У старых актеров была кочевая планида. Частные антрепризы. Купцы-меценаты. Трогательные бенефисы. И кочующие лицедеи перевозили по Волге или по суше свой личный гардероб, перевозили своего Шекспира, Шиллера, Фонвизина и Грибоедова - они являли всегда театральное событие. Можно сказать, что каждый путешествовал неразлучно со "своей кулисой". А что сегодня? Да то же самое. Можно иметь полный комплект современного благополучия, числятся в штате самого завидного театра, но не иметь своей кулисы.

Только не любопытный увидит, в кулисах неодушевленный предмет и не заметит их богатства. Любая кулиса со средним стажем испещрена невидимыми пометками-памятками не меньше, чем беседка в Ленинграде или башни Ласточкиного гнезда в Крыму.

Отталкиваясь от кулис нашего театра, я хочу разогнать свою память и фантазию, а пристрастность и чрезмерный лиризм моих строк прошу оправдать круглой цифрой юбилея. 23 апреля 10 лет Московскому Театру на Таганке.

Вот чего нет, того нет. Занавес в современном театре - на вес золота. Правда, на Таганке функция занавеса обогащена: есть "световой" передний занавес. Есть и боковые световые: "тысячью биноклей на оси". Есть шерстяной занавес - самодвигающийся образ спектакля "Гамлет" - он же судьба, стена, крыло, дух и так далее.

Итак, тот или иной - откроем занавес. Те или иные - благословим кулисы. А также все, что там, в недрах, - сокрытое для публики - суетное, нервное и святое Закулисье.

Кулисы нашего театра знают вкус соли, пота и пыли 10 лет труда, более 20 спектаклей. И каждый раз - все сначала. Сплошные экзамены. Климат любимовских постановок - столь же творческий, столь и влажный. Если верить стенограммам кулис, ничего не стоит режиссерская гипотеза, не оправданная актерами. И актеры пробуют, проверяют собой, про себя, от себя, для себя. Они пляшут, смешат, подличают или, наоборот великодушничают. Не служба, а коммунальный ералаш. Нет, все-таки служба. Есть приказы, совещания, премии, выговора, касса взаимопомощи... Смех и слезы, но больше - трудовой пот. Потому-то и влажный климат. Из общих явлений - такая усталость перед выпуском любого спектакля, что мало кто верит в успех. И общее же на все 10 лет - второе дыхание на генеральной репетиции, когда самый первый приглашенный зритель вдохнет новые силы. Реакция зала - кислород для актеров. Сцена и зал - две половинки - медленно свыкаются, начинают понимать друг друга... И по театральным артериям побежала горячая кровь. Каждая премьера знает этот день тревожного торжества. Каждая кулиса отмечена стажем праздничного соучастия.

Почему мы так торопимся увидеть премьеру? Вы не задумывались? Почему не подождать месяц - три - полгода, пока толпа отхлынет, а спектакль окрепнет? И не надо будет вымаливать "лишний билетик", толкаться и терять пуговицы.
Отчасти, думаю, в каждом из нас притаился некий Бобченский. Ему до ужаса обидно будет, если о новом спектакле первое "Э-э!" скажет другой Петр Иванович.
Но главным образом нас влечет предчувствие нежданной негаданности, надежда на чудо. И в искусстве вообще и в нашей личной биографии особенно.
А близость чуда вызывает зуд справедливого нетерпения...
Театр копирует жизнь. В самой основе такого занятия заложены опасности обмана. И - самообмана.
Артист воссоздает жизнь самобытно, впервые, "в первой инстанции". Псевдоартист, несмотря на успех, видимость искусства и так далее, только обезьянничает, копирует произведения искусства "во второй инстанции".
Печально, что во многих местах разные и своеобразные актеры взращивают в себе приметы прошедших гениев.
И радостно подбадривают режиссеры: "Да ты же просто молодой Тарханов! А ты типичная О.Садовская!" И ходят по сцене пятиминутными копиистами мини-Хмелевы, мини-Чеховы, мини-Зеркаловы...
А рядом - принадлежащие только нашему времени, не взявшие ни жеста напрокат - а сами по себе Юрский, Евстигнеев, Смоктуновский, Герд, Славина, Золотухин... Каждый, из них неповторим, потому что никого не повторяет. Он состоит на действительной службе у собственных способностей, собственного юмора и собственной точки зрения на жизнь.
Великое слово: впервые. Может, за его счет настоящий театр и непобедим. Все, что происходит в настоящем, подлинном театре, - впервые. И каждый раз, даже на самом "пожилом" спектакле - впервые.

Никогда не забуду, как я в первый раз привел 3-летнюю дочку в театр. Это был "Конек-Горбунок" в Центральном детском.
Современное дитя, подробно сориентированное в московской сутолоке автометродвижения и телекинозрелищ, впервые у жизни сыграло роль театрального зрителя. Погас свет. Лихо взвизгнула детвора. Метнулся занавес. Начался Театр. Мертвая тишина. Моя Лена изумленно взирала на дивное диво "волшебного ящика". А я так и не взглянул на сцену. Нельзя было оторваться от ребенка, от его глаз. Ведь это тоже был целый театр.
Кстати, в тот день я совершил серьезный просчет. В антракте привел дочь за кулисы, и мои знакомые артисты запросто погасили тайну волшебного мира. "Конек-Горбунок", переодеваясь, тряс ей руку. "Иванушка" курил с папой на диванчике. "Царь" угостил конфетой, буднично выясняя анкетные данные. И я не сумел угадать за обычной детской застенчивостью черты глубокой растерянности, почти разочарования. Значит, они не вправду сказочные, они на работе. И, стало быть, у них это не впервые.
И во втором акте глаза у Лены потускнели. Радость открытий сменилась любопытством видеть знакомого по жизни актера.

Театр уж полон. Ложи блещут. Партер и кресла - все, как у Пушкина.

Говорят, реклама - двигатель торговли. А для искусства? Мода. Это жесткий двигатель. Двигатель, извините, внешнего сгорания. Карусель крутиться вертится, и вот снова вместе с каминами и сюртуками к нам возвращаются патетика или хор, пантомима или конструкции. А здесь же - фамилии режиссеров, имена актеров, названия постановок...

Актеры и зрители - взаимная любовь. Когда я вижу, как превышая трудовую дисциплину, актеры перед премьерой с 9 утра до поздней ночи работают, повторяя по сто раз одни и те же реплики, падая с ног и рискуя приобрести язву желудка или потерять семью - я считаю, что актеры заслужили большой любви. Но когда житель Владивостока едет в командировку в Москву, день и ночь несет вахту у кассы, смотрит за это пару спектаклей, а потом счастливый летит домой, - это, великий зритель.

Когда возле дверей нашего театра при угасающих огнях площади и улиц воцаряется ночная жизнь наших зрителей, когда вступают в силу неписанные законы очередей, где есть бригадиры и дежурные, списки и проверка, благодарю судьбу, Любимова и страну таких удивительных театральных традиций.

Но, как говорят в одном из наших спектаклей, "проклятье века - это спешка". И хоть "служенье муз не терпит суету", вокруг старухи Мельпомены толчея и галдеж. Меня же лично больше всего возмущает поспешность суждений. И осуждений. Некоторым мало посмотреть спектакль, мало получить, допустим удовольствие. Нет, надо срочно придумать - ярлык, разложить по полкам и потратить нечеловеческую энергию, чтобы в шуме разборов и прорицаний погибло свежее удивление гостя театра - зрителя. 10 лет назад к модному театру прилепили ярлык "режиссерский", "безактерский"...

За 10 сезонов Театра на Таганке не случилось, ни одного непроданного билета. Около 25 постановок. В среднем 40 спектаклей в месяц. Четыре тысячи за 10 лет. В пересчете на зрителя - это минимум три с половиной миллиона. Отбросив часть в честь повторных посещений - все-таки не меньше 3-х миллионов человек. Даже если не делать сравнений этой цифры с народонаселением Швейцарии или Норвегии, можно только подивиться. Для такого крохотного зала, для такой шаткой спутницы, как мода, - это слишком не вероятно. По-моему, схема такова: в зародыше появляется что-то Истинное, затем оно разжижается до состояния Модного, и, если пройдет испытание временем, - масса успокоится, отстоится, окрепнет и останется Истинное в практике и в памяти.

После спектакля в метро, услышал недавно разговор. Некая дама заявила категорично: "Театр разумеется, любопытнейший. Любимов - режиссер интересный. Но актеров его мне глубоко жаль. Работают, как волки, - аж пар идет от них, но светом, музыкой, кубами, топорами все это перекроют - и где артист и чем один отличаются от другого - неважно. Жалею их, честное слово..." Товарищ некая дама, вам нравиться ходить в данный театр? Вы помните его вещи, сыгранные артистами? Вас радует такая театральная информация? Себя лично вы не жалеете? Ну и прекрасно. Позвольте упрекнуть вас в нетерпении и пригласить к некоторым воспоминаниям. В 1964-м вышел первенец театра - "Добрый человек из Сезуана" Б.Брехта. Даже в стане приверженцев голоса разделились. Многие сказали так: это, мол, чудо. Но чудо без продолжения. Да, озарило опытного вахтанговца Любимова - найден ключ к "трудному" автору. Да, счастливо совпали с замыслом режиссера и студенческий истошный азарт, и обаяние бескорыстного идейного единодушия, и уникальность дарования З. Славиной, но помяните, мол, мое слово - чуда дважды не произойдет.

Новые спектакли - "Антимиры" и "Десять дней, которые потрясли мир" - увеличили число поклонников, и мудрые пророчества стали звучать так: "...и Любимов нашел свой путь, и путь этот - "постановочного театра". Актеры играют на крике, на "жиле", на гитаре, на молодости. Когда им стукнет по 30 лет и выше, - они режиссеру не будут нужны, помяните мое слово..."

Перед новыми спектаклями отколупали старые формулировки, но их авторы с не меньшей поспешностью теперь говоря: "Театр, где берет за душу поэзия, свет, фантазия, песня и ансамблевость актеров. Психологией, актерской школой здесь не порадуют. И классику с ее образами нам не видать..."

Вышли "Жизнь Галилея", "Что дела?", "Тартюф", "Мать", "А зори..", наконец, "Гамлет". Все, чего не ждали торопливые пророки, пришло. Гастроли в городах и республиках сняли еще одну "претензию" - в узкой столичной "элитарности". Ни возрастных, ни социальных, ни прочих рамок. Кто просил "помянуть его слово"? Где они... Но увы! Игра в поспешные слова продолжается. Сочувствую не чего больше сказать. А вы... уважаемая виновница моего красноречия, не лишайте себя полноты восприятия театральных чудес.

А если у вас такая душевная потребность жалеть, сострадать - прощу прощения. Жалейте, на здоровье:

1. Взрослых людей с высшим образованием, которые не отсиживают и не откуривают скучный рабдень от звонка до звонка, а вот уже 10 лет с утра до вечера не замечают, как летит время;

2. ... тех, кто своими "незаметными" ролями заслужил внимание многих кино- и телережиссеров;

3. Прошу не отказать в жалости и тем из нас, кто нашел в театре самих себя - не только в актерском или идейном, но и в совсем неожиданных качествах. Дело в том, что ни в каком другом театре, насколько известно, нет такого потока самостоятельного творчества. Именно Любимов с его "нажимом" вызвал к сценической жизни рекордное количество собственных поэтов, чтецов, драматургов, певцов, мимов, режиссеров, композиторов! Сама постановка, репетиций - и нелегка, и сумбурна, и криклива, но всегда творческая. демократическая - расковывает инициативу актеров, не позволяйте дремать человеческим возможностям. Мы никогда не скучаем, нам некогда - пожалейте нас!

4. И не забудьте на остаток вашей жалости обогреть эти вечные очереди у подножия театра, где мужчины и женщины вот уже 10 лет стремятся достать билетик, прийти в театр и "посострадать" актерам...

Послушайте, а в конце-то концов... Вот пройдет 15-20 лет. Как вы ответите детям, с уважением воззиравших на вас: "Мама! Значит, ты видела еще в первых ролях, когда они были молоденькие, и Славину, и Высоцкого, и Золотухина, и Ульянову, и Демидову? Джабраилова, Шаповалова, Филатова? И Смирнова, и Полицеймако? И Смирнова и Жукову! Иванова? Да? Это правда?"

Так кого вам захочется пожалеть через 15-20 лет. Прошу прощения за неполный список артистов.

Закончу приятный разговор об очередях и энтузиастах. Думаю, что такой ценой зарабатывающие на известное "не хлебом единым жив человек" непогрешимы. Я имел неожиданную честь беседовать с группой таких зрителей.

В основном студенты. Когда разговорились, выяснилось, как далеки они от огульной патетики, безголового фанатизма. Напротив. Четкости их суждений, индивидуальному и деликатному подходу я бы советовал позавидовать многим "искушенным" и скучным профессионалам. Наши зрители удивляют зоркостью и тем, что недаром любят театр. Они умеют сравнивать и сокрушатся. Вот этот актер, хоть и очень красив и популярен по фильмам, раздражает самовлюбленнстью, какая заглушает его сценические способности. Этот актер несправедливо мало играет, а ведь каждый его выход на зрителя отмечен такой яркостью, жизнью, талантом!

И спектакли они располагает каждый по-своему - по степени убывания интереса. Одному "Гамлет" - выше всего, меньше поэтические вещи. Другая благодарна, как за великое откровение и духовную школю на жизнь, "Антимирам", "Послушайте!", "Товарищ, верь!", "Павшие и живые". А что "Гамлет"? Ничего особенного, по-моему. Вот что еще дорого - ненавязчивость собственного мнения. А еще более далеки они от безголового фанатизма. Это совсем другие, гораздо легче достающие билеты, могут родить такой диалог:

- В "Моссовете" был? "Петербургские ночи" видел? Потряска?
- Что ты! Гениально!
- А "Укрощение строптивой" с Фрейндлих? Обалдеть?
- А "Под кожей статуи Cвободы" с битлами, а?
- А "Царь" этот... ну...
-"Федот"! Cмоктун! Тоже обвальный номер!

Поэтому издревле "служители муз" дружно предпочитают скромных и дошлых зрителей. Они ночами простаивают под тем поездом, где им светит. Они лично выбирают, почти не считаясь с "общепинятыми". Они работают "на себя". Просто надо выстоять ночь, чтобы на утро упокоить свое зрительское сердце билетиком. Ну и что такое ночь? Ночью можно и к экзаменам готовиться, если не так еще холодно. Можно и спор затеять: куда идет МХАТ, где сильнее Юрский (в театре, в кино, в чтении), и насколько Смоктуновский и Евстигнеев ближе к Таганке, чем с своим "Академиям"... Вот и ночь прошла.

Зритель говорит: Меня не обманешь. Все вижу насквозь! Кто настоящий артист, а кто всего лишь фаворит режиссера. У кого есть темперамент, а кто плохо себя чувствует. Кто не в форме, а кто карьерист. Всех вижу насквозь. А ты знаешь, зритель, что и у нас с этим все в порядке? Вот занавес в театре. Он откроется - и ты нас увидишь. А пока он закрыт, ты же весь как на ладони. И в антракте, и в начале, и в конце. А порталы боковые?.. Ты хоть знаешь, сколько там заманчивых щелей, оттуда на тебя, зритель, зорко смотрит немигающий очи актеров? И ты у актеров как на ладони. Я вижу тебя, зритель, и все твое настроение, и что тебе нравиться, и как ты скучен или какой невежда, или где ты увлекся, заплакал, засмеялся... Я тебя вижу насквозь!

Любимов как режиссер использовал в театре все, кроме грима и "четвертой стены". Так что у нас, на Таганке, я и не в щель, а прямо в глаза тебе смотрю, зритель. Я играю и смотрю тебе в глаза. Эстетика нашего театра подразумевает соучастие в игре актеров также и зрителя. Тебе, может быть, не по душе наш театр, но сидя в нем, ты вряд ли соскучишься или улизнешь от соучастия. И я тебя вижу. Всю твою игру. Насквозь...

Перед спектаклем "Десять дней.." я стою со штыком в форме красногвардейца на пороге театра, возле вешалки, с которой начинается все. Сколько людей, наблюдений - во всех жанрах! Живое восхищение у одних: актер штыком прокалывает твой билет. Вот это да!.. Надменная ухмылка у других: все это было, синяя блуза, вот с такой бородой, меня ерундой не купишь, мне бы ваши заботы.. А у третьих - полное равнодушие, натянутый покой: разве прилично проявлять свои, эмоции? Раз поставили, раз начальство утвердило - значит, так надо. Реагировать неудобно, еще темнотой сочтут неумытой. Черт, его знает, может, за границей давно уже все накалывают, а мы будем - рот разевать. Лучше сделать вид, что так и надо.

Наш театр - через дорогу от метро "Таганская". И напротив наших билетеров, отрывающих "контроль", вестибюль метро и тамошние контролеры. Из жанра фарса является, например, нестойкая фигура с пятикопеечной монетой. Его не пускают, Он снова на приступ. "Иди, проспись!" "Да пустите, не так уж я и выпил-то! Я ж честно, с монеткой!" "У нас дороже". "Ну?! Подорожало?" Потом понял, где метро, а где что - исчез.

... Мы играем веселый спектакль прекрасному зрителю - солдатам воинской части. Первый акт закончился нормально. Все, что было смешно, прошло под хохот и аплодисменты. Актеры радовались горячему приему и всем реакциям зала. Антракт. И во втором акте мы вдруг растерялись: ни звука, ни смешка, ни хлопка. Народ тот же, мы играем не хуже, а такое чувство, словно чья-то нехорошая рука "выключила звук" зрительного зала! Конец - бурные аплодисменты. Мы совсем изумлены. Думали, провал. Подходит офицер. "Товарищи артисты, извините за накладочку в первом действии". "Какую накладочку?" "Ну, был грех, вовремя не одернул. Зато уже перед вторым действием дали команду: артистам работать не мешать, шум прекратить, искусство уважать. Сами видели - народ сидел, как в строю". Случай редкостный, но памятный своей комедийностью.

Так и выходит, что не только артист, но и публика играет во всех жанрах. И как актер, ты, зритель, весьма уязвим. Я же по поводу каждой реплики могу блокнот исписать: как на нее реагировали студенты, рабочие, киевляне, алмаатинцы, французы, писатели, строители, поляки, артисты! Так что ты реагируй, а я тебе скажу, кого ты мне больше напоминаешь.

Я ведь все познаю в сравнении. И, конечно, учусь на ошибках. Например, ошибочно думать, будто бы ты, зритель, слабее актера. Это в качестве актера ты уязвим, да. Но в своем главном значении - как публика - ты будешь помощнее нас. Конечно, сцену и зал связывают взаимная любовь. Друг без друга прожить, конечно, мы не можем. Но этот "брак", извините, хоть порой и бывает счастливый, но он все равно не равный брак. Бывает, что зрителя обижают. Он одевался, надеялся, трудовой рубль на билет не пожалел, и что? Его накормили недобросовестной смесью избитых истин, глупых острот, безликой режиссуры и зевающей актерской игры. Обида налицо. Но все-таки извините меня, зритель, но ты сила. И количеством и правами. Ты ведь всегда прав. Сколько бы мы ни знали, умели, пробовали и как высоко себя ни оценивали, придешь ты, и за тобой - последнее слова. Ты потребитель и регулятор вкусов, направлений, моды. Сколько раз актеров удивляет твой выбор в отношении тех или иных имен! Как часто ты принимаешь черное за белое и не замечаешь скромного, но прекрасного! Но мы, как мавры, свое дело сделали, а уж решать тебе. Прав тот, у кого больше прав.

Проще ответить: современностью. А что это такое? Только слово. Можно еще так сказать. Над каждым новым спектаклем - над ее формой, литературой, музыкой и светом, над каждой фигурой исполнителя столько просижено, проворено... Нет, это не описать. Это не пьеса очередная буднично готовиться - это ставиться вопрос "быть или не быть театру". Это словно первый всегда первый спектакль, и он же последний, прощальный.

Почти всякий раз он начинается с общей сцены всех исполнителей, где они знакомятся с публикой и знакомят ее с правилами сегодняшней игры: в "Добром человеке..." - это уличные паяцы, в "Тартюфе" - балаган мольеровской труппы, в "Матери" - российское гулянье под граммофон да с семечками... Почти всякий раз он завершается грустной нотой расставания театра со зрителем и всех вместе - с героями пьесы.

Мне нравиться такой принцип работы, когда нет химер и не оправданной диктатуры, когда режиссер не заявит гордо: "А я так вижу! Я так хочу, а почему не скажу!" Любимов сразу же зовет всех в свою "кухню", где есть замысел, попытка нащупать новую условность игры, расстановка сил, основной конструктивный прием и почти все, что касается оформления спектакля. И актep должен с первой минуты знать, в каком режиме ему работать, в каком климате жить, при каком ландшафте находиться...

Прочь абстракции - возьмем за пример спектакль Юрия Петровича Любимова "Гамлет". О нем много сказано слов в печати. Обратим внимание на то, что среди достижений отмечались и бережное отношение к Шекспиру, и самостоятельная яркость прочтения, и актеры-персонажи. Прежде всего Гамлет-Высоцкий. Трагическая обреченность все видеть, играть в ту же ложь и пакость окружающего "мира-тюрьмы", единственный зрячий среди слепых, нормальный среди помешанных и оттого объявленного сумасшедшим...

"Гамлета" ставили тысячи раз. Привычным является такое начало работы. Сбор всех участников. Приходит постановщик, у которого в голове четкий план деятельности, решений всех сцен, тайна будущей победы. А пока давайте читать пьесу сидя, за столом, по ролям. Медленно листаются страницы. Неуверенными голосами крадутся по будущей постановке актеры. На каждой фразе, каждом слове - стоп, разберемся. И вот проходят дни, неделя, а актеры все не выходят на сцену, мучительно внимая каждое слово великого драматурга. Любит ли Гамлет Офелию, а королева - Клавдия? Последняя ли это страсть или расчет на железную руку властителя в расползающемся государстве? Ну, а затем, пройдя пьесу вдоль и поперек, - пожалуйте в мизансцены. Наконец, генеральные репетиции, где воссоединяются текст и грим, свет и тьма, театральное руководство и первые зрители. Ловлю себя на том, что, пересказывая биографию спектакля, даже слегка увлекся. Дело в том, что я лично до Любимова работал два года в других театрах и с другими режиссерами, и у них дело происходило именно так.

Совсем иначе у нас, на Таганке. "Что вы тут разложили бумажки, вы что, застольного периода захотели? Почему Гамлет не Отелло и что желал сказать автор тут и там? Что он желал - он написал. Наше дело - воплощать. Ну-ка, марш на сцену! И пробовать, пробовать! А хотите толкований - ради бога: целые тома исписаны такими мудрецами, нам с вами не чета! Прочли раз, прицелились - вперед! Роли в руках (лучше бы готовились дома) - и пробовать, пробовать! Разговаривают театроведы, актеры - от слова "действие" - действуйте на здоровье. А кто прав - мы или кто еще, - это сцена решит, результаты работу. Начали, ребята!"

Мне нравиться, что режиссер приходит с твердой концепцией, для которой найдена совершенно необходимая и абсолютно заманчивая образная структура. С первой до последней минуты работы он взывает к сознательному соавторству Гамлета и стражника, королевы и гонца. Чтобы весь театр жил единой заботой, твердо зная, что же мы сказать новой работой в целом и каждой сценой в отдельности. Ни одна сцена не решается наугад. Ценою любых усилий, замен, отмен - чего хотите, надо добиваться такого звучания, которое единственно верно служило бы общему замыслу, идее вещи. Это особое чувство - сверять каждую сцену со "сверх задачей". Любимов до ужаса, до надоедливости часто, ну на каждом шагу отвлекает от эпизода и снова призывает всех помнить конечную цель, предчувствовать перспективу.

Сознательное творчество - во всех звеньях. Интуиция - великая вещь, но если ее ожидают, сложа руки или стоя перед ней на коленях, этот трепет только трепотня, извините за выражение. Интуиция добывается трудом и только трудом, а позже это будет красиво названо феерией фантазии, каскадом выдумки и т.д. И мне нравиться сность изложения, немногословность планов и задач. Еще Мне нравиться любовно-тщательное, охранительное, но одновременно хозяйское отношение к классике. Посмотрите, какие порой скучные, обезвоженные получаются спектакли, а ведь им предшествовала почти физическая дрожь перед "словом" Толстого, Пушкина, Маяковского. Поддакивая толкователям, режиссеры рабски копируют прошлые достижения. И лишают себя свободы величия, а работу - смысла. Конечно, и Гоголь и Гете близки нам не тем, что дали повод для тысячи диссертаций, а своим живым "попадающим" словом. Любимов, например, так по-деловому и смело перечитывает Шекспира, Пушкина, Маяковского, что касается, будто бы они ему обещали прийти на "генералку". Я видел, как живые писатели радовались за свои произведения, поставленные на Таганке и Вознесенский, и Ставинский, и Евтушенко. Уверен так же за Шекспира и за Островского.

И так же как с авторами, так и с учителями, чьи портреты украшают фойе: Станиславский, Вахтангов, Мейерхольд, Брехт. Без всякого ложного пафоса, с чутким вниманием к наследию, но живо, по-хозяйски деловито - так ежедневно утверждает Ю.Любимов свою театральную школу.

И это мне больше всего нравиться: еще никем не сформулированная, но многоустно названая и одобренная, а главное, реально живущая и прописанная в Москве, на Таганке, своя школа театра.

...оно должно выстрелить? Эта арифметика театра. Но если задать такой вопрос Любимову, то, думаю, он расширит ответ. Например, так.

Все зависит от пьесы и от задачи, которую театр ставит перед... гм, ружьем. Может быть, оно должно, стрелять. Может быть, оно, шут его знает... сто раз будет стрелять, и все не вовремя (пугать, допустим); но в нужный момент, когда от него все ожидают выстрела... оно промолчит, не сработает. И это будет, может быть гораздо сильнее, чем стреляющее ружье. И может быть, это памятный трофей отставного вояки... Тогда даже выразительный взгляд на молчащее оружие больше "стреляет", чем реальный выстрел.

Одним словом, арифметика - это еще не вся математика. В театре - новая пьеса. Она принята к постановке. Ее одобрила труппа.

Празднично поблескивает новенький приказ. Роли исполняют... срок сдачи... композитор... художник... приступить к работе.

Но никто не заставит работу двигаться, пока режиссер не решит первого и основного. Как будет выглядеть сцена? От каких условий игры отталкиваться фантазии режиссера, исполнителей, композитора и т.д. Мне кажется, антиподом Театра на Таганке является по слову Маяковского, "безобразная безобразность". Для радио внешний вид представления не важен, в кино можно обойтись крупным планом... А здесь, извольте три часа взирать на коробку сцены, внутри которой артист и звучит, и движется. Значит, выразительность формы образа спектакля или поддержит актеров, или "зарежет" самых талантливых...

Срочно сбегаю от заманчивых дверей "цеховой" тематики.

Вот сочинялась в театре пьеса "Послушайте!" о стихах и судьбе В. Маяковского. Большая группа людей способствовала рождению литературной основы. Пьеса принята. Любимов не начинает работу... В качестве члена авторской группы я предложил водрузить на сцене огромный бильярдный стол. Он и эстрада для поэта. Он и поле для игры. А до чего же хорошо забить противника в... лузу (словно в гамак!) Для темы войны стол "даст трещину": образуя окоп...

Вроде все симпатично, многие кивали: да, это сможет создать особое и азартное настроение... А постановщик не мог "разогреться" на такую конструкцию. Что-то мешало. Оказалось, "мешала"... поэзия - Маяковского. Интуиция и опыт подсказали Любимову, что конструктивно, усложнено раскрывать и без того сложную, новаторскую конструкцию маяковской речи - слишком искусственно и мудрено. А главное - может закрыть мир чувств и мыслей, содержание поэзии. Зато как скоро, лихо пошла работа, когда Любимов с художником Э.Стенбергом отработали другую схему, выдумали другой макет! Признаюсь, не сразу и не всеми актерами была принята "как своя" предложенная декорация: просто азбука. 32 ярких кубика с буквами. И так же как любая поэма - и наисложнейшая! - складывается из примитивных "А", "Б", "В", "Г", "Д"... - так точно и спектакль строился из кубиков актерскими руками. Это оказалось многозначно, заразительно и диктовало свой способ - игры в "жанр".

Теперь: это нам кажется единственно верным решением.

В ожидании будущего занавеса в "Гамлете" (эту махину вязали вдумчиво и долго), а так же его сложных механизмов управления мы репетировали с "черновой" моделью. Рабочие сцены возили станок на колесах... На станке - тряпка. Спектакль почти готов. Мы привыкли к станочку, но вдруг воцаряется и парит, обнимая все сцену, настоящий, крылоподобный и зверовидный занавес... И существенно менялся рисунок ролей, менялось звучания сцены и, конечно, ритм и темп диалога. Нельзя было работать вопреки или помимо... только вместе с этой самоходной метафорой.

Опорным, ближайшим помощником Любимова является художник. Счастливым оказалось - содружество режиссера с великолепным мастером Д.Боровским. Иногда спрашивают - а кто из них придумал это или то, занавес, маятник или станок... Тут обоих связывают живое дело и общие задачи, а никак не сложные мотивы авторских самолюбии. Учитывая объем любимовских забот по организации единого и дружного звучания всего "оркестра" - в конечном итоге, он сам по себе и швец и жнец и на сцене игрец - так сказать, музо-свето-инжедрамо-дожник спектакля!

К спектаклю "А зори.." основным постановочным элементом Любимова и Боровского был "назначен" грузовик. Он увозит девушек-зенитчиц и их старшину в расположение части. А что потом? Какова биография грузовика? Как развить образ - функциональнo? Куда девать однажды выстрелившее "ружье"? И вот кропотливо, трудно и жестко отбираются все возможности досок, составляющих кузов. Теперь зритель удивляется, восхищается простоте и ловкости находок... Фронтовой лес с его атмосферой, или топкое болото, или солдатская банька - все на ваших глазах, все родом из грузовика, но чувства, но судьба всех и, каждого подлинные, но всем законам системы Станиславского. И публика в трагическом финале плачет настоящими слезами не меньше, чем в театрах других направлений...

Я не ставу здесь перечислять спектакли в подобном смысле, остановлюсь. И повторю с некоторым упрямством:

1) висящее ружье на сцене никому ничего не должно - это театр ему должен;

2) а арифметика - это уважаемая, но всего лишь начальная область математики.

Театр родился под открытым небом. Значит, такая была потребность в нем, что даже крышу соорудить не успели. Ладно. Что дальше? Он родился на улице, он ютился в повозках. Однако и от него поеживались, а кое-кому становилось просто не по себе. Но сильнее мира сего вовремя сообразили, что нужно делать. Гнать, ссылать, запрещать - бесполезно. "Нищему пожар не страшен" - как говориться в одном из наших спектаклей. Все равно он выкрутится и победит.

И нашли сильнее мира способ похитрее. Приютить. Подкормить. Потом, из чувства естественной благодарности, театр поменяет грубое: "какого черта вам от меня" на деликатное "что бы вам хотелось видеть...". Появляется придворный театр. Рождаются безмятежные, безкомфликтные пьесы. Взаимная радость на лицо: никто не обижен, тишь да гладь. Но зато: как дивно играют артисты! Как трогательно поют свои пасторали!.. И ласкающее растет жалование. Но трагически лопнет это парфюмерное забытье. Как родился театр от народных забот, из народных тканей, так и умрет он только по народной воле. Нет, не исчезла потребность. Значит, быть театру настоящему. Ездить ему в повозках. Жаться в сквозняках. И ежиться от его снайперских сатир негодяям и эксплуататорам!.. Но люди есть люди. Поманят мягким куском да теплым приютом. Подгонят высокую карету с подушками на сидениях... Выйдет царь-государь и попросит сердечно: "Братцы-паяцы, не откажите государю своему - воздаете нам хвалу через песни с диалогами, пущай заморские князья нам позавидуют".

Прошли века, побежали рельсы по земле, полетели аэропланы. Немыслимо выросла техника и всеобщее благосостояние. Когда это театр ютился? Куда девались сквозняки? Серебристые сосульки микрофонов, тысячи зрителей. Индустрия реквизита, бутафории. Сцена на автокнопках. Самоходные прожектора. Воздушные формы потолка. Красота. Лифты, поворотные круги, разъемные стены, гуляющие подмостки...

Не оснащения и не помещения требуются театру. Возвращение требуется. Не бойтесь слова. Это вечно молодой процесс. Как весенняя капель либо зелень. Возвращение. Если маловооруженным глазом подсмотреть, так, оно и выходит.

Беглый перечень того, что знаю. "Театры в фойе" у нас в Москве (в театре им.В.Маяковского, в театре им.Моссовета ) - признаки живого поиска, оживление, озеленения.

В Чехии, в Крумнове, - в старинном парке - дворец для первого акта, поляны и деревья для дальнейших - "Сон в летнюю ночь". Декорации не подвижны, ибо они природа. В листву монтированы приборы света. Но зато дьявольски красиво вращается... зрительный зал!..

В Париже, у Мнушкиной, идет спектакль, напоминающий наши "10 дней..". Там вдобавок трясут и зрите лей - почти буквально, заводя их на живой диспут, так что некоторые бегут на сцену и вступают в полемику с актерами - ожил театр, зазеленел.

В Кракове круглый замок без крыши - "Барбакан". Там сверху горят факелы, на стульях - зрители, а на истинно древних лестницах и каменных площадках идут "Плутни Скапена" Ж.-Б. Мольера.

Один из лучших берлинских театров - "Фольксбюне", театр брехтовца Б. Бессона, целую неделю играет один и тот же спектакль, помноженный... на пять. На третьем этаже отрывают билеты и пропускают человек 200 - в театр диспута: "Пьеса или дискуссия?" Там после пьесы начинается диалог зрителей с режиссером и актерами. В самом зале смотрят большое фольклорное представление - "шванк". А за сценой, на второй ее половине отрезанной от зрительного зала многотонным "пожарным занавесом", играется в полуцирковой, уютной обстановка современная лукавая пьеса "Последний рай" - о животном мире, о директоре зоопарка, днем лелеющей, а ночью пожирающей уникальных зверюшек.

Эти три пьесы - по билетам. Но все начинается со ступенек, в вестибюле, куда может зайти любой берлинец. Здесь перед вами сбегутся две "бродячие" труппы, и каждая песнями, грубоватыми агитками и остротами постарается заманить к себе вас, зрителя. В результате половина публики идет за левыми паяцами, и они в левом крыле фойе играют древний фарс. Правый - направо, и там, сидя, кто, где устроится, с наслаждением похохочут над ранней пьесой Мольера "Летающий лекарь". Спектакль, помноженный на пять. Во имя чего? Во имя людей? Завидного? Знаменитого? Нет. Во имя настоящего.

Не будем слишком задаваться, обладатели супермодеpна. И, вспоминая повозки и шапито наших предков-скоморохов, да не возгордимся, нет. Лучше сочтем наше бетонно-поролоновое могущество тяжким испытанием для бессмертного духа театральной игры.

Все-таки не решается безжалостная мода посягнуть, на наше почтительное восхищение перед музыкантами-бессеребниками, полуголодными гордецами-комедиантами или великими подвижниками итальянского Возрождения, еле державшимися подаяниями Лоренцо Великолепного. И все-таки недаром так притягательна судьба булгаковского Мастера, его бескорыстного рыцарства в искусстве!..

Мне хотелось в этих отрывочных записках поразмышлять вокруг всего того, что зовется Театром на Таганке.

От имени актеров поблагодарить судьбу.

От имени судьбы пожелать долголетия всем, кто в нашем театре.

В заключение и чтобы одновременно завершить разговор о сегодняшних поисках в театрах и - о "возвращении".

Одна из кулис Театра на Таганке, наверное, посвящена первому и программному спектаклю - "Добрый человек из Сезуана". Полтысячи раз звучали со сцены его речи и песни, и вот они светятся на кулисах, как след от прикосновения "театра улиц" или как автограф самого Б.Брехта: