ExLibris VV
Лада Одинцова

Обруч

Содержание


 

Вот первая книга еще одного молодого поэта, вернее поэтессы. Дети, не видевшие войны, катят обручи по послевоенному миру. Изменяется мир, изменяются с возрастом чувства и ощущения. «Что будем делать, Одинцова?» - задает поэтесса вопрос сама себе. Что будем делать дальше? Автор склонен к абстракциям аллегорий и символов (это от литературной моды). Но у нее хороший глаз и чуткое ухо, и рядом с «башнями» и «солнцами» - тонкие образы реального: синие фитильки незабудок и просвечивающиеся теремки детских ладоней, мраморные тени полдня и дворы распятого белья, зонтики разные, как сны, а девчонка вертится перед мальчишкой, как перед зеркалом. Лада Одинцова склонна к неопределенным настроениям, и образы ее иногда затуманены (это от молодости), но, отобрав для книги ясное и цельное, я поверил голосу Одинцовой, на мой взгляд, необходимому в общем поэтическом хоре.
 
Что же будет без меня?
Полотну остаться чистым.
Ваши кисти без меня -
Разве это будут кисти?
Мне почудился рассвет.
Ах, приятель, до свиданья!
Я бегу, и много лет
Мне до сна и увяданья.
 

Таковы со всей непосредственностью выраженные чувства поэтессы, и таковы естественно раскрывающая ее программа и решаемая ею задача - катить свой обруч из-за тяжелых стен в сторону сада добрых плодов.

Николай Ушаков

«Обруч» - первая книга Лады Одинцовой, выпускницы Литературного института имени М. Горького. Дети, не видевшие войны, катят обручи по послевоенному миру. Изменяется мир, изменяются с возрастом чувства и ощущения. В стихах Л. Одинцовой подкупают молодость, непосредственность, какая-то неуемная праздничность и раскованность. Городские крыши в стихах Лады Одинцовой не просто крыши, а водопады крыш. Улицы ходят по городу, смеясь и размахивая руками. Проснувшиеся мухи весело тарахтят моторчиками. День несется по земле, как обруч.

У МАВЗОЛЕЯ В ПОЛНОЧЬ


У Мавзолея в полночь, в срок осенний,
Когда земля в преддверии покоя,
Отсвечивает тишину брусчатка,
И воздух свеж, ветров октябрьских полон,

Из глубины Кремля приходит эхо,
За эхом возникают вслед из мрака
Три силуэта, три фигуры темных,
Что с каждым шагом четче и светлее.

Чеканят шаг фигуры - три солдата
Два позади, вначале разводящий,
Никем не видимые, только ночь свидетель,
Их шаг минуту делит на секунды.

У Мавзолея в полночь, в срок осенний,
Куранты начеку, двенадцать будет,
Когда посланцы крепнущих республик, -
Замрут солдаты у дверей заветных.

Три силуэта, два на карауле,
Один - впередсмотрящий, разводящий,
Они - мои ровесники, и это
Моя от всех упрятанная гордость.

И замерли. И тишина мгновенья,
Когда Куранты огласились боем,
Ваяет их во времени навечно,
За спинами их - мирная Россия.

И площадь оглашается гуденьем,
Куранты бьют, от звуков Кремль понятней,
И караул сменяется почетный,
Гремят приклады, снова - шаг чеканный.

За полночь далеко они уходят,
Три воина, уже три силуэта,
Уже в тумане, вовсе стали эхом:
Два позади, вначале - разводящий.

НА КОЛЕСНИЦЕ ВРЕМЕНИ


На колеснице времени лечу
Через века. А на земле морозец.
Снег в Питере - гляжу, и к кумачу
Припал, простреленный лег знаменосец.

На колеснице времени вперед
Качу. Листва искрится.
И снег, и кровь, бунтующий народ.
Остановись, замри, о колесница!

Смешались краски в мире и цвета,
И типографский запах у листовки.
Была Россия, да уже не та:
Кто за Коммуну - получи винтовки!

Вперед, друзья! Нас ожидает смерть,
А если жизнь - ей будет флаг: свобода
Чем гнить и тлеть - честнее умереть
В бою великом славного похода.

А я из древней Нубии: забыть,
Как иссушали скорбью свои вежды
На рудниках и приисках рабы,
Лишенные и на побег надежды?!

Я из Парижа в легендарный год,
Где флаг Коммуны дерзок и неистов;
Из рудников сибирских: кровь и пот,
Гремя цепями, гибнут декабристы.

Пока мы живы - память будет жить!
Пока светлы мы - давний тот морозец
И свеж, и чист, да на снегу лежит
Тот к кумачу припавший знаменосец.

ДЕТСТВО

I

Еще не опустилась в шахту клеть,
Еще забойщики не застучали в лаве.
Наряд получен. Мой отец
Проводит партсобранье.

Он ласково шахтерам говорит:
«Потрудимся во славу пятилетки,
Дадим стране, ребята, уголек».
Он говорит: «Донецкий уголек!»

Пока еще за окнами светло.
Снежинки по земле гудок разносят.
На улице морозец. В зале елка,
Мой папа говорит про уголек.

Играю с каской, лампочку верчу,
Забыта всеми и сижу тихонько.
А папа хвалит девушек-лебедчиц.
«Лебедчица? Наверно, это лебедь».
II

Окончилось открытое собранье
На самой лучшей шахте «Кочегарка»,
Меня чудесным давним утром ранним
Спросили вдруг, какого жду подарка.

«Коньки, - им девочка ответила, робея.-
Хочу коньки, и чтоб они блестели».
Мели послевоенные метели.
По всей земле сурово пламенея.

И в тот же вечер у домашней елки
Сидели трое: мама, я, братишка.
Вдруг Дед Мороз со смены очень долгой
Домой пришел с подарками под мышкой.

Был Дед Мороз живым и настоящим.
Все, как положено, и бородатый.
Он лезвия коньков таких блестящих
Мне подарил! Фонарик отдал брату.

И с мамой толковал о пятилетке,
О том, что на-гора даем сверх плана,
Об угольке... Но я уснула рано,
Уже качаясь с белочкой на ветке.

ПОСЛЕВОЕННОЕ СТИХОТВОРЕНИЕ


Ребенок. Девочка. Косички. Мне семь лет.
Портфель, и в нем - все пахнущее ново.
И незнакомое еще мне слово «школа».
Большая улица. Иду. Зеленый свет.

Большой трамвай. Звенящий. Очень красный.
Округлый день и пыльная трава.
И мир большой, прекрасный и опасный,
Живут в нем вещи, дышат. Я жива.

Напротив дом, разрушенный войною.
А что это - война? Зачем она?
Война - учитель мой с оторванной ногою,
Вон тот калека, тот слепой - война.

Война - это затопленная шахта.
Война - воронка, где кузнечиков ловлю,
Где Ильке говорю, что дует в гильзу: - Ах ты!
Дай посвистеть, не то тебя я разлюблю.

Но в мире я живу.
Мне незнаком ни голод,
Ни смерть.
И фронтовик-отец
Случайно уцелел.
И потому, что он
Живым вернулся с фронта,
На свет явиться мне,
Как радости, велел.

Рассказывала бабка, крестами вышивая,
О том, как похоронку на сына принесли,
Что похоронку ту, слезами размывая,
Так до конца прочесть никак и не смогли.

Но все ж
Отец вернулся.
И я пришла на свет.
Вот в школу я иду. Впервые. Илька рядом.
Напротив - дом-война, разрушенный снарядом.
Иду.
Ребенок. Девочка. Косички.
Мне семь лет.

ОДИН ДЕНЬ ИЗ БЕСКОНЕЧНОСТИ


Ветер носит в себе
Весной утерянные капли
С утренних крыш,
Будто морская раковина -
Жемчуг.

Сегодня день похож
На светлоголового пацана,
Нечаянно упавшего и вымокшего
В бочке дождевой воды.
Она до дна просвечивается солнцем
И пахнет антоновкой.

Смеясь и размахивая руками,
По городу ходят улицы
Просто так,
Как воробьи кричат под крышами.

В перекликающемся саду
Стоят покинутые детворой качели.
Переброшенные через валик,
Скучая, смотрят друг на друга
Белая и коричневая лошадки.

В заледеневших седлах
На двух концах
Всю зиму катались оттепель и мороз.

Отфыркиваясь и радуясь освобождению,
Лошадки посасывают
Весенний воздух
И рассматривают людей.

Белая нетерпеливо
Роет копытами землю.
Ей хочется, чтоб скорей
Петька в кепке задом наперед
Пришел с кистью
И ведром белой краски.

Земля привычно крутится под ногами.
Восток надувает
Зеленые почки деревьев,
И начинают весело тарахтеть моторчиками
Проснувшиеся мухи.

Коричневая лошадка
Отряхивается от капель,
Вертит влюбленными глазами
Вслед за упрямым топаньем бутуза
И с надеждой ожидает
Соприкосновения с землей,
Когда она повезет
Будущего человека планеты.

Солнце, разбитое на тысячу
Маленьких солнц,
Парашютистами летает по ветру.
Мир распахивает окна
И выбегает
Из насквозь прокуренных комнат.

Бум-бам -
Ударяются о землю лошадки.
Сколько живут на свете,
Они спорят о том,
Кто перевесит,
Кто победит.
Бим-бом -
Слышатся водосточные трубы.

Молодая женщина, как монисто,
Повесила на грудь прищепки
И по очереди приклеивает ими к веревке
Голубоватые наволочки и полотенца.
Бум -
Пускается в путь по первой траве
Белая лошадка.

На земле здравствует
Жизнь,
Весна,
Обновление.

ВЫБОРЫ


Март. Выборы. Далекое село.
П аистов еще не ждут покамест.
Размыты тропки в праздник, но светло,
Мычат коровы с круглыми боками.

Судьбой меня случайно завело
В такую глушь, но так душе простор
Играет в жилах молодых вино,
Скворец на вишне прочищает горло.

И я, с трудом отыскивая путь,
До школы добираюсь двухэтажной.
Приветствует, здоровается каждый,
Хоть незнакома даже с кем-нибудь.

Гремит оркестр, и люди веселы,
Свой барабан терзает барабанщик,
Звенят цимбалы, резво пляшет банщик,
Вернувшийся - живым - домой с войны.

И скачут дети, и глядит на них
С портрета в рушниках цветастых Ленин.
Счастливей поколенье поколенья,
И танец счастья радостен и лих.

Но все ж не голосует полсела,
Чья кровь и жизнь покой нам окропила.
Они лежат плечом к плечу в могилах,
БОЙцы, отцы, истлевшие тела.

...Гремит оркестр, и люди веселы.
И барабан терзает барабанщик.
Звенят цимбалы. Голосует банщик -
Один в селе вернувшийся с войны.

ВЕЧНЫЙ МОТОЦИКЛИСТ


На солнце трескается
Давняя стена.
Из черной щели
Назойливая муха
Ползет в воздух,
Полная дождя,
На месте кружится,
Жужжа и изнуряя.

По красным стенам,
Тяжело дыша,
Восходят мраморные тени полдня.
Брат надевает шлем,
И мотоцикл свой белый
С кирпичной разнимает он
Стеною.

И медленно стена
Кренится набок,
Оглохшая от рокота мотора.
И брат застегивает шлем,
И запах
Бензина
В дальний путь его торопит.

Вот брат летит
На белом мотоцикле,
И мчит его вперед ребро обрыва,
И кланяется колесу трава:
МОЙ БРАТ ЛЕТИТ
НА БЕЛОМ МОТОЦИКЛЕ!

Чем больше свет,
Тем ярче в мире тени.
И тень от мотоцикла,
Будто коршун,
Проносится над ноющей землею,
Уверенная в мужестве и силе.

Стремящийся в пространство мотоцикл
Вращает шар земной,
В то свято веря,
Что круглое движение планеты
Под ясным небом неостановимо.

И брат летит
На белом мотоцикле.
Вдруг
Колесо
Соскальзывает в пропасть.
Брат падает,
Вцепившись в руль,
И кровь
Из-под ногтей упрямых показалась.

Но - пропасть снов моих!
Там нету дна.
И вечно брат летит
На белом мотоцикле.

В ВОЕННЫЙ ПРАЗДНИК ВВЕЧЕРУ


В военный праздник ввечеру
Меня никто не звал
Прийти в центральный парк, а там
Оркестр военный был.

Оркестр военный так гремел,
Что сыпались листы,
Зато на площади большой
Кружился древний вальс.

И осень стыла, и земля
Прохладу приняла,
Но жарко было тем, кто в ритм
Порывисто взлетал.

Мне захотелось уронить
В солдатскую ладонь
Свою ладонь, но ведь сюда
Меня никто не звал.

Меня никто не звал, не ждал,
Меня никто не знал,
И только парень в стороне
Пилотку поправлял.

Так, может быть, мой брат сейчас
Пилотку поправлял,
Ни с кем не танцевал, а лишь
Смущался и смотрел.

Так, может быть, мой брат сейчас,
С плеча сняв автомат,
Пришел в такой же точно парк,
Начистив сапоги.

На парня глядя на того,
Уже его любя.
Я в танец ринулась, и круг,
Расширившись, замолк.

Я танцевала, будто я
Сражалась с кем.нибудь,
А парень в глубине толпы
Пилотку поправлял.

В военный праздник ввечеру
Раскинулся салют,
Я искрой яркою сама
На площади была.

Но танец не имел конца:
Меня никто не ждал,
А если даже звал и ждал -
Меня никто не знал.

ПЫЛИТ САМОСВАЛ


Пылит самосвал по летней дороге на стройку.
Тяжел его ход. Шофер молодой и усатый.
И все это было недавно, а может, когда-то.
Увидено сколько и обуви сношено сколько!

Пылит самосвал. Пронзительно солнце, как возглас.
Тайга и дорога. И строится город воспетый.
И мне скоро двадцать! Какой упоительный возраст!
Пылит самосвал. Тайга и дорога. И лето.

Цемент в Усть-Илим мы везем. Ангара к перекрытью
Нас ждет. Шофер ведет машину на ощупь.
Нам радует сердце такое большое событье.
Нас будут встречать комсомольцы и Саша-бетонщик.

Чернявый удмурт, он знает, когда я приеду,
Он встретит меня и поведет к котловану.
Мы будем вести совсем простую беседу
О стройке, и я мешать ему в этом не стану.

Не стану мешать, когда он скажет, робея:
«Как здесь хорошо!.. И ты бы осталась со мною...»
Прохладный, и юный, и резкий ветер повеет,
Запахнет тайгою, июлем и Ангарою.

Пылит самосвал. Клубится большая дорога.
И шутит шофер. Дымится его сигарета.
Проехать до цели осталось совсем нам немного:
Тайга, и дорога, и молодость, счастье, и лето.

* * *


Люблю!
Люблю!
Люблю!
Но пусть
Закроет туман
Твое имя.
Листья с неба
Падут,
Уйдут
Вслед за дождем.
Все перекрестки
Сошлись в один -
Дороги будут ясны.
Ах, не теряться бы только,
Смелей уходить!

Побелкою свежей
Пахнет весна.
Свеченье апрельских луж.

И зонтики разные,
Как сны,
Проносит
Торжественный мир.
Щербатые тысячи пацанов
Свистят своим голубям.
И где-то в биении дождя:
Люблю!
Люблю!
Люблю!

ПЕРВОЕ АПРЕЛЯ


Первоапрельский снег обманчив -
След черной полнится водой.
Моя улыбка и мое дыханье
Пригрелись на твоем плече.

Нас ждут напрасно наши беды
В дворы распятого белья,
Где галка каждая печально
Свой бедный хвост кладет на снег.

Мы не вернемся, не поверим.
Апрель. Мы будем - только мы.
Пусть, как орехи, будут наши
Крепки и круглы поцелуи.

В СТУДЕНЧЕСКОМ ОБЩЕЖИТИИ


В начале четвертого, ближе к рассвету,
На кухне забулькала вкусно картошка.
И я забываю про то и про это...
Ну как его?.. В общем, а где моя ложка?

Картошка в мундире! Ах, ей бы погоны!
Хвала ей и слава ее возрастившим!
Спешите, везите картошку, вагоны,
Студентам-дедам и вчера поступившим.

В отчаянных спорах о смысле вселенной
Не дай до утра нам, картошка, погибнуть!
С тобою, дымящейся, нам веселее
Все то, что непонято было, постигнуть.

ОБРУЧ


День праздника,
День новый неизбежен;
Несется по земле,
Как будто обруч.
Открыли бочку старого вина,
Встречая счастье, -
И сорвался обруч.

Он полетел
Меж виноградных листьев.
Он песен жаворонков
Вился выше.
Потом на землю возвратился
Ржавый обруч
И зазвенел железными боками.

В той бочке издавна
Вино хранилось.
Заржавел обруч в подземелье.
А ржавел он
От ожиданья света,
Пока меня не выплеснуло море.

Крючком я покатила по земле
Тот обруч свой,
Какому нет предела.
Куда тот обруч я ни поверну,
Везде моя земля,
Как свет,
Непостижима.

ОСТАНКИНСКАЯ БАШНЯ


Лечь в теплую постель,
Взять в руки книгу,
Но созерцать Останкинскую башню
Со всеми ее яркими огнями,
Продолговатую,
Со скрытою вершиной
Так,
Что доподлинная высота ее
Мне (вот уж сколько лет!)
Все неизвестна.

От глаз моих не ускользнув ни разу,
Она окно собою распирает,
Огромная,
По ней я узнаю,
Как нынче в мире:
Ясно ли,
Туманно?

В туманах очертания свои
Она стыдливо прячет, чуть ссутулясь, -

Так руки зябкие погреть
Себе под мышки я сую, бывает.
Или глаза раскрыть едва успею,
Она уже слепит меня, сверкая.
Нарядная, вся в торжестве - такая,
Что делаешь добро, живя на свете.

Лечь в теплую постель,
Взять в руки книгу...
И книгу отложить,
И робко думать
О сердце друга -
Есть созвучие на свете! -
Уверовавшем преданно, как ты,
Что никогда не рухнет
Эта башня.

* * *


Я по утрам
Мечтаю быть лягушкой,
Зеленоглазая, отечное лицо.
Я много лет
Иной мечты не знаю.

Я бы казнила мастера того,
Кто зеркала впервые изобрел.
Но разве в моей жалкой лапке
Удержится хотя б ножа подобье?!

Я так мечтаю
Поселиться в омут,
В котором тина
Дна не просвещает
Уж никогда меня не испугает-
Отныне отражение мое.

Тогда никто не сможет воспретить
Мне воспевать кувшинки золотые.
Хоть ни одна кувшинка не увяла
От утреннего пенья моего.

Уродливое, гадкое «ква-ква!» -
И все это во славу царства лилий,
Кувшинок,
Водорослей,
Мхов прибрежных
И в шапочках судейских камышей.

Все, кто язык мой древний понимает,
Зла никому еще не причинили.
Прекрасным тиграм, пумам, леопардам
Он лишь знаком, но их язык другой.

МОЮТ ОКНА


Моют окна.
В клейком, как новый листик, воздухе
Завяз лукавый смех стекол.

Лукавый смех девушек и деревьев.
В зеленых и рыжих их волосах
Прыгают солнечные зайчики.
Только одно деревце
Грустит в тени,
Опустив руки.

Сыплется растертый мел.
Льется вода.
Газетные мячи
Усердно пляшут на стекле:
От щекотной возни
На всю улицу визжат стекла.

Вот два прозрачных окна.
Они переливаются синими кругами,
И их тоненькая хозяйка
Прозрачна, как стекло,
У нее под глазами - тоже
Синие круги.

Моют окна.
Все по-своему ждут весны
И моют окна.

* * *


То зажигается
Во тьме лицо,
То погасает.

Хочу, чтобы скорей
Меня забыли.
Сегодня, этой ночью,
Сквозь меня
Свой синий фитилек
Пустила незабудка.

То зажигается
Во тьме лицо,
То погасает.

В темнице двух
Таинственных ладоней
Сокровище:
Надежды светлячок,
Над ним лицо склонила.

Боюсь своих ресниц -
Они приносят ветер.
Не потушили бы!
Не погасили б! Тише.

И зажигается во тьме
И погасает...

ПРИКЛЮЧЕНИЕ


Я ничего никому не расскажу
О своей маленькой и бледной грусти,
Она, как лезвие, прозрачна и остра,
Она по венам бродит.

Я только озабоченно взгляну
В окно, заманивающее высотою,
И, если почки там внизу раскрылись,
Пальто заброшу, выбегу во двор.

Я в мини-платье, в ультра мини-платье,
В таком коротком, что боюсь нагнуться,
А потому на все приветствия
Отвечу мини-реверансом.

На ярком платье прямо посредине
Мне мама вышила лягушку пребольшую,
Она зеленая, и все я беспокоюсь,
Как бы она не слопала меня.

И вот я побегу через дорогу,
Не смейте прикоснуться - я рассыплюсь,
А если я рассыплюсь - то потом
Со мною ничего не приключится.

А так я - троли-троль! - бегу живая
И попадаю в переход подземный,
А там пацан в руке подснежник держит,
И я, как перед зеркалом, кручусь

Перед его костлявыми руками,
Перед сандалией его дырявой
И перед его маленькою грустью,
Которою подснежник этот срезан.

ОСЕНЬ


Осень. Дождь. Мокро.
Дурная погода.
И ветер.
Как всегда в такую погоду,
Мать стоит у окна,
Томящаяся второй любовью.
Она слушает тягучую поп-музыку -
За стеной младший брат мой
Включил магнитофон,
Тоже пребывает в любви,
Длящейся, первой.

Я стою в проходе между комнатами?
Я держу новую шляпу,
Надеясь, что в ней-то, конечно,
Кого-нибудь, может, и я полюблю
И меня кто-то полюбит.
Вдруг мать оборачивает ко мне
Свое пока еще молодое лицо,
Всматривается в меня серыми глазами и просит:
- Пойди в книжную лавку.

Я откладываю шляпу, беру зонтик,
Набрасываю на плечи накидку,
Поправляю огромную бляху на джинсах
И, уверенная, что амазонка,
Покидаю дом.

Я скачу по Крещатику
На воображаемом коне,
Я обнимаю коня за шею,
И конь переходит в галоп.

Так мы вдвоем
Добираемся до стеклянного замка,
В котором меня ожидает принц,
Бородатый и тоже в джинсах.
Он заворачивает мне книги.

После свидания я снова вскакиваю на коня,
Управляю им, держа его за уши,
И мы скоро прибываем домой.

Вереницей будущих птиц
Я привязываю коня к каштану, шепчу ему:
- Не скучай, я вернусь.

Мать и брат,
Как бывает у них в такую погоду.
Сидят друг против друга
И уже заканчивают говорить о любви.

ОПЕРАЦИЯ


Боже мой! Все это было
На лезвии огня.
Я лезвие любила
Всем телом, оно - меня!

Жаркая, в полдень будто,
Сильная и без сил,
Я взывала к кому-то,
Чтоб кто-нибудь погасил.

Только звенели трамваи,
То ночь возникала, то день.
Я в катастрофе, в аварии,
Мне же: - Дзелень! Дзелень!

И я забывала, где я,
А позже - не спрашивай: кто.
Сны золотые летели
На раскаленных авто.

Пахло горячим бензином -
Господи, что за ночь!
И наступало время,
Которое не превозмочь.

И расплавляло пространство
Медный свой пятачок,
Медленно наливалось
В черный овальный зрачок.

Потом возвращалась память,
И проходил наркоз.
И серебрилась лампа.
Жгучая, как мороз.

ОБИДА НА ДЕРЕВЬЯ


Внезапно почернев,
Деревья облетели,
Испепеленные осенним страстным зовом.
И в полной темноте,
Припав к окну с постели,
Я спрашиваю их:
«Теперь, деревья, кто вы?»

Как величать теперь,
Как звать вас, облетевших?
Как различить отсюда, издалека,
Где яблоневая ветвь,
Где груши почерневшей?
Путь в целый мир от вас
До моих окон.

Нас птица, может быть,
Объединит когда-то.
Расторгнут наш союз,
Кого теперь винить?
Кого из нас теперь
Признаем виноватым,
Кого теперь карать,
Кого теперь любить?

Засну глубоким сном.
Не надо, не будите.
Не шлите шума мне.
Засну глубоким сном.
Вы предали меня,
Деревья,
Уходите!
Гитару отберите у ветра под окном!

КАРЬЕР


То был карьер гончарной красной глины.
В нем стрелы длинные оставил дождь июльский.
Как будто здесь побоище свершилось,
Кровавая вода со дна светилась.

То был карьер гончарной красной глины,
Святилище всей пацанвы чумазой -
Намаз они вершили в том карьере,
И в красной глине косточки их пальцев
Следы свои навеки оставляли.

Сюда они брели по струнам света,
Случайно задевая их ногами.
И оттого весь мир звенел и плакал.
Они брели, как тоненькие свечи.

Не пацаны, а тоненькие свечи
Колеблют вечность пламенем волос.
С прощально-изумрудными глазами
Брели они к остывшему карьеру.

У каждого сквозь теремок ладони
Просвечивалась ящерка живая.
И все брели протяжно пацаны -
То был карьер гончарной красной глины.

Когда же цель свою они достигнут,
На волю выпустят тех ящериц хвостатых.
И ящерицы вздрогнут и замрут -
О изумруд отчаянья и жизни!

Когда земля из красных вод волшебных
Окликнет их и пацаны вернутся,
За отрочеством, их зовущим к бегу,
Забыв себя, по травам понесутся!

МАРТ


Что будем делать, Одинцова,
Что делать будем?
Наверно, будем палочки чертить.
А утренние окна все черны.
А нам - чертить,
Пока нас не рассудят.

И кто придет к нам,
Кто отважится поверить
В то, как не страшно
Покидать себя.
А на воде, нахохлившись, сидят
Чужие лодки -
Сны бы им поведать.

Что будем делать,
И кому присниться,
Чтоб, не тревожа, вспомнили тебя?
Чтоб не любя, а может быть, любя
Сказали, на какой щеке ресница.

Сейчас подымешься,
Сейчас зальет волной
Оранжевый рисунок: дом и солнце.
Твой человек никак в нем не щ
Такой далекий и такой родной.

* * *


Что же будет без меня?
Полотну остаться чистым.
Ваши кисти без меня -
Разве это будут кисти?

Будь что будет, боже мой!
Сколько тайн постигнуть надо.
За тяжелою стеной
Зреют кисти винограда.

Мне почудился рассвет.
Ах, ваятель, до свиданья!
Я бегу, и много лет
Мне до сна и увяданья.
 

ЛЕТЯЩАЯ ЛЮБОВЬ


Жестока любовь, и преходяща, и тленна.
А жизнь моя бурно течет, обдавая прохладой.
Тиранит любовь, и спрятаться некуда - пленна,
И слышится зов далекий из древнего сада.
Осмелюсь признаться тебе, повелитель мой гордый,
Когда бы не я, то жилось бы тебе одиноко.
В пещере своей, в этом ультратрагическом городе
Не знал бы ты даже, что солнце восходит с востока.
Средь иллюминаций, реклам и машинных раскатов,
Среди заглушающих жизнь ядерных взрывов,
Возлюбленный мой, ты только слыхал о закате,
Живя по-столичному: суетно и торопливо.
Но - тлен твоя жизнь; когда на ходу ты голубил
Каких-то случайных, каких-то рассеянных женщин,
Когда от тоски они говорили, что любят,
Желая гореть, разучившись светиться и жечься.
Гудит радиола за хрупкой стеной у соседа,
И в исповеди надрывается с пленки Высоцкий.
Приемник свое: «Война... перемирье... победа...» -
Так дышит Европа в хмелю своем невеселом,...
Но как никогда в неистовом атомном веке
Пчелы гудят, пшеница в полях колосится...
Так что ж не обнимемся мы, не сольемся, как реки,
Не сложим в одно в пространстве летящие лица?!