Когда я о́б стену разбил лицо и члены
И всё, что только было можно, произнёс,
Вдруг сзади тихое шептанье раздалось:
«Я умоляю вас, пока не трожьте вены.

При ваших нервах и при вашей худобе
Не лучше ль чаю? Или огненный напиток?
Чем учинять членовредительство себе,
Оставьте что-нибудь нетронутым для пыток.»

Он сказал мне: «Приляг,
Успокойся, не плачь.» -
Он сказал: «Я не враг,
Я - твой верный палач.

Уж не за́ полночь, - за́ три,
Давай отдохнём.
Нам ведь все-таки завтра
Работать вдвоём.»

Чем черт не шутит - может, правда, выпить чаю,
раз дело приняло приятный оборот?
Но только, знаете, весь ваш палачий род
Я, как вы можете представить, презираю.

Он попросил: «Не трожьте грязное бельё.
Я сам к палачеству пристрастья не питаю.
Но вы войдите в положение моё -
Я здесь на службе состою, я здесь пытаю.

И не людям, прости, -
Счет веду головам.
Ваш удел - не ахти,
Но завидую вам.

Право, я не шучу,
Я смотрю делово:
Говори что хочу,
Обзывай хоть кого.»

Он был обсыпан белой перхотью, как содой,
Он говорил, сморкаясь в старое пальто:
«Приговоренный обладает, как никто,
Свободой слова, то есть подлинной свободой.»

И я избавился от острой неприязни
И посочувствовал дурной его судьбе.
«Как жизнь?» - спросил меня палач. - «Да так себе...» -
Спросил бы лучше он: как смерть - за час до казни?..

Ах, прощенья прошу, -
Важно знать палачу,
Что, когда я вишу,
Я ногами сучу.

Да у плахи сперва
Хорошо б, - подмели,
Чтоб моя голова
Не валялась в пыли.

Чай закипел, положен сахар по две ложки.
«Спасибо!» - «Что вы! Не извольте возражать!
Вам скрутят ноги, чтоб сученья избежать,
А грязи нет, - у нас ковровые дорожки.»

«Ах, да неужто ли подобное возможно!» -
От умиленья я всплакнул и лег ничком.
Он быстро шею мне потрогал осторожно
И одобрительно почмокал языком.

Он шепнул: «Ни гугу!
Здесь кругом стукачи.
Чем смогу - помогу,
Только ты не молчи.

Стану ноги пилить -
Можешь ересь болтать,
Чтобы казнь отдалить,
Буду дольше пытать.»

Не ночь пред казнью, а души отдохновенье!
А я уже дождаться утра не могу.
Когда он станет жечь меня и гнуть в дугу,
Я крикну весело: «Остановись, мгновенье, -

Чтоб стоны с воплями остались на губах!»
«Какую музыку, - спросил он, - дать при этом?»
Я, признаюсь, питаю слабость к менуэтам,
Но есть в коллекции у них и Оффенбах.

«Будет больно - поплачь,
Если невмоготу», -
Намекнул мне палач.
Хорошо, я учту.

Подбодрил меня он,
Правда, сам загрустил:
Помнят тех, кто казнён,
А не тех, кто казнил.

Развлек меня про гильотину анекдотом,
Назвав ее лишь подражаньем топору.
Он посочувствовал французкому двору
И не казненным, а убитым гугенотам.

Жалел о том, что кол в России упразднён,
Был оживлен и сыпал датами привычно.
Он знал доподлинно - кто, где и как казнён,
И горевал о тех, над кем работал лично.

«Раньше, - он говорил, -
Я дровишки рубил,
Я и стриг, я и брил,
И с ружьишком ходил.

Тратил пыл в пустоту
И губил свой талант,
А на этом посту
Повернулось на лад.»

Некстати вспомнил дату смерти Пугачёва,
Рубил - должно быть, для наглядности - рукой.
А в то же время знать не знал, кто он такой, -
Невелико образованье палачёво.

Парок над чаем тонкой змейкой извивался,
Он дул на воду, грея руки о стекло.
Об инквизиции с почтеньем отзывался
И об опричниках - особенно тепло.

Мы гоняли чаи,
Вдруг палач зарыдал -
Дескать, жертвы мои
Все идут на скандал.

«Ах вы, тяжкие дни,
Палачева стерня.
Ну за что же они
Ненавидят меня?»

Он мне поведал назначенье инструментов.
Всё так не страшно - и палач как добрый врач.
«Но на работе до поры всё это прячь,
Чтоб понапрасну не нервировать клиентов.

Бывает, только его в чувство приведёшь,
Водой окатишь и поставишь Оффенбаха,
А он примерится, когда ты подойдёшь,
Возьмет и плюнет. И испорчена рубаха.»

Накричали речей
Мы за клан палачей.
Мы за всех палачей
Пили чай, чай ничей.

Я совсем обалдел,
Чуть не лопнул, крича.
Я орал: «Кто посмел
Обижать палача?!»

Смежила веки мне предсмертная усталость.
Уже светало, наше время истекло.
Но мне хотя бы перед смертью повезло, -
Такую ночь провел, не каждому досталось!

Он пожелал мне доброй ночи на прощанье,
Согнал назойливую муху мне с плеча.
Как жаль, недолго мне хранить воспоминанье
И образ доброго чудного палача.