Оглавление |
|
Нас было мало на челне В тот полдень золотой, И два веселые весла Влекли нас за собой, Когда волна нас унесла От дома в самый зной. Ах, троица жестоких дев, Я б задремал, да где там, Вам только сказки подавай – Здесь, в лодке, жарким летом! И трем упрямым голосам Не возражай при этом. Смотрите, Первая из вас Командует: «Вперед!» Вторая требует рассказ, Где все наоборот, А Третья вот уже как час Не закрывает рот! Ну ладно, говорю кряхтя, Мы в сказке: поглядите На это милое дитя, Виновницу событий, Среди цветов, зверей и птиц – А где ж иначе быть ей? Продолжим в следующий раз: Я, кажется, устал... – Но слышу: «Следующий раз Как раз уже настал!» А раз настал – так снова в путь По сказочным местам. Все дальше катится клубок, Разматывая пряжу... Но лодка прибывает в порт, А значит, экипажу Пора домой: уже закат, Уже темнеет даже. Прими, Алиса, сказку в дар: Она – твой талисман, Храни ее, где ты хранишь Страны Волшебной план, Как пилигрим хранит цветок Из дальних, дальних стран. |
Алиса начинала скучать от сидения рядом с сестрой на бережке и ничегонеделания: разок-другой она заглянула в книгу, которую читала сестра, но там не было ни картинок, ни разговоров. «Да что ж это за книга такая, – подумала Алиса, – без картинок и без разговоров?»
Она попыталась раскинуть умом (настолько, насколько могла, потому что жаркий день превращал ее в какую-то глупую сонную тетерю) и понять, пересилит ли радость плетения венка из маргариток связанные с этим занятием хлопоты, а именно: вставать с насиженного места и собирать маргаритки, – как вдруг прямо около нее пробежал Белый Кролик с розовыми глазами.
В этом не было ничего такого уж особенно примечательного – впрочем, не было ничего такого уж особенно из ряда вон выходящего и в том, что она услышала, как Кролик говорит себе самому: «О боже! О боже! Я же опоздаю» (когда Алиса потом раздумывала о случившемся, ей показалось, что она могла бы и удивиться, но в ту минуту все это выглядело совершенно естественно); однако после того, как Кролик вынул часы из жилетного кармашка и, посмотрев на них, опрометью бросился дальше, Алиса резво вскочила, ибо в голове ее замелькало во все стороны, что она никогда прежде не встречала кроликов ни с жилетными кармашками, ни с часами для вынимания из таковых, и, сгорая от любопытства, тотчас же пустилась бегом через поле, успев ровно к тому моменту, когда силуэт Кролика обозначился у входа в огромную нору под живой изгородью.
Недолго думая, Алиса кинулась за Кроликом, даже не задав себе вопроса, каким же это, интересно, образом она потом будет выбираться оттуда назад.
Кроличья нора между тем превратилась в своего рода туннель, который так внезапно нырнул глубоко вниз, что на размышления о том, не остановиться ли, у Алисы не было ни секунды: она уже падала, причем явно в какой-то колодец.
То ли колодец оказался по-настоящему глубоким, то ли падала она по-настоящему медленно, но у нее была масса времени – и поглазеть вокруг, и подумать, чем все это обернется. Перво-наперво ее, конечно, интересовало, что находится внизу и куда она там попадет, тем более что внизу было ужасно темно и ничего не видно; но и по сторонам, на стенки колодца, Алиса тоже поглядывала: на стенках были развешены шкафчики и книжные полки, а между ними прибиты гвоздиками карты и рисунки.
Когда она проносилась мимо одной из полок, ей удалось по пути прихватить банку с наклейкой «АПЕЛЬСИНОВОЕ ВАРЕНЬЕ»: к большому сожалению, банка оказалась пустой, но Алиса не решилась просто выбросить ее, боясь убить кого-нибудь внизу, – исхитрилась и впихнула банку в какой-то шкафчик, мимо которого как раз пролетала.
«Неплохо! – похвалила себя Алиса. – После этого падения мне дома с лестницы свалиться – как делать нечего! Все, небось, удивятся, что я такая храбрая стала. А я даже если с крыши брякнусь – и то ни звука не пророню» (и точно ведь... не проронит!).
Вниз, вниз, вниз. Неужели это падение никогда не кончится?
«Интересно, сколько миль я уже пропадала? – спросила она себя. – В данный момент я, пожалуй, нахожусь где-нибудь поблизости от центра Земли. Посчитаем-ка: должно быть, это четыре тысячи миль вниз, я так полагаю... (Кое-какие подобные вещи Алиса, разумеется, проходила в школе, и, хотя для демонстрации знаний обстановка именно в данный момент была не очень подходящей, поскольку услышать Алису никто не мог, ей показалось, что попрактиковаться лишний раз не такой уж большой грех.) Да, что-то вроде этого, но вот бы узнать: какой долготы и широты я достигла?» (Алиса понятия не имела, ни что такое долгота, ни что такое широта, но сами по себе слова эти были великолепны.)
Пролетев еще немного, она начала снова:
«Забавно, если я пронесусь через всю Землю!
До чего же весело будет оказаться среди людей, которые ходят вниз головами! Среди всех этих, кажется, Антипатов... (Она была отчасти рада, что ее тут некому было услышать, поскольку последнее слово прозвучало не вполне правильно.) Надо бы спросить у них, как называется их страна. Простите, мадам, это Новая Зеландия или Австралия? (Задавая вопрос, Алиса попыталась сделать реверанс – а попробуй пореверансничай, когда ты камнем падаешь вниз! Вы бы смогли?) Ах, что за маленькая невежда, подумают они обо мне! Нет, лучше я не стану ни о чем спрашивать; может быть, там, дальше, где-нибудь написано название страны».
Вниз, вниз, вниз. Делать в полете было нечего, так что вскоре Алиса опять вернулась к своим размышлениям. «Дина определенно будет очень скучать без меня сегодня... (Диной звали ее кошку.) Надеюсь, они не забудут во время вечернего чая, что у нее есть блюдечко для молока. Дина, моя прелесть, если бы ты была сейчас со мной!
Боюсь, тут, в воздухе, не водится мышек, но, будь ты летучей кошкой, ты могла бы ловить летучих мышек, а они, видишь ли, ужасно напоминают обычных мышек. Но вот интересно, едят ли летучие кошки летучих мышек?»
Алису начало клонить в сон, но она все повторяла и повторяла в полудреме: «Летучие кошки летучих мышек? Летучие кошки летучих мышек?» – а иногда: «Летучие мышки летучих кошек?» – потому что ведь, если она так и так не знала ответа на вопрос, было как-то немножко все равно, в какую сторону его задавать. Она почувствовала, что засыпает, и даже начала видеть сон, будто они с Диной где-то прогуливаются, взявшись за ручки, и она очень серьезно говорит: «Значит, вот что, Дина, отвечай, только правду: съела ли ты когда-нибудь хоть одну летучую мышку?» – как вдруг... баба-а-ах!.. она плюхнулась на кучу хвороста и сухой листвы: падение было закончено.
Алиса просто ну нисколечко не ушиблась, так что во мгновение ока она вскочила на ноги и посмотрела вверх: там было темно хоть глаз выколи, зато прямо перед ней обозначился длинный коридор, и в поле зрения снова оказался спешивший куда-то Белый Кролик. Нельзя было терять ни секунды – и Алиса ветром сорвалась с места, успев ровно к тому моменту, когда Кролик, исчезая за углом, проговорил: «Уши мои ушки, усы мои усики, какое непростительное опоздание!» Сворачивая за угол, она была в двух шагах от Кролика, однако за углом его уже не оказалось: там обнаружился большой зал с низким потолком; все пространство освещалось рядом ламп, непосредственно с потолка и свисавших.
А еще зал изобиловал многочисленными дверями, но все они были заперты, так что, когда Алиса обошла его целиком, пройдя сначала вперед вдоль одной стороны, потом назад вдоль другой и подергав каждую дверь за ручку, ей ничего больше не оставалось, как выйти на середину зала и опечалиться, поскольку было совершенно непонятно, удастся ли когда-нибудь выбраться на волю.
Внезапно внимание ее привлек сделанный из толстого стекла низкий столик на трех ножках. На нем ничего не было, кроме крохотного золотого ключика, и Алиса сначала подумала, что перед ней ключик от одной из дверей в этом зале, но – увы! – то ли замочные скважины были чрезмерно велики, то ли ключик чрезмерно мал, только ни одну из дверей им открыть не получилось. А вот когда Алиса принялась обходить зал во второй раз, она обнаружила шторку, которой прежде не замечала, и за шторкой – маленькую дверцу дюймов пятнадцать в высоту. Попробовала вставить крохотный золотой ключик в крохотную замочную скважину, и – о чудо! – он подошел.
Алиса отворила дверцу и увидела небольшой проход, не шире крысиной норы; она опустилась на коленки и вгляделась в этот проход, который, как выяснилось, заканчивался садом – самым прекрасным из всех, что она в своей жизни видела. Как хотелось ей выбраться из этого мрачного зала, прогуляться между клумб с яркими цветами и прохладными фонтанчиками, да куда там: в дверной проем такой ужины было и голову не просунуть, «а если как-нибудь и просунуть, – подумала бедная Алиса, – то пользы от такой головы без плеч на той стороне не много. Ах, почему я не умею схлопываться – наподобие, скажем, подзорной трубы! В принципе, я могла бы этому научиться; знать бы только, с чего начать». Потому как, честно признаться, слишком много всякого из-ряду-вон-выходящего наслучалось с ней за последний час, и Алиса уже начинала подозревать, что совсем невозможных вещей в мире ну просто до крайности мало.
Так или иначе, а ждать возле дверцы было нечего, и Алиса вернулась к столику, не сильно надеясь найти на нем другой ключик или хоть какую-нибудь памятку с инструкцией о правилах схлопывания людей наподобие подзорных труб, но на сей раз
обнаружила стоящий на столике миниатюрный пузырек («Которого прежде здесь, конечно, не стояло», – отметила про себя Алиса) – вокруг горлышка была обернута этикетка с премилой надписью заглавными буквами: «ВЫПЕЙ-КА МЕНЯ».
Конечно, легко сказать: «Выпей-ка меня», однако рассудительная Алиса отнюдь не собиралась проявлять спешку в таких делах. «Нетушки, – сказала она, – сперва мне надо хорошенько рассмотреть пузырек и установить, написано на нем где-нибудь "||" или не написано». Уж кого-кого, а Алису было на мякине не провести: довольно она начиталась всяких замечательных историй о сгоревших заживо и растерзанных дикими зверями детках или о чем-нибудь столь же малоприятном и случившемся только потому, что люди просто-напросто не желают знать элементарных правил, о которых постоянно твердят им окружающие: скажем, что о раскаленную докрасна кочергу можно обжечься, если слишком долго держать ее голыми руками, или что из пальца, очень глубоко порезанного ножом, имеет обыкновение течь кровь, – иными словами, Алиса всегда помнила, что если пьешь из пузырька с наклейкой «ЯД», то почти наверняка рано или поздно почувствуешь себя неважнецки.
Впрочем, на этом пузырьке наклейки «ЯД» не было, так что Алиса все-таки решилась отпить глоточек, а отпив, нашла напиток весьма приятным (он отдаленно напоминал некую ароматную смесь из вишневого торта, заварного крема, ананаса, жареной индейки, ирисок, а также горячего тоста со сливочным маслом) и очень быстро с ним управилась.
«На редкость забавное ощущение! – сказала себе она. – По-моему, у меня как-то само собой получилось схлопнуться». Так оно и выходило: росту в Алисе стало уже всего дюймов десять, – и она прямо засияла от мысли, что это правильный рост для проникновения в прекрасный сад! Она выждала несколько минут, чтобы понять, не будет ли уменьшаться дальше: это ее немножко тревожило. «Пора бы и прекратить, в самом деле, – говорила себе Алиса. – А то ведь сойду на нет, словно свеча! На что, интересно, я стану тогда похожа?» И она попыталась представить себе, на что может быть похоже пламя сошедшей на нет свечи, – кажется, она не видела прежде ничего подобного.
Через пару минут, за которые, по ее мнению, не произошло никаких изменений, Алиса решила, что пора наконец выходить в сад, но... ах, бедняжка! Еще не добравшись до двери, она вспомнила, что золотой ключик остался на стеклянном столике, а когда вернулась за ключиком, обнаружила, что теперь ей до столешницы не дотянуться: Алиса отчетливо видела ключик сквозь стекло, попыталась даже вскарабкаться за ним по ножке столика, да только ножка оказалась скользкая, так что вскоре Алиса окончательно устала от этого карабканья, села на пол и принялась плакать.
«Ну и чего ревем? – впрочем, тут же приструнила она себя, причем весьма резко. – Послушай-ка моего совета: немедленно это прекрати!» Она вообще была большой мастерицей давать себе очень хорошие советы (правда, крайне редко им следовала), а иногда ей, наоборот, приходилось отчитывать себя – и настолько жестоко, что это доводило ее до слез. Однажды, помнится, Алиса даже попробовала залепить себе оплеуху за то, что, играя в крокет сама с собой, саму же себя и попыталась надуть... М-да, этот странный ребенок обожал быть двумя персонами одновременно. «Только уж сейчас-то мне определенно не потянуть на две персоны сразу, – с горечью подумала она, – сейчас меня и для одной приличной персоны маловато!»
Внезапно взгляд ее остановился на стоявшем под столом маленьком стеклянном сундучке. Открыв его, она увидела внутри крохотное пирожное, вдоль которого совсем уж микроскопическими смородинками была искусно выложена надпись «СЪЕШЬ-КА МЕНЯ». «Ладно, – сказала Алиса, – съем... и если от этого вырасту, то смогу дотянуться до ключика, а если еще уменьшусь, попробую подлезть под дверь, в общем, так или иначе я попаду в сад – не все ли равно, каким образом!»
Она откусила совсем чуть-чуть, со страхом спрашивая себя: «Так или иначе? Так или иначе?», держа ладошку над головой, чтобы точно знать, растет или уменьшается, и удивляясь, что изменений нет, – кстати, когда люди едят пирожные, изменений обычно и не случается, но она уже успела привыкнуть к тому, что здесь ничего не бывает так или иначе, а бывает только не-так-и-не-иначе... в общем, обычный ход событий казался ей теперь скучноватым и глуповатым.
Поэтому она взялась за дело и очень скоро покончила с пирожным.
– Все страннеее и страннеее! – воскликнула Алиса (она была настолько ошарашена, что вдруг начисто забыла, как обращаются с наречиями). – Похоже, я расхлопываюсь назад – опять же наподобие подзорной трубы, только теперь уже самой большой подзорной трубы в мире! Прощайте, ноженьки! – Взглянув на свои ноги, она заметила, что те со страшной скоростью исчезают из виду. – Ах, дорогие мои, кто же теперь будет надевать на вас туфли? Уверена: сама я больше не в состоянии! Я так удалилась, что позаботиться о вас никак не смогу, вы уж теперь без меня давайте... – Тут она одернула себя: – Не надо бы порывать с ними отношения, не то захотят идти не в ту сторону, в которую я захочу, и что тогда? Ладно, так и быть: теперь на каждое Рождество буду дарить им новые туфли.
И Алиса начала представлять себе, как лучше всего это обустроить. «Конечно, через почтальона, – решила она, – но только... до чего же забавно посылать подарки собственным ногам! Кстати, с адресом еще надо разобраться:
|
ГОСПОЖЕ АЛИСИНОЙ ПРАВОЙ НОГЕ, КОВРИК У КАМИНА, РАЙОН КАМИННОЙ РЕШЕТКИ (ОТ АЛИСЫ С ЛЮБОВЬЮ) |
О боже, ну и чушь мне лезет в голову!»
Вот тут-то Алиса и врезалась макушкой в потолок: так случается, когда внезапно вырастаешь больше чем на девять футов! Взяв наконец со столика золотой ключик, она шагнула было к двери в сад, но...
Ах, Алиса, Алиса! Единственное, что ей теперь оставалось, – это, лежа на боку, одним глазком рассматривать сад; о том, чтобы проникнуть туда, и мечтать было нечего... в общем, она села и опять расплакалась.
И тут же спросила себя: «Не стыдно? Такая большая девочка (теперь она вполне могла это сказать), а хнычешь! Ну-ка довольно!»
Но какое там: слезы лились ручьем, пока ручей этот наполовину не затопил зал, превратив его в акваторию дюйма четыре глубиной.
Однако чуть позже Алиса услышала вдалеке звук семенящих по самому краешку акватории шагов – и поскорее вытерла глаза, чтобы чего-нибудь не проглядеть. А это возвращался Белый Кролик; теперь он был одет с иголочки, держал в одной руке пару белоснежных лайковых перчаток, в другой – большой веер и явно торопился, потому что на бегу напоминал себе: «О! Герцогиня, Герцогиня! О! Только бы не разгневать ее опозданием!» Алиса пребывала в таком отчаянии, что готова была просить о помощи все равно кого, и, едва Белый Кролик приблизился, залепетала: «Ради бога, сэр...», – но тут Кролик подскочил на месте, выронив перчатки и веер, и со всех ног пустился прочь, в темноту.
Алиса подняла веер и перчатки и, поскольку в зале стало очень жарко, принялась обмахиваться, приговаривая:
– Боже мой, боже! До чего ж нелепый день! А ведь вчера все было в точности как всегда. Или это я так изменилась за ночь?
Ну-ка разберемся: была ли я сама собой, когда поднялась с постели сегодня утром? Пожалуй, я чувствовала себя несколько не в своей тарелке. Но если я перестала быть собой, возникает следующий вопрос: кто же я тогда? Вот незадача-то!
И она начала размышлять обо всех знакомых ей детях одного с ней возраста: а ну как ее заменили кем-нибудь из них?
«Я определенно не Ада, – сказала себе она, – потому что у Ады волосы в таких крупных завитках, а у меня вовсе нет никаких завитков; и я точно не Мейбл: я знаю столько всякой всячины, она же... ох как мало она знает! Кроме того, она – это она, а я –это я, и... ну и головоломка! Надо бы проверить, знаю ли я сейчас все то, что знаю обычно. Так, посмотрим: четырежды пять – двенадцать, четырежды шесть – тринадцать, четырежды семь... о боже, так до двадцати никогда не доберешься! Ладно, оставим таблицу умножения, попробуем географию. Лондон – столица Парижа, Париж – столица Рима, а Рим... нет, все это неправильно, я уверена! Должно быть, я теперь не Алиса, а Мейбл! Попробую прочесть “Чижика”...» Она положила руки на коленки, словно на уроке, и начала декламировать, но голос звучал хрипло и странно, да и слова получались не те, к которым она привыкла:
|
Крокодилъчик, где ты был? В Нилъчике водичку пил, Хвостик в Нилъчике держал, Никого не обижал! Только рыбоньке одной Я сказал: «Побудь со мной: Погуляем по волнам, А потом тебя я – ам!» |
– Ну вот, совершенно неправильные слова! – горестно сказала несчастная Алиса, и глаза ее снова наполнились слезами. – Получается, я действительно Мейбл и отныне буду жить в ее тесном домишке, к тому же почти без игрушек, уроков же ох как много придется учить! Нет уж, если я теперь Мейбл, лучше мне остаться тут навсегда. И, сколько бы они ни совали сюда свой нос, сколько бы ни упрашивали: «Возвращайся, дорогая наша девочка!» – я только посмотрю на них и спрошу: «Нука скажите мне, кто я такая? Если мне понравится, что вы скажете, я вернусь, если же нет – останусь здесь до тех пор, пока не стану кем-нибудь еще...» Но... о боже! – воскликнула Алиса, обливаясь слезами. – Я просто не могу как хочу, чтобы они сунули сюда свой нос! А то я совсем устала от полного одиночества... – Тут она посмотрела на свои руки и поразилась, обнаружив, что неким непостижимым образом сумела надеть на одну из них белоснежную лайковую перчатку Кролика. «Как же у меня это получилось? – подумала Алиса. – Я, наверное, опять уменьшилась». Она встала и направилась к столику, чтобы определить по его высоте свой рост: насколько она могла судить, роста в ней уже было фута эдак два, и она стремительно укорачивалась дальше... а, всё понятно, это из-за веера: Алиса продолжала помахивать им, но теперь поспешно бросила веер – и вовремя: ей едва удалось предотвратить полное свое исчезновение с лица земли.
–Легко отделалась! – сказала она, ошарашенная внезапностью перемены, но счастливая от того, что продолжает существовать на свете. –А теперь – в сад! – И со всех ног кинулась к маленькой дверце, да только – увы: дверца снова оказалась запертой, а золотой ключик, как прежде, лежал на стеклянном столике...
«Чем дальше, тем хуже, – подумало бедное дитя, – такой крошкой я никогда, никогда еще не была! Заявляю со всей серьезностью: дело плохо, ибо плохо оно и есть».
При этих словах она поскользнулась и уже через миг – бултых! – плюхнулась лицом в соленую воду. Первое, что Алисе пришло в голову, – что она невесть как угодила в море... «А значит, я могу уехать отсюда поездом», – сказала себе Алиса. (Она раз в жизни побывала на взморье и хорошо представляла себе английское побережье: куда ни кинь взгляд – одни пляжные кабины да копающиеся в песке малыши с деревянными лопатками, ну и еще дома в ряд, а за ними – железнодорожная станция.) Впрочем, Алиса довольно скоро поняла, что тут не море – тут другая какая-то акватория... акватория слез, ею же и нареванных, когда она была ростом в девять футов.
«Реветь надо было меньше! – задним числом укорила себя Алиса, плавая туда-сюда и пытаясь сообразить, можно ли выбраться на сушу. – Полагаю, сейчас я буду за это наказана, да, наказана утоплением в собственных слезах. До чего же странная смерть, а? Хотя... сегодня все странно».
Тут она услышала негромкое плескание поблизости и поплыла посмотреть, кто там плещется. Сначала Алиса решила, что это, должно быть, морж или, например, бегемот, но потом вспомнила, какая она сама сейчас маленькая, и, подплыв поближе, различила на поверхности всего-навсего мышь, тоже, видимо, упавшую в воду.
«Имеет ли смысл обращаться к мыши? – подумала Алиса. – Впрочем, тут ведь все настолько из-ряду-вон-выходяще, что и мышь вполне может заговорить... во всяком случае, попытка не пытка». Алиса вздохнула и начала:
– О мышь!.. Не знаете ли вы, как выбраться на сушу? Я уже довольно сильно устала плавать туда-сюда, о мышь! (Алиса решила, что «о мышь!» – это и есть форма вежливого обращения к мышам; хоть прежде она никогда с мышами не разговаривала, не прекрасно помнила склонение слова «мышь», которое случайно увидела в «Латинской грамматике» брата: «мышь – мыши – мыши – мышь – мышью – о мышь!»)
Мышь посмотрела на нее с любопытством и, как показалось Алисе, даже подмигнула, но сказать ничего не сказала.
«Наверное, английского не понимает, – решила Алиса. – Осмелюсь предположить: это французская мышь, завезенная сюда Вильгельмом Завоевателем» (при всем своем знании истории Алиса имела не слишком четкие представления о том, что и когда происходило). И она начала с начала, с той самой фразы, которая шла первой в ее учебнике французского: «Où est ma chatte?»1 {1 Где моя кошка? (фр.)} Мышь прямо чуть из воды не выскочила, и видно было, как вся затряслась от ужаса.
– О, прошу прощения! – поспешила крикнуть Алиса, испугавшись, что задела чувства грызуна. – Я совсем забыла, вам ведь не нравятся кошки.
– «Не нравятся кошки»! – звонко и страстно пискнула Мышь. – А вам, будь вы на моем месте, они бы нравились?
– Пожалуй, нет, – примирительно сказала Алиса. – Вы только не сердитесь. Но если бы я могла показать вам мою Дину... я думаю, вы влюбились бы в кошек, увидев ее хоть раз. Это ну такая прелестная тихоня! – Дальше Алиса, лениво плавая в озере слез, разговаривала почти что сама с собой. – И она так мило мурлычет, сидя у камина, облизывает лапки, умывает мордочку... пушистая, мягкая – сил нет как хочется погладить, а уж мышей ловить – тут ей в подметки никто не годится... о, прошу прощения! – осеклась Алиса, заметив, что мышь ощетинилась, и поняв, что вконец ее разобидела. – Хорошо, хорошо, мы не будем больше говорить о Дине, если вам это так неприятно.
– «Мы»? – заерепенилась Мышь, дрожа от ушей до кончика хвоста. – Можно подумать, это я предложила тему для разговора! Между прочим, у нас в семье всегда ненавидели кошек... грязные, подлые, вульгарные твари! Никогда больше не произносите при мне этого слова!
– Ни за что на свете! – пообещала Алиса и быстренько сменила тему разговора. – Как насчет... насчет собак... Вам нравятся собаки? – Мышь не ответила, и Алиса продолжала на свой страх и риск: – С нами по соседству живет очень, очень милый песик, вот бы вам посмотреть! Это, знаете, маленький терьер с такими блестящими глазками и с длинной волнистой коричневой шерстью! Он столько всего умеет: всякие вещи приносить, даже если их далеко кидают, служить... стоит на задних лапках, обеда дожидается... ну и другие штуки разные делает, мне половины не вспомнить, а фермер, хозяин его, говорит, что и польза от этого песика большая – даже, дескать, за сто фунтов никому его не уступит! Крыс просто всех до одной передушил и... О боже! – опомнилась Алиса. – Боюсь, я опять ее обидела! – Мышь уже отплывала от нее, да так проворно, что на поверхности озера началось волнение. – Мышь, дорогая моя, – с нежностью прокричала Алиса, – вернитесь же, мы не будем больше говорить о кошках и о собаках, если вам ни те, ни другие не нравятся!
Услышав это, Мышь развернулась и поплыла назад – правда, медленно, причем лицо у Мыши было совсем бледным (от ярости, подумала Алиса), а голос, когда она заговорила, – тихим и дрожащим.
– Плывите к берегу, – сказала Мышь, – там я поведаю вам мою историю, и вы поймете, как случилось, что я возненавидела кошек и собак.
Между тем на берег было и правда пора, потому что акватория заполнялась и заполнялась нападавшими в нее неизвестно откуда зверями и птицами. Среди них оказались и Хорош Гусь, и Одно Додо, и Попка Лори, и Пол-Орла, и много других забавных существ. Алиса указала им путь к берегу, и вся честная компания поплыла вслед за ней.
Вид у этой компании, когда она оказалась на берегу, был, прямо сказать, дикий: птицы с изгвазданными перьями, зверьки со слипшейся шерстью... все мокрые, неряшливые и неприкаянные. Первым делом надо было поскорее высушиться, по поводу чего устроили небольшое совещание, и уже через несколько минут Алиса непринужденно болтала со всеми, как со старыми знакомцами. Она даже вступила в пререкания с Попкой Лори, который в конце концов надулся на неё и заявил: «Я старше тебя, а значит, умнее», – чего Алиса ну никак не могла принять, не имея сведений о том, сколько ему лет, но, поскольку Попка Лори категорически отказался разглашать свой возраст, говорить с ним дальше не имело смысла.
Наконец Мышь, которая явно была здесь большим авторитетом, громко призвала к порядку: «Всем сесть и слушать меня! Уж я вас высушу так высушу!» Уселись, как велено: образовав большое кольцо вокруг Мыши. Алиса во все глаза уставилась на нее, будучи уверенной, что если не высохнет немедленно, то обязательно схватит простуду.
– Гм! – произнесла Мышь с важным видом. – Все готовы? Я поделюсь с вами информацией, суше которой ничего не бывает. Прошу соблюдать тишину! «Вильгельм Завоеватель, чья миссия была благословлена папой римским, быстро подчинил себе англичан, которые с недавних пор полюбили вождей и всякого рода узурпаторов и захватчиков. Эдвин и Моркар, графы соответственно Мерсии и Нортумбрии...»
– Тьфу ты! – сказал Попка Лори, и его всего передернуло.
– Простите, – хмуро, но очень вежливо сказала Мышь, – вы что-то произнесли?
– Это не я! – поспешил заверить ее Попка Лори.
– А я думала, вы, – заметила Мышь. – Следуем дальше. «Эдвин и Моркар, графы, соответственно, Мерсии и Нортумбрии, поклялись ему в верности, и даже Стиганд, архиепископ Кентерберийский, нашел сие целесообразным...»
– Нашел что? – спросил Хорош Гусь.
– Нашел сие, – весьма раздраженно ответила Мышь. – Вы ведь, конечно, знаете, что означает «сие», не так ли?
– Я, конечно, знаю, что означает «сие», когда я нахожу сие сам сказал Хорош Гусь. – Обычно сие – лягушка или червяк. Но тут вопрос в том, что нашел архиепископ
Оставив данный вопрос без внимания, Мышь поспешила продолжить:
– «...Нашел сие целесообразным и отправился вместе с Эдгаром Этелингом к Вильгельму, дабы предложить ему корону. До поры до времени Вильгельму удавалось сдерживаться, однако наглость его нормандцев»...
Ну и как вам сейчас, деточка? – без всякого перехода обратилась она к Алисе.
– Сыро, как и было. Это все меня, кажется, вообще не иссушает.
– В таком случае,–торжественно поднимаясь, сказало Одно Додо, – я вношу предложение прекратить прения и в безотлагательном порядке изыскать более радикальную методу для...
– Говорите по-английски! – крикнуло Пол-Орла. – Я и двух третей этих страшных слов не понимаю и, более того, не верю, что вы сами их понимаете. – Тут Пол-Орла отвернулось, пряча улыбку, а кое-кто из птиц выразительно хихикнул.
– Я как раз собиралось сказать, – Одно Додо было явно обижено, – что лучший из известных мне способов высыхания – Совещательные Гонки.
– Что такое Совещательные Гонки? – спросила Алиса. Совсем не потому, что ей так уж хотелось это узнать, – просто Одно Додо сделало многозначительную паузу, словно ожидая,
что хоть кто-нибудь задаст вопрос, но к вопросам, похоже, больше никто не был расположен.
– В общем, так, – продолжило после паузы Одно Додо, – лучший способ объяснения – это показ. (На случай, если вам однажды зимой придется делать такие вещи самим, сейчас перескажу, как делало их Одно Додо.)
Сперва Одно Додо наметило траекторию гонок, нарисовав на песке некое подобие круга («Более точная форма нам не требуется», – объяснило оно), а потом расположило всю честную компанию вдоль траектории, кого где. Никакого «ра-а-аз, два-а-а, три!» не прозвучало – все начинали и прекращали бег, кто когда хотел, так что трудно было понять, чем предполагалось закончить гонки. Впрочем, полчаса или около этого спустя Одно Додо вдруг крикнуло: «Гонки закончены!» – после чего бегуны, тяжело дыша, столпились вокруг него и принялись спрашивать: «А кто победил?»
Ответ потребовал долгих раздумий, и Одно Додо замерло на месте, приложив палец ко лбу (поза, в которой вы обычно видите Шекспира на портретах), в то время как остальные молчали и ждали. Наконец оно решило:
– Победил каждый, и все получат призы.
– Но кто же тогда будет их вручать? – спросил хор голосов.
– Как кто? Она, конечно. – Одно Додо показало пальцем на Алису, и вся компания в момент столпилась вокруг нее, беспорядочно выкрикивая: «Призы! Призы давай!»
Алиса понятия не имела, как быть, и в отчаянии сунула руку в карман, где неожиданно обнаружился пакетик карамелек (слава богу, соленая вода в него не проникла): карамельки она поделила между всеми, каждому досталось ровно по одной.
– Между прочим, ей и самой положена награда, – сказала Мышь.
– Разумеется, – сурово подтвердило Одно Додо. – У тебя в кармане есть еще что-нибудь? – обратилось оно к Алисе.
– Только наперсток, – вздохнула та.
– Ну-ка дай его мне, – сказало Одно Додо.
Все опять столпились вокруг Алисы, и Одно Додо, церемонно предъявив наперсток присутствующим, произнесло: «Мы просим твоего согласия принять сей элегантный наперсток». По окончании его краткой речи раздались бурные аплодисменты.
Алисе это показалось совершенно нелепым, но остальные выглядели настолько серьезными, что рассмеяться она не осмелилась, а поскольку никакого ответа на речь Одного Додо у нее не придумывалось, просто поклонилась и приняла наперсток со всевозможной торжественностью.
Наконец приступили к поеданию карамелек. Это вызвало шум и некоторую неразбериху, ибо большие птицы тут же стали сетовать на то, что, заглотнув карамельки, даже не успели их распробовать, а маленькие – на то, что поперхнулись: некоторых даже пришлось хлопать по спинкам. Но, так или иначе, с карамельками было покончено, и все опять уселись вокруг Мыши, упрашивая ее поведать им еще что-нибудь.
– Вы обещали мне рассказать свою историю, – напомнила Алиса, – и про то, почему вы ненавидите... К. и С. – Туг Алиса перешла на шепот, побаиваясь, что Мышь опять обидится.
Мышь со вздохом повернулась к Алисе и сказала:
– Рассказ мой будет печален и длинен, на час... с хвостиком.
– Понятно, что с хвостиком, – кивнула Алиса, скользнув взглядом по хвосту Мыши, – но разве он так длинен?
И на протяжении всего рассказа Алиса пыталась определить длину хвостика – потому-то услышанное и приобрело в ее голове форму хвостика, состоявшего из витков:
– Вы не слушаете! – строгим голосом сказала Мышь. – О чем вы все время думаете?
– Извините, но я слушаю очень внимательно, – смиренно возразила Алиса. – Вы только что вышли на пятый виток, как я понимаю?
– Что за виток? – выкрикнула Мышь сердито.
– Завиток! – поправилась Алиса, всегда готовая уступить собеседнику. –Я не знала, что вы называете витки завитками...
– Ничего подобного! – отчеканила Мышь, поднялась и пошла прочь. – Вы обижаете меня такими нелепыми выводами!
– Честное слово, я не хотела! – оправдывалась бедная Алиса. – Просто вы, знаете ли, такая ранимая...
Но Мышь только проворчала что-то в ответ.
– Пожалуйста, вернитесь, доскажите нам свою историю! – взывала Алиса. Остальные хором вторили ей:
– Да, да, сделайте такую милость!
Однако мышь, раздраженно мотнув головой, ускорила шаг.
– Как жалко, что она не осталась с нами! – вздохнул Попка Лори, когда Мышь исчезла из виду, а Миссис Крабб, конечно же, не упустила возможности сказать своей дочери: «Ах, моя дорогая! Пусть это послужит тебе уроком: никогда не теряй самообладания», – на что юная Мисс Крабб несколько запальчиво ответила: «Прикусите язык, мама! Уж кто-кто, а вы и устрицу выведете из себя!»
– Была бы у меня тут Дина! – подумала вслух .Алиса, не обращаясь ни к кому из присутствующих в отдельности. – Она бы мигом доставила Мышь обратно!
– А кто есть Дина, осмелюсь спросить? – полюбопытствовал Попка Лори.
Алиса ответила незамедлительно, поскольку обожала говорить о своей питомице:
– Дина – это наша кошка. И она просто абсолютный чемпион по ловле мышей, можете мне поверить! А если бы вы видели, как она за птицами гоняется! Едва углядит где птичку – тут же и съест!
Ее коротенькая речь заметно взволновала слушателей. Некоторые из птиц засобирались домой: одна старая Сорока начала тщательно кутаться в пуховую шаль, приговаривая: «Засиделась я тут, горло бы не простудить», а Канарейка дрожащим голоском принялась скликать детей: «Нам пора, золотые мои! Самое время спать!»
Так все они, кто под каким предлогом, и отправились по домам, оставив Алису одну-одинешеньку.
«Не надо было упоминать Дину, – сказала она себе с грустью. – Кажется, все ее здесь недолюбливают, хотя она определенно лучшая кошка на свете! Ах, Дина, радость моя! Неужели я никогда больше тебя не увижу?» Тут бедная Алиса опять собралась заплакать от покинутости и отчаяния, да услышала вдалеке семенящие шаги и чуть было не запрыгала на месте: наверное, это Мышь передумала и вернулась, чтобы закончить свой рассказ.
Но нет, это был Белый Кролик, который тихонько трусил назад и озабоченно поглядывал по сторонам, словно искал что-то; Алиса слышала, как он бубнит себе под нос: «О Герцогиня, Герцогиня! Усы мои усики! Лапы мои лапочки! Она ведь меня обезглавить велит, голову даю на отсечение! Да что ж я за растеряй-то такой, а?» Алиса сию же секунду догадалась, что ищет он веер и белоснежные лайковые перчатки, и тоже незамедлительно бросилась на розыски, но тщетно: все вокруг изменилось, пока она утопала в слезах, а большой зал со стеклянным столиком и крохотной дверцей бесследно исчез.
Кролик довольно быстро приметил занятую поисками Алису и сердитым голосом окликнул её: «Эй, Мэри Энн, ты-то что здесь делаешь? А ну-ка домой за перчатками и веером! Да пошевеливайся!» Алиса страшно перепуталась и тотчас бросилась в указанном направлении, даже не попытавшись объяснить Кролику, что он обознался.
– Небось, принял меня за свою горничную, – сказала она себе на бегу. – Вот будет сюрприз, когда выяснится, кто я на самом деле! Но лучше все-таки принести ему веер и перчатки... найти бы их только! – Договорив, она тут же увидела опрятный домик с прибитой к двери блестящей табличкой, на которой было выгравировано: «Б. КРОЛИК». Алиса вошла без стука и устремилась вверх по лестнице, ужасно боясь столкнуться с настоящей Мэри Энн и быть выдворенной до того, как найдет веер и перчатки.
«Странно, что я на побегушках у Кролика, – думала Алиса. – Это все равно как если бы Дина начала мной командовать!» И она попыталась представить себе такую нелепую ситуацию: «Мисс Алиса! – говорила бы ей няня. – Идите сюда. Вы готовы к прогулке?» – «Одну минуточку, няня! Дина распорядилась, чтобы я, пока ее нет, следила за этой вот мышиной норкой – как бы мышка не выбежала».
«Хотя ведь, – размышляла она, – Дине, скорее всего, откажут от дома, если она начнет отдавать приказы людям!»
К этому моменту Алиса уже входила в комнатку ослепительной чистоты, где на столике у окна (как она и надеялась) лежали веер и две-три пары маленьких белоснежных лайковых перчаток. А когда Алиса взяла веер и пару перчаток и направилась к двери, она вдруг заметила стоявшую у зеркала бутылочку: хотя на бутылочке и не было ярлычка с надписью «ВЫПЕЙ-КА МЕНЯ», Алиса все равно открыла ее и поднесла к губам. «Сейчас точно случится какая-нибудь перемена, – сказала она себе, – так здесь всегда бывает, что бы я ни съела и ни выпила. Ну-ка, посмотрим, чего можно ожидать от этой бутылочки, – хорошо бы мне вырасти, а то я правда устала быть такой крошкой».
Так оно и вышло на самом деле, причем гораздо быстрей, чем Алиса предполагала: она и половины выпить не успела, как почувствовала, что упирается головой в потолок. Пригнувшись, чтобы не сломать шею, Алиса поставила бутылочку на место и произнесла:
– Все-все, достаточно! Надеюсь, я больше не вырасту, мне уже и так в дверь не пролезть! Угораздило же меня столько выпить!
Но, увы, было уже слишком поздно! Она продолжала расти и расти, скоро ей даже пришлось опуститься на колени, однако в следующую минуту места все равно оказалось мало – оставалось только лечь на пол, упершись согнутым локтем в дверь и обхватив голову другой рукой. Но рост никак не прекращался, и единственное, что ей удалось придумать, – это впихнуть ногу в дымоход, а руку выпихнуть в окно и сказать себе: «Больше я ничего могу сделать, теперь уж будь что будет. Знать бы только, чем это закончится!»
К счастью, сила волшебной бутылочки скоро пошла на убыль, расти Алиса перестала, только все равно чувствовала себя прескверно, что и понятно: никакой возможности выбраться из комнаты она не видела.
«Дома мне было гораздо лучше, – размышляла бедняжка, – там никто не увеличивался и не уменьшался и мной не командовали мыши и кролики. Лучше бы я не совалась в эту кроличью нору, тогда бы и... тогда бы и... да, странная, странная жизнь! Просто удивительно, как это все могло случиться со мной! Когда я раньше читала сказки, я обычно говорила себе, что ничего такого на самом деле не бывает, а сейчас – пожалуйста: сама попала в сказку! Хоть книжку обо мне пиши, ей-богу! Пожалуй, когда вырасту, действительно напишу книжку... Впрочем, я уже выросла, – добавила она печально, – и здесь, во всяком случае, больше расти некуда».
«Но что же получается, – продолжала говорить сама с собой Алиса, – вырасти-то я выросла, но, видимо, никогда теперь не повзрослею? С одной стороны, это даже удобно: я не стану старушкой, но с другой... постоянно учить уроки? О нет, только не это!»
«Глупая, глупая Алиса, – тут же и ответила она себе, – как бы ты, интересно, здесь уроки учила? И для тебя-то места едва хватает, а уж для учебников...»
Так она мысленно становилась то на одну сторону, то на другую, и разговор получался сам собой, пока рядом не раздался чей-то голос, – тут она перестала задавать себе вопросы и прислушалась.
– Мэри Энн! Мэри Энн! – взывал голос. – Сейчас же принеси мне перчатки!
На лестнице послышались шаги... Алиса знала: это Кролик пришел за ней – и так задрожала от страха, что дом принялся ходить ходуном: она ведь забыла, что была сейчас чуть ли не в тысячу раз больше Кролика и вполне могла бы его не бояться.
Между тем Кролик подошел к двери и попытался толкнуть ее, но так как дверь изнутри была подперта Алисиным локтем, попытка успехом не увенчалась. И Алиса услышала, как Кролик сказал себе: «Тогда пойдем вокруг и попробуем через окно».
«Разбежался!» – подумала Алиса и, подождав, пока Кролик окажется под окном, стремительно вытянула руку и сделала эдакий цап в воздухе. Сцапать никого не удалось, но удалось услышать короткий вскрик и звон бьющегося стекла, который наталкивал на мысль, что Кролик, вероятно, провалился в стеклянную теплицу с огурцами.
Потом Кролик гневно возопил: «Пэт! Пэт! Да где же ты?» – а ответил ему голос, Алисе незнакомый: «Тут я, куда я денусь! Яблочки сгребаю, ваша милость!»
– Яблочки он сгребает, видите ли! – свирепствовал Кролик. – Ну-ка живо сюда! Помоги мне выбраться из... из этого вот (опять послышался звон бьющегося стекла). А теперь скажи: что это там в окне?
– Рука, ваша милость! – ответил Пэт (у него это прозвучало как «рука-ваша-мылась»).
– Рука... вот дурак-то! Где ты видел такие руки? Она же во все окно!
– Так и есть, ваша-мылась, но это как пить дать рука.
– Ладно, пусть, только ей там нечего делать: пойди и убери ее оттуда.
После этого было долгое молчание, изредка прерываемое чуть слышным шепотом: «Она точно не нравится мне, ваша-мылась, вот как пить дать не нравится». – «Выполняй приказ, трус несчастный!» – и тут Алиса, опять растопырив пальцы, сделала еще один цап в воздухе. В ответ послышались два коротких крика и снова звон бьющегося стекла. «Сколько же у них теплиц-то? – подумала Алиса. – Знать бы, что они собрались предпринять... неужели тащить меня через окно? Ах, если бы они только смогли! Я и сама не хочу здесь оставаться ни минуты!»
Она подождала ещё немножко, но больше никто ничего не сказал, потом послышалось дребезжание колес и вслед за ним голоса, множество голосов, перебивающих друг друга: «Где вторая лестница?» – «Я только за одну отвечаю, за вторую Билл!» – «Эй, Билл, давай сюда вторую!» – «Вот, поставь ее к этому углу». – «Да нет, надо сперва их связать, они даже до середины не доходят». – «Очень даже доходят, не волнуйся». – «Сюда, Билл, держи веревку». – «Крышу бы не проломить!» – «Одна черепичина вроде шатается». – «Ой, съезжает! Голову береги!» (Раздался треск.) – «Ну и кто это сделал?» – «Похоже, Билл». – «А в трубу кто полезет?» – «Не-е-е, только не я! Ты полезешь!» – «Вот еще! Билл пусть и лезет». – «Эй, Билл, главный говорит, чтобы ты в трубу лез!»
«Ага, значит, Билл полезет в трубу, так? – сказала себе Алиса. – Понятно, они всё на Билла сваливают! Не хотела бы я быть на его месте, просто ни за что не хотела бы: камин тут, конечно, узковат, но, думаю, мне удастся пнуть этого Билла хорошенько!»
Она пропихнула ногу как можно дальше в камин и ждала, пока не услышала, как некое явно маленькое существо (что именно за существо, определить не удалось), скрежеща по трубе, спускается вниз. Сказав себе: «Билл не в счет!» – она дала-таки ему хорошего пинка, гадая, что будет дальше.
Несколько секунд спустя раздался хор удивленных голосов:
«Смотрите, смотрите, Билл в воздухе!», потом – голос одного только Кролика: «Ловите же его, кто там рядом с забором!», потом было молчание и – опять голоса, только встревоженные: «Придержите ему голову!» – «Теперь бренди!» – «Не трясите его!» – «Ну как ты, старина?» – «Что случилось-то?» – «Расскажи всё по порядку!» Наконец раздался слабый писклявый голосок («Небось, Билл», – сообразила Алиса): – Я так... сам не знаю как... Не надо больше бренди, спасибо, мне уже лучше... Я весь перевозбужден, какое там «расскажи»!.. Помню только, что-то шарахнуло меня снизу – эдаким чертом из табакерки, – я и взмыл в небо, прямо как ракета!
– Ни дать ни взять ракета, старина! – подтвердили остальные.
– Мы должны сжечь дом! – заявил вдруг Кролик. Тут уж Алиса не выдержала и крикнула во всю мочь:
– Раз вы так, я натравлю на вас Дину!
Воцарилась мертвая тишина.
«Ну а дальше-то что? – подумала Алиса. – Будь у них хоть сколько-нибудь ума, они бы догадались снять крышу». Впрочем, через минуту-другую снаружи опять всё пришло в движение, и Алиса услышала, как Кролик сказал: «Начнем с одной полной тачки, этого пока хватит».
«Полной тачки чего?» – спросила себя Алиса, но долго гадать не пришлось, потому что мгновение спустя в окно полетел целый град мелких камешков, и некоторые из них даже угодили ей в лицо. «Пора положить этому конец», – решила она и закричала:
– Попробуйте только у меня еще раз!
После чего воцарилась вторая мертвая тишина.
В этой тишине Алиса с изумлением обнаружила, что камешки, достигая пола, превращаются в крохотные печенинки, и в голову ей пришла блестящая мысль: «Если я съем одну такую печенинку, во мне обязательно что-нибудь изменится, причем еще больше я стану едва ли, а вот меньше, наверное, стану».
Была не была: она проглотила одну печенинку и с радостью ощутила, что сразу же начала уменьшаться. Уменьшившись до размеров, позволявших пройти в дверь, Алиса тотчас выбежала из дома. Снаружи оказалась целая толпа зверушек и птиц, посреди которой была несчастная на вид ящерка – наверное,
Воцарилась мертвая тишина.
«Ну а дальше-то что? – подумала Алиса. – Будь у них хоть сколько-нибудь ума, они бы догадались снять крышу». Впрочем, через минуту-другую снаружи опять всё пришло в движение, и Алиса услышала, как Кролик сказал: «Начнем с одной полной тачки, этого пока хватит».
«Полной тачки чего?» – спросила себя Алиса, но долго гадать не пришлось, потому что мгновение спустя в окно полетел целый град мелких камешков, и некоторые из них даже угодили ей в лицо. «Пора положить этому конец», – решила она и закричала:
– Попробуйте только у меня еще раз!
После чего воцарилась вторая мертвая тишина.
В этой тишине Алиса с изумлением обнаружила, что камешки, достигая пола, превращаются в крохотные печенинки, и в голову ей пришла блестящая мысль: «Если я съем одну такую печенинку, во мне обязательно что-нибудь изменится, причем еще больше я стану едва ли, а вот меньше, наверное, стану».
Была не была: она проглотила одну печенинку и с радостью ощутила, что сразу же начала уменьшаться. Уменьшившись до размеров, позволявших пройти в дверь, Алиса тотчас выбежала из дома. Снаружи оказалась целая толпа зверушек и птиц, посреди которой была несчастная на вид ящерка – наверное, Билл: поддерживавшие его с двух сторон морские свинки продолжали вливать ему что-то в рот из пузырька вроде аптечного. Едва завидев Алису, толпа бросилась к ней, но Алиса со всех ног кинулась прочь и скоро очутилась в лесу, на безопасном расстоянии от кроличьего дома.
«Первое, что нужно сделать, – рассуждала Алиса, блуждая по лесу, – это приобрести нормальные размеры, а второе – найти дорогу в тот прекрасный сад. По-моему, этот план – лучший из всех возможных».
План и правда был что надо, и осуществить его казалось легко и просто, единственная трудность состояла в следующем: Алиса понятия не имела, как именно его осуществить, поэтому не делала ничего – только со страхом вглядывалась в просветы между деревьями. И вдруг услышала короткое, но оглушительное «гав!» прямо у себя над головой. Услышала и поспешно подняла глаза. Колоссальных размеров щенок в упор смотрел на нее огромными круглыми глазами и осторожно протягивал лапу, чтобы коснуться Алисы.
– Прелесть моя! – проговорила она умильным голосом и даже попыталась свистнуть, но не смогла: мешала жуткая мысль, что щенок голодный, значит, обязательно съест ее, причем без всякого умиления.
Не отдавая себе отчета в том, что делает, Алиса подняла с травы обломок какой-то палки и протянула его щенку, который, оттолкнувшись от земли сразу четырьмя лапами, тут же подпрыгнул до облаков и со щенячьим восторгом вцепился в обломок, притворяясь, что злится. Алиса улучила момент и спряталась за громадный чертополох: она боялась, что щенок ее задавит; но стоило ей выглянуть из-за чертополоха, как щенок, собравшись было снова вцепиться в палку, но не рассчитав сил, пролетел над кустом вверх тормашками и рухнул на траву, так что Алисе опять пришлось спрятаться: играть со щенком было как с ломовой лошадью играть – вот-вот затопчет! Щенок же между тем уже начал серию коротких наскоков на обломок палки, то подбегая к нему поближе, то отбегая подальше и неутомимо лая хриплым лаем, но вскоре плюхнулся поодаль – тяжело дыша, высунув язык и полузакрыв огромные свои глаза.
Лучшей возможности убраться отсюда и представить себе было нельзя, так что Алиса пулей сорвалась с места и бежала до тех пор, пока хватало сил и дыхания и пока лай щенка не стал уже почти неразличим.
«А ведь милый был щенок-то, – сказала она себе, прислонившись к стеблю лютика, чтобы отдохнуть, и обмахиваясь его листочком. – Скольким штучкам я могла бы его обучить, если бы... если бы у меня с размерами все было в порядке! Ах боже ты мой, я чуть не забыла, что мне еще расти и расти! Ладно, давайте-ка посмотрим, как бы это устроить. Видимо, я опять должна что-нибудь такое съесть или выпить; вопрос только, что именно?»
Действительно, серьезный вопрос, а? Она пристально оглядела окрестные цветы и травы, но не нашла ничего пригодного для еды и питья. Вот разве... Огромный гриб, примерно с Алису, возвышался рядом, и, после того как она подробно изучила все под ним, потом с обеих его сторон, потом за ним,
ей пришло на ум, что неплохо бы посмотреть, нет ли чего-нибудь на шляпке.
Алиса стала на цыпочки и заглянула за край шляпки: тут ее взору и предстала большущая гусеница, Шелковичный Червь. Червь сидел сложа руки на макушке гриба и мирно покуривал кальян, не обращая ни малейшего внимания ни на что на свете и за его пределами.
Шелковичный Червь и Алиса некоторое время смотрели друг на друга в полном молчании; наконец червь вынул изо рта мундштук и вялым, сонным
голосом обратился к Алисе.
– Кто такая?
Нельзя сказать, чтобы начало беседы было особенно многообещающим; тем не менее Алиса ответила, хоть и робко:
– Я... я затрудняюсь ответить, сэр, кто я такая... во всяком случае, кто я такая в данный момент... Хорошо еще, что я знаю, кто я была такая, когда проснулась сегодня утром; только с тех пор я все время менялась.
– Что вы имеете в виду? – придрался Шелковичный Червь. – Что вы не в себе?
– Боюсь, я не могу бъпъ в себе, сэр, – проговорила Алиса, – потому что я сама не своя.
– А чья вы? Будьте точнее.
– Увы, точнее никак не получится, – ответила Алиса с предельной вежливостью, – поскольку я даже сама себе не могу ничего объяснить; эта постоянная смена размеров чуть-чуть запутывает.
– Ничуть! – сказал Шелковичный Червь.
–Хорошо,–согласилась Алиса. – Вы, наверное, пока не испытали этого на себе, но когда вы сначала превратитесь в куколку – вы же знаете, что так оно и случится, – а потом в бабочку, вам тоже, думаю, это покажется капельку странным, правда?
– Ни капельки, – сказал Шелковичный Червь.
– Хорошо, может быть, ваши ощущения будут другими, – допустила Алиса, – мне хватит и того, что так это ощущаю я.
– «Я»! – передразнил её Шелковичный Червь. – А кто вы такая?
Это вернуло их назад, к началу беседы. Алису немного раздражала манера Шелковичного Червя отделываться совсем уж короткими замечаниями, так что она подтянулась и произнесла очень внятно:
– Полагаю, вам первому следовало сказать, кто вы такой.
– Зачем? – полюбопытствовал Шелковичный Червь.
Это был ещё один трудный вопрос... но, поскольку Алисе
не удавалось найти подходящего ответа, а расположение духа червя явно оставляло желать лучшего, она просто отправилась восвояси.
– Вернитесь, – крикнул ей вслед Шелковичный Червь. – У меня для вас важное сообщение!
Разумеется, Алиса заинтересовалась, передумала и пошла обратно.
– Умейте владеть собой, – сказал Шелковичный Червь.
– Это все? – спросила Алиса, стараясь держаться в рамках приличия.
– Нет, – сказал Шелковичный Червь.
Тут Алиса решила, что, раз делать ей пока нечего, вполне можно и подождать – вдруг она все-таки услышит что-нибудь полезное. В течение нескольких следующих минут Шелковичный Червь попыхивал кальяном, ничего не говоря, но в конце концов снова вынул мундштук изо рта и произнес:
– Стало быть, вам кажется, что вы изменились, – так?
– Боюсь, что именно так, сэр, – ответила Алиса, – я стала другой: не могу вспомнить кое-какие вещи и через каждые десять минут то вырастаю, то уменьшаюсь.
– Не можете вспомнить какие вещи? – спросил Шелковичный Червь.
– Ну вот, например, «Чижика» попробовала прочесть – слышали бы вы, что получилось! – потерянно ответила Алиса.
– Прочтите «Скажи-ка, дядя, ведь недаром...», – распорядился Шелковичный Червь.
Алиса сложила руки и начала:
|
– Скажи-ка, дядя, ведь недаром Ты, будучи довольно старым, Всегда стоишь на голове – Что толку в этом шутовстве? – Я жил, мой мальчик, полагая, Что голова моя – с мозгами, Но, обнаружив, что их нет, Встал на нее на склоне лет. – Скажи-ка, дядя, ведь недаром Ты, будучи довольно старым (Что ставил я тебе на вид), Так ловко делаешь кульбит? – Так ловко мне б ни в коем разе Не прыгнуть без кульбитной мази. Но нынче, мальчик, я в летах – И мазь отдам тебе за так. – Скажи-ка, дядя, ведь недаром Ты, будучи довольно старым И зубы в тряпочке нося, Съедаешь враз по два гуся? – Мой мальчик, я себе на горе Всю жизнь прожил, с женою споря, И челюсти я так развил, Что стал типичный крокодил. – Скажи-ка, дядя, ведь недаром Ты, будучи довольно старым, Удерживаешь на весу Угря живого на носу? – Мой мальчик, я же не философ, Чтоб отвечать на сто вопросов! Я этот твой вопрос прощу, Но дальше – с лестницы спущу. |
– Это неправильно, – заявил Шелковичный Червь.
– Да, пожалуй, не совсем правильно, – смутилась Алиса. – Некоторые слова другие...
– Все неправильно, от начала до конца, – отрезал Шелковичный Червь, после чего наступило молчание.
Червь прервал его первым.
– Какой величины вы хотите стать? – спросил он.
– Да я не столько о величине, – поспешно ответила Алиса, – сколько о том, что... никому не пришлось бы по вкусу так часто менять размеры, знаете ли. – Не знаю, – сказал Шелковичный Червь.
Алиса ничего не сказала: впервые в жизни ей перечили решительно во всем, и она чувствовала, что терпение ее скоро лопнет.
– Вам теперешний-то рост нравится? – пошел напрямик Червь.
– Ну-у-у... – протянула Алиса, – я предпочла бы стать немножко побольше, если вы, конечно, не против, а то три дюйма – довольно жалкий рост.
– Отличный рост! – рассердился червь, вытягиваясь по мере говорения (в нем оказалось ровно три дюйма).
– Но я к нему не привыкла! – жалобно возразила Алиса. А про себя подумала: «Да что ж они тут все ранимые-то такие!»
– Ничего, привыкнете понемножку, – пообещал Шелковичный Червь, снова засунул мундштук в рот и задымил.
Алиса терпеливо ждала, когда он заговорит, но спустя минуту-другую Шелковичный Червь опять вынул мундштук изо рта, пару раз зевнул, встряхнулся, потом сполз с гриба и исчез в траве, перед этим как бы между прочим заметив: «Куснешь с одной стороны – увеличишься, куснешь с другой – уменьшишься».
«С одной стороны – чего? С другой стороны – чего?» – мысленно озадачилась Алиса.
– Гриба! – сказал Шелковичный Червь, словно прочитав ее мысли, и исчез из поля зрения.
Алиса с минуту поизучала гриб, чтобы разобраться, где у него какая из сторон, но, поскольку гриб был идеально кругл, сочла задачу слишком трудной. Ничего не оставалось, как обхватить шляпку руками и отломить по кусочку с каждой стороны гриба: кусочек правой рукой, кусочек левой.
– Ну и где тут у него что? – сказала себе Алиса и надкусила ломтик, который держала в правой, – совсем чуть-чуть, просто чтобы проверить эффект... однако в следующую же секунду она ощутила сильный удар в челюсть: это подбородок стукнулся о ноги.
Ох, до чего же напугала ее такая резкая перемена!
Она сообразила, что уменьшаться и дальше с той же скоростью ну никак не следует и, значит, надо срочно откусить хоть сколько-нибудь от другого ломтика. Вот
только ей довольно долго не удавалось открыть рот: слишком плотно подбородок был прижат к ступням, но в конце концов это получилось, и Алиса откусила-таки самую малость...
– Ура, голову освободила! – радостно воскликнула она, но уже в следующий момент встревожилась не на шутку, обнаружив, что никак не найдет, где же плечи: все, что ей удавалось разглядеть под собой, была непомерной длины шея, торчавшая, словно некий стебель, из моря зеленой листвы, которое колыхалось далеко внизу.
«Откуда взялась эта зелень? – недоумевала Алиса. – И куда пропали мои плечи? А руки... бедные мои руки, как же это я не вижу вас?» Она, конечно, попробовала пошевелить руками, но все равно их не увидела – только далекие зеленые листья сильнее колыхнулись внизу.
Поскольку возможности поднять руки к голове не было никакой, она попыталась, наоборот, опустить голову к рукам и с радостью обнаружила, что шея у нее теперь гибкая, словно змея, и легко гнется в любом направлении. Сразу же выгнув ее грациозным зигзагом, Алиса собралась погрузить голову в листву, поскольку уже поняла, что колышутся под нею кроны деревьев, под которыми она совсем еще недавно прогуливалась, но яростное шипение заставило ее в спешке отпрянуть: невесть откуда взявшаяся голубица набросилась на нее и принялась неистово лупить по лицу крыльями.
– Змея! – вопила Голубица.
– И не змея вовсе! – с негодованием ответила Алиса. – Отстаньте от меня!
– А я говорю, змея! – повторила Голубица уже потише и добавила с неким подобием всхлипа: – Я ведь уже везде перепробовала, только их ничего не устраивает!
– Не имею ни малейшего понятия, о чем вы, – сказала Алиса.
– Я пробовала под корнями, пробовала на крутых берегах, пробовала в кустарниках, – Голубица отвернулась от Алисы, не слыша ее и не слушая, – но эти змеи! Им не угодишь!
Алиса все больше и больше озадачивалась, однако понимала, что самой ей рта открывать не стоит: надо дать выговориться Голубице.
– Как будто недостаточно, что я сижу на яйцах, – продолжала та, – так нет, еще и от змей день и ночь обороняйся! Я три недели глаз не смыкала!
– Мне больно слышать, что вам не дают покоя, – посочувствовала Алиса, уже начиная догадываться, в чем дело.
– И только я выбрала самое высокое дерево во всем лесу, – снова перешла на крик Голубица, – только начала думать, что наконец избавилась от них, как они, похоже, западали прямо с неба! У-у-у, змеюка!
– Да не змея я никакая, говорю же! – с отчаянием воскликнула Алиса. –Я просто... я просто...
– Вы просто кто? – спросила Голубица. – Вы просто пытаетесь выкрутиться, вот и все!
– Я просто... обычная маленькая девочка, – ответила Алиса с некоторым сомнением: она вспомнила, сколько раз за день менялась.
– Красиво врете, – презрительно сказала Голубица. – Я на своем веку без счета маленьких девочек перевидала – ни у кого не было такой длинной шеи, как у вас! Нет-нет, вы определенно змея, и не отрицайте. Расскажите еще, что в жизни ни одного яичка не съели!
– Конечно, съела, – ответила Алиса: она была очень правдивым ребенком. – Видите ли, маленькие девочки едят яйца не реже, чем змеи.
– Никогда не поверю, – сказала Голубица, – но если это правда, мне остается только сказать, что маленькие девочки змеи и есть.
Мысль эта была для Алисы настолько нова, что ей пришлось даже помолчать минуту-друтую, чем и воспользовалась Голубица, добавив:
– Я точно знаю одно: вы охотитесь за яйцами, а раз так – какая мне разница, змея вы или маленькая девочка?
– Зато для меня, – поспешила заметить Алиса, – тут очень даже большая разница, потому что я даже не думала охотиться за яйцами. Кстати, если бы и охотилась, то уж точно не за вашими: я не ем сырых яиц.
– В таком случае вон отсюда! – все-таки обиделась Голубица, снова устраиваясь в гнезде. Алиса попробовала присесть, однако шея не давала – запутывалась в ветках, и все время приходилось ее высвобождать. Но тут Алиса вспомнила, что у нее в руках ломтики гриба, и с большой осторожностью взялась за дело: откусывая понемножку от каждого, она то чуть увеличивалась, то чуть уменьшалась, пока благополучно не достигла нормального роста.
Нормального роста у нее не было уже так давно, что сперва ей стало даже как-то не по себе, но, за пару минут освоившись, она снова принялась разговаривать сама с собой, как всегда любила: «Значит, так: план я наполовину выполнила. Только до чего же ошеломительны все эти перемены! Просто ни за что не угадать, какой будешь в следующую минуту! Ладно, сейчас я прежняя, и теперь на очереди – прекрасный сад. Но как бы мне там оказаться-то?» После этих слов ей вдруг открылась поляна с маленьким – фута четыре в высоту – домиком посередине. «Кто бы в этом домике ни жил, – решила Алиса, – а представать перед ним такой, как я сейчас, не годится: напугаю до смерти!» Поэтому она опять начала потихоньку откусывать от право-ручного ломтика гриба и подошла к дому только тогда, когда рост ее уменьшился до девяти дюймов.
Она уже минуту-другую рассматривала дом, обдумывая, что будет дальше, когда вдруг прямо из лесу выскочил слуга в ливрее (Алиса решила, что это слуга, как раз потому, что он был в ливрее, хотя, если судить только по лицу, она скорее назвала бы его рыбою) и принялся оглушительно стучать кулаками в дверь. Дверь открыл другой слуга в ливрее, с круглым лицом и выпученными, как у лягушки, глазами, причем на головах у обоих слуг, заметила Алиса, кудрявились пудреные парики. Ее одолело такое любопытство, что она даже немножко выглянула из леса: послушать, о чем говорят эти двое.
Слуга-Рыба, вынув из-под мышки несусветных размеров письмо, протянул его второму слуге и официальным тоном произнес: «Герцогине. Приглашение от Королевы на игру в крокет». Слуга-Лягушонок повторил тем же тоном, только переставив слова: «От Королевы. Приглашение Герцогине на игру в крокет».
Потом они поклонились друг другу, да так низко, что кудри их сплелись.
На Алису напал приступ смеха: ей даже пришлось отбежать назад, иначе ее бы услышали, а когда она снова выглянула из леса, Слуги-Рыбы уже не было, а Слуга-Лягушонок сидел на земле возле двери и тупо смотрел в небо.
Алиса неуверенно подошла к двери и постучала.
– Стучать не имеет смысла по двум причинам, – сказал Слуга-Лягушонок. – Во-первых, я нахожусь с той же стороны двери, что и вы, а во-вторых, они так шумят, что им вас не услышать. – Шум в доме действительно был невероятный, там постоянно визжали и чихали, а время от времени раздавался страшный звон, словно разбивалось вдребезги блюдо или чайник.
– Тогда... – сказала Алиса, – тогда не подскажете ли вы, как мне попасть внутрь?
– В вашем стуке, – не обращая внимания на вопрос, продолжал Слуга, – был бы смысл, если бы нас с вами разделяла дверь. Например, будь вы внутри, вам следовало бы постучать – и я бы, разумеется, выпустил вас наружу. – Говоря, он глаз не сводил с неба, и Алиса решила, что это весьма невежливо. «Впрочем, не стоит, наверное, вменять ему это в вину, – тут же подумала она, – у него ведь глаза чуть ли не на темечке. Однако на вопросы он отвечать обязан».
– Как мне попасть внутрь? – повторила она.
– Я здесь до завтра буду сидеть, – заметил Слуга.
В этот момент дверь распахнулась – и огромная тарелка со свистом рассекла воздух, чиркнув Слугу по лицу: тарелка слегка задела его нос и, врезавшись в дерево, разлетелась в осколки.
– Или, может быть, до послезавтра, – продолжил Слуга, словно ничего не произошло.
– Как мне попасть внутрь? –Алисе пришлось повысить голос.
– А надо ли вам вообще внутрь? – спросил Слуга. – Это, знаете ли, главный вопрос.
Разумеется, главный, кто бы спорил, но Алисе не нравилось, когда с ней так разговаривают. «Просто ужасно, – пробормотала она, – что все эти существа выражаются подобным образом. Тут кто угодно с ума сойдет!»
А Слуга, похоже, улучил момент повторить свое первое заявление и повторил – в несколько измененном виде.
– Буду здесь сидеть, – объявил он, – и сидеть, и сидеть, день за днем.
– Но мне-то что делать? – спросила Алиса.
– Да что угодно, – ответил Слуга и принялся насвистывать.
«Ну вот какой смысл с ним разговаривать, когда он полный идиот!» – в отчаянии подумала Алиса, сама открыла дверь и вошла.
Дверь вела прямо в большую кухню, которая была полна дыма. Посередине на трехногом табурете восседала Герцогиня с младенцем на руках, в то время как кухарка, склонившись над очагом, всматривалась в котел, по-видимому, полный супа.
– Перцу в этом супе явно многовато! – сказала себе Алиса, чувствуя, что вот-вот расчихается.
Явно многовато перцу было и в воздухе. Даже Герцогиня то и дело чихала, а уж младенец и вообще ни на секунду не прекращал чихать – разве что когда визжал. Не чихали в этой кухне только кухарка и лежавший у очага большущий кот с усмешкой во всю морду.
– Не будете ли вы так любезны объяснить, – сказала Алиса смущенно, поскольку не была уверена, позволяет ли хороший тон заговаривать первой в подобных ситуациях, – почему ваш кот лежит и усмехается?
– Он Чеширский, – объяснила Герцогиня, – потому и усмехается. Свинтус!
Последнее слово она выкрикнула с такой внезапной яростью, что Алиса испугалась и отпрыгнула, но в следующий же момент, поняв, что слово «свинтус» относилось к младенцу, набралась смелости и произнесла:
– Я не знала, что Чеширские коты всегда усмехаются, и, честно говоря, не знала даже, что коты умеют усмехаться.
– Все коты это умеют, – отозвалась Герцогиня, – причем почти все так и делают.
– Я не знаю ни одного кота, который бы усмехался, – очень вежливо сказала Алиса, чувствуя прямо-таки удовольствие от того, какой приятный завязывается разговор.
– Вы и вообще не очень-то много знаете, это видно невооруженным глазом! – заявила Герцогиня.
Алиса, которой совершенно не понравился ее выпад, подумала, что хорошо бы найти другую тему для разговора. Пока она пыталась придумать что-нибудь подходящее, кухарка сняла котел с очага и тут же принялась швыряться чем ни попадя с явным намерением угодить в Герцогиню и младенца: первым полетел каминный прибор, за ним – кастрюли и кастрюльки, тарелки, блюда... Герцогиня не обращала на них никакого внимания, даже когда они ее задевали, а младенец и так уже настолько громко вопил, что понять, задет он или нет, было совершенно невозможно.
– Умоляю вас, опомнитесь! – в ужасе верещала Алиса, бегая кругами по кухне. – О-о-о, прямо в драгоценный его носик! – застонала она, когда неимоверных размеров кастрюля, пролетая мимо младенца, чуть не снесла ему нос.
– Было бы лучше, если бы каждый занимался своим делом, – сипло пробурчала Герцогиня, – тогда Земля вертелась бы куда быстрее, чем сейчас!
– Что ни в коем случае не пошло бы ей на пользу, – возразила Алиса, обрадовавшись поводу хоть немножко блеснуть начитанностью. – Только подумайте, какая началась бы неразбериха с днем и ночью. Земле, видите ли, требуется двадцать четыре часа, чтобы повернуться вокруг своей оси, и, если вы этого не знаете, то пора бы...
– Топора бы! – подхватила Герцогиня. – Отрубить ей голову!
Алиса бросила беглый, но весьма испуганный взгляд на кухарку: поняла ли та намек, – однако кухарка теперь была полностью захвачена созерцанием супа и, казалось, не прислушивалась к разговору, поэтому Алиса осмелилась продолжить:
– Двадцать четыре часа, по-моему... или двенадцать... я...
– О, не докучайте мне, – сказала Герцогиня, – я не выношу чисел! – С этими словами она принялась баюкать младенца, напевая своего рода колыбельную и по окончании каждой строчки неистово встряхивая бедное создание:
|
Баю-баюшки-баю, Я младенчика побью, Чтобы маленький нахал Так настырно не чихал. ХОР (в котором объединились кухарка и младенец) У-у!У-у!У-у! |
Перейдя ко второму куплету, Герцогиня начала зверски подкидывать младенца к потолку, и несчастный малыш теперь уже визжал так, что Алиса с трудом различала слова:
|
Как проснешься поутру, Перчика тебе натру: Кушай перчик – и молчок, А не то придет волчок! ХОР У-у! У-у! У-у! |
– Вот! Понянчите-ка его сами немножко, если вам это по душе! – сказала Герцогиня Алисе, швырнув ей ребенка. – А мне нужно подготовиться к крокету у Королевы. – Тут она бросилась вон из кухни. Кухарка запустила в Герцогиню сковородкой, но не попала.
Алисе едва удалось поймать летящего в нее ребенка. Он оказался престранным существом, его ручки и ножки торчали в разные стороны... «Прямо морская звезда какая-то», – подумала Алиса. Кроме того, будучи пойманным, бедняжка пыхтел что твой паровоз, весь сжимался и весь же растягивался, извиваясь туда-сюда, – одним словом, первые минуты две Алисе стоило большого труда не уронить его на пол.
Быстро сообразив, как его лучше ухватить (хитрость была в том, чтобы завязать младенца эдаким узлом и крепко держать за правое ухо и левую ножку, дабы узел не развязался сам собой), она вышла с ним на свежий воздух. «Если я не заберу отсюда этого ребенка, его определенно укокошат, дня не пройдет... можно ли обрекать малыша на верную погибель?» Последние слова она произнесла вслух, и малыш хрюкнул в ответ (чихать он к этому времени уже прекратил).
– Не хрюкай, – сказала Алиса. – Это далеко не лучший способ самовыражения.
Дитя хрюкнуло еще раз, и Алиса с испугом вгляделась в его лицо, чтобы понять, в чем дело. У дитяти, вне всякого сомнения, был очень курносый нос – скорее, пятачок, чем нос как таковой, да и глазки оказались слишком крохотными для нормального младенца, так что в общем и целом Алисе ну просто совсем не понравилась внешность этого существа. «Ладно, может быть, он не хрюкнул, а всхлипнул», – подумала она и снова заглянула ему в глазки: а вдруг там слезы?
Нет, никаких слез.
– Если ты, дорогой мой, собираешься у меня тут в поросенка превратиться, – серьезно сказала Алиса, – я прекращаю с тобой всякие дела. Имей в виду.
Бедняжка опять всхлипнул (или хрюкнул, понять было невозможно), и они отправились дальше в молчании.
Алиса как раз начала впадать в размышления («Ну и что мне с ним делать, принеси я его домой?»), когда младенец захрюкал опять, причем так оглушительно, что теперь она вгляделась в его лицо с большой тревогой. Сомнений больше не оставалось: пятачок, глазки, ушки... ни дать ни взять поросенок, и Алиса сочла нелепым тащить его дальше.
Она ссадила прелестное создание на землю и, наблюдая за тем, как поросенок мирно затрусил в лес, подумала:
«А вырос бы этот свинтус побольше – превратился бы в чрезвычайно страшненького ребенка; зато поросенок он вполне милый». Алиса начала вспоминать знакомых детей: что за отменные поросята из них могли бы получиться, если бы знать наверняка, как превратить их в... да вздрогнула, увидев на ветке дерева неподалеку Чеширского Кота.
Глядя на Алису, Кот усмехался. «Настроение у него хорошее... а вот когти длинноваты и зубов многовато, так что надо, пожалуй, относиться к нему с почтением», – решила она и произнесла довольно робко, поскольку понятия не имела, понравится ли Коту такое обращение:
– Кисонька... Чеширская! – Кот усмехнулся еще шире прежнего. («Вперед, – скомандовала себе Алиса, – он пока не сердится!») – Скажите, пожалуйста,
в каком направлении мне идти, чтобы отсюда выбраться?
– Это в большой степени зависит от того, куда вы желаете добраться, – ответил Кот.
– Да мне, собственно, не так уж важно куда... – призналась Алиса.
– Тогда не важно и в каком направлении идти, – ответил Кот.
– Я имею в виду, мне бы добраться хоть куда-нибудь, – попыталась объясниться Алиса.
– О, куда-нибудь вы доберетесь в любом случае, – пообещал Кот, – если только будете шагать достаточно долго.
Алиса не стала спорить и попробовала зайти с другого конца:
– А что за народ живет тут вокруг?
– Вон там, – Кот махнул правой лапой, – живет безумный Головной Уборщик, а там, – он махнул левой, – полоумный Мартовский Заяц. Идите к кому хотите: оба чокнутые.
– Я не хочу к чокнутым, – объявила Алиса.
– Увы, – вздохнул Кот, – делать нечего: мы тут все чокнутые. Я чокнутый. Вы чокнутая.
– С чего вы взяли, что я чокнутая? – спросила Алиса.
– Вы-то уж точно, – ответил Кот, – иначе вас бы тут не было.
Алиса подумала, что никакое это не доказательство, и спросила по-другому: «А кто вам сказал, что вы чокнутый?»
– Начнем с допущения, – предложил Кот, – и пусть оно звучит так: «Пес не чокнутый». Согласны?
– Пожалуй, – кивнула Алиса.
– Отлично, – продолжал Кот. – Теперь смотрите: пес ворчит, когда он зол, и виляет хвостом, когда рад. Я же ворчу, когда рад, и виляю хвостом, когда зол. Стало быть, я чокнутый.
– Я называю это не ворчанием, а мурлыканьем, – возразила Алиса.
– Называйте как хотите, – разрешил Кот. – А вот что насчет сегодняшнего крокета у Королевы – вы идете?
– С удовольствием бы пошла, – вздохнула Алиса, – но никто пока не приглашал.
– Найдете меня там, – сказал Кот и исчез из виду.
Алиса начинала привыкать к здешним странностям, она
даже не особенно удивилась этому исчезновению, хотя так и продолжала смотреть туда, где только что был Кот... – и вдруг он опять возник на том же месте:
– Кстати, совсем забыл спросить: а с ребенком-то что стало?
– Превратился в свинтуса, – спокойно, как будто такие внезапные появления котов были для нее в порядке вещей, ответила Алиса.
– Я знал, что этим кончится, – сказал Кот и опять пропал. Алиса немного подождала, почти уверенная в том, что скоро
увидит его снова, но Кот больше не появился, и минуту-другую спустя она двинулась в том направлении, где, судя по словам Кота, жил полоумный Мартовский Заяц.
– К Головному Уборщику, раз он безумный, лучше не ходить, – рассуждала она вслух, – а Мартовский Заяц, пожалуй, годится: он всего-навсего полоумный... да и то только в марте, между тем как у нас май на дворе.
Сказав это, Алиса подняла глаза: Кот снова был на ветке.
– Как вы сказали – «свинтус» или «плинтус»?
– Я сказала «свинтус», – ответила Алиса. – И хорошо бы вы исчезали и появлялись не так неожиданно, а то ведь голова кружится.
– Не вопрос, – сказал Кот, принимаясь исчезать медленно и по порядку: с кончика хвоста до усмешки, которая, когда все остальное уже пропало, еще некоторое время висела в воздухе.
«Здорово! – подумала Алиса. – Мне часто встречались коты без усмешки, но вот усмешка без кота... это самое удивительное, что я видела в жизни!»
Далеко идти ей не пришлось: вскоре показался дом полоумного Мартовского Зайца, о чем недвусмысленно говорили трубы в виде заячьих ушей и меховая крыша.
Дом выглядел таким большим, что Алиса решилась подойти ближе, только отъев немножко от лево-ручного гриба и став как минимум двух футов росту; впрочем, ей и после этого было страшновато, и она сказала себе: «А ну как полоумный хуже безумного... Эх, лучше было идти к Головному Уборщику!»
У дома, под деревом, был накрыт стол, за которым чаевничали Мартовский Заяц и Головной Уборщик, а между ними спала Соня, мышь: Мартовский Заяц и Головной Уборщик вели беседу через ее голову. «Очень неудобно этой Соне, – подумала Алиса, – но, раз она спит, ей, по всей видимости, наплевать».
Стол был предлинный, и вся троица разместилась с одной стороны.
– Мест нет! Мест нет! – закричали они, увидев, что к ним идет Алиса.
– Мест предостаточно! – с негодованием сказала Алиса, занимая кресло в торце.
– Выпейте вина, – бодро предложил Мартовский Заяц.
Алиса поискала по столу глазами, но никаких напитков,
кроме чая, не обнаружила и сказала:
– Не вижу здесь вина.
– А его здесь и нет, – ответил Мартовский Заяц.
– Тогда с вашей стороны не слишком вежливо мне его предлагать, – сердито заметила Алиса.
– Это с вашей стороны не слишком вежливо садиться за стол без приглашения, – парировал Мартовский Заяц.
– Я же не знала, что это ваш стол, – объяснила Алиса. – Накрыт он точно не на троих.
– Вам пора постричься, – вдруг сказал Головной Уборщик. Все это время он с интересом разглядывал Алису, но только сейчас нашел, что сказать.
– А вот замечания личного характера делать не следует, – произнесла Алиса с металлом в голосе, – это очень грубо.
Головной Уборщик слушал ее, вытаращив глаза, но не сумел ничего ответить, кроме:
– Что общего у ворона с письменным столом?
«Ну вот, теперь повеселее будет! Хорошо, что они перешли к загадкам», – подумала Алиса, а вслух сказала:
– Пожалуй, я смогу это отгадать.
– Вы имеете в виду, что считаете, будто сможете найти отгадку?
– Именно, – ответила Алиса.
– Тогда и говорили бы то, что имеете в виду, – укорил ее Мартовский Заяц.
– Я так и делаю, – мигом откликнулась Алиса. – Или хотя бы всегда имею в виду то, что говорю... Это одно и то же.
– А вот и не одно и то же! – воскликнул Головной Уборщик. – Вы бы еще сказали, будто «я вижу то, что ем» и «я ем то, что вижу» – одно и то же!
– Вы бы еще сказали, будто «я люблю то, что получаю» и «я получаю то, что люблю» – одно и то же, – прибавил Мартовский Заяц.
– Вы бы еще сказали, – включилась вроде бы спавшая Соня, – будто «я дышу, когда сплю» и «я сплю, когда дышу» – одно и то же!
– По крайней мере, для тебя так оно и есть! – ответил Соне Головной Уборщик, после чего разговор прекратился, все с минуту молчали, и Алиса старалась вспомнить, что ей известно о воронах и письменных столах, но известно о них ей было, мягко сказать, немного.
Головной Уборщик нарушил тишину первым.
– Какое у нас сегодня число? – спросил он, повернувшись к Алисе, потом вынул из кармана часы и стал нервно их рассматривать, трясти и прикладывать к уху.
Алиса немножко подумала и сказала:
– Четвертое.
– Врут! На два дня! – вздохнул Головной Уборщик и добавил, гневно взглянув на Мартовского Зайца: – Говорил же я, что часы не смазывают сливочным маслом!
– Это было самое лучшее масло, – кротко ответил тот.
– Да, только оно с крошками, – буркнул Головной Уборщик. – Нечего было в масленку хлебным ножом лазить!
Мартовский Заяц взял часы, печально взглянул на них, погрузил в свою чашку с чаем, потом снова взглянул и не нашел ничего лучше, как повторить: «Это было лучшее масло в мире!»
Алиса с любопытством наблюдала за происходящим.
– Потешные часы! – подумала она вслух. – Который день – показывают, который час – нет!
– А должны показывать? – снова буркнул Головной Уборщик. – Вот ваши часы, например, – они показывают, который год?
– Конечно, нет, – сразу же ответила Алиса, – потому что один и тот же год длится слишком долго.
– То же самое и у меня, – откликнулся Головной Уборщик.
Алиса вконец запуталась: слова Головного Уборщика, будучи
определенно английскими, казались ей бессмыслицей.
– Не очень понимаю, о чем вы, – сказала она, надеясь, что получится учтиво.
– Четвертое.
– Врут! На два дня! – вздохнул Головной Уборщик и добавил, гневно взглянув на Мартовского Зайца: – Говорил же я, что часы не смазывают сливочным маслом!
– Это было самое лучшее масло, – кротко ответил тот.
– Да, только оно с крошками, – буркнул Головной Уборщик. – Нечего было в масленку хлебным ножом лазить!
Мартовский Заяц взял часы, печально взглянул на них, погрузил в свою чашку с чаем, потом снова взглянул и не нашел ничего лучше, как повторить: «Это было лучшее масло в мире!»
Алиса с любопытством наблюдала за происходящим.
– Потешные часы! – подумала она вслух. – Который день – показывают, который час – нет!
– А должны показывать? – снова буркнул Головной Уборщик. – Вот ваши часы, например, – они показывают, который год?
– Конечно, нет, – сразу же ответила Алиса, – потому что один и тот же год длится слишком долго.
– То же самое и у меня, – откликнулся Головной Уборщик.
Алиса вконец запуталась: слова Головного Уборщика, будучи
определенно английскими, казались ей бессмыслицей.
– Не очень понимаю, о чем вы, – сказала она, надеясь, что получится учтиво.
– Соня опять уснула, – сообщил Головной Уборщик и полил Сонин нос кипятком. Та раздраженно дернула головой и забормотала, не открывая глаз:
– Конечно, конечно, именно это я и сама собиралась отметить.
– Загадку-то отгадали? – спросил Головной Уборщик, опять поворачиваясь к Алисе.
– Да нет, сдаюсь, – ответила Алиса. – А какая там разгадка?
– Я без понятия, – сказал Головной Уборщик.
– Я тоже, – сказал Мартовский Заяц.
Алиса устало вздохнула:
– Не теряли бы вы времени попусту, а то ведь тратится оно у вас на загадки без разгадок!
– Знай вы о Времени столько, сколько я, – ответил Головной Уборщик, – не сказали бы «оно»! Время – не оно, а он!
– Опять не понимаю, о чем вы! – расстроилась Алиса.
– Конечно не понимаете! – Головной Уборщик явно запрезирал Алису. – Вы, полагаю, никогда с ним и не разговаривали!
– Пожалуй, нет, – осторожно начала Алиса, – но иногда, когда у меня есть время, я провожу его за фортепиано...
– Время не проведешь! – сказал Головной Уборщик. – Оно терпеть не может, когда его пытаются обмануть. А не пытались бы – могли бы что угодно делать со своими часами.
Предположим, девять утра, надо начинать урок, но вам достаточно намекнуть Времени о том, чего вы на самом деле хотите, – и стрелки понесутся кругами: опля, полвторого, пора обедать!
(«Если бы так оно и было...» – про себя размечтался Мартовский Заяц.)
– Хорошо, конечно, – задумчиво проговорила Алиса, – только я ведь за это время еще, знаете ли, не проголодаюсь.
– Может, сразу и не проголодаетесь, – согласился Головной Уборщик, – но вы же вольны хоть сутки удерживать часы на половине второго.
– Так вы тут и сделали? – осенило Алису.
В ответ Головной Уборщик уныло помотал головой:
– Ох, нет... я поругался со Временем еще в марте – прямо перед тем, как он (Головной Уборщик ткнул ложечкой в Мартовского Зайца) чокнулся... на большом концерте у Королевы Червей, где мне надо было исполнять «Светит носик, светят глазки, светят зубки кабана...». Помните эту песню?
– Слышала что-то похожее, – ответила Алиса.
– И дальше в том же духе, – продолжал Головной Уборщик, – как-то так: «Когда в небе он гуляет, словно белая луна...»
На этом месте Соня вздрогнула и запела во сне: «Светит, светит, светит...» – повторяя одно и то же, пока ее не ущипнули.
– В общем, едва я закончил первый куплет, – печально рассказывал Головной Уборщик, – Королева вскочила и заорала:
«Светит, и светит, и светит – да он не поет, он просто убивает время! Отрубить ему голову!»
– Какая дикость! – воскликнула Алиса.
– С этих самых пор Время не хочет меня слушаться, – совсем загрустил Головной Уборщик, – и у нас на часах всегда ровно шесть.
Тут в голову Алисе пришла блестящая догадка:
– Вот почему стол у вас ломится от чайных приборов!
– Именно, – вздохнул Головной Уборщик, – здесь всегда время пить чай, даже посуду помыть некогда.
– И вы без конца пересаживаетесь по кругу, так?
– Точно так, – ответил Головной Уборщик, – от грязной чашки к чистой.
– А когда возвращаетесь к первой? – отважилась спросить Алиса.
– Может, сменим тему? – прервал их Мартовский Заяц, зевнув. – От этой я устал. Предлагаю: пусть юная леди расскажет нам сказку.
– Кажется, я ни одной не знаю, – испугалась такого предложения Алиса.
– Тогда пусть Соня расскажет! – закричали оба чаевника. – Соня, просыпайся! – И они опять ущипнули беднягу, каждый со своей стороны.
Соня медленно открыла глаза.
– А я и не спала, – отозвалась она тихо и сипло. – Я слышала каждое ваше слово, друзья!
– Тебе сказку рассказывать, – напомнил Мартовский Заяц.
– О да, пожалуйста! – взмолилась Алиса.
– И живо давай! – добавил Головной Уборщик. – А то ведь опять заснешь, так и не начав.
– В некотором царстве, в некотором государстве, – с места в карьер начала Соня, – жили-были три сестры, их звали Элси, Лэси и Тилли, жили они на дне залива и...
– Чем же они там питались? – спросила Алиса, которую всегда волновали проблемы еды и питья.
– Заливным питались, – ответила Соня, подумав минуту-другую.
– Трудно поверить, – робко возразила Алиса, – они бы заболели от такого однообразия...
– Они и болели, – сказала Соня. – Сильно болели.
Алиса попыталась представить себе такой вот ни на что не похожий образ жизни, но все в этой истории было как-то туманно, и она попробовала уточнить:
– Но зачем тогда они жили на дне залива?
– Вы чаю больше не выпьете? – спросил Мартовский Заяц.
– Я его вообще не пила! – обиделась Алиса. – Так что никак не могу выпить больше!
– Вы имеете в виду, что не можете выпить меньше, – вмешался Головной Уборщик, – ведь выпить больше, чем ничего, довольно просто.
– Вас забыли спросить! – надерзила Алиса.
– Ну и кто теперь делает замечания личного характера? – торжествующе напомнил Головной Уборщик.
Алиса не нашлась что на это сказать: она просто налила себе чаю, намазала хлеб маслом и обернулась к Соне:
– Так почему они жили на дне залива?
Соня опять минутку подумала и сказала:
– Потому что залив был полон заливным.
– Да не бывает такого... – возмутилась было Алиса, но Головной Уборщик и Мартовский Заяц зашикали на нее, а Соня буркнула:
– Если не умеете вести себя прилично, сами и заканчивайте.
– Ой, продолжайте, пожалуйста! – смутилась Алиса. – Я не буду перебивать, вдруг и правда есть один такой залив.
– Действительно, такой – один! – с негодованием произнесла Соня, но продолжила: – И вот эти три сестры... их, видите ли, обучали рисованию...
– А что там рисовать, на дне залива-то? – спросила Алиса, забыв о своем обещании.
– Заливное, – ответила Соня, на сей раз не задумываясь.
– Чистую чашку хочу! – грубо вмешался Головной Уборщик. – Давайте передвинемся на один стул вперед.
Говоря так, он уже передвигался. Соня пересела на его место, Мартовский Заяц – на место Сони, а Алиса, с большой неохотой, – на место Мартовского Зайца, который незадолго до перемещения опрокинул себе в тарелку молочник, так что Головной Уборщик оказался единственным, кто получил от всего этого какую-то выгоду.
Но Алисе не хотелось обижать Соню, и она начала с большой осторожностью:
– Я вот только не понимаю, как это – рисовать заливное...
– Вы ведь можете в жару рисовать жаркое, правда? – спросил Головной Уборщик. – Поэтому я легко допускаю, что в заливе смогли бы рисовать заливное... Еще вопросы, дурашка?
– Но они ведь жили на дне залива, разве нет? – Алиса решила не обращать внимания на «дурашку».
– В том-то и дело, что над не. – сказала Соня.
Ответ этот настолько обескуражил бедную Алису, что она даже некоторое время не перебивала Соню, продолжавшую без помех.
– Их, стало быть, обучали рисованию, – Соня постоянно зевала и терла глаза, потому что давно готова была заснуть, – вот они и рисовали всевозможные вещи... все, что на букву «м».
– Почему именно на «м»? – спросила Алиса.
– А почему бы и нет? – спросил Мартовский Заяц.
Алиса смолчала.
Соня к тому времени уже закрыла глаза и начала задремывать, но, когда Головной Уборщик ущипнул ее, взвизгнула, проснулась и продолжила:
– ...На букву «м», значит: мышеловки, и месяц, и мгновение, и множество – вам ведь известно выражение «многое множество», но вы, небось, не видели «множество» нарисованным?
– До сих пор, по крайней мере... – сказала Алиса растерянно. – Только я не думаю, что...
– Не думаете – не говорите! – оборвал ее Головной Уборщик.
Эта грубость оказалась последней каплей для Алисы, она встала и пошла восвояси. Соня тут же уснула, двое других ухода Алисы не заметили, но та все-таки обернулась разок-другой в надежде, что ее окликнут. Последнее, что она увидела, – как Соню пытаются запихнуть в чайник.
– Сюда я точно больше ни ногой! – сказала себе Алиса, продираясь через лесные дебри. – В более нелепом чаепитии в жизни не участвовала!
Только она это сказала, как увидела в стволе одного из деревьев дверцу, ведущую прямо внутрь. «Очень странно, – подумала Алиса, – но сегодня всё странно. Пожалуй, стоит попытаться войти». И – вошла.
А войдя, опять оказалась в длинном зале поблизости от стеклянного столика. «Попробую-ка все сначала: может, на этот раз справлюсь лучше», – сказала она себе и сперва открыла дверь в сад маленьким золотым ключиком, затем принялась за гриб (ломтик которого лежал у нее в кармане) и, отъедая понемножку, уменьшила свой рост до фута, потом миновала узкий коридор и только тогда очутилась в прекрасном саду среди пышных клумб и прохладных фонтанов.
У входа в сад высился огромный куст роз – белых, но три садовника старательно красили их в красный цвет. Алисе это показалось весьма занятным, и она решила подойти понаблюдать за садовниками, а подойдя, услышала, как один сказал другому:
– Да осторожней, Пятерка! Хорош на меня краской брызгать!
– Я тут ни при чем, – сердито отозвался Пятерка, – меня Семерка под локоть толкнул.
– Молодец, Пятерка! – не без ехидства воскликнул Семерка. – Всегда сваливай вину на соседа!
– Чья бы корова мычала! – возразил Пятёрка. – Я только вчера слышал, как королева сказала, что ты заслужил гильотину!
– За что? – спросил тот, кто начал эту распрю.
– Не твоего ума дело, Двойка! – сказал Семерка.
– Очень даже его ума дело! – не согласился Пятерка. – И я скажу за что: ты всучил повару луковицы тюльпана вместо лука.
Семерка отшвырнул кисть со словами: «Ну вот что, среди всего этого беззакония...» – но увидел, что за ними наблюдают, и сразу умолк, а остальные обернулись, – и вот уже все трое склонились перед Алисой в низком поклоне.
– А можно узнать, – довольно робко спросила она, – зачем вы красите розы?
Пятерка и Семерка молча посмотрели на Двойку, а тот почти прошептал:
– Видите ли, мисс, дело в том, что данному кусту полагалось быть кустом красных роз, а мы по ошибке посадили куст белых,– и, если бы Королева это обнаружила, наши головы были бы, так сказать, уже отрублены. Вот, мисс, мы и делаем все, от нас зависящее, пока она не...
В этот момент Пятерка, который постоянно с испугом оглядывал сад, закричал: «Королева! Королева!» – после чего вся троица незамедлительно пала ниц. Послышался громкий топот – и Алиса завертела головой, горя от нетерпения увидеть Королеву.
Первыми показались десять солдат, причем парами: солдаты, как и садовники, выглядели прямоугольными и плоскими, руки и ноги росли у них тоже по углам, и единственным различием между ними были символы мастей на одежде – у одних трефы, у других пики; а за солдатами, опять же парами, двигались десять придворных, с головы до пят увешанные бриллиантами. Потом появились королевские дети – тоже с десяток: эти милые создания весело подпрыгивали, держась за руки – разумеется, попарно, – и все они были в узорах-сердечках.
Далее шли гости, в большинстве своем короли и королевы, но среди них Алиса заметила Белого Кролика: он быстро и суетливо произносил какие-то слова и улыбался в ответ на все, что ему говорили (пройдя мимо Алисы, Кролик не обратил на нее никакого внимания); за гостями следовал Валет Червей, он нес на кроваво-красной подушке королевскую корону, а завершали великолепную процессию Король и Королева Червей.
Алису одолевали сомнения: она подумывала, не пасть ли и ей ниц, но не смогла вспомнить просто никаких правил поведения во время процессий, – «а кроме того, – мелькнуло у нее в голове, – какой смысл в процессии, если все падут ниц и ничего не увидят?» Так что она решила стоять как стояла и ждать.
Когда процессия приблизилась к Алисе, все остановились и воззрились на нее, а Королева строго спросила:
– Кто это?
За ответом Королева обращалась к Валету Червей, но тот лишь отвесил поклон и улыбнулся.
– Идиот! – сказала Королева, нетерпеливо тряхнула головой и, повернувшись к Алисе, продолжила: – Как тебя зовут, детка?
– Алисой, если вашему величеству угодно, – очень вежливо ответила Алиса, а про себя добавила: «Подумаешь! В конце концов, это только колода карт, и мне нечего их бояться!»
– А это кто? – Королева ткнула пальцем в трех садовников, лежавших ничком вокруг розового куста: узор на их рубашках ничем не отличался от узора на спинах прочих карт в колоде, и Королеве трудно было разобраться, садовники перед ней, солдаты, придворные или, скажем, троица ее собственных детей.
– Я-то откуда знаю? – сказала Алиса, дивясь своей смелости. – Это совершенно не мое дело.
Королева покраснела от гнева и зверски сверкнула на Алису глазами:
– Голову долой! Долой...
– Бред! – сказала Алиса так громко и решительно, что Королева просто онемела.
Король взял Королеву под локоток и робко попросил:
– Образумься, милая, она ведь ребенок...
А Королева, даже не удостоив его взглядом, все так же злобно крикнула Валету:
– Переверните их!
С большой осторожностью Валет носочком перевернул садовников лицами вверх.
– Встать! – взвизгнула Королева, и те, мгновенно вскочив, начали бить поклоны Королю, Королеве, королевскому потомству и всем подряд. – Отставить! – рявкнула Королева. – У меня от вас головокружение! – И осведомилась, взглянув на розовый куст: – Чем вы тут занимались?
– Если вашему величеству угодно, – дрожащим голосом сказал Двойка, опускаясь на одно колено, – мы тут пытались...
– Сама вижу! – Королева придирчиво изучила розы и приказала: – Всем троим головы долой! – после чего процессия тронулась с места.
Кроме трех солдат, которые подотстали, чтобы привести приговор в исполнение.
Садовники бросились за защитой к Алисе.
– Головы сохраним! – пообещала она и спрятала садовников в ближайший цветочный горшок. Солдаты немножко походили, поискали приговоренных, не нашли и спокойно влились в процессию.
– Как там с головами? – прокричала, увидев их, Королева.
– Голов нет, если вашему величеству угодно! – гаркнули в ответ солдаты.
– Превосходно! – гаркнула и Королева. – В крокет сразимся?
Солдаты не отвечали – они смотрели на Алису: Королева явно обращалась к ней.
– Да! – тоже зачем-то гаркнула Алиса.
– Тогда пошли! – просто уже взревела Королева, и Алиса зашагала, думая о том, чем же, интересно, все это кончится.
– Очень... очень отличный денек, правда? – застенчиво спросил кто-то. Это Белый Кролик шел рядом, то и дело с тревогой заглядывая ей в лицо.
– Очень, – сказала Алиса. – А где Герцогиня?
– Ш-ш-ш, – едва слышно шикнул на нее Кролик, боязливо поозирался, потом встал на цыпочки и прошептал ей в самое ухо: – Приговорена к смертной казни.
– Без причины? – оторопела Алиса.
– Вы сказали «молодчина»? – уточнил Кролик.
– Нет, – ответила Алиса, – «молодчина» тут вообще не подходит. Я спросила, была ли причина.
– Она надавала Королеве по ушам... – начал Кролик, а когда Алиса не смогла подавить смешок, он опять в ужасе шикнул: – Ш-ш-ш! Королева услышит! Дело в том, что Герцогиня явилась с опозданием, и Королева сказала...
– Все по местам! – прогремел голос Королевы, и игроки забегали в разных направлениях, постоянно сталкиваясь друг с другом, но не прошло и минуты, как каждый уже стоял где положено, и партия началась.
Алиса подумала, что никогда в жизни не видела такой странной площадки для крокета! Площадка была в буграх и буераках, вместо шаров использовали ежей, вместо молотков – фламинго, а солдаты, встав на четвереньки и выгнув спину, изображали воротца.
Сложнее всего оказалось управиться с фламинго: вообще-то Алисе удалось сунуть его под мышку и удобно прихватить, оставив ноги болтаться в воздухе, но, едва она выпрямляла ему шею и пыталась ударить птичьей головой по ежу, фламинго обязательно поднимал голову и смотрел ей в глаза с таким изумлением, что она умирала со смеху; стоило же опустить его снова головой вниз и повторить все по порядку, облюбованный Алисой еж, развернувшись, уползал; кроме того, куда бы она ни захотела пульнуть своего ежа, – везде были кочки или рытвины, а солдаты, изображавшие воротца, вдруг распрямлялись и уходили на другую сторону площадки, – в общем, Алиса вскоре пришла к выводу, что крокет действительно немыслимо трудная игра.
Никто не дожидался своей очереди, играли все сразу, скандалили и дрались за ежей, а уже через короткое время Королева впала в бешенство, начала топать ногами и кричать примерно раз в минуту: «Голову ему долой!», «Голову ей долой!»
Алисе было не по себе: пока у нее не случилось прямого конфликта с Королевой, но он мог разразиться в любой момент... «И тогда, – думала она, – что мне грозит? Они просто обожают обезглавливать друг дружку... Чудо, что вообще хоть кто-то здесь до сих пор еще жив!»
Озираясь в поисках возможности улизнуть, пока цела, она заметила странное волнение в воздухе, сперва ее удивившее, – впрочем, уже через минуту-друтую Алиса поняла, что перед ней не что иное, как усмешка, и сказала себе: «А-а-а, это Чеширский Кот! Ну теперь мне есть с кем поговорить».
– Как жизнь? – спросил Кот, когда рот его проявился в достаточной для разговора степени.
Стоило проявиться глазам, Алиса молча кивнула. «Нет смысла начинать разговор, – думала она, – пока нет ушей, хотя бы одного». В следующую минуту в воздухе обозначилась вся голова, и тогда Алиса, отпустив фламинго, начала рассказывать о своих впечатлениях от игры, радуясь благодарному слушателю. Кот же, кажется, решил, что той части тела, которая проявилась, вполне достаточно, и дальше проявляться не стал.
– Не думаю, что можно назвать это красивой игрой, – жаловалась Алиса. – К тому же они так громко скандалят, что собственных голосов не слышат... Потом, у них же нет никаких правил, а если какие-то и существуют, то никто им не подчиняется! И вы не представляете, насколько это сбивает с толку – играть живыми существами: скажем, воротца, в которые надо попасть, вдруг уходят на другую сторону поля, – или вот сейчас, например, я бы крокировала ежа Королевы, но, едва он завидел моего ежа, его и след простыл!
– Как вам Королева? – еле слышно спросил Кот у Алисы.
– Совсем не нравится, она до такой степени... – начала было Алиса и вдруг заметила позади себя Королеву, которая явно подслушивала, – до такой степени близка к победе, – быстро перестроилась Алиса, – что игру просто нет смысла продолжать.
Королева улыбнулась и отправилась своей дорогой.
– Это с кем же мы тут разговариваем? – спросил, подойдя к Алисе, Король и принялся с изумлением рассматривать голову Кота.
– Мой друг Чеширский Кот, – представила Алиса, – разрешите вас познакомить...
– Уж очень мне не по душе его вид, – признался Король, – но он может, если хочет, поцеловать мою руку.
– Лучше не буду, – заявил Кот.
– Не дерзите, – повелел Король, – и не смейте так на меня смотреть!
С этими словами он спрятался за Алисиной спиной.
– Кот вправе смотреть на короля, – сказала Алиса. – Я читала об этом в одной книге, только название забыла.
– Что бы ты там ни читала, кота надо удалить, – решительно сказал Король и крикнул проходившей мимо него Королеве: – Дорогая, распорядитесь удалить кота!
Королева знала только один способ справляться с трудностями, большими и малыми.
– Голову ему удалить! – приказала она, даже не взглянув на голову.
– О палаче я сам позабочусь, – засуетился Король и поспешил прочь.
Алиса, слыша даже на расстоянии вопли Королевы, которая уже распорядилась отрубить головы трем пропустившим свою очередь игрокам, подумала, что пока вполне можно было бы вернуться на площадку и посмотреть, как там дела, но дела оказались плохи, а сама по себе игра настолько зашла в тупик, что ни о какой очередности больше и речи идти не могло. В общем, Алиса отправилась на поиски своего ежа.
Еж между тем был занят дракой с другим ежом, что показалось Алисе прекрасным поводом крокировать своим чужого, но для этого нужен был молоток, а ее фламинго ушел на другую сторону сада и, как видела Алиса отсюда, предавался там безнадежному занятию – пытался взлететь на дерево. Пока она ловила фламинго и несла его обратно, драка между ежами завершилась и оба они исчезли из виду, но Алиса подумала, что это не имеет значения: «В конце концов, все воротца тоже переместились на другую сторону поля...» Она зажала фламинго под мышкой, чтобы тот опять куда-нибудь не ушагал, и отправилась к своему другу Коту поговорить с ним еще немножко.
Вернувшись к висящей в воздухе голове, Алиса поразилась тому, сколько здесь собралось народу: Палач, Король и Королева предавались жаркому спору, остальные молчали и выглядели очень смущенными.
Завидев Алису, спорщики кинулись к ней, чтобы она их рассудила, но, хотя они повторяли и повторяли свои доводы, Алиса не могла разобрать, что к чему, поскольку говорили все одновременно.
Палач утверждал: невозможно отрубить голову при отсутствии тела, от которого ее отрубают, – он, дескать, никогда ничего подобного в жизни не делал, и в его возрасте поздно уже начинать.
Король утверждал: каждый, у кого имеется голова, может быть обезглавлен, так что нечего пороть чепуху.
Королева утверждала: если сию же минуту ничего не будет сделано, она прикажет рубить головы направо и налево (именно это последнее заявление так встревожило толпу).
Алиса не придумала ничего лучше, чем сказать:
– Это Кот Герцогини, и совета надо спрашивать у нее.
– Она в тюрьме, – сказала Королева Палачу. – Привести!
И Палач полетел стрелой.
Между тем голова Кота начала медленно таять в воздухе, так что от нее и следа не осталось, когда доставили Герцогиню, – и тут Король с Палачом, как ненормальные, забегали в поисках пропажи, а все остальные вернулись к игре.
– Ты не представляешь себе, милочка, как я рада нашей встрече, – с чувством сказала Герцогиня, беря Алису под руку и уводя куда-то в сторону.
Алису порадовало хорошее настроение Герцогини, и она решила, что причиной гневливого состояния, в котором та находилась во время их последней встречи на кухне, был, скорее всего, перец. «Когда я стану Герцогиней, – сказала она себе (не очень, правда, на это надеясь), – в моей кухне вообще не будет перца. Супы и без перца бывают вкусными. Может быть, как раз перец и превращает герцогинь в старых перечниц, – продолжала она, увлекаясь новой закономерностью, – а соль... соль делает людей солидными, а горчица – огорченными, а розмарин – разморенными... Ах, достаточно знать только это, чтобы не относиться к людям так строго!»
Она почти забыла, что идет рядом с Герцогиней, и немножко испугалась, когда та зашептала ей на ухо:
– Ты о чем-то задумалась, милочка, даже разговаривать забываешь. Сейчас я едва ли тебе объясню, какую мораль можно отсюда извлечь, мне надо минутку подумать, и...
–А если никакую не извлекать? – осмелилась спросить Алиса.
– Нельзя, нельзя, милочка, – заторопилась Герцогиня, – мораль есть во всем, если, конечно, мы сумеем ее извлечь. – Говоря это, она придвинулась к Алисе вплотную.
Алисе весьма не понравилась такая близость: во-первых, Герцогиня была очень уродливой, а во-вторых, именно того роста, который давал ей возможность вонзить свой подбородок, и прямо скажем, чрезвычайно острый подбородок, в Алисино плечо. Однако Алиса не хотела быть невежливой и терпела изо всех сил.
– Мне кажется, крокет становится интереснее, – сказала она.
– Определенно, – согласилась Герцогиня, – из чего извлекаем такую мораль: «Любовь, любовь... она горами движет!»
– Кто-то говорил, – вспомнила Алиса, – что было бы лучше, если бы каждый занимался своим делом.
– О том и речь! – воодушевилась Герцогиня и, еще глубже вонзив подбородок Алисе в плечо, добавила: – А мораль извлекаем следующую: «Никогда не меняй дело на изделье».
«До чего же она любит извлекать мораль!» – подумала Алиса.
– Рискну предположить, что ты удивлена, почему я не обнимаю тебя за талию, – помолчав,
сказала Герцогиня. – А причина проста: я не знаю, насколько пылок твой фламинго. Или все-таки пойти на эксперимент?
– Он вполне может ущипнуть, – предупредила Алиса: ей вовсе не улыбалось участвовать в таких экспериментах.
– Твоя правда, – сказала Герцогиня, – фламинго щиплются, как горчица! Отсюда мораль: «Всякая птица к своей стае летит».
– Вот только горчица не птица, – заметила Алиса.
– И опять твоя правда, – воодушевилась Герцогиня. – До чего же ясная у тебя голова!
– Горчица – минерал, я так думаю, – уточнила Алиса.
– Понятное дело, минерал! – согласилась Герцогиня, готовая согласиться со всем, что говорит Алиса. – Тут рядом есть минное поле, где масса минералов, особенно горчицы. Отсюда мораль: «Плох тот солдат, который не мечтает стать минералом».
– Нет, я вспомнила: горчица – овощ! – воскликнула, не слушая, Алиса. – Это овощ, который совсем не похож на овощ, но все-таки овощ.
– Полностью с тобой согласна, – сказала Герцогиня. –А вот и мораль: «Называй его как хошь – он на овощ не похож!» Или, если не нравится, сформулируем это проще: «Никогда не думай, что ты являешься не тем, чем кажешься другим, для которых то, что ты есть, или то, чем ты можешь быть, кажется не чем иным, как тем, чем ты был бы, если бы не был тем, что ты есть».
– Пожалуй, я бы лучше поняла вашу формулировку, если бы записала ее, – деликатно заметила Алиса, – а так... мне трудно присоединиться к тому, что вы сказали.
– Это сущие пустяки по сравнению с тем, что я могла бы сказать, если бы захотела, – похвасталась явно польщенная Герцогиня.
– Умоляю, не обременяйте себя! – сказала Алиса.
– О, только не называй это бременем! – воскликнула Герцогиня. – Дарю тебе все, что до сих пор сказала.
«Так себе подарочек, – подумала Алиса. – Слава богу, на день рождения ничего подобного не дарят». Но, конечно, она не решилась сказать это вслух.
– Опять задумалась? – спросила Герцогиня, снова вонзая в Алису острие своего подбородка.
– Я имею право думать! – отрезала Алиса, которую все это уже начинало раздражать.
– Еще как имеешь! – согласилась Герцогиня. – И свинья имеет право летать, а мо...
– Полностью с тобой согласна, – сказала Герцогиня. –А вот и мораль: «Называй его как хошь – он на овощ не похож!» Или, если не нравится, сформулируем это проще: «Никогда не думай, что ты являешься не тем, чем кажешься другим, для которых то, что ты есть, или то, чем ты можешь быть, кажется не чем иным, как тем, чем ты был бы, если бы не был тем, что ты есть».
– Пожалуй, я бы лучше поняла вашу формулировку, если бы записала ее, – деликатно заметила Алиса, – а так... мне трудно присоединиться к тому, что вы сказали.
– Это сущие пустяки по сравнению с тем, что я могла бы сказать, если бы захотела, – похвасталась явно польщенная Герцогиня.
– Умоляю, не обременяйте себя! – сказала Алиса.
– О, только не называй это бременем! – воскликнула Герцогиня. – Дарю тебе все, что до сих пор сказала.
«Так себе подарочек, – подумала Алиса. – Слава богу, на день рождения ничего подобного не дарят». Но, конечно, она не решилась сказать это вслух.
– Опять задумалась? – спросила Герцогиня, снова вонзая в Алису острие своего подбородка.
– Я имею право думать! – отрезала Алиса, которую все это уже начинало раздражать.
– Еще как имеешь! – согласилась Герцогиня. – И свинья имеет право летать, а мо...
Но на этом самом месте, к великому удивлению Алисы, голос у Герцогини иссяк прямо посередине ее любимого слова «мораль», а пальцы, вцепившись в Алисин локоть, задрожали. Алиса обернулась и увидела перед собой Королеву со скрещенными на груди руками: та была мрачнее тучи.
– Прекрасная погода, ваше величество, – пролепетала Герцогиня.
– Предупреждаю по-хорошему, – прохрипела Королева, топнув ногой, – одно из двух: или вы пойдете прочь, или голова ваша полетит прочь – и куда быстрее, чем во мгновение ока! Выбирайте!
Герцогиня выбрала немедленно и исчезла, как не было.
– Пошли играть дальше? – обратилась Королева к Алисе, которая, не сказав от страха ни слова, проследовала за ней к крокетному полю.
Гости, воспользовавшись отсутствием Королевы, развалились в тенечке, но, едва завидев ее величество, поспешно вернулись к игре, ибо, как без обиняков заявила Королева, момент промедления был бы смерти подобен.
Все то время, пока они играли, Королева ни на минуту не прекращала скандалить с игроками и восклицать: «Голову ему долой!» или «Голову ей долой!» Тех, на кого она указывала, брали под арест солдаты, которые, разумеется, переставали с этого момента быть воротцами, так что спустя полчаса или около того воротец не осталось и в помине, а все игроки, кроме Короля, Королевы и Алисы, находились под арестом и под страхом смертной казни.
Наконец и Королева прекратила игру; с трудом переведя дыхание, она спросила Алису:
– Ты уже видела Черрипаха?
– Нет, – сказала Алиса, – и даже не знаю, кто это.
– Тот, из кого варят суп... черрипаховый, – объяснила Королева.
– Не видела, не слышала, не пробовала, – отчиталась Алиса.
– Тогда за мной, – приказала Королева, – и пусть он расскажет тебе свою историю.
Когда они двинулись вперед, Король произнёс вполголоса, обращаясь к приговоренным:
– Вы все помилованы.
«Так, а вот это здорово!» – сказала себе Алиса, сильно переживавшая по поводу множества назначенных Королевой казней.
Вскоре они остановились возле Грифона, спавшего без задних ног на солнышке (если вам неизвестно, как выглядит Грифон, посмотрите на картинку).
– Вставай, лодырь, – приказала Королева, – и отведи юную леди к Черрипаху: она должна услышать его историю. А мне пора проследить за казнями, которые я назначила. – И Королева ушла, оставив Алису наедине с Грифоном. Алисе вид этого существа не очень понравился, но она подумала и решила, что оставаться с ним все-таки чуть спокойнее, чем с бешеной Королевой, и начала ждать.
Грифон сел и стал тереть глаза, потом понаблюдал за Королевой, пока та совсем не исчезла из виду, и, наконец, ухмыльнувшись, сказал наполовину себе, наполовину Алисе:
– Более чем забавно!
– Забавно что? – поинтересовалась Алиса.
– Не что, а кто... она забавна, – сказал Грифон. – Тут, вообще говоря, сроду никого не казнили – всё одни фантазии. Ну, пошли!
«Только и слышу: „Пошли!“ да „Пошли!" – думала Алиса, медленно бредя за Грифоном. – В жизни мной так не командовали!»
Довольно скоро они увидели Черрипаха: печально и одиноко сидел он на уступе скалы. А еще через пару шагов Алиса услышала, что он вздыхает так, словно сердце его вот-вот разорвется на части, и ей сделалось страшно жаль беднягу.
– Что его так гнетет? – спросила она Грифона, который ответил почти так же, как и в прошлый раз:
– Ничто его не гнетет, всё одни фантазии. Ну, пошли!
И они приблизились к Черрипаху, который смотрел на них полными слез глазами, но молчал.
– Эта юная леди, – сказал Грифон, – просто умирает как хочет услышать твою историю.
– Сейчас расскажу, – глухо промолвил Черрипах. – Сядьте и не разговаривайте, пока я не закончу.
Они сели на землю, и несколько минут все молчали, что сильно удивляло Алису. «Не знаю, как насчет закончить, – думала она, – ас начать у него явные трудности».
– Когда-то, – выговорил наконец Черрипах с глубоким вздохом, – я был не Черрипахом, а самой настоящей черепахой.
После этих слов снова наступила тишина, изредка прерываемая Трифоновыми «кхе-кхе-кхе» и тяжелыми вздохами Черрипаха. Алису так и подмывало встать и сказать: «Спасибо, сэр, за вашу интересную историю», – но она не переставала думать о том, что хоть какое-то продолжение непременно должно последовать.
– Когда мы были маленькими, – продолжил в конце концов Черрипах уже спокойнее, но все еще вздыхая, – мы ходили в школу на дне моря. Нашей первой учительницей была сильно пожилая черепаха, мы называли ее Паучихой....
– Почему же вы называли ее Паучихой, если она черепахой была? – спросила Алиса.
– Мы называли ее Паучихой, потому что она приходила нас поучить! – ответил Черрипах с раздражением. – Какая-то вы тупая!
– Постыдилась бы элементарные вопросы-то задавать! – добавил Грифон.
И оба они замолчали, глядя на Алису, которая готова была сквозь землю провалиться. Наконец Грифон сказал:
– Дальше, старина, мы же не на целый день сюда пришли!
И Черрипах заговорил снова:
– Да, мы ходили в школу на дне моря, хоть вам и трудно в это поверить.
– Я не говорила, что трудно! – возразила Алиса.
– Говорили, – сказал Черрипах.
– Придержи язык, – подхватил Грифон, прежде чем Алиса успела ответить, а Черрипах продолжил:
– Наше образование было лучшим в мире, ведь мы ходили в школу каждый день...
– Ия каждый день, – сказала Алиса, – так что нечем тут особенно гордиться.
– И на дополнительные занятия? – ревниво спросил Черрипах.
– Да, – кивнула Алиса, – на французский и на музыку.
– А на стирку? – придрался Черрипах.
– С какой стати! – возмутилась Алиса.
– Значит, ваша школа была не так уж хороша! – с облегчением воскликнул Черрипах. – У нас в конце счета за обучение писали: «Французский язык, музыка и стирка–дополнительно».
– Вам стирка и ни к чему была, – заметила Алиса, – на дне-то морском.
– Да я так и так ее бы не потянул, – признался Черрипах. – Я был только на обязательные предметы записан.
– Какие же это? – осведомилась Алиса.
– Ну, поначалу-то мы, понятное дело, учились чесать и плясать. Потом пошла арифметика, все четыре действия: служение, почитание, ублажение и веление.
– Я никогда не слышала об «ублажении», – не скрыла Алиса. – Что это такое?
Грифон воздел лапы к небу.
– Ка-а-ак? Не слышала об «ублажении»? – воскликнул он. – Но что такое «раздражать», ты, полагаю, знаешь?
– Да, – неуверенно ответила Алиса. – Это значит заставлять нервничать.
– Именно! – сказал Грифон. – Но тогда тебе должно быть известно и что такое «ублажать» – иначе ты просто неуч!
Алисе сразу расхотелось обсуждать этот вопрос дальше, и она, повернувшись к Черрипаху, спросила:
– А что вы еще проходили?
– Значит, так: мистерию, – Черрипах считал пальцы на лапах, – причем как мистерию древнего мира, так и современную, потом общую мореографию... Да, еще мы проходили расставание: нашим учителем по расставанию был старый морской угорь, он приплывал только раз в неделю и преподавал нам расставание с натурой, верчение и возвращение в волчке.
– Это как же... в волчке? – удивилась Алиса.
– Сам показать не могу, – ответил Черрипах, – гибкость потерял, а Грифона такому не учили.
– Меня на классическое отделение записали, там на это времени не было, – объяснил Грифон. – Мой учитель был краб, причем какой... всем крабам краб!
– Жаль, я никогда у него не учился, – вздохнул Черрипах. – Он преподавал Смех и Грех, мне рассказывали...
– Так и было, – подтвердил Грифон и тоже вздохнул.
Тут они оба закрыли лицо лапами.
– А сколько у вас обычно длился урок? – сменила тему Алиса.
– Первый урок – сорок пять минут, потом перемена, второй – тридцать пять, перемена, третий – двадцать пять, перемена... ну и так далее, – сказал Черрипах.
– Странно, – проговорила Алиса задумчиво, – а в моей школе все уроки были одинаковой длины.
– Перемена потому и называется «перемена», чтобы все менялось, – заметил Грифон, – иначе можно было бы и без перемен обойтись.
Для Алисы это был такой новый взгляд на слово «перемена», что она даже примолкла. Но потом все-таки опять спросила:
– Значит, последний урок длился всего пять минут, и после него можно было идти домой?
– Совершенно верно, – ответил Черрипах.
– И на следующий день так же? – поинтересовалась Алиса.
– Довольно об уроках, – решительно сказал вдруг Грифон. – Теперь расскажи ей немножко о том, во что мы играли.
Черрипах глубоко вздохнул и приложил лапу к глазам. Он хотел что-то сказать Алисе – и не смог: минуту-другую его сотрясали рыдания.
– Прямо как костью подавился, – сказал Грифон, тормоша Черрипаха и хлопая его по спине.
Наконец к тому вернулся голос, и он сквозь слезы начал:
– Вам, наверное, не доводилось долго жить на дне моря («Вообще нисколько не доводилось», – вставила Алиса), и вы вряд ли знакомы с омарами... (Алиса заикнулась было: «Как-то раз за обедом я попробо... – Но тут же опомнилась и сказала: – Нет, никогда»), так что вы едва ли сможете представить себе всю прелесть кадрили, когда танцуешь ее с омаром!
– Действительно не могу, – призналась Алиса. – В чем же эта прелесть?
– Сначала, – стал объяснять Грифон, – вы выстраиваетесь вдоль берега в шеренгу...
– В две шеренги! – воскликнул Черрипах. – Причем все вместе: тюлени, там, черепахи и так далее, – после чего, раскидав с дороги всех медуз...
– А это требует времени, – уточнил Грифон.
– ...делаете два шага вперед...
– Каждый делает! Вместе с партнером, с омаром! – закричал Грифон.
– Конечно, – отозвался Черрипах, – ...два шага, значит... потом шлепаешь партнера...
– ...и отступаешь тем же омаром, – подхватил Грифон.
– ...макаром, – поправил Черрипах, – а затем ты забрасываешь этих...
– ...этих омаров! – проорал Грифон, подпрыгнув.
– ...как можно дальше в море...
– ...и плывешь за ними! – завопил Грифон.
– ...и исполняешь в воде сальто-мортале, – взревел Черрипах, выделывая задними лапами антраша.
– ...опять меняешь омаров! – перекрыл его Грифон.
– ...опять на берег, и... конец первой фигуры, – закруглился Черрипах, вдруг перестав орать.
И оба, будто не они только что скакали по берегу как сумасшедшие, опечалились, сели на песок и уставились на Алису.
– Похоже, это был очень милый танец, – робко сказала Алиса.
– Хочешь увидеть несколько па? – оживился Черрипах.
– Очень хочу, правда! – ответила Алиса.
– Попробуем-ка первую фигуру! – обратился Черрипах к Грифону. – Мы справимся и без омаров, верно? Кто из нас будет петь?
– Ох, давай лучше ты, – сказал тот, – я слова забыл.
И они оба начали церемонно приплясывать вокруг Алисы, то и дело подходя слишком близко и наступая ей на ноги. Чтобы не сбиться с такта, они размахивали передними конечностями, а Черрипах ужасно медленно и грустно пел:
|
Щука, щука, щекотуха, позолоченное брю... Слизняку сказала: «Ну-ка, шевелись, я говорю! Крабы, раки, карпы, сельди – все пришли на бережок: Будет на море веселье, потанцуй со мной, дружок! Ну-ка, ну-ка, ну-ка, ну-ка, потанцуй со мной, дружок! Ну-ка, ну-ка, ну-ка, ну-ка, потанцуй со мной, дружок! Ах, Слизняк, когда бы знал ты, как приятно, если вдруг На волну тебя забросит пара сильных, крепких рук!» «Нет уж, – тот ответил сухо, – искренне благодарю, Щука, Щука, Щекотуха, позолоченное брю... Нет уж, нет уж, нет уж, нет уж: брюхоногих, как ни жаль, Нет уж, нет уж, нет уж, нет уж, не влечет морская даль». «Какая ж это даль, когда есть берег там и тут, И та же самая вода, и, ежели не врут, От Англии до Франции всего один прыжок! И... ну-ка, ну-ка, ну-ка, потанцуй со мной, дружок! Ну-ка, ну-ка, ну-ка, ну-ка, потанцуй со мной, дружок! Ну-ка, ну-ка, ну-ка, ну-ка, потанцуй со мной, дружок!» |
– Спасибо, очень интересный танец, – сказала Алиса, радуясь, что все наконец кончилось, – а уж песня про щуку просто прекрасна.
– Да, кстати, о щуке... Вам, конечно, приходилось видеть щук? – спросил Черрипах.
– Еще бы! – ответила Алиса, – Щуку часто подают у нас к сто... – Но тут Алиса спохватилась и умолкла.
– Тогда, если сто раз видели, – сказал Черрипах, – мне, полагаю, не надо ее описывать?
– Думаю, не надо, – осторожно сказала Алиса. –Я и так знаю, что щука обычно держит во рту свой хвост и посыпана перцем.
– Насчет перца вы не правы, – не согласился Черрипах, – даже если б он и был, его бы смыла морская вода. Но хвост во рту щука и правда держит, а причина тому вот какая... – Тут Черрипах зевнул, закрыл глаза и попросил Грифона: – Расскажи ей о причине... и вообще.
– Причина в том, что щука обожает танцы с омарами, – объяснил Грифон. – Ну ее и бросают далеко в море, а во время полета хвост у нее попадает в рот, и она не может его вытащить. Вот и все.
– Спасибо, очень познавательно, – сказала Алиса. – Я никогда не слышала о щуке ничего подобного.
– Могу тебе еще о ней рассказать, если хочешь, – похвастался Грифон. – Почему, например, ее щукой называют?
– Не задумывалась об этом, – призналась Алиса. – А почему?
– Таково веление, – торжественно проговорил Грифон.
Алиса была в полной растерянности.
– Ты, скажем, кому подчиняешься? – спросил Грифон. – В смысле... дома кого слушаешься?
Алиса как следует подумала.
– Ну... няню... – сказала она наконец.
– А тут, видишь ли, море. – Голос Грифона сделался глубоким. – Нянь нет, рыбы слушаются щук, и все по щучьему велению происходит.
– Но щукой-то ее почему называют? – не поняла Алиса.
– Так по ее же, щучьему, велению и называют! – воскликнул Грифон.
– Будь я рыбой, – задумчиво проговорила Алиса, – никогда бы не позволила какой-то щуке мной повелевать. Сказала бы ей: «Держитесь от меня подальше, с вами я не хочу иметь ничего общего!»
– Они не могут этого сказать, – загадочно ответил Черрипах. – Даже самая мудрая рыба такого не скажет.
– Почему не скажет? – озадачилась Алиса.
– Потому что не может! Знаете выражение «нем как рыба»?
– Вы имеете в виду, что... – начала Алиса, но Черрипах оборвал ее:
– Я имею в виду то, что говорю.
Это прозвучало обидно, и Грифон сменил тему:
– Ладно, – вмешался он, – давай-ка лучше расскажи о твоих приключениях.
– Я могла бы рассказать только о том, что случилось сегодня, – нерешительно проговорила Алиса. – Нет смысла начинать со вчерашнего дня, потому что вчера я была совсем другой.
– Объясните! – потребовал Черрипах.
– Нет-нет, – тотчас запротестовал Грифон. – Сначала приключения! Объяснения слишком много времени занимают.
И Алиса стала рассказывать им о своих приключениях – с момента, когда в первый раз увидела Белого Кролика. Сначала она немножко нервничала, потому что оба существа вплотную к ней придвинулись, как-то очень широко открыв глаза и рты, но потом осмелела и продолжила. Слушатели хранили образцовое молчание, пока она не добралась до того, как ей пришлось декламировать Шелковичному Червю «Скажи-ка, дядя» и все слова вдруг зазвучали по-другому; тут Черрипах глубоко вздохнул и сказал:
– Это очень странно.
– Да уж, совсем странно, – поддакнул Грифон.
– Слова зазвучали по-другому! – повторил Черрипах в задумчивости. – Хорошо бы она прочитала нам что-нибудь прямо сейчас. Скажи ей, чтобы начинала. – И он посмотрел на Грифона так, словно тот имел право командовать Алисой.
– Вставай и читай «Однажды в студеную зимнюю пору», – скомандовал-таки Грифон.
«Поразительно, – подумала Алиса, – до чего же все тут любят приказывать и заставлять декламировать! Прямо как в школе». Однако ей пришлось встать и читать стихи, хотя в голове вертелась кадриль с омарами.
Слова и тут получились совершенно неправильные:
|
Однажды в студеную дивную пору Я из лесу вышел и к месту прирос: Навстречу, одетый в костюмную пару, Омар выступает носочками врозь – В атласной жилетке и с шелковым бантом Он, весь раскрасневшийся, как порося, Идет и считает себя элегантным, Окрестных акул на чем свет понося! |
– Это не так звучало, когда я в детстве читал то же самое, – сказал Грифон.
– А я такого вообще не знаю... – произнес Черрипах. – По-моему, полная чушь.
Алиса молча села и закрыла лицо руками, уже не надеясь, что жизнь хоть когда-нибудь вернется в обычное русло.
– Пусть она объяснит! – сказал Черрипах.
– Ничего она не может объяснить, – поспешно сказал Грифон. – Пусть лучше читает дальше.
– Ну хотя бы почему он на носочках? – настаивал Черрипах. – Нет! Почему он носочками врозь?
– Это первая балетная позиция, – пролепетала Алиса, больше всего на свете сейчас желая переменить тему.
– Читайте же дальше! – нетерпеливо приказал Грифон. – Со слов «В лесу раздавался топор дровосека...».
Ослушаться Алиса не посмела и начала прерывающимся голосом, хоть и была уверена, что ничего хорошего не получится:
|
В лесу раздавался топор дровосека, А в домике рядом (он был однобок), Старуха чуть слышно скребла по сусеку, Наскребывая себе на колобок. Но тут прибежала Лиса-супостатка – Мол, как это ей не побыть на пиру! – И весь колобок сожрала без остатка, А после, конечно же, съела стару... |
– Зачем декламировать всю эту ахинею, – прервал ее Черрипах, – если вы не способны ничего объяснить? Такой белиберды я в жизни своей не слышал!
– Хорошо, оставим это, – смилостивился Грифон, чему Алиса была несказанно рада. – Может быть, показать тебе вторую фигуру кадрили с омарами? Или пусть лучше Черрипах споет что-нибудь?
– О, пожалуйста, пусть лучше Черрипах споет! – воскликнула Алиса с таким жаром, что Грифон обиделся.
– У каждого свой вкус! – сказал он Алисе и обратился к Черрипаху: – Спой ей «Незнакомую еду», а, старина?
Черрипах глубоко вздохнул и затянул, изредка всхлипывая:
|
Пахнет незнакомая еда Как-то совершенно по-другому. Так что уж, пожалуйста, всегда Ешьте то, что хорошо знакомо. Например, овсянка – это вещь, Например, телячие котлеты, Или есть еще на свете лещ – Ничего вкусней на свете нету. Овся-а-анка – мой компас земной, А котлеты – награда за сме-елостъ, На тре-е-етъе – пирог с бузиной, И чтоб уже больше не е-елосъ! И забыть по-прежнему нельзя, Все, что мы когда-то не доели: Милого сметанного язя, Нежные говяжие тефтели. Овся-а-анка – мой компас земной, А котлеты – награда за сме-елостъ... |
– Припев целиком! – потребовал Грифон, и Черрипах вознамерился было продолжать, но в эту минуту вдалеке раздался крик: «Суд идет!»
– Вперед! – крикнул Грифон и, схватив Алису за руку, сорвался с места, даже не дослушав песни.
– Над кем суд? – тяжело дыша на бегу, спросила Алиса. Однако Грифон только повторил: «Вперед!» – и понесся
еще быстрее, а позади все тише и тише звучала подхваченная ветерком печальная песня Черрипаха:
|
На тре-е-етье – пирог с бузиной, И чтоб уже больше не е-елосъ! |
Когда Алиса вместе с Грифоном и огромной толпой, в которой каких только зверей и птиц не было, добежала до зала суда, Король и Королева Червей уже сидели на своих тронах. Здесь же была и целая колода карт; только Валет, закованный в цепи, стоял под присмотром двух солдат перед королевской четой, а Белый Кролик – с горном в одной руке и пергаментным свитком в другой – справа от его величества. Посередине находился стол с пирожными, настолько аппетитными, что их хотелось немедленно съесть. «Покончили бы с судом побыстрее, – вздохнула Алиса, – и приступили к угощению!» Впрочем, по всей вероятности, надеяться на это не приходилось, и Алиса, коротая время, принялась смотреть вокруг.
Она никогда прежде не бывала в суде, но читала о судах в книгах и теперь с радостью обнаружила, что знает, как все здесь называется. «У кого самый большой парик, тот судья», – сказала она себе. Судьей, между прочим, был сам Король, но, поскольку поверх парика он надел корону (посмотрите на соседнюю страницу, если не представляете, как это выглядит), вид у него был нельзя сказать чтобы непринужденный... да и обстановке явно не соответствовал.
«А вон там место для присяжных, – сообразила Алиса, – стало быть, эти двенадцать существ и есть присяжные» (ей пришлось употребить слово «существа», потому что она увидела на скамье и зверей, и птиц). Она даже повторила про себя слово «присяжные» два или три раза, поскольку очень гордилась собой, думая – и правильно, кстати, думая, – что не многие девочки ее возраста вообще представляют себе значение слова «присяжные».
Двенадцать присяжных деловито писали на грифельных дощечках.
– Что они делают? – шепотом спросила Алиса Грифона. – Пока ведь нечего записывать: суд-то не начался еще!
– Имена свои записывают, – шепотом же ответил Грифон. – Опасаются, что до конца заседания забудут, как их зовут.
– Ну и дурачье! – довольно громко и сердито воскликнула Алиса, но тотчас прикусила язык, поскольку Белый Кролик закричал: «Тишина в зале суда!» – а Король, нацепив очки, стал озираться в поисках возмутителя спокойствия.
Алиса разглядела – да так отчетливо, словно стояла за плечами присяжных, – что все они написали на своих дощечках: «Ну и дурачье», – а один, видимо, не уверенный в правописании слова «дурачье», вынужден был призвать на помощь соседа. «Хорошенькая неразбериха будет в их записях, когда суд закончится!» – подумала Алиса.
Перо у кого-то из присяжных ужасно скрипело, и Алиса, которой это показалось невыносимым, обойдя судью и встав за спиной присяжного, при первой же возможности выхватила ручку из его лапок. Она сделала это очень быстро – бедный маленький присяжный (оказавшийся ящерицей Биллом) даже не успел сообразить, что случилось, и, обыскав все вокруг, стал писать пальцем; помогло это, правда, не сильно: палец не оставлял следа на дощечке.
– Глашатай, зачитывайте обвинительный акт! – распорядился Король.
Белый Кролик трижды протрубил в горн, развернул пергаментный свиток и провозгласил:
|
Вор у вора Дубинку украл, А Валет уволок Пирожных лоток. |
– Приступайте к совещанию, – обратился Король к присяжным.
– Нет, не сейчас, не сейчас! – заторопился Кролик. – Перед этим много чего еще сделать требуется!
– Пригласите первого свидетеля, – приказал Король, и Белый Кролик, трижды прогорнив, крикнул:
– Первый свидетель!
Первым свидетелем был Головной Уборщик с чашкой чая в одной руке и бутербродом в другой.
– Прошу прощения, ваше величество, – начал Головной Уборщик, – за то, что взял все это с собой, но, когда за мной послали, я еще не закончил чаепития.
– Должны были закончить, – сказал Король. – Когда вы начали?
Головной Уборщик посмотрел на Мартовского Зайца (тот как раз подошел сзади вместе с Соней) и ответил:
– Мне кажется, четырнадцатого марта.
– Пятнадцатого, – сказал Мартовский Заяц.
– Шестнадцатого, – сказала Соня.
– Запишите, – сказал Король присяжным, и те поспешно записали все три даты на дощечках, после чего сложили числа и перевели полученную сумму в шиллинги и пенсы.
– Убор свой головной снимите, – повелел Король Головному Уборщику.
– А он не мой, – ответил тот.
– Ворованный! – воскликнул Король, обращаясь к присяжным, которые тотчас же записали и это.
– Я делаю головные уборы на продажу, – объяснил Головной Уборщик, – но собственного головного убора у меня нет.
Тут Королева надела очки и уставилась на Головного Уборщика, который побледнел и заерзал на месте.
– Свидетельствуйте и не дергайтесь, – посоветовал Король, – а то прикажу вас казнить прямо здесь.
Угроза, похоже, ничуть не ободрила свидетеля: он переминался с ноги на ногу, нервно поглядывал на Королеву и в замешательстве откусил большой кусок не от бутерброда, а от чашки.
Именно в этот момент с Алисой стало происходить что-то странное и поначалу непонятное, но вскоре она догадалась, что растет, хотела встать и покинуть зал, однако после секундного размышления передумала и осталась где была, благо места пока хватало.
– Я попросила бы так на меня не налегать, – сказала находившаяся рядом с ней Соня, – мне дышать нечем.
– Увы, не могу, – повинилась Алиса. – Я, видите ли, расту.
– Расти здесь вы не имеете права, – предупредила ее Соня.
– Не говорите глупостей, – осмелела Алиса. – Вам ведь известно, что вы и сами растете.
– Да, но в разумных пределах, – уточнила Соня, – я скромно расту, а не так... не так несуразно! – И, до смерти обиженная, она отсела подальше от Алисы.
Все это время Королева не сводила глаз с Головного Уборщика, а когда Соня добрела до нового места, сказала одному из слуг: «Принесите-ка список певцов, участвовавших в последнем концерте», – от чего несчастный Головной Уборщик так затрясся, что с него даже ботинки слетели.
– Свидетельствуйте, – строго повторил Король, – или я казню вас, как бы вы ни тряслись!
– Я всего-навсего бедный человек, ваше величество, – заговорил дрожащим голосом Головной Уборщик, – мне даже чаю не дали выпить, я и начал-то с неделю назад, а бутерброды тогда уже кончались... сами понимаете: светит носик, светят глазки...
– Светит... что? – опешил Король.
– Носик... – прошептал Головной Уборщик, – носик чайника: он светит... в смысле блестит, иначе...
– И на «ч»? – перебил его Король. – Ясно, что «чайник» – на «ч»! За дурака меня держишь? Дальше!
– Я всего-навсего бедный человек, – продолжал Головной Уборщик, – но там не только носик, там все блестело, и Мартовский Заяц сказал...
– Я ничего не говорил! – вмешался Мартовский Заяц.
– Нет, сказал! – уперся Головной Уборщик.
– Отрицаю! – заявил Мартовский Заяц.
– Он отрицает, – кивнул Король, – так и занесите в протокол!
– Ладно, но Соня, во всяком случае, сказала... – Тут Головной Уборщик опасливо посмотрел на Соню, не начнет ли и та отрицать, однако Соня уже спала как убитая. – Потом я сделал себе еще бутербродов...
– А Соня-то что сказала? – спросил один из присяжных.
– Не помню, – ответил Головной Уборщик.
– Вы должны это вспомнить, – заметил Король, – в противном случае вас казнят.
Несчастный уронил и чашку, и бутерброд, неловко упал на одно колено и опять завел свое:
– Я всего-навсего бедный человек, ваше вели...
– Словарный запас у вас, во всяком случае, очень бедный, – вздохнул Король.
Одна из морских свинок принялась было в восторге аплодировать меткому словцу, но восторг ее тут же был подавлен. (Поскольку «подавлен» – трудное слово, объясню, как это было сделано: взяли большой холщовый мешок, завязывавшийся шнуром, а в него, вниз головой, погрузили морскую свинку, после чего сели на мешок сверху.)
«Здорово, что я увидела, как это делается, – обрадовалась Алиса. – Столько раз читала в репортажах из зала суда: „Имели место попытки аплодировать, которые были немедленно подавлены служителями порядка“, – но никогда не понимала, как их подавляют».
– Если это все, что вы можете нам сообщить, – сказал Король, – тогда присядьте.
– Я не могу присесть, – ответил Головной Уборщик, – я на одном колене стою.
– В таком случае прилягте! – рявкнул Король.
Тут зааплодировала вторая морская свинка, но и ее восторг был подавлен.
«Раз морские свинки кончились, – подумала Алиса, – все пойдет куда лучше».
– Я, значит, почти допил чай, – напомнил о себе Головной Уборщик, в страхе глядя на Королеву, которая читала список певцов.
– Можете идти, – сказал Король, и Головной Уборщик заспешил прочь, даже не собрав разлетевшиеся ботинки.
– ...И голову ему долой, пока не ушел! – добавила Королева, обращаясь к солдатам, но Головной Уборщик уже исчез из виду.
– Пригласите следующего свидетеля, – приказал Король.
Следующим свидетелем была кухарка Герцогини с перечницей в руках, и все сидевшие у двери начали чихать еще до того, как кухарка вошла.
– Свидетельствуйте! – распорядился Король.
– Не буду, – ответила она.
Король в замешательстве посмотрел на Белого Кролика, а тот тихо сказал:
– Вам, ваше величество, придется устроить ей перекрестный допрос.
– Что ж, придется так придется, – опечалился Король, скрестил на груди руки и, насупивши брови так, что глаз стало почти не видно, спросил кухарку: – Из чего, по-вашему, делаются пирожные?
– Как правило, из перца, – ответила кухарка.
– Из заливного, – раздался за ее спиной сонный голос.
– Схватить эту мышь! – заорала Королева. – Отрубить ей голову! Гнать ее отсюда! Подавить... нет, защипать ее! Усы ей обрезать!
На время, пока длилось изгнание Сони, все пришло в смятение, а когда она была изгнана и все расселись по местам, в зале не оказалось кухарки.
– Ну и ладно, – сказал Король с чувством глубокого облегчения. – Пригласите следующего свидетеля. – И, наклонившись к Королеве, негромко добавил: – Только теперь ты устраивай перекрестный допрос, дорогая, хватит с меня головной боли!
Алиса смотрела на Белого Кролика, вертевшего в руках список свидетелей, и с большим любопытством ждала, кого он пригласит, «ведь свидетелей у них пока кот наплакал», – говорила она себе. И каково же было ее удивление, когда Белый Кролик, возвысив свой писклявый голосок почти до визга, огласил имя свидетеля:
– Алиса!
– Здесь! – выкрикнула Алиса, совершенно забыв от волнения, что сильно подросла за последние несколько минут, после чего поспешно вскочила, краем юбки сметя присяжных с насиженных мест – те западали прямо на головы столпившихся внизу, и это сильно напомнило ей, как она нечаянно повалила на прошлой неделе аквариум с золотыми рыбками.
– О, простите, бога ради! – ужаснулась Алиса и, поскольку происшествие с аквариумом так и стояло у нее перед глазами, начала поспешно подбирать присяжных, полагая, видимо, что, если их немедленно не подобрать и не вернуть на места, они обязательно умрут.
– Суд не может продолжаться, – очень серьезно сказал Король, – до тех пор, пока присяжные – все до единого – не займут свои места. Все до единого!– повторил он с нажимом, уставившись на Алису.
Алиса оглядела присяжных и обнаружила, что в спешке посадила ящерицу Билла вниз головой и что бедолага, огорченно вертя хвостом, не в силах вернуться в нормальное положение. Пришлось срочно прийти несчастному на помощь и посадить его как надо. «Не то чтобы это имело большое значение, – заметила про себя Алиса, – суду-то уж во всяком случае ни жарко ни холодно от того, наверху у Билла голова или внизу».
Едва присяжные немножко оправились от такой передряги, едва их дощечки и карандаши были найдены и возвращены владельцам, они с большою прилежностью стали записывать историю своего падения – все, кроме ящерицы Билла, который столько всего пережил, что теперь мог лишь сидеть с открытым ртом и смотреть вверх.
– Что вам известно об этом деле? – спросил Алису Король.
– Ничего, – ответила Алиса.
– Ничего вообще? –заупорствовал Король.
– Ничего вообще, – сказала Алиса.
– Это крайне важно, – обернулся к присяжным Король. Те принялись было записывать его слова на своих дощечках, но тут вмешался Белый Кролик.
– Ваше величество, разумеется, имели в виду неважно, – произнес он со всевозможным почтением, но при этом хмурясь и строя Королю выразительные рожи.
– Неважно, – поспешно согласился Король, – что я, разумеется, и имел в виду. Важно – неважно – неважно – важно. – Он словно прикидывал, какое слово красивее.
Одни присяжные занесли на свои дощечки «ВАЖНО», другие – «НЕВАЖНО». Алиса увидела это, поскольку стояла к ним довольно близко, но про себя подумала: «Да какая разница!»
В ту же минуту Король, торопливо записавший что-то в блокнот, рявкнул:
– Тишина! – и прочел вслух сделанную запись: – «Параграф 42. Лица, чей рост превышает милю, незамедлительно удаляются из зала суда».
Все посмотрели на Алису.
– Во мне нет мили, – сказала она.
– Есть! – возразил Король.
– В вас почти две мили, – уточнила Королева.
– Как бы там ни было, никуда я не удалюсь, – заявила Алиса. – А кроме того, параграф 42 только что появился: Король его сам из головы выдумал.
– Да это старейший параграф в книге! – возмутился Король.
– Тогда он должен идти под номером 1, а не 42, – ответила Алиса.
Король побледнел и, захлопнув блокнот, обратился к присяжным тихим, дрожащим голосом:
– Присяжные, оглашайте обвинительное заключение.
– С разрешения вашего величества, всплыли новые улики, – вскочив, затараторил Белый Кролик. – Прямо вот сию секунду обнаружилась некая бумага.
– А в бумаге что?
–Я еще ее не развернул, – сказал Белый Кролик. – Похоже на письмо, написанное обвиняемым. Оно написано кому-то.
– Скорее всего, – согласился Король, – если, конечно, исключить, что это письмо написано никому, но так, понятное дело, редко бывает.
– А адресовано-то кому? – спросил один из присяжных.
– Совершенно никому не адресовано, – ответил Белый Кролик. – Там, где обычно пишут адрес, фактически ничего нет.
Тут он наконец развернул письмо и объявил:
– Это вообще не письмо, это сплошные стихи.
– А почерк обвиняемого? – спросил другой присяжный.
– Да нет, – сказал Белый Кролик, – в том-то и странность.
(Все присяжные разом напряглись.)
– Почерк он, небось, подделал, – догадался Король.
(Все присяжные разом расслабились.)
– Если вашему величеству угодно, – сказал Валет, – я этого не писал, и никто не докажет, что письмо мое: оно без подписи.
– То, что вы его не подписали, – рассудил Король, – только ухудшает положение дел. Вы явно замышляли какую-нибудь гадость, иначе, как всякий честный человек, указали бы свое имя.
В ответ раздался гром аплодисментов: это была действительно первая умная вещь, сказанная Королем за день.
– Вот вина и доказана, – подвела итог Королева.
– Ничего не доказана! – проговорила Алиса. – Вы ведь даже не знаете, о чем в этих стихах речь!
– Прочтите стихи! – распорядился Король.
Белый Кролик надел очки и спросил:
– С какого места ваши величества прикажут начать?
– Начинайте с самого начала, – очень серьезно сказал Король, – продолжайте, пока не дойдете до самого конца, и там остановитесь.
Вот стихи, которые зачитал Белый Кролик:
|
Я, ты, он, она Вместе целились в слона Я поведал ей, что он В плавании не силен. Он же ей – как старый друг (Это знают все вокруг) –
Разъяснил ее вину, Обвинив во всем ону. Я отдал один, она – Два, хоть и была жадна, Ты сказал им: как я рад, Что все три пришли назад, Знай, оно вовлечено В это дело не одно: Их с тобой в который раз Водят за нос из-за нас. Но замечу: лишь она (Если не возбуждена) Обирает всех чужих – В том числе вас, нас и их. А тебе такой совет: Не выбалтывай секрет Ни друзьям и ни врагам – Ни нему, ни ней, ни нам. |
– Тут мы имеем самую важную из предоставленных сегодня суду улик, – сказал король, потирая руки. – Присяжные, оглашайте обвинительное...
– Если кто-нибудь из них сможет это объяснить, – не позволила ему договорить Алиса (она так выросла за последние минуты, что уже не боялась перебивать Короля), – я дам ему шесть пенсов. Клянусь, здравого смысла тут ни капли!
Все присяжные как один записали на своих дощечках: «Она клянется, что здравого смысла туг ни капли», – но никто не попытался объяснить, о чем стихи.
– Здравого смысла тут ни капли, – повторил Король. – Ну что ж, на нет и суда нет. Значит, и объяснять ничего не требуется. Хотя... погодите-ка, – продолжал он, разгладив стихи на колене и бросив на них мимолетный взгляд, – по-моему, я все-таки улавливаю кое-какой смысл... Смотрите: «Он в плавании не силен». Вы ведь не сильны в плавании? – Тут Король развернулся в сторону Валета.
– Разве я похож на пловца? – печально покачал головой Валет.
(Целиком сделанный из картона, он, конечно, не был похож на пловца.)
– Отлично, идем дальше. – Король вернулся к стихам и забормотал себе под нос: – «Это знают все вокруг»... Ну, тут, понятно, присяжные имеются в виду... «Я отдал один, она – два...» – вот, смотрите: как раз это и произошло с пирожными...
– Так там же продолжение есть: «Что все три пришли назад», – напомнила Алиса.
– Понятно, пришли назад: вот же они, перед вами! – победоносно вскричал Король, тыча пальцем в пирожные на столе. – Нет ничего очевиднее этого. Что тут еще... «Лишь она, если не возбуждена»... Ты ведь, по-моему, не возбуждена, дорогая? – обратился он к Королеве.
– Да никогда! – гневно воскликнула Королева, запуская чернильницей в ящерицу Билла. (Несчастный маленький Билл, обнаружив, что палец не оставляет на дощечке никакого следа, давно перестал писать, но тут поспешно возобновил запись, окуная палец в стекавшие с его мордочки чернила – пока они текли.)
– И правда, как ты можешь быть возбуждена? Ты же не уголовное дело! – улыбнулся Король, обводя взглядом зал суда. Мертвая тишина была ему ответом.
– Я сострил! – произнес Король обиженно, и все принялись смеяться. – Присяжные, оглашайте обвинительное заключение, – повелел он чуть ли не в двадцатый раз за этот день.
– Нет уж! – запротестовала Королева. – Сначала – приговор, потом – обвинительное заключение!
– Чушь какая! – громко сказала Алиса. – Кто же начинает с приговора?
– Прикусите язык! – крикнула Королева, становясь пунцовой.
– Вот еще! – возмутилась Алиса.
– Голову ей долой! – заверещала Королева.
Никто даже не пошевельнулся.
– Да кто вас боится? – махнула рукой Алиса (к этому времени она уже сделалась того же роста, что и обычно). – Вы же – просто колода карт, и ничего больше!
Тут вся колода взмыла в воздух и оттуда обрушилась на Алису. Алиса вскрикнула – наполовину от страха, наполовину от гнева – и стала отбиваться от карт... но вдруг оказалось, что она вовсе даже дремлет на берегу пруда, положив голову на колени сестре, а та осторожно сметает с ее лица нападавшие с дерева сухие листики.
– Проснись, Алиса, моя хорошая! – сказала сестра. – Ну и долго же ты спала!
– Мне такой странный сон приснился, – ответила Алиса сестре и рассказала все, что смогла вспомнить про удивительные свои приключения, о которых вы только что прочитали; а когда она закончила рассказ, сестра поцеловала ее и проговорила:
– Да уж, что странно, то странно, но давай-ка беги домой, не то к чаю опоздаешь.
Алиса встала и побежала домой – понятное дело, размышляя на бегу о том, что за волшебный это был сон.
А сестра осталась на берегу. Подперев кулачком голову, она смотрела на заходящее солнце и думала об Алисе и чудесных ее приключениях, пока тоже не задремала и не увидела сон.
Сначала ей снилась сама Алиса: как та, обхватив маленькими ручками колени сестры, смотрела на нее горячими сияющими глазами; и можно было снова услышать все ее интонации и увидеть, как забавно она вскидывает голову, отбрасывая со лба непослушную челку, которая, разумеется, немедленно опять падает ей на лоб... Но тут сестра прислушалась, и ей стало казаться, что все вокруг оживает и наполняется забавными существами из Алисиного сна.
Вот и у ее ног зашуршала высокая трава, когда мимо промчался Белый Кролик, вот испуганная мышь заплескалась в пруду, в то время как Мартовский Заяц и его друзья предавались своему нескончаемому чаепитию, а визгливый голос Королевы приказывал обезглавить несчастных гостей; и опять чихал младенец-свинтус на коленях у Герцогини, под градом разлетающихся вдребезги блюд и блюдечек, опять раздавался вопль Грифона и скрипел карандаш ящерицы Билла, опять слышался писк морских свинок, чьи восторги подавлялись, а чуть поодаль – всхлипывания бедного Черрипаха...
В общем, сестра Алисы сидела на берегу с закрытыми глазами и почти уже верила в существование той волшебной страны, хоть и знала, что, едва откроет глаза, – волшебство снова превратится в привычную реальность: ветер будет шелестеть травой, гнать рябь по воде, покачивать камыши, и окажется, что звон бьющейся посуды – всего-навсего треньканье овечьих колокольчиков, визги Королевы – покрикивания пастушонка, а чихание дитяти, вопль Грифона и все остальные странные звуки доносятся, конечно же, со скотного двора, никогда не знающего покоя, в то время как глухие всхлипывания Черрипаха – только мычание коров вдалеке.
Под конец она представила себе, как ее маленькая сестричка, много лет спустя, станет взрослой дамой, но и тогда сохранит в себе простое и любящее сердце своего детства, как вокруг нее соберется толпа малышей – и уже их глаза зажгутся и заблестят от многих и многих странных ее историй... может быть, даже о далекой волшебной стране, – и как Алиса вместе с малышами будет печалиться нехитрыми их печалями и радоваться нехитрыми их радостями, вспоминая о своих детских годах и летних днях, наполненных счастьем.