С творчеством Владимира Высоцкого я столкнулся благодаря «домашней» магнитофонной записи несколько десятков лет тому назад и призна­юсь, что вначале я не отдавал себе отчёт в исключительности этого явления. Это были несколько песен, исполненных хриплым голосом, длинных, со схожей мелодией и ритмом. Среди них та, о покорении горных вершин, исполненная в вихревом темпе. Первое, это, конечно, сравнение с Окуджавой, хорошо известным у нас в то время и популярным благодаря блистатель­ным переводам В. Домбровского, А. Миндаляна и 3. Федецкого. И результат той конфронтации: ну, нет, нет, это не Окуджава! Где там Высоцкому до этой изысканности, утончённости, «литературности», в которой были и компози­ция, и дистанция, и ирония, и чудесное чувство юмора. Немного позже ко мне в руки попал записанный на плёнке другой «домашний концерт» Высоцкого, содержащий, в том числе несколько песен на спортивную тематику. Так как я не знал русский в совершенстве, чтобы свободно, с первого про­слушивания понять материал, сильно меня заинтересовавший, я попросил друга-русиста переписать с плёнки тексты некоторых песен и провести их филологический анализ. Это длилось довольно долго, потому что друг так же должен был консультироваться с истинными россиянами и когда, наконец, проанализированные, насколько это удалось, «Сентиментальный боксёр», «Прыгун в высоту», «Марафонец» и несколько других произведе­ний оказались дома, не подлежал сомнению тот факт, что я имею дело с настоящим поэтом, оригинальным, как известные мне в то время и восхищав­шие меня Брассенс, Брель или Лео Ферре.

Меткие метафоры, двойные и интеллигентные, мастерски выверенные мысли, потому как произведения предназначались для исполнения на публике, лексическое богатство – как многообразие идиом из современного язы­ка газет и радио, так и многочисленные аллюзии к российской поэтической традиции, словообразовательная изобретательность, и ко всему этому это единственное, неповторимое исполнение: на бегу, впопыхах с этим заме­чательным пением, интонацией фразы, скрытой искоркой смеха или внезапным патетически скандированным выкриком – всё это вместе указывало на обаятельную личность, на поэта и исполнителя высочайшего класса.

До меня потом доходили различные сплетни, факты и фактики, составившие позднее «легенду Высоцкого». Признаюсь, они интересовали меня настолько, насколько могли мне объяснить его творчество, интересовавшее меня всё сильнее, и переводить которое я пытался. Я начал с той песни о покорении гор. Главная сложность, связанная с тем переводом, это вос­произведение в системе польского языка ритма марша, в котором выдержа­но произведение. Здесь я должен добавить, что надувательские переводы, в которых для удобства изменяют ритм оригинала, или подмена оригиналь­ных мужских рифм женскими, меня не интересуют и не имеют ничего общего с ремеслом и работой, о которой идёт речь. Возвращаясь к той конкретной песне, сохранение ритма оригинала творит в польском языке настоящий фестиваль мужских рифм.

Tu każdy swój szczyt odnajdzie wśród chmur,
kamienne potoki spływają tu z gór,
tu krok nieostrożny i już lecisz w przepaść jak głaz
i można niejeden obejść próg,
lecz nam się zachciewa trudnych dróg
jak marszu w pierwszej linii w wojny czas...

И вот такое «скандирование», с таким размещением ударений и рифм нужно сохранить до самого конца песни.

Со временем я познакомился со многими произведениями Высоцкого по пластинкам. Я начал их собирать и продолжаю это занятие. Несколько «45-ток», два долгоиграющих диска, выпущенных в СССР, записанные во Франции. Я предпочитаю российские записи. Те французские диски Высоцкого как бы деликатно, немного галантерейно аранжированы. А для документов важен бо­гатый репертуар. Но больше всего я люблю Высоцкого на домашних записях, аккомпанирующего себе на гитаре. Думаю, что не обижу почитателей его таланта, если скажу, что Высоцкий средне играл на гитаре. Как я уже вспоминал, мелодия и ритм многих его произведений схожи между собой, все они сводятся к нескольким стандартным «функциональным приёмам». И это имеет свой результат. Ведь не о красоте пения идёт речь. Главное – содержание. Мелодия, ритм – это лишь элемент, помогающий главному – содержанию.

О содержании несколько слов. В целом творчество Высоцкого связано с романтической традицией, с борьбой одиночки за права всех, с формулировкой права «быть иным», за неповторимость каждой отдельной судьбы. В нас­ледии, насчитывающем несколько сотен песен можно выделить многочислен­ные тематические циклы, такие как военные песни, песни об альпинистах, спортивный цикл, восходящий к традициям русских сказок и преданий. Лично я важнейшим в творчестве Высоцкого считаю цикл песен-репортажей, социа­льно-бытовых картинок, реалистичных, часто сатирически приправленных, в которых журналистские или публицистические размышления часто смешаны с лиризмом высочайшей пробы. Высоцкий в этих произведениях нередко иссле­дует преступный мир, всех этих мелких хулиганов и пьянчужек, персонажей сумасшедших домов. У него был редкий дар точно создавать портреты этих героев, а также безошибочный языковый слух. В то же время он с искренно­стью и большим пониманием относился к описываемым героям и их судьбам. Из этого цикла я перевёл «Татуировка», «Рейс «Москва – Одесса» и «Бермуд­ский треугольник». Я хотел бы на минутку в связи с этим вернуться к сравнению с Окуджавой. Конечно, моё первое суждение было обидным для Высоцкого – не менее утончённый и сублимированный, но у него просто иной темперамент. Окуджава – сдержанный. Высоцкий – разговорчивый. Окуд­жава – приглушённый, Высоцкий – усиливающий крик до невозможного, как, например, в замечательной песне о конях, но прежде всего они оба являют­ся членами одной и той же, немногочисленной и аристократической семьи истинных, великих поющих поэтов. В наилучших произведениях Высоцкого столько ассоциаций, они так, выражаясь жаргоном, нагружены, что требуют многократного прослушивания, и каждый раз в них находится что-то но­вое. Можно ли это перевести? Это отдельная, теоретическая и ужасно слож­ная задача. Прежде всего, стоит сказать, что творчество Высоцкого – это полное перевоплощение, в котором собраны воедино слова, музыка, неповто­римое исполнение. Это повторить и перевести не удастся. Когда другие пы­таются его спеть, это часто даёт обратный эффект, как, например, попытка одной певицы исполнить в жалком польском переводе вышеназванную песню о конях. Несмотря на это, элемент художественного воплощения Высоцкого настолько интересен и автономичен, что, осознавая недостаток этого явле­ния как такового, можно попытаться переводить эти тексты так, как пере­водят поэзию.

Поэтому я полагаю, что при счастливом стечении звёзд над головой переводчика можно напасть на след – подобрать ключ к переводу данной песни Высоцкого на польский язык. Чтобы переводить эти произведения, нужно помнить, по крайней мере, о двух вещах: во-первых, Высоцкий в русском оригинале выступает от первого лица, у него фантастически лёгкие рифмы, построение образов, нагромождение метафор, и всё это как бы невзна­чай. Вращаясь в рамках общепринятой и всегда довольно похожей структуру он вписывает в неё необычайно новое содержание и часто совершает насто­ящие пируэты. Пускай же, зная это «во-первых», не берутся переводить Высоцкого те, у кого имеются изначальные проблемы с конвенцией, рифмо­ванием, ремеслом, не говоря уже об очаровании, потому что у Высоцкого было, прежде всего, бесспорное, чудесное очарование.

Во-вторых, чтобы переводить Высоцкого, нужно иметь для перевода тот «след-ключ», о котором я говорил. И сколько же профессиональной беспомощности в известных мне переводах Высоцкого, сколько недостат­ков в замыслах. Что же это такое замысел? Мне не удастся здесь пред­ставить какое-то абстрактное определение, но я охотно приведу пример: Земовит Федецкий (Ziemowit Fedecki) следующим образом перевел рефрен «Песни о нотах».

Nuty wolą tańczyć solo,
Ale wiedzą do, re, mi, fa, sol, la, si,
Że to pachnie samowolą
I że chór najlepiej brzmi!

В структуре рефрена этой песни повторяющиеся четверостишья построено образцово, безошибочно «сидит» в польском языке, составляет именно тот «замысел», о котором идёт речь. Эти рефрены – опоры моста, между которыми переводчик растягивает звенья куплетов. Из моего собственного опыта я хотел бы привести два примера. Первый касается «Песни сентиментального боксёра». Каждый рефрен заканчивается в ней словами: «и жить хорошо, и жизнь хороша». Эти слова, известная цитата из поэмы «Хорошо» В. Маяковского, нужно перевести так, чтобы они содержались в состоящей из десяти слогов фразе, специфически выделенной бла­годаря музыке. Мне известны несколько переводов этой песни. Например, К. Сенявский в переводе, опубликованном в журнале «Поэзия», № 8 за 1982 год, делает это следующим образом: «И жизнь хороша, и хорошо нам жить», то есть добавляет, во-первых, слог, а, во-вторых, это «и хорошо нам жить» – очень неумело.

Обратимся к известному переводу поэмы «Хорошо» пера Станислава Леца. Лец переводит этот фрагмент следующим образом: И жизнь хороша, и жить хорошо. Это прекрасный перевод, но воспользоваться им невозможно, потому что в столкновении с мелодикой данной песни это приводит к невыносимой трансаецентации – к ударению на пятый и десятый слог. Я долго комбинировал и эта последняя, ключевая версия рефрена не поддавалась ника­ким усилиям. В конце концом я спросил самого себя: а может быть, просто заменить эту цитату другой, столь же популярной цитатой из советской литературы, популярной настолько, что польский читатель принял её бы моментально? Это должна быть цитата в том же духе, потому что замысел оригинала состоит в том, что нападающий, нанося удар, мотивирует его некой возвышенной цитатой. Я выбрал такую цитату: «Человек – это звучит гордо». А затем попытался еще ответить на вопрос, почему Высоцкий разрубил последнюю фразу рефрена этими двумя ударениями? Ах, вот как, это, прежде всего удары, наносимые «молодцом из Краснодара». Эти удары рассекают фразу, поэтому я решился на подобный приём – рассечь цита­ту наполовину. Последняя строка рефрена была скомпонована мной сле­дующим образом:

«Że człowiek brzmi dum...! i życie jest pięk...!»
«И жизнь хоро...! И человек звучит горд...!»

Хорошо это или плохо? К счастью или нет? Пусть судят читатели. Мне это пока­залось забавным, чарующим дух, настроение оригинала. Это и был главный «замысел-ключ». Затем уже как-то пошло.

Второй пример имеет отношение к «Песне про прыгуна в высоту». Здесь вся сложность состояла перевести фразу «нога толчковая» или та, с которой происходит прыжок. Это невозможно дословно перевести на польский. Существует, с точки зрения словообразования, сложная конст­рукция «преступившая нога», но это означает, конечно, что-то другое. Я решил создать наивный неологизм и процесс его создания описать в переводе.

Neologizmy kwitną u nas w klubie gdyż
Tę nogę zwą wybitną co wybija wzwyż
I niech tam kto wybitną sobie lewą ma
Ja mam wybitną prawą, z prawej skaczę ja

Я расписал мою профессиональную кухню, понимая, что это, возможно, не достойно внимания. Это ведь микроэлементы той работы, которую нужно выполнить, переводя Высоцкого. Хочу ещё раз повторить: плохо его переводить, переводить его без замысла, это большой вред, причиняемый талант­ливому поэту.

В завершение ещё несколько замечаний общего характера. Начну с небольшого отступления: я занимался и занимаюсь в последнее время переводом другого талантливого поющего поэта Жака Бреля. Скончавшийся в 50 лет, Брель – явление во Франции, неоднократно описанное и прокомментированное. У меня имеется большая книга о его жизни с необычайно богатым количеством документов, с разделения на этапы творчества, многочис­ленными фактами биографии, связанными с названиями песен и т.д. и т.п. С какой же охотой я взял бы в руки подобную книгу о Высоцком! В СССР недавно был выпущен сборник его стихотворений «Нерв», содержащий 110 произведений. Хочется крикнуть: целых сто и всего лишь сто! Ведь он на­писал около 700 песен! Высоцкий ждёт своего биографа «собрания сочи­нений», серьёзно обработанного и изданного. Меня особенно интересует периодизация его творчества, эволюция формы тех песен, ведущая к гениа­льно простому выводу: не нужна экспозиция, как «был там-то и тут, встре­тил того-то и он мне рассказал...» Высоцкий поёт в своих лучших произ­ведениях исключительно от первого лица, он – и боксёр и прыгун в высо­ту, и «иноходец», и «канатоходец» или персонаж сумасшедшего дома. И, кро­ме того, такая мелочь: когда он писал? Как ему удавалось сниматься в ки­но, играть в Театре на Таганке, жить так интенсивно, успевать так много? Этих несколько личных и сумбурных размышлений о творчестве Высоц­кого я хотел завершить мыслью, выражающей надежду в том, что работа переводчика ещё не раз даст счастливый эффект и приблизит польскому читателю очередные замечательные песни Высоцкого. Я с радостью присое­диняюсь к соревнованию.

Кощелиско, 1 марта 1983

Перевод с польского Е.А.Ромашкиной (Винница, Украина)