Час зачатья я помню неточно, -
Значит, память моя однобока.
Но зачат я был ночью, порочно,
И явился на свет не до срока.

Я рождался не в муках, не в злобе, -
Девять месяцев - это не лет.
Первый срок отбывал я в утробе:
Ничего там хорошего нет.

Спасибо вам, святители,
что плюнули да дунули,
Что вдруг мои родители
зачать меня задумали

В те времена укромные,
теперь почти былинные,
Когда срока́ огромные
брели в этапы длинные.

Их брали в ночь зачатия,
а многих даже ранее,
А вот живет же братия -
моя честна компания.

Ходу, думушки резвые, ходу,
Слово, строченьки милые, слово!
В первый раз получил я свободу
По указу от тридцать восьмого.

Знать бы мне, кто так долго мурыжил -
Отыгрался бы на подлеце,
Но родился и жил я, и выжил, -
Дом на Первой Мещанской, в конце.

Там за стеной, за стеночкой,
за перегородочкой
Соседушка с соседочкой
баловались водочкой.

Все жили вровень, скромно так:
система коридорная,
На тридцать восемь комнаток
всего одна уборная.

Здесь на́ зуб зуб не попадал,
не грела телогреечка.
Здесь я доподлинно узнал,
почем она, копеечка.

Не боялась сирены соседка,
И привыкла к ней мать понемногу.
И плевал я, здоровый трехлетка,
На воздушную эту тревогу.

Да, не всё то, что сверху, от бога -
И народ «зажигалки» тушил.
И, как малая фронту подмога,
Мой песок и дырявый кувшин.

И било солнце в три луча,
сквозь дыры крыш просеяно,
На Евдоким Кириллыча
и Гисю Моисеевну.

Она ему: «Как сыновья?» -
«Да без вести пропавшие!
Эх, Гиська, мы одна семья,
вы тоже пострадавшие.

Вы тоже пострадавшие,
а значит - обрусевшие,
Мои - без вести павшие,
твои - безвинно севшие.»

Я ушел от пеленок и сосок,
Поживал - не забыт, не заброшен.
И дразнили меня «недоносок»,
Хоть и был я нормально доношен.

Маскировку пытался срывать я,
Пленных гонят, - чего ж мы дрожим?
Возвращались отцы наши, братья
По домам, по своим да чужим.

У тети Зины кофточка
с драконами да змеями -
То у Попова Вовчика
отец пришел с трофеями.

Трофейная Япония,
трофейная Германия:
Пришла страна Лимония -
сплошная чемодания.

Взял у отца на станции
погоны, словно цацки, я,
А из эвакуации
толпой валили штатские.

Осмотрелись они, оклемались,
Похмелились, потом протрезвели.
И отплакали те, кто дождались,
Недождавшиеся отревели.

Стал метро рыть отец Витьки с Генкой,
Мы спросили: «Зачем?» - Он в ответ:
Мол, коридоры кончаются стенкой,
А тоннели выводят на свет.

Пророчество папашино
не слушал Витька с корешом:
Из коридора нашего
в тюремный коридор ушел.

Да он всегда был спорщиком,
припрут к стене - откажется.
Прошел он коридорчиком
и кончил «стенкой», кажется.

Но у отцов свои умы,
а что до нас касательно -
На жизнь засматривались мы
уже самостоятельно.

Все - от нас до почти годовалых -
Толковища вели до кровянки,
А в подвалах и полуподвалах
Ребятишкам хотелось под танки.

Не досталось им даже по пуле,
В ремеслухе живи да тужи.
Ни дерзнуть, ни рискнуть, но рискнули -
Из напильников сделать ножи.

Они воткнутся в лёгкие,
от никотина чёрные,
По рукоятки лёгкие
трехцветные наборные.

Вели дела обменные
сопливые острожники:
На стройке немцы пленные
на хлеб меняли ножики.

Сперва играли в фантики,
в пристенок с крохоборами,
И вот ушли романтики
из подворотен ворами.

...Спекулянтка была номер перший -
Ни соседей, ни бога не труся,
Жизнь закончила миллионершей
Пересветова тётя Маруся.

У Маруси за стенкой говели,
И она там втихую пила...
А упала она возле двери -
Некрасиво так, зло умерла.

Нажива - как наркотика.
Не выдержала этого
Богатенькая тётенька
Маруся Пересветова.

И было всё обыденно:
Заглянет кто - расстроится.
Особенно обидело
Богатство - метростроевца.

Он дом сломал, а нам сказал:
«У вас носы не вытерты,
А я - за что я воевал?!» -
И разные эпитеты.

Было время и были подвалы,
Было дело - и цены снижали.
И текли, куда надо, каналы
И в конце, куда надо, впадали.

Дети бывших старшин да майоров
До ледовых широт поднялись,
Потому что из тех коридоров,
Им казалось, сподручнее - вниз.