Вышеприведенный эпиграф указывает на весьма тесную связь песен В. Высоцкого с культурой России. Произведения борющегося за свободу барда также постигают менталитет и систему нравственных ценностей русского народа. Из-за этого перевод оказывается почти невыполнимой задачей. Переводчик, как правило, прибегает к компенсации целого ряда семантических потерь, ибо слова, связанные с культурой, фольклором определенной страны, менталитетом какого-то народа, относятся к словам чрезвычайно трудно переводимым, к т.н. безэквивалентной лексике, т.е. словам, не имеющим в переводящем языке соответствующего им по значению и форме эквивалента. Наш интерес в данной главе привлекает проблема перевода на чешский язык некоторых устойчивых словосочетаний, фразеологизмов, встречающихся в стихотворениях Владимира Высоцкого. Одновременно здесь предпринята попытка сравнения русского оригинала-песни Высоцкого и ее чешского перевода, осуществленного поэтессой Яной Моравцовой. Перевод был издан в бывшей Чехословакии в 1988 г., спустя восемь лет после смерти поэта.

Нами будет рассматриваться песня-стихотворение «Я не люблю» (“Nemám rád“), написанная Высоцким в 1968 г. Мы не будем «диагностировать» песенное целое, а только те его места, которые привлекают наше аналитическое внимание. Бард в данном стихотворении дает перечень явлений, которые ему не нравятся, он, по сути, сообщает нам о главнейших принципах своей жизни: «Я не люблю фатального исхода / От жизни никогда не устаю / Я не люблю любое время года / Когда веселых песен не пою»160.

Обратим внимание на первую часть третьего куплета: «Я не люблю, когда наполовину / Или когда прервали разговор»161. Прочитав эти строки, мы сразу чувствуем, что здесь имеет место эллипсис, так как после наречия «наполовину» должен бы непременно следовать глагол, например, наполовину забыть, сделать и так далее. Смысл выше сказанного всем понятен (читатели его поймут по контексту), но с грамматической точки зрения - это некая иррегулярность, в данном случае именно проявление авторского стиля. Уклонение от грамматики создает определенный художественный эффект. Такая недоговоренность заставляет читателя обратить особое внимание на это неполное предложение. В чешском языке это звучит следующим образом: Nemám rád, když se něco napůl dělá...(Я не люблю, когда что-то наполовину делается), т. е. никакого эллипсиса тут не наблюдаем. Переводчица решила эту особенность оригинала в своем переводе не фиксировать и избежала трудной интерпретационной задачи, сохранив инвариант оригинала.

Далее, в четвертом куплете мы обнаруживаем сразу два фразеологизма: «Я ненавижу сплетни в виде версий / Червей сомнения, почестей иглу / Или когда все время против шерсти / Или когда железом по стеклу»162. Червь сомнения - ординарный фразеологизм, выражающий неуверенность человека. Наподобие этого фразеологизма поэт создает свой авторский фразеологизм-неологизм - «игла почестей». Оба слова «игла» и «червь» (полная форма ФЕ: «точит червь сомнения») обладают значением чего-то кусающего, колючего, чего-то отрицательного - их семантика тут совпадает. Разница в семантике, наоборот, ощущается между двумя последующими существительными в родительном падеже: «сомнение» и «почесть». «Сомнение» обозначает состояние беспокойства, неуверенности, тогда как «почесть» обладает значением весьма позитивным. Следует отметить, что в сочетании со словами «игла» и «червь», значение которых является доминирующим в приведенных словосочетаниях, различия между этими словами стираются.

А как с этой нелегкой задачей справляется переводчица Яна Моравцова? Она уклоняется от дословного перевода этих фразеологизмов и выбирает в данном случае функциональный подход. Оба устойчивых сочетания «почестей игла» и «черви сомнения» она переводит словами: «Nemám rád to, co možná jiným nevadí», т. е. «Я не люблю (несмотря на то, что в оригинале использовано слово «ненавижу») то, что другим может быть, и не мешает». Она до определенной степени компенсировала значения данных фразеологизмов, но конечно за счет сокращения уровня образности поэтических картин, нарисованных поэтом-Высоцким. В этом случае переводчица уменьшила эмоциональный заряд оригинального текста. Речь идет о скорее вольном переводе.

Первые две строки пятого куплета содержат в себе один интересный фразеологизм: «Я не люблю уверенности сытой / Уж лучше пусть откажут тормоза»163. В переносном смысле это обозначает состояние крайней злости, когда человек теряет сам над собой контроль и действует безответственно, не смотря ни направо, ни налево. Хотя в чешском языке отсутствует точный эквивалент, в данном случае можно бы было смысл выражения описать словами «přestat se ovládat» (т. е. лишиться самоконтроля), но переводчица прибегает, судя по смыслу, к парадоксальному варианту: «To raději ať mrazem zabolí», т. е. в дословном переводе - «Пусть лучше почувствую боль мороза на своем теле».

Вторую половину пятого куплета открывает одно из любимых слов Высоцкого - «досадно». Поэт это слово употребляет в самых разных контекстах, и именно поэтому оно приобретает особый «высоцковский» оттенок значения, который находится далеко за рамками возможностей его переводимости: «Обидно мне, Досадно мне, - Ну ладно!» («Невидимка», 1967); «Досадно, что сам я не много успел, - / Но пусть повезет другому!» («Песня самолета-истребителя», 1968); «Досадно - что ж, родишься вновь на колкости горазд...Досадно попугаем жить...» («Песенка о переселении душ», 1969); «И все же мне досадно, одиноко: / Ведь эта Муза - люди подтвердят! - / Засиживалась сутками у Блока, / У Пушкина жила не выходя» («Посещение Музы, или Песенка плагиатора», 1970).

Когда поэт выражает свое недовольство, разочарование, ярость или даже бешенство, он для этого использует все время одно и то же слово, хотя в случаях, как, например, «досадно мне, когда невинных бьют», из седьмого куплета анализируемой нами песни, следовало бы употребить более экспрессивное слово для выражения такого настроения. Это слово в устах поэта Высоцкого, видимо, обладало более широким значением, чем то, в котором мы привыкли его употреблять. И об этом мы не должны забывать и в процессе перевода. Перевод строки «Досадно мне, коль слово честь забыто» на чешский язык: «Nemám rád, když se vyšachuje slovo čest...» (т. е. «досадно» тут отрицается, и переведено как «я не люблю») нас, в данном случае, не удовлетворяет, поскольку произошел смысловой сдвиг.

Последним фразеологизмам пятого куплета - «И коль в чести наветы за глаза» - «в чести» и «за глаза» в переводе внимание не уделено: «A v jeho jméně lze pak cokoli» (И во имя чести можно делать что угодно).

В седьмом куплете мы обнаруживаем сразу два фразеологизма - «лезть в душу» и «плевать в душу». Фразеологизм «лезть в душу» обладает широкой шкалой значений, в данном случае он вероятнее всего значит «выведать, узнать что-л., касающиеся личной, интимной жизни»164. К этому значению нетрудно подыскать чешский эквивалент, сохраняя даже в обоих языках эквивалентный глагол «lézt někomu do soukromí». Фразеологизм «плевать в душу» свою параллель в чешском языке, насколько нам известно, не имеет.

Моравцова с этой проблемой справляется, переводя оба фразеологизма «мне лезут / плюют в душу» одним сложным предложением: «Nemám rád ty, co vždy mne snadno uměli...pokořit» (Я не люблю тех, для которых всегда было не трудно меня унизить).

Высоцкий очень часто употребляет устойчивые словосочетания, содержащие в себе слово «душа». Можно привести несколько примеров: «В пятки, мол, давно ушла душа!» («Песня о фатальных датах и числах», 1971), «Стремилась ввысь душа твоя...» («Песенка о переселении душ», 1969), «Из-под кожи сочилась душа...» («Прерванный полет», 1973), «Душа исколота внутри...» («Татуировка», 1961), «Душа крест-накрест досками...» («Все ушли на фронт», 1964) и т. д.

И перед нами последний, восьмой куплет: «Я не люблю манежи и арены / На них мильон меняют по рублю / Пусть впереди большие перемены - / Я это никогда не полюблю!» С точки зрения фразеологии и перевода нас заинтересует оборот речи «менять мильон по рублю». Если мы этот оборот понимаем правильно, то в данном контексте, по всей вероятности, имеется в виду «продавать дешево что-то очень ценное, или дорогое». Речь идет, конечно, не о товаре, а о жертвах, которые приносят в цирках и на аренах акробаты, канатоходцы и другие артисты. Они ежедневно рискуют своей собственной жизнью, для того чтобы развлечь зрителей. Это нам напоминает одну из известнейших песен Высоцкого: «Посмотрите - вот он без страховки идет. / Чуть правее наклон - упадет, пропадет! / Чуть левее наклон - все равно не спасти... / Но, должно быть, ему очень нужно пройти / Четыре четверти пути»165.

Переводчица подходит к переводу этой фразы следующим образом: «Tam poklad za groš ochotni jsou dát» (Там, имеется в виду в манежах и аренах, вам охотно отдадут сокровище за грош). Слово «миллион» она заменяет «сокровищем», а «рубль» - «грошом», субституция тут прошла вполне успешно, без утраты смысла.

Говоря в целом о процессе перевода данной песни, мы вынуждены сделать следующее заключение: Не всегда Яне Моравцовой удается постигнуть в своем переводе все тонкости исходного языка. У нее доминирует функциональный подход к исходному тексту. В некоторых случаях она в своей интерпретации избегает максимального приближения к тексту оригинала, из-за сохранения рифменной модели, в других она удачно справляется с сохранением рифмы и смысла стиха («Tam poklad za groš ochotni jsou dát»). Подавляющее большинство русских фразеологизмов - этого языкового богатства, и специфически «высоцких» оборотов, к сожалению, в ее переводе данного текста не передано.

Вообще, мастерство перевода заключается именно в способности переводчиков создать относительно точный и непринужденно звучащий вариант оригинала, который на своих адресатов-читателей действует приблизительно с таким же эффектом, как и сам оригинал. Чешская версия песни «Я не люблю» - «Nemám rád» с этим заданием справляется только частично.

Данная глава имеет информационно-практический характер. В настоящее время творческое наследие В. Высоцкого переведено на многие славянские и неславянские языки: на чешский, польский, французский, английский, немецкий, а также на норвежский, шведский, финский, венгерский и др. В январе 2008 г. исполнилось семьдесят лет со дня рождения Высоцкого - в связи с этой датой на российском телевидении было показано несколько передач, посвященных его жизни и творчеству. В России и СНГ достаточно регулярно проходят конференции, посвященные этой незаурядной творческой личности. Таким образом, даже спустя почти тридцать лет после смерти Высокого интерес к нему не затухает, а скорее наоборот - переходит в подобие культа. Возможно, именно благодаря искренним эмоциям и открытому сердцу бунтующий бард и сегодня находит общий язык с младшими поколениями слушателей, а его мысли не утрачивают своей актуальности и не стареют в ходе времени.

<...> ...Хотелось бы упомянуть несколько для чешского культурного контекста важных имен. И в первую очередь (кроме вышеупомянутой Я. Моравцовой) - Милан Дворжак, переводчик песен В. Высоцкого и автор сборника избранной поэзии русского барда под названием «Pravda a lež» (Правда и ложь) (1997). Отдельно нам хотелось бы отметить переводы Яромира Ногавицы. По какой причине? Чешский бард не только перевел песни, но также включил их в программу своих выступлений, то есть по-своему их интерпретировал. Воспоминанием о времени перед «Бархатной революцией» стал его альбом «Písně pro V.V.» (Песни для Владимира Высоцкого) 1988 г.

Несколько лет назад (в 2005 г.) вышел альбом певицы Радузы «V hoře» (В горе), в котором она поет песни на многих европейских языках, а также исполняет песню В. Высоцкого «Парус» в собственном переводе на чешский язык. Очень ценно то, что ей удалось сохранить эмоциональное настроение песни. Это становится еще одним доказательством того, что молодое поколение воспринимает песни поэта, открывая для себя их неповторимое вербально-музыкальное волшебство. О переводе Радузы будет подробнее говорить далее.

Последней «новинкой» в переводах творчества В. Высоцкого на чешский язык стала одна из его самых известных песен «Песня о друге», которая появилась в последнем альбоме уже упомянутого Яромира Ногавицы «Ikarus» (Икар) (2008). Песня была переведена и записана им еще в 1984 г., поэтому сейчас можно говорить о ее возрождении. Спустя более двадцати лет чешский бард возвращается к творчеству русского поэта-песенника, воскрешая его в своей интерпретации и делая это на весьма высоком интерпретационном уровне. Надо заметить, что чешская и русская культуры всегда были тесно связаны, и даже распад ЧССР и СССР не разорвал эти отношения полностью. В настоящее время отношения возобновляются, и постепенно уходит в прошлое предвзятость, недоброжелательность и субъективность по отношению к России. Обе крайности - «все русское замечательно» и «все русское плохо» - нам кажется, заметно преодолеваются.

<...>

А как же с задачей перевода справился бард из г. Остравы Яромир Ногавица? Можно предположить, что ему было несколько легче, чем английским коллегам, вследствие родственности русского и чешского языков. Автору перевода так и удалось избежать всех многочисленных подводных камней русско-чешской интерференции.

Сейчас же можно обратиться к более подробным заметкам относительно чешского перевода и к анализу его словесных особенностей. Чешская версия первого куплета «Песни о друге» («Píseň o příteli») отличается богатой фантазией и языковым чутьем автора перевода, что и способствует сохранению всех ритмических и звуковых особенностей оригинала: «Myslel sis přítel můj a teď / Ryba, rak nebo tak či tak / Odpověď bys rád chtěl znát / Můžeš-li na něj dát». В данном случае восприятию не мешает даже то, что переводчик ввел несколько новых образов, которых нет в оригинальном тексте, но которые органично вписываются в стихотворное целое. Имеются в виду в первую очередь слова «рыба» и «рак». Я. Ногавица перестраивает чешский фразеологизм «ani ryba ani rak» («ни рыба, ни мясо»), чтобы выразить естественную неуверенность, сомнение в незнакомом человеке, от которого неизвестно что можно ожидать.

Важным преимуществом данного перевода становится сохранение внутренней рифмы и прежде всего аллитерации, что можно наблюдать уже во второй строке первого куплета песни: «И не друг и не враг, а так» - «Ryba, rak nebo tak či tak»

Аллитерацию оригинала переводчик стремится сохранить до конца куплета: «Парня в горы тяни - рискни» - «S sebou do hor ho vem a jdem», что, однако, уже не удается настолько же легко, как в предыдущем случае, но компенсируется следующей попыткой: «Не бросай одного его» - «Vzhůru po boku, bok co krok». В этом случае чешский вариант кажется даже несколько выразительнее со звуковой точки зрения, однако, к значению слов оригинала он практически равнодушен. Для достижения ритмического эффекта автор перевода использует взрывные согласные. Как звонкие и глухие удары по барабанам, в коротком отрывке текста чередуются взрывные согласные в сильной и слабой позиции, создавая этот выразительный эффект. Приходится признать, что смысловая составляющая в данном случае не находится на первом плане, однако, в переводе сохраняется инвариантное ядро высказывания и не искажается смысловая сторона текста.

Две последние строки первого куплета в переводе становятся местом скопления щелевых согласных: «Lanem svým s ním se svaž, ať znáš, s kým čest máš, s kým čest máš» («Пусть он в связке одной с тобой, / там поймешь, кто такой»). Для русской лексемы «связка» был выбран чешский эквивалент «lano», что, безусловно, - более подходящий вариант, чем «supporting hooks» В. Комера, хотя он также не постигает смысла слова оригинала. В последней аллитерированной строке песни Я. Ногавица использует глагол «znát» («знать» - «ať znáš, s kým čest máš») в его второстепенном значении - как эквивалент глагола «vědět». Более традиционным решением было бы «ať víš, s kým čest máš», однако именно необычное употребление глагола «znáš» создает впечатление свежести, художественности речи. Этим перевод Я. Ногавицы привлекает внимание, хотя с точки зрения сегодняшнего языка его манера речи, может быть, немного устарела, что является логичным проявлением общего развития языка.

Начало второго куплета содержит несколько интересных приемов с точки зрения перевода. Для достижения ритмичности текста бард-переводчик вводит в текст новые образы: «Jestli zlomí jej vzdor těch hor» («Если парень в горах - не ах»). Игру звуков во фразе «в горах - не ах» он заменяет рокочущим «vzdor hor». При этом лексема «vzdor» («строптивость», «упорство») не только служит для поддержки ритма, но и компенсирует оттенки значения сложно переводимого на другие языки выражения «не ах» (вариант - «не ахти»). Значение русской лексемы «раскиснуть» чешский бард пытается передать с помощью более развернутого описания «Skrčí nos, ohne hřbet, chce zpět». В случае словосочетания «skrčí nos» правильнее бы было употребить «nakrčí nos», однако, это нарушало бы ритмическую сторону перевода: еще одна гласная означает еще одно - лишнее - ударение.

Оказывается довольно сложным передать средствами языка перевода обрывистость слога В. Высоцкого, непривычную смысловую насыщенность каждой строки, выраженную, например, в словах «И ни друг и не враг, а так» или «Если парень в горах - не ах». Я. Ногавица в большинстве подобных случаев выбирает описательный перевод. Во втором и третьем куплетах чешского перевода используется ряд разговорных выражений, в том числе кратких причастий прошедшего времени: «plách» (от pláchnul), «chyt» (от chytil), «slít» (от sletěl). Их использование вполне обосновано общей атмосферой песни и отвечает ритмичности всего перевода. В конце второго куплета переводчик прибегает к приему повтора: «pak ho znáš, pak ho znáš až až» («Значит, рядом с тобой чужой»). Это интересное решение с точки зрения звуковой организации текста - четыре раза подряд повторяется слог [aš], при этом в первых двух случаях употребления это долгие гласные, в двух последующих - краткие, что и подчеркивает вальсовый ритм и обогащает скромный гитарный аккомпанемент.

Строка «Ты его не брани, - гони» переведена словами «Jen ho nech, ať si jde, kam chce»: первоначальный оборот в форме императива, представляющийся руководством к действию, заменяется в чешском варианте гораздо более спокойным и доброжелательным вариантом. В целом можно заметить, что в переводе многое звучит гораздо осторожнее, вежливее и литературнее, чем в самом оригинале. Это одно из формальных проявлений предпочитаемого чешским бардом литературного языка.

Последнее наше замечание относится к строке «Если шел он с тобой как в бой» (дословный перевод «Pokud ti oddaně po boku stál»). Я. Ногавица перевел ее в свойственной ему описательной манере: «Když se bil, když se rval a hnal». Одно словосочетание «идти как в бой» в данном случае переводится сразу тремя глаголами - «bít se», «rvát se», «hnát se». «Bít se» и «rvát se» в данном случае несут смысловую нагрузку слова «бой», а «hnát se» передает значение глагола «идти». Приходится констатировать, что и в этом случае стих не обошелся без смысловых сдвигов, потерь некоторых второстепенных значений и смысловых оттенков. Однако без семантически нагруженной вербальной инструментовки стихов вряд ли может состояться любая переводческая работа - нельзя избежать потерь, но можно постараться их минимизировать.

Перевод Я. Ногавицы безусловно можно назвать весьма удачным, особенно в отношении стиховой звукопередачи и ритма. Уже само восприятие перевода не только как стихотворения, но и как песни выделяет эту попытку среди остальных.

<...>

В настоящий момент хотелось бы уже обратить внимание на переводы с русского языка на чешский. Переводы поэзии Высоцкого, выполненные вышеупомянутой поэтессой-переводчицей Яной Моравцовой, увидели свет в 1984 и 1988 г. Первая публикация называлась «Zaklínač hadů» («Заклинатель змей»), а вторая просто «Vladimír Vysockij». Насколько нам известно - это были самые первые переводы Высоцкого на чешский язык. Они были довольно тепло приняты широкой общественностью и до сих пор цитируются в специальной литературе, ибо считаются, как говорят переводоведы, репрезентативными. Тот факт, что Моравцова является поэтессой169 и одновременно автором книг для детей и романов с детективной завязкой, указывает на то, что она несомненно должна создавать качественные переводы, обладающие некоторой легкостью и непринужденностью выражения. Говоря в целом о ее переводах, следует отметить, что все из них можно отнести скорее к переводу вольному. Конечно, казалось бы, каким другим способом можно переводить поэзию? Это ведь всегда компромисс: сохранить форму, рифм и пожертвовать смыслом или наоборот создать текст, точно фиксирующий содержание исходного текста, но с точки зрения поэтичности уступающий оригиналу? Такой вопрос задают себе переводчики издавна, ибо такого рода споры никогда не утихают, в силу их сверхактуальности. Однако в переводах Я. Моравцовой иногда от излишней вольности страдает смысл поэтического текста. В них происходят определенные, зачастую принципиальные, семантические сдвиги, или наблюдаются некоторые существенные потери. В некоторых случаях их удается переводчику компенсировать, в некоторых - нет, однако в целом переводы Я. Моравцовой устраивают читателя и литературоведа, ибо они имеют параметры поэтической образности, не являются неловкими или неуклюжими.

В бывшей Чехословакии и сегодняшней Чешской Республике вышло несколько критических статей, дающих оценку переводам Яны Моравцовой. Автор статьи «Několik poznámek k hodnocení současného básnického překladu na základě české interpretace díla G. Brassense a V. Vysockého»170 Милада Ганакова, оценивая переводы Моравцовой, высказала свое критическое мнение: «В сложившемся положении особенно настораживает тот факт, что без публичной оценки долго оставались даже переводы, искажающие не только эстетические, но и идейные ценности подлинника. Это произошло с чешскими переводами поэзии В. С. Высоцкого, изданными многотысячным тиражом в 1984-ом и 1988-ом годах»171. В защиту переводчицы мы должны сказать, что оценка перевода является всегда явлением до определенной степени субъективным. Мы не разделяем мнение М. Ганаковой на все сто процентов. Многие переводы Моравцовой достигают высшей степени художественного качества, а в некоторых, естественно, имеются некоторые недостатки.

Серию статей посвятила переводам песен Высоцкого и Любовь Белошевская, сотрудница Славянского института Чешской Академии наук. Статьи вышли в свет в 80-х годах - в 1986, 1988 и 1989 гг. и дают оценку не только переводам Я. Моравцовой, но также и переводам Милана Дворжака, которым мы уделим более пристальное внимание в следующем абзаце данной главы. Оценки не оказываются столь критичными, как получается в статье М. Ганаковой, - это скорее соображения, ориентированные культурологически и лингвистически. Последние две публикации, посвященные переводам, о которых мы собираемся говорить, вышли в России и Чехии - это, во-первых, статья известнейшего высоцковеда Марка Цыбульского, написанная в соавторстве с Данутой Сиесс-Кжишковской, которая называется прозаически «Высоцкий в Чехии» и вышла в свет в 2006 году. Удивительно, насколько точно удалось ее авторам-иностранцам описать восприятие творчества русского барда в Чехии. Статья рассказывает не только о переводах нами упоминаемых переводчиков, но практически о всех людях и событиях, связанных с жизнью и творчеством В. Высоцкого.172

Вторая серьезная научная работа о В. Высоцком принадлежит перу вышеупомянутой Гелены Ульбрехтовой173, директора Славянского института и автора диссертации по Высоцкому, в 2002 г. вышедшей в книжном формате под названием «Путь от барда к поэту». Еще в студенческие годы, в 1999 г., написала статью «Nad překlady Vladimíra Vysockého» (Над переводами В. Высоцкого). В приведенной статье она критически оценивает переводы Яны Моравцовой и Милана Дворжака и сравнивает их. По мнению Г. Ульбрехтовой переводы Я. Моравцовой выполнены на более высоком уровне, чем у Дворжака. Она критикует его за использование в художественном переводе обиходно-разговорного интердиалекта, т.н. «obecné češtiny» (дословно: общего чешского, англ. Common Czech), который очень распространен по всей территории Чешской Республики (на нем говорят преимущественно в Богемии, а не в Моравии). Использование данного варианта чешского языка, по мнению Филиповой, не выполняет в рамках художественного текста нужную роль, а скорее наоборот, вредит его эстетическому качеству, с чем и можно вполне согласиться. Свой доклад Г. Филипова завершает словами: «Переводы Дворжака не являются конгениальными, однако они несут на себе печать времени и желание переводчика, чтобы Высоцкий вошел в чешское культурное сознание. С литературоведческой точки зрения большинство из них не имеет эстетические, а скорее информационные качества...А это отнюдь не мало»174.

Нам сейчас «удалось» представить Милана Дворжака, как абсолютно бездарного переводчика. Это совершенно не так - он весьма талантливый переводчик, занимающийся устным и письменным переводом. Ему удалось в течение ряда лет перевести довольно большое количество произведений русской классической литературы - таких авторов, как, например, А. Пушкин, Вен. Ерофеев. Особенно ценным для настоящего диссертационного исследования является факт, что Дворжак перевел и песенные произведения других поющих поэтов - Б. Окуджавы, А. Галича, Н. Матвеевой и др.

В следующей части работы мы попытаемся сравнить переводы Я. Моравцовой и М. Дворжака; чтобы правильно можно было понять их суть, необходимо, конечно, осознать, с какой целью оба переводчика создают свои переводы, какова их интерпретационная стратегия и, пожалуй, самое важное, - на кого направлен перевод, т.е. на какого реципиента - читателя или слушателя? Мы надеемся, что комментарий Л. Белошевской, взятый из ее статьи 1989 года, нам все разъяснит: «Итак, здесь на стадии первого выбора и освоения текста возникает и первое различие позиций переводчиков по отношению к оригиналу, которое в дальнейшем проявляется в решении вопроса общей стилистической концепции перевода. Характерны в этом смысле мнения, высказанные самими переводчиками. Я. Моравцова: «Стихи Высоцкого я воспринимаю прежде всего как поэтический текст... Он умел все остальное подчинить тексту. Думаю, что мелодия для него, возможно, была важна менее всего. Ради текста он мог изменить даже ритм». М. Дворжак: «Подавляющее большинство этих текстов в оригинале поется, поэтому я стремлюсь к тому, чтобы их можно было петь и на чешском языке... Я исхожу из звучащего текста»175.

Мы считаем, что читатель в состоянии понять суть подходов двух чешских переводчиков и поэтому можно перейти к анализу одной из военных песен Высоцкого 1964 г.

В качестве примера мы решили изучить песню «Братские могилы» (1964 г.). Ее содержательный простор - мемориальное кладбище176, где автор, глядя на могилы и вечный огонь, путем ретроспекции возвращается в военные годы и подытоживает ужасы и переживания тех, кто в них жил. В подтексте главенствует мысль о том, зачем должно было напрасно умереть столько людей. Приносимые букеты цветов, присутствие народа и горящий пламень - это лишь память о том, что было и что уже нельзя вернуть.

Эта песня была переведена обоими вышеупомянутыми переводчиками, а также автором настоящей диссертации, который «дерзнул» перевести текст несколько иначе, так сказать, «на свой необычный манер».

На следующей странице приведены все три варианта перевода. Сейчас мы займемся анализом индивидуальных переводческих подходов и приемов:

Перевод Яны Моравцовой (род.1937) «Společné hroby» кажется наиболее поэтичен из всех трех отмеченных вариантов. С формальной стороной оригинала он связан весьма вольно. С точки зрения единицы перевода - это передача, выполняемая на более высоком уровне, превышающем в несколько раз уровень одних слов или словосочетаний. Известно, что при художественном переводе в качестве поэтической единицы выступает как правило целое стихотворение или, как минимум, один куплет. Все зависит от типа и характера поэтического артефакта. Вольность наблюдается уже с первых строк первого куплета. Моравцова четко и с необыкновенной легкостью и непринужденностью сохраняет смысл этих строк, немного меняя стихотворный размер, но тщательно сохраняет рифмы в конце строк в той же форме, в какой даны и в оригинале. Единственным вставленным словом является выражение «klid» (спокойствие), использованное с целью сохранения перекрестной рифмы.

В следующем, втором, куплете все устроено по правилам, однако и здесь переводчику пришлось добавлять слова, имеющие мало общего с текстом оригинала: «odvěká skála», т.е. «вековой утес», а смысл фразы «все судьбы в единую слиты» передает переводчица по-своему, вставляя слово «smrt» (смерть), которая «osudy živých si vzala», т.е. «судьбы живых отняла». Можно считать, что все добавления были проведены сознательно, с целью сохранения рифмы. В третьем куплете перевода горят вместо «русских хат», их строительные части - «кровли и камень». Переводчица здесь прибегнула к метонимической замене. Как уже было сказано, несмотря на приведенные семантические сдвиги, можно считать перевод вполне репрезентативным. Текст перевода, конечно, заслуживал бы более чуткого отношения переводчика к специфическому характеру произведений Высоцкого, зачастую содержащих как разговорные, так и литературные выражения. Необходимо обратить внимание на то, насколько искусно включены в текст, написанный по преимуществу литературным языком, разговорные выражения «нынче», «покрепче», которые создают эффект аутентичности и втягивают читателя в атмосферу своеобразного «рассказа» о войне. Самый большой, на наш взгляд, недостаток перевода - это само название «Společné hroby», ибо оно означает скорее «общие могилы», а между «общей» и «братской» могилой есть некоторая разница.

В переводе Милана Дворжака (род.1939) вышеприведенный недостаток компенсируется вполне привычным выражением «hromadné hroby», которое является более приемлемым и точным. Его перевод тяготеет больше к дословному переводу фактов, содержащихся в тексте, однако, не доходя до экстремальности. Дворжак в некоторых куплетах «поправил» не до конца соблюденную перекрестную рифму оригинала (см. третий куплет на следующей странице). Формальное несовершенство создает некоторый аутентичный эффект (для Высоцкого смысл важнее формы), но, с другой стороны, надо сказать, что сделанная поправка не мешает восприятию смысла строк стихотворения. Поскольку текст очень точно сохраняет структуру оригинального стихотворения, его можно петь и в переводе, что несомненно является достоинством данного перевода.

Сама смысловая сторона «Братских могил» нуждается в семантическом разъяснении. В первом куплете переводчиком добавлен оборот «s prostými slovy» (с простыми словами), в целях сохранения рифмы, что нельзя считать нарушением смысла стихотворения. В другом куплете это уже сдвиг, ибо вместо кладбищенских «гранитных плит» в переводе появляется «спокойствие холодное, как металл». Использование слова «спокойствие», пришедшего на смену войне и органически вписывающегося в атмосферу кладбища, можно легко понять, тогда как оборот «холодное как металл» мы считаем совершенно неудачным и нарушающим общее впечатление. Третий куплет не вызывает с точки зрения перевода большого интереса, наверное только «горящие...хаты» были переведены как «обрушивающиеся». Переводчик прибегнул к методу смыслового развития. В последнем, четвертом, куплете был использован функциональный подход: Стих - «Сюда ходят люди покрепче» переведен как «Sem mířívá krok rozhodnější» («Сюда направляют шаги те, кто порешительнее»), который, однако, приводит к нарушению смысла строки. Речь идет не о решительности, а скорее о душевной силе, стойкости характера, т.е. именно о тех качествах, которые пришедшему не позволяют плакать навзрыд о погибших.

Силу и красоту последней строки, задающей грустный риторический вопрос «Но разве от этого легче?» также не удалось, по нашему мнению, донести до реципиента. Что это значит: «Nejsou však tím veselejší», т. е. по-русски «Но они [могилы - прим. И.Е.] от этого не выглядят веселее»? Слово «веселый» едва ли можно употребить в контексте «кладбище», оно не вписывается в общую смысловую картину стихотворения. «Братские могилы», которые часто содержат до несколько тысяч мертвых тел, никогда не могут и не будут вызывать веселые эмоции. Это факт.

Что же в завершение, после таких критических замечаний, следует сказать о нашем переводе? Могу сказать лишь одно, несовершенство перевода Дворжака дало нам импульс к попытке создания собственного перевода. Пусть судят сами читатели, насколько удачным или неудачным получается перевод. Мы можем сказать лишь одно: работа над стихотворным переводом - чрезвычайно сложный акт. На перевод небольшого стихотворения любимого поэта ушло множество времени. Не говоря о том, что наша интерпретация в течение времени подвергалась многократной редакции и словесной шлифовке.

Заглавие мы перевели как «Masové hroby», в отличие от варианта Дворжака, ибо нам оно казалось еще экспрессивнее. Слово «hromadný» имеет свои корни в слове «hromada», т.е. «куча», тогда как слово «masový» восходит к «masy», «массы», что, по нашему мнению, в данном контексте является более уместным. В нашем переводе был естественно использован целый ряд замен и смысловых развитий. Например, фразеологизм «вставать на дыбы» мы переосмыслили и перевели словосочетанием «zuřit válkou». Кресты в нашем переводе «не ставят», они «se tyčí», т.е. «возвышаются» над могилами. Далее произошло еще несколько изменений: «К ним кто-то приносит букеты цветов» мы перевели как «Здесь ты всегда узреешь букеты цветов». Глагол «uzříš» («узреешь») использован специально, так как он относится к книжной лексике, и его можно применить только в тексте художественного произведения. То же самое мы сделали при переводе строки «Все судьбы в единую слиты». В чешском языке существуют два эквивалента слова «судьба» - нейтральное «osud» и книжное «sudba», которое по своему значению ближе, особенно стилистически, к русскому слову «рок». Мы осознаем факт, что это немного изменяет стилистику оригинала, в котором книжные слова не встречаются. С нашей точки зрения, это ничему не противоречит, и текст перевода не выходит за рамки словесного артефакта. Однако, по сравнению с оригиналом он, безусловно, звучит более литературно.

Имеются, естественно, и некоторые неточности. Слово «хаты» нам пришлось перевести как «domy» («дома») - здесь происходит некоторая семантическая генерализация. Это случилось по следующей причине: Прямой чешский эквивалент слова «хата» - «chalupa», увы, является трехсложным, и поэтому никак не вписывался в ритмические рамки переводимого стихотворения. Единственным выходом из данного положения мы сочли пожертвование смыслом исходного слова. Слово «горящий», по-чешски «hořící» немного нарушает ритмические контуры стихотворения, поскольку рифмуется со словом «srdci» («сердце»), но в данном случае ударение падает на первый слог, как и во всех чешских словах. При чтении этих строк существует тенденция переносить ударение на второй слог („hořící“), что выходит за рамки норм чешского литературного языка. С другой стороны, речь идет о поэзии, которую вряд ли можно связать какими-либо правилами. Порою нам даже кажется, что это вовсе невозможно.

Стих «Горящее сердце солдата» нам удалось перевести так, что он фигурирует в качестве зеркала, в котором видно, как горит Смоленск и рейхстаг. Это не было задумано Высоцким, однако, мы этот сдвиг считаем положительным моментом нашего поэтического текста, ибо обогащается его смысловая нагрузка и образная форма. Последнее примечание: стих «Сюда ходят люди покрепче» нами переосмысляется (как, впрочем, и у Дворжака), чтобы обрести облик извещения - «Пришедшие - люди вооруженные спокойствием», и рыдания мы от них не услышим.

Этими стихами наш комментарий исчерпан, и мы перейдем к последней части нашей критически ориентированной главы - к переводам певицы Радузы.

В настоящей подглаве мы коротко коснемся перевода, созданного самой молодой из вышеупомянутых переводчиков - певицей Радузой (род.1973). Нельзя сказать, что эта певица профессионально занимается переводом, однако, в ее альбоме «V hoře» (В горе) 2005 г. появились песни на нескольких иностранных языках (польском, французском, итальянском), некоторые из которых написала певица сама. Также среди них появилась песня «Plachta» («Парус»), о которой сейчас пойдет речь.

Песня «Парус», или же «Песня беспокойствия» (1967 г.), по словам Высоцкого, является песней без сюжета, представленной набором беспокойных фраз. Следует добавить, что в ней присутствуют некоторые слова-символы, повторяющиеся периодически в творчестве русского поэта.

Первым из данных слов-символов является «дельфин», который встречается также в малоизвестной фантасмагорической прозе Высоцкого «Дельфины и психи» (1968 г.), впрочем, и в одноименном рассказе «Парус» (1971 г.) или прозе «Опять дельфины» (1968 г.). Это слово-символ в переводе не встречается, что мы считаем одним из самых больших его недостатков. Мы осознаем, что это слишком вольный перевод (гораздо вольнее переводов Я. Моравцовой), который сохраняет настроение стихотворения Высоцкого, но отнюдь не все его составные элементы. Здесь не встречается не только «дельфин», но и его «винтом взрезанное брюхо», остались только волны, море и судовой винт. Исчезли слова «батарея», «снаряд», «вираж», а наоборот, имеются слова «горизонт» и «берег». Славу богу, это не распространяется на весь текст перевода, но первый куплет, кажется, вряд ли можно считать адекватно переведенным. Припев переведен своеобразно, но качественно. Глагол «порвать», компенсирует Радуза в переводе словом «cár», т. е. «лоскут», добавляя еще слово «spár» («коготь»), обладающее значением чего-то острого, царапающего. (Может быть, это он, а не ветер порвал «парус»?! - И. Е.)

Второй куплет обнаруживает совершенно противоположный подход к тексту - дословный перевод. За исключением парадоксально переведенной первой строки «Даже в дозоре можешь не встретить врага» словами «I vprostřed moře setkáš se s nepřáteli», т.е. «Даже по середине моря ты встретишь врагов», остальная часть куплета переведена довольно машинально, тщательно копируя оригинал.

Перевод третьего куплета представляет собой компромисс между двумя противоположными подходами, примененными при переводе первых двух куплетов. Сюда были снова включены слова, не имеющие соответствия в подлиннике: «ďábel» («дьявол»), который «karty zkusmo si míchne» («в виде пробы перетасует карты») и «potopa» («потоп», «наводнение»). Строка «Все континенты могут гореть в огне» в переводе отсутствует. Тем не менее, с точки зрения формы, - это самый целостный из куплетов. Заключительное восклицание «Только все это - не по мне», выражающее свое несогласие с устройством мира, было чересчур дословно передано Радузой словами «Ať potopa přijde, ale ne po mně» («Пусть будет потоп, но только не после меня»). С нашей точки зрения, певица в данном случае не пыталась передать смысл этой строки, а скорее пользоваться фразеологизмом «Po nás potopa» («После нас хоть потоп»), зачастую используемым чехами при общении. Данное изречение выражает беспощадное и недальновидное отношение к будущему. Напомним также, что в 1963 г. вышел в свет роман «Po nás potopa» («После нас хоть потоп») чешского писателя Йозефа Томана. Нужно сказать, что хотя к стихотворению Высоцкого это, конечно, не имеет никакого отношения, певица исходит из реалий чешской культурной среды.

Перевод Радузы, к сожалению, нельзя отнести к вполне профессиональному художественному акту. Он не совсем репрезентативен. Уж слишком много поэтических выражений и образов певица в переводе изменила. Однако хочется сказать, что в моменте исполнения этой песни ее словесный вариант передает такое же настроение, как и «Парус», песня беспокойства. Аутентичность перевода подчеркивает и факт, что в самом конце песни Радуза поет куплет «Многие лета...» в языке оригинала. Для начала переводческой работы Радузы - отмеченный текст, хотя и несколько сомнительного качества и точности, является все же переводческой удачей. Для сравнения ниже приводится не только перевод Радузы, но и вариант, созданный автором данной диссертации.