Содержание

• Вместо предисловия
• И Санеев стал олимпийским чемпионом
• Хватит выступать!
• С чего начинается тренер?
• Ищу единомышленников
• Каждый день
• Перешагнуть себя
• Сколько стоит метр?
• Сколько тренеров — столько мнений
• Соревновании, соревнования, соревнования...
• «Великолепная четверка»
• «Падая и вставая, ты растешь»
• Испытание Олимпом
• Только квалификация
• Шесть последних...
• Иллюстрации

Книгу пронизывает мысль, что победа в большом спорте дается сегодня очень нелегко. Вместе с тем эта победа приносит спортсмену и его тренеру удивительную, ни с чем не сравнимую радость.
 

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

Когда долгие годы активно живешь в мире спорта, то трудно бывает вспомнить первый шаг в этот мир. Но твои последние шаги как спортсмена запоминаются навсегда.

Прошло уже восемь лет, а я, как сегодня, помню тот день и час. Поздно вечером мы с Витольдом Креером вернулись с прощального карнавала, устроенного гостеприимными японцами для участников XVIII Олимпийских игр. Были теплые речи, знаменитые японские яства, подарки, фейерверк и танцы. А в Олимпийской деревне было необычно тихо и темно. Спать не хотелось, и мы с Витольдом, сев на велосипеды, медленно запедалировали по пустым улицам деревни. Не сговариваясь, мы направились в сторону тренировочного стадиона. Витольд остановился в секторе для прыжков, а я проехал дальше — на сектор для метания копья. На стадионе было темно, и мы не видели друг друга. Когда ехали обратно, молчание нарушил Витольд: «Ты тоже решил?» — «Да», — ответил я. И мы поняли, что всего несколько минут назад каждый из нас окончательно распрощался с активным спортом, которому отдал лучшие годы молодости.

В ту ночь мы много говорили о спорте, о нашем будущем. Если я уже был кандидатом наук и руководил научным коллективом, то, честно говоря, будущее Витольда представлялось мне не совсем ясным. За многие годы дружбы я узнал его как фанатически целеустремленного и бескомпромиссного человека, который не мог довольствоваться полумерами. И мне казалось, что Витольду трудно будет найти себя, избрав профессию тренера, которая требует разносторонних знаний, педагогического такта, редкого терпения, исключительной выдержки. Ответ на этот вопрос я получил ровно через четыре года на Олимпийском стадионе Мехико, где прыгуны тройным, подготовкой которых руководил Витольд Креер, добыли одну из самых блестящих побед олимпиад. Виктор Санеев не только стал обладателем золотой медали, но и установил тогда олимпийский и мировой рекорды.

Все мы хорошо знаем, что чрезвычайно сложно встать в ряды сильнейших спортсменов мира. Однако в сто крат сложнее стать их истинными воспитателями. Витольд Креер спортивными успехами своих учеников доказал, что сложный и тернистый путь становления и формирования воспитателя чемпионов им преодолен.

О том, как шло это становление, какие проблемы и сомнения стояли на пути одного из сильнейших в мире прыгунов тройным Витольда Креера, читатель узнает, раскрыв страницы этой интересной книги.
 

И САНЕЕВ СТАЛ ОЛИМПИЙСКИМ ЧЕМПИОНОМ...

...Выше всех красный флаг с серпом и молотом. Рядом — желто-зеленый Бразилии и трехцветный Италии. На пьедестале трое сильнейших в тройном прыжке.

Джентилле не отводит глаз от медали Санеева. «Золотая. Целый час она принадлежала только мне... Из чего сделан этот русский? Так запросто перешагнуть три мировых рекорда...»

По темному лицу Пруденсио катятся слезы... «Второй в мире. Прибавил почти метр к рекорду да Силвы. Самого да Силвы! Запомнят меня теперь... Как это здорово, Олимпиада...»

Кажется, что эти трое вырвали свои медали из горящего дома.

Санеев оборачивается к сектору, где подвиги-рекорды стали обычным делом. А в груди растет, ширится восторг, торжество победы, вытесняя удивление чудом наяву, — неужели сбылось? Возможно так? Мечтал, трудился, сомневался, превозмогал, бился до конца... и победа. Ноги еще не помнят чудовищных прыжков. Завтра заноет стопа, даст о себе знать отбитая пятка. Но сейчас звенит со всех сторон: «Я смог, сумел, не напрасны эти годы. Не напрасны. Все-таки выиграл... Я и больше могу!.. Победил!»

После спросили: «В последней попытке могло и не удаться 17,39. Значит, случайность?» — «Конечно, — рассмеялся Виктор, а пальцы сами сжались в кулаки. — Но этого случая я ждал каждый день шесть лет. Сделал сорок тысяч прыжков. Поднял двадцать тысяч тонн штанги. Сто раз боролся за победу...»

Вчера меня хватило только на парную — сидеть не двигаясь. Не стараясь понять, что произошло. «Потрескивают от жары деревянные стены. Чуть брызнешь на раскаленные камни — шипят. А пота нет. А откуда ему быть? Все выжгло на стадионе. Не хочется вставать... Сижу, сижу... Что я, сгореть хочу?! Иду под душ. Ледяные струи хлещут наотмашь. Ну и пусть... Я сделал свое. Выполнил...»

Лег рано. Попов сказал, что уже в девять я спал.

Отгремел следующий олимпийский день. Уже и чемпионское сомбреро Виктор надевал и стихи победные слышал. А вечером собрались в его комнате. Только свои. Только те, кто пробивался вместе с Виктором к Олимпу. И те, кто задолго до этого дня верил в него.

На одной ноге приковылял Золотарев. Сияет.

— Знаешь, Виктор, я чуть со второго яруса не свалился, когда ты у Джентилле отнял сантиметр. И рекорд. А потом еще и у Пруденсио... Велик! Велик ты! Как самому хотелось, — это уже мне почти шепотом. — Даже боль в стопе ушла. А ночью так и не уснул... Столько лет ждал Олимпиаду...

Дудкин держит на ладони золото Олимпиады. Сейчас это только медаль. Хотя и высшей пробы. А на секторе — это не дрогнуть, шагнуть в темноту, неизвестность. Где так легко уговорить себя: не ходи туда, костей не соберешь. Сорвешься. Виктор первым прошел над пропастью. Дудкин только пятым...

— Ничего не помню. Как бежал, прыгал... — ни к кому не обращаясь, шепчет Дудкин. — Не помню. Табло выдавало цифры, сколько у кого. У . них рекорды. У меня 17,09... Помню, все время на лице пот. Жарко. Поливал на голову воду. Договаривались с Витей смотреть друг за другом. Куда там... Такое началось... Туман со всех сторон. Плотный — не дает разогнаться. Проносятся все мимо, а я на месте сижу. Сам собой. Конечно, семнадцать — хорошо. Но только догонял. Защищался. Сильно они бились, но без меня. Старался не отстать. Они медали разыгрывали, а я... Может быть, и не мог больше...

Керселян поднимается с тостом:

— За чемпиона! Будь здоров, Виктор, будь счастлив...

— Спасибо, — встает Виктор с бумажным стаканчиком. — Чувствовал, что могу... старался... каждая попытка была последней. До конца верил — сколько бы они ни прыгнули! Боялся заступить. Спасибо моим тренерам — Акопу Самвеловичу, Витольду Анатольевичу. Без них бы мне не победить. Спасибо Коле, Саше...

— Витя! А что думал перед последней... — допытывается Золотарев. — Расскажи...

— Да как-то все скачет. Не ухватить... — задумывается Виктор. — Помню только, сначала далеко был. Но знал, что догоню. В третьей попытке разбежался, три раза толкнулся — и 17,23. Вот и все. Так... А потом вдруг Пруденсио — 17,27. Обошел... Обожгло злостью. На себя, на него... Завелся. Видел, как вскинулся Акоп Самвелович, а Витольд Анатольевич старался быть спокойным. Получалось у него... Чувствую вагон силы — сразу бы прыгать. Скорей бы. Еще думал: «Сейчас я покажу, как надо прыгать. Дома ждут...» Понесся пятую... Ну, думаю, так прыгну, что ямы не хватит. Не получилось. Торопился выиграть. Прыгал как на раскаленной плите. И вдруг пришло: так нельзя. Проиграю все на свете, если таким злым буду.

Надо по-другому. И чтобы злость, и чтобы ноги делали свое дело. Оделся, вытряс песок из шиповок. Коля спросил: «Ну как?» — «Сейчас сделаю», — ответил. Но это уже машинально, а сам готовлюсь. Настраиваюсь на разбег — и как начинать, и что в конце делать. Раза два мысленно пробежал и прыгнул. Немного потрусил босиком по траве. Холодит. Чувствую, отпустило. Не то чтобы расхотелось прыгать или расслабился. Просто стало яснее и видно дальше. Мог каждого зрителя разглядеть. А раньше как марево... Ну, вы сами знаете...

— Да... А как 17,39 получилось?

— Судьи измерили, и все стало как надо. Да, вот еще... У Пруденсио шестая попытка прошла пустой. Не прибавил. «Ну и зря не прибавил, — вслух себе говорю, — придется мне». Хожу, имитирую, представляю... Забеги на 800 метров начались, стартуют наши ребята. А как бегут — хорошо или плохо — не знаю. Не могу сосредоточиться, чтобы понять это. Да и не хочу! Прыгают, измеряют, зажигается табло... Меньше меня и Пруденсио. Остались двое, потом мне. Прыгнул Мэй. Снимаю куртку. Табло зажгло мой номер. Пора прыгать. Иду на разбег, и знаю, что делать. Ноги слушаются. Помню — бежать вовсю. Отнес полступни назад, чтобы не заступить. Нельзя рисковать, стал на разбег, жду. И судьи ждут. Пора... Рванулся. Казалось, все разнесу вдребезги. И планку, и дорожку. Во мне отдельные слова. Приказы. «Бежать... толкаться, лететь. Дальше, ну, далыце же. Все! Сколько же там? Сколько? Боюсь верить. А вдруг нет?

— Вчера мы пережили целую жизнь, Виктор, — тихо проговорил Попов. — Победить можно и одним сантиметром. Придут другие... Ты, наверное, не думал еще, как обогнать время? Лет на пятнадцать! Надо «разменять» 18 метров. Надеюсь, что сегодня еще не поздно об этом говорить. Если ты не сможешь, это совершит другой. Хоте лось, чтобы ты. Торопись, Виктор. Видел сегодня 8,90 Бимона?

— Лет пятьдесят никому не побить эти 8,90, — засмеялся Виктор.

— Если только он сам... А где Тер и Борковский? Нельзя им одним сегодня. Надо их сюда.

— А может, как раз и надо побыть одним? — заметил Попов.

Тер-Ованесян и Борковский сейчас рядом, за стеной. Игорь лежит, глаза в потолок. Рядом Рита, его жена.

— Рита, Игорь, — влетаю я к ним в комнату. — Пойдемте к нам, там Виктор...

— Не могу, Витольд. Извини, не могу... — отворачивается к стене Игорь.

— Игорь, понимаешь, это как землетрясение. Стихия!

— Не пойму, что случилось. Целую жизнь шел, шел за рекордом. Догнал один раз. А теперь что? Ждал 8,50 и сам готов был так прыгнуть. Но 8,90! Просто не умещается... Бимон так высоко взлетел... Невозможно. Не верю. Так не бывает, — так и не поворачиваясь, шепчет Игорь.

— Сам ты сколько в Ленинакане прыгнул? 8,68! Все видел. Ну и что, что с заступом? Значит, можно? — уверяю я.

— Игорек, — Рита гладит его по плечу, — ты еще выиграешь у Бимона. Он еще сам не понял, что сделал. Просто все совпало в эту минуту. Такая необыкновенная минута случилась.

Борковский напротив на койке. Теребит за ухо улыбающуюся морду собаки. Из синтетики. Наверное, подарок для сына. Леня сегодня не попал в финал — не хватило 2 сантиметров.

— Леня! Пошли к нам, — тяну его за руку.

— Зачем? Своим кислым видом все испорчу, — трогает струны гитары. — Знаешь, что обидно? Всю жизнь мог прыгнуть дальше... Мог стать и не стал. И сегодня тоже. Выступать-то не вечно! Что обо мне запомнят? Один раз выиграл у Бостона — олимпийского чемпиона, всегда вторым за Тером, прыгнул 8,03. Вот и все, вспоминать больше нечего. И в Токио, и здесь не хватило чуть-чуть. Самую малость. А, ладно. Все равно ничего не изменить. Надо было на секторе...

Ну да что теперь... Пойдем, лучше спою вам...

...Нет алых роз И траурных лент,
И не похож На монумент
Тот камень, Что покой тебе подарил.
Как вечным огнем Сверкает днем
Вершина изумрудным льдом,
Которую ты так и не покорил...
 

...Как ты, Виктор, смог, — восхищается Борковский. — Когда Джентилле 17,22 — ну, думаю, все, выиграл итальянец. Не было еще, чтобы мировой рекорд в первой попытке... и проиграть. Оказывается, можно. Потом этот Пруденсио 4 сантиметра прибавил. Откуда он взялся? Надо было чудо, чтобы сломить и его. Как ты сумел, Виктор? Вот послушай...

...И пусть говорят, Да, пусть говорят,
Но нет, никто Не гибнет зря.
Так лучше, чем от водки И от простуд,
Другие придут, Сменив уют
На риск и непомерный труд,
Пройдут тобой не пройденный маршрут...
 

— Что там случилось? — поднимается Виктор.

— Ауна принесли, — заглядывает к соседям Дудкин.

Проносят и кладут на койку Рейна Ауна.

— Бежал 400 метров, — с горечью сказал Попов. — Заканчивал первый день десятиборья. На повороте «полетела» мышца. Разрыв... Даже встать не мог.

...Прощай, мечты. В Токио у Ауна было серебро. Теперь никакой медали не будет. Ведь до Мюнхена ему не дотянуть. Годы не те.

Аун уткнулся в подушку. Сжимаются и разжимаются кулаки.

Молчим.

Входят четыре эстонца (квартет РАМ-3 из хора Эрнесакса). Стали у кровати, сложили руки на груди.

Поют. Сегодня они славят Ауна, только его. Человека, который хотел взойти на Олимп. И вот он повержен... Не будет больше мечты. Как жить дальше? Нет, Родина тебя не забудет, будет слагать легенды. А на подвиг пойдет другой...

Еще песня, еще... Аун поворачивается. Раз за разом бьет кулаком по стене.

— Черт! Черт! Черт! Все бы отдал, если бы завтра продолжать...

Аун берет губную гармошку...

...Восемь тысяч олимпийцев собрались в Мехико. Кому из них улыбнулась удача? Проигравших больше. Помнишь, как сам четыре года назад?..

ХВАТИТ ВЫСТУПАТЬ!

Хватит выступать! Ни в большом, ни в каком другом спорте. Спорт — борьба! И пока выдерживал — состязался.

Сейчас идет игра в одни ворота. В мои ворота. Еще один сезон могу быть в тройке. Ну, может быть, два сезона... Но это значит, ни одного шанса на победу. Как ты разучился выигрывать? Тридцать два года не так уж много. Двести соревнований. Много оказалось для тебя. Если каждый раз на пределе, каждый раз до конца, то достаточно. Может, стоило экономить? Повыступал бы еще лет пять.. Нет, не хочу так.

Последние сезоны собирал по каплям — а прыжки не шли... Хватало ненадолго — заставлял себя бороться. Раныпе-то надо было сдерживать себя. Мог тратить себя вовсю — возбуждения хватало на двоих. Слова, которые подхлестывали меня, теперь ложатся в пустоту. Словам теперь не под силу. Вместо взрыва — четко отмеренные крохи. Призыв к борьбе?! Прежде и звать было не надо, всегда был готов. Попросту говоря, нервы сдали. Вспомни недавнее соревнование...

...Неужели последняя попытка? И я на третьем месте. Двое впереди на 10 сантиметров. Полчаса назад думал, что сам прибавлю. А сейчас проигрывать больше некому. На самом последнем для себя месте — третьем. Неужели не одолеть эти сантиметры? Так близко, а пока две попытки впустую провел... Хватит «почему и как»! Сейчас прыгать... Видишь, никого даже не поздравляют. Ждут твоего слова. Скажи его!

Кое-где зрители потянулись к выходу — не верят мне. Всем все ясно.

Но не мне! У меня есть попытка.

Только у меня!

Перешнуруй шиповки и спокойно обдумай. А на что рассчитывать третьему? Стать вторым, первым... Подумай, как это сделать... Требуется прыжок не рекордный. Тебе под силу. Ты часто так прыгал...

Опусти голову, закрой глаза. Сосредоточься! Вот на этом камешке: как он выделяется, какая громадина! Нет, не могу. Не то все это...

Мне прыгать. Что сейчас надо? Разбег на полступни назад, сильное начало. И держать скорость. Во что бы то ни стало. Не растеряю скорость — выиграю. Сколько раз удавалось и сейчас сделаю. Не сбавлять скорость до планки. Стисни зубы, но выдержи скорость до конца.

Вспомни, как допрыгивал эту безумную серию — сорок раз по 50 метров на одной ноге. Вспомни, как на Знаменских — седьмое место, а потом выиграл. На олимпиаде был пятым, а стал третьим. А рекорд страны ведь в последней попытке удался!

Глубокие и частые вдохи... Вот, все уже поплыло в голове... Попробуем: надо прибавить, перепрыгнуть их, разгонись и выиграй. Сделаешь, сможешь...

Судья настаивает флагом надо прыгать. Что торопитесь? Сейчас, сейчас. Выливаю себе на голову остатки воды, протираю горящее лицо. Глоток кофе — и начинаю стягивать костюм. Движения словно ватные, полно и широко дышу. Несколько резких подскоков. Туман начинает рассеиваться. В теле звон. Со всех сторон звон... Сейчас стану легким, сильным. Самым сильным! Поднимаю глаза — рядом планка и флажки рекордов. Ну, давай... Полступни назад, ногу на линию. Прибавить! Обыграть! Разбег... Скорость держать... до конца держать.

Да что такое? Не чувствую силы. И слова не действуют. Не хочется разбегаться, да и ноги в прыжках не взорвутся. Походи спокойно. Поправь носок на контрольной отметке, легко попрыгай. Начнем сначала. Можно, можно. Давай... Так, так.. Стой! Ничего не получится. Начал слишком тихо. Так не разгонишься к планке.

Свистят трибуны. Ну, это переживем. Им тяжело ждать? А мне? Не могут потерпеть немного. Сразу давай — или проиграл, или выиграл. Сейчас узнаете. Да куда ты себя тратишь? Сядь, вытряхни из шиповок песок, которого нет, и давай начистоту. Что, страшно? И хочется, чтобы скорее все прошло? Пойми, сейчас ты можешь все изменить. Потом терзаться будешь: «Не смог, не сумел... Пора уходить из спорта... Старик».

Нет, не то. Мысли сбиваются. Надо найти главную. Опереться. Дождаться, чтобы каждая мышца хотела выиграть. Хочу прыгать... хочу победить... хочу отыграть эти сантиметры... Встань! Сожмись в кулак!” И беги так, как никогда не бежал. Первое место твое, надо только взять его. Суметь взять — вот главное. Можешь. Можешь!

Финалисты еще на секторе. Счищают с шиповок грязь, собирают сумки, пьют воду. Но чувствуют меня, не выпускают глазами. Да... Эти двое спокойны за свои медали. Но какие? Будет ли чемпион чемпионом? Почти победитель отвернулся, смотрит на пустую трибуну. Там же никого нет! Виден лишь его номер на майке. Сам так ждал — приятного мало. Успеха он, конечно, моего не хочет. Моя радость — его горе. Прыгну на 10 сантиметров дальше — и опять я чемпион, а он снова на своем втором месте.

Не смотри на него! Не жалей — ни его, ни себя! Все, все, кончай, хватит. Расходуешь себя на воспоминания. Вот сектор, там планка. Надо разбежаться и трижды оттолкнуться. Сделай свое обычное дело — прыгни дальше. Становись. Твое последнее слово. Как скажешь, так и будет. Немного «поиграй» ногами, почувствуй их силу. Хорошо... Так... Ну, беги... давай... Ноги понеслись ровно и быстро. А теперь держись. Планка мчится на меня... Толкайся, толкайся же!

Все-таки не прибавил в последней попытке. Нервного запаса хватило только на приказ, импульсы не дошли до мышц. Бороться хочется, но какой теперь толк от этого? Обидно. Знаешь, как взорвать эмоции, а мышцы молчат.

Не успевают за мыслью. Вот она, отгадка тридцатилетней старости. Прыжки еще не такие слабые и пригодились бы моему клубу. Любой молодой плясал бы от радости, если бы мог так прыгать. Но нет, нет того, когда все подвластно. И не будет! А как это было здорово... Сделан прыжок, ты на один сантиметр впереди. Мечта замерена судьей, и диктор разносит ее по стадиону. Это ты победил, так будет и дальше. Нет невозможного, есть только препятствия. Нет пределов — есть мысль, сила. Чего нельзя сделать на этом свете?

Не будет больше этого. Надоело зависеть от убегающих дней и месяцев, которые уносят сантиметры. Не могу спускаться вниз и ни на что не надеяться. Уже прошел через это юношей, и к этому не возвращаются. Там ведь надежды никто не мог отнять — верил, что мечты подвластны мне. Помнишь, как это было...

...Кончилась первая попытка. Заравнивают сектор. Завернулся в одеяло, расслабил ноги. Настроиться еще успею, сейчас главное — подготовить спокойный фон. Закрываю глаза...

Ленивые зеленые круги. Быстрее, еще быстрее... Сумятица. Багровый закат. Гибкие ветви гладят лицо. Зеленые, синие ступеньки взбираются по склону. Спускаются. Рядом ворочаются волны, белый берег. Растянулся на теплом песке и смотрю вдаль. Солнце светит в глаза...

Медленно поднимаю голову: что там на секторе? Разбегается очередной прыгун. Что он сейчас «скажет»? Не смотрю, но чувствую каждый его отскок. Вежливые аплодисменты. Значит, все остались на своих местах. Ничего не изменилось. Опускаю голову.

...Белая полоса, красная, зеленая... Расстилается луг, далекое белое пятно. Колышется зелень, наступает. Погружаюсь в нее. Лодка движется рывками. Весло с трудом вырывается из рук. Душный полумрак коридора из веток. Ветки хлещут по лицу. Быстрей веслом. Ну, скорее! Красные нити солнца...

Ничего не изменилось на секторе? Ага, еще двое, и потом моя очередь прыгать. Пробежаться по сектору, попробовать ноги. Кажется, готов. Немного подскоков, и можно прыгать. Поправить шиповки. С силой натягиваю шнурки — нога должна быть влитая! Обрывки шнурков в руках... Успокойся. Подумаешь, я и босиком прыгну!

Сброшен костюм. Чувствую, что ЭТО рядом: высветляются очертания, хочется подняться на носки, вытянуть руки. Немеющими ладонями провожу по своему ежику. Сразу же срываюсь в разбег. Коснулся планки. Уже далеко она... Близко рекордные флажки. Выбрасывает в яму с песком... Есть! Есть! Вот она, моя попытка: это сделал я! Не смотрю, сколько там, на рулетке... Знаю, что далеко. Иду неторопливо, как и полагается. Получилось! Вышел вперед на целых 20 сантиметров. "Могу и еще прибавить. Только радоваться рановато — впереди еще столько попыток!..

Были и еще попытки, но больше я ничего не смог. Меня опередили. Звучали боевые слова, тренер заставлял меня верить в них... А как обыграли, загорелся на минуту и не прибавил. А раньше мог переломить себя.

Сколько прошло уже пустых состязаний — не хватает нервного задора. Позади пятнадцать лет тренировок и десять сезонов борьбы на высшем уровне. Не удалось завоевать третью олимпийскую медаль в Токио, а что еще может позвать меня дальше? Не стало цели. И сил не стало.

Сны теперь спокойные. Какие прыжки раньше снились! Летишь, летишь... Приземляешься за рекордами. И табло награждает тебя результатом. И вот что странно. Назавтра, наяву, точно такой же результат бывал на соревнованиях. Точно такой же.

А раз подтолкнуло во сне: «Победишь Шмидта. Немного, но выиграешь». И назавтра одолел Шмидта всего 2 сантиметрами.

И неудачи снились... Готовился биться за золото Европы. Ждал победу. Ночью почудился плач. Сначала издалека, потом ближе, ближе... Уже сам не могу удержаться, глухо рыдаю. Всю ночь напролет. Проснулся, вздохнул с облегчением — хорошо, что во сне. А наутро не выполнил ничтожную квалификацию — 14,60. Два раза заступил, затем недоступил метр. Получилось 14,50. Никуда не попал. И остался со своим горем и плачем.

Теперь таких снов нет. Осталось вспоминать, каким был сильным. Остается чувство чемпиона — что теперь с ним делать? Пригодится оно теперь?

Ощущать себя первым — здорово. Сознаешь свою силу, уверен в ней. Но не забываешь и соперников. Чувствуешь, что нет преград твоим желаниям. Ты все сможешь преодолеть. И дальше всех прыгать.

Пятнадцать лет ты добивался этого. И уходит, уходит это чувство. Нет, ты и сейчас боец. Только нервы подводят, да и мышцы не те. Остался боевой дух, умение побеждать — они не подведут меня в остальной жизни.

А какой она будет?

С ЧЕГО НАЧИНАЕТСЯ ТРЕНЕР?

Тринадцать лет с гордостью защищал белоголубые цвета «Динамо». Сегодня прощаюсь с родным клубом. Предложили стать тренером в Школе высшего спортивного мастерства Московской области — «тренируй хоть сто тройников». Тройной, тройной и только тройной. Целый день говорить о тройном прыжке. Видеть перед собой только его. А не может ли случиться, что тройной прыжок начнет подавлять меня... Может быть, Эд. Межелайтис знает? Вчитываюсь в строчки: «Я долго ждал того дня, когда получу право называться поэтом. Теперь я жду того дня, когда почувствую, что имею право называться человеком».

А если через прыжок — к познанию себя, жажде труда, стремлению к справедливости. Преданности этим человеческим качествам я и хотел учить, а тройной просто средство воспитания.

Сумею я это в свои тридцать три? Пятнадцать сезонов тренировок и соревнований, закончил техникум, институт... «понял» флотскую службу... умел посмотреть на себя со стороны, побеждал более сильных.

— Ну, чем ты берешь? — спросил как-то соперник многих лет Володя Горяев. — Я и сильнее, и быстрее тебя. На шесть лет моложе...

— Тайн нет, — улыбнулся я. — Тренируюсь, как никто из вас. И пишу все в дневник.

— Я тоже пишу.

— Но я это делаю каждый день, а не так, как ты, сразу за неделю. А ты знаешь, как тренироваться, чтобы прибавить ступню? А мне дневник подсказал.

— Ерунда все это. Главное, чтобы силенка была. И скорость.

Другие пытались найти у меня секретные упражнения. Находили самые простые. Но в таком объеме, который им даже не снился, — в пять раз больше прыгал, безоговорочно верил в штангу.

Попробуйте проскакать на одной ноге пятнадцать раз по 100 метров. И чтобы каждый скачок не меньше 3 метров. Или поднимите штангу весом 100 килограммов десять раз подряд. Отдохните минут пять — и еще раз. Таких десять серий. Писали об этом так: «Поражает колоссальный объем работы, выполняемой В. Креером. Нужно обладать необычайной работоспособностью, чтобы ее проделать. Необходимо подчеркнуть, что В. Креер, не обладая выдающимися природными данными, добился высокого международного класса главным образом за счет того, что сумел найти наиболее рациональную для себя тренировку».

Не для себя! Каждому надо так тренироваться. Какой из меня талант? Пусть поработают так же. Сколько же они тогда прибавят? Хотя бы Олег Федосеев: прыгает в длину 7,70, бежит 100 метров за 10,6, вырывает штангу 100 килограммов! А прыжков за 17 метров так мы у него и не увидели. Женя Чен просто был создан для тройного прыжка: легкий, быстрый, прыгучий (10,7 и 7,68), а остановился на 16 метрах.

Мировой рекорд у Юзефа Шмидта, и он дважды олимпийский чемпион. «Рекорд побеждают только новым рекордом». А что предлагаешь ты? Километры спринта и скачков, тонны штанги — все это уже было. Ну, «скачок» сделать 7 метров... А Шмидт и тренируется, и прыгает по-другому.

«Шмидт — талант, — уверяю я себя, — и, занимайся он по-нашему, прибавил бы еще полметра. Природа сделала его быстрым. Кто еще может, как Шмидт, пробежать 100 метров за 10,4 и прыгнуть 7,96? Подождите, скоро у нас и обыкновенные ребята прыгнут на 17 метров».

С тройным стало плохо. Начали забывать нашу школу — изобретали «велосипед» в далеких городах. Любая новая мысль выдавалась за борьбу разных направлений. Конечно, полярные мысли расширяют наши познания, но на модных теориях долго не протянешь. Наш тройной прыжок стал безнадежно отставать.

Хотелось отстоять завоеванный опыт и создать систему, годную и для новичка, и для чемпиона. Помочь мне должна моя тренировка — ведь только Шмидт прыгал дальше. Пошел по моему пути Саша Верещагин — друг, соперник во всех соревнованиях. И сразу прибавил с 15,40 до 16,18.

Мой первый ученик Гена Бессонов подражал мне и тренировался «как Креер». И ему подошла моя методика — за три года стал мастером. Потом пошел и дальше...

Как убедить, что работать надо вдвое больше? Ведь через 10 лет и эти цифры будут смешны! Известно, что новое внедряется автором или тем, кто безоговорочно верит. Можно много раз читать, что сильнее в тройном прыжке становятся от многократных скачков, а как в это поверить? Для меня было ясным, что «схватить» стабильную технику можно только в бесчисленных повторениях, а не в мгновенном тройном прыжке. Проверено, что шесть тысяч скачков прибавят юноше целый метр! Но, замыкаясь в одном упражнении, не расширишь диапазон двигательного качества.

Доказывать нужно делом. А дело у нас было одно — вернуть Родине мировой рекорд, бороться за золото олимпиады. Только этого я и хотел.

Часто слышал: «Каким бы ты ни был великим атлетом, еще неизвестно, станешь ли тренером». Как же им становятся? Чем сильны люди моей профессии?

Мой учитель Дмитрий Дмитриевич Жилкин (или, как мы его называли, ДД) сам меня нашел, выбрал из сотен — понравилось, как я ловко метал набивной мяч. Думал из меня сделать копьеметателя, но и сейчас для меня загадка, как удалось ему увидеть во мне тройника.

Мы встретились, когда Жилкин еще сам выступал и мечтал пробиться на Хельсинкскую олимпиаду. Не получилось. Остался четвертым. Уже тогда Дмитрий Дмитриевич дал мне почувствовать вкус борьбы за участие в олимпиаде. Сам он состязался безудержно. На это стоило посмотреть. Помню одно из последних его соревнований.

Дождь, лужи... Зрители — все знакомые лица. Вызывают Жилкина. Он на втором месте. В первых попытках не ладился разбег, копье улетало чуть-чуть за 60 метров.

Он начинает натирать руки канифолью — теперь копье не выскользнет. Поднял лицо вверх. Закрыл глаза. Резко обернулся, посмотрел в поле... Схватил копье. С размаху воткнул его почти рядом с собой. Копье впивается в деревянную бровку. Отщепился кусок. С трудом вытаскивает копье, рывком стягивает куртку, бросает ее в лужу. Копье в руке, быстрые шаги... Далеко откинутая рука... Рывок... Победный клич! Не отрываясь смотрит в поле... Копье летит за семьдесят! Жилкин подпрыгивает, вертится в невероятном танце.

Тренировка для Дмитрия Дмитриевича была подвигом. Через стиснутые зубы, пропотевший костюм, разорванные напрочь шиповки. Потом стоять под спасительным душем, смывая боль усилий.

Он мог на спор допрыгать вверх по эскалатору метро на одной ноге. Или три часа почти без отдыха метать и метать копье. Вдруг потухал. Надолго. Потом с трудом отрывался от мира пропавшей мечты и возвращался к нам. И хотя прошел через сорок своих лет, болезнь, разочарования, он всегда оставался романтиком. Звуки борьбы на секторе для него звучали так же, как и двадцать лет назад. Это у него было на всю жизнь.

Его увлеченность, умение зажигать силу, его благородство в борьбе и дружбе притягивали не только меня. Теперь я понимаю, что в его заряженности люди черпали, искали свою силу. А как мог он перестроить мое настроение! Однажды мы так победили рекорд страны...

Лето 1961 года было удачным — я выигрывал у всех подряд. Победную берию хотел остановить Владимир Горяев на чемпионате «Динамо».

Началось у меня тревожно. 16,18... заступ.... еще заступ. Никак не могу совладать с разбегом. Динамовский сектор, такой родной, кажется чужим. Пока впереди, но не намного. До финала остается час. И только три попытки.

— Дмитрий Дмитриевич! Не получается... — с надеждой смотрю я на тренера.

— Пойдем со мной.

Забираемся в самый глухой уголок динамовского парка.

— Ложись. Закрой глаза. Вот послушай, — голос Дмитрия Дмитриевича становится торжественным.

Он раскрыл книгу. Удивленно слушаю о покорении Эвереста. Лавины, пропасти, обмороженные руки, слепящее солнце, горная болезнь. Ночью лица примерзают к спальным мешкам. Мучительная одышка, даже если только завяжешь шнурок. Воздух сушит горло. Веревки, испытывающие дружбу. Над всем высится Эверест. И люди.

Я иду с ними, забиваю крюки, повисаю над пропастью... Руки тренера начинают растирать плечи, шею, голову... Мурашки пробегают по телу, потом теплота, покой. Становится просто жить и ясно, что делать.

— Вставай! А теперь разминка. Побегай до пота и повтори ритм разбега. Мягче начинай, чувствуй стопу заряженной. На последних шагах только вперед.

Участники финала в сборе. Я весь в себе. И не смотрю, как прыгает Горяев. Аплодируют долго, — значит, опередил. Так и есть — 16,32. Отношу в разбеге полступни назад — заступать нельзя. Бросаюсь вперед, ритм контролирую хорошо. 16,44. Ничего, можно прыгать...

Горяев заступает. Остается моя последняя попытка. Уже выиграл... и еще есть попытка. Дмитрий Дмитриевич рядом.

— Сегодня ты можешь много, — звучит голос тренера. — Готовься. Отнеси еще полступни назад.

Мягко, очень мягко бегу. Срываюсь с планки даже не толкнувшись как следует. Флажок рекорда рядом. Ощущаю, как входят ноги в песок, знаю, что прыжок удался. Выскакиваю из ямы. Неужели рекорд?

Есть! Динамики стадиона приглашают главного судью на сектор. Есть! Вызывают только когда надо утвердить рекорд. Главный поднимает руки вверх. 16,71 — рекорд СССР.

Дмитрий Дмитриевич учил меня, казалось, простым житейским истинам. А они оборачивались потом спортивными закономерностями. Ну, например, «умей работать, умей и отдыхать». И становилось важным допрыгать на тренировке свой километр... и вовремя лечь спать. А порой и совсем забыть эту сладкую муку тренировки. Гулять по лесу, собирать грибы, стать единым с героем книги, забыть свою спортивную злость, стать податливым. Потом острее чувствуешь удары упражнений, рассеивается туман лишних движений, ты рвешься в бой неудержимо.

Еще любил он повторять, когда не получалось: «Солнце светит не каждый день». И становишься терпеливее, не жжешь себя мыслями о никчемности своей — становишься мудрее. Когда же слишком зарывался в детали техники, отклоняясь от главного, решающего, тренер напоминал мне притчу о сороконожке-балерине. Этой примадонне завистница-черепаха написала письмо, где, восхищаясь невиданными пируэтами сороконожки, спрашивала: «Что делает твоя сороковая нога, когда первая и седьмая подняты, а двадцать третья опускается?» Сороконожка задумалась и перестала танцевать. С тех пор только ползает.

Приятно взглянуть на отстроенный тобой дом. Я испытывал счастье строителя, когда смог написать себе план на неделю. А потом на год. И попробовать его сравнить с прошедшим. Вот уж где мне досталось вопросов от Дмитрия Дмитриевича! Но теперь я «заболел» планами, которые мог воплотить в жизнь.

С Владимиром Поповым мы одногодки. Вместе пробивались в олимпийский Мельбурн: Володя боролся с ТерОванесяном, Федосеевым, Бондаренко, я — с Щербаковым,

Ченом, Цыганковым, Ряховским. Попову не повезло. Был третьим, попал в олимпийскую команду... и травма. Послали другого.

К Римской олимпиаде Попов уже тренер национальной команды. Потом помог Тер-Ованесяну побить рекорд мира — 8,35, а Антону Ваупшасу прыгнуть за 8 метров. И книгу уже Попов написал, и диссертацию заканчивал. Всего только за пять лет!

— Володя! Что главное для тренера? — пытал я много раз Попова.

— Для всех тренеров не знаю, — раздумывал Попов. — А для меня важно управлять психическим состоянием прыгуна через движение: заставляю спортсмена размышлять, запоминать ощущение — прыжки должны быть сознательные. Да, неплохо, если тренер умеет сразу найти «больное место» движения... Помнишь, как готовились к Токийской олимпиаде? Работалось необыкновенно. Знал, что был вам нужен... И тебе, и Теру с Борковским, и Федосееву. Хотел передать вам всего себя...

— Да, ты даже нас пугал своей одержимостью, фанатизмом, но это передавалось. Помогало.

— А когда Тер и Борковский с Ваупшасом на чемпионате Союза улетели за 8 метров... Понял, все смогу, рекорды доступны. В те дни и дышалось, и чувствовалось подругому. Часто тогда повторял: «Я хочу, я надеюсь, все сделаю для этого, но я не уверен». Так лучше чувствуешь землю. Обостренно, упоенно рассматривал каждое проявление жизни, просто ощущал себя частью природы. Каждое утро ходил купаться на озеро, а осень давным-давно наступила. Иду по лесу: запах сосны, пружинят ноги по хвое. Вот белка, распустив хвост, планирует с дерева на дерево. Над озером туман, холодно даже смотреть на воду. Не раздумывая бросался в воду. Говорил себе: «Ничего страшного нет», — и не ощущал‘даже озноба. Казалось, что могу понять каждый ваш душевный порыв. И направить его в нужную сторону. Это и по движениям, и по разговору угадывалось: глаза много рассказывали...

Конечно, есть спортивная форма и у тренера, когда проницательность, обостренность восприятия возрастает, — продолжает Попов. — Появляется сонастроенность с прыгуном — становишься им. Он начинает разбегаться, и уже по первым шагам чувствуешь, получится или нет. Сокращается время от «видишь» до «скажешь». И говоришь точнее, понятнее... В Токио на Олимпиаде не получилось, как хотел. Золота не добились. И в длину могли, и в тройном. Добыли одно серебро и три бронзы...

Сильной стороной Попова-тренера было и умение каждому найти свое «я». Во мне бродило много мыслей-фантазий — самому и не разобраться. Приходил к Володе. Я обычно горячо доказывал, пытаясь все время остаться правым. Володя слушал. Спрашивал, заставлял приводить все новые и новые доводы — из тумана начинала вырисовываться моя мысль. Не настаивая на своей правоте, Володя «выжимал» из меня решение. Мелькнувшая мысль становилась строгой линией, планом действия. Находилась причина, а не следствие.

В спорте симпатии часто отдают чемпиону, порой и молодому, учил меня Попов. Но тренер сборной СССР не имеет права быть болельщиком — он обязан быть только справедливым. И контактным, общительным.

Попов здорово это умел. Внешне невозмутимый, суховатый, кажется, что и без эмоций. А попробуйте-ка радоваться спокойно. Трудно? А переживать неудачи в себе? Уж не про Попова ли это написано: «Тихий темперамент вовсе не означает отсутствие темперамента. Конечно, громкий темперамент слышнее, больше обращает на себя внимание, но ведь тихие дожди приносят земле не меньшие урожаи, чем грозы. Ровный и добрый голос чаще необходим людям, чем набат. Набат — это исключительный случай, голоса друзей — ежедневны».

Ох, сколькому мне еще надо учиться. Смогу ли? Знаю только, что хочу этого.

Чем еще сильны тренеры? Смотрю, спрашиваю, ищу в себе ответ...

Нальчик. Год Мельбурнской олимпиады. Приближаются весенние соревнования. Лесопарк возле стадиона превратился в тренировочный лагерь. Статная девушка раз за разом толкает камень через ветку. Толчок. Еще, еще... К ней подходит лысоватый крепкий тренер в лыжной куртке и достает из рюкзака резиновый амортизатор.

— Вот возьми, привяжи к дереву и прочувствуй движение, — предлагает он.

— А почему я не могу толкать быстро, как Тамара? Зачем мне так долго стоять на земле? — Девушка недоверчива.

— Галя! У тебя характер другой. А потом у каждого человека есть своя особая способность к приложению усилий. Во времени, конечно. Тома, несмотря на больший, чем у тебя, вес, очень подвижна. Сделай десять серий по двадцать...

— Так это будет двести раз?! — улыбается Галя.

— Не двести, а просто десять серий, — и тренер отходит к Тамаре, которая здесь же, близко — за кустом, отрабатывает свои серии.

— Тома! Посмотри, как ты делаешь, — и без смеха нельзя смотреть на пародию толкания ядра.

— Виктор Ильич! Виктор Ильич! Не надо. Я сделаю правильно. — Тамара серьезна.

И сделала.

— А теперь повтори неправильно. Как раньше было. С ошибкой, — настаивает Виктор Ильич.

— Ой, не хочу, — морщится Тамара.

— Нет, сделай, — не отступает Виктор Ильич. — Чтобы тошно на себя смотреть было. И чтобы запомнить, как не надо делать.

Так готовил своих олимпийских чемпионок Виктор Ильич Алексеев. Убеждением, только убеждением. Поиском движения. Утрированным показом ошибок.

Хотел поставить ученика в такие условия, из которых был только один путь. К истине.

Работа на грани невозможного. И для себя тоже. И опять убеждение.

Виктор Ильич любил работать один на один. Вдали от всех. Не хотел, чтобы мешали, отвлекали. А поговаривали еще, что не хотел показывать секретных упражнений. Но думаю, что главный его секрет был в том, что он умел зажечь ученика.

Бесчисленно повторяя (не считал, главное, чтобы получилось), менял и опять искал. Возвращался к пройденному. Гиперболизируя деталь техники, вытаскивал целостный образ движения. Деталь становилась новым звеном Структуры, дающей мировой рекорд. Виктор Ильич так рассказывал о своем методе: «Часто тренеры видят тренировку только через объем или интенсивность. Так легче. Мне важно изучить закономерность движения, найти его механизм и тогда усиливать его узлы. Делать их главными, ведущими».

Но Алексеев еще и руководитель созданной им школы. Нужно и манеж строить, и искать по всему Союзу учеников, и подбирать тренеров, и проводить сборы... Поистине неистощим наш Виктор Ильич!

Всегда с толстой тетрадью и измерителем прыгучести — таким мы видим Владимира Михайловича Дьячкова на тренировке. А на соревнованиях — с кинокамерой.

На секторе Дьячков работает как скульптор: подправляет рукой, заставляет медленно-медленно делать все движение — отыскивает ошибку. Смело экспериментирует с объемами упражнений: сколько можно делать прыжков с полного разбега в месяц; а что, если в высоту не прыгать, а доставать баскетбольное кольцо ногой? Как изменится электромиограмма мышцы, если возрастает скорость разбега? И все это Дьячков укладывал по кирпичику в систему, которая выросла в 228 сантиметров. А со штангой было... Знали, что она эффективна для развития силы. И занимались ею. Но Дьячков нашел ей место, сделал ее ведущим средством.

Владимир Михайлович всегда остается недовольным сделанным. Настойчиво, агрессивно наступая на ученика, здесь же записывает впечатления, стараясь в каждом отдельном случае увидеть закономерность. Как-то он сказал: «Есть тренеры, которые все мысли, планы носят в голове. Такое под силу только гениям или ...лентяям».

Довелось мне заниматься у Сергея Ильича Кузнецова. Он никому не давал поблажек. Замечал любую ошибку и плохие прыжки учеников считал личной обидой. Вот уж кто мог дисциплинировать подготовку Федосеева! Кузнецов стал спасением для Олега (при его разбросанности и порой легкомыслии). И мировой рекорд 16,70 Федосеева стал возможен только при «железной» руке Сергея Ильича. Так, впрочем, действовал с Федосеевым и Попов, когда в 1964 году вел Олега к серебряной олимпийской медали.

Леван Григорьевич Сулиев добивался своего мягко, спокойно, не настаивая: «Дружок! Сделай, пожалуйста, вот так... Душенька! Нельзя ли повторить?» И хотелось повторить: порывистому Владимиру Кузнецову, замкнутой Эльвире Озолиной, смешливому Виктору Цыбулеяко. Из всех Сулиев сделал великих метателей, ко всем подобрал ключи.

Первыми отобрали у американцев мировой рекорд Юрий Степанов и его тренер Павел Наумович Гойхман. 216 сантиметров одолел Степанов! Ребята Гойхмана всегда были фанатиками. Такие и природу побеждали: Берхин ростом всего 165 сантиметров, Камаев с ногой короче другой на 5 сантиметров. А прыгали на 30-40 сантиметров выше себя!

Им мало было ежедневных 3 часов тренировки — ребята «работали» весь день: утром сотни махов с привязанным к ноге утюгом; потом имитация вращения над планкой лежа в постели, слушая музыку (старались вставить ее в ритм разбега). И все это по строго разработанным планам Гойхмана.

Для Отто Г рига лки не было прописных истин — он смотрел на жизнь с неожиданной стороны. И с ним было интересно спорить, а после его вопроса «Ну и что?» приходилось искать новые доводы, аргументы. Видимо, стремление докопаться до истины заставляло Григалку скрупулезнейшим образом высчитывать на кинограммах углы вылета, траектории...

Всеволод Типаков воевал в составе Отдельного батальона особого назначения. Бойцам батальона не раз приходилось громить тылы фашистов. Великой победой закончилась война/ Вернулись домой герои. Но «герои должны умирать», ибо они не смогут жить иначе, не по-геройски, — утверждал Ремарк. А Типаков, теперь уже тренер, продолжал «воевать» и в мирное время — боролся с непокорным бамбуковым шестом (прыгнул на 415 см), доказывал ученикам «свою правду», воспитал трех олимпийцев. Верный в дружбе, всегда готовый подставить плечо, таким мне видится Типаков. И таким знают его те, кто хочет быть похожим на Всеволода Михайловича.

Поражения Типаков воспринимал без обиды на других. Без жалости к себе. Конечно, он не погибал, но что-то выгорало и не возвращалось к Типакову. Всего один раз Всеволод Михайлович вспомнил Токийскую олимпиаду, но какие это были слова... «Провалился Борковский... Мой ученик. Я был рядом и не мог помочь — там не заслонишь от пуль. На Олимпе парень должен уметь сам «стрелять». Стою на стадионе, вижу олимпийский огонь... И легче отдать пламени руку, чем пережить такой день. Значит, зря жил, если не научил «воевать» ученика».

Леонид Александрович Митропольский — дядя Леня навсегда останется живой легендой. Рекорды в довоенные годы, неукротимость спортивного духа, солдат батальона Особого назначения, тренер целого поколения метателей...

А как он учил движению! Если кого и можно было назвать «королем» показа, то это Митропольского. Страстно имитируя упражнение, он мимикой, интонацией подчеркивал нюансы рисунка движения. Порой казалось, что в руках у него ядро, молот. Митропольский умел «выжать» из своих гигантов все, на что они способны (даже когда они не очень-то и хотели этого).

Трудно найти похожих тренеров. Как от каждого взять . лучшее и есть ли такое, что их объединяет? Ведь каждый неповторим, индивидуален, каждый верит только в свое. Значит, надо искать свою неповторимость или складывать из кусочков «великих» свое лицо. И не торопись принимать или отвергать — сначала проверь на себе.

Да, вот еще... Что-то редко слышно, чтобы говорили «я ошибся», а где, как не в творчестве, это необходимо.

А сам-то ты сможешь мужественно признать свою ошибку? Опять вопрос, на который самому придется искать ответ.

В своей юмореске «Проще пареной репы» мастер спортивной ходьбы Владимир Маевский легко разрубал, развязывал «гордиевы узлы» тренерских проблем: «Говорят, тренером стать трудно. И кто только выдумал такую чепуху! Ради всего святого, не верьте!

Оторвитесь от толстых учебников, не читайте, пожалуйста, спортивных журналов и газет. Для обучения спринтеров прицепите на шею тесемочку с секундомером, станьте сбоку дорожки и беседуйте с другими тренерами. Хорошо, если вы знаете свежий анекдот. Это сразу сближает. А спортсмены пусть бегают. Как это делается, они сами должны хорошо знать.

Когда спринтер с топотом промчится мимо вас, кричите как можно громче: «Чаще! Выше бедро! Работай руками!» Для разнообразия те же слова произносите вразбивку или в обратном порядке.

Метатели — народ спокойный, но очень любят, когда в решающий момент им кричат: «Навались!» Это для них слаще меда. Вам придется только немножко приноровиться, чтобы подавать звуковой сигнал своевременно. А на соревнованиях по метанию наиболее подходит вопль: «Держись!» Он необходим, когда спортсмен выпадает из круга. Потом вы имеете моральное право обиженно произнести: «Я же тебе говорил».

Прыгунам даже и кричать не надо. Здесь вы никогда не прогадаете, если посоветуете разбегаться быстрее, прыгать подальше или повыше, энергично отталкиваться от земли.

Вообще, не следует баловать учеников особым вниманием. Они должны понимать, что вы и так урвали у себя драгоценное время и надрываете для них глотку.

Ну, а если вас все-таки уволят, испробуйте почитать учебники. Это тоже иногда помогает».

Учитывал я и эти «практические советы». Тем более что так запросто мало кто говорил мне о профессии. Учился сам. Я не имею в виду знаний, что дают учебники и лекции. Там все в порядке. Но есть такое, без чего нельзя стать Учителем, Педагогом, Тренером. Это предстояло узнать самому. Нравилось учить еще когда сам прыгал. (Возможно, у меня это по наследству — и дед, и отец педагоги) .

Памяти не доверял — записывал, отваживался ставить вопросительные знаки там, где видел «белые пятна». Поначалу казалось, что о тройном прыжке сказано все. И так хотелось найти что-то свое. Но нечего было. Разве можно по-другому разбегаться?! А прыгать иначе запрещают правила. Начал проверять на себе написанное. Озолин писал, что Щербаков прыгает сорок раз по 40 метров. А я выдержу? Попробовал и... одолел. Пошел к Жилкину, и мы придумали еще сильнее: понедельник — прыгать сколько смогу, вторник — штанга, потом отдохнуть, и опять прыжки и штанга. В месяц получалось и скачков, и силы побольше, чем у Щербакова. Значит, можно все-таки «белые пятна» заполнить. Это уже было важнее, чем прыгнуть дальше...

Потом пошел дальше. Помню, как бился, чтобы в 1957 году сдвинуться с 16 метров. Попробовал напрыгать вдвое больше (и тренер поддерживал). Получилось. Стало 16,43. Тогда стал выжимать все из спринта (и Попов советовал), а штангой только тонизироваться (и так 130 кг поднимаю). Удалось и это — еще прибавил ступню. Уже 16,71.

Приятно писать об удачных сезонах. Но ведь чаще не получалось. Как этого избежать? Думаю, что нельзя. Слишком много условий в тренерской задаче. Надо только знать, что планом проверяешь, чтобы дважды не споткнуться на одном месте. И не бояться фантазировать. Теперь у меня не один свой план. А десять, двадцать... Выдумывай, управляй...

Прошло пятнадцать лет спорта. Знаю, после какой тонны дрожат ноги и как двадцатая серия «скачков» сушит легкие. Не продохнуть. Пить, дышать, жить хочется. Помню двадцатый старт — ноги не «взрываются». И не понимаешь, зачем все это надо. Писал в плане «парная баня» и чувствовал, как приятно веник пройдется по натруженным мышцам.

Хочу, хочу быть тренером! Но что, я один только хочу?

Сколько людей, интересов, противоречий! Вот хотя бы в моей семье... В гонке рекордов все проносилось. А порой сознательно отводилось, чтобы никак не помешать единственному божеству — тройному прыжку. Вдруг остановка. Ноги больше не перенесут меня через сектор. Получается только «прыжок в песок». Надо выбирать, куда идти. Стал осматриваться — время теперь есть. Эх, как важно время от времени поглядеть на себя со стороны.

Кто ты сейчас, ветеран тройного прыжка? Тренер-новичок. Привыкай к этому. И никто не обязан верить в твою удачу, призвание, авторитет, успех. Ответь пока на первые вопросы: поймут ли тебя ученики, захотят ли «молиться» тем же идолам?

Владимир Кузнецов меня наставлял (сам метал и уже тренировал Цыбуленко, Лусиса, Озолину — заменил больного Сулиева): _г

— Больше будешь разочаровываться. Приготовься к этому... С учениками сложно. Сначала ты для них — все! Ты и отец, ты и учитель. Ты первый взрослый, который серьезно говорит с парнем. Тебе внимают, каждое слово — закон. Ты для них волшебник. Начнет ученик побеждать — жди поворота. Появятся рассуждения. И что из того, что твоими словами... Тебе надо будет меняться, признавать за учеником право взрослого. Дальше? Придется тебе только помогать, советовать. И не больше. Бывают, правда, исключения. Ученик остается учеником, тренер — тренером. По-разному может быть... Да, не забудь еще, что успех делится на всех, а неудача только тебе.

Подумать было над чем. А как становятся тренером тренеров? Ну, об этом дальше.

ИЩУ ЕДИНОМЫШЛЕННИКОВ

Шесть лет мы проигрывали Шмидту. Сначала только ему, а потом всемухвету. Забылись три рекорда мира, шесть олимпийских медалей. И уже мало кто верил в нашу систему: сомневался даже Леонид Щербаков: «Для прыгунов I разряда и кандидатов в мастера нет необходимости в больших объемах многократных прыжковых упражнений. Как показывает опыт, они уже не оказывают заметного действия на организм спортсмена». 16,46 Щербакова как раз доказывали обратное. Сколько побед и рекордов принесли Щербакову многоскоки! И другим тоже. А теперь приходилось защищать нашу школу от ее первых учеников.

В 1965 году меня решили попробовать тренером сборной страны по тройному прыжку. Сказали, что я должен стать тренером тренеров: учить, управлять... да еще многое делать. Это был, конечно, аванс, и я старался его «отработать».

Совещания, письма, поездки раскрыли глаза — все тренировались вразнобой.

Конечно, приятно, когда новичок побеждает чемпиона. Но зачастую не новыми упражнениями и методами, а возрастом или талантом. И вот Федосееву, Ряховскому, Щербакову и мне «стукнуло» за тридцать. Пришли другие и талантище Шмидт. Забылось, как мы всех обыгрывали и каким оружием побеждали. Со всех сторон предлагали менять направление нашей школы, так как мировой рекорд перешел к Шмидту.

Оппоненты были строгие. С именем Щербакова у нас связана целая эпоха побед нашей школы, а у Ю. Верхошанского только что вышла книга о тройном прыжке. Столько всего было написано! И по каким угловым скоростям движутся руки, ноги... А как превзойти в качествах Шмидта и других? Ничего.

Сейчас мои опасения, что забудут, как раньше побеждали, кажутся и мне немного смешными. А тогда... Тяжело было. Но я не для того вспоминаю, чтобы упрекнуть, Нет. Просто хочется отметить тех, кто выдержал испытание. Кто верил в бесконечные километры прыжков, тяжелые штанги, неуловимый спринт.

Единомышленники, где вы? Разъезжаю по городам, по соревнованиям — ищу тренеров, ребят, способных замахнуться на 17 метров. Были сомневающиеся, были противники — я собирал под знамена тройного прыжка сторонников одной дрроги. И нашел таких...

Два поколения тройников вырастил Наум Финкинштейн в Белоруссии. Его ученик Горяев завоевал на Римской олимпиаде серебряную медаль — 16,63. На опыте Финкинштейна защищались диссертации, печатались статьи... Только сам он был занят другим — гнался вместе со своими ребятами за 17 метрами. Без обходных путей — знал, что их не бывает. Горяева, Иванова сменили Куркевич, Тарасюк, Боровский. Уточнялись методы, средства. Но нагрузка неуклонно росла. Правильно. Так держать!

Акоп Керселян из Сухуми «зажег» тройным Санеева. Увидел в нем талант. Одно это уже было успехом жизни. Рос ученик, стал мастером. Вместе познавались секреты прыжков. А как дальше?

Как-то разговорились с Керселяном...

— Акоп Самвелович, — спросил я, — почему именно тройной по душе пришелся? Кажется, вы сами были средневиком.

— Всем я был. И на войне с танками воевал, и за «Лесгафт» эстафету по городу бегал. Еще футболистом был... Получил диплом, в Ереван приглашают. Да еще кем?!

Заведующим кафедрой! А какой, и забыл спросить... Приезжаю в Ереван, говорят: «Лыжами будешь заправлять». Вот так раз! Ничего, и это освоил. Познакомился там с Арамом Тер-Ованесяном. Он преподавал легкую атлетику. Смотрел, как он тренирует...

Через два года переехал в Сухуми. В 1949 году это было. И вот с тех пор тренер по всем видам легкой атлетики. И в школе учу. Двадцать лет прошло.

А тройным так занялся... Самый старый рекорд Абхазии в тройном прыжке был 12,71. Еще в 1933 году Семенов прыгнул... Обидно мне, что такой рекорд. Стал искать ребят, учить их тройному. Побили. Потом и за рекорд Грузии взялись. А однажды приходит мальчишка из села Гульрипш (недалеко от Сухуми). Спрашиваю: «Что умеешь?» — «Могу весь стадион пропрыгать на одной ноге», — и глазами просит, чтобы разрешил. — «Ладно, — говорю. — Стадион не надо, а стометровку давай». И представляешь, Витольд, допрыгал босиком — по гаревой дорожке. Ну, ты его знаешь — Володя Чхеидзе. Потом и 15,92 прыгнул. Виктор появился по-другому...

— Акоп Самвелович! А правда, что Санеева директор школы нашел? «Вот, бери к себе, — говорит, — делай чемпиона».

— Знаешь, Витольд... Ты сам был на школьных спартакиадах и видел ребят. Одни чемпионы! Других нет. А где они теперь? Было такое, подходит ко мне наш директор Татьяна Петровна. Фамилия ее Малыгина. И говорит: «Здорово парнишка из четвертого класса прыгает. Будет тебе чемпион».

Посмотрел на него. Длинный, худой. За 4 метра сразу в длину прыгнул. Сначала Витю на гимнастику послал и разрешил раз в неделю к баскетболистам ходить (чуть там не остался). У меня зала не было, а у них был. На уроках Витя вел себя ниже травы, тише воды. Но зато на улице...

Доставалось Виктору от матери за его лихости. А так рос, как все... Любил рыбалку, нырял за ракушками. И в футбол весь день играл. Мать мячи прятала, выбрасывала — никаких ботинок не хватало. А где деньги взять на новые? Зарплата небольшая, да еще отец с постели встать не мог. Болел сильно. С шестого класса пришлось Виктору в интернате учиться. В Гантиади. Но не забывал, каждые каникулы приходил на стадион: когда бегал, когда только спрашивал. Подошло время школу заканчивать... Поговорили, как дальше жить. «Еду в Москву, в политехнический». — «Ну, что же, — говорю. — Попробуй. Желаю тебе...»

Не получилось с институтом, вернулся домой. Устроил я его в литейный цех. Шлифовальщиком. Утюги, вешалки. Всякое такое. Первая получка 80 рублей. Ничего, уже полегче матери. Тренировался серьезно. На следующий год мастером в тройном стал, поступил в институт субтропиков. У нас здесь... Ну, остальное ты уже знаешь...

В 1953 году впервые шерп Тенсинг и англичанин Хиллари одолели 8848 метров и вступили на пик Джомолунгму (или, как его называют европейцы, Эверест). В прессе началась возня, чтобы решить, кто все-таки вступил на вершину первым. Индиец или англичанин?

Когда Тенсинга (по прозвищу «Тигр снегов») спросили об этом, он не понял вопроса: «Как это — кто первый? Неужели это так важно людям! Мы столько ползли, карабкались, изо дня в день видели перед собой только Джомолунгму. Столько раз проверялась наша верность, что для нас, поверьте, не так уж было важно, кто выше всех и раньше поставит свою ногу. Мы вместе победили Джомолунгму. Мы, люди, победили гору. И это главное».

Мне хочется следовать мудрости этого человека. И поэтому я не собираюсь разграничивать, кто писал планы, кто и что говорил. Нам троим хватало работы. Мы с Акопом Самвеловичем и Виктором делали и делаем общее дело.

Как-то ленинградцу Георгию Узлову показал план олимпийской подготовки: все расписано по дням, неделям. И никак не мог он понять, что каждый день будет выполнен в точности. «Ведь это человек, — удивлялся Георгий. — Нужны уточнения, и будут отклонения. А если ребята устанут и больше не смогут?» — «Смогут, потому, что вот здесь, ты видишь, даем неделю отдохнуть, — уверенно отвечаю я. — Смотри, как нагрузка скачет, и это дает возможность прыгуну адаптироваться: вот ударный цикл, а затем отдых. Это уже проверено. Кто не будет так делать, отстанет на полметра. На метр! Вот увидишь!»

Тридцать лет в Таллине Карл Вайксаар учит легкой атлетике. Он помнил, как опередил всех Щербаков, и знал за счет чего. И повторял опыт Щербакова на своих «мальчиках» Юрии Лииганде и Юргене Лампе (они прыгнули за 16 метров). И не хотел отступать.

Вячеслав Иконин воодушевил прыжками Дудкина (и Коля бросил футбол), научил азам легкой атлетики, сделал мастером спорта, а потом сказал: «Я верю Крееру. Тебе надо у него тренироваться».

Не каждый решится на такое. Как бы я сам поступил? Хватило бы у меня справедливости и мужества? Не знаю. Но таких людей я не должен был подвести.

О Дудкине услышал осенью 1965 года. Приехал с соревнований мой ученик Саша Наумов: «А Дудкин, знаете, как подпрыгивает?»

Зимой специально поехал на спартаковские соревнования, чтобы посмотреть, как же он подпрыгивает. Не стал спрашивать, где Дудкин, или искать, под каким номером он выступает.

Этот не Дудкин... И тот не.подходит. На старте застыл крепкий парень с рельефной мускулатурой. Тяжеловат для тройного. Пробивающиеся усы. Неторопливо разогнался и вдруг... ноги, глубоко согнувшись, пружинисто вытолкпули. Прямо на второй этаж! Ну, если это Дудкин, то такой годится...

Дудкин подошел к судье, спросил, где оттолкнулся. Надел костюм, сел. Ни с кем не разговаривает, держится спокойно. Пока он на третьем месте, но вот его перепрыгнули... Как теперь себя поведет? Не двинулся с места, ничуть не изменился. Что он, из железа? Ну и выдержка! Начал готовиться к своей попытке: неторопливо зашнуровал шипы, пригладил волосы. Вызывают прыгать. Показал, что слышит, и неторопливо пошел начинать. Да, надо бы размяться — здесь он ошибся. Встал. Начал бежать вовсю — не хватит в конце. Так и есть: напрягся, замедлил разбег — не прыгнет. Прыгнул?! Закрутило, бросило, но все равно выдержал. Вот это ноги!

После соревнований познакомились: прыгает второй год, работает монтажником на заводе железобетонных изделий (семь часов в день перетаскивает, устанавливает балки), по вечерам учится в институте. Мечтает о Московском университете и далеких прыжках. Влюблен в тренера: «Такого больше нет».

А через неделю прыгнул на 15,74! Вот так Дудкин! Правда, в газете перепутали — назвали Тутыриным. Надо же! Первый раз в жизни напечатали в «Советском спорте», да и то под чужой фамилией. Через месяц представился повод написать правильно: «Николай Дудкин (Воронеж) — 15,98 — всесоюзный рекорд для юношей. Тренируется у Вячеслава Иконина».

Осенью исполнилась и первая мечта Коли — он стал студентом МГУ.

Зимой 1965 года Федерация легкой атлетики СССР начала всесоюзный поиск талантов. Собрали их в Москве. Знали мы их только по фамилиям: Борзенко, Лепик, Санеев, Кайнов... Перед Токио я уже слышал о Санееве. Наш спортивный врач Виктор Берковский (сам прыгал 15,40) видел его прыжки: «Есть такой парень... 19 лет. Правда, проиграл первенство Европы нашему же Борзенко, но может много».

В манеже разминались шесть ребят. Кто из них кто? Ага, вот и знакомый. Откуда же я его знаю? Так.... так... Весна 1963 года... Леселидзе... соревнования по тройному прыжку. Длинный парень и его нескладные прыжки около 14 метров. И после каждой попытки смущенно улыбался, как бы извиняясь за свою неумелость. Да, еще подошел знакомый из Сухуми Акоп Керселян: «Ну как, понравился наш мальчишка? Семнадцать лет ему!» Но я тогда смотрел за своими соперниками — не до мальчишек было. Заканчивал прыгать. А глазами тренера стал смотреть после Токио.

Парень повзрослел за эти годы и уметь стал больше. Вон как далеко прыгнул в длину.

— Здравствуй! Что, не совладал с тройным? Перешел на длину? — начинаю я знакомство.

— Здравствуйте! — с каким-то заметным уважением отвечает парень. — Я могу 7,43 в длину и тройным 15,78.

— Так ты и есть Санеев? — смеюсь я.

Выбирал учеников осторожно — для них ты на всю жизнь учитель. И все равно из пятидесяти осталось тринадцать. Колесил по Подмосковью: Мытищи, Химки, Люберцы, Клин, Жуковский... Школы, соревнования, вопросы: «Кто прыгает дальше всех?», «Давай знакомиться», «Давно занимаешься?», «Хочешь прыгать далеко?», «Тройным пробовал прыгать, как бегаешь?», «Встретимся завтра в манеже».

На тренировке испытываю моими тестами «талантливости»: далеко ли прыгает на одной ноге пятерным, может ли быстро разбежаться. Позже тест «трудолюбия»: сможет ли целый час прыгать? Ничего, крепкий парень. Теперь начинаю приглядываться, как ведет себя в игре: осторожничает или ищет борьбу, любит ли поспорить? Вроде ничего. Играет парень с увлечением и не уступает мяча без боя (мы играем только в жесткий футбол).

Пришло время и в состязаниях парня посмотреть... Выиграл или проиграл — неважно. Главное, показал ли себя способным на мужество, смог ли выдержать, пересилить себя, когда прыжки «не идут».

Не тогда ли мальчишка становится мужчиной, когда не показывает слез? Или когда после второго километра скачков зеленеют губы и зрачки становятся точками. Наверное, тогда. Таким помню Гену Бессонова в восемнадцать лет.

«Королем» анализа в нашей группе считался Гена Антонов. По деталям, движениям раскладывал прыжок, искал ответа в мышцах на волевое усилие. Рассказ об ощущениях вырастал в психологическую поэму. А то еще придумал лечить травмы бедра изометрическими упражнениями. Ростом бы ему повыше... Но как ему хотелось прыгнуть весь отдавался прыжку...

...Шли обычные соревнования нашей группы. Уверенно выигрывал Наумов. Кто-то радовался просто соревнованиям, «семейному» рекорду. Лидер без сомнений выходил и прыгал, другие ждали своей попытки. Надежд, что победит кто-то другой, не было ни у кого. Надо было прибавить почти метр. Все остались на своих местах. Так и закончилась эта рядовая прикидка.

Через месяц, просматривая дневники ребят, прочел у Гены Антонова, занявшего далекое место: «После второй попытки разболелась стопа. Здесь еще и Наумов так далеко прыгнул — не достать. Между попытками десять минут. Все эти минуты заставлял себя забыть о боли в ноге.

Удалось! Правда, когда выходил из ямы, то боль становилась нестерпимой, но, слава богу, ненадолго.

Перед последней попыткой лежал, ходил, сидел и все время представлял себе, что случится, если сейчас обыграю всех... Разбегаюсь, прыгаю, замеряют... и уже знаю, что далеко (и только жду, чтобы сказали сколько). От этих мыслей возникало приятное, приподнятое состояние. Даже восторг. Старался удержать его до своей, попытки. Удалось. Прыгал такой же радостно-удивленный. Прибавил всего 1 сантиметр. Главное, смог». Прочел и вспомнил себя. Как три года не мог «перелезть» за 15 метров...

В семнадцать лет Саша Наумов был лучшим из моих учеников: прыгал 7 метров в длину и 15 метров тройным. Закончены 10 классов с золотой медалью, и Саша — студент физико-технического института: занятия с девяти до шести, допоздна домашние задания, а тренировка только два раза в неделю. Прыгнул на 15,50 и остановился. На тройной и на пятерки сил не хватило.

Подмосковным ребятам потренироваться — это значит автобусом до станции, полтора-два часа на электричке и еще на метро по Москве. И так пять раз в неделю. Но это не страшило Валентина Стабровского из Серпухова. А как вознаграждалась такая преданность легкой атлетике? Начал Стабровский с 13,60 и, прибавляя по метру каждый год, стал чемпионом юниоров России — 15,70.

Просто уверить мальчишку: «Будешь тренироваться — станешь чемпионом». А если ты ошибся? Можно ли заставить парня забыть о его мечте? Увлеченность — это же не ребячество. Тройной — страсть на всю жизнь. Как же поступить? Я тренер. И я должен воспитывать мастеров, чемпионов ребят, способных на рекорды. В этом смысл нашей профессии. Но рекордов не добьешься, пока не воспитаешь человека. Страстного, справедливого, благодарного.

Не помогут запрещения, душеспасительные беседы, если сам ты не такой, каким учишь быть. Поэтому учи трудом и личным примером.

Самоотверженность тренировки учит уважать труд. Свой и чужой. Но если при этом не будет борьбы, неудобств, трудностей, то как узнать, в чем смысл жизни. Конечно, не надо их искусственно создавать. Помогать постигать жизненную науку надо только советом. А спасать — когда тонет, а не когда только барахтается. Только так можно и научиться жить. Правда, не все хотят учиться таким способом. Тогда заставить! Если и «железная рука» не помогает, то не старайтесь — можно воспитать чемпиона, но не человека. Но это пока были только мысли «во мне», будущее должно ответить, прав ли я. А сможешь ты найти ребят, способных принять такой смысл жизни?

Не так-то уж много рождается одаренных прыгунов. Как-то осенью мы с Поповым отбирали себе в группы ребят. В одной школе мы просмотрели около двух тысяч учеников: быстро ли бегают, как прыгают в длину. Лучшей оказалась девочка из восьмого класса — прыгнула 4 метра, обыграла своих ровесников-ребят. Десятиклассники едва одолевали 5 метров, а талант в этом возрасте (по сегодняшним меркам) должен прыгать на метр дальше.

В чем дело? А вы попробуйте овладеть музыкальным инструментом, занимаясь лишь дважды в неделю. Далеко не уедешь... Так и в спорте. Учитель едва успевает показать ребятам, как играть в баскетбол, прыгать в высоту и подтягиваться на перекладине. И не больше. О нагрузке — фундаменте воспитания двигательных качеств не идет и речи. И развиваются ребята стихийно — ведь в секциях, спортшколах всем не уместиться. В ДЮСШ другая беда — скорее готовить разрядников. Много приходится слышать разговоров о физкультуре в школе, но, пока ребята будут заниматься по полтора часа в неделю, дело не сдвинется.

Надо просто заниматься каждый день (энергии у ребят и на большее хватит!). Выиграет не только наш спорт, а вся наша жизнь. И крепче ребята будут, и лучше станут трудиться. Да и времени на опасное безделье не останется.

Таких споров с самим собой хватало: «Как, товарищ тренер, дела? Чему научились?» — «Работаю на будущее. Стараюсь не обещать. Больше учусь тренерскому искусству на «бесперспективных». Хотя уверен — таких нет. Не хватает условий, времени, а то из каждого можно сделать мастера спорта». — «Ну, ну... Расхвастался». — «Нет, правда. Представляешь, учитываются возраст, мера талантливости, прошедшая работа... и дается рецепт: столько-то спринта, многоскоков, штанги, соревнований. Есть ударная, обычная доза «лекарства»... Надо найти единую модель тренировки...» — «Ты что, против индивидуализации в тренировке?» — «Что же, и дальше кружить по лесу, искать тропинки зарубежных чемпионов? Лучше объединить усилия, договориться о главном направлении. И не приноравливаться к нашим недостаткам, а тянуться к идеалу. А то навсегда останемся в догоняющих».

Надо создавать школу! Не на год-два вперед, а от новичка до ветерана. Лет на двадцать спортивной карьеры. Тогда исчезнет торопливость, появятся мысли повзрослее. Начнут вырисовываться этапы, категории...

Даже снится, как мальчишка шагает по ступенькам мастерства. Сначала этапы знакомства с физической культурой, спортом и тройным прыжком. Все это лет до семнадцати.

Затем проходят этапы становления фундамента тройного прыжка, и только после этого можно совершенствовать спортивное мастерство, шлифуя то одну, то другую его грань. Это уже для 20-25-летних.

Где-то после тридцати решается задача, как удержать на прежнем уровне результат. Устоять в борьбе с возрастом.

Такая обширная программа учитывает и конституционные, и возрастные особенности прыгуна, талант, усвоение нагрузки, уровень подготовки и условия жизни — все, что делает человека неповторимым, своеобразным. Единственным.

В каждом разделе такой школы видятся мне строго свои упражнения и методы, стандартные нагрузки (которые со временем уточняются, подправляются), контрольные тесты (и не только педагогические), соответствующие возрасту, классу.

Хочу строить по типовым проектам, чтобы не рассчитывать каждый раз одно и то же. Конечно, через десять лет потребуется новый проект для 17 метров. Прежний будет громоздок. Побыстрее будут строить. Но всегда будут идти с начала. С фундамента. А более способный просто быстрее взбежит на крышу. За год, где другим понадобится два.

Итак, я за личность, за индивидуальность, но воспитанную на закономерности.

А пока мне режет слух «индивидуальный подход» не потому, что я не понимаю или не признаю за словами права гражданства.

Порой за этим кроется незнание, даже невежество, когда «выжимают» из новичка самыми современными методами, самыми острыми упражнениями результат, юношеский рекорд. Бьют по уязвимому месту. Новичку хороши и простые, известные упражнения. Из раздела фундамента. А ударные методики можно оставить и на потом.

К сожалению, индивидуализация часто понимается как легкий путь. И никогда я не слышал, чтобы оправдывали индивидуализацию громадным объемом, усложненными упражнениями.

Для таких прыгунов и тренеров «индивидуальность» оправдывает суматоху в плане. Хаос на уровне интуиции только одного человека. Именно его. Другому же разобраться, понять идеи невозможно. А как эти слова оберегают, защищают от вопросов, проверок, контроля, осмысливания происходящего! Просто палочкой-выручалочкой становятся.

Есть еще запланированная осторожность, когда тоенер копирует удачный сезон, лишь на 10-15 процентов увеличивая нагрузки. Так не ошибешься. Правда, и взлета не увидишь. Рекорды-то быстрее скрываются за горизонтом нашего понимания. Бредешь в темноте. Снова догоняет день, светит солнце... и ночь...

Тренерам свободного (динамического) планирования достаточно двух недельных циклов. Для зимы и лета. Поправки вносятся по ходу. И считается, что в этом и заключается эволюция тренировки — не стоишь на месте. Закоулки эволюции это...

«Как же тогда уложить в строгую систему творчество, поиск, эксперимент? Не забывай, что и ту систему, которую ты чуть не во сне видишь, придется ломать. Что-то не верится в единую систему, годную для каждого», — продолжаю я себя мучить.

Я за постепенность нагрузки — ступеньки для каждого возраста. И за набор вариантов мастерства. Я за то, чтобы не брались за высшую математику, не изучив алгебры. Зачастую новички прочтут все о чемпионе и в точности повторяют. Тогда хорошие мысли тренера-чемпиона искажаются. Идея пропадает. Начинают изобретать колесо, кидаются в крайности.

Ужо сейчас знаю, что надо делать, чтобы пройти от 15 до 16 метров. Теперь надо одолеть семнадцатый метр. Бессонов, Стабровский, Антонов испытали эту модель — получается здорово. Попробую на олимпийцах...

Когда-то рекорды мира были наши, а теперь ничего нет. Хочу, чтобы было... Все чтобы было. Мне кажется, что я пятнадцать лет прыгал только для того, чтобы сейчас штурмовать Олимп. Сам-то не смог по-настоящему — природы не хватило. Может быть, ребята...

«А есть у тебя тайное оружие? Говорят, без него нельзя победить». — «Нет секретов. Труд человека делает бойцом...» — «Ну, с этим никто не спорит. Но все же есть секреты?» — «Знаешь, что ответили англичане, когда их спросили, как им удалось вырастить свой знаменитый газон? «Поливаем, стрижем, утрамбовываем катком...» — «Ну, и мы так же...» — «Но мы делаем это каждый день. Триста лет».

Одержимый труд приводит к удаче. Не надо заблуждаться, что после отдыхают. На покоренных вершинах переводят дух. И смотрят, нет ли чего повыше.

...Весь мир на ладони, Ты счастлив и нем,
И только немного завидуешь тем,
Другим, У которых вершина еще впереди.
 

Так вот для чего приручают горы: с трудом разогнувшись на вершине, увидеть другую. Недоступную. Труд становится смыслом жизни, а победа лишь мгновением счастья. Снежинкой, растаявшей в руках. Тренировка никогда не может насытить тебя. Из радостной игры превращается в «святая святых». Куда никому нет ходу, кроме тебя.

Как-то «звезд» мира спросили, в чем истинная ценность спорта. Послушайте: «Из хлюпика делает сильного, приносит радость и удовольствие... способ проявить себя... помогает познать самого себя... закаляет характер, вырабатывает сильную волю... в спорте способен сделать лучше, чем другой... получаешь удовлетворение от достигнутой цели... сближает народы... дает людям наслаждение... помогает преодолевать трудности... спорт — мужество, спорт — здоровье, спорт — борьба, спорт — это для настоящих мужчин».

Но не каждый спортсмен — спортсмен! Можно быть чемпионом десять раз, но ни разу не проявить мужества Хуберта Пярнакиви.

Матч СССР — США. Июль 1959 года. Филадельфия. Впереди американцы — 75:73. Началась десятка. Двадцать пять кругов, умноженные на тридцать градусов жары. Непосильное начало на первых километрах. Сколько их еще? Майка сдавила грудь влажным компрессом, не дает дышать. Впереди Десятчиков. Пярнакиви на полкруга отстает, рядом американец Сот, дальше Труекс. Уже давно тяжко Пярнакиви. Каждый его шаг мучителен. Ноги еле двигаются, танцуют на месте. Синяя майка Сота выдвигается вперед. Обходит. (Сот дорого за это заплатит, хотя пока этого никто не знает.) И вот началось...

Духота доконала Сота. Он падает, поднимается, безумными глазами обводит трибуны. Сот пытается сделать несколько шагов, нет, снова рухнул — на носилках его увозят в госпиталь. Хуберту не легче. Заплетающимися шагами он минует лежащего Сота, его заносит в сторону, но он движется... движется к финишной черте/

Рев трибун. Что это? Труекс рядом. На шаг впереди, на два... Догнать! Шум в голове, ногах, груди.. Достать. Нет! Нет! Ты не выиграешь... Опять дорожка пустая, Алексей один впереди. Хорошо. Осталось пять кругов. Цять?! Ноги сводит, ноги... Такая тяжесть. Дышать! И руками пошире. Когда кончится эта прямая? Воздух невыносимо тяжелый. Еще десять шагов — и вираж. Один, два, три, пять, восемь, десять. Показали тройку. Значит, еще три круга. Шесть прямых и шесть виражей. Сколько это шагов? Не могу больше. Чем дышать? Руками шире. Ноги поднимай выше,

Хубби. Выше. Бежать надо, Хуберт. Бежать! Темно. Лес деревьев. Мешают. Толкают. Хватают. Обойти. Влево, вправо... Светлеют стволы, багровое зарево. Туда надо... Свет, свет. Пляшущие трибуны. Дорожка. Я бегу, бегу!

Трибуны все ближе. Придвинулись лица. Опрокинулись. Зеленая трава, звон... Сколько осталось? Где американец? Неужели впереди? Не видел его, не обгонял он. Почему так тихо? Тихо почему? Ладно. Прямая. Вираж. Бегу. Единица — остался круг. Мало. Много. Много! Триста метров! Двести шагов, всего двести. Две прямые и вираж. Нет воздуха... Нет. Не могу. Еще несколько шагов... Дорожка вязнет, тянет назад. Черный песок, не толкнуться. Кругом гул, ноги пустые. Сыпучий красный песок. Не дает бежать. Добраться до твердого. Вспыхивает дорожка. Надвигается. Бегу. Осталось двести. И все. Потом будет здорово. Надо бежать. Хубби, добеги... Надо... надо... надо... Руки чьи? Почему не дают бежать? Все. Кончилось. Финиш. Лечь, лечь... ноги...

Счет стал в нашу пользу — 81:77.

Что заставило этого Человека добежать? Закончить десятку — три очка команде СССР, не добежать — ноль очков. Команде, ребятам, стране, Эстонии. Себе. На финише его не ждал Кубок. Счет шел не на круги, а на шаги. Казалось, что Хуберт не выгребет, захлебнется. Билась мысль: «Вперед, беги, надо. Надо!» Потускневший разум отдавал команды вопреки логике. И Пярнакиви сделал свое дело. Великое дело своей жизни. Команда Советского Союза получила все, что он мог ей дать. Три очка.

Добежать нужно было, для него, чтобы остаться бегуном, советским человеком, Хубертом Пярнакиви. Добежать, чего бы это ни стоило. Даже жизни.

Много позже Хуберт рассказывал: «После 5 километров сказал Десятчикову: «Иди! Упал Сот... Видел. Больше ничего не помню. Почему добежал? Нужно дистанцию бе✓ ✓ жать до конца. Нужно всегда бежать до конца. Надо делать все до конца. До конца!»

Красный флаг рвется вверх, вот он выше всех. Раздаются священные звуки гимна твоей Родины. Страны, что дала тебе жизнь, сделала таким, какой ты есть сейчас. Восторг зрителей... Всплывают лица родных, близких, людей твоей страны. Ты хочешь с ними разделить счастье победы. Для них ты — это частица себя: это они разбегались, прыгали; вместе с тобой тревожно ждали. Вместе вы вырвали победу. Счастье их в твоей победе: значит, можно, если страстно ждешь, если хочешь. Ты совершаешь подвиг.

Мой спорт — готовность к подвигу. В тренировке. В соревновании. Это как в последний раз. Другого не будет.

Но я видел и иных...

Вот он впервые пришел на стадион. Притягивает. Хочется прыгать, бегать. Быть таким же, как все. Не задумывается, почему и как. Просто еще веселее жить на этом свете. Пробует свои силы — уже тянет сравниться с другими. Появляются соперники, друзья, болельщики. Быстро растут результаты. Пока быстро. Это уже увлечение, которое делает мальчишку взрослым.

И вдруг настоящий успех. Удача. Его и тренера. И газеты разнесли это по всему свету. Нельзя теперь повторять себя. Нужно идти дальше. Таких, как он, много. Надо стать единственным. Стал. Уже узнают на улицах, улыбается с журнальных обложек. Больше говорит с трибуны, чем дома. Кажется, что знает все о прыжке. И больше всех. Дошло дело до рекорда мира. Еще никто так не прыгал. Похвал, улыбок, похлопываний по плечу хватает — скоро и это надоест. Потребуется памятник. Чтобы вечно. Навсегда. Теперь подавай ревущие трибуны, звенящие фанфары. Только для него. Цветы, медали, солнце в глаза — только ему.

Через много иллюзий пройдет такой. Испытает новизну и яркость до конца. Станет другим. Требовательным к людям. К себе меньше. А сможет ли так же упоенно трудиться? Легче ведь старыми званиями добиваться всех благ. Что его сейчас гонит на тренировку, не стал ли таким, над которым раньше смеялся? Который любит то, что рядом со спортом, и измеряет свой труд заморскими товарами. Для «купцов» тренировка — тяжелая повинность, необходимость. А то и не попадешь в сборную... Конечно, и такие пока побеждают.

В памяти всплывают слова Антуана Сент-Экзюпери: «Работая только ради материальных благ, мы сами себе строим тюрьму. И запираемся в одиночестве, и все наши богатства — прах и пепел, они бессильны доставить нам то, ради чего стоит жить».

КАЖДЫЙ ДЕНЬ

Утро всегда обещало. Вечер разочаровывал — сделано мало.

Вот перед тобой день: целое утро можно писать, думать; днем тренировать, направлять, помогать, искать — семьвосемь часов. Оказывается, много можно успеть за день.

Шесть утра... Посмотрим в дневнике, что вчера сделано. Пятнадцать лет дневник помогал мне взглянуть на себя со стороны. Это на словах можно и так, и этак... А в дневнике нужно писать реальные цифры, делать выводы, спрашивать себя: «Почему делал именно так? Ну, и что получилось?»

Так, вчера прыгали... Получалось. Ритм разбега пока непонятен для ребят — надо рассказать, что сам чувствовал в разбеге. Ребята пусть запоминают свои мышечные ощущения, а я им подскажу, правильно или нет. И повторить, повторять... Конечно, ощущения индивидуальны: один чувствует высокое бедро, другой — упругую стопу под собой. А движение-то одинаковое! Проверить эту мысль...

Да, вот еще... Надо найти упражнения, чтобы осмыслить активность в отталкивании. Ведь учат даже «отойти в сторону», сменить движение (чтобы прочувствовать основу). А потом вернуться, вставить в структуру прыжка необходимую деталь. Попробую сегодня. Сколько повторять движение, чтобы освоить загребающее отталкивание? Два года! Значит, двадцать тысяч скачков. И тогда движение станет понятным и точным. Своим.

А теперь заветное — олимпийский план. Расписан по дням, неделям на целых два года! Могу и не смотреть в план. Помню наизусть, что надо делать, например, 25 декабря 1967 года или 8 мая 1968 года. А 17 октября 1968 года надо бороться за олимпийские медали. Но надежная память — это еще не успех.

Как этот план рождался? Мелькнет мысль... забудется, иногда запишу... Дни, недели, месяцы. Вдруг опять вспомнишь, и тогда скорее представить на бумаге, как это впишется в общий план. Кажется, и не думал об этом, а идея уже ясна. Понятна. Теперь попробовать, даст ли это эффект. И как быстро.

Сейчас проверяется ударный цикл. Неделю прыгаем, потом неделя штанги и... неделя отдыха. Ну, не совсем отдыха. Восстанавливает работа полегче: плавание, игры, кроссы. Пока не могу «поймать» спринт. Пожалуй, надо его ввести в каждую тренировку. Понемногу, но часто. Сегодня посмотрим. Прыжки дали то, чего от них ждал.

Ребята устали. Может быть, цикл сократить? Нет, подожду. Пусть до конца испытают этот план.

Теперь письма. Ждут ответа. И сегодня, сейчас же...

«...Манеж маленький — дышать нечем... Даже при большом морозе ребята тренируются на стадионе, — это из Минска от Финкинштейпа. — Насыпали опилки и прыгаем. Куркевич после встречи с Вами все твердит о новом отталкивании. Как Вы его понимаете?»

Из Ленинграда: «...Он совсем не понимает... Делает что ему вздумается. А то вдруг на целую неделю пропадет. Спрашиваю: «Где был?» — «Болела спина». — «А позвонить ты мог?» Что мне с ним делать?»

Это Узлов воспитывает Кайнова. Ишь, как упирается. А правда, что с ним делать?

Письмо от Санеева: «Нога болит. Когда это кончится? План выполняю, как могу. Скоро экзамены, соревнования. Опять смотреть с трибун?»

Может, на Мацесту Виктора послать? Или вызвать еще раз в Москву — пусть наш самый смелый хирург Миронова посмотрит стопу.

Из Новокузнецка: «Мне семнадцать лет. Прыгаю 13 метров... Не могли бы Вы мне написать план тренировок? Прошу Вас зачислить меня в свои ученики». Трудно заочно, но надо помочь...

Письма, еще письма. Как-то подсчитал — в месяц на сорок писем ответил. Так было и в 1965-м, и в 1966-м. А в 1967 году меньше. Встречались с «великолепной четверкой» так часто, что, кажется, и не расставались.

Восемь утра... Спешу ответить на письмо — ив манеж.

Занимаемся в манеже «Энергия». По краям теннисных кортов теснится беговая дорожка, в углу яма для прыжков, там же и штанга. Ребята мои учатся, служат в армии, работают. Все в разное время. И приходится их тренировать по скользящему графику целый день. Самые старательные — Бессонов, Стабровский, Антонов. Уже повторили мою тренировку. Полной мерой. И прибавили по метру. Теперь заканчивают испытание олимпийской модели. И снова метр прибавили...

— Ребята! Сегодня у нас скачки двадцать раз по 50 метров на каждой ноге! Начали... Так, хорошо. Больше вперед. Подними, подними бедро, голенью захватывай, — настаиваю я. — Постарайся представить себе движение. Закрой глаза, и ты увидишь, что надо делать: вот разбегаешься, захватываешь ногой землю и тянешь за себя. И не сгибайся, держись. Понятно? Теперь прыгай... Не получается. Повтори еще. Совсем не туда прыгаешь! Давайка помассирую ногу. Надо поймать движение. Как зачем? Станешь сильнее, но если это не в структуре тройного прыжка, то дальше не прыгнешь. Пусть пока непривычно. Завтра уже будет по-другому. Только каждый раз стремись сделать.-Раз за разом заставляй себя и получится. Когда? Может быть, на следующий год...

Начали последнюю серию. Ну вот, желание уже видно. Осталось закрепить навык. Стань у стенки и имитируй. Теперь внеси эту деталь в прыжок. Еще... еще раз... Гена, что-то стал долго отдыхать...

— Не могу, ноги отваливаются. Уже и пота-то нет, — задыхаясь, отвечает Бессонов.

— Надо допрыгать. Видишь, другие могут. Заставь себя.

— Никак не могу, Витольд Анатольевич. А они вчера не прыгали... Хожу, хожу и все не могу начать. Пятьдесят метров вытянулись как сто.

— Всего три серии осталось, Гена. Только три. Помнишь: «Единственная схватка, имеющая цервостепенное значение, — это схватка с самим собой...»

— Знаю, знаю... «Настоящие мужчины шагают вперед, когда устают...» Шагают. А здесь прыгать надо! Ладно. Сейчас допрыгаю эти три серии. Для вас.

— Для себя, — смеюсь я.

И уже почти без отдыха (как с обрыва) эти три по 50 метров на каждой ноге. На сегодня довольно. Все.

Два часа... Половина моего рабочего дня. Пообедать — и в манеж университета. Да, не забыть позвонить насчет шиповок. Кончается аренда манежа — зайти в бухгалтерию и отдать счет для оплаты. Узнать, будут ли в воскресенье соревнования юношей. Может, найду там талант? Ведь ходит же он рядом, надо только найти. Так, вот еще что: напечатать Бессонову просьбу в институт, пусть экзамены перенесут, а то к соревнованиям после сессии придет пустой.

Половина четвертого. Университетский манеж.

Еще три часа с Дудкиным, Золотаревым и теми, кто не смог утром прийти. Слова, мысли, задания те же, но мой нервный заряд не должен слабеть.

Раньше у меня была только своя судьба. Сейчас их двадцать. И все их надо прожить.

Семь вечера. Еду домой. Что-то не читается... Как там на местах? Убеждаешь, настаиваешь и заставляешь. Заочно. Но лучше посмотреть, поговорить. Хорошо, что съездил. Стремительное турне Москва — Ленинград — Таллин — Минск — Москва. Везде по одному дню — нельзя же своих ребят забросить.

Сначала в Ленинград к Узлову. Ему приходится тяжело — сам виноват. Надо было поставить Кайнова в такие условия, из которых только один путь — в чемпионы. А теперь Кайнов думает, что можно и по-другому — с ленью. Простят, если что. Так ли уж прав тренер? А пока прыгает 15 метров. Столько слов сказано — помогут ли?

В Таллине Вайксаар просто заговорил меня своими «мальчиками» — Лийгандом, Лампе, Бросманом. Почти не удавалось вставить словечка. Да, в моей профессии надо уметь слушать — узнаешь больше. Жаль, мало мы разговариваем по нашему тренерскому делу. Только отчитываемся километрами, интересуемся тоннами.

Тренирует Вайксаар десятиборцев, копьеметателей

(и каких!) и тройников (прыгают за 16 метров). Сколько «мальчиков» прошло через его руки!

В Минске — молодцы. Группа у Финкинштейна отличная: Куркевич, Боровский, Тарасюк. Работают азартно — кто кого опередит, сделает лучше. Поговорили о плане, уточнили цифры.

За окном ночь... На моем столе нераспечатанные письма. Ладно, утром. Посидеть у телевизора, разложить марки (собираю только олимпийские). Оказывается, за все надо бороться. И, когда невмоготу, приходится зажимать свою боль и идти дальше. Ну, хватит об этом. Пора спать.

Завтра следующий день.

Я жду его.

ПЕРЕШАГНУТЬ СЕБЯ

Тягостно тянулись 1965 и 1966 годы. Стало как-то пусто без медалей, без больших побед. То и дело раздавались недоуменные, раздраженные голоса: «Где наш вид? Утеряны традиции, не видно молодежи! Когда это кончится?»

«Уже в который раз состязания тройников вызывают лишь разочарование. Что мешает в разгар сезона показывать высокие результаты? Советские прыгуны тройным по сравнению с предыдущим годом сдали свои позиции».

«Мы не имеем надежного резерва в таком традиционно ударном виде легкой атлетики, как тройной прыжок. Остается пожалеть, что никто из молодых не осваивает славный опыт прошлого».

«Одно из самых больших разочарований ожидало нас в тройном прыжке. Начиная с 1950 года ни с одного чемпионата, ни с одних олимпийских игр наши прыгуны тройным не возвращались без медалей. Л. Щербаков, О. Федосеев, О. Ряховский были обладателями мировых рекордов. И вот провал: лучший из наших прыгунов В. Куркевич — лишь одиннадцатый на чемпионате Европы 1966 года. Впрочем, провал этот не такая уж неожиданность. В нынешнем сезоне результаты, превышающие 16 метров, у наших мастеров большая редкость».

«Молодые прыгуны, которые сейчас находятся на подходе к сборной команде, не показывают результатов, позволяющих надеяться, что в Мехико они смогут бороться за победу. В Мексике же рассчитывать на успех можно только имея стабильные результаты в пределах 16,60-16,90. Сумеют ли они за оставшееся время добиться таких достижений? Вряд ли».

Я был не согласен только с этим «вряд ли». Есть молодежь! И мы прыгнем 16,60-16,90 в Мексике!

Посыпались благие предложения: «Тер-Ованесян, Борковский прыгают по 8 метров. Им ничего не стоит достигнуть 16,50. А что вам еще надо?»

«Да, могут. Но не сразу... — не соглашался я. — Да и этого недостаточно в Мексике».

«Вы что, марафонцы? Хватит уж этих многоскоков...» — смеялись над нами.

«Кто сказал, что такое «мало» и «много», — защищался я. — Сейчас надо в месяц делать столько, на что десять лет назад требовался год. Посмотрите на пловцов, вспомните Куца, Снелла... Дальше еще сложнее будет. Знаете, как трудно научиться загребающему отталкиванию! Да еще на полной скорости. Требуется не меньше 100 километров прыжков».

«Вам надо бегать, как Шмидт!» — слышалось со всех сторон.

«Правильно, а кто с этим спорит? Мы стараемся. Вопрос только в том, как научиться тому, с чем родился Шмидт», — отвечал я.

«Попробуйте на тренировке прыгать тройным с полного разбега. Никто этого не делает. Вы должны в этом превзойти всех», — рекомендовали тройникам.

«Как это никто? Наши Теркель и Михайлов уже пробовали так делать, — напоминал я. — Но никогда им не удавалось с полного разбега улететь дальше, чем с половины разбега. Есть ли смысл тогда увеличивать скорость, если с ней не справляешься?»

Вдруг лекарством от всех наших бед объявились спрьь гивания. Пришли к нам они от японских тройников, первыми попробовали у нас копьеметатели В. Кузнецов и Я. Лусис. Потом специалисты провели биомеханический анализ и обнаружили большой коэффициент полезного действия спрыгиваний. Полезное, эффективное упражнение, но это только одно из десяти наших главных. Нет, одно упражнение не вернет нам побед. Никогда отдельная методика не становилась системой, а набор упражнений (даже самых модных) не помогал опередить всех. Догнать поможет, а превзойти нет.

Приходилось не только выслушивать советы: благожелательные, дружеские, равнодушные, безразличные. Надо было еще и прыжками далекими доказывать. Можно красиво разрисовать цветными кривыми (и вое на подъем) результаты, можно по полочкам разложить, что кому делать. Все можно. А ответа ждут только в одном — далеком прыжке. И без заступа. Вот наш основной критерий — успех. В каждом соревновании. Не пропуская ни одного. Чтобы не долго ждать успеха, не терпеть, не терзаться. А пока в тройном только вопросы, предложения, проблемы... Но вот что интересно — никто не предлагал тренироваться в два раза больше.

Сразу после Токио в журнале «Легкая атлетика» сам себе задал вопрос: «Кто победит в Мехико?» И рискнул на него ответить...

До второй мировой войны главенствовали японцы, потом да Силва и мы. Польские тройники и наши спорили целое десятилетие — кто сильнее. Теперь мастера тройного прыжка появились везде: в Румынии Сербан Чиохина — 16,59; в ГДР Юрген Рюкборн — 16,66; в Венгрии Хенрик Калочаи — 16,70; в Болгарии Георгий Стойковский — 16,67. Как всегда, нас ожидал сюрприз из-за океана — Американский континент легко не отдавал золото олимпиад.

«Посмотрим теперь, кого мы сможем противопоставить зарубежным тройникам...

Олега Федосеева раньше много упрекали в легкомысленном отношении к тренировке и противникам. Переломным для него стал 1960 год, когда, получив тяжелую травму, он не попал в олимпийскую команду. После этого с каждым годом все увереннее становились его прыжки, он закалялся как боец. И вот Олег, ровно и стабильно проведший весь сезон 1964 года, заслуженно завоевал серебряную олимпийскую медаль. Можно ожидать, что в следующем сезоне он передвинет флажок рекорда СССР ближе к рекорду мира. Но Олегу Федосееву 28 лет...

Перед Виктором Кравченко (23 года) сейчас открыта дорога в большой спорт.

...24-летний Александр Золотарев, весной 1963 года приятно удививший всех нас прыжком на 16,60 в дальнейшем не смог выиграть ни одного ответственного турнира. В борьбе равных он теряется.

Однако основные олимпийские надежды мы связываем с молодежью, которая после нескольких лет затишья бурно продвинулась вперед и достигла результатов 15,50-15,70. Это А. Кайнов (Ленинград), А. Борзенко (Баку), В. Санеев (Сухуми), В. Куркевич (Минск), Г. Бессонов (Московская область). Эти 19 — 20-летние вместе с тренерами должны видеть далекие мексиканские горизонты.

Их перспективный план нужно построить так, чтобы в 1966 году они уже прыгали за 16-метровую отметку, а к 1968 году смогли заменить своих старших товарищей с результатами, близкими к 17 метрам.

Мы имеем большие шансы для завоевания мексиканского золота. Правда, путь к нему и для юных, и для опытных прыгунов лежит через долгие километры спринта, многоскоков и тысячи тонн специальных силовых упражнений. Это нелегкая задача, но ради успеха в Мехико стоит потрудиться и атлетам, и тренерам».

А как шли дела? Федосееву не удалось одолеть 16 метров. Слишком уж досталось ногам Олега! Травмы за травмой.

Десять лет Кравченко шел к золотой медали чемпиона. Десять лет Виктор прыгал, бегал. И все думал, сможет ли он, сумеет ли. И вот смог. Завоевана бронзовая олимпийская медаль! Он — чемпион страны! Что дальше? Ведь цель-то достигнута, а где награда за натруженные ноги, за десять лет ожидания? И произносятся бесчисленные тосты, бешено крутится музыка, щедро расходуются эмоции. «Что из того, что отчислили из института? Еще примут. Не пропаду! Чего они все от меня хотят?»

Виктор стал больше слушать своих дружков. Ведь онито верят в него: «Ты им еще покажешь, Крава, как надо прыгать». И показывал, выворачивался. Иногда. Совсем редко. Один раз в год, а потом и этого не стало. «Кончился» Крава.

Не видно на секторах Федосеева, Горяева, Алябьева, Михайлова, Дементьева. А ведь все прыгали далеко за шестнадцать! Уже год как и я сижу на трибунах. Поутихли страсти. Раньше в сборную отбирали лучших из пятишести прыгунов, сейчас некому прыгать и 16,50.

Конечно, можно было еще ветеранам попрыгать, но мы сдми себе сказали: «Хватит». Или нам подсказали, что хватит. И ушли мы не потому, что нас обыграли. Просто стало нечем прибавлять в этой гонке. Сошли с круга. Больше не выдержали.

1966 год стал рекордным в нашей стране на шестнадцатиметровиков. 19 прыгунам удалось это сделать. Правда, пока не видно среди них ни Санеева, ни Дудкина, ни Куркевича...

А из остальных я верил лишь в Золотарева — он мог шагнуть шире других. Какой спринт у Золотарева — 10,7! И только три года занимается тройным. Сможет побольше нашего. Надо чуть технику изменить и специальной прыгучести прибавить. Сразу уверенность в ногах придет. Но кто меня послушает? Ведь они со своим тренером Константином Рачковым уже 16,60 добились!

Ты прошел три олимпиады вместе с теми, кто стремился, рвался к Олимпу. Чем мы отличались от теперешних ребят? Думали только об Олимпе. Часами. Днями. Годами. Ждали олимпийских игр как праздник, радостное испытание себя. На форуме таких же одержимых.

Молодежь и сейчас верит и также рвется вперед без оглядки на авторитеты. А мировой рекорд они нам вернут? Кто из них?

Борзенко — чемпион юниоров Европы или человек-пружина Бессонов? Или Санеев, который сильнее всех «на голову»? А Кайнов в семнадцать лет прыгнул столько, сколько никому не удавалось — 15,75. Куркевич же просто создан для рекордов.

Кто из них будет олимпийским чемпионом? Тот, кто прыгнет за 17 метров, а на это способен каждый из них.

Чемпионат Европы-66 отучил меня строить воздушные замки — слишком реален для этого спорт. Мне казалось, что Алябьев, Куркевич, Дудкин покажут свое, а соперники не выдержат — прыгнут хуже нашего. Так нет же! Все наоборот. Провалились наши ребята, ухнули мои мечты. Сам виноват, но так хочется верить удаче, успеху. Хотя бы малейшему. И вот сны как бы наяву, и от этой сладкой надежды (вопреки всему) теряется чувство реальности. И хорошо, если испытание мечтой научит тебя прямо смотреть проигрышу в глаза и не обманываться.

Стало казаться, что жизнь только и знает, что испытывает меня.

Безответных мыслей хватало:, как дальше жить, ради чего прыгал, стал ли тренером?

Прошел еще год. Настоящим тренером сборной со всеми правами и обязанностями меня признавали лишь Попов и Герчиков (заместитель председателя нашей федерации). Признавали, но и строго спрашивали за мои ошибки. Конечно, до конца за меня отец — друг и болельщик. Раньше ездил по городам, где я сражался. Помогал снять предстартовый «мандраж», старался быть всюду со мной. Как-то, приехав из дальней командировки поздно, всю ночь просидел на вокзальной скамье, чтобы не разбудить меня. Не потревожить! Ведь сыну завтра прыгать, бороться — надо столько сил! Не помешать бы.

И сейчас отец также верил в меня: «Ты сможешь, сумеешь...»

А вот поймет ли меня главный тренер? Конечно, большого успеха пока не видно. Молодые Куркевич и Дудкин растут с каждым стартом, Золотарев вот-вот обретет прежнюю силу, а Санеев еще себя покажет — подождите, пока травма пройдет. Но нельзя же верить успеху, когда он лишь становится явным, заметным!

А пока приходится выслушивать от Гавриила Витальевича Коробкова: «Те ли готовятся к Мехико? Впереди-то другие... Тройной стал пустым видом. Рекорд застоялся, тройники далеки от первых мест. Не назовешь ни одного, который мог бы вернуть нам мировой рекорд... Дело идет к тому, что придется привыкать к поражениям. Не видно перспектив на улучшение...»

Конечно, ориентироваться на успех проще. Действуешь наверняка. Но где уверенность, что не затопчешь посева? Если бы мне говорили, что я мало работаю, нет молодежи, неправильна методика...

Уже десять лет Гавриил Витальевич руководил сборной командой СССР, рекордным достижением которой стала Римская олимпиада. Одиннадцать олимпийских чемпио нов! А по очкам опередили и американцев. Создать такую команду бойцов Коробкову удалось верой в успех, объединением усилий талантливой когорты тренеров и гибким управлением «звездами».

Оптимизм штурма зажигал, вел. Мне посчастливилось быть солдатом этой битвы и могу подтвердить, что Римскую кампанию полководец Коробков провел с блеском.

И вдруг наша легкоатлетическая машина начала поскрипывать, отставать... Выросла материальная база наших противников, увеличились нагрузки, теснее стала борьба, появилась новая волна тренеров, и «звезды» постарели. Не здесь ли дрогнула рука у нашего рулевого? Или после яростного штурма Рима появилась усталость? Цельто достигнута! И опять строить все сначала! Приходилось спешить. Ошибаться. Нужны были медали, очки... Каждое было на учете. А их, к сожалению, становилось все меньше и меньше не только в тройном прыжке.

На чемпионате Европы провалились; моему рекорду страны — 16,71 — исполнилось пять лет; два сезона ничего не выигрывали. Когда ребята станут настоящими мужчинами? Тебе понадобилось десять лет, чтобы одолеть 16,71. Сейчас так нельзя — слишком долго.

Прошло два года. Осталось столько же до Мехико. Успеем ли мы перешагнуть себя?

СКОЛЬКО СТОИТ МЕТР?

Если в восемнадцать лет прыгать 15 метров, в длину 7 метров и бежать 100 метров за 11 секунд, то улетишь за 16 метров. Обязательно!

А какая цена этому метру? Два года. Тяжелых. Надо напрыгать сто километров, быстро пробежать двести и поднять пятьсот тонн штанги. Можно делать без сомнений. Уже два поколения тройников потрудились — все разведали. И как еще прыгали!

А сейчас мы заканчивали семнадцатый метр... И шли не вслепую. Сначала я сам, потом и мои ребята проверили модель штурма Олимпа. Ну и досталось им!

Прыгать целую неделю можно? Нужно. Гена Бессонов даже просил: «Добавьте еще прыжков». Никому из олимпийцев не верилось, что смогут прыгать три часа подряд. Но узнали, что это делают даже мальчишки. И сделали сами.

Сдвинется ли скорость, если быстро бегать в каждом занятии? Проверили. Оказывается, если пять-шесть раз по 30-40 метров, то да. А вот двадцать быстрых раз по 40 метров ноги пока не выдерживали. Травмы сыпались со всех сторон. Это тоже ребятам пришлось испытать. А если бегать со штангой? Ведь сразу силу и скорость развиваем! Но ничего не узнали. Правда, разнообразит занятие бег со штангой, но не больше. А 100 метров с такой штангой, оказывается, можно пробежать за 15 секунд!

Пробовали и другое. Вслед за серией тяжелых упражнений наслаивали другие с более быстрыми усилиями. Выдержали и прибавили по метру в тройном. Не все. Только те, кто ни на шаг не отступал от плана.

Были раньше ученики. И позже были. Но именно трудом и мужеством Бессонова, Стабровского, Антонова была создана программа подготовки к Олимпийским играм, опробованы сложнейшие упражнения, исследовано новое, загребающее, отталкивание. Они подчинили свою жизнь тройному прыжку, который стал их радостью, мукой, мечтой. Всем на свете.

Нет, это не профессионализм! Это увлеченность, одержимость, которая одолеет и не такое. Например, Антонов отлично успевал в институте, но была страсть, которая значила больше пятерок. И если в спорте он сумел проявить свою одержимость, то и жизнь-соревнование выиграет.

Тренировочный план не может быть только волевым. Надо многое предусмотреть. И усталость, и сколько чего делать, чтобы качества развивались не сами по себе. А воспитывались и управлялись. Планировать тренировку все равно что предсказывать погоду. Знаешь, что осень, зима, весна, лето обязательно будут. И сроки ясны, но не унесет ли декабрь простуда? И начинай все сначала. А если девушка отвернулась от твоего парня? И ходит он сам не свой, и толку от тренировок никакого... Рекорды зависят не только от того, сколько и как сделано. Настроение, погода, как умеешь отдыхать — все влияет.

Сейчас даже пишут, что важно, под какой звездой родился и в какой день. Вот рассчитают, что твой биоритм в отрицательной фазе, а тебе надо прыгать далеко... Хочешь, не хочешь, а рекорда тебе не видать. Приходится и этим управлять. Трудно. Ищем стандартные нагрузки, возрастные тесты, стараемся узнавать закономерности развития спортивной формы, готовим боевое настроение.

Дни тренировок, соревнования... План выверен — теперь дело за олимпийцами.

— Виктор! Акоп Самвелович! Такой объем прыжков необходим — научит толкаться и создаст прочный фундамент качеств, — убеждаю я. — На нем можно хоть два сезона выступать — сил хватит.

— А я не протяну ноги? — смеется Виктор.

— Скачки помогут окрепнуть ногам. Травмы будут (как без них!), но намного меньше. А так они тебя ожидают на каждом шагу. Из моих ребят никто не сломался и «выросли» на метр дальше.

Хочешь прибавить метр?

— Посмотрите, Акоп Самвелович, вот план на два года. Хватит бега? Хорошо, перестроим здесь зиму и еще немного весну.

— Виктор! Соревноваться будешь только по этому плану. И никаких вольностей! Хватит детства.

Виктор попробовал — выдержал. Увеличили план — прыгать стал смелее и никаких травм.

Керселяну прибавилось забот: надо позаботиться, чтобы в институте экзамен у Виктора перенести; чтобы был горячий душ после каждой тренировки; чтобы сделали наконец настоящую опилочную дорожку; да и мальчишки с девчонками ждут, чтобы их научили бегать и прыгать; и главное, удержать Виктора в рамках плана — кому это под силу?

Всегда Виктору хотелось сравниться с Брумелем, с ТерОванесяном. И соревноваться, побеждать. «Сколько в длину прыгну? А вот возьму и вырву 100 килограммов — как метатель! Нога болит... Ничего, все равно я сильнее. Я докажу — прыгну, прыгну...» Попробуй его остановить, если молодость из него выпирает.

«А ты умеешь убеждать?» Попробую, постараюсь... Я знаю формулу успеха: опыт + мечта 4-мысль + план + работа до отказа + анализ... Удача? Возможно. Или узнаешь, что идешь не в ту сторону. Ну, а если серьезно... Нельзя, чтобы из этой формулы выпал хотя бы один знак... — не получишь ответа или начинай все сначала. Труднее всего работа до отказа — требуется мужество, талант трудолюбия, терпение.

Расшифруем формулу успеха. Опыт... Самому пришлось попрыгать и уже двух мастеров воспитал.

Мечта только 17 метров (ребятам они уже снятся).

Идей, мыслей хватало; нагрузка синкопами («рваным ритмом»), затем отдыхать, спринтом пронизать каждую тренировку, увеличить активность отталкивания — а уж там рукой подать до рекорда.

Неожиданный поворот мысли, новый взгляд — вот чудо, которым никогда не устану восхищаться. Раз нет предела человеческой мысли — нет пределов и рекордам. Правда, размах мысли ограничен — ведь проверяется она твоими учениками. Они ждут успеха, побед, а не эксперимента — не в песочек же играешь. Поражения ломают, да так, что из спорта уходят. Разочарованными. Пустыми. Это сковывает, заставляет идти по известным тропинкам.

Разрабатывать планы давно стало для меня необходимостью. Увлечением. Страстью. Когда я четко распределял, что, кому и когда выполнять, меня охватывало чувство всесильности. План заглядывал в будущее, от которого захватывало дух, — неужели сможем?

А пока шел 1967 год, в котором я обещал Золотареву, Санееву, Дудкину, Куркевичу прыжки по 16,70.

Уже прошла зима — таких прыжков не было. Весна обнадежила — по 16,40 у Золотарева и Санеева. Летом план (на который я чуть не молился) стал свершаться. Появилась уверенность в своих силах, а за ней и категоричность — так надо тренироваться всем и каждому.

Под тяжестью неудач тренеры разобщились — пытались в одиночку вырваться из круга поражений. Конечно, каждый тренер имеет право на собственный взгляд. Но чаще всего мнения разделяются, когда нет авторитета, рекорда, побед — лидера, за которым бы пошли. Я же старался опыт советской школы донести до каждого. Только нельзя было повторять Щербакова, Шмидта, да Силву. И себя. Нам же надо было их превзойти.

В советской школе здорово разработано, как стать сильным, прыгучим, техничным. Добавим спринта, и мы обгоним всех — смогли же мы за два сезона наверстать упущенное. Надо только выполнять план, объединить усилия и взгляды. И наладить дисциплину. Простую, заурядную дисциплину: сказано — сделано, написано — выполнено.

Нудно сидеть, выписывая и подсчитывая. Легче десять часов отработать на стадионе: кажется, все в твоих руках, обязательно сегодня получится, должны прыгать дальше. А у ребят ноги не «взрываются», молчат, и вот проходит еще сезон, еще... «Ну, в следующем сезоне выдадим. Обязательно». Опять не вышло. Потому что ждешь только результата, а не ответа на идею. Хочется только, чтобы прыгнули, и все тут. А надо анализировать цифры, ставить перед собой ориентиры. Если прыгнешь далеко, то и искать — а за счет чего?

Остается возмущаться, искать «рыжих», говорить о непонимании: «...совсем не волевой ученик попался... такой непонятливый... Ведь так просто: побыстрее разбегись, посильнее толкнись и.п улетишь... Надо только захотеть. Разозлиться».

«А это ты виноват, товарищ тренер, — не нашел пути, не имел плана, метался по сторонам. Поэтому садись и думай. Не давай себе поблажек. Ищи выход, пиши план, жди ответа. Складывай столбики цифр; вычерчивай кривые и смотри, куда они вывезут; размышляй, какие упражнения важнее для тройника. Мечтай. Нет рекордов или есть — анализируй, сопоставляй, думай!»

Только этим и живи.

Такой путь не усыпан медалями. Он из камней, ударов со стороны. Но пока единственный. Талант ученика, конечно, может сгладить погрешности плана, но тогда зачем таланту тренер?

Бывает так, что железная воля сужает зону поиска, а творчеству мешает жесткая программа. Остается достигнуть невозможного — совместить строгость плана со способностью пойти по другому пути. Выполнимо ли? Наверное, надо сначала узнать, прочувствовать и лишь потом менять направление. Даже совсем в другую сторону.

Еще надо знать свою силу, ту, которой можешь управлять. Нельзя же тебе стать другим. Раскроем формулу успеха дальше. План до конца — это каждый раз перешагнуть себя. И каждый день одно и то же. А сделаться от этого другим — как? Через стиснутые зубы, темные круги в глазах, раздирающую рот сухость. А потом лежать, лежать. Не хочется двигаться, а завтра вставать и «нести» свои ноги на тренировку.

...Не хочется разминаться.... Может, поиграть? Тоже сил нет. Сейчас бы в ванну, и к черту этот план. Не могу больше, не будет толку от таких прыжков. Ведь вымучивать буду. Все. Побегаю и уйду. Ох, даже бежать больно. Немного побегаю и уйду. Тихой трусцой круг, два... пять... Да, не выполню объем месяца. Так и не узнаю, дало бы мне это прибавку в тройном или нет. Останусь таким же, как в том году. А задумывал бить рекорд. Как бы не так. Даже не смогу прыгать сегодня. Получится, что сделал меньше, чем той, прошлой зимой. За счет чего прибавлятьто? А еще считаешь себя волевым... Если не сделаешь того, что наметил, значит, останешься в прежнем своем качестве. Сейчас не одолеешь, значит, никогда. Отстанешь. Соперники ждать не будут. Нельзя же стать роботом. Да, нельзя. Но ты человек, и должен понимать, что если изменить, уступить, то не узнаешь, прав ты или нет. Тогда о каком разуме можно говорить? Есть такие... По самочувствию, по интуиции тренируются: как сегодня себя чувствую, столько и сделаю. Где они? Все сзади тебя. Ну, давай разминайся! Кто за тебя проверит «ультра-си»? Некому. Поэтому прыгай. Сегодня по плану пять серий... Нет, меньше нельзя...

Но план должен венчать успех, а рекордов у тройников не видно. Как еще доказать свою правоту? Можно написать трактат о тройном прыжке, а ученики мучаются на 14 метрах... Все знаешь, все расписано, а удачи нет. И цена тебе прежняя. Можно быть «большим знатоком нерешенных проблем», но не уметь их решить. А пока, как и тысячи лет назад, лишь результат оценивает наши усилия. Да, беспощадно. А может быть, спорт тем и хорош, что ставит справедливые оценки.

План! Только по программе! Выполнить задание! И так всю зиму — самую нестерпимую пору. Оглядываешься весной: неужели все это вынес?

Наступает лето, совсем рядом решающее соревнование. Бывает, и не ладится, не хочется прыгать. К этому чувству надо прислушиваться — сейчас желание прыгать важнее всех качеств. Поэтому можно загорать, собирать грибы, сражаться в шахматы, уйти всему в книгу, ходить в кино. Два, три дня. Иногда неделю.

Лето для соревнований. Для борьбы. Летом надо быть «свежим», способным взорваться и так же быстро «нажать на тормоза». Соревнования требуют и упражнений, и методов других — пришла пора «драки». Зимой другое дело...

Проходит зима, весна. Проскочило лето. Появляются революционные мысли, находятся ошибки, открываются ранее запертые двери. Ключи могут быть разные: отбросить лишние упражнения (кроме двух-трех главных); учиться отдыхать (этим искусством не так уж легко овладеть); удвоить нагрузку. Появляются цифры с тремя-четырьмя нолями (как еще их усвоят ноги?). Вступает в действие закон прогресса качеств — строгая последовательность состояний прыгуна после предельной нагрузки: утомление — отдых — восстановление — сверхвосстановление. Правило без исключений. Закон суперкомпенсадии затраченных усилий логичен и справедлив — никогда не пропадает проделанная работа.

Фазы усвоения нагрузки можно увидеть и в одном занятии. И в неделе, месячном цикле, в спортивном сезоне. Всегда этот закон действует. Наращивая и усваивая нагрузку, наш организм растет и обновляется.

Сразу возникают вопросы: как быстро приходит утомление, долго ли отдыхать и что это прибавит к результату? К сожалению, переходы из одного состояния в другое не так контрастны. Легко переступить границы и в нагрузке, и в отдыхе. Здесь и начинается «колдовство» тренера: поиск, эксперимент, риск. Помогают опыт, чутье, контроль, умение убедить. Отчасти наука.

Еще Дмитрий Дмитриевич научил меня работать «до отказа» и отдыхать. Приятно чувствовать в мышцах вместе с силой и усталостью право на отдых. Утомление пройдет. А мышцы будут звенеть, просить: «Дайте попрыгать! Посоревноваться!» Ради этого чувства и таскаешь штангу, выдерживаешь бесконечные прыжки. Работаешь. Терпишь. Ждешь. И начинается прилив: движения осмысленны, желания послушны, мышцы «взрываются».

Как определить, сколько надо сделать, чтобы с тобой случилось такое? Тренироваться по желанию — сдвиги будут незначительны. Заставлять себя — ноги могут превратиться в «дубы». Долго отдыхать — растеряешь приобретенное, мало — не успеешь усвоить тренировочную нагрузку.

Пригодились мои пятнадцать лет тренировки. Ох как пригодились! Проверил свою мысль на ребятах и нашел ответ. Сначала и не верилось. Оказывается, если две недели работать «до отказа» (больше просто не выдержать), то надо на неделю забыть легкую атлетику. Что, не тренироваться? Нет. Можно плавать, идти в горы, бегать кроссы — совершенствовать другие системы организма. Переключаться на другие мышцы, режимы.

Распределение усилий, средств, методов в периоде — «скачком», «ударом», «волной», «ступенькой», «маятником» — основа тренировки тройника. Есть еще пульсирующая и контрастная нагрузка. И где, как не на многолетнем пути атлета, это лучше всего прослеживается!

На начальном этапе новичок последовательно проходит стадии поиска своего вида спорта. Знакомится с легкой атлетикой. И, наконец, находит себя в тройном прыжке. Соревнуется много. Надо и кросс за школу пробежать, и честь класса отстоять в футболе, и на лыжах пройти. А если попробовать прыжки?

Начало получаться — нравится прыгать, и ты не последний человек в этом деле. Идешь в школьную секцию, районную спортшколу — ищешь себе тренера. Пусть научит. Очень скоро прыгнешь в длину на 7 метров и в высоту на 180 сантиметров. Попробуешь тройной... и 14 метров. Сразу. Без подготовки. А если потренироваться? Узнал упражнения, «оседлал» немного этот тройной прыжок — приблизились 15 метров. А то и больше, если в тебе заложено что-то олимпийское.

Итак, хочется стать мастером, олимпийцем, чемпионом. И только в тройном прыжке. Начинай. Но помни, что тебя подстерегает опасность быстрого успеха (сколько уже до тебя таких «сгорело»). Добившись за счет таланта, неуемного роста юности далекого прыжка, потом уходили в безвестность. Разочарованные.

Не повторяй их ошибок!

Существует мнение, что юношеский тренер всегда прав. Результаты растут, завоевываются медали. И не замечаешь что это не только тренировкой достигается, а и естественным ростом ребят. Да еще «помогут» — побольше специальных средств, поменьше подготовительных. Но вот начинается обратный процесс. Специальные средства, такие эффективные раньше, теперь бессильны. Остановка, а то и травма. Это в двадцать-то лет...

А где фундамент, где работа, которая «никогда не пропадет»? Приходится браться за то, что надо было делать юным. Скучные упражнения. Много раз повторять одно и то же. А здесь еще институт и тренер другой. Многие не выдерживают, теряют цель. Уходят из спорта. .

Поэтому принимайтесь закладывать фундамент будущего. Как долго? Года два-три. Цифры известны, а вот как ты будешь усваивать нагрузку? Но пропустить этот этап нельзя, не надейтесь.

Прошла пора закладки фундамента, становления мастерства, все чаще мужские результаты за 16,50. Многое уже выжато из многоскоков, штанги, бега, прежних методов. Как стать настоящим мастером своего дела? Требуется самому прорубать себе дорогу. Ищи, проверяй...

Неужели нельзя быстрее разбежаться? Подумаешь, 10,4 секунды. Попробуй-ка на год-полгода «забыть» о других качествах и заниматься только спринтом. Чувствуешь, как дорожка стремительно несется на тебя?

А почему прыгаешь с короткого разбега 16 метров и с полного разбега столько же? Значит, надо привыкать к соревновательным перегрузкам и в тренировке прыгать еще на большей скорости. Удлиняй разбег. Сегодня два прыжка удались, завтра получится больше.

Подступает возраст, и трудно становится прибавлять в вечной гонке за надеждой-победой. Конечно, и закат бывает ярким. Хотя и в тучах. И в тридцать можно взорваться так же, как и десять лет назад. Только не часто. Требуется больше времени для восстановления. Юношей ты готов вспыхнуть «сегодня и ежедневно», только не умеешь делать это вовремя. Управление подводит. Теперь знаешь все. Только нет времени, чтобы дух перевести. Не дают молодые. Да и годы не на тебя работают.

СКОЛЬКО ТРЕНЕРОВ — СТОЛЬКО МНЕНИЙ

Откуда взялся этот тройной прыжок? И почему именно тройной, а не пятерной, десятерной?

Первое упоминание о прыжках появилось в описаниях Олимпиады 708 года до н. э. Достоверна длина прыжков лаконийца Хиониса и Файллоса из Кротона, достигших соответственно 52 и 55 футов. Но какой был фут: английский или дельфийский? По современным меркам прыжки древних олимпийцев фантастичны: 15,84 и 16,76. Дельфийский же фут на сантиметр меньше нынешнего, и тогда результаты выглядят реальнее. Но каким способом можно столько прыгнуть, за сколько прыжков?

На этот счет существуют две версии, которые, к сожалению, больше логичны, чем достоверны. Одни историки утверждают, что судьи-элланодики суммировали результаты трех прыжков в длину с разбега. Другие высказывают мысль, что это был пятерной прыжок с места. И в том, и в другом случае конечный результат сходится.

Больше в описаниях олимпиад уделено места тренировке и второстепенным деталям: прыгали босиком, соревнования сопровождались игрой на флейте. Во время прыжков в руках были гири! Ну, может быть, не гири, но гантели весом до 3 килограммов. Попробовали ребята сейчас так прыгать и не достигли древнеолимпийских рекордов. Без гантелей смогли пятерным прыгнуть 17,50, но секрета утяжеленных прыжков не узнали. А наши предки подчеркивали, что гири помогали им прыгать дальше! Значит, была у них какая-то «секретная» методика. То, что олимпийцы допускались к соревнованиям только после 10 месяцев подготовки в палестрах и гимнасиях, было известно, а вот как гири помогали прыгать, история умалчивает.

Известна система гармонического развития атлетов, включавшая упражнения для формирования тела (культуризм) и для движения. Особо ценился загар. Обязательна была диета: ячменный хлеб, орехи, сыр, пшеничная каша. Строгая, проверенная столетиями, система.

Система — это уверенность в идее, в плане. Система — это не делать лишнего. Система — это сколько чего делать. И не только сколько, но и как. Она подскажет, что тебе делать в юности и как себя вести в тридцать лет.

Приведет в порядок твои мысли и «выстрелит» далеким прыжком в решающей схватке, а не просто гденибудь.

Правда, и при строгом построении тренировки случаются неожиданности. Прыгают и без теорий и концепций. На таланте, интуиции. Успех может быть неожиданным, случайным. Забрался на вершину и не знаешь, как с нее сойти или еще раз забраться. Потому что не искал причин удачи. Начинаются провалы, необъяснимые спады, которые легче свалить на судей, непогоду, тренера... Ну, чем же еще можно объяснить поражение? Все-таки лучше какая угодно система, чем никакой.

Правда, есть опасность, создав систему — доктрину, стать ее пленником. Надо вовремя посмотреть на себя со стороны и уметь отказаться от любимых, но устаревших идей.

Как создается система? Сначала делают упражнения не задумываясь — «нарабатывают» объемы. Затем находится человек, который осмыслит, соберет все вместе. Разложит по полочкам. И вдруг соединенные вместе средства, методы чудесным образом «заиграют». Загорятся новым светом. Что это, чудо? Да.

Правда, раздаются недоуменные голоса: «Мы это давно знали. И делали». Да, конечно, знали, но никогда отдельный прием не становился методикой. А систему не украсит вырванная мысль, когда не ясны ее принципы. И даже настроение меняет звучание мыслей — оживляет упражнение, придает ему мощь. Кажется, повторили то же самое, а не получилось — прыгун и тренер думали о разном.

Но чья лучше система: польская, немецкая, наша? Или приедут в Мехико двухметровые парни, быстро разбегутся, трижды оттолкнутся и улетят в конец ямы — без программ, на одних способностях!

После двадцати лет побед пришлось потесниться нам и Шмидту. Наступили тяжелые 1965-1966 годы... Юрген Рюкборн выиграл Кубок Европы, болгарин Георгий Стойковский стал чемпионом Европы, часто побеждали румын Сербан Чиохина и венгр Хенрик Калочаи. Интересно, что же нового внесли национальные школы в тройной прыжок. Весной 1968 года на конференции в Болгарии собрались тренеры всех социалистических стран.

Слово берет польская школа Старжинского — Шмидта: «Наши тренировочные концепции принесли Польше две золотые олимпийские медали. Нас не волнуют неудачи Шмидта. Лишь бы в Мехико... Сезон составляется так: развитие общей силы начинается с декабря, затем в январе — феврале развивается специальная сила и прыгучесть. Здесь же занимаемся техникой и бегаем длинный спринт. И только с марта начинаем спринтовать на коротких отрезках. Войти в кондицию помогают разбеги, тройной прыжок и скоростная сила (выпрыгивания с весом 70 кг на время). Сейчас Шмидт приседает со штангой 140 кг. Реализация достигнутого — только летом. Соревнуемся часто».

Ханс Ригер, тренер из ГДР, рассказал, что двадцать лет назад рекорд ГДР был лишь 14,08. Сейчас — 16,82! И еще пять прыгунов одолели 16 метров. План расписан для каждого из них на целый год по месяцам.

Прыгуны ГДР тренировались интенсивно уже с декабря. Дважды в день по полтора часа: прыжки по 20 метров, спринт только по секундомеру; выпрыгивания со штангой 60 кг (пять раз быстрее 5 секунд). Попутно шло совершенствование техники. Изредка включались изометрические упражнения по 30-40 секунд и бег по 300 метров (даже летом).

Константин Жалов готовил болгарских тройников так, чтобы никого не «обидеть». Прыгал как немцы; спринтовал как французы; а силой занимался по-нашему. Придирчиво относился к многоскокам — прыгали только по секундомеру.

Румынский тренер Элиас Барух больше слушал, записывал. Часто задавал вопросы. Но мы знали, что его ученик Чиохина силой занимался больше нас. А двухметровые гиганты Корбу и Думитреску могли преподнести самое неожиданное.

Тренер из Чехословакии Зденек Малихарек оказался единственным, кто стал «исповедовать нашу веру». «Создают прыгуна только многоскоки и штанга. Можно их и не делать, но тогда надо быть гением тройного прыжка», — повторял Малихарек.

«Сколько тренеров — столько мнений», — с радостью подтвердили участники конференции. Никто не хотел отступать от своих принципов, хотя каждое слово записывалось, взвешивалось.

Так пусть уж лучше судьи измерят в Мехико, чья система лучше. Мы верили нашей. А чем же она хороша? Придется вспоминать издалека.

В начале XX века в России прыгали тройным с разбега 10,50. Столько же, сколько победители олимпиад тех времен в тройном с места (проводились и такие состязания).

Первый рекорд Страны Советов установил разносторонний спортсмен оперуполномоченный МУРа Гельмут Сареток — 12,43. Советские рекорды стали расти бурно. Много их было (чуть не каждый год), а от мирового рекорда метра на два отставали. И рекорды мира, и олимпийские награды пока доставались японцам. Наото Тадзима даже открыл свой «клуб» прыжком на 16 метров.

В послевоенные годы наконец и мы познакомились с мировым рекордом: сначала Леонид Щербаков, затем Олег Ряховский и Олег Федосеев. На олимпиадах мы уже только чуть-чуть отставали от чемпионов: Щербаков, Креер, Горяев, Федосеев, Кравченко завоевали олимпийские медали.

Конечно, эти успехи пришли не сами по себе. В них большой творческий труд таких тренеров, как Озолин, Жилкин, Кузнецов, Финкинштейн, Барышев, Попов.

Им приходилось и ошибаться. Кто может найти новое без ошибок, выиграть без поражения? Школа нашего тройного прыжка была сильна, но мы всегда изучали, что есть лучшего у других.

От японских чемпионов олимпиад пришли к нам многоскоки. Легендой стал Чихио Намбу, которого еще в школе прозвали «прыгающим мальчишкой». Друзья думали, что у него «не все дома»: нормальный человек не станет лазить по лестницам. И для чего? Чтобы оттуда спрыгивать. И так каждую перемену.

В 1936 году прославленные олимпийцы Японии три дня гостили в Москве. Все приходили смотреть на загадочных, фанатичных японцев. Искали секреты... и нашли. Все легкоатлеты (и прыгуны, и спринтеры) умело скакали на одной ноге. Да еще по 100 метров. Стали и мы так пробовать. И больше других Борис Замбримборц. Ему же первому удалось вывести наш тройной прыжок на международный уровень — 15,23.

Николай Озолин увлекался прыжками с шестом. После войны уже на 430 сантиметров прыгнул! Пробовал и тройным. За 13 метров так и не улетел, но и лет-то уже было 8а сорок.

Как-то Озолин увидел солдата, который с первого раза прыгнул 13,72. А ведь он считался бегуном на 400 метров. Правда, разряды имел по десяти видам спорта (по штанге даже первый). Сильный был парень, который представился Леонидом Щербаковым. Такой парень мог многое выдержать...

Давно хотелось Озолину проверить свои смелые мысли. И началась работа. Многоскоки по 100 метров, потом по 200... 400. А если надеть свинцовый пояс? Год, два проходит... Награда — рекорд СССР — 15,43. Получилось. Пошли дальше. Прыжки с возвышения. А не попробовать ли новый ритм прыжков? Еще рекорд — 15,70. В борьбе с бразильским негром да Силвой завоевывается серебро Олимпиады — 15,98. А еще через полгода рекорд мира стал советским — 16,23!

Штанги во всем мире боялись, говорили, от штанги грубеют мышцы, пропадает взрыв, свежесть. Одним из первых в стране предложил штангу в занятиях легкоатлетов Арам Тер-Ованесян. Она сразу понравилась метателям. Не отстали и прыгуны. Поначалу пробовали себя больше в классике (жим, рывок, толчок). Затем, начиная с «высотников» Владимира Дьячкова, силовые упражнения подбираются по причастности к своему виду. Появился сопряженный метод — выполнение специальных и силовых упражнений в структуре своего вида. Известно же, насколько сгибается нога в отталкивании, — в таких углах и надо приседать со штангой (развивать мышцы в нужной нам структуре).

Спринт долгое время ограничивался для тройников стартами, разбегами, кроссами. Что еще придумаешь? Ведь «тихоход» Щербаков (100 м — 11,0 сек.) — мировой рекорд побил! Чего еще желать? В шестидесятых годах Шмидт своим стремительным разбегом (100 м за 10,4 сек.) изменил наше представление о тройном прыжке. Стали больше спринтовать. Беговой диапазон расширился от 30 до 300 метров.

Большинство упражнений тройника известно давно. Взять хотя бы «скачки». У японцев вон когда еще видели, да и Щербаков на себе доказал их эффект. Но только лет десять назад «скачки» стали главным оружием советских тройников. Раньше «скачки» все больше до отказа делали: кто пропрыгает на одной ноге 200 метров, тот и тройник. Только в шестидесятых годах стали «скакать» по 50 метров. Долгими, нудными сериями. Заметили, что от скачков и сила растет, и ноги быстрее бегут. Но в систему «скачки» вошли, когда подсчитали, сколько их должно быть в неделю, месяц, год. И когда остановиться, чтобы ноги в колоды деревянные не превратились. Правда, это уж совсем недавно узнали.

А то еще придумал Владимир Барышев, тренер Ряховского, всю тренировку в часах и минутах считать. И бег в часах, и штанга, и прыжки. Пропрыгал 100 метров — три минуты, поднял 100 килограммов — тоже три минуты. Хотел привести тренировку к общему знаменателю. Искали, ошибались. Бывает.

Не случайно в учебниках пятидесятых годов было полно крестиков. Правда, и сейчас попадаются. Представьте себе обширную таблицу, сбоку которой перечислены упражнения, а сверху идет отсчет месяцам сезона. Увидел крестик, к примеру, под февралем, — значит, и в этом месяце одно из упражнений. А сколько, как быстро бежать? Зачастую ставились оценки против упражнения: пятерка — много прыгать, тройка — умеренно, единица — мало. А что значит «много» или «мало»? Не знали.

Теперь посмотрим, чем обновилась советская школа тройного прыжка в наше время.

Советские тройники всегда отличались хорошей техникой. Озолин ввел в отталкивание активность — стали прыгать дальше и меньше травмировались. Казалось, что все о технике знаем: защищались диссертации, спорили, писались острые статьи. Но сейчас термин «активность» (куда ее направить?) понимается по-другому: на грунт нога не ставится ударом сверху вниз, а ведется по касательной. Шире «захватив» землю, быстрее оттолкнешься. Мощнее. И меньше потерь скорости по прыжку.

Каждый может разбежаться и прыгнуть 4 метра в длину. А 10 метров такому парню в тройном не осилить. В чем дело?

Не хватает специальной силы и прыгучести. Силой советские тройники отличались всегда. Федосеев вырывал штангу 100 килограммов, мне (при весе 70 кг) удавалось поднять на грудь 130. А как Санеев метает ядро — за 17 метров! Любят тройники чувствовать себя сильными.

Многоскоки всегда были нашим «хлебом». Даже проводили зимние чемпионаты СССР по десятикратному прыжку: прыгунов двадцать за 40 метров скакали на одной ноге. Любили прыгать.

Так как же, все это бросить и тренироваться, как Шмидт? Ни за что! Уточнить понятия, расставить по-новому акценты в прыжках, силе и спринте — это можно. Но не отступаться от того, чем сильна наша школа.

Планировать всегда умели. Правда, раньше цифр не знали. Но интуитивно чувствовали, когда надо повысить или понизить нагрузку. Сейчас каждый день на учете, каждая из 52 недель года имеет и свое название. И точно известно, сколько чего надо делать.

Считается, что 30 километров многоскоков в год тройнику необходимы как воздух. Но важно определить, выполним ли мы этот объем в два-три месяца или в год. Если 30 километров разложить на все недели года, то едва ли мастер тройного прыжка улучшит свой результат. На неделю придется всего полкилометра. Оказывается, решающими для развития качества станут всего 10-12 недель. Появились «ударные» недели по 5 километров многоскодов, 30 тонн штанги, 10 километров бега. И разгрузочные, где сглаживались, усваивалась нагрузка.

Раньше мучали мысли: как и тяжелую работу выполнить, и свежим оставаться? При утомлении в скорости не особенно добавишь. Поэтому зимой и весной не ждали далеких прыжков — надеялись на осень. Недели хватало, чтобы усвоить нагрузку. Беспощадную. Неподъемную. До отказа. Выдерживали и в следующем цикле шагали дальше. Спасли нас своеобразные «окна свежести»: плавали, играли, бегали на коньках, лыжах...

Так и строился наш цикл-68. В первую неделю — 5 километров многоскоков, во вторую — 30 тонн штанги (конечно, на беговом фоне). Потом отдыхать. Едва ли больше и выдержали бы ребята (пробовали — не смогли). Поэтому переключались на бег на длинных отрезках, плавание, игры. И опять могли «сдвигать горы».

А как скорость поднять? Нельзя же бросить прыжки, силу и заниматься только спринтом. Пришла мысль бегать в каждой тренировке. Но понемногу — 6-8 спуртов. Попробовали. Удалось. К концу сезона ребята стали резвее на 0,2-0,3 секунды.

Получил в нашей группе права гражданства и еще один «жесткий» метод. Достаточно сорока минут тренировки по этому методу, чтобы почувствовать, как ноги словно отваливаются. В чем суть метода? Сначала выпрыгиваем на одной ноге с партнером на плечах раз пятнадцать.

И сразу же (без отдыха) «скачем» на этой же ноге 50 метров. Теперь можно и передохнуть немного. Поускоряться. Потом снова на этой же ноге выпрыгивания, «скачки». Прыгается все хуже и хуже. Какие уж там 4 метра — едва по 3 метра прыжки выдавливаются. Лишь бы нога не согнулась до конца. Чувствуешь какую-то не свою ногу. Куда сила-то делась? И уже кажется, что никогда не сможешь далеко прыгать. Сильные выдерживали по пять серий, слабые «ломались» на второй. А через два дня ног было просто не узнать — на полметра в пятерном прыжке прибавляли. И название подобрали этому «методу» — метод синтеза. Из следов двух упражнений создавалось качество с необходимым оттенком. Нашли много таких комплексных сочетаний.

Стали чаще себя контролировать, да и число тестов увеличилось. Было три-четыре, а сейчас пятнадцать. Появились приборы, кроме секундомера и рулетки. Теперь точнее определяли, плох или хорош прыгун. И чем именно хорош.

Ввели контрольные тренировки — выдержишь километр «скачков» на самом высоком качестве? А 10 тонн штанги со средним весом 100 килограммов? Все это показатель класса, спортивной формы прыгуна. Мастер должен двадцать раз по 50 метров на каждой ноге пропрыгать... и не запыхаться. Нет, конечно, устанет! Еще как! Но «скачки» должны быть такие же длинные, как и в начале тренировки.

По примеру американцев стали зимой соревноваться и у нас. Не сразу принял я эти соревнования. Ведь зимний чемпион никогда не выигрывал летом! Потом приспособились и даже рекорды мира для залов стали бить. Без ущерба для лета.

СОРЕВНОВАНИЯ, СОРЕВНОВАНИЯ, СОРЕВНОВАНИЯ...

На матче с Францией в 1965 году Кравченко умудрился уступить всем — 15,64. Золотарев — третий на Кубке Европы (утешением только, что Шмидт четвертым). В десятке мира лишь один наш прыгун — раньше и по пять попадало. В полку советских мастеров тройного прыжка прибавился только один новичок. Прежде каждый сезон давал пять-семь человек. Лет пять уже никто не обновлял юношеского рекорда. Что-то застопорилось в этом звене. Надо взяться за юношей и потянуть всю цепочку.

Лето шестьдесят шестого года не оставляло тройникам никаких надежд на будущее. Матч с Польшей проиграли начисто. Результатов дальше 16,30 у нас не было. Оставалось уповать на чемпионат Европы в Будапеште. Может быть, там удастся? От нас заявили Алябьева (16,32), Куркевича (16,24) и юного Дудкина (15,98). Колю послали «обстреливать»...

Смотрел чемпионат по телевизору. Показывали мало. Тройной вообще как-то по кусочкам. Вот телекамера застыла на Дудкине. Его попытка. Потерянное лицо, в разбеге и прыжках последнее забыл — 15,40. А Стойковский-то что сделал — 16,67! Первым сейчас! Выигрывает у Рюкборна! А наши, наши... Где они? Очередь Куркевича. Он уже имеет 16,00. Может быть, в финал прорвется? Разбегается быстро, Ну, давай, давай! Прыгай! Пробежал — прыжок, не получилось. Как всегда. Остается еще Алябьев. Хотя бы он в финал попал! Не показывают. Начался финал. Наших не видно и не слышно. А... а... вот комментатор вернулся к тройному. Лучше бы не вспоминал:

Куркевич — одиннадцатый, Алябьев — тринадцатый, а Дудкин на шестнадцатом месте.

Возвратился с чемпионата Попов.

— Володя! Что, совсем безнадежно? — выспрашиваю я. — Неужели не могли в финал пробиться?

— Так надо пробиваться, — отвечает Попов, — бороться. А не ждать, что за тебя это кто-нибудь сделает. Лидера нет. Потерялись они там... Да и другие сразу далеко напрыгали...

— Стойковский что, сильнее нас? Рюкборн? Когда я с ними еще прыгал, они ничем не выделялись. Занимали десятые места.

— Подросли. А вот наши нет. Внешне ребята не уступают.

— Хватит надеяться! Как хочется, чтобы прыгнули. Думал, прибавят на Европе. Так нет же! Когда ждешь успех, то кажется, что он уже есть. Получается наоборот. Надо работать! Догнать можно. Пока слабы, но молодые у нас есть. Буду на них делать ставку...

Июль 1967 года. Мемориал Знаменских. Мы уже настигли мировой рекорд. Целой группой. Золотарев неделю назад отобрал у меня рекорд СССР — 16,92. И поэтому его победа на Мемориале никого не удивила — 16,79. Вторым уверенно стал Санеев — 16,55. Смело прыгал Куркевич — 16,53. Кравченко взял свое — 16,20, а Дудкин впервые улетел за гроссмейстерский рубеж — 16,14. «Выздоровели» тройники.

Август. Спартакиада народов СССР. В квалификации травмировался Золотарев. Казалось, что Санееву никто и ничто не помешает победить. Только если Куркевич. Или сам Санеев.

Началось, как все и думали. Санеев — 16,43, и никого рядом. Вдруг Куркевич — 16,45. Бешено промчался Кравченко — 16,46. Совсем близко Кайнов — 16,31 и Дудкин — 16,30. Санеев торопится доказать, что он сильнее всех. Разбег и прыжок разладились.

Четвертая попытка. Грохот аплодисментов. Что это? Да что же это такое! Дудкин — 16,56! Конечно, мы с Колей готовились прыгнуть 16,40. Но чтобы всех обыграть?!

Не догнал Колю Санеев и другие тоже. Дудкин — чемпион Спартакиады!

— Не надо было выигрывать, — остался недовольным Коля. — Теперь все меня на примете будут держать. К Олимпиаде надо в тень уйти...

— Нога подвела, бежать не мог... Да я там по метру недоступал... — сокрушается Виктор.

— Я так готовился, — тихо говорит Куркевич. — Две ночи снилось, как я с Санеевым борюсь. У него-то я выиграл...

— Все перепуталось... — хватается за голову Золотарев. — Вот так Коля! Анатольевич, теперь у нас в группе и рекордсмен, и чемпион.

Сентябрь 1967 года. Киев. Кубок Европы. Проигрывать нельзя. Где те стены, которые помогают дома? Противники не новички: Шмидт не нуждается в рекомендациях, Зауэр из ФРГ — 16,63, венгр Калочаи — 16,73. Как еще прыгнет Рюкборн из ГДР — имеет же он 16,60.

В заявку внесли Золотарева и Санеева. А прыгать одному. Хотя Дудкин и чемпион Спартакиады, но для таких соревнований еще молод. Может сломаться. А надо быть не дальше второго места. А если третье? Проиграем Кубок.

Для выигрыша достаточно 16,70. На такое способны Санеев и Золотарев. Кому из них доверить? Сколько переговорили с Поповым!

У Золотарева 16,92, опыт, победы и... побаливает спина. У Санеева 16,63, неуверенный разбег и безудержное желание бороться. Кого ставить? Сильнейшего или здорового? Конечно, Саша выложит все, что имеет, а Виктор едва ли. Опять будет недоступать. Можем на этом потерять очко.

На последних тренировках ребята прыгали весело, хотят соревноваться, соперников «шапками не закидывают» — готовность № 1.

Осталось два дня. Надо решать, кому прыгать. Неизвестность угнетает не только меня.

— Прыгает Саша. Ты, Виктор, запасной, — уверенно говорю ребятам. — Значит, вместе готовитесь, разминаетесь.. До последней минуты. Перед выходом на сектор можно и поменять. Что может случиться? Ну, хотя бы травма у Саши даст о себе знать.

Наступил наш день. На стадион приехали втроем. Соперники уже разминаются. Пора и нам. Сначала побегать... Еще можно поменять... Кого ставить? Ну, пусть ребята попробуют ноги... Тогда увижу, кто на сегодня годится.

Прыжок... Еще один...

— А теперь посильнее. Подальше! — командую я.

— Анатольевич! — подходит Саша. — Спина чувствуется, пусть Витя прыгает. Нельзя рисковать. Если бы личные соревнования... А то в первой же попытке «прихватит» спину. Надо же такому случиться!

— Ясно. Продолжай разминаться. Пусть думают, что ты выступаешь... Виктор! Прыгаешь ты, — и жду, какая будет реакция.

— Да? Здорово! — загорается Виктор. — А что с Сашей?

Обрадовался Санеев. Даже по-другому заходил. А прыгает как!

— Потише, Виктор! Потише, — останавливаю я. — Это еще не сектор.

Так, наверное, и надо психологически готовить ребят. Виктор спокойно спал, без переживаний провел целый день — прыгать-то не придется. И вот без сомнений, без сосущего чувства «ждать и догонять» пожалуйте на сектор...

Скоро начало. Подходит Шмидт. Внимательно смотрит на разгоряченных ребят.

— Кто прыгает?

— Я, — улыбаюсь Шмидту.

— Правильно. Тогда мне надо потесниться. Должны же мы уважать твою старость? — смеется Юзеф.

— У нас поется: «Молодым везде у нас дорога, старикам везде у нас почет...»

— Дорога для всех одна, — посерьезнел Шмидт. — Хорошо в жару прыгать. Помнишь Рим? — и вытирает пот с лица.

— А кому-то жара еще привычнее, — это уже Виктор не утерпел, вспомнил свой Сухуми.

Что это Шмидт разговорился? Такого с ним еще не было. Обычно он всегда жаловался на возраст, спину... Ну ладно, потом. Быстро в раздевалку. Пока массажист встряхивает Виктора, снова напоминаю:

— Не суетись перед планкой. И в прыжках... Пошли. На секторе смотри только за собой.

Золотарев выходит первым. Направляется к трибунам. Шмидт и остальные прыгуны потянулись за ним. Саша смеется:

— Прыгает Санеев. Место сбора участников вон там. А я посмотрю на вас.

Что промелькнуло на их лицах? Или им все равно? Неожиданность немного выбьет их из колеи. Или увереннее станут. Ладно, недолго ждать. Увидим.

Первая попытка: Шмидт — 16,10. Виктор на сантиметр дальше. Остальных пока не видно.

Вторая: Шмидт выходит вперед — 16,29, приближается Калочаи — 16,09. И вдруг все сошлось, совпало у Виктора — 16,67. Победа! Им его не достать.

Сразу после Кубка Европы послали Санеева в Мехико на разведку соперников и тартана. Что это за чудо? Говорят, что сразу прибавляет полметра. Вернулся Виктор восторженным:

— На тартане можно улететь далеко. Сам подбрасывает. Ничего не делая, 16,58. С заступом прыгал под семнадцать...

— Кто еще прыгал? — допытываюсь я. — Американцы были?

— Нет, не было. Все больше европейцы привыкали к Мехико. А вот сенегалец Диа... Громадина. Чуть не обыграл меня — 16,53.

Европейцы-то нам известны. Пока не слышно о североамериканцах Уокере, Крейге. А бразилец Пруденсио как прыгнул 16,48, так и молчит. Какие еще нам сюрпризы приготовят Африка и Америка? Ну, мы для них тоже загадка.

А здесь еще этот чудо-тартан, где нам осваивать его? Нет его у нас.

Зима олимпийского года.

Чемпионат Европы в Мадриде начался не так, как хотелось. Испанец Арета сразу же показал 16,48. С трибун несется: «О-ле! О-ле! О-ле!» Как на корриде. Арету обходят, но не мы. Румын Чиохина — 16,49. Зал подбадривает испанца: «А-ре-та! А-ре-та!»

Коля не может быстро разбежаться. Всего 16,12. Виктор прыгает лучше — 16,40. С недоступом.

Осталось три попытки. Можно изменить еще. Пробираюсь к ребятам поближе, стараюсь перекричать трибуны:

— Коля, бежать надо! Начало посильней. Виктор, не бойся планки. Беги до конца, не останавливайся.

Итальянец бородач Джентилле едва перелетает за 16 метров. Сейчас прыгать Коле. Понесся! Хорошо. Выдержит ли скорость? Сможет толкнуться? Да. Далеко. Очень далеко. 16,71! Рекорд мира для залов.

Ну, сейчас Виктор бросится догонять. Так и есть — 16,61. Здорово Коля его подхлестнул. Теперь впереди оба наших.

У Коли кончились попытки. Виктор готовится к последней. Помчался. Последний шанс. Попал на планку точно. Ноги сами перешагивают сектор. Приземляется в конце ямы. Измеряют. Обыграл Колю? Нет. Двух сантиметров не хватило — 16,69.

Поздравления Коля принимал смущенно: «Что я? Виктор мог и семнадцать».

А Виктор ничего не говорил. Впервые молчал. Обычно если проигрывал, то рвал и метал. Обвинял всех и вся. Но не себя. Оправдывался условиями, травмой, судьями. Кричал: «Вот посмотрите, сколько я прыгну!» Сейчас молчал. Думал.

Июнь 1968 года. Начало первого ночи. Телефонный звонок...

— Анатольевич! Пойдемте на тренировку.

Звонит Золотарев. «Что с ним приключилось? Такой оптимист... Да, бывает...»

— Саша! Что случилось? — стараюсь говорить спокойно.

— Нет, вставайте. Одевайтесь, — настаивает Саша. — Пойдемте прыгать — теперь нам дня не хватит. Финн

Поуси прыгнул на 17 метров! В последних известиях передали.

Да, неожиданно! Не могу осмыслить. Пока успокоить Золотарева.

— Саша! Иди-ка под душ. Ведь должен же кто-нибудь прыгнуть на семнадцать! Ладно. Спи... Если можешь. И больше никому не звони.

Ну, хорошо, Саша разрядился на мне. Остальным сам скажу. Хорошую проверку устроил мне Золотарев. Наверное, ждал, что я больше удивлюсь. Ничего. Впервой, что ли? Выдержу.

Итак, произошло. Мы собирались бить рекорд, а, оказывается, и без нас хватает желающих. Что же ты хотел? Чтобы вежливо ждали, когда мы возьмем эти 17,03? Так не бывает. Пусть Поуси. Спасибо, что предупредил. А что делать дальше? Не волноваться. У нас все идет по плану. Да! Надо хоть раз с Поуси встретиться. Что если Виктора послать с ним попрыгать? Саша еще не в форме... Коля простудился... А Виктор как раз готов прыгать. Да, надо Виктора в Стокгольм на Июльские игры. Наверняка Поуси там будет. 17 метров подтянет ребят. Нет, Поуси не тот, от кого нам ждать удара. Он свое уже сказал...

Утром спокойно (и наблюдая за Виктором) выложил я новость:

— Поуси прыгнул на 17 метров. Четырех сантиметров не хватило до рекорда.

— Где? Когда? — сразу проснулся Виктор.

— Вчера, на каких-то простых соревнованиях в Финляндии.

— А мы столько скачем, таскаем штангу... И все не можем семнадцать!

— Вот и проверь его. Хочешь с ним соревноваться в Стокгольме? Поуси приедет туда. Ты готов на семнадцать, — сделай это в воскресенье.

— Если Поуси прыгнет на 17 метров, тогда мы прыгнем на 17,50, — за завтраком у Виктора изменилось настроение. — Только бы он приехал в Стокгольм...

На Июльских играх Санеев опередил Поуси на 20 сантиметров — 16,76. Олимпийское настроение наладилось у всех ребят.

Заканчивался отбор к Мехико. Претендентов четверо: Санеев, Куркевич, Золотарев, Дудкин. Заявить можно только троих. Кто лишний? Попробую представить, как пойдет борьба в Ленинакане. Ну, Санеев сразу прыгнет на 16,70. Потом еще прибавит, но немного. Приблизится Золотарев. Но на сколько? Может быть 16,50... Дудкин прыгнет столько же. И простуда не помешает. Коля умеет собраться. Куркевич, наверное, дрогнет. А может и всех обыграть. В первой попытке. Вот когда гонка-то начнется...

Сказал ребятам, что им делать на секторе. О чем не забывать.

Каждый знает, на сколько готов соперник. Но не больше. Тактику борьбы пусть сами планируют: кто первую попытку начнет вовсю, кому остается на последнюю надеяться.

Квалификация прошла нервно. Не как всегда. Задумчив был Дудкин, не улыбался Золотарев. А Санеев с азартом отталкивался, необычно вскрикивал в прыжке...

Зачем? Это только квалификационные соревнования. Основное решится завтра. Надо только 16,10. И тогда можно продолжать завтра сражаться за Мехико.

Санеев, Дудкин, Золотарев с запасом одолели норматив.

Для Куркевича сектор в Ленинакане счастливый. Здесь прыгал на 16,59 и 16,69. Уверенно выступал. Но не в этот раз. Все три попытки неудачны. Едва вытянул 15,70. Мехико закрыло свои двери перед Володей.

Четыре года (до этого еще четыре) знать, что только трое попадают в команду. Все эти годы ждать дня отбора. Верить, что выдержишь. Каждый день преодолевать себя. А получилось, что ничего не сделал. Ни ты, ни тренер.

Сейчас Володе тяжело. Надо подойти, помочь... Вот так да! Какое у Володи спокойное лицо! Ни разочарования, ни тревоги. Хорош боец! А я-то за него мучаюсь.

Нет, здесь что-то не то. Не может он не переживать... Ну, как понять этот мир на его лице? Для Куркевича кончился ежедневный отбор и не нужно себя спрашивать: «Смогу ли их обыграть? Попаду ли?» Теперь завтра ему не надо будет испытывать себя, доказывать, рваться вперед, прыгать на сантиметр дальше. Ничего не надо. Испытанию конец. Не выдержал.

А кому это под силу? Как кому? Настоящим олимпийцам. Да, трудно было бы Володе в Мехико. Если бы и попал.

Наступило завтра. Затянувшаяся гроза все отодвигала соревнования. На час, два... А ребята разминались, готовились. Подступила темнота. Относить больше некуда. На секторе метлами размели лужи. Они не уменьшались. Дождь поливал и поливал... Надо начинать.

Потом газеты довольно точно описали: «Ветер бил в лицо... Лужи на битумной дорожке. Накрапывает дождь. Разбег опасен, сложен. Но ведь в Мехико, между прочим, от дождя тоже никто не застрахован. Тяжелее пришлось участникам состязаний в тройном прыжке. Три шага — не один. Любая оплошность грозила здесь опасными последствиями. Накануне Санеев, Золотарев, Дудкин не скрывали своих намерений атаковать мировой рекорд. Можно понять, как огорчила погода. И все же прыгуны проявили характер. И в дождь они вели бескомпромиссную борьбу, как бы проверяя, кто на что способен. Золотарев не одолел Санеева, несмотря на то что Санеев прыгал неуверенно.

Новый чемпион Санеев (16,48) в этом сезоне обыграл немало знаменитостей. Сейчас он прыгал довольно напряженно. Потом признался: «Очень хотелось стать чемпионом. Гнал от себя эту мысль, а она цеплялась, сверлила...»

Спасибо журналистам за поддержку.

Но если откровенно — обнаружились наши слабинки. Не выполнил квалификацию Куркевич, и остальные вздохнули с облегчением ( теперь ясно, что в Мехико едут они). Слишком рано почувствовали себя олимпийцами! Санеев не справился с ожиданием последних дней. Опять был слишком уверен, что до мирового рекорда «рукой подать». Настройка на рекорд уязвима — все боишься, как бы что не помешало. Или ветер, или противники. И на трудную борьбу не настраиваешься. Неожиданностей от соперников не ждешь. Только ходишь, сидишь, лежишь и не знаешь, куда приткнуть свое ожидание. Скорей бы соревнование! Только бы не дождь и не заступить...

Золотарев дрался за золото ожесточенно (16,39). Но в первых попытках был флегматичен, слишком далеко отпустил Санеева. А когда разошелся, не хватило попыток.

Простуженный Дудкин копил силы, разминался слабо. И в первом же прыжке поскользнулся на мокром асфальте — 16,20. Получил травму и в борьбе не участвовал.

Было еще над чем поработать.

Восемь недель оставалось до 17 октября.

От нашего олимпийского спокойствия не осталось и следа.

«ВЕЛИКОЛЕПНАЯ ЧЕТВЕРКА»

Александр Золотарев

Саша первым вырвался из полосы наших поражений. После двух сезонов последних мест и посредственных прыжков.

В июне 1967 года Золотарев устанавливает рекорд СССР (16,92) и побеждает Шмидта. Послал Саше телеграмму: «Радуюсь и рыдаю». Радуюсь — помог Саше одолеть мой же рекорд 16,71. И все же нелегко расставаться с рекордом, который установил шесть лет назад.

Июнь. В матче с Францией — 16,70. Опять победа.

Июль. Мемориал Знаменских — 16,79. Первое место.

Познакомились с Золотаревым давно. Вместе решали на секторе, кому быть в олимпийской команде 1964 года. Посчастливилось мне.

Долго Саше не удавалось стать первым. И прыгал далеко, а вот выигрывал по-настоящему один-два раза...

Осенью 1966 года Золотарев поступает в аспирантуру и начинает тренироваться в нашей группе.

И победы, и поражения — все у него уже было и без меня — с тренером Рачковым в Волгограде. Понять Сашу, найти план побед стало ежедневной моей заботой. Сначала все о нем узнать. В спорт пришел почти взрослым. В восемнадцать лет. Захотелось быстро бегать, высоко прыгать... Получилось. Попробовал тройной — отбил пятки, но понравилось. А уже через год мастер спорта, через два — лучший прыжок в стране — 16,60! Еще два раза прыгал столько же. Больше было проигрышей. Преподавал механику в институте и вот теперь учится в аспирантуре. Женат, дочка Юля.

Надо еще приглядеться. Целый день может просидеть, собирая телевизор (а тренироваться умеет только быстро).

Припаивает, перематывает. Может полки сделать, шиповки отремонтировать. В общем, парень, как говорится, золотые руки. Появился свободный час — и нечем заняться. Как бы не так! Проявлять пленки, играть в шахматы, звонить, помогать. Оптимизма через край. Деятельный, общительный. Ребята выбрали его комсоргом сборной СССР — Саша весь с ребятами, берет на себя их заботы. Не ошиблись в выборе комсомольцы. Вот Золотарев дает интервью в газету:

— Должен ли комсоргом избираться сильнейший спортсмен?

— Наверное, не обязательно. Самое важное для комсорга — чтобы за ним шли, чтобы ему верили.

— Изменились ли ваши отношения с товарищами после того, как вас избрали комсоргом?

— В общем, какие-то основания для конфликта, наверное, могут быть. Староста группы, назначенный деканатом, остается в какой-то степени и представителем администрации. Сравнение, конечно, неточное — там назначают, а у нас выбирают. У меня в этом отношении все благополучно. Если уж продолжить сравнение со старостой, то я скорее чувствую себя представителем команды перед ее руководством, чем наоборот.

— Какова главная цель комсорга сборной — победа команды или нравственное, идейное воспитание своих товарищей?

— Проще всего ответить на этот вопрос так: важно и то, и другое. Но это, мне кажется, уход от ответа. Каждый мечтает о победе. Тем более, когда ему доверена честь выступать в майке, на которой наш герб и буквы СССР. Грош цена будет нашей команде, если в ней объединяются умные, интересные люди, не способные, однако, состязаться с лучшими в мире бегунами, прыгунами или метателями. Комсорга у нас порой сравнивают с комиссаром.

И ему не может быть безразличен тот, кто вместе с ним борется за победу. Да, мы необычный комсомольский коллектив, но воспитание и для нас — главная цель.

Такой подходит для побед и молодых поведет за собой. А может быть, этими делами, заботами Саша отвлекает себя? Как тогда прыгать? Наверное, поэтому Саша любит тренироваться быстро и чтобы все получалось. Менять технику не очень-то хочет. А ведь надо прибавить за зиму полметра. Хватит ли времени на все?

— Саша! Сегодня километр скачков, — объявляю я, стараясь придать голосу обыденность.

— Не много ли, Анатольевич? — прямо смотрит мне в глаза.

— А ты думаешь, что можно исправить отталкивание само собой? Эти же километры создадут фундамент стабильных прыжков летом. И далеких, конечно.

— А что неправильного в отталкивании? — защищается Саша.

— Хорошо, Саша. Проверим. Сделай десять прыжков подряд по-своему. Так, так... Заметил, где прыгнул? 37 метров. Хорошо. А теперь прыгни по-моему. Так. Молодец. Сколько получилось? 40 метров! Видишь, какая прибавка!

С Сашей было приятно спорить. Он не упрямился, если факты были против него, и сейчас же брался за дело. Но зачастую нет доказательств. Знаешь, что правильно, чувствуешь это, а убедить не можешь. Тогда нужны вера и авторитет. Но начинается с успеха. Потом уже вера.

Едва ли у Саши оставалось время от аспирантуры и тренировок. Если и выпадал такой случай, Саша заваливался спать — мог и двенадцать часов подряд. Золотарев напоминал молодого солдата, которому на раздумья и времени-то не остается. Книги, лекции, тренировки, занятия английским языком. И опять книги, лекции, тренировки, английский...

Сентябрь, октябрь, ноябрь, декабрь... Скачки, штанга, спринт... За четыре месяца сделано столько же, сколько за два прошедших года. Исправляем отталкивание, налаживаем разбег. И обсуждаем: как прыгать, что нас ждет, как вытерпеть усталость и ожидание...

А в тройном все по-старому — 15,70-15,80. Надо ждать. Верить. Ждать, когда километры прыжков и спринта, тонны штанги усвоит каждая мышца. Поймет каждый нерв. Верить в себя, в тренера, в правильность выбранного пути.

Дождались. 16,31! Победа. Пока только над своими. Потом и рекорд СССР для залов — 16,40. Вдруг увидел другого Золотарева. Сильного. Да, и контрольные тесты выполняет легко. Летом — победы над Шмидтом, на Мемориале Знаменских, в полуфинале Кубка Европы, второй результат в мире за всю историю легкой атлетики — 16,92. Хватило Саши на сезон...

Завертелся второй год аспирантуры. Олимпийский сезон. Снова книги и тренировки. Но что-то нарушилось в этой карусели. Прыгает, а ноги уже не те. Не «взрываются». А может, я план неправильно построил? Что случилось? Какие-то другие у нас разговоры пошли... «До часу чертил курсовой проект жене... Устраивал дочку в детсад... Жду решения исполкома... Должны же, наконец, утвердить... А у нас в аспирантуре...»

Тройному оставались крохи. Но Саша слишком уверился в своей олимпийской судьбе. Раньше думал: «Лишь бы вернуться в большой спорт, доказать, что смогу». Теперь: «Место в олимпийской команде мое, неужели свои 16,92 не прыгну!» Манеж превратился в пропускной пункт, где надо только отметиться: побегать, попрыгать, позаниматься со штангой. А думать можно о другом. Но тогда монотонные, скучные упражнения не настраивают мышцы и нервы. И тройной прыжок все дальше уходил от него. Свою увлеченность тройным Саша разделил среди многих помыслов, забот и дум. Бросился я помогать. Тоже отвлекся от главного. И Саше мало помог и от цели отошли. Единственной для Саши. И не заметил, что перестал он расти. Держался только на прошлогодней закваске. Старался держаться.

— Саша, в твои двадцать восемь надо наращивать усилия, — убеждал я. — Думать только о прыжке, подчинить себя ему. И здорово восстанавливаться. А пока ни нагрузки, ни отдыха не видно. Весь ты какой-то отсутствующий. Что ты делал эти три дня?

— Все, Анатольевич. С понедельника возьмусь, — клятвенно обещал Золотарев. — Все в сторону. И Олимпиада, только Олимпиада...

Хотелось верить. Ох, как хотелось. Может, проскочит? Ведь прыгал же 16,92. А сейчас 16,60. Ничего, прибавит. Время есть...

Виктор Санеев

Что за наказание — травмы? Неужели без них нельзя? Вот торопимся завладеть мечтой, и кажется, что удалось... Нагрузки, пределы, сверхзадачи — мышцы не выдерживают. Рвутся. Можно этого избежать? Конечно. Не перебирать в нагрузке, учесть все условия, планировать восстановление. Тренеру и прыгуну надо чутко вслушиваться — мышцы дадут сигнал опасности. А укреплять их заранее. Значит, можно управлять травмой!

А если под пятку попал камешек? Никудышный, никому не нужный камешек. Стал на твоем пути как скала. Отбита пятка — месяц не прыгать. Тридцать дней и ночей!

Кого обвинять: судьбу, себя? Сколько же будет таких случайностей на твоем пути!.. Можно остерегаться, каждую минуту об этом помнить... и не уберечься. Неужели вот так рвануться вперед... и подстреленным упасть на секторе.

Вскочить! Что случилось? За что? Почему? Долго сидеть... Поливать хлорэтилом ногу и, повиснув на руках соперников, ковылять в раздевалку. И ночь без сна... Скорей бы лечить!

Назавтра тепло, уколы, приборы с невидимыми лучами. Не торопись пробовать. Тренируйся, но так, чтобы не задеть больного места. И ждать, ждать... Соперники уходят вперед, а ты жмешь им руки. Они похлопывают тебя по плечу: «Ничего, скоро и ты так...»

Кажется, здоров. Не торопился. Залечил. И опять травма! Где взять силы, во что верить?

Наша решительная Зоя Сергеевна Миронова, хирург, психолог, говорила: «Травма — это «вдруг». Вдруг разорванная цепь представлений, привычек, интересов. Вдруг потерянная скорость, вдруг прерванный бой, вдруг прекращенная игра... Вдруг, а не постепенно. У людей прервался не просто ритм их повседневного существования. Прервалось утоление жажды. Жажды увлеченности и страсти... Да зачем им жизнь, если нельзя слиться с музыкой, скоростью, с небом?»

Второй сезон Санеев не может прыгать. Злосчастная стопа. Сначала не выдержала нагрузки, потом не залечил. Не уберег. Теперь ждать, надеяться... А видеть тройной невыносимо — сам-то не можешь прыгать. Уж лучше сидеть в своем Сухуми, не видеть соперников. Но ведь от людей, газет, жизни не отгородишься.

Второй год Виктор тренируется по самочувствию (теперь не до строгого плана). А пишет письма по настроению...

«...Нога все болит. Отрезать, что ли, стопу и приделать другую? Лечу вон уже сколько, а ничего не изменилось. Врачуют народными и самыми научными методами. Сейчас уколы. Уже сделал четыре, — может быть, помогут?

Мама варит какие-то травы. Делаю компрессы, но все по-прежнему. Болит!

Охотились с Самвелычем на озере Амткел. 2600 метров. Высота как в Мехико.

Как хочется разогнаться во всю силу и прыгнуть. Да так, чтобы и не нашли. Хорошо, что хотя бы бегать стопа позволяет. Неделю назад пробежал 100 метров за 10,8 секунды. Читал, что Куркевич в Ленинакане прыгнул на 16,59. А я ведь в том году выигрывал у него. Пока бегаю, метаю камни (наверное, весь пляж перебросал). Ногу не пробую... Уже ученый».

От болезней, травм становятся мудрее: есть время поразмышлять, взвесить свою страсть. И неизвестно, куда тебя еще перетянет больше. Или плюнешь и забросишь спорт, или вытерпишь все и станешь сильнее. Терпение, конечно, добродетель, но и у нее есть пределы.

Виктор знал, что такое ждать. Ждать, когда поправится отец (он так и не встал с постели); ждать новых ботинок; ждать, когда же станешь сильным (уже в четырнадцать лет сам занялся штангой и баскетболом). Он не любил ждать, не терпел этого слова. Но умел это делать. А за всем этим южное солнце, пламенные друзья-абхазцы (семья в тридцатых годах переехала с Кубани в Сухуми) и огромное желание прыгнуть дальше всех.

...Гантиади. 1960 год. Учеба в интернате. Кумиры: центровой баскетбола Виктор Зубков (тоже Виктор) и самый сильный человек Юрий Власов. На каждой переменке Виктор с мячом, а вечером с самодельной штангой (осью от вагонетки). Директриса замечает прыгучего парнишку: «Ты станешь чемпионом, Виктор!» Сколько раз ему -это говорили! Знакомится с Керселяном, а через два года приходит к нему тренироваться. Первые прыжки в 1963 году: 13,89 тройным и 6,61 в длину.

Учиться в Москву! Обязательно в Москву! Не поступил. Надо домой, в Сухуми: «Буду агрономом». Проходит олимпийский 1964 год. Для кого олимпийский, для Виктора только начальный. Ведь тренируется он только два года, а вырос и буквально — уже 188 см, и в прыжках — 15,78 и 7,43. Но пока еще не чемпион. Побеждают другие. Скоро ли Виктор их догонит?

Прошел испытание травмой. И не сломался. Полтора года лечил ногу, ждал, тренировался: бегал, метал, поднимал штангу. Прыгать не мог. Делал все, от чего не болит. Много имитировал, думал о технике. И как только отпустила нога, улетел очень далеко: 16,30 и 7,60! Теперь Виктор рвется доказывать свое. Нет сильнее его, нет сомнений в победе. Есть только возможность победить. Пошло не так, как хотелось. Почему? То ноги осторожничают, то ветер... Только сам никогда не виноват (по молодости всегда так рассуждаешь). А пока второй. Впереди Золотарев, Дудкин, иногда Куркевич.

После Мадрида Виктору пришлось поговорить с самим собой серьезно: «Почему опять проиграл? Почему опять впереди Золотарев, Дудкин, Куркевич? Силы, силы столько, а использовать не могу! Сам виноват во всем. Как проигрываю-то? Вот прыгну в первой попытке далеко. Да еще не доступлю полметра. Успокоюсь: вроде рекордный результат. Ведь если мерить там, где толкнулся, то и вправду рекорд. Но в протокол-то другие цифры ставят. Или с заступом прыгнешь за рекорд: разбег отличный, прыжок сверхдалекий — здорово все удалось. А попытка не засчитана — заступил. Или впереди, а потом раз — и обыграют. Да еще в последней попытке. А что, я не могу в последней попытке? Могу. Только не получается. Начинаю суетиться в разбеге, стараюсь вытянуть прыжок. Недоступаю, и проигрываю. Где-то я читал: «Мужество — это не когда у человека в руках ружье. Мужество — это когда заранее известно, что ты проиграл, и все-таки берешься за дело, наперекор всему на свете идешь до конца. Побеждаешь очень редко, но иногда все же побеждаешь». Прямо как про последнюю попытку. Учиться надо этому.

Надо изучать ребят. Знать, чем они сильны. И ждать своего часа. Всегда быть начеку. Учиться выкладывать все, что у тебя есть. И не щадить себя, не оглядываться на травму. Ребята могут эти 20X50 метров на одной ноге прыгать. И я смогу! Дудкин может вдруг превращаться в другого. И я смогу! Золотарев вон как разбег несется. А я ползу. Ничего, смогу! Куркевич здорово делает скачок, технично. И я научусь»,

Владимир Куркевич

Тройной требует тебя всего. И сил, и мыслей единых с целью. Ежедневно. Каждый раз.

Володя тренируется... Разбег, скачок, шаг... Дальше не получилось, прыжок разладился. Опять разбежался. А прыжка нет. Торопится или боится?

— Сейчас, сейчас получится. Что-то не ладится, — Володя сокрушенно разводит руками, чертыхается. — Все так делаю, а не выходит.

Бледный, решительный набегает на планку. Скачок, шаг, прыжок. Получилось! Опять разбежался, и еще раз удалось. Володя смеется. Продолжаем. Нет. Опять нет. В чем дело? Никак не может закончить прыжка.

— Володя! Боишься, что ли? — «завожу» я Куркевича. — Как же тогда с трамплина летят по 100 метров? Собери все свое мужество.

— Да я и так твержу себе: «Держись! Обязательно прыгни!»

— Стань. Закрой глаза, представь себе... Вот побежал, прыгаешь. Дыши реже, теперь чаще. Так, чтобы поплыло все в голове. И кричи в себе: «Прыгнуть! Во что бы то ни стало!» Открой глаза. Понял, как надо? Не просто говорить, а чтобы это стало тобой, твоей болью. Повтори.

Чувствую, что где-то рядом мужество Володи. А вот как «включить» его? Пока не знаю. Потому и побед нет.

Куркевич был далеко впереди всех, когда ему не было соперников. И не ближе третьего, когда встречался с равными. Откуда это пошло? Пожалуй, с юношей... Володю сразу заметили. В семнадцать лет на 7,40 прыгнул. Рослый, перспективный, и нет ему пока равных. Чемпион среди юношей, юниоров; прыжок близок к 16 метрам. Учится хорошо, в тренировке все получается. Просто счастливчик какой-то! Но пока проигрывает — какой сейчас спрос? Молодой еще. Вдруг 16,59! Отлично! Теперь ждут — когда рекорд Союза побьет? Послали на чемпионат Европы (завоевал право) и... далекое место. Еще соревнование равных — опять неудача. Напрягается в разбеге, ломается в прыжке. Становится сам не свой. Подросли Дудкин, Санеев — стал им проигрывать...

Просто сказать: «Не волевой!», а как это узнать и отнять частицу «не». Володя трудится «до седьмого пота», борется в игре азартно, жестко — не уступает сильному, хочет далеко прыгнуть. Потом замечаю: может трудиться только в компании; играет, но не всегда интересуется счетом; хочет далеко прыгнуть, а курит. Тренируется с желанием, но часто бросает штангу, если почувствует, что она начинает давить его. Прыгает далеко, но только на тренировках.

— Надо взяться за него, — решили мы с тренером Володи Наумом Финкинштейном.

Начиналось с утра. Вскочить (а хочется понежиться) — и под холодный душ. Выполнить много-много прыжков самому: одиночество закаляет. Каждый прыжок заканчивать: заставлять себя. В игре только победить и себя не жалеть. Курить бросить. Ничего не оправдывать условиями — считать виновником всех бед себя. Тогда даже небольшие победы над собой укрепят волю. А мне беседовать, беседовать — передавать свой бсевой настрой. Соревнование раскладывается по деталям: разведка, настройка, ожидание, отвлечение, борьба на секторе. Старались два года, а Олимпиада вот она, близко...

Николай Дудкин

Что ожидает парня в восемнадцать лет, если он прыгнул на 16 метров? Сразу начинается большой спорт: перелеты, переезды, города (знакомые только по учебнику географии), соревнования с кумирами. Слышишь священные слова о долге, о Родине. Посылают за границу. Только не знаешь еще, почем здесь фунт лиха. Соревнуешься, но удачи нет. «Ничего, мы тебе верим. Сможешь, ты еще молодой».

Переезд в большой город, студент прославленного университета. Здесь все по-другому, не так, как там, дома. Здесь таких, как ты, полно. Неожиданности. Заботы. Девушки смотрят на тебя. Выдержит все это Дудкин? Должен.

...Коля родился в белорусской деревне, потом переехал в Воронеж. В седьмом классе увлекся футболом. Потом приняли в воронежский «Труд». Встретился с тренером по легкой атлетике Вячеславом Икониным — и полюбил прыжки. Пошло сразу, особенно в тройном прыжке. Предлагали заняться штангой, но не стал. Уже привязался к тренеру, ребятам, прыжкам. 1965 год. Не проходит по конкурсу в МГУ — возвращается в Воронеж. Восемь часов монтажником — грузит бетонные плиты; вечером — тренировка, а через день заочно учеба в институте. Ничто не может помешать тройному. Весной 15,80 и 15,98 — рекорды СССР для юношей, стал мастером спорта. «Хочу прыгать дальше. Буду опять поступать в университет». Сбываются юношеские мечты. Дудкин — студент МГУ, и каждый вечер я учу его тройному прыжку. Молчит, слушает, спрашивает редко, больше удивляется.

Везде учили. На семинарах — профессора, на стадионе — тренер. А большой город на каждом шагу. Пришлось столкнуться с тем, что и не ожидал: общежитие, где не спят до двух ночи, книги, которые не то что в голове, на столе не умещаются. И тренироваться надо по-новому. Стал бежать быстрее, и штанга легко покоряется. Прыжки уже не напоминают медвежьи. И вдруг нога не выдержала. Травма — это я поторопился. Быстрее хотелось узнать, сколько прибавил Коля за зиму. Включил тройной, разбеги, массажа не было. Травма. Надолго. Ноги еще не воспринимали быстрого разбега и «взрывчатых» прыжков.

Еще раз травма. Каждое утро Коля просыпался с надеждой. Может, уже прошло? Делал наклоны, трогал мышцы. Нет, боль не уходила.

Январь, февраль, март, апрель... Прыгать, бегать нельзя.

В мае отпустило, и на Мемориале Знаменских Коля впервые улетел за 16 метров. Все шло понятно, как у всех. Но Коля — чемпион Спартакиады-67! Прибавил полметра, удивил и меня, и всех. А себя?

— Саша и Виктор сильнее... — говорил Коля. — Я это знаю. Лучше быть пока вторым. Здорово, что прыгнул за 16,40 — стал международным мастером.

— Когда-нибудь я тебе вспомню, как ты не хотел быть чемпионом, — смеюсь я. — Учись радоваться достигнутому. Не успокаиваться, а радоваться вершине...

А может быть, Коля только и мечтал стать чемпионом? Но не признавался. Год не спрашивал: «Зачем? Почему?» Больше слушал, изумлялся. Хотел быть незаметным, не выделяться. Даже упрашивал меня не писать о нем статью: «Не надо... Зачем мне это?»

Начали готовиться к Олимпиаде... Коля хотя и чемпион, но результат показал меньше всех из «великолепной четверки», а едут-то в Мехико трое. Молчаливый Дудкин преобразился. Разговоры, вопросы...

— Смогу ли обыграть хотя бы Куркевича? — Коля смотрит мне прямо в глаза.

— Сколько прыгнешь? Надо 16,80, а то и больше, — твердо отвечаю я. — Сможешь!

Теперь на веру ничего не берет, спрашивает с пристрастием. Хочет убедиться, переспрашивает у других. Сидит над дневником: подсчитывает, пытается анализировать. Беседуем долго, не торопясь. Коля вдумчив, тщательно перебирает и взвешивает слова, мысли. Но ждет, чтобы высказаться самому. Повторяет одно и то же, слушает ответ и по-иному задает вопрос. Но об этом же. Вроде не спорит, а «гнет свое».

— Я четвертый... Лишний, — убежденно говорит Коля. — Чем превзойти ребят? Надо что-то придумать, а то так и останусь четвертым. Ненужным. Чем опередить их? Силу, силу надо развивать: присесть с 200 килограммами и поднять 150. Тогда и другие качества поднимутся.

— Сможешь. Только стоит ли? — сомневаюсь я. — Ты мощнее и Санеева, и Золотарева, и Куркевича, а разбегаешься слабо. И прыгать толком не умеешь. Учиться отталкиванию надо, а силу только поддерживать. И техника, техника...

— Правильно. Но в силе я вырасту быстрее. А в спринте, технике — как еще там пойдет?

И все предлагает, возвращается к одному и тому же. С трудом убеждаю его. И это не последняя проблема...

— Стоит ли мне столько времени тройному отдавать? — спрашивает Коля. — У меня интересная профессия будет... Те, с кем я сейчас учусь, уйдут вперед. Я буду чемпионом, только чемпионом, а они закончат университет быстрее и лучше меня. Кончится спорт. Однокашники вон уже где... А я даже не знаю, что в тройном меня ждет.

— В тройном ты уже такой, каким тебе, может быть, никогда не быть экономистом, — отвечаю я. — Ты проявил мужество, терпение. Этому тебя спорт научил. А можешь ли ты стать в ближайшее время «чемпионом экономики?» Едва ли. Подожди, сейчас время ставить рекорды в тройном, потом — в экономике...

— Понятно. Но неужели нельзя и то, й другое?

— Вероятно, можно было лет двадцать назад, когда прыгали по 15 метров. Сейчас очень сложно. Помнишь Олега Ряховского и его золотой 1958 год: чемпион СССР, рекорд мира — 16,59, победы над всеми. Потом не хватило его. Тоже разрывался между наукой и прыжками. Из-за этого и на Римскую олимпиаду не попал. А хотел! Правда, Олег потом защитил диссертацию. Сейчас трудится над интересной проблемой, преподает в МВТУ. Счастлив. Но это не ушло бы от него...

Стремительно подскочили результаты. Быстро растет Коля, перескакивая сразу через много ступенек, торопится стать взрослым.

В спорте можно взлететь сразу, как Дудкин: три года назад новичок, сейчас чемпион Спартакиады. В двадцатьто лет при таком темпе могли возникнуть и пробелы... Что будет дальше? Тренер может стать примером, предостеречь, направить. Иногда убедить, когда и заставить.

А как, если знаешь, что так надо, а доказать не можешь? Нельзя же строить отношения только на интуиции и вере, ведь встречаются повороты посильнее моих слов.

На соревнованиях мы с Колей чувствовали себя связанными одной идеей, одним стремлением. Он становился податливым, разгораясь даже от немногих моих слов.

— Коля, смелее начало разбега. Соберись. Ты сможешь! Прибавишь! Достанешь!

Идет прыгать. Стал на контрольную отметку, ищет меня глазами. Находит. Поднимаю руку: «Давай, Коля». Смотрит вперед... Сейчас покажет, что стоит. Коля верит, что я прыгаю с ним. С ним в каждом его движении, взгляде. Сначала это прибавляло уверенности, потом стало привычным. Необходимым.

Дудкин удивлял в каждом соревновании. Меня сантиметров на пятнадцать, а соперников на целых тридцать. «Какой Коля противник? На тренировках далеко не прыгает. Весь такой уступчивый. Ну, поднимает 140 килограммов, но ведь это не тройной». А потом спрашивали себя: «Как это он выиграл? Почему?»

Обычный человек много думает, когда его ждет препятствие. Иногда не выдерживает этого ожидания. Срывается. И не может повторить даже своего. Каждая лишняя мысль становится тяжестью. Коля же упивался такими мыслями. И каждая мысль превращалась в- каплю мощности, уверенности. Коля воображением тысячекратно представлял, как это будет, и это придавало ему только дополнительный заряд силы. Обычно не выдерживают нескольких таких дней. Сгорают. У Коли же напряжение, тоска ожидания превращались в жажду. Жажду борьбы, победы. И когда выходил, то бился до конца. Давалось это нелегко. Коля выдерживал.

Нравилось Коле побеждать лидеров, фаворитов неожиданно. Сенсационно. Так интересней. Для контрастностей ощущений не высыпался, бродил далеко за полночь, днем ходил вялым, флегматичным... Зато потом: взорваться, прибавить, обыграть. Ни за что не отдать своего. Бороться. Побеждать.

«ПАДАЯ И ВСТАВАЯ, ТЫ РАСТЕШЬ»

Создавать настроение — пока больше искусство, чем наука. Интуиция играет решающую роль — учимся на своих и чужих ошибках. Главное, не повторять их дважды.

Появляется мальчишка на стадионе. Хочет попробовать себя, сравниться со сверстниками, увидеть далекие города... Прыгать ради самого прыжка, опередить ребят из своего двора и класса — такого настроя мыслей хватает на первые шаги. Завоевать мастерский значок — еще несколько лет устремленности, желаний прыгуна. И вдруг он начинает замечать атлетов с буквами СССР, читает олимпийские вести... «Да это такие же ребята, как и я».

За четыре года до Мехико Куркевичу, Санееву, Дудкину сказали: «Надо взойти на Олимп, прибавить метр». Помогло. Сказка начала сбываться. Видимо, далекие вершины манят сильнее знакомых улиц. Повела ребят на сражение за Олимп смелая мечта тренеров: олимпийцами становятся, недостающий метр можно одолеть.

Совсем не просто сказать: «Ты будешь олимпийским чемпионом» — могут и не поверить. Требуются доказательства: цифрами, сравнением с чемпионом. Можно вспоминать Олимпиады от Хельсинки до Токио, можно потрогать живых олимпийцев (оказывается, они обыкновенные, земные люди). Но как научить побеждать? Или на первых порах хотя бы не отдавать своего? Нельзя же годами ходить в способных и перспективных? Нет времени ждать, когда чемпионы сами уйдут.

День за днем «нарабатывались» тонны, километры... Уже прошел страх первых травм. Скоро должны быть уже и 17 метров, да и контрольные тесты говорят об этом. Самое время бить рекорды. По плану. А готовы ли мы морально к этому?

Уже не первый год прыгун мечтает стать олимпийцем. Растут результаты, мужает характер, приобретается опыт. Еще зимой загадывал, как пойдет последний олимпийский отбор. Началось лето удачно. Подошло последнее состязание — «быть или не быть». Есть уверенность, ладится разбег, «взрываются» ноги, победа стала необходимостью, рабочее настроение зимы давно сменилось жаждой далеких прыжков.

А откуда взять силы на борьбу, как и чем заряжается, пополняется боевой запас атлета? Требуется эмоциональный взрыв. Повседневных сил не хватает. Сильный стимул, накопление нервной энергии требует мыслей об этом. Постоянных. Сильных. Надо маяться, не находить себе места, быть раздраженным, недовольным, несогласным. Только не выплеснуть раньше, донести до сектора и там превратить недовольство в спортивную злость, раздражение — в здоровое соперничество, нетерпение — в жажду борьбы.

Управлять ходом мыслей, думать об одном и том же (не отвлекаясь), резко переключаясь, — сверхзадача. Может, надо искать ответ у японцев?.. Красные стены храма. По сторонам тесного дворика скамейки. На них замершие фигуры. Молчание. Дворик укатан серым гравием, в центре черный, отполированный временем камень. И больше ничего. Взгляды всех прикованы к камню. Проходит час, два... Никто не двигается. Тишина становится тесной, хочется действия. Пет. Смотри, думай об одном. И пусть это только символ созерцания, который очищает душу. Встаешь уверенный в себе, сильный, успокоенный. Попробовать, что ли?

До старта неделя. Настало время последнего разговора о предстоящем: надо оценить себя и соперников; представить, что может случиться на секторе.

Ничто так не выбивает из соревновательного равновесия, как непредвиденное: дождь, заступ, тебя опередили, встречный ветер, разорванная шиповка... Надо приготовиться к случайным поворотам — знать, где «вывернуть руль», а где «нажать на тормоза».

Разговор уходит куда-то в сторону, возвращается... Час... два... день... Больше не надо. Соревнование раскладывается по минутам, настроениям, разучиваются ответы на неожиданности. Хватит. Все ясно. Теперь точный план на каждый день недели. Можно ведь разрядиться на тренировках (далекими прыжками), а можно и «сгореть» от ожидания (мысли забегают вперед, к соревнованиям).

Юрий Власов так об этом говорил: «Ждать надо уметь. Тысячи раз переживаешь предстоящую борьбу. Такое ожидание иногда сжигает все силы. Отнимает сон, покой, свежесть, бывает, и волю».

Помогает разминка накануне. Надо сбить нервное напряжение — 3-4 километра тихого бега.

Мучительное ожидание наступает в последние сутки. Впереди ночь и растянутый день. Хочется говорить о прыжках, думать о предстоящей схватке.

Неслышно, невидимо ходят мысли. Лежишь с плотно закрытыми глазами. Капает из плохо завернутого крана, стучат каблучки по гулкому, ночному двору... Перебираешь соперников: этот силен, того можно обыграть. Судишь себя: не все сделал, травма в ноге не проснется ли завтра? Сна нет. Забытье на минуты, опять глаза в потолок. Призрачйые тени уличных фонарей, растут страхи... Можно не выходить завтра на сектор — соревнование уже прошло для тебя ночью.

Впереди день. И девяносто возможностей из ста «украсть» у себя даже полметра.

Вот ты сильный, мощный стоишь на секторе, впереди планка. Мчишься вперед, прыгаешь за рекордную отметку. Стоп! Если так и дальше пойдет, на секторе делать будет нечего. Сгоришь.

Осталось пять часов... Целых пять! Такая тоска. Подталкивает — иди, двигайся. Нельзя.

Время обедать. Салат из помидоров, бульон, хлеба не хочется, бифштекс, клюквенный морс... Быстро управился — прошло только четверть часа. Посуду, что ли, помыть — подогнать время... Так, с этим покончено...

Через четыре часа начну собираться. Чем бы еще заняться? А... Номера надо пришить на майку: один на грудь, другой на спину. На улице потемнело — не было бы дождя. Ну, для всех будет одинаково. Разбег, наверное, станет короче. Да! Прыжков далеких не жди. Это уж точно. А лидера смогу одолеть? Не думай, не смей! Возьми книгу. Читай. Штормы, горы, сильные люди... Не могу. Хоть что-нибудь делать. Нечего. Может быть, в кино? Нет, душно будет в зале. Может, поспать? Наверное, не удастся. Пульс уже больше восьмидесяти. Или вдруг приснится, как прыгаешь. Да ты что, ни о чем другом думать не можешь? Прекрати! Пусть горят ожиданием соперники. Тебе-то это зачем? Ты же знаешь, чем это кончается... Пустотой!

Попробую так... Вот окно, портьера, облако замерло, крики ребят во дворе. Наверное, в «казаки-разбойники» разыгрались... Помнишь, как любил прятаться? Потом мчаться... Сейчас, наверное, другие игры. Более рациональные. Конкретные. Ворчишь? А как там на улице? Прошла туча, только ветер гуляет. Туда, сюда, клонит деревья. Ух, какой яркий зонтик. Сверху как шарик катится.

Ну, видишь... Можно же думать о другом... «Калейдоскоп» помог. Теперь дотяни до старта. Возьми книгу и отправляйся с Лондоном по южным морям...

Готовься к ожиданию! Запирайся в комнате. Выстаивай нудные очереди. Это помогает. Надо учиться быть одному. Копить в себе силы, мысли, на которые стоит опереться.

Высшее мастерство (оно постигается годами) — умение переключать мысли («калейдоскоп»). Как только приходит соревновательная мысль( «а как они... а как ты...») и чувствуешь теплоту возбуждения, надо перескакивать на постороннее, не задевающее неприкосновенный запас. Еще. Еще... Будоражащая мысль сменилась спокойной.

Или «цветной калейдоскоп»: лечь, закрыть глаза, представить веретено, маятник, мяч, круг... Красного. Зеленого цвета. Вертится, крутится красное, багровое, пурпурное, зеленое, изумрудное... Можно и уснуть.

Взволнованность хороша на соревнованиях. А пока никаких споров, оживления, ярких впечатлений, новых знакомств. Даже радоваться надо скромно. Восторги оставь на потом. Хочется вступить в случайный спор в автобусе — лучше промолчи, оставь при себе боевой запас. Он пригодится на секторе.

До начала прыжков остается час. Подошло время. Подводные камни есть и в разминке — нельзя превращать ее в состязание с самим собой («Здорово у меня получается, ну-ка, еще разок прыгну»). Как часто бешеный темп разбега в пробных попытках сменяется уже в соревнованиях робостью. Да и ноги уже не так отталкивают, как полчаса назад. Упражнения должны настроить, что все в порядке (и не больше). Неистовые, далекие прыжки в разминке лишают атлета осмотрительности, без которой не бывает зеликого. Уверенность лучше укрепляй мыслями: «Ты готов далеко улететь, если будешь точным, уверенным и в хорошем настроении...»

Начинай соревнование строго и аккуратно. Никаких заступов и вольностей. Но прыгай достаточно далеко, а то «пролетишь» мимо финала. Сдержанность начала заставляет прибавить: «Ты еще не полностью раскрылся». Бывает, что только первая попытка оказывается удачной. Далекой. Почему? Бывает, сильные рискуют — прыгают сразу ва-банк. А зачастую тоскливое ожидание старта оставляет прыгуну самую малость задора. Только на начало.

А если заступ и еще заступ! Остается единственная попытка — надо попадать в финал. Отодвинь ступню назад, разбег. И постарайся сделать только одно — бежать, как обычно. Не сомневайся и не делай ничего «из ряда вон выходящего». Все как всегда. Прыгни свое (а не что-то особенное). Думай только об этом. И не рисуй мрачных картин неудачи. Не пугай себя.

Только сейчас удалось продвинуть флажок «семейного» рекорда. Приятно. Если не считаешь свою⁴ задачу выполненной. Поэтому радость оставь на потом, на после. Сохрани эмоции для следующих попыток. А то еще твой буйный восторг вызовет у соперников такой ответ, что тебе не поздоровится («Рано радуешься, сейчас я тебе покажу»).

Трудно лидировать, если не навести порядок в своих мыслях. «Скорей бы все закончилось и я остался на своем первом месте». Нет. Только не это. Борись с рекордом! Борись с собой — без пяти минут победителем! И даже если все поняли, что тебя не догнать, найдется прыгун, который не согласен с этим. Ни с кем он не согласен! «Награды еще не розданы — есть еще попытки». Поэтому постарайся сам прибавить. Пробуешь ли ты ноги, ищешь ли решение — повторяй, тверди, что ты должен прибавить.

Даже на «дворовых» соревнованиях надо привыкать к спору до конца. Тогда это может стать и твоим характером — прибавить, обогнать. А то это сделают соперники. Сколько раз последняя попытка меняла победителей! Сантиметр, но добавь в последнем прыжке. Если у тебя осталась попытка — ты не проиграл. Бывает, не получается. Оставайся мужчиной — пожми руку сопернику. Ты сделал все, что мог. Он сегодня сильнее. Молчи, жди своего завтра.

Настоящий спорт начинается там, где тесно лидерам. В борьбе. Тебя проверяют как человека, прыгуна, спортсмена. И если хочешь испытать мужество, то приступай. Превзойди себя, где ты хуже всего. Контролируй главные движения и жди своей минуты. Готовь эту минуту. Разогрейся вовремя и проверь детали (мысленно), найди и удержи желание, если ты боец. Докажи, что ты сильнее.

Но бывает «удар из-за угла». Нежданно-негаданно. И нанес его неизвестный прыгун. Всё знали о нем, кроме того, что сразу может прибавить полметра. Такой парень всегда находится. На олимпиадах такие «мистеры Иксы» и вырывают медали. Как же бороться с ними? Как обычно — прыгнуть еще дальше. Главное, заранее приготовься к мысли, что такой неизвестный обязательно найдется. А когда известно, то не дрогнешь — атака не застанет врасплох.

Бывает, что не можешь сразу дать достойного ответа. Или так бурлит в тебе желание победить, что не совладать. Или ушло желание и возбуждение. И неизвестно, когда придет. Можно и с этим справиться. Если рвешься вперед очертя голову, то сначала найди в себе опору. Утвердись в какой-либо мысли. Так, чтобы не мелькало все в голове. Восстанови порядок. Лучше всего подумать о технике, правильности движений. Помогает.

Опередили тебя. На 10 сантиметров всего. Но это значит, что надо себя опять готовить на лучшее, что у тебя есть, плюс эти сантиметры. Здесь хороши самоприказы, уговоры. Даже самооскорбления. Или надо создать в себе образ победителя, которому все подвластно.

Новый рекорд страны, мира — всегда событие, официальная процедура которого отнимает несколько минут. Перемеряют несколько раз, потом поздравления, аплодисменты, звонкие слова диктора. Хорошо, если это относится к тебе. Если нет, то не пытайся сейчас же «разорвать» на куски противника. Контроль! И еще раз контроль. Не слишком задорно начинай разбег, не торопись оттолкнуться — делай все как обычно.

Интересно, кто согласится с олимпийским заветом Кубертэна: «Важна не победа, а благородное участие»? Как совместить с призывом: «Выше! Дальше! Быстрее!»?

Нельзя же соревноваться, не надеясь стать лучшим. Попробуем подумать по-другому... Проходят соревнования, годы, остаются победы, забываются поражения. Становится все труднее расстаться с соревнованием, к которому так долго готовился. Строил, строил дом... Вот он красуется перед тобой. Сделан твоими руками. А надо распрощать- ^# ся, вгрызаться в грунт — строить новый дом. Становится ясно, что не дом-рекорд важнее, а строительство-подготовка: часы ожидания, разговоры и мысли, тысячи потных тренировок, соперники... Ушло одно соревнование, другое... Совсем не стало их. Начинает перевешивать «благородное участие».

Чемпионы рождаются спорщиками — они не согласны проигрывать. Послушный тренеру ученик — здорово, но не станет ли такой атлет покорным и воле соперника?

Ученые настаивают на том, что инстинкт преодолевать так же силен, как рефлекс пищи и ориентации. Найдено и название — «рефлекс свободы». Оказывается, что преграды сами по себе могут вызывать потребность их осилить. Это становится возможным, когда помехи встают на пути сильного мотива, стимула. Поэтому начинать приходится с желания достичь цели. С этим бывает проще...

Трудности становятся союзниками, если видишь их пользу. Место дальше всех заставляет бороться до конца, до «последней» фигуры, чтобы перебраться повыше. Не остаться внизу. Так не будем бояться препятствий для любимого ученика! Пусть сам пробивается в команду. Не «тащите» его, пусть ждет своего часа и пытается приблизить его.

Признавая существование «рефлекса свободы», замечаешь, что люди обладают им не в одинаковой мере. Вспомните... Не все дети увлеченно лазят по деревьям. Не все смело бросаются в воду. Надо выискивать способных, но не отказываться и от воспитания этого рефлекса. У всех по-разному: слабому рекомендуется ставить посильные задачи; волевому — расширять интересы или найти их, чтобы он мог проявить свой характер. Правда, нелегко порой отличить силу воли от упрямства.

И самое главное... Победу от поражения отделяет сантиметр. И тот, кто не проигрывал, никогда не победит.

Великое начинается с проигрыша. С сомнений. С беспощадных слов самому себе. С горьких слов тренера. Кто еще отважится на правду? Неудача заставляет задуматься, переживать, размышлять, и тог, кого поражение научило лишь злиться на весь белый свет, не победит. Сильное переживание формирует бойца, а тому, кто готов оправдать себя и назавтра забыть, едва ли удастся совершить великое. Неповторимое. Для этого много предстоит сделать: преодолеть, превозмочь, пересилить, справиться с собой, не давать себе воли одолеть, стать сильнее себя... Сколько всего надо!

Не давать себе воли — так ли это легко? Думать о своих недостатках, не становясь от этого слабым, ожидать радость и испытывать горечь! Как удержаться от разочарования в спорте? В жизни? Проигрывая, не сдаваться, лечить травмы, терпеть ожидание... И это только одно преодоление себя. Сколько их еще?

Слабый духом боится вернуться к мыслям о проигрыше — услышишь много обидных слов. Не привык к этому, легче числить себя героем «без страха и упрека». А вдруг оказывается, что «король-то голый» и где взять силы вытерпеть такое? Легче идти по-привычному, не утруждая себя, и бахвалиться: «Я им еще покажу, они узнают меня». Труднее разглядеть ступеньку к сильным духом.

Острое переживание, суровые слова под силу только стойким. И чем глубже пропасть, тем терпеливее карабкаешься, осмотрительнее ставишь ноги... Сомнения умножают силы, обновляют мысли. А уверенность помогает не сорваться — ни за что, никогда. Ломает переживание только слабых, а таким нет места на Олимпе.

Уверен, что можно научиться побеждать утомление, ожидание, сомнение, одиночество. Превзойти себя и других. Долгий это путь... Сначала отобрать, найти. Тех, кому борьба сродни. Тех, кто не может жить без преодолений. Но ни у кого это не написано на лице. И так обманчиво первое и даже второе впечатление...

Пришел в сборную прыгун. Заметен, чувств не таит, редко может совладать с собой, друзей полно, много говорит о победах чужих. Не спускает глаз с сегодняшнего чемпиона. Подражает ему. Да, и такие олимпийцы бывают.

Другой замкнут, одинок. Критикует чемпионов. Радости от победы, горя от поражения и не заметишь. Тренируется также упоенно. Пожалуй, и такие олимпийцы бывают. Надо посмотреть их в деле. Настоящем деле. Когда мышцы не слушаются, разваливается весь прыжок. И требуется не только собрать его, но и обыграть других. Кто из них полностью выложится? Сверхусилия заставляют раскрыть резервы воли. Стойкость в одиночку или один на один, без помощи и поддержки (хочется бросить все к черту), расширяет задатки «бойцов до конца», готовых не только тренироваться через силу, но и прыгнуть дальше. «Сейчас я лучше, чем раньше. Тренировался больше всех. Я сделаю такое, что никому не удавалось. Смогу. Сумею. Достигну».

И еще посмотри, все ли ты убрал со своего пути?.. Отказался ли ты от вина и сигареты? — «Зачем? Не может какая-то сигаретка свалить такого сильного, волевого». В том-то и дело, что сразу табаку это никогда не удавалось. Он действует мягко, тихо: «Ну, что сделается от нескольких затяжек? Неужели нельзя проявить сильный свой характер, позволяя слабости себе?» Нельзя. Разрешить одно, другое... И пойдет, понесется. Найдутся и оправдания. Забава уже становится пороком. И страшна не болезнь, а то, что заставить себя сделать главное уже не хватит силы воли. Не уступить себе в малом — отсюда возникают капли, ручейки боевой настроенности. И даже ежедневно заполнять дневник, откровенно с ним разговаривать — ступенька к сильной воле.

Не кубки и медали куют из атлета бойца, а его поступки. Где гы получил удар и смог ли устоять. Устоять в неравной борьбе, проявить стойкость в последней попытке... «Ты дрался до конца и не выиграл. Но победа была близка. Возможна. В следующий раз ты не отдашь ее без боя. Выложишь все, что есть у тебя. Не откладывая на завтра».

Бороться за то, чтобы прибавить.хотя бы сантиметр. Пробиться в команду, финал. Оставить противника «за спиной». «Забить свой гол!» Вот настройка на сегодня, завтра!.. И на все дни подряд. Победа — это лишь черта, а борьба — каждый шаг к этой черте. Много лет спустя, перебирая награды, знаки своего мужества, вспомнишь соперников, далекий прыжок... Захочется, ох как захочется опять прыгать, бороться, ощущать послушные ноги, преодолевать. Пускай даже проигрывать... Но спорить, штурмовать. Жить.

Стремление каждый раз выдавать «все, на что способен» — вот разгадка «бойцов до конца». И не гарантирует победы в будущем отговорка: «Я не готов еще, главное впереди». Когда потребуется, ты не сможешь, не выдержишь испытания. Ведь ты не пробовал выдать «все, на что способен», не тренировал это. Главное. Мало кто любит получать удары в игре. Надо заставить себя лезть в самую гущу — привыкать бороться. А то убедить себя пройти по тонкому бревну над речкой. И не обязательно перед зрителями, а просто так, для себя. Или приказать себе допрыгать сумасшедшую серию 40X50 метров на одной ноге. Заставить себя не думать о соревнованиях. Вовремя заснуть в ночь перед решающим отбором. Или терпеть ожидание, а затем вспыхнуть, раскрыться. Правда, нелегкий путь в олимпийцы?

Постоянные самоприказы и самоисполнения соединяют желание с волей. И тогда на твоей стороне и ожидание, и борьба нервов на секторе.

Научиться владеть своими мыслями и действиями — сверхзадача. И прыгун, овладевший этим, становится чемпионом. Слабые уходят из спорта или становятся сильными. Другого пути нет!

Начинайте со своих недостатков, а потом уж беритесь за соперников. Помогает разговор с самим собой. Чаще перебираешь мысли наедине. Можно вслух или на бумаге. Только не оправдания, не отговорки, а то получится как в юмореске Н. Тамбиана «Последнее слово проигравшему»:

«...Ценнейшим качеством теннисиста является его умение определять причины своих поражений... Отговорки — наиболее частые причины при анализе поражений. В рекомендацию, разработанную на богатых традициях теннисного спорта, а также своем многолетнем опыте, включены наиболее важные в научно-методическом отношении отговорки. Причем последняя из них представляется автору наиболее аналитической.

Не выспался... Взял не ту ракетку... Площадка ужасная... Если бы не сильный ветер... Играл в новых трусах... Невыносимая жара... Вот бы играть из пяти партий... Судьи на линиях опять спали... В детстве болел корью и, видно, сказалось... Играл плохо...»

Искать первопричины провала надо только в себе. Так вернее. Полезнее. А то окажется, что достаточно поменять тренера, судей, .шиповки — и все чудесным образом изменится. Что, и поплакаться нельзя? Можно. Только лучше с дневником. Наедине с ним...

Заступы. А часто ты проверяешь разбег? И вообще, не мало ли ты тренируешься?

Хватило на одну попытку... — Может быть, устал, много соревновался?

Ноги не держат — пустые... — Не забываешь штангу летом?

«Сгорел» раньше срока... Наверное, не выдержал ожидания — отсоревновался мыслями накануне?

Когда честно ответишь на эти вопросы, иди говорить с тренером. Он тоже провел трудную ночь, мучился вопросами. Высказывайтесь открыто, спорьте, не надеясь на чудо. Потом составляйте победный план. Выполняйте его.

Оценить себя можно только в схватке с равным или с тем, кто сильнее тебя. Но когда часты разочарования, развивается привычка к поражениям. Становится важным, как относиться к проигрышам. Надо ли знать свои недостатки, нужна ли откровенность? Самостоятельность — волевое качество. К сожалению, самостоятельный не всегда самокритичен и действует по принципу: «Все, что я сделал, — хорошо». Прямота же тренера воспринимается, как: «Он не верит в меня».

Объективность дается далеко не всем — чемпионам не улыбается узнать о себе правду. Пусть такие запомнят поговорку: «Если ветер дует тебе в спину, то посмотри, правильно ли ты идешь».

Человеку хочется сразу же после падения вскочить. Стать прежним. И в этот момент легко обвинить всех и все. Лишь бы не ты не прав. Справедливость, объективность не берутся в расчет. Считай, что ты нашел только следствие, а не причину. Погладил себя, успокоил. Неужели не ясно, что победители воспитываются не на уговорах, обещаниях, оправданиях.

Совсем рядом был Мехико — нас ждало последнее испытание Олимпом. Много ступенек мы одолели... Каждый узнал, чего он стоит: преодолел слабости, развил ударные качества. Каждый помнил вкус соленой от пота майки, гул натруженных ног, боль плеч от штанги. Каждый жаждал борьбы — без этого мы не могли. Привыкли спорить. Каждый испытал себя боем. Но стал ли для нас тройной прыжок смыслом жизни? Ответ мог дать только Олимп — там судьи замерят наш труд.

На Олимпе испытают наше единство, правильность нашей системы. Не дрогнем ли мы, когда не будет ладиться?

Единство — это думать одинаково, смотреть одними глазами, дышать одним воздухом. Выдержим ли? Сумеем ли сдать экзамен? Возможно, не все еще сделано. Но мы хотим испытать себя.

В полную силу, полной мерой.

«Огнем и мечом».

ИСПЫТАНИЕ ОЛИМПОМ

Высокогорьем...

Мехико на 2240 метров выше уровня моря. Шесть лет назад высота стала проблемой для спортсменов и предметом исследований для ученых. И вот вплотную высота испытывает нас. Два дня прошли неожиданно здорово: прыгается далеко, желание соревноваться хоть сейчас... Саша прыгнул кульбитом в высоту на 205 сантиметров! Витя пробежал 100 метров за 10,7 секунды! Коля прыгнул 23 метра пятерным прыжком — на полметра дальше личного рекорда! И хотят прыгать, прыгать... Просто прогнал со стадиона.

Встреча с высотой, новизна Олимпийской деревни, загадочность тартана («Сколько он может прибавить?») — вот откуда такой взрыв.

Еще два дня, еще день... И Мехико начал показывать свой высокогорный характер. Этого ожидали, тренировались в горах — все равно приятного мало. Вялость — все будто потухли. Между пробежками просто не отдышаться! По пять раз в ночь просыпаются, никто не хочет даже видеть тройной прыжок. Срочно надо переключиться на штангу, бассейн! И через четыре дня все стало на свои места. Вернулось олимпийское настроение, и 2240 метров больше нам не мешали.

Травмой...

Травмы не забывают нас даже в Мехико. Вдруг обострение у Коли — может поднимать только штангу да еще легко прыгать. Боль в бедре не отпускает! А нам надо на полной скорости бегать. Консилиум врачей вынес приговор: «Витаминизация, глубокое прогревание, массаж и... почти не тренироваться»...

— Пойду переживать свою травму, — опустив голову, выходит Коля от врачей.

— Коля! Это неразумно, — пришлось резко вмешаться мне. — К Олимпиаде все равно будешь в порядке. И прыгать, и бегать будешь, как надо. Тогда зачем тратить себя? Выйдешь на сектор 17 октября здоровым, но пустым.

Ушел. Ничего не ответил. Встретились за обедом, зашли в клуб... Коля уже перестроился.

— Я понимаю... — не отводя взгляда от журнала, говорит Коля. — От меня ничего не зависит. Теперь дело врачей. Четыре недели еще осталось. Вылечусь... Пойдемте смотреть «Го-Го». Знаете, как поют! А как танцуют...

Две недели ждали, лечили, верили... Начала уходить боль — можно попробовать себя в полную силу.

Карнавалом...

Нет ничего похожего на олимпиаду. Кажется, и соперники знакомые, и сектор, а тяжесть от этого не уменьшается.

И одинаковыми олимпиады не бывают.

Вот думаешь, если участвовал, побеждал, то и знаешь... Оказывается, нет. Любая попытка здесь впервые. Можно знать об этом, готовиться — поможет. Можно моделировать — тоже поможет. Но все равно олимпиада спросит так, как не ожидаешь. Здесь и выявится, какой ты человек, прыгун, спортсмен. Работа на Олимпе требует тебя всего. За ошибку рассчитываешься годами. Четыре года ждать, трудиться и... все пропало. Готов ты на это?

Состязания запоминаются не местом, а настроением. Фантастическая Олимпиада 1952 года. Рекорды, незнакомые имена... Наш кумир Леонид Щербаков (казалось, нет его сильнее) — 15,98 и только второй. «Черная пантера» Адемар Феррейра да Силва прыгнул дважды за рекорд мира — 16,12 и 16,22. Что мои 14,66! Знаю все о своих кумирах, но как мне так же прыгнуть. Как сравниться с богами? Слышал, как «летает» по воздуху да Силва; видел, как «отмеривает» километры и таскает штангу Щербаков. Надо и мне так.

1955 год. Москва. Впервые выступаю за сборную команду СССР. Против Англии. Часто посматриваю на себя со стороны. Как я в синем костюме с буквами «СССР»? Разминаюсь и все подсчитываю восторженные взгляды. Вон и те обернулись... Иду к стадиону. Стараюсь не улыбаться, быть серьезным. Как и полагается.

Судьи выводят прыгать. Народу-то сколько, и все они будут «болеть» за меня? Вон там сидят мама с папой. Мама впервые увидит, как я прыгаю. Знаю, боится за меня.

Нас представляют: «За команду СССР — Леонид Щербаков, Витольд Креер». Меня дрожь пробирает, немеют пальцы. Скорей бы прыгать! Раз за разом бросаюсь вперед — выиграть у Щербакова. Проиграл. Но не так уж много — полступни.

Мельбурн вспоминается радостью прыгать против своих кумиров. И широко раскрытыми на все глазами.

Весь 1956 год я пробивался в олимпийскую команду. Нас было девять на два места. Вообще-то, на три, но никто не сомневался в Щербакове. Одно олимпийское место было для него. Это был год жестокого отбора и травм. Каждый раз прыгать дальше, считать свои шансы, стараться уберечься от травм. До самого последнего дня сражались за Олимпиаду Олег Ряховский, Костя Цыганков, я и Женя Чен. Решили сантиметры. Прорвались в команду мы с Ченом.

На олимпийском секторе оказалось не труднее, чем дома. Я привык к ожесточенному спору, а здесь ведь не было Ряховского, Цыганкова, Дементьева, Теркеля... Они бы подбавили жару! С заступом я прыгал дальше всех. Дальше да Силвы, исландца Эйнарссона. Заступил в четырех попытках из шести. Сейчас кажется, что мог и за золото побороться... Но тогда же мысли не было о победе (может быть, это и хорошо?). Никто мне не сказал, а я даже не мечтал о выигрыше. И не мог точно попасть на планку. Но уж очень нравилась бронзовая медаль. И то, что победил Щербакова.

Леонид четыре года ждал возможности победить да Силву. И не выдержал. «Сгорел». Только шестым в Мельбурне.

XVII Олимпиада. Рим. Античность на каждом шагу. А мне не до древностей — готовлюсь к борьбе за золото. Хотя у Шмидта недавно 17,03 — рекорд мира, но пусть только ошибется!

Стал ошибаться сам. Разладился разбег, прыжки вымучиваю. Горяев уже второй — 16,63, а я все пятый. Да еще болит пятка. Последняя попытка. Твержу: «Ты должен... обязан. От тебя ждут». Прыгнул на 16,43. По технике плохо, но на 2 сантиметра дальше американца Айры Девиса. Просто вырвал у него медаль. Свою вторую бронзу.

16 октября 1964 года. Токио. Звучит восторженное «Сто лят» Юзефу Шмидту. Юзеф опять победил. Как и в Риме, наши на ступеньку ниже. В Риме — Горяев и я, теперь в Токио — Федосеев и Кравченко.

Смотрю.

Мне уже не победить Шмидта. Сегодня неудача, а больше и прыжков для меня не будет. Закончил прыгать навсегда. Не хватает взрыва, эмоций. Не могу собрать все в одной попытке. Экономил, наскребал по крохам. Не смог преодолеть, перешагнуть. Уже за тридцать было.

Да хватит о себе. Почему никто из нас не выиграл Олимпиаду? Мы и сильны, и рекорды бьем. А все вторые, не первые. Уже третью олимпиаду вторые. Хочется видеть выше всех красный флаг. Наш флаг. -Твой флаг.

Теперь Мехико... Карнавал людей, красок, встреч... Олимпийская деревня напоминает музей. Целый день открытые автофургоны возят по деревне мексиканцев, туристов. А еще какая очередь за воротами! Посмотреть, правда, есть что. Сорок красных вытянутых вверх корпусов; стадион, вырубленный в скалах; настоящие мексиканские пирамиды; обилие незнакомых, но приветливых лиц; разноцветье костюмов, языков. И девушки, девушки... Переводят, убирают, готовят пищу, разносят кока-колу. И улыбаются...

Наступил вечер. В интерклубе ансамбли «Го-Го»: будоражащий темп, короткие юбки, страстная мелодия. Олимпийцам танцевать негде — нет зала. Только смотри. Как бы не так! Вот один, другой вспрыгивают на сцену. Ух, как дают! Не верится, что через десять дней этот ревущий, требующий, кипящий страстями зал успокоится, сосредоточится. Не сможет ни о чем думать. Кроме спорта. Ну, ты-то и сейчас не забываешь о 17 октября. А может быть, олимпийских чемпионов здесь нет, так, одни туристы? Нет, просто надо у.меть переключаться. Вон как наши аплодируют. И никаких мыслей о тройном. Пока все по плану.

Каждый вечер новые ансамбли, певицы... После «ГоГо» хочется двигаться, восторгаться. А Рита Повоне — этот поющий «мальчишка» — уводит в другую сторону. В джинсах, белом свитере, Рита двигается по сцене, как по комнате... Радостные, чаще грустные чувства рвутся к небу... Мелодия, голос проходит через тебя, не встречая сопротивления. Ты податлив, мягок. Не знаю, что было бы, если бы Рита продолжала петь. Может быть, тоже выскочили на сцену. А так желание, дерзание осталось при нас. Только укрепилось. Спасибо, Рита, за еще один кирпич в олимпийскую готовность.

Наконец-то увидели с ребятами корриду. Ошеломляет — во весь опор бык мчится на застывшего на коленях тореадора. Угнетает — привычные ко всему мулы утаскивают быка с арены. Наши девочки-спринтеры закрывали глаза, когда тореадор рискованно приближался к быку. А к шестому быку и они вопили «Оле! Оле!» рискованным пасе тореадора.

Вдруг... Одним прыжком мальчишка лет четырнадцати перемахнул с трибун на арену и красной тряпкой позвал быка... Черная туша в 500 килограммов нехотя поднимает голову. Мгновенно разворачивается, увидев более слабого. Коррида ахнула. Мальчишка стоит, вцепившись в красный лоскут. Выставив острые рога, бык несется через арену... Десять метров... пять... Кажется, рога пронзают и тряпку, и мальчишку... Но что это? Мальчишка и не думает увертываться. Плавно сделан боевой разворот туловищем, и быку достается тряпка... Какой парень! Настоящий тореро! Бык пролетает мимо и, не удержавшись, падает на колени. «Оле! Оле!» — несется с трибун. Мальчишка кричит: «Торо! Торо!» Бык взбешен и опять в атаку. И снова мальчишка ни с места, а корпусом и красным уводит в сторону быка... В 5 сантиметрах от себя! Тореадор бросается к быку и изящными взмахами пурпурного плаща отвлекает быка.

Полицейские схватили мальчишку: придется посидеть ночь в участке. Зрители в восторге: может быть, этот мальчишка станет великим тореро.

Обмен значками побивает все рекорды олимпиад (слово «чейндж» стало самым распространенным). Среди наших больше всего значков у Золотарева.

Клуб предлагает фильмы о прошедших олимпиадах. Видел себя на пьедестале в Мельбурне. Было, наверное, сто лет назад, но как смеялся, улыбался... Показали фильм об американском футболе: рывки, прыжки, и так полтора часа подряд. Просто легкая атлетика в игре, и здесь место только звездам спринта и прыжков. Не зря столько олимпийских чемпионов ушло в американский футбол.

И это еще не все. Тот, кто приедет на Олимпиаду за несколько дней, столкнется с обилием эмоций. Захлебнется в них. Для нас это стало уже привычным. А может быть, это и плохо?

Соперниками...

Олимпийцы прибывают со всех сторон. Наши соперники тоже. Подошел длиннющий австралиец и стал указывать пальцем: «Золотарев... Санеев... Дудкин... Креер...» И засмеялся. Это Фил Мэй. Всех нас узнал по фотографиям в журналах. Сам прыгает далеко — 16,70 и 8,05. Начал заниматься со спринта (сейчас пробегает 100 м за 10,3 сек. и 400 м за 46,5 сек.). Потом понравился тройной прыжок.

Всю тренировку Мэй жадно смотрел за нами. И мы теперь не выпускаем его из виду. Спринтует дважды в день, прыгает часто тройным с полного разбега: мчится здорово, а вот ноги подгибаются. Как-то долго сидел с тренером после вымученных прыжков. Рисовали, писали что-то. И вот Мэя уже не увидишь со спринтерами. Много прыгает в длину, тройным со среднего разбега. Выбрал, значит, специализацию.

На первых тренировках сенегалец Мансур Диа, громадина, ростом чуть не 2 метра, поражал мощью отталкиваний. Сверкал улыбкой после каждого прыжка. И зрители, и земляки измеряли каждую попытку — настоящее соревнование получилось. Хотелось Мансуру показать, что он настоящий претендент на медаль. Через неделю что-то завял. Наверное, израсходовался.

Тонконогий, взрывчатый бразилец Нельсон Пруденсио каждое утро старательно отмеривает разбег и прыгает. Только разбег и прыжок, но каждый день. Что, нет других упражнений? Пружинистостью напоминает легендарного да Силву, но техничней. И скромней. Правда, Пруденсио не дважды чемпион олимпиад.

Дудкин показал финна Перти Поуси. Того, кто летом нас так напугал своими 17 метрами. Сейчас вял в движениях, ноги просто пустые, лицо какое-то мягкое. Нет, Поуси не противник.

А вот если не претендент на медали, то во всяком случае камень преткновения — Шмидт! Хотя и тридцать три года, а все еще в строю. Прилетел в Мехико за неделю до старта. И начал демонстрировать свою непригодность к прыжку: разбинтовывал, забинтовывал ноги, еле-еле двигался. Разминка заняла у него меньше времени, чем перевязка. Его тренер Тадеуш Старжинский доверительно сказал Попову: «Если Шмидт сможет участвовать в Олимпиаде, — это будет фантастично!» А наша «разведка» информировала, что Шмидт в высокогорном Фон-Реме тренировался с полной нагрузкой. Верилось бы травме, если бы не повторялось одно и то же перед каждой олимпиадой, европейским чемпионатом.

В Риме Шмидт лежал (за два дня соревнований) в шезлонге и жаловался на невыносимую боль в спине. В Белграде после квалификационных соревнований завязал бедро и передвигался лишь с помощью Старжинского. А на следующий день даже не вспоминал об этом, просто выиграл чемпионат Европы. Победил справедливо, без всяких скидок. И за семь месяцев до Токио со страниц спортивных газет (после интервью со Старжинским и Шмидтом) задавался вопрос: сможет ли Шмидт выступать на Олимпиаде-после операции колена? Выступил... и выиграл! Видимо, травма была не такая, чтобы нельзя было прыгать.

Шмидт — боец. Мне пришлось чаще других ощущать силу его волевых качеств. Здесь дело сложнее, чем простая дезинформация. Для Шмидта жалоба на травму становилась частью психологической настройки сражения за золото, за медаль. Отдаляя свои соревновательные мысли чувством Дравмы, он успокаивал себя. И вдруг мгновенно выздоравливал. Чудо! А кто может выиграть у человека, победившего природу? Это только и нужно было Шмидту. Для него самого привычка ощущать себя травмированным снимала томительность ожидания.

Два последних сезона мы выиграли у Шмидта все, что можно, и думаю, что свое золотое слово он сказал уже в Риме и Токио.

Так кто же сейчас сильнее?

Ожиданием...

Оказывается, большая разница в том, как сказать: «до олимпиады остался только месяц» или «остался еще целый месяц».

Только — рукой подать до олимпиады, и каждый день ждешь с интересом.

Еще — тоскливей станет вечером, и день никак не закончится.

Мехико оторвал нас от родных. Стал необходимым сосед по комнате, привычки которого не должны раздражать и которому можно довериться. Маленький островок в двенадцать квадратных метров становится твоим домом. Правда, кое-кому полезно и одному пожить.

В деревне Санеев поселился вместе с Лусисом, Дудкин с Гавриловым и Авиловым, а Золотарев один. Наверное, здесь я сделал ошибку: у Саши слишком общительный характер. Ему нужны соседи. Правда, кипучий Золотарев и в Мехико нашел себе занятие. Теперь Саша — киномеханик (настоящий еще не приехал), настраивает киноаппаратуру и этим отвлекает себя от олимпийских мыслей. Все время на людях, с людьми... Так, конечно, и дни текут быстрее, но ведь Саша и «кино крутит» восторженно.

Порой надо и побыть одному, подумать, чего ты стоишь. Можно и от развлечений стать пустым. Ожидание, переживание, терпение испытывает, закаляет бойца, а слабого... А слабым, как уже надоело повторяться, нет места на Олимпе!

...В эту минуту ты готов на все — на подвиг и на тягостную борьбу. Хочется сейчас же «показать себя» в прыжках, шахматах, разговорах, обычных делах. А надо ждать. Месяц ждать. Это становится невыносимым. Хочется пуститься в пляс, удивить — только бы разрядиться! Скорее, сейчас же. И тогда наступит покой... Но на состязания можно не выходить. Отсоревновался.

А прыгать-то еще даже и не завтра. Поэтому «неси свой крест», жди своих шести попыток. Кто не растеряет ни частицы своего заряда — выиграет. И если не пройдешь этого испытания — удержать, накопить в себе желание бороться, — не будет и побед. Не станешь олимпийцем: терпеливым, безудержным, справедливым, великодушным. А превратишься в эгоиста, которому все мешает и кто-то просто не дает выиграть.

Ну, этому раньше нужно было учиться. А сейчас экзамен, испытание и, как студентам, одного дня не хватает. За Колю спокоен: вовсю практикуемся в английском, и столько процедур, что дни только мелькают. Виктор в рабочем настроении и с интересом ждет предолимпийских стартов (осталась неделя). А там через неделю еще соревнование, и совсем близко Олимпиада. Успеть бы освоить тартан, наладить разбег, оценить соперников, осмотреть город, поменять значки да и фильмы посмотреть — вот сколько забот. Успеть бы!

А что уже сделано? Почти все по соревновательной готовности. Заучена сигнализация для олимпийского стадиона (там близко не подойдешь). Поднимаю палец — быстрей начало разбега, два пальца — сильнее в конце разбега, три — не торопиться с прыжками, четыре — прыгать ниже, стиснутый кулак — все на месте, только соберись.

Осталось немного... Упражнения выбираются по настроению, состоянию. Смотрю, не слишком ли блестят глаза, о чем говорят, не раздражаются ли по пустякам (Золотарев из-за ерунды «завелся» с Ауном).

Надо проникнуть в каждого: физически ощутить себя Санеевым, Дудкиным, Золотаревым, чувствовать каждое их отталкивание, предвидеть, какая мысль мелькнет, если увидят Шмидта, девушку, корриду... И еще ребятам надо знать, что делать в последние дни, что ждать от соперников. И не только знать, но и суметь ответить.

Сейчас мы готовы смело снизить нагрузку — на сегодня важнее всего свежесть. Затем обговорим, обдумаем ответы. И настраиваться на борьбу за сантиметры, на прыжки за 17 метров. И все это спокойно, не терзаясь мыслями: «А если не выйдет!»

Всегда спрашивают: «Сколько я прыгну, а сколько они?» Я-то скажу, кто на что способен, а вот что они думают друг о друге... Санеев дает Дудкину прыжок только на 16,50. Опять недооценивает Колю! А он хорош во всем, кроме разбега (скорости не хватает). Да ему еще, как новичку, Олимпиада прибавит сантиметров двадцать. За смелые надежды, молодость... Но сколько надо сказать Коле: предупредить, успокоить, настроить...

— Коля! Твое слабое место — разбег, — продолжаю я нескончаемый разговор. — Но в остальном ты лучше, чем когда прыгнул на 16,77. Поднял же ты 135 килограммов, с полразбега 15,80 прыгнул — ты же так никогда не прыгал. Значит, 16,70 уже твои! Виктор прыгнет за 17 метров, и не знаю, что может его остановить. Финна Поуси даже в голове не держи — пустой номер. Сенегалец Диа опасен одним прыжком, но дальше финала ему не быть. Шмидт с забинтованной ногой — это все равно Шмидт. Но пусть занимается тактическими ходами, ты все равно сильнее его. Вас трое будет на секторе. Ребята помогут. Даже если будешь обыгрывать их. Конечно, скакать они не будут до небес, если ты опередишь, но помогут. Это кажется только, что прыгаешь в одиночку... Тройники на олимпиадах по девять очков приносили. Будешь третьим — четыре очка, первым — семь... Прыгаешь в одиночку, а даешь команде, Родине. Представляешь, если этих очков не хватит в нашей схватке с американцами... Смотри за Джентилле, Уокером, Санеевым — они нацелились на медали...

— А сколько они прыгнут? — спрашивает Коля.

— Ну, Джентилле прыгнет на 17 метров, Уокер чуть больше. А Витя должен 17,20. Будь поближе к ним, а там как сложится. В первых попытках попади в финал. Потом выжимай все из разбега.

— Знаете, Витольд Анатольевич, я теперь все эти дни буду отдыхать. Такая свежесть будет...

— Она раздавит тебя. Не будешь знать, куда девать ее. Ежедневные разминки обязательны. Так «не сгоришь» и уверенность не потеряешь. Понял?

С Колей во всем надо подробно. Днями бродили по Мехико. Убедил, зарядил своей верой.

С Виктором надо по-другому. Лучше каждый день, но понемногу. Всего несколько фраз.

— Виктор! Кто выиграет? — задаю Санееву вопрос.

— Все могут выиграть. Каждый может стать чемпионом, — улыбается Виктор.

— Конечно. Но главное Джентилле и Уокер... Не забывай Колю, а то опять тебя удивит. Обязательно кто-нибудь за 17 метров неожиданно улетит. Пока не знаю кто, но будет точно. И в Мельбурне было, и в Риме...

— Если они за семнадцать, то я дальше на полметра. Вот увидите...

Утром у нашего восьмого корпуса людно. Приходят газеты, письма с Родины. Отовсюду: Москва, Витебск, Норильск, Новгород, Рига, Тбилиси... Телеграммы полны боевых слов: «Верим... Надеемся... Желаем... Мы с Вами... Выстоять... Ждем с победой...»

Тренировкой...

Кал же тренироваться в Мехико? Освоить тартан — это значит побольше попрыгать на нем. А войти в олимпийскую готовность помогут предолимпийские старты.

Тартановая дорожка удивляет: ребята отскакивают, как мячики, но не всегда в нужную сторону. Дрыгается далеко: прибавили все по полметра. Толкаются смелее, за пятки нечего бояться. Не отобьешь.

Саша: «Бежать здорово... Толчка не чувствую — для меня лучше грунт потверже».

Коля: «На тартане далеко можно улететь. Ноги сами прыгают».

Витя: «Мне подходит это покрытие». Сказал, разбежался и с полразбега улетел за 16 метров.

Совместные тренировки окончены. Пусть не стараются друг перед другом — кто дальше, кто быстрее.

А если у кого не ладится на сегодня? Дудкин вот никогда рекордов не ставит на тренировках, а для Санеева это просто необходимость. Не может без этого. С Сашей надо поосторожней — ему не восемнадцать лет. На десять лет больше. Свежести побольше требуется и не тратить эмоций. У каждого свой путь к Олимпу.

Вчера попробовали готовность. Первый предолимпийский старт. Без Дудкина и без наших соперников. Санеев выиграл. В одной попытке могло быть намного дальше, но не выдержала нога и... 16,58. Ошибки те же — слишком осторожный, медленный разбег.

— Анатольевич! Все! Заставляю себя мчаться вполную... Бежать. Бежать до конца. Без бега на Олимпиаде делать нечего, — клялся Виктор.

Саша пустой, без соревновательного задора — 15,93. Ему надо меньше тренироваться, включить отвлеченные упражнения. Уметь отдыхать — это потруднее, чем нагрузить себя до отвала.

Соперники приехали, но не все. Джентилле бегает легко (болит нога), а смотрит много. Мэй спринтует: пробежал 100 метров за 10,5 секунды, в эстафете 4X100 метров — 39,3 секунды (олимпийский рекорд). Ноймана (16,80) и Шенка (16,60) из ГДР вообще не видим. Тренируются где-то на другом стадионе.

Коля прыгает только с короткого разбега, бегать быстро не рискует. Выступать ли на предолимпийских соревнованиях? Ладно, решим накануне.

Теперь Виктор перед каждым разбегом стоит с закрытыми глазами (надо представить все до последнего шага). Повторяет вслух: «Ровно и сильно начать... Бежать широко за планку... Не семенить». Помогает. Получаться стало чаще, прыгает далеко и с удовольствием. Приходится чуть ли не силой прогонять с сектора (хочется и хочется ощущать себя сильным).

— Хотите, я скачок сделаю на семь метров? — улыбается и тут же становится серьезным Виктор.

— Попробуй, — недоверчиво смотрю я на него.

Уверенный разбег, толчок, и... нога после скачка ставится на отметке семи метров. Если прибавить еще пять во втором и шесть в третьем... получится восемнадцать!

— Ну хорошо; достаточно на сегодня, — приказываю я Санееву.

Золотарев наливается силой: занимается только со штангой и гирями. Почти не прыгает. Вот толкнул 115 килограммов! Может быть, уже в порядке?

— Саша! Может, выступим? — заглядываю ему в глаза.

— Конечно. Обязательно. Надо прыгнуть свои 16,50. Чувствую силу в ногах. И уже хочется состязаться, — уверенно отвечает Золотарев.

6 октября второе предолимпийское соревнование. У Саши — 15,60?! Ноги прилипали к земле. В чем дело? Слишком спокоен, даже безразличен, возбуждения нет никакого. Заставлял себя прыгать. Да, ошибся я в его оптимизме. Нельзя еще ему было прыгать.

Как теперь убедить Золотарева, в чем сам сомневаешься? Он не мальчик, сразу это почувствует. Что теперь делать? Ну, во-первых, пусть пару дней отдохнет, побродит по городу, сходит на корриду... Потом только тонизирующая разминка. Лучше совсем не тренироваться, чем пустым выходить на олимпийский сектор. И самому перестроиться, верить в то, что говорю.

Санеев опять первый — 16,71, с заступом дальше. Потом заморили — 17,29! Сколько же тогда можно прыгнуть 17 октября? Впервые Виктор бежал как надо: зло, размашисто до конца. Переломил себя. Молодец! Казалось, что прыжки были как в замедленной съемке потому, что здорово мчался по разбегу. Раныне-то было — замедляющийся бег и торопливый скачок. Да, самое главное! Не превратил бы Виктор эти 17,29 в самоуверенность! Надо верить, что прыгнешь, но ждать такого же от соперников.

Вторым за Санеевым Дудкин — 16,18. Все-таки рискнули выступить, но все время хотелось остановить Колю. Обошлось. Нога выдержала. Теперь Коля уверен в себе и на Олимпиаде прибавит напора. 16,18 — это только проба. Просто проба.

Второй раз заявляются прыгать и Мэй, и Джентилле, и Диа, и Пруденсио. И не выходят на сектор. Смотрят во все глаза с трибун. Почему? Неужели можно по месяцу не соревноваться и сразу на Олимпиаду?

А пока к нам присматриваются. И Шмидт с тренером Старжинским, конечно, тоже. Что они могли подумать? Наверное, так: Санеев — это пока № 1 и прыгнет на 17 метров; Дудкин далек от мадридского успеха; Золотарев «темнит» и еще себя покажет. Если бы они знали то, что знаем мы!

Осталось десять дней и шесть тренировок. Скорее не тренировок, а разминок, настроек. Подбираю упражнения, где все получается. Те контрольные тесты, где можно личный рекорд побить. Для уверенности.

У Дудкина после 16,18 все ладится, все получается. Рад удачному старту! Потом опять «завял», даже разминаться не хочет — радость исцеления разрядила. Рецепт испытанный: уходи со стадиона, займись штангой и потом бассейн. Через пару дней к Коле опять пришло желание прыгать, выступать.

За Виктором смотреть в оба — не давать пробовать себя. И так хорош. Полная олимпийская готовность. Ну, а самые последние разминки пусть выполнят сами. Знают что делать — нечего вмешиваться. Не маленькие...

Слухами...

Надвигалась Олимпиада. Участились интервью... Обещали много, чтобы назад ходу не было.

Мансур Диа (Сенегал): «Мечтаю завоевать для Африки олимпийскую медаль».

Арт Уокер (США): «Давно Америке не удавалось подняться выше четвертого места в тройном прыжке. Но кто сказал, что так будет всегда?»

И меня что-то подтолкнуло на радужное заявление: «Трое наших прыгнут на 17 метров».

Джузеппе Джентилле: «На Римской олимпиаде мне было семнадцать. Восхищался Шмидтом с трибун. На Токийской олимпиаде уже сам участвовал. Плохо прыгнул. Хватит ходить в учениках! Не затем я еду в Мехико».

Да! Пока у Джентилле — 16,92. И прыгнул совсем недавно.

— За ним надо смотреть в оба, — продолжает Виктор анализировать. — Как и за другими. Вон Шмидт готовился потихоньку в Альпах в Фон-Реме...

— А у нас был Цахкадзор... — парирую я.

— Шмидт прыгнет на 16,60 и будет седьмым, — утверждает Коля.

— Третьим будет, — вступается за Шмидта Виктор.

— Не попадет в финал, — в один голос говорим мы с Сашей.

Читаем дальше: «18 сентября. Высокогорное Лейк-Тахо. Арт Уокер — 16,83».

Уокер пока загадка для нас. Лет пять этот американский негр пробивается на Олимп. В шестьдесят четвертом еще новичок, а в шестьдесят шестом уже побил рекорд мира для залов — 16,70. И вот 16,83. Посмотреть бы, оценить...

За неделю до Олимпиады приехала команда США. Увидели Уокера. Такой же высокий, как Санеев, но полегче. Бежит, правда, быстрее (100 м — 10,5 сек.) На тренировке дурачился; смеясь, побегал с девушками, познакомился с нами и... ушел в Олимпийскую деревню. Вечером «разведка» донесла, что Уокер поехал на другой стадион и там прыгнул на 16,60. Что это? Не хотел нам показывать свою силу? Другие-то, наоборот, демонстрации устраивают.

А еще говорят, что Бимон на тренировке показал 9,03!

И совсем уже клялись («сами видели»), что австралиец Мэй на разы прыгает по 16,70.

Это тоже надо испытать! И не сломаться. До ребят слухи доходят, но лишь укрепляют настройку: «Мы готовы к своим и чужим 17 метрам. Ждем и прыгуна Икс».

Попробовать, что ли, написать и спрятать свой прогноз? «Санеев — 17,20, Уокер — 17,10, Дудкин — 16,95. Джентилле — 16,90, Мэй — 16,85, Диа — 16,75». Сомнения, конечно, есть. Вот еще и Золотарева не учел. А без сомнений и побед не бывает. Так же, как и без уверенности.

Мы уже со всех сторон в Девятнадцатой олимпиаде. Церемония открытия прошла как карнавал. Сто одиннадцать разноодетых делегаций, миллион расцвеченных мексиканцев... Шляпы в воздух, пальба...

Только на несколько минут клятвы и выноса олимпийского знамени утихомирились зрители и олимпийцы. Потом бросились к Энриетте Базилио... Сфотографироваться, прикоснуться на счастье... С трудом Энриетта, первая женщина, зажегшая огонь Игр, пробилась сквозь восторженных олимпийцев. Взметнулся и замер на две недели священный огонь Олимпиады.

Нам осталось трое суток. Теперь никаких разговоров: читать, бродить по городу, гасить соревновательные мысли, можно даже заглядываться на девушек...

— А в шахматы можно сражаться? — улыбаются Коля с Виктором.

— Даже нужно. Только, наверное, без споров не обойдетесь?

— А в настольный теннис?

— Обязательно! Обижаться не будете, если мы вас обыграем?

И выиграли с Поповым у пары Дудкин — Санеев. Ребята боролись за каждое очко, но проигрывали в конце. Не хотели включать соревновательный запас. Правильно. Скоро он будет нужнее...

Есть еще время посмотреть на себя со стороны. Реально. Потом будет слишком много эмоций. Как готовились, что мешало, где ошиблись? Лучше всего об этом поговорить с Поповым...

— План себя оправдал? Твоя система правильна? — начинает Володя.

— Подожди три дня, узнаешь, — смеюсь я. — Но, вообще-то, все прибавили по 20-30 сантиметров. Точно каждую цифру плана выполнил Санеев. Особенно после проигрыша в Мадриде.

— Ас Золотаревым справился?

— Кажется, нет. Слишком Саша уверился в своих 16,92. Сбился рабочий настрой. Столько дел Саша переделал: помогал жене с проектом, «пробивал» квартиру, заканчивал аспирантуру. Только на тройной ничего не оставалось. Да, надо было построже с ним. Посуровее.

— У Коли нога прошла? Как он сейчас?

— Удивит, удивит нас. Правда, с трудом в олимпийскую команду попал. Чуть летние простуды не доконали. Но ничего, сейчас в порядке.

— Что мешало тебе в этом году?

— Ничего. Тройному открыли «зеленую улицу». Тартана, правда, не хватало. Остальные уже два года на нем прыгают...

— Что бы ты сделал иначе?

— Расширил бы олимпийскую подготовку. Слишком уж я ее сузил: Санеев, Дудкин, Куркевич, Золотарев. Не хотел ни на что отвлекаться. Теперь опять начинать сначала: искать молодежь, составлять новый план... А вообще, моя мечта... Чтобы все тренировались по единой системе. Тогда и индивидуальность заиграет по-своему.

А наутро... потеряли тройника! Утром Саша встал с кровати и упал. Ахиллово сухожилие. За что? Почему?

И так на всех Олимпиадах: в Мельбурне заболел Женя Чен, в Риме перепарился Женя Михайлов (вытащили из парилки за полчаса до прыжков), перед Токио я разбил себе пятку. Печальная традиция.

Золотарев сразу попал в руки Мироновой. Она надеется. Это остается и нам.

— Нога пройдет, главное, чтобы сам не «завял», — предупреждаю я.

— Ну, с этим я справлюсь, — и Саша улегся читать детектив.

Укол помог. Боль ушла часа через четыре. Навсегда ли? Или только затаилась. Завтра же прыгать...

ТОЛЬКО КВАЛИФИКАЦИЯ

16 октября. Квалификационные состязания суровы — надо не меньше 16,10. А то прощайся с мечтами о медалях.

Семь часов утра. В десять прыгать. Пора будить ребят: Виктор спал с улыбкой, Коля лежал с давно открытыми глазами («Уже три часа не сплю»), Саша ушел в столовую — боли в ноге нет! Неужели есть бог?

Завтракаем легко. Быстро собрали сумки. Автобус точно по расписанию отошел к стадиону «Ацтека». Чувствую в себе раздражение, ждать просто невозможно. Как будто самому выступать. Прыгнуть бы сейчас, выложить эту тоску, ярость... Отпустило бы...

Осталось сорок минут. Интересно, каков сейчас пульс у нас, тренеров, которым и осталось-то дела, что только ждать. У Карла Терфельдера из ГДР — 132 удара в минуту (его самые способные ученики Нойман и Шенк не справились с квалификацией). У меня пульс 96, у Попова чуть меньше. В общем, тренеры уже начали соревнование.

Саша уже разминается, Виктор и Коля начнут попозже. Берегут силы на завтра — не хотят полностью раскрываться.

Вышло по плану — прыгнули на 16,22 и 16,15. Попали на завтра. Уокер отскакивал от дорожки свежо — 16,57, Шмидт — 16,19, и ничего в этом не было фантастичного. Все шло как обычно. Как на всех олимпиадах.

Вдруг Джентилле во второй попытке словно магнитом притянуло к флажку рекорда. Сижу, сжался: сколько же там? Не мог же он так далеко прыгнуть! Но вон же его следы в песке. Табло заставляет поверить — 17,10! Мировой рекорд! Нет! Так не бывает!

Джентилле торжествующе взмахнул рукой — как будто забил гол. Хорошо еще, что это сегодня случилось. До завтра он не выдержит тяжести рекорда. И мыслей. Задавят они его. Нечем будет прыгать. Да, достанется этому рекорду завтра.. Но почему 17,10? Ведь надо на метр меньше... А... а... понятно. На Олимпиаде в Токио Джентилле не выполнил квалификацию. Да и сегодня начал неудачно. Вот и не сдержался. Выдал все, на что способен. Мировой рекорд в квалификации! Это надо же.

К Саше на секторе опять вернулась боль. Злополучная стопа! Волевая попытка на 15,41... И все. Кончился спорт! Возвращаемся. Саша немного хромает, молчим — говорить не о чем.

— Эх, Анатольич, прыжков больше не будет. Впереди лишь остальная жизнь, — тихо говорит Саша.

— Знаю, Саша. Сам.после Токио был таким, — отвечаю я.

Виктор и Коля спокойны. Пока не начали говорить о Джентилле...

— Подождите, ребята. Пошли в баню, там и поговорим.

...Воздух накален до 120 градусов. Мы втроем. Пот струится по лицам, слова неторопливы, возбуждение уходит.

— Джентилле прыгнул удачно... Но тяжести мирового рекорда ему до завтра не вынести... «Сгорит». Ведь вы почти без разминки перелетали эту квалификацию!

— Анатольич, мы и сами так сможем, — убеждает Виктор. — Только завтра, завтра.

— Спасибо, Джентилле! Показал, сколько нужно прыгать, — добавляет Коля.

— Завтра на 17 метров прыгнет Уокер, — начинаю рассуждать вслух. — Вы оба тоже. Ну, конечно, и прыгун Икс. Первые две попытки сделайте для финала. Потом по обстановке. В последней обязательно прибавить! Вечером на стадион не ходите — «болейте» за Лусиса по телевизору... Можно побродить по городу... В общем, по плану...

Расслабленные, отдаленные от всех страстей, идем в столовую. Едим много. Через плоть к духу. Смешно.

17 октября. Утренние газеты крупно набрали 17,10 и улыбку бородатого Джентилле с вытянутой ладонью: «Мировой рекорд снова может быть улучшен — тринадцать атлетов выйдут завтра на сектор». Какой-то бойкий репортер писал: «Продолжается дождь мировых и олимпийских рекордов у легкоатлетов. Итальянец первым заслужил аплодисменты за свою удачу. Атлетическая фигура Джузеппе ракетой промчалась по дорожке для разбега. Его лицо — максимальное напряжение, до предела стиснутые челюсти. Взрыв, взлет. Когда наконец приземлился, буря оваций наградила человека, который сделал то, чего не мог добиться никто в тройном прыжке, — 17,10. Джузеппе прыгал от радости, подняв левую руку в приветствии, как римский триумфатор.

Навсегда покончено с олимпийским (16,85) и мировым (17,03) рекордами, принадлежавшими поляку Юзефу Шмидту.

Джузеппе — король тройного прыжка, и это могут засвидетельствовать тысячи зрителей, наблюдавших прыжки итальянца.

Сегодня борьба за золотую медаль будет острой, и не исключена возможность, что этот свежий рекорд будет побит одним из тринадцати прыгунов, которые, выполнив квалификационную норму, выйдут на сектор всего через несколько часов. Шмидт будет серьезным соперником итальянцу. Североамериканец Артур Уокер, бразилец Нельсон Пруденсио, так же как и испанец Лусис Арета, — все готовы сразиться с королем мира Джузеппе Джентилле».

Так! Король есть! А нас забыли. Хорошо. Это что еще за рисунок? Распластавшись по воздуху, летит бородатый Джентилле, улыбаясь всем и каждому: «Санеев! Сможешь ли ты меня побрить?»

Нет, все же ждут от Санеева боя... Сможем, надейся на нас. Газету ребятам не показывать... Зачем лишний раздражитель? Их и так хватает. Почитаем-ка лучше интервью самого «короля мира»:

«Джентилле не хотел побить рекорд!

— Я не хотел сегодня побить мировой и олимпийский рекорды, но мне придала силы моя неудача в первой попытке».

Джузеппе Джентилле — племянник всемирно известного итальянского философа Джованни Джентилле, благодаря которому он увлекся изучением психологии.

Но вы наверняка не поверите, что студент института физвоспитания не намеревался прыгнуть дальше мирового и олимпийского рекордов. Интервью для «Овисьонес», которое нам удалось получить, позволяет приоткрыть занавес удивления:

— Скоро я стану специалистом в психологии спорта. Я прекрасно понимаю, что представляет эта наука для атлетов, и знаю, как использовать ее для моих успехов. Могу поклясться, что сегодня я не хотел побить олимпийский и тем более мировой рекорд. Этот прыжок я предназначал для завтрашнего финала. Это было бы психологическим шоком для моих соперников, и золотая медаль была бы в моих руках. Но совершенная ошибка, когда я не точно размерил свой разбег в первой попытке, вызвала у меня прилив сил, позволивший улететь за рекорд мира и олимпиад.

Я не хочу быть калифом на час! Завтра я выйду готовым физически и психологически, чтобы завоевать золотую медаль.

После установления мирового рекорда Джентилле был доставлен в Олимпийскую деревню, где вместе со своими тренерами имел «военный совет». Затем его спрятали от журналистов (за исключением итальянских) в столичном отеле, где он наблюдал соревнования по телевизору. Ночь Джентилле провел совершенно один в роскошном номере в поисках покоя и концентрации для сегодняшнего финала, где он надеется завоевать золотую медаль».

Ну что же, посмотрим, как психолог Джентилле справится с Джентилле-тройником.

ШЕСТЬ ПОСЛЕДНИХ...

Вот и пришло долгожданное утро основных соревнований.

С Колей столкнулись в столовой: «Если не съем кусок мяса, то не прыгну». Виктор играет в шахматы с Керселяном (прилетел с туристской группой неделю назад). Керселян подмигивает мне: «Надо проиграть Виктору сегодня несколько партий». Рядом на стуле олимпийская медаль Лусиса. Вчера Ян выиграл в последней попытке...

Так. Все как обычно. Три часа до боя. Уже скоро. Мысли не пробиваются далеко — только о том, что надо сейчас сделать. А на стадионе известно что делать. По плану. Надо бы и самому сейчас отвлечься... А зачем? Можешь и поволноваться. Нет. Нельзя. Надо быть на одном уровне с ребятами, в одном состоянии. Они сейчас терпят ожидание. Нельзя, чтобы они были взбудоражены, а я спокоен. Не совсем так. Я должен быть спокоен, расчетлив, но внутри гореть. Так же, как ребята. Вспомни себя...

Зайти полежать в нашу комнату. Попов спит. А может, и нет? Попробую и я. В окно доносится со стадиона: «Вперед!.. Стоп!.. Вперед!.. Стоп!» Это гоняет австралийских хоккеистов их тренер. Каждый день слышу. Сейчас закончат. На утро хватит, а вечером игра. Как и мы: «Выше бедро... прыгай вперед... делай... еще...»

Спит ли Попов? Глаза закрыты, дышит ровно... Наверное, спит. Или создает мне зону покоя? Час остался. Попробую завертеть «калейдоскоп». Мчусь по кругу: мелькают деревья, скачут лошади... Еще быстрее, во весь опор... Отсвет угасшего солнца...

- Ну что, поспали? — что-то у Попова совсем не сонный голос. — Пора на стадион...

— Володя, я зайду за ребятами. Встретимся в автобусе на час сорок, — отвечаю, быстро одеваясь.

Ребята лежат одетые. Ждут. Спускаемся на лифте и мимо всех, стараясь, чтобы с нами никто не заговорил, к автобусу. Мчимся к олимпийскому стадиону.

Напротив меня Виктор и Коля — наши олимпийские надежды. Последние минуты перед боем. Будут ли они настолько значительны, чтобы их вспоминать?

Коля лежит в кресле. Глаза закрыты. Ушел в себя — трогать не надо. Сейчас вял, мягок. Но попробуй тронь только... На секторе изменится, там только держись... Свое не отдаст. Не отступится.

Виктор оживлен, разговорчив. Таким он никогда еще не был. Почему улыбается? Что, силу чувствует? И с радостью ждет, как через час покажет, на что способен. Не рано ли? Поправлять не надо... На секторе Виктор сосредоточится. И никаких улыбок — все слишком серьезно.

Подъезжаем к стадиону...

Коля с Виктором думают об одном: биться за золото. Но каждый по-разному. Жаждут борьбы, хотят доказать свою силу. Правоту. Закалились поражениями. Оба готовы стать первыми. Только первыми! Победителями. Когда подвластны мышцы, желания, можно переломить силу равных. И сбываются мечты.

Приехали. До начала разминки осталось минут пять. Говорить нечего — все сказано. Заучена сигнализация, отрепетированы неожиданности. Самое важное скажу им перед выводом на сектор.

Начинаем с массажа. Наш Мартин с закрытыми глазами узнает мышцы ребят. Сколько раз он приводил их в порядок! А быть на шести олимпиадах? Тоже что-нибудь значит. Знает, где и что надо сказать, а когда и промолчать.

- Ну, удачи вам... — напутствует Мартин.

— К черту, — отвечаю за ребят, а вот улыбнуться не могу.

Разминка обычная. Как у всех, так и у нас. В полную силу не прыгаем. Еще рано.

— Смотри, Витольд. Лампочки неправильно зажигают на табло, — это Попов.

— Ну и ладно, — отмахиваюсь я.

— Давай я тебе пульс измерю, — опять Попов. — Так... Больше, чем вчера. Сто двадцать...

— Завтра и у тебя столько будет...

«Что это Володя с лампочками, пульсом? А... а... Я слишком напряжен. Володя чувствует, как это передается . ребятам. Но я ведь должен быть сейчас, как ребята! Да, должен, но они сейчас взбудоражены и расслаблены. Попробуй-ка и ты! Ну-ка, пробегись! Рывок метров тридцать. Ну вот, свободнее задышалось.

Откуда у Попова такая выдержка? Так всегда. Все напряглось, сжалось... А он улыбается...»

— Ну, посмотрим завтра на тебя, — теперь я в состоянии шутить.

— Что, Бимона и Бостона не боишься? Посмеешься завтра...

Зажглась сигнальная лампочка на табло. Пора выходить на сектор. Сейчас Коля заговорит. Ему сейчас это необходимо. Травма последнего месяца сказалась — даже за несколько минут до прыжков он не совсем уверен в себе.

— Сколько еще не сделано... — сокрушенно качает головой Коля.

— На сегодня хватит, — отвечаю я бодро.

— Нет, мало будет. Удивительно... Иду сейчас спокойно, а когда начну прыгать, то все изменится. Сколько я прыгну?

— 16,70. А максимально 17 метров.

— А как они прыгнут?

— Ты с ними будешь бороться на равных. Надо быстро бежать... И пока у тебя есть хотя бы одна попытка, ты не проиграл.

Подхожу к Виктору.

— Можешь 17,20, — голос у меня сейчас железный. — И чтобы каждая попытка была последней. Разбег...

Кивает головой и подсаживается к участникам. Вот они, кто во славу Родины и силы духа готов сразиться сегодня. Джентилле опустил голову, смотрит вниз, себе под ноги... Рядом подсаживается Уокер, еще переговариваясь с тренером Дареллом Хорном. Когда-то вместе прыгали. Джентилле даже не посмотрел на него. Не двинулся. Шмидт улыбается, осматривается, ищет знакомых. Коля кивнул мне: «Нормально». Виктор показывает судье номер на майке.

Смотрю жеребьевку. Да, неудачная. Позже всех прыгают Уокер, Джентилле, а это как одна лишняя попытка. Ну, ничего...

В общем-то все спокойны. Сейчас надо сидеть и ждать. Сколько таких минут терпения, мужества было... Эх, самому бы посоревноваться. Нет, Санеев с Дудкиным сделают сегодня это лучше меня.

Тройники цепочкой вытягиваются к стадиону. Наши в красных костюмах и широкополых ковбойских шляпах. Пора занимать места на верхнем ярусе — там виднее.

Трибуны переполнены. Достается место на ступеньках в проходе. Зато прямо в первом ряду. Володя чуть выше. Итальянцы принесли плакат: «Вперед, Италия!» Это для Джентилле.

Ребята проверили разбег, — кажется, все на своих местах. Сигналы на пальцах понятны...

Первая попытка...

Начинает болгарин Георгий Стойковский — 16,28. Маловато. Сразу очередь прыгать Коле. Начал разбег, бросил. Вернулся назад. Правильно, слишком тихо начал. Опять побежал... Тихо! Вперед надо. Вперед! Да, недалеко улетел... На электротабло появляется цифра «16,15». С таким прыжком финала не видать. Поднимаю палец. Коля кивает головой...

На старте громадный Диа так и играет ногами. Торопится показать, что способен на многое. Сенегалец распластывается по воздуху... 16,71. Наконец-то настоящий олимпийский прыжок! Началось. Пошли прибавлять к своим рекордам по целой ступне. Теперь слово за Виктором. Начал ничего... Но вот зачастил... Зачем зачастил в конце? Торопится со скачком, да еще ступню недоступил. Слишком уж осторожно — 16,46. Сам же положил себе на начало разбега записку: разбегаться широко, до конца, в прыжках не торопиться. Показываю три, а затем четыре пальца. И что ступню недоступил. Виктор спокойно наклонил голову — все понял.

Готовится «первая загадка» — Джентилле. Наверняка не выдержал 28 часов ожидания... Если сейчас прыгнет на метр меньше, значит, «сгорел». Замер Джентилле, опустив голову. Руки подрагивают. Мыслями в прыжке. Широкое начало разбега, темп не очень высокий, но бежит старательно. Сближается с планкой, смело прыгает. Скачок... шаг... прыжок! Есть 17 метров! Черт! Неужели больше? Со всех сторон аплодисменты, крики. Джентилле схватился за голову. Сколько же там? А что если совсем далеко? Да, силен, что и говорить. «Сгорел», называется... Теперь это по всем ударит. Наши-то выдержат? Но вот на табло зажигается «1», затем «7», все-таки «17»! Потом двойка и еще двойка — 17,22. Опять рекорд!

Да, Джентилле победил себя. А нас? Всем доказал и себе больше всего. Правильно! «Вперед, Италия!» Джентилле — король!

Виктор встал и пожал руку ошалевшему Джузеппе. Потом покачал головой и пробежался по сектору. Коля лег, закрыл глаза ладонями.

Прыгает «вторая загадка» — Уокер. Попытка как в нокдауне от рекорда Джентилле — толкается за метр от планки. Получается лишь 15,43.

Ну, а как Коля, как Виктор? Не должны дрогнуть. Сколько уж лет они сражаются... Привыкли к борьбе. Сколько раз карабкались, скатывались — только злее становились. Надо сейчас прыгнуть... Другого Олимпа ждать четыре года. Нет, должны.

Вторая...

Коля поднял руку, посмотрел на меня. Отвечаю рукой: «Можешь! Соберись!»

Начало боевое, но где скорость? Сближается с планкой. Оттолкнулся, еще раз, еще... Эх, в приземлении ноги «уронил». Все равно приличная попытка. Да, 16,70. Вышел на третье место и еще может. Теперь и Витя прибавит.

Зачастил ногами бразилец Пруденсио, точно попал на планку, и вдруг ноги взрываются так, что уносят его на 17,05. Откуда это? Сколько рядом тренировались, и ничего похожего не было. Побил рекорд Бразилии легендарного да Силвы на целых полметра! Вот он, мистер Икс! Просто не знали его имени. Ждать-то ждали. А как обыгрывать?

Уже двое преодолели 17 метров. Пруденсио показал, что можно достать Джентилле. Держись крепче, Джузеппе! Кому держаться? Наших-то и близко нет. Что, опять не выиграть? Все олимпиады слушаем чужой гимн! Нет, просто должны, обязаны прыгнуть! Кто они без этого? Пруденсио же смог, а ребята-то сильнее. Что это с Виктором? Ему сейчас прыгать, а он вскочил, что-то крикнул Дудкину и махнул рукой. Коля только посмотрел на него и еще глубже опустил голову. Что они там, совсем растерялись?

«Товарищ тренер, успокойтесь! Сейчас нужен не азартный болельщик, а рассудительный человек. Так. Сядь, расслабься, руки на колени, опусти голову. Я успокаиваюсь. Я успо-ка-иваюсь. Мое лицо спокойно. Мое... лицо... спокойно...» — выдавливаю из себя. Нет, не могу. Не помогают магические аутогенные фразы.

Прыгает Виктор. Так, в наклоне... вперед в наклоне... руками свободно. Ну, теперь до конца беги, не сбавляй. Опять семенит! Опять недоступает! А скачок-то, скачок!.. Ну, зачем так торопиться! Сил-то полно. Сам себе мешает прыгать. А пока 16,84 и третье место. Может больше — только наладить разбег.

Опять жестикулирую пальцами: шире бежать в конце разбега, не торопиться со скачком. Судья показывает Виктору, что недоступил 30 сантиметров. Виктор спокоен. А раньше размахивал бы руками, качал головой... В общем, давал бы волю чувствам. Молодец! Так держать, Виктор!

Что даст третья попытка? Промелькнул Уокер — 16,58, двухметровый Мэй — тоже 16,58. Расходятся потихоньку. Еще покажут себя.

— Витольд! Что, Мэй скачок и шаг на 12 метров вытянул? — спрашивает Попов.

— Да. Не подогнись нога, было бы еще семнадцать, — качаю я головой. — Многовато сегодня прыжков за семнадцать...

Оказывается, это так просто. Ну уж и просто. Главное впереди. Не может 17,22 так остаться. Опусти голову, закрой глаза... Комната, много книг, на стене график из зеленых, красных линий. Письменный стол с яркой лампой. Листы бумаги, блокноты. Хочется писать.... Хватит, хватит... Уходи оттуда. Начинается третья...

Третья...

Коля бежит собранно и четко. Нет, опять растягивается. Чем ближе к планке, тем хуже. Вымучивает прыжки? 16,37 — все, что мог Коля выжать из такого разбега. Ладно, в финал попал. Там прибавит.

Диа, Пруденсио, Мэй пока на своих местах. За австралийцем готовится Виктор. Ходит по сектору, имитируя движения рук, вынос бедра, загребающее движение. Наверное, повторяет себе мысли-приказы: «Бежать вперед. Это не третья, а последняя попытка. Можешь прыгнуть». И может! Сколько уж раз доказывал... Взглянул на записку. Правильно. Встал на начальную отметку. Теперь, не раздумывая, бросается вперед. Ноги несут быстро и ровно. Так... Хорошо... Есть — попал на планку. Скачок... Ну, держись... Вытянутые вперед ноги пронзают песок. Далеко, дальше всех. Обошел Джентилле — это наверняка!

Откуда у судей такое спокойствие? Оно-то им совсем не нужно. Им же не прыгать! Судья посмотрел в трубу измерительного прибора. Потом другой... Теперь судья в красном пиджаке проверяет их. Рекорд! Точно рекорд! Сейчас судья начнет поворачивать ручки электротабло. Быстрее! Так, 17 метров. И без вас видно, что семнадцать. Дальше что? Зажигается двойка. Ну, еще! Тройка! 17,23! Вот так! Так и надо. Вскакиваю. Сразу же сажусь. Впереди еще финал, еще три попытки.

Виктор с невозмутимым видом надевает костюм. Помахал рукой зрителям. Засмеялся Коле: «Вот тебе и Джентилле». Коля улыбнулся. И опять ушел в себя. Правильно.

Санеев свое дело сделал, а Коле еще надо одолеть 17 метров. Но это уже в финале. Так просто — 17,23! Пять секунд в разбеге, две в прыжке. И мировой рекорд!

Джентилле бешено проносится через планку. Даже оттолкнуться не успевает толком. Пробегает. Да! Такой удар получить от Виктора. Джузеппе, наверное, еще не понял, что случилось. Целый час впереди, и вдруг обошли. Вот уж действительно калиф на час.

Прыгает Уокер — 16,77. Опередил Дудкина.

Итак, у наших пока первое и седьмое места...

Совсем рядом сектор для молота, отгороженный стальной сеткой. В кругу вертится Живоцки... Метает, молот поднимается выше трибун, врезается, вспарывает траву. Где-то рядом с флажком рекорда. По трибунам прокатился гул одобрения. Далеко? Не знаю. Не до этого сейчас. Загораются фамилии финалистов...

Так, сколько метнул Живоцки? Нет. Подожди с этим. Первому прыгать Дудкину. Еще три попытки в финале...

Четвертая...

Вызывают Дудкина. Только бы Коля прыгнул свои 17 метров. Беззвучно двигаются губы: «Дальше... Соберись... Прыгнуть дальше...»

Быстро оставляя за собой дорожку, Коля несется навстречу прыжку. Эх, повыше бы темп. Планка. Взрыв...

Еще... Еще... Да, немного вверх. Надо бы вперед. Наверное, дальше. Да! Но всего на 3 сантиметра — 16,73. Перешел с седьмого места на шестое.

Восьмой раз бросают Колю с места на место. Уже дважды был третьим. Прыгнет — обыграет кого-нибудь. А его . отодвинут.

Пруденсио в высоком темпе проносится по сектору, но заступает. Шмидт делает все, как всегда: широкий, стремительный разбег, стелющаяся траектория прыжка — 16,66.

Надо же?! И Мэй сказал свое слово! Этот самый быстрый из тройников достигает 17,02. Как у него ноги-то не отвалились? Смеется, приплясывает — теперь он четвертый. Так Виктору недолго и проиграть. Ощущает ли он? Ему сейчас прыгать.

Ну разве можно так семенить, подбирать ногу перед планкой! Скорость растаяла на глазах. Потом, конечно, захотел добрать свое в прыжках. Всего 17,02. Все это показываю ему на пальцах. Чувствую — не помогает. Не ощущает опасности, дал себе послабление. Не верит, что могут обойти. И у меня так бывало. Тот же Мэй может его достать. Надо вниз, на первый ярус. Сказать ему. Скорей туда!

У Джентилле прыжок рассыпается как карточный домик. Он со злостью срывает с себя шиповки и швыряет их на траву...

— Витольд, надо бы к ребятам поближе. Что-то мне не нравится это затишье, — уже и Володя почувствовал опасность.

— Да, да! Уокер прыгнет — и пойду, — торопливо отвечаю я.

Уокер на пятом месте и остается: попытка слишком вялая — 16,48.

Бегом к ребятам. Извинения направо и налево — пробираюсь к выходу. Потом на нижний ярус и прямо к сектору. Видно похуже, но зато до участников буквально рукой подать. Даже запах растирки слышен. Шагнуть — и ты на секторе. Хоть сам прыгай.

Пятая...

— Коля! Слушай! Начинай разбег быстро, как только можешь, — чеканя каждое слово, говорю я. — К концу не расползайся! Прыгай ниже!

Коля обернулся, кивнул и начал зашнуровывать шиповки. Виктор ожидающе смотрит на меня.

— Подожди, сейчас Коля прыгнет, — говорю Виктору. Могут достать, Виктор! Прибавляй!

Коля снимает костюм и делает легкую пробежку по сектору. Чувствую себя рядом с ним, замер вместе с ним. Начинают высветляться очертания сектора, планки... Хочется подняться на носки, вытянуть руки... В груди холодит, и учащается дыхание. Немеющими ладонями приглаживаю волосы. Вперед... Бегу вместе с Колей, едва касаясь дорожки. Планка надвигается, пронеслась далеко за мной, лечу где-то над рекордными флажками. Выбрасывает в сторону, на песок. Получилось! Но что-то аплодируют без энтузиазма. На электротабло показывается «1», затем «7» Ура! За семнадцать! Может быть, поближе к Виктору перебрался? Нет! 17,09. Опять Коля на третьем месте. Первый и третий. Совсем неплохо. Пора и заканчивать соревнование. Золото и бронза у нас.

...Лет в четырнадцать любил я рисовать вытянувшуюся вдаль дорогу. Прямую, длинную. На горизонте солнце всходит, деревьев немного по бокам. Щемило, сладко ныло в груди... Сейчас так же. Как это здорово — дорога вдаль!

Прекрати. Только пятая попытка. Рано, рано еще считать медали. Так, Виктор. Сейчас начал нормально, но зачем семенить? Разбегайся быстро и сильно вперед, а в конце пошире.

Веду глазами за полосатой майкой Пруденсио. Несется одержимо, как будто впереди и прыжков-то нет. Прыжок... Когда же это кончится? Опередил нас. Вышел вперед. Нет, поменьше будет. Трибуны, правда, взорвались, но сейчас ждут. На табло запрыгали цифры и выросли в 17,27. Черт возьми, опять начинать все сначала!

Пруденсио, пританцовывая, бежит назад и попадает в объятия своего тренера. Он что-то шепчет ему и смеется. Примолкли. Сейчас очередь Санеева...

Виктор вскочил со скамейки, легко пробежался. Подошел, похлопал по спине Пруденсио и... начал, в который уже раз, перешнуровывать шиповки. Сказать ему, повторить самое важное:

— Витя, беги, как будто прыгаешь в длину. До конца беги, не сбавляй.

Все. Садись на место и молчи. Больше ничего не надо. Пусть помнит главное.

Что это? Керселян из первого ряда кричит Виктору... Размахивает руками. Взбудоражен. Зачем? Виктору же сейчас прыгать! Только собьет ему настройку.

— Акоп Самвелович! Подождите... — не выдерживаю я. — Не надо ничего.

— Как не надо? — Керселяна просто не узнать. — Видишь, Пруденсио... Что, и слова сказать нельзя?

— Хватит. Не надо, — с нажимом говорю я.

Держись. Молчи. А то еще хуже будет. И так уже плохо! Видишь, как встрепенулся Виктор!

— Ну, что вы... Я и сам знаю, что делать! Вот сейчас прыгну.

И заходил, забегал. А ведь попытка вот-вот начинается.

Сорвался Керселян, не выдержал. Да и я хорош. Промолчал бы. Да, сбита настройка. И так возбуждение через край. А еще это! Как Виктор совладает с собой? Рывками стягивает костюм: сначала на траву летит куртка, потом брюки. Стал, весь устремленный вперед. Поправляет номер на майке. Замер. Немного наклонился, но глаз не отводит от планки. Помчдлся... Хорошо, так... Еще немного... Нет. Ну, давай! Скачок... Торопится. Куда торопится? Разве так можно, Виктор? И еще недоступил ступню. И семнадцати-то не прыгнул — 16,84. Идет опустив голову. Пропала попытка! Пропала попытка...

Виктор не дает воли чувствам: все спрятал внутри.

Сейчас надо осторожно. Виктор сможет победить этот разбег. Но ведь осталась попытка. Одна-единственная. Никогда не прощу себе, если проиграем.

Но могу сидеть на месте. Вскакиваю. Кероеляна нет. Сажусь. Успокойся, ты что это? Подумай, что надо сейчас Виктору. Скажи коротко и убедительно. И чтобы получилось, обязательно получилось. Верь в это. Это тоже передается..Нет, не может самый сильный проиграть.

— Виктор! Спешишь с прыжками. Толкайся. И беги, как бежал. Нет! Сильнее! Только вперед... До конца вперед! Бежать! Сделаешь!

Начинает готовиться к последней попытке и Коля. Ему надо 17,22, и он — третий. У Коли 17,09 — прибавь он полступни — и первый... Как это близко. И далеко. Поднимаю сжатый кулак — все в порядке, Коля. Соберись.

Чувствую, что сам заволновался. Теперь уже я ничего не могу. Все сказал. Теперь только ждать, что получится. Нет, можешь еще. Отбрось все сомнения. Думай только об одном. Обыграть. Прибавить. Верь, что смогут. Это поможет.

Верю! Верю! Верю!

Замер на старте Коля. Надо к яме — там сразу видно, дальше или нет. Нет никаких «или». Если готовились как надо, прибавят. Никаких «или» и «если».

Виктор ходит опустив голову. Распрямляется, поднимает руку вверх. Глубокий вдох. Идет настройка. Так и надо, Виктор.

Последняя из последних

Если бы не травма последнего месяца... Тогда кто знает... Сейчас Коле прыгать. Пошел! Пошел! Не застаивайся. Стоит весь бледный, с ходящими скулами, глаза вперед. Туда, где флажки рекордов. Вернул себя взглядом. Подожди, это сейчас придет. Не торопи себя. Поднимутся волны, промелькнет приказ...

Коля вот-вот сорвется вперед. Ждать нельзя! Вперед! Сильно проталкиваясь, побежал. Напрягся слишком. Нет, не разогнался. В прыжках тоже. Вымучил их. Не получилось.

Виктор ходит вдалеке. Наклонился, побежал — имитирует начало разбега.

Последняя попытка Пруденсио. За ним Мэй, Санеев и Джентилле. Все могут прибавить, и Виктор больше всех.

Пружинист, взрывчат до предела Пруденсио — 17,15. Идет назад улыбаясь — неужели выиграл? Врешь! Не сдадимся!

Виктор! Ты можешь... Ага, Виктор вышел начинать. Чуть отходит назад — чтобы не заступить. Прыгать наверняка. Взглянул вниз на записку. Правильно. Все правильно делает... Первые шаги в наклоне, не поднимая головы. Ноги разматываются, напирают. Держись, Витя! Вперед! Вперед! Толчок. Не попал на планку... Ноги хватают дорожку, отбрасывают... Втянуться в шаг! Держи! Упруго ногой. Последний прыжок... Ноги держи, не бросай раньше. Ну, еще немного... Есть. Сделал. Есть! Есть! Выиграл. Сколько же там? Судья склонился над измерительным прибором. Сейчас покажут... Виктор улыбается. Поверил, что выиграл, или увидел результат? Нет, конечно, дальше Пруденсио. Неужели победил? Виктор не отходит от судей. И вдруг выпрыгнул с вытянутыми руками. Что на табло? 17,39! Семнадцать тридцать девять! И еще недоступил 20 сантиметров.

Победил! Победил! Подпрыгиваю, кричу и не слышу себя в реве и тойоте трибун. Победа! Они просто не смогут дальше. Ни Джентилле, ни Уокер. Никто! Виктор дальше всех, выше всех!

Трибуны замолкают — надо дать последний шанс Джентилле и Уокеру. Да, сейчас и лишнее слово может помешать им. Прыгать-то надо за мировой рекорд.

Джентилле лежит уткнувшись лицом в траву. Вскакивает. Остановившиеся зрачки... Наклонился, пальцы сжимаются в кулаки. Неистово бросается вперед. Прыгает. Бросает из стороны в сторону. Крутит так, что приземляется боком на спину — 16,54. Пронесло.

Теперь Уокер. Тонкий, натянутый. Смотрит вперед. Может прыгнуть. Сейчас, сегодня все возможно. Даже чудо. Сцепляю до боли пальцы. Не двигаюсь. Трудно дышать... Сорвался с места Уокер... Недоступил до планки. Скачет... Приземляется. Далеко. Измеряют. 17,12. Все! Прыжком через бетонный ров.

— Победил! Выиграл! Какое дело сделали... — твержу я, обнимая кричащего Виктора. Олимпийский чемпион наш! Случилось все-таки. Трясет от рыданий... Слез нет. Закрываю лицо руками. Ух, черт возьми! Виктор — чемпион! Но сколько всего было сегодня. Подбегает сияющий Керселян... Обнимаемся. «Сделали... сделали...»

Понурившись, идет Коля. Все сгорело в такой борьбе. Глаза ввалились... На лице только боль пятого места.

— Поздравляю, — прижимаю я Колю. — За семнадцать... Здорово боролся!

Коля качает головой. Кусает губы. Опустив голову, уходит в туннель. Осталось ждать следующую Олимпиаду. Четыре года. 17,09 и пятый — просто не верится.

Табло заставляет поверить...

Почему так много за 17 метров? Потом... Потом... Пойти побыть одному. Уйти со стадиона.

Вот на эти камни присесть... Проносятся машины. Толпятся у сувениров. Едят сосиски. Смеются... Сейчас пойдут смотреть других чемпионов.

Как сказал бы сын: «Ух, ты! Здорово!» Вытянулся он за это лето... Повзрослел, замкнулся... Волосы совсем выгорели, и от этого глаза светлее.

Все. Пора по домам. Виктор Санеев — олимпийский чемпион. Мы сделали свое дело лучше других. А что изменилось? Нет. Не могу размышлять. И вопросов не надо.

Прошло испытание. Получили то, что хотели. И сделали все, что могли. Наша система правильна... Мы на Олимпе. Ну что, знаешь, как становятся чемпионами?

Да, знаю...

Надо хотеть только одного.

Надо делать только одно.

Четыре года.

Много лет.

Всю жизнь.

* * *

Книга готовилась еще к печати, когда пришло радостное известие, что чемпионом XX Олимпийских игр в Мюнхене, как и четыре года назад в Мехико, снова стал Виктор Санеев. Ученик А. Керселяна и В. Креера еще раз додтвердил, что советская школа тройного прыжка по праву занимает ведущее место в мире.

ИЛЛЮСТРАЦИИ

Дмитрий Дмитриевич учил меня, казалось, простым житейским истинам.	Ищу единомышленников
1958 год. Первый матч гигантов СССР — США стал вдвойне счастливым для Олега Ряховского: командная победа в матче и мировой рекорд — 16,59	На штанге 185 кг
1960 год. XVII Олимпийские игры. У Шмидта — золото, у Горяева — серебро, у меня — вторая бронза	Свои ученики на своем динамов- ском газоне. Стоят В. Креер, В. Стабровский, В. Рабочев, А. Золотарев, сидят Г. Бессонов и Н. Дудкин
Ну, погоди, Юзеф!	Санеев в «коробочке» Керселяна и Креера. Выход только один — вперед.
Только вперед.	Александр Золотарев
«Не расползайся в разбеге. Держись!»	Владимир Куркевич
Часто слышал от Попова: «Тренер сборной — не болельщик. Он должен, быть справедливым, контактным, общительным...»	Виктор Санеев
«Все идет по плану» Накануне... Последняя попытка Мы — чемпионы!