Ровно триста пятьдесят и один год тому назад родился во Франции драматург и актер Жан-Батист Мольер. Его комедии читает и смотрит на сцене весь мир.

Триста лет назад он умер. Но слово "смерть" очень печальное и к тому же совершенно несправедливое, когда речь идет о таких хороших людях. Мне даже кажется, что я лично встречался с Мольером - и не только на сцене. Мы беседовали вдвоем. Даже не один, а три раза. Поэтому будем считать так: триста лет со дня жизни. И давайте поздравим господина де Мольера с праздником. Вот такого молодого, в кружевном камзоле. Яркий шелковый платок, темные штаны до колен, светлые чулки, башмаки на высоких каблуках и пара кудрявых до плеч париков: черноволосый - для каждого дня и светловолосый - для визитов к королю Людовику. (Впрочем, парик, кажется, был всего один.)

И полюбил этот человек театр. Полюбил с такой страстью, что никакие силы не смогли их разлучить, Мольера и театр: ни отговоры отца в юности, ни угрозы вельмож и церковников в зрелые годы, ни старость и болезни перед смертью. Так он и умер - чуть ли не на сцене, едва отыграв смешного богача Аргана из пьесы "Мнимый больной", роль, которую он для себя и сочинил. Умер в театральной одежде и с черным париком в руке. Еще не все зрители вышли из театра. Они шли оживленные. Они весело смеялись. А он уже умер, и его друзья плакали за кулисами. Зрители смеялись, а артисты плакали. Назавтра плакали все в Париже, и шел дождь, потому что умер Жан-Батист Мольер. Он умер и сразу же стал бессмертным.

Когда мне было тринадцать лет, папа принес синенькую книжку с непонятной фамилией "Мольер". Я начал читать и вдруг с такой быстротой ее одолел, как ни одну книгу ни до, ни после этой.

Книжка состояла из пьес. И каждая пьеса звучала в ушах, как спектакль, разыгранный живыми актерами. Меня не смущали ни непривычные имена действующих лиц, ни некоторые совсем взрослые выражения - читать было так весело. А когда я дошел до "Мещанина во дворянстве", в моем "комнатном театре" начался сплошной переполох. Только мои "актеры" отыграют смешную сцену, а "зрители" отхохочутся, я заставлял их играть сцену сначала, и снова хохот... Я хохотал так, словно передо мной дурачились сразу десять тысяч клоунов. Это был уже не смех, а катастрофа. Мама начала бояться за мою жизнь.

-Что у тебя - припадок?

-Нет, мам, у меня Мольер...

И снова хохот...
 

А ночью у нас с Мольером произошел первый разговор. Писатель оказался высоким, крепким дяденькой в парике, в очках: что-то среднее между жюль-верновским Паганелем, бароном Мюнхаузеном и доктором Айболитом. Мы сидели в маленькой комнате. Мольер попросил включить настольную лампу, а большой свет выключить. Я показал ему синенькую книжку.

Я. Это ваша?

МОЛЬЕР. Позвольте. Действительно, эти пьесы придумал я. Но на другом, французском языке, и потом так давно...

Я. Скажите, а для детского театра вы тоже сочиняли?

МОЛЬЕР. Нет. Театров было мало, и все для взрослых. Но когда в Париже случались ярмарки, детей пропускали в театр. Они забирались на ярусы, под самый потолок.

Я. А когда вы сочиняли, наверное, здорово смеялись?!

МОЛЬЕР. Когда сочинял, было не до того. Мне приходилось так торопиться! Обычно я должен был уже назавтра раздать роли еще не написанной пьесы, чтобы успеть ее сыграть до конца месяца. В противном случае я мог оставить без денег и без хлеба семью и весь мой театр. Так что когда писал, не смеялся. Зато ночью вдруг мог проснуться и всех перебудить своим смехом: вспоминалась какая-нибудь удачная шутка из пьесы...

Я. А я-то сегодня так смеялся...

МОЛЬЕР. Спасибо. Но позвольте, теперь моя очередь задавать вопросы. Значит, вы любите читать пьесы? Это же трудно. Пьесы пишут для театра и гораздо меньше - для чтения.

Я. Вы знаете, я все время представляю, как будто это на сцене.

МОЛЬЕР. Прекрасно! Ну, а вы сами где же в это время - среди зрителей?

Я. Почему-то я везде. То сам играю вашего Сганареля, а то вдруг катаюсь от смеха, сидя в зрительном зале. Скажите, а это не значит, что я смогу быть актером?

МОЛЬЕР. Вот как? Стало быть, вы хотите работать в театре?

Я. Разве я не говорил вам? Конечно, хочу! Правда, у моих родителей другие планы... У меня друг Андрей, он будет математиком, так что...

МОЛЬЕР. Ничего, не огорчайтесь. Нельзя помешать человеку театра. Если бы вы знали, чего мне стоило быть актером и драматургом!

Я. Тоже родители были против?

МОЛЬЕР. Не совсем так. Мать умерла рано, дед мой сам меня таскал по театрам, а вот отец протестовал. Но если кому судьба быть артистом, никто не сможет помешать. (Тут Мольер взглянул на часы.) Может, расскажете на прощание что-нибудь из этой книги - любую комедию, как вы ее запомнили, ладно? Слушаю вас, господин юный школьник.

Я. Из этой книги?.. Хорошо. Вот комедия "Мещанин во дворянстве". Один господин был очень богат, но имел простое звание - мещанин. И ему взбрело в голову, что он должен стать знатным вельможей. Хочу, говорит, быть дворянином! И начинают его окружать всякие проходимцы. Один говорит, что он знаток танцев, другой - модный портной, и будто бы без них ему не быть в высшем свете. И пошло! Он там учится плясать, говорить "а" и "о", напяливает дурацкую одежду! У него уже полон дом всяких бродяг. А Журден счастлив: сам граф говорит ему "мой друг" и так далее. Дочке он запрещает выходить замуж, потому что ее жених, видите ли, не дворянин. Она ревет, мать страдает, Журден топает ногами и кричит. И вот тогда на помощь приходят слуги жениха и невесты: Ковьель и Николь. Главная их хитрость - в конце. Называется "турецкая церемония". Ковьель переоделся стариком путешественником, влез в доверие к Журдену и убедил отдать дочку за сына турецкого султана. Тогда-то, мол, Журден попадет, в самые крупные вельможи: его произведут на турецкой церемонии в "мамамуши". Очень смешное это у вас слово - "мамамуши". Журден, конечно, согласен, а турецкий принц - точь-в-точь дочкин жених, одно лицо. Ах, какое совпадение! А на самом деле никакое не совпадение: просто переодетый дочкин жених говорит дурацкие слова и будто бы он турок. Журден сидит на полу, скрестив ноги, а переодетые слуги во главе с Ковьелем поют смешные молитвы: "Магомета господина я просить за Джиурдина его сделать дворянина. Палка, палка, бей, не жалко". Все танцуют, веселятся - так его ловко провели! - а он сидит на полу и глазами хлопает: ах, какой я знатный вельможа!.. Господин Мольер, мне так нравится роль Ковьеля! Если я когда-нибудь стану актером, вы не против, если я его сыграю?

МОЛЬЕР. Даже если смогу - помогу. До свидания, господин школьник. Вы очень любопытно рассказали. Тем более, что я давно не вспоминал эту комедию. Благодарю вас.
 

...Наутро было воскресенье. Я снова читал синенькую книжку и вспоминал наш ночной разговор.

Как я полюбил мольеровских слуг - отважных, смешных и грубоватых, - они есть почти в каждой комедии. И почти в каждой комедии они ловко и забавно разыгрывают надутых богачей, жадных глупцов или невежественных мещан.

И я довольно быстро запомнил имена жадных, знатных, нелепых или коварных: Гарпагон, Журден, Пурсоньяк, Арган, Тартюф.

А настоящих героев Мольера - остроумных, простодушных, но обязательно справедливых - называл с гордостью, словно братьев и сестер: Сганарель, Скапен, Маскариль, Ковьель, Дорина, Николь, Туанетта.

Прошло много лет. Класс за классом я доучился до последнего школьного звонка. И, как в сказке, несмотря на трудности и преграды, оказался студентом театрального института. Вот-вот исполнится моя мечта: я получу диплом, где будет сказано: "Такой-то является актером театра и кино". Осталось только сыграть дипломный спектакль. И тут я узнаю, что наш курс будет играть комедию Мольера "Мещанин во дворянстве". И мне поручают роль слуги Ковьеля! В это трудно поверить, но было именно так.

Двенадцать лет прошло с тех пор, но все зрители и мы, бывшие студенты, с особой нежностью вспоминаем нашего "Мещанина". Как дружно мы разыгрывали Журдена - Зиновия Высоковского, как уморительно каталась по сцене от хохота Николь - Людмила Максакова, какие дурацкие слова я болтал Журдену, чтобы доказать, до чего красив турецкий язык!.. А однажды со мной приключилась неприятность. Спектакль начался, мой выход в середине первого акта.

Я, как всегда, убежал наверх, на третий этаж, чтобы мне никто не мешал волноваться. Скоро раздастся громкий марш, и на его последние звуки: "Тра-тра-та-та!" - я и мой хозяин выскочим на пустую сцену. Я готовлюсь, собираюсь с мыслями... Ну и "пересобирался". Опоздал. Влетел на сцену. Кое-как доиграл до антракта, а там убежал в гримерную и разревелся, как девчонка.
 

Той ночью ко мне снова пришел Мольер. Он сам выключил большой свет, зажег настольную лампу и вздохнул.

Я. Здравствуйте, господин де Мольер! Вы уже слыхали новости?

МОЛЬЕР. Я слыхал, что вы становитесь артистом и играете Ковьеля.

Я. Я вас про сегодняшний ужас спрашиваю! Не знаете? Ну, помните, первый выход Ковьеля?.. Там марш, и в конце мы выскакиваем. Я сижу, готовлюсь на третьем этаже и вдруг слышу: "Тра-тра-та-та!" Я похолодел, ни рук, ни ног не чую. Слышу: повторяют марш. Я полетел вниз через все ступеньки, по дороге урну опрокинул, студента какого-то свалил... Выбегаю - вот ужас! Помощник режиссера с испугу занавес закрыл. Все ходят бледные, меня убить готовы. Да я и сам готов...

МОЛЬЕР. Ай-яй-яй! Разве так можно? Столько еще волнений впереди, а вы решили умереть в самом начале жизни... Скажите лучше, на "турецкой церемонии" были аплодисменты, публика смеялась?

Я. Спасибо за сочувствие. Они просто плакали от хохота. Со времени нашей прошлой встречи я много о вас узнал. Главное, прочел книгу Михаила Булгакова "Жизнь господина де Мольера". Я понимаю, мое происшествие просто чепуха по сравнению с вашими. Вы столько перенесли горя за свое искусство, за театр - и улыбаетесь!

МОЛЬЕР (тут он взглянул на часы). Простите, мой юный друг. Скажите на прощание, что бы вам теперь хотелось сыграть из моих комедий?

Я. Тартюфа. Конечно, и Сганареля и Дон-Жуана... Но больше всего - Тартюфа.

МОЛЬЕР. Желаю вам этого от всего сердца. Кто, вы сказали, автор книги: Булгаков? Скажите, пожалуйста. Целая книга...
 

К тому времени я прочел много книг о Мольере и знал, как нелегка была жизнь этого человека.

...За свой редкий дар освистывать ханжей и мерзавцев (какими бы знатными они ни были) Жан-Батист Мольер расплачивался всю свою жизнь.

Он высмеивал властительных господ за их слепое поклонение модам - французы в зале катались от хохота, узнавая повадки хозяев, а французы при дворе и при золоте черной местью мстили Мольеру тайком, из-за угла.

Пьесы запрещали, работать не давали, на актеров клеветали, мольеровскую труппу выгоняли из Парижа, самому писателю грозило отлучение от церкви... Но никакие ужасы - ни бродяжническая жизнь, ни голод, ни доносы - не сумели смирить великого сатирика или заставить его писать безобидные пустяки на радость господам. Нет, он слишком любил правду и здоровый дух своего народа и слишком дорожил честью художника.

Он даже замахнулся на могучего великана - на французскую церковь, он не побоялся гнева самого архиепископа. Комедия Мольера "Тартюф" выводит на чистую воду добренького смиренника, который окрутил целую семью доверчивого и запуганного Оргона, а потом превратился в наглого бандита. Он выгнал всех, кто его приютил, из дома, а своего благодетеля отдал под суд. Вот какие мерзости можно творить, если хорошо прикрыться черной сутаной, крестом монаха и именем бога, говорит Мольер.

"...лицемеры не снесли насмешек; они сразу подняли переполох и объявили из ряда вон выходящей дерзостью то, что я изобразил их ужимки и попытался набросить тень на ремесло, к коему причастно столько почтенных лиц", - так писал он королю, ища у него защиты.

Всемогущие церковники снова и снова запрещали Мольеру играть его пьесу, они готовы были растерзать, уничтожить не только комедию, но и самого автора.

"Тартюфы сумели исподтишка втереться в милость к Вашему Величеству, и вот оригиналы снова добились запрещения копии. ...Не подлежит сомнению, государь, что если Тартюфы восторжествуют, то мне нечего и думать сочинять комедии впредь..."

Мольер упрямо добивался справедливости, и в конце концов победил он и его комедия "Тартюф".

В 1967 году, когда исполнилось триста лет со дня представления мольеровской пьесы, в Московском театре на Таганке сыграли премьеру "Тартюфа". Главный режиссер театра Юрий Любимов поставил спектакль по-особому. На московской сцене словно оживает мольеровская труппа 1667 года. Под звуки старинной музыки из-за спин зрителей весело выбегают на сцену артисты, приветствуя зал на чистом французском языке. А вот и сам Мольер. Он просит разрешения сыграть "Тартюфа" у самого архиепископа: оживает кукла в золоченой ложе слева, отрицательно качает головой. Пьеса запрещена. Мольер униженно кланяется правой ложе - там кукла короля Людовика. Спектакль репетируется. Сам Мольер играет Органа. Потом офицер его величества снова запрещает спектакль. Снова унижения, прошения... Наконец, король дает согласие. И мы, актеры, радуясь победе, играем пьесу до конца.

Я очень люблю этот спектакль, хотя мне и не удалось сыграть роль Тартюфа. Его играет артист Всеволод Соболев. Оргона и Мольера - Феликс Антипов. Я же играю Клеанта. Он все время говорит умные слова... а сделать против Тартюфа ничего не может. Зато смогли его разоблачить служанка Дорина и ее госпожа Эльмира - их играют артистки Зинаида Славина и Алла Демидова. Наш руководитель театра Юрий Любимов сумел в этом спектакле не только рассказать историю о гнусном обманщике, но еще и историю самой пьесы, историю борьбы Мольера за "Тартюфа". Зрители увидели, какого мужества и труда стоила Мольеру судьба произведений великого драматурга Мольера...

Мольер выбирал из самой жизни черты резкие и яркие. Он их вытащил под мощный свет рампы и смело назвал: если дрянь - значит, Дрянь, пускай ты хоть трижды маркиз; если жулик без совести и сердца - значит, Жулик, пускай за тебя горой стоит хоть вся церковная власть; если тупица - значит, и есть Тупица, а что у тебя мешки золота и ты руки моешь молоком, - это Театру все равно. Театр неподкупен.

...И вот осмеянные, точно угаданные типы как будто совершили обратный прыжок - со сцены на улицы городов. И теперь на них указывали и хохотали.

Это великое дело борьбы с живущим злом и оказалось личным подвигом Жана-Батиста Мольера. Один на один с хозяевами дворцов, поместий, монастырей, храмов - с хозяевами жизни. Победил Мольер и его любимый помощник смех.

Да, смеялись французы в XVII веке; смеялись англичане, русские, итальянцы и через сто лет; смеются, хохочут, закатываются на мольеровских спектаклях три столетия подряд.

...А три века назад, ничего не зная о своем будущем бессмертии, актер Мольер, придя из театра домой, бросался на кровать от усталости и отчаяния. В ушах еще звенели аплодисменты и хохот, а на глазах были слезы. Ему казалось, что завтра у него уже не хватит сил снова играть на сцене, ставить спектакли, писать пьесы и ходить, ходить кланяться королю, умолять, унижаться ради искусства. Наступало утро, и он снова шел к актерам, репетировал, вечером играл, ночью сочинял новые комедии... Вот так просто и мучительно доставалось ему то, что сейчас мы называем подвигом писателя.
 

Вчера ночью я погасил в кабинете верхний свет и сел возле настольной лампы позаниматься. Смотрю, а на диване - Жан-Батист Мольер.

Я. Здравствуйте, дорогой господин де Мольер. Вы удивляетесь, как я вырос? В соседней комнате спят мои дети. На прошлой неделе моя старшая дочь третий раз смотрела "Тартюфа"!

МОЛЬЕР. Это любопытно. И что сказала дочь?

Я. Во-первых, ей очень понравился папа. Конечно, если бы я играл злого Тартюфа, то ни за что не понравился бы, вот как.

МОЛЬЕР (он взглянул на часы). Господин артист, скажите, вам еще хочется сыграть что-нибудь из Мольера?

Я. Любую роль в любой вашей пьесе! А еще я обещал написать о вас для ребят - таких же, каким был я в день нашего знакомства, помните?

МОЛЬЕР. Помню, я все помню. До свидания, господин артист.
 

И я написал о моем господине де Мольере...

А вдруг кто-нибудь из вас тоже сядет на диван с синенькой (или теперь она другого цвета?) книжкой и прочтет ее залпом, и в комнате у него окажутся десять тысяч клоунов, и он станет перечитывать ее. И так же, как я, будет хитро и значительно улыбаться, просто произнося названия комедий Мольера. Ну что же... Я завидую ему.

Когда на свете живут люди, подобные Мольеру; когда люди читают такие книги, как книги Мольера; когда в театрах разыгрываются пьесы, равные пьесам Мольера, - за такую жизнь надо радоваться.