росла,
    А за нею шли многоточья,
    Шли на слом театры и храмы
    Вне пространства и без числа...

    Да и в будущем ничего нет.
    Только врытый в землю гранит.

    Только Доя меня не гонит,
    От могилы не отстранит,
    Не смеется Зоя, не стонет,
    Навсегда молчанье хранит.

    Зоя, Зоя, ты так близка мне,
    Так близка мне в такой дали!
    Я твой облик вырежу в камне,
    Врою камень в толщу земли.

    Так и будет — трижды, семижды
    В черный камень башкой стучась,
    Твердо верую — осенишь ты
    Звездным светом мой смертный час.

    В память стольких наших свиданий
    И всего, что решалось в них,
    Моя радость в дороге дальней,
    Твой вдовец, твой муж и жених,
    Твой поклонник и современник,
    Никогда, ничего, ничем
    Не отменит, не переменит,
    Только глухо спросит: «Зачем...»

    Зоя, Зоя, зачем так поздно
    Выхожу я на смертный бой,
    Так не узнан, так не опознан,
    Так давно ПРЕДСКАЗАН тобой!

    7


    Поэзия! Я лгать тебе не вправе
    И не хочу. Ты это знаешь?
    — ДА.

    Пускай же в прочно кованной оправе
    Ничто, ничто не сгинет без следа, —
    Ни действенный глагол, ни междометье,
    Ни беглый стих, ни карандашный штрих,
    Едва заметный в явственной примете,
    Ни скрытный отклик, ни открытый крик.

    Все, как умел, я рассказал про Зою.
    И, в зеркалах твоих отражена,
    Она сроднится с ветром и грозою —
    Всегда невеста, никогда жена.

    И если я так бедственно тоскую,
    Поверь всему и милосердна будь, —
    Такую Дою —
    в точности такую —
    Веди сквозь время в бесконечный путь

    И за руку возьми ее...
    И где-то,

    Когда заглохнет жалкий мой мятеж,
    Хоть песенку сложи о ней, одетой
    В ярчайшую из мыслимых одежд.

    Поэзия! Ты не страна.
    Ты странник
    Из века в век — и вот опять в пути.
    Но двух сестер, своих союзниц ранних —
    Смерть и Любовь —
    со мною отпусти.

    Январь-март 1969 г.