Быть хорошим переводчиком необыкновенно трудно. Хорошо переводить поэзию - еще трудней. Перевод русской поэзии, с ее специфической мелодикой и мужскими рифмами, которых избегает польское стихосложение, особенно сложен, и чтобы перечислить имена тех, кому это действительно удавалось, хватит пальцев одной руки.

Как правило, переводчик оказывается перед выбором: воспроизвести мелодику, ритм стихотворения, сохранив его поэтику, либо отдать предпочтение точной передаче смысла. Выбрать то, что в конкретном стихотворении представляется наиболее важным. Если же перевод утрачивает и то, и другое - не передавая содержания, упрощает и опошляет форму, - он перестает быть переводом, превращаясь в халтуру. Вспомнить эти прописные истины заставляют переводы стихотворений В. Высоцкого, опубликованные в польском журнале «Литература на сьвеце» (№10/84), казалось бы, солидном и компетентном издании. Я имею в виду, прежде всего переводы З. Федецкого и Ю. Вачкува. Конечно, плохих переводов множество, но этими стоит заняться, по меньшей мере, по трем причинам: во-первых, в связи с самим автором, популярность которого в Польше продолжает расти, а переводов пока немного, хотя спрос на них огромный, во-вторых, учитывая личность переводчиков, известных и опытных профессионалов, и, наконец, в-третьих, поскольку эти переводы опубликованы в журнале «Литература на сьвеце», что дает читателям основание считать эти переводы если не образцовыми, то хотя бы более чем просто адекватными.

Все, кто когда-нибудь пробовали переводить Высоцкого, знают, что дело это нелегкое (о чем пишет Адам Лоскевич в том же номере «Литературы на сьвеце», обращая, в частности, внимание на существование разных вариантов текстов Высоцкого) - к обычным трудностям добавляется особый язык автора, часто использующего своеобразный просторечный сленг, специфический юмор, опирающийся на конкретные реалии жизни советских граждан, реалии, незнание которых постоянно воздвигает перед переводчиком и читателем непреодолимый барьер. Если ко всему этому добавить, что поэтические произведения Высоцкого создавались для музыкального исполнения и предназначались для пения, то задача становится неизмеримо более сложной. Однако, как доказали переводы Качмарского, Млынарского, Осецкой или - напечатанные наряду с работами Федецкого и Вачкува - переводы Михала Ягеллы, поэзия Владимира Высоцкого не настолько непроницаема, чтобы ее нельзя было относительно адекватно и хорошо перевести. Поэтому тем большее недоразумение представляют собой переводы, упомянутые в начале статьи.

Вероятно, наиболее фундаментальная ошибка, которую совершают Федецкий и Вачкув - непонимание... самой личности автора. Оба переводчика отождествляют Высоцкого с одним из его персонажей - вечно пьяным жуликом, мелким хулиганом из-за пивного ларька. Причем отождествляют настолько безоговорочно, что не замечают разницы между сатирической зарисовкой, аллегорический притчей и лирической исповедью поэта. К тому же, они пытаются лишить этого несчастного забулдыжку чувства юмора, что автоматически делает его вульгарным. Поэтому, когда Высоцкий пишет «а деньги зашил за подкладку», Федецкий переводит «ruble schowałem do gaci», т.е. «запрятал рубли под стреху» (перевод именно этого стихотворения «За покупками» опубликован в майском номере журнала «Твурчосьць»!). По-видимому, эта замена подкладки на стреху ставит своей целью приблизить текст к читателю. У Высоцкого: «Дайте похмельным кваса, авось они перепьются», а у Вачкува сразу и без обиняков: «dajcie zapitym wódzi, niech się zaprawią na amen», т.е. «дайте пьяным водки, пусть упьются в доску». Эта лихая «целесообразность» губит детали быта, юмор и... поэзию.

Однако наиболее существенным образом непонимание проявляется в текстах, написанных всерьез, а именно в интимной лирике поэта. Серьезная интонация явно разрушает созданный переводчиками образ Высоцкого - поэта-пропойцы. Поэтому в своих переводах они нарочито упрощают его лирическую поэзию, пытаясь вернуть беглянку обратно к пивному ларьку. В числе опубликованных в «Литературе на сьвеце» переводов есть три особенно бросающихся в глаза - это переводы трех стихотворений Высоцкого. Я имею в виду «Сон» в переводе Земовита Федецкого. Первые два четверостишия - типичный случай некритического переноса стихотворного текста на иноязычную поэтическую основу. Высоцкий пишет:

В сон мне - желтые огни,
и хриплю во сне я:
«Повремени, повремени -
утро мудренее!»

Но и утром все не так,
нет того веселья:
или куришь натощак,
или пьешь с похмелья.

В переводе читаем:

Żółty płomień widzę we śnie
zaraz mnie oślepi.
Poczekaj trochę, jeszcze za wcześnie,
jutro będzie lepiej.

Ale ranek nie przynosi
radości mi wcale.
Albo piję znów ze złości
albo na czczo palę.

Четвертая и последняя (десятая) строфы в переводе звучат так:

A w kościele mroku wiele
kadzidlany zapach.
Nie ma chłopcy i w kościele
ładu ani składu.
(...)
Obca mi knajpa i kościół obcy
Nigdzie nic świętego!
Wszystko do niczego chłopcy,
całkiem do niczego.

Тогда как в оригинале читаем:

В церкви - смрад и полумрак,
дьяки курят ладан...
Нет, и в церкви все не так,
все не так, как надо!
(...)
И ни церковь, ни кабак -
ничего не свято!
Нет, ребята, все не так!
Все не так, ребята...

Помимо очевидной поэтической несостоятельности и абсолютной невозможности песенного исполнения приводимого текста, наблюдается и существенное искажение смысла. «Всё не так, как надо» Федецкий переводит как «brak ładu i składu», «всё не так» - как «jako wszystko do niczego (...) całkiem do niczego», то есть эти строки в польском переводе означают лишь, что бессмысленно абсолютно всё, и что с этим ничего нельзя поделать, а лучше, не принимая ничего близко к сердцу, напиться «эх, раз, да еще раз», как собственно и предлагает припев, в точном соответствии с описываемым образом вора-отщепенца. Хотя утверждение «всё не так, как надо», всё не так, как должно быть, с очевидностью указывает - у говорящего имеется некое представление о том, как быть должно. Упоминая в одной строке церковь и кабак, Высоцкий не стремится указать на свою отстраненность от этих институций, напротив, путем сопоставления храма и питейного заведения он подчеркивает общую утрату святости и протестует против мира, в котором всё не так, как надо.

О стихотворении В. Высоцкого «Кони» выдающийся советский поэт Андрей Вознесенский, восхищенный пластикой и силой поэтического образа, искусством внутренней рифмы и поэтическим дыханием текста, писал, что это одно из самых великих и трагических стихотворений русской поэзии. Польский перевод Юзефа Вачкува можно, собственно говоря, оставить без комментариев. У Высоцкого:

Вдоль обрыва, по-над пропастью, по самому по краю
Я коней своих нагайкою стегаю, - погоняю, -
Что-то воздуху мне мало, ветер пью, туман глотаю,
Чую, с гибельным восторгом - пропадаю, пропадаю!

Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее!
Вы тугую не слушайте плеть!
Но что-то кони мне попались привередливые,
И дожить не успел, мне допеть не успеть!

Я коней напою, я куплет допою, -
Хоть немного еще постою на краю!..

Сгину я, меня пушинкой ураган сметет с ладони,
И в санях меня галопом повлекут по снегу утром.
Вы на шаг неторопливый перейдите, мои кони!
Хоть немного, но продлите путь к последнему приюту!

Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее!
Не указчики вам кнут и плеть.
Но что-то кони мне попались привередливые,
И дожить я не смог, мне допеть не успеть.

Я коней напою, я куплет допою, -
Хоть немного еще постою на краю!..

Мы успели - в гости к богу не бывает опозданий.
Так что ж там ангелы поют такими злыми голосами?
Или это колокольчик весь зашелся от рыданий,
Или я кричу коням, чтоб не несли так быстро сани?

Чуть помедленнее кони, чуть помедленнее!
Умоляю вас вскачь не лететь!
Но что-то кони мне достались привередливые,
Коль дожить не успел, так хотя бы допеть!

Я коней напою, я куплет допою, -
Хоть немного еще постою на краю!..

У Вачкува:

Wzdłuż urwiska, samym skrajem, tam gdzie przepaść się wyłania,
swoje konie w dal poganiam - i nahajem, i wołaniem.
Brak mi tchu i chciwie wchłaniam mgłę i wicher nad otchłanią.
Czuję, że się zachłysnąłem głąb mnie wciąga, oszałamia.

Rany boskie, wolniej, konie! Rany boskie, wolniej...
Nie zważajcie na świszczący bat.
Ach, co za konie narowiste, nie słuchają mnie...
Człowiek żyć jeszcze chce, jeszcze śpiewałby rad...

Jeszcze sił trochę mam, jeszcze pić koniom dam.
I dośpiewam swą pieśń, skoro tu jeszcze trwam.

Runę w dół, gdy mnie huragan niby puszek zdmuchnie z dłoni.
Jeszcze trochę dajcie pożyć, o, nie gnajcie, moje konie!
Czemu tak szalonym pędem do ostatniej biec przystani?
...

Rany boskie, wolniej, konie! Rany boskie, wolniej...
Waszym panem nie jest knut ni bat.
Ach, co za konie narowiste, nie słuchają mnie...
Człowiek żyć jeszcze chce, jeszcze śpiewałby rad...

Jeszcze sił trochę mam, jeszcze pić koniom dam.
I dośpiewam swą pieśń, skoro tu jeszcze trwam.

Więc to tu: do Boga w gości zawsze w porę się przychodzi.
Tylko czemu śpiew aniołów tak boleśnie serce rani mi?
Czy to czasem nie dzwoneczek lamentuje i zawodzi?
Albo ja na konie krzyczę, żeby tak nie rwały z sańmi!

Rany boskie, wolniej, konie! Rany boskie, wolniej...
Czy ponosi was szał czy zła krew?!
No, co za konie narowiste, słów po prostu brak...
Skoro żyć nie ma jak, niechaj trwa bodaj śpiew...

Jeszcze sił trochę mam, jeszcze pić koniom dam.
I dośpiewam swą pieśń, skoro tu jeszcze trwam.

И, наконец, третий перевод, сделанный тем же Вачкувом - стихотворение «Я не люблю», которое часто называют поэтическим кредо Высоцкого. В оригинале:

Я не люблю фатального исхода,
От жизни никогда не устаю.
Я не люблю любое время года,
Когда веселых песен не пою.
(вариант: В которое болею или пью)

Я не люблю холодного цинизма,
В восторженность не верю, и еще -
Когда чужой мои читает письма,
Заглядывая мне через плечо.

А в переводе:

Nie lubię dni, gdy śpiewać nie mam chęci -
ja kocham żyć, to mój wspaniały cel...
Nie lubię, gdy zanadto kto chachmęci
i zaraz wodę z mózgu robić chce.

A jeśli trznia albo cynicznie buja,
to hak mu w smak, nie lubię takich glist.
Nie lubię też, gdy za mną idzie szuja
lub cichcem zerka w mój otwarty list.

В то время как Высоцкий пишет, что не любит фатальных стечений обстоятельств, что не тяготится жизнью, хотя не любит периодов, когда в его песнях нет радости (либо когда болеет и не пьет), Вачкув толкует его слова в духе признаний хулигана-склеротика, который не любит, когда ему заморочивают голову (?!) и компостируют мозги. Высоцкий отрицает цинизм, не верит в легкие увлечения, Вачкув понижает его пафос, демонстрируя далеко идущее стилистическое равнодушие. Эта игра со смыслом продолжается на протяжении последующих четырех четверостиший. Две начальные строки следующего, седьмого четверостишия содержат новый сюрприз. У Высоцкого:

Я не люблю себя, когда я трушу,
Досадно мне, когда невинных бьют.

У Вачкува же:

Nie lubię gdy i ja się lękać muszę,
biorę się w garść i - mogą sobie szczuć!

Обыкновенная переводческая неудача, или слишком далеко зашедшая поэтическая вольность? Высоцкий явно подчеркивает, что именно трусость вызывает у него осуждение и что избиение невиновных рождает в нем протест (точнее возмущает). В то время как забулдыжка Вачкува заявляет, что ему на самом деле бывает не по себе, когда на него наезжает шпана из другой пивной, но он сразу берет себя в руки, - и не с такими, дескать, справлялись! То есть моральные проблемы, бунт, рефлексия - это не для Высоцкого!

Одним словом, всё это бы было смешно, когда бы не было так грустно, обидно и досадно. Грустно и обидно, потому что искажены и осмеяны хорошие стихи. Досадно, ибо этот акт получил одобрение авторитетного издания и подкреплен фамилиями уважаемых людей. Ведь оба перевода у читателей, не знакомых с русским оригиналом, могут вызвать только недоумение и вопрос - а чем тут, собственно, восхищаться?

Зато у тех, кто творчество Высоцкого знает и ценит, стиль переводов вызовет безусловное возмущение. Высоцкий в своих стихах может быть ироничным, насмешливым, даже грубым, но ни в коем случае не пошлым или вульгарным. Сегодня для многих поляков он стал мифом, необыкновенно важной и близкой по духу легендой, воплощением мечты о творческом противостоянии сложившемуся миропорядку; более того, и сама его жизнь, и его поэтическое творчество - доказательства осуществимости этой мечты. Миф Высоцкого в Польше (именно в его «бунтарском» варианте) пользуется широчайшей популярностью - переводы Федецкого и Вачкува эту легенду компрометируют. Почему? Опубликованные в недавно вышедшем в издательстве «Выдавництво литерацке» сборнике стихотворений Булата Окуджавы* переводы обоих господ - доказательство того, что их борьба со стихией русской поэзии в большинстве случаев заканчивается, к сожалению, поражением.

В этом легко убедиться, поскольку сборник опубликован на двух языках. Однако на этот раз оснований для обвинения переводчиков в искажении и опошлении смысла нет. И в этом - отличие от переводов стихов Владимира Высоцкого, который в трактовке Федецкого и Вачкува в лучшем случае - некто вроде художника-примитивиста, безыскусного автора незамысловатых жанровых сценок. Было ли это искажение осознанным? Если правда, что редактором готовящегося к печати сборника В. Высоцкого станет Земовит Федецкий, и если действительно предполагается издать его одноязычный вариант, то от публикации в журнале «Литература на сьвеце» волосы встают дыбом. Можно задать законный вопрос - неужели действительно никто в редакции журнала не обратил внимания на эти скандальные переводы? К самим же переводчикам хотелось бы обратиться с нижайшей просьбой - не переводите Высоцкого, господа, лучше уж замалчивать, чем так «заморочивать» его творчество!

Перевод с польского Ш. Аксенфельда