Льюисъ Кэрролль

Приключенія Алисы въ странѣ чудесъ

Перевод: Allegro (Поликсена Сергеевна Соловьева), 1909

ГЛАВА I.
В глубину кроличьей норы.

Алисе начинало становиться скучно сидеть рядом с сестрой на скамейке и ничего не делать. Раз или два она заглянула украдкой в книгу, которую сестра читала, но в ней не было ни картинок, ни разговоров.

– И к чему, – подумала Алиса, – книга, в которой нет ни картинок, ни разговоров?– Она стала размышлять (насколько это было возможно, так как от жары ее клонило ко сну, и она несколько отупела), доставит ли ей цепь из маргариток достаточно удовольствия, чтобы стоило из-за нее вставать и собирать маргаритки, как вдруг мимо и совсем близко пробежал Белый Кролик с розовыми глазами.

В этом не было ничего особенно замечательного; Алисе не показалось необычайным даже и то, что она услышала, как Кролик проговорил про себя:

– Ах Ты, Господи! Ах Ты, Господи! Я, ведь, опоздаю! – Когда Алиса вспоминала об этом потом, то ей становилось ясно, что она должна была бы удивиться, но в то время слова Кролика показались ей вполне естественными. Однако, когда Кролик самым настоящим образом вытащил часы из жилетного кармана, посмотрел на них и поспешил дальше, Алиса вскочила на ноги. В голове её промелькнула мысль, что она никогда еще не видала ни жилетных карманов у кроликов, ни часов, которые бы вытаскивали из этих карманов. Сгорая от любопытства, она побежала через поле за Кроликом и успела только разглядеть, как он нырнул в отверстие большой кроличьей норы под изгородью. В следующую секунду сама Алиса прыгнула вслед за ним, совершенно не рассуждая о том, каким образом выберется она оттуда обратно.

Кроличья нора на некоторое пространство шла совершенно прямо, как туннель и вдруг обрывалась вниз так неожиданно, что Алиса, не успев подумать о том, чтобы удержаться, уже летела в вниз в отверстие, напоминавшее колодезь.

Или этот колодезь был необыкновенно глубок, или Алиса падала очень медленно, но только она вполне успела осмотреться и подумать с удивлением, что же теперь с нею будет.

Сначала она попробовала взглянуть вниз, стараясь догадаться, что ее ожидает, но было слишком темно, чтобы что-нибудь рассмотреть в глубине. Тогда она оглянулась по сторонам и увидала, что стенки колодца были уставлены шкафами с посудой и полками с книгами. То там, то здесь висели на деревянных гвоздях географические карты и картины. Она взяла с одной из полок кувшинчик, пролетая мимо. На нем был ярлычок с надписью: «Апельсинный мармелад», но к её большому разочарованию, кувшинчик оказался пустым. Однако она не бросила его, боясь убить кого-нибудь внизу, а постаралась поставить в один из шкафов, мимо которых пролетала.

– Ну, – подумала Алиса, – после такого падения, как сейчас, мне ни почем будет кубарем скатываться с лестниц! Вот так храброй будут все меня считать дома! Мне теперь ровно ничего не значит даже свалиться с крыши! (Это было весьма вероятно).

И Алиса продолжала падать все ниже, ниже и ниже. Казалось, этому падению не будет конца.

– Интересно бы знать, сколько миль я уже пролетала? – произнесла громко Алиса. – Верно я уже близко теперь от центра земли. Позвольте-ка: он находится, кажется, на глубине четырех тысяч миль. (Дело в том, что Алиса учила много подобных вещей за уроками в своей классной комнат, и хотя ей не представлялся в эту минуту особенно удобный случай выказывать свои познания, так как ее некому было слушать, тем не менее для практики было недурно повторить пройденное).

– Да, приблизительно это верное расстояние, вот только я не знаю точно, какой широты и долготы я теперь достигла? – (Алиса не имела ни малейшего понятая о широте и еще меньшее о долготе, но ей было приятно повторить вслух такие серьезные ученые слова). Потом она продолжала:

– Хотелось бы мне знать, куда же это, наконец, я упаду: может быть, насквозь через всю землю? Вот смешно-то будет вылезть и очутиться среди людей, которые ходят вниз головой! Как это их называют? Есть такое слово; кажется: антипатии (Алиса в эту минуту была довольна, что ее никто не слышит, потому что почувствовала, что ученое слово прозвучало не совсем верно).

– Я их прямо спрошу, как называется их страна. «Сударыня, скажите пожалуйста, это не Новая Зеландия? Или, может быть, Австралия?» – И Алиса попробовала присесть, произнося эти слова. Представьте только себе: присесть, падая с огромной высоты!

Как вам кажется, удалось ли бы вам это сделать?

– За какую невежественную девочку сочтут они меня после этого вопроса! – продолжала рассуждать сама с собой Алиса. – Нет, лучше не спрашивать. Может быть, название будет где-нибудь написано, и я тогда сама прочту.

И она падала все ниже, ниже и ниже. Так как делать при этом было совершенно нечего, то Алиса вскоре опять заговорила сама с собой:

– Воображаю, как Дина будет скучать по мне сегодня вечером! – (Дина была кошка).

– Надеюсь все-таки, что ей не забудут дать блюдечко молока. Милая моя Дина, как бы я хотела, чтоб ты была теперь со мною! В воздухе, конечно, нет мышей, но ты могла бы поймать летучую мышь, а летучие мыши очень похожи на простых мышей. Но я не знаю наверно, едят ли кошки летучих мышек?

Тут Алису стало клонить ко сну, и она сквозь дремоту повторяла:

– Едят ли кошки летучих мышек? Едят ли кошки летучих мышек? – а иногда путала и у нее выходило:

– Едят ли мышки летучих кошек? – Но так как она не могла ответить ни на один из своих вопросов, то в конце концов было все равно, как она их произносила. Она совсем задремала, и ей даже приснилось, что она гуляет с Диной, лапка с лапочкой, и пресерьёзно спрашивает ее:

– Ну, Дина, скажи мне сущую правду: Ела ли ты когда-нибудь летучую мышь? – как вдруг, шлёп! шлёп! она шлепнулась и очутилась на куче веток и сухих листьев, и падение ее окончилось.

Алиса нисколько не ушиблась и в ту же секунду вскочила на ноги. Она взглянула наверх, но вверху было темно. Перед нею тянулся длинный проход, и видно было, как Белый Кролик бежал со всех ног по этому проходу. Нельзя было терять ни минуты; Алиса понеслась, как ветер, и добежала во время, чтобы расслышать, как Кролик произнес, загибая за угол: – Ой, бедная моя головушка с ушами и усами, как поздно-то, как поздно!

Алиса вплотную подбежала к Кролику, заворачивая за угол, но он вдруг исчез из глаз, и она очутилась в длинном низком зале, освещенном целым рядом спускавшихся с потолка ламп. По обеим сторонам зала шли двери, но все они были заперты.

Обойдя вей двери по одной и по другой стене и попробовав отворить каждую из них, Алиса печально прошла на середину зала, не зная, как же ей из него выбраться.

Вдруг она набрела не маленький столик на трех ножках, сделанный из толстого стекла. На столе ничего не было, кроме маленького золотого ключика, и Алисе тотчас же пришло в голову, что это ключик от одной из дверей. Но, увы! или замочные скважины были слишком велики, или ключик был слишком мал, только им нельзя было открыть ни одной из дверей. Но, обходя двери вторично, Алиса обратила внимание на маленькую занавесочку, которой не заметила раньше, и за этой занавесочкой нашла маленькую дверку, около пятнадцати дюймов высоты. Она попробовала отпереть дверцу золотыми ключиком, и к её великой радости, ключик подошел.

Алиса отперла дверь и увидала, что она вела в маленький проход, не больше крысиной норы.

Она встала на колени и, глядя в проход, увидала сади, самый очаровательный, какой только можно себе представить. Как ей хотелось выйти из этого темного зала и пройтись между клумбами сверкающих цветов, среди прохладных фонтанов, но она не могла даже голову просунуть сквозь крошечную дверку.

– А если бы далее голова моя и прошла, – подумала бедная Алиса, – какая мне была бы от этого польза, раз что плечи застряли бы в дверке. Куда же годится голова без плеч! О, как бы мне хотелось уметь складываться, как подзорная трубка! Мне кажется, я бы сумела это сделать, если бы только знала, с чего начать.

С Алисой только что случилось так много необычайного, что она начинала думать, что на свете очень мало невозможного.

Так как стоять в ожидании перед крошечною дверкой казалось вполне бесполезно, то Алиса вернулась к столику с слабой надеждой найти на нем другой ключи или хоть книгу с правилами, как складывать людей, подобно подзорным трубкам. На этот раз она нашла на столике бутылочку (– этой бутылочки на нем прежде не было, – сказала Алиса), а к горлышку ее был привязан бумажный ярлычок с надписью: «Выпей меня!» прекрасно отпечатанной крупными буквами.

Написать все можно, отчего же не написать и «Выпей меня!»

Но умная Алиса не торопилась привести этот совет в исполнение.

– Нет, сказала она, – я сначала посмотрю, не стоит ли на бутылочке где-нибудь «яд».

Она читала много миленьких и занимательных историй о детях, которые сгорали или были съедены дикими зверями и с которыми случались другие такие же крупные неприятности, и всё это только от того, что эти дети не помнили здравых советов, преподанных им их друзьями, как например, что раскаленная докрасна кочерга обожжет вам руку, если вы будете её долго держать, что, если вы глубоко обрежете палец, то будет сильно идти кровь, и многое другое в этом роде. Алиса никогда не забывала, что, если выпить много из бутылки, на которой стоит: «яд», то весьма вероятно, что рано или поздно обнаружатся пагубные последствия такого поступка. Однако, на бутылочке, которую нашла Алиса на стеклянном столике, не было слова «яд», и она решила попробовать из неё немного. Ей показалось очень вкусно (правда, налитое в бутылочке имело приятный вкус и запах, представлявшие смесь вишневого торта, суфле, ананаса, жареной индейки, карамели и поджаренной булки с маслом), и она очень скоро выпила все до последней капли .

– Что за странное ощущение! – проговорила Алиса. – Я складываюсь, как подзорная трубка!

И в самом деле, в ней было теперь не более десяти дюймов, и лицо ее заняло от радости при мысли, что она достигла размера, вполне подходящего, чтобы пройти сквозь крошечную дверку в очаровательный сад. Но она еще подождала нисколько минуть, не сожмется ли еще больше. При этом она чувствовала некоторое волнение:

– Знаешь ли, – сказала она самой себе, – ведь это может кончиться тем, что я совсем растаю, как свечка. Не знаю, на что же я тогда стану похожа? – Она постаралась представить себе, на что бывает похоже пламя свечи, когда свечу задуют, но никак не могла вспомнить, чтоб ей удавалось когда-нибудь видеть подобную вещь.

Через несколько времени, видя, что ничего больше не случается, Алиса решила идти в сад, но, – бедная Алиса! подойдя к дверке, она вспомнила, что забыла ключик, а вернувшись к столику, увидала, что не может достать до ключика. Видела она его отлично сквозь стекло и сделала все возможное, чтобы вскарабкаться на ножку стола, но эта ножка была слишком скользкая. После нескольких напрасных попыток взобраться на нее, Алиса, в полном изнеможении, села и стала плакать.

– Ну, полно, нечего плакать, этим, ведь, не поможешь! – сказала сама себе Алиса довольно строго. – Советую тебе перестать сию же минуту! Она вообще всегда давала себе самой очень умные советы (хотя редко следовала им), а иногда так строго саму себя бранила, что доводила до слез. Один раз она даже попыталась выдрать себя за уши за то, что сплутовала в партию крокета, играя против себя же самой.

Алиса была странная девочка и любила воображать, что в ней два человека.

– Но теперь не стоить воображать, – подумала бедная Алиса, – что во мне два человека. – Куда уж тут! От меня так мало осталось, что едва хватить на одно порядочное человеческое существо.

Скоро ей на глаза попался маленький стеклянный ящичек, стоявший под столом. Она открыла его и нашла в нем крошечный пирожок, на котором были красиво выложены коринкой слова: «Съешь меня».

– Отлично, я его съем, – сказала Алиса, – и если я от этого выросту, то смогу достать ключа», а если сделаюсь еще меньше, то пролезу под дверью. Тем или другим способом я попаду в сад, а до остального мне дела нет.

Она откусила кусочек и с беспокойством стала спрашивать себя:

– Вырасту или уменьшусь? Вырасту или уменьшусь? – и при этом держала руку на темени, чтобы почувствовать, если начнешь вырастать. Ее очень удивило, что она оставалась прежнего роста. Собственно говоря, это довольно обычное явление, наблюдаемое всеми, кто ест пирожки, но Алиса так привыкла ожидать всего сверхъестественного, что ей казалось скучным и глупым, если жизнь начинала идти своим обычным путем. С тем большим рвением принялась она за пирожок и очень скоро покончила с ним.

ГЛАВА II.
Озеро слёз

– Странче и странче! – воскликнула Алиса. Она была так изумлена, что в эту минуту забыла, как нужно правильно выражаться.

– Теперь я начинаю вытягиваться, как самая длинная подзорная труба, которая когда-либо существовала. Прощайте, ноги! – Взглянув вниз, она едва разглядела свои ноги, так они были далеко.

– О, мои бедные ножки, хотела бы я знать, кто будет теперь надевать на вас чулки и башмаки, милые вы мои? Уж не я, это наверно. Я буду слишком далеко, чтобы заботиться о вас. Устраивайтесь сами, как знаете. Но я буду добра к ним, – подумала Алиса, – а то они, пожалуй, не станут идти туда, куда мне нужно. Постойте-ка, дайте сообразить. Я буду дарить им пару новых башмаков каждый год на Рождество. – И Алиса стала раздумывать о том, как она это устроит.

– Башмаки придется посылать с посыльным, – думала она, – вот смешно-то будет посылать подарки собственным ногам! И какой странный будет адрес:

– О, Господи, какие, однако, глупости приходят мне в голову!

И как раз в эту минуту она стукнулась головой о потолок зала. Теперь она была гораздо больше девяти футов ростом и, схватив золотой ключик, бросилась к садовой дверке.

Бедная Алиса! Самое большее, что она могла сделать, это – лечь на бок и заглянуть в сад одним глазом, пройти же через дверку было для нее теперь более невозможно, чем когда-либо. Она села на пол и опять начала плакать.

– Как тебе не стыдно, – проговорила Алиса, – такая большая девочка (она имела полное основание это сказать), и вдруг так плакать! Сейчас же перестань, я тебе говорю. Но она все-таки продолжала плакать, проливая слезы, которыми можно было бы наполнить большие бутыли, и продолжала их проливать, пока вокруг нее не образовалось целое озеро, глубиною около четырех дюймов, залившее собою половину пола в зале.

Через несколько времени Алиса услышала в некотором расстоянии легкий шум шагов и быстро вытерла глаза, чтобы посмотреть, кто идет. Это был Белый Кролик. Он возвращался, великолепно одетый, с парой белых лайковых перчаток в одной лапке и с большим веером в другой. Он шел торопливо, скорым шагом и бормотал про себя:

– Ох! Герцогиня, герцогиня! Ох! Вот разгневается-то, что я заставили ее дожидаться!

Алиса испытывала такое отчаяние, что готова была просить о помощи кого угодно. Поэтому, когда Кролик подошел к ней поближе, она начала тихим, робким голосом:

– Прошу, вас, сударь...

Кролик сильно вздрогнули, выронил белые лайковые перчатки и веер и стал улепетывать в темноту, как только мог, скорее.

Алиса подняла перчатки и веер, и так как в зале было очень жарко, она стала обмахиваться, продолжая рассуждать сама с собою.

– Боже мой, Боже мой! Как все странно сегодня! А еще вчера всё шло самым обычными образом. Хотелось бы мне знать, не переменилась ли я за ночь? Дайте-ка подумать: такой ли, как всегда, проснулась я сегодня утром? Мне кажется, что я уже чувствовала себя немного иначе. Но если я уже не та, то является вопрос: кто же я такая? Вот что ужасно трудно решить.

И она стала мысленно перебирать всех своих однолеток, чтобы решить, в которую из них она могла превратиться.

– Я уверена, что я не Ада, – проговорила она, – у нее волосы все в длинных локонах, а мои совсем и не вьются. Наверно также я не Мэбель, потому что я знаю много разных вещей, а она, ох, она почти ничего не знает. Да и потом она – это она, а я – это я... О, Господи, как всё это странно! Надо посмотреть, знаю ли я всё то, что знала до сих пор. Постойте-ка: четырежды пять – двенадцать, четырежды шесть – тринадцать, а четырежды семь... ах, Боже мой! Я так никогда не дойду до двадцати! Впрочем, таблица умножения – это не важно. Попробую из географии: Лондон – столица Парижа, а Париж – столица Рима, а Рим... нет, это всё не так. Я в этом уверена. Вероятно я превратилась в Мэбель. Попробую еще сказать стихи. – Она сложила руки на коленях, как отвечают урок, и стала повторять стихи, но голос её звучал хрипло и странно и слова выходили не такие, как обыкновенно:

– Я уверена, что это не те слова, – произнесла бедная Алиса и с глазами полными слез продолжала: – В конце концов я все-таки, верно, Мэбель и мне придется жить в низеньком тесном домике, игрушек у меня никаких не будет и придется мне учить множество уроков. Нет, я решила: если я, Мэбель, так я здесь и останусь. Могут сколько угодно приходить, нагибаться и звать меня: «Милая, вернись к нам наверх!» а я только посмотрю снизу и скажу: «А кто я такая? Сначала вы мне это скажите, и если мне понравится быть этой особой, я вернусь наверх, а если нет, я останусь здесь до тех пор, пока не сделаюсь кем-нибудь другим»... но, Боже, мой! – воскликнула Алиса, проливая новый поток слез, – как бы мне хотелось, чтобы они пришли и нагнулись сюда! Мне так надоело быть здесь совсем одной!

Говоря это, она взглянула на свои руки и была удивлена, заметив, что надела одну из маленьких белых перчаток Кролика.

– Как же я могла это сделать? – подумала она. – Значит, я опять стала маленькой.

Она встала и пошла к столу, чтобы смериться и увидала, что сделалась около двух футов ростом и всё продолжала быстро сокращаться. Вскоре она догадалась, что причиной этому веер, который она держала и поспешно бросила его, как раз во время, чтобы не исчезнуть совершенно.

– Однако, ведь я едва-едва спаслась! – проговорила Алиса, перепуганная внезапной переменой, но очень довольная, что осталась в живых, – Ну, а теперь – в сад!

И она бросилась со всех ног к маленькой двери, но увы! дверка была снова заперта, а золотой ключик лежал на стеклянном стол, как и прежде.

– Дела мои обстоят хуже, чем когда-либо, – подумала бедная Алиса, – потому что такой маленькой я еще никогда не была, никогда. И я прямо говорю, что это очень неприятно, просто отвратительно!

Произнося эти слова, она поскользнулась, и в следующую секунду, шлеп! бултыхнулась до подбородка в соленую воду. В первую минуту она подумала, что попала в море.

– В таком случае, я могу вернуться по железной дорогой, – сказала она самой себе. Алиса всего один раз в жизни была на берегу моря и пришла к общему заключению, что куда бы вы ни поехали на английское побережье, везде вы увидите множество подвижных будок для купанья, детей, копающихся деревянными лопатками в песке, потом ряд дач, а за ними железнодорожную станцию.

Однако, вскоре она поняла, что попала в озеро слез, пролитых ею же самой, когда она была девяти футов ростом.

– Я жалею теперь, что так плакала! – сказала Алиса, плавая в слезах и стараясь вылезти. – Теперь я буду наказана тем, что утону в собственных слезах! Это будет очень странно, но ведь сегодня все необыкновенно странно.

Как раз в это время она услыхала, как что-то плещется немного подальше и поплыла в ту сторону, чтобы узнать, что это такое. Сначала ей показалось, что она видит моржа или гиппопотама, но потом она вспомнила, какой стала маленькой и поняла, что перед нею была просто Мышь, соскользнувшая, как и она, в озеро слез.

– Стоить ли попробовать заговорить с нею? – подумала, Алиса. – Все здесь так необыкновенно, что я не удивлюсь, если окажется, что она говорит. Во всяком случае, надо попробовать.

И она начала:

– О, Мышь, знаете ли вы, как выбраться из этого озера? Я очень устала все плавать, о, Мышь!

Алисе казалось, что с мышью следует разговаривать именно так. Это был первый случай разговора с мышью в её жизни, но она помнила, что видела в латинской грамматике своего брата: «мышь – мыши – мыши – мышь – о, мышь!»

Мышь посмотрела на нее весьма подозрительно и, как ей показалось, подмигнула одним глазом, но ничего не сказала.

– Может быть, она не понимает по-английски, подумала Алиса. – Весьма вероятно, что это французская мышь, прибывшая с Вильгельмом Завоевателем.

(Несмотря на свои обширные исторические познания, Алиса не совсем ясно отдавала себе отчет в том, когда что было).

И она начала снова:

– Ou est ma chatte? – Это была первая фраза её французского учебника. Мышь подпрыгнула из воды и вся заметно задрожала от страха.

– О, простите меня! – вскрикнула поспешно Алиса, испугавшись, что сделала неприятность бедному зверку. – Я совсем забыла, что вы должны не любить кошек.

– Не любить кошек! – воскликнула Мышь пронзительным и дрожащим от волнения голосом.

– А вы бы их любили на моем месте?

– Вероятно, нет, – отвечала Алиса мягко. – Не сердитесь, пожалуйста. Но мне бы очень хотелось показать вам нашу кошку Дину. Я уверена, что вы полюбили бы кошек, если б только увидели ее. Это такое милое спокойное существо. – И Алиса продолжала, отчасти обращаясь къ себе самой и лениво перебирая руками и ногами в соленой воде: – Как она славно мурлычит, сидя у огня, вылизывая свои лапки и умывая мордочку. И как приятно ее кормить, такую тепленькую, мягонькую... а какой она молодец, как ловко мышей ловит... о, простите меня! – снова воскликнула Алиса, так как на этот раз вся шерстка на Мыши встала дыбом и Алиса поняла, что она серьезно обиделась. – Мы лучше не будем об ней говорить, если это вам неприятно.

– Не будем, вот именно! – воскликнула Мышь, дрожавшая с головы до самого конца хвостика.

– Как будто бы я могла когда-нибудь вести разговор о таких вещах! Наша семья всегда ненавидела кошек. Гадкие, низкие, пошлые существа! Не произносите при мне больше этого слова!

– Не буду, не буду, – уверила ее Алиса, торопясь переменить тему разговора.

– Любите ли вы... любите ли вы собак? – Мышь ничего не отвечала, и Алиса продолжала поспешно:

– Недалеко от нас живет такая миленькая собачка. Как бы я хотела вам ее показать! Маленький терьер с блестящими глазами и длинной курчавой шерстью. Он поднимает и приносит вещи, которые ему бросают, служит на задних лапках, когда просит есть, и делает множество разных фокусов, я уж теперь всего не помню. Это собака одного фермера, и, хозяин её говорить, что она очень много пользы приносить и стоить сто фунтов. Он говорит, что она убивает всех крыс; и... о, Господи! – воскликнула Алиса опечаленными голосом, – я, кажется, опять ее обидела!

Мышь уплывала от неё изо всех сил и произвела целую бурю, покрыв волнами всю воду соленого озера.

Алиса стала звать ее самыми нежными голосом:

– Милая Мышь! Вернитесь, и мы не будем больше говорить ни о кошках, ни о собаках, если вы их не любите.

Услышав эти слова, Мышь обернулась и потихоньку поплыла назад. Ея мордочка побледнела («от волнения»– подумала Алиса) и она произнесла тихим дрожащим голосом:

– Выйдем на берег, и я расскажу вами мою историю. Тогда вы поймете, почему я ненавижу кошек и собак.

Было самое время вылезать, так как всё озеро переполнилось птицами и зверями, попавшими в него таки же, как и Алиса с Мышью. Там была и Утка, и Додо или Дронт, и Райский Попугай, и Орленок, и много других удивительных существ. Алиса поплыла впереди, и все общество последовало за нею к берегу.

ГЛАВА III.
Скачки на перегонки и длинная история.

Ну и странный же вид имела компания, собравшаяся на берегу: птицы с мокрыми испачканными перьями, животные с плотно прилипшей к телу шерсткой! Весь промокли насквозь, дулись и чувствовали себя очень неуютно.

Конечно, прежде всего являлся вопрос, как обсушиться. Вопрос этот был подвергнут общему обсуждению, и Алисе показалось вполне естественным, что через нисколько минут у неё завязался оживленный разговори со всем обществом, как будто она была с ним знакома всю свою жизнь. У неё даже вышел длинный спор с райским попугаем Лори, который, наконец, рассердился и произнес:

– Я старше вас и лучше знаю.

Алиса не могла с этим согласиться, не зная, сколько ему лет, и так как Лори положительно отказался сообщить свой возраст, то и говорить больше было нечего.

Наконец, Мышь, пользовавшаяся, очевидно, некоторыми влиянием в этом обществе, громко заявила: – Садитесь, вы все, и выслушайте меня! Я сделаю так, что вы скоро высохнете!

Все сразу уселись большим кругом, а посреди поместилась Мышь. Алиса с беспокойством смотрела на нее, не отводя глаз, так как боялась, что сильно распростудится, если скоро не высохнет.

– Хм! – произнесла Мышь с важным видом. – Уселись? Я вам сообщу нечто такое, от чего сразу можно будет высохнуть: более сухой материи я не знаю. Потрудитесь молчать и соблюдать полнейшую тишину. «Вильгельм Завоеватель, поддерживаемый папой, который взял его сторону, предложил свои услуги Англии и предложение его было принято, так как англичане нуждались в полководцах, он же, с недавних пор, привык к победами и завоеваниям. Эдвин и Моркар, графы Мерсии и Нортумберлэнда...»

– Уф! – произнес, вздрагивая, Лори.

– Прошу простить, – сказала Мышь, нахмурившись, но очень вежливо. – Что вы изволили сказать?

– Я – ровно ничего, – ответил поспешно Лори.

– А мне показалось, что вы что-то сказали, – заметила Мышь. – И так, я продолжаю: «Эдвин и Моркар, графы Мерсии и Нортумберлэнда, объявили себя на его стороне, и даже Стайдженд, Кэнтерберийский архиепископ – патриот, нашел это вполне благоразумным...»

– Нашел что? – спросила Утка.

– Нашел «это» – сказала Мышь с явным раздражением. – Конечно, вы понимаете, что значит «это».

– Я отлично понимаю, что значит «это», когда сама что-нибудь нахожу, – возразила Утка. –Обыкновенно – это лягушка или червяк. Но спрашивается, что нашел архиепископ?

Мышь не обратила внимания на вопрос и поспешно продолжала:

– ...Нашел это вполне благоразумным и сам отправился с Эдгаром Аселинг на встречу Вильгельму и предложил ему корону. Сначала Вильгельм вел себя скромно, но дерзость его Нормандцев... Ну, как вы теперь себя чувствуете, милочка? – прибавила Мышь, прерывая свою речь и обращаясь к Алисе.

– Более промокшей, чем когда-либо, – отвечала Алиса печально, – ваша сухая материя, кажется, совсем меня не высушивает.

– В таком случай, – важно произнеси Додо, поднимаясь на ноги, – я предлагаю отложить заседание до другого раза и принять более энергичные меры....

– Говори попросту! – сказали Орленок, – я не понимаю половины твоих ученых слов, и, что еще важнее, уверен, что и ты не понимаешь.

И Орленок нагнули голову, чтобы скрыть улыбку, а некоторые птицы тихонько, но ясно захихикали.

– Я хотел сказать, – произнеси Додо обиженными тоном, – что лучшей способ нами высохнуть, это устроить скачки на перегонки.

– Что это такое – скачки на перегонки? – спросила Алиса, не потому, что непременно хотела знать, а потому, что Додо остановился, как бы ожидая, что заговорит кто-нибудь другой, но, по-видимому, никто не собирался говорить.

– А вот, – отвечал Додо, – чтобы объяснить, что это такое, всего лучше это устроить.

(И таки как вами самим может захотеться устроить это когда-нибудь зимою, я вами скажу, как устроили это Додо).

Прежде всего он отмерил место для скачек в виде круга (– особенной точности формы не требуется, – заметил он), и потом разместил по кругу все общество, одних там, других тут. «Раз, два, три»! не было сосчитано, а все бежали, когда хотели и останавливались, когда хотели, так что было очень трудно решить, когда собственно скачки окончились.

Тем не менее, когда все побегали с полчаса и совершенно высохли, Додо неожиданно крикнул;

– Скачки окончены! – и все окружили его, запыхавшись и спрашивая:

– А кто же взяли приз?

На этот вопрос Додо моги отвечать, только основательно подумавши, и он долго стоял, уперши палец в лоб, (поза, в которой обыкновенно изображавши Шекспира на портретах), а все остальные ожидали в молчании.

Наконец, Додо сказали:

– Все взяли приз и каждому он должен быть выдан.

– Но кто же будет раздавать призы? – послышался вопрос, произнесенный хором.

– Ну, конечно, она, – сказали Додо, указывая пальцем на Алису. Всё собрание окружило ее, нестройно крича на все лады:

– Призы, призы!

Алиса совершенно не знала, что ей делать. В отчаянии сунула она руку в карман, вытащила оттуда коробочку конфет (к счастью, соленая вода в нее не проникла) и стала раздавать их, как призы.

Хватило как раз каждому по конфетке.

– Но ведь и ей тоже надо выдать приз, – сказала Мышь.

– Конечно, – подтвердили очень серьезно Додо.

– Не найдется ли еще чего-нибудь у вас в кармане? – продолжали они, обращаясь к Алисе.

– Наперсток только, – печально отвечала Алиса.

– Дайте-ка мне его сюда, – сказали Додо.

Потом все снова ее окружили, и Додо с важностью преподнеси ей наперсток, прибавив:

– Просим вас принять этот изящный наперсток. Эта краткая речь была встречена общими рукоплесканиями.

Алисе всё это показалось очень глупым, но у всего собрания был такой серьезный вид, что она не посмела засмеяться. И так как она не могла придумать, что бы ответить, то ограничилась просто поклоном и взяла наперсток с самым важным видом, на какой только была способна.

После этого надо было есть конфеты: это сопровождалось некоторыми шумом и смятением, так как большие птицы жаловались, что не могли распробовать свои конфеты, а маленькие давились ими, и приходилось хлопать их по спинкам. Однако, все, наконец, было окончено, и собрание опять уселось кругом и стало просить Мышь рассказать еще что-нибудь.

– Вы обещали рассказать мне вашу историю, помните?– сказала Алиса, и почему вы ненавидите К. и С., – Прибавила она шепотом, боясь, что Мышь опять рассердится.

– Моя история, печальная история, – произнесла Мышь, вздыхая, – но она полна самых интересных приключений, в которых я проявила много мужества и большое самопожертвование. Узнав ее, вы не назовете меня хвастуньей, – прибавила она, обращаясь к Алисе.

– Я уверена, что ваша история очень интересна, – сказала Алиса, невольно глядя на хвост Мыши, – но название Хвостуньи все-таки очень к вам подходит, и я не понимаю, почему вы не хотите, чтобы я вас так называла.

Она продолжала смотреть на хвост Мыши, в то время, как та начала говорить, так что рассказ представился ей в следующем виде:

– Вы совсем меня не слушаете! – строго заметила Мышь Алисе. – О чем вы думаете?

– Простите, пожалуйста, – сказала очень смиренно Алиса, – вы дошли до пятого изгиба, если не ошибаюсь?

– Я дошла до приключения, которое представляет собой узел...

– Узел... на хвостике! – воскликнула, озабоченно оглядываясь Алиса, со всегдашней своей готовностью оказать какую-нибудь маленькую услугу, – о, позвольте, я попробую его развязать!

– Ничего подобного я не позволю, – произнесла Мышь, встала и приготовилась уходить.

– Вы оскорбляете меня вашими нелепыми предложениями!

– Я совсем не хотела вас оскорбить! – взмолилась бедная Алиса, – но, право, вы так легко обижаетесь.

Мышь только проворчала что-то в ответ.

– Пожалуйста, вернитесь и докончите вашу историю,– крикнула ей вслед Алиса. Всё остальное собрание хором присоединилось к ней:

– Да, пожалуйста, вернитесь и доскажите!

Но Мышь только нетерпеливо тряхнула головой и пошла еще быстрее.

– Как жаль, что она не осталась! – вздохнул Лори, когда Мышь совершенно скрылась из вида.

А старая Краббиха воспользовалась случаем, чтобы сказать своей дочери:

– Ах, дорогая моя, пусть это послужить тебе уроком, как не надо выходить из терпенья.

– Уж ты бы лучше молчала, мама! – отвечала юная Краббиха довольно резко, – ты сама способна вывести из терпенья даже устрицу!

– Как бы я хотела, чтобы здесь была моя Дина, вот бы хотела, – сказала громко Алиса, ни к кому в особенности не обращаясь, – уж она бы ее притащила назад.

– А кто эта Дина, осмелюсь спросить? – сказал Лори.

Алиса отвечала живо, так как всегда была рада поговорить о своей любимице:

– Дина – это наша кошка. И это просто сокровище: до того хорошо она ловит мышей, что вы себе представить не можете. А хотелось бы мне тоже вам показать, как она за птицами гоняется! Чуть взглянет на птичку, как уж и проглотила ее!

Эти слова произвели потрясающее впечатление на все собрание. Некоторые птицы сразу стали быстро собираться: одна престарелая Сорока начала весьма тщательно закутываться, приговаривая:

– Пора мне давно домой: ночной воздух для моего горла – яд

А Канарейка дрожащим голосом сзывала птенчиков:

– Детки, собирайтесь! Вам давно пора в кроватки!

Все разбрелись под разными предлогами, и скоро Алиса осталась одна.

– Как я жалею, что упомянула про Дину! – печально сказала она себе самой. – Видимо, здесь внизу никто ее не любит, а я всё-таки уверена, что она самая лучшая кошка на свете. Ах, моя милая Дина! Не знаю, увижу ли я тебя когда-нибудь.

Тут бедная Алиса опять расплакалась, потому что почувствовала себя очень одинокой и впала в глубокое уныние. Но скоро, однако, опять услышала она в некотором расстоянии легкое пошлепыванье шагов и быстро оглянулась, с слабой надеждой, что Мышь одумалась и возвращается, чтобы досказать свою историю.

ГЛАВА IV.
Кролик посылает маленького Билля в каминную трубу.

Это был Белый Кролик. Он медленно шел назад, с беспокойством оглядываясь на ходу, как будто, что-то потерял. И Алиса услыхала, как он бормотал про себя:

– Герцогиня! Герцогиня! Ох, лапочки вы мои дорогие! Ох, шкурка моя и усы мои бедные! Казнит она меня смертью, это уж верно, так же верно, как то, что хорька зовут хорьком. И где только я их обронил – не понимаю.

В ту же минуту Алиса догадалась, что он искал веер и пару лайковых перчаток, и сама с готовностью стала разыскивать их, но их нигде не было видно, и все вокруг казалось изменившимся с той поры, как она плавала в озере слез. Длинный зал со стеклянным столиком и маленькой дверкой исчезли совершенно.

Кролик очень скоро заметил Алису, разыскивавшую вещи, и обратился к ней сердитым голосом:

– Марианна, что ты еще тут делаешь? Сию же минуту беги домой и принеси мне пару перчаток! Ну, живей!

Алиса так испугалась, что со всех ног бросилась бежать по указанному им направленно, не пытаясь выяснить ему, что он ошибся.

– Он принял меня за свою горничную, – сказала она на бегу самой себе. – Вот удивится то, когда узнает, кто я такая! Но я всё-таки принесу ему его веер и перчатки, конечно, если только найду их. – Говоря это, она вдруг увидала маленький, хорошенький домик, на двери которого была блестящая медная доска и на ней выгравирована фамилия «Б. Кролик».

Алиса взошла, не постучавшись, и быстро вбежала по лестнице в ужасном страхе, что встретить настоящую Марианну и та выпроводить ее из дома и не даст отыскать веер и перчатки.

– Как странно, – сказала сама себе Алиса, – скоро, пожалуй, я и у Дины буду служить на посылках.

И она стала представлять себе, что может с нею случиться в этом роде.

– «Мисс Алиса! Пожалуйте-ка сюда, пора вам гулять идти». «Подождите минуточку, няня! Я должна караулить мышью норку, пока Дина не вернется, и смотреть, чтобы мышка не убежала». Только, пожалуй, – продолжала думать Алиса, – Дину не станут держать дома, если она начнет так распоряжаться людьми.

Между тем, она вошла в маленькую, чистенькую комнатку со столом у окна и на этом столе, (как и надеялась), нашла веер и две или три пары тоненьких, белых лайковых перчаток. Она взяла веер и одну пару перчаток и хотела уже выйти из комнаты, как вдруг её взгляд упал на маленькую бутылочку, стоявшую возле зеркала. На этот раз на бутылочке не было билетика с надписью: «Выпей меня», но Алиса все-таки откупорила ее и поднесла к губам.

– Я знаю, что что-нибудь интересное да случается, – сказала она самой себе, – каждый раз, когда я что-нибудь съедаю или выпиваю, и вот я посмотрю, что со мной будет, когда я выпью из этой бутылочки. Надеюсь, что от неё я опять выросту, а то, право, уж мне очень надоело быть такой крошечной малявкой.

– Как она думала, так и случилось, и даже быстрее, чем можно было ожидать: не успела она выпить и половины из бутылочки, как её голова стукнулась о потолок и она перестала пить, чтобы не сломать себе шеи. Поскорей поставила она бутылочку обратно на столе, говоря себе самой:

– Довольно теперь. Авось, я больше не буду расти, а то, ведь, мне нельзя будет выйти в дверь. Теперь я жалею, что так много выпила.

Увы! сожаление было слишком позднее! Она все продолжала расти и расти, и скоро ей пришлось стать на колени на пол. В следующую минуту уже нельзя было оставаться и в этом положении и пришлось попробовать, не выйдет ли лучше, если лечь, упираясь одним локтем в дверь и закинув другую руку за голову.

Но она все еще продолжала расти и единственное, что ей оставалось сделать, это высунуть руку въ окно, а ногу поместить над камином. Исполнив это, она сказала самой себе:

– Больше я ничего не могу сделать, что бы ни случилось. Что же со мною будет?

К счастью для Алисы, волшебная бутылочка произвела на нее все свое действие и больше она не выросла. Но и без того было очень неудобно, и так как не предвиделось никакой возможности выйти изъ комнатки, то вполне понятно, что Алиса чувствовала себя очень несчастной.

– Дома гораздо веселее – додумала бедная Алиса, – там не делаешься то меньше, то больше и тобой не распоряжаются мыши и кролики. Пожалуй, лучше было бы мне не спускаться в эту кроличью нору, а впрочем... впрочем... ужасно, знаете ли, интересно пожить такою жизнью! Мне так любопытно, что еще может со мною случиться? Когда я читала волшебные сказки, я воображала, что есть вещи, которые никогда не случаются, а теперь я, как раз, среди этих невозможных вещей. Про меня можно написать целую книгу, непременно надо это сделать. Когда я выросту большая, я сама напишу такую книгу... впрочем, я уже выросла большая, – прибавила она печально, – по крайней мере, здесь больше вырасти нельзя. Но в таком случае, значит, я никогда не буду становиться старше, чем я теперь? Положим, очень приятно никогда не делаться старухой... но всегда учить уроки! Ох, этого бы я не хотела!

– Глупая, ты, глупая Алиса! – стала она возражать самой себе. – Какие здесь могут быть уроки? И для тебя-то самой здесь места едва хватает, а для учебников и совсем никакого места нет.

Так она продолжала лежать и обсуждать со всех сторон свое положение, но через нисколько минут услыхала голос, доносившийся снаружи, и стала прислушиваться.

– Марианна! Марианна! – произнес голос. – Сию же минуту подай мне мои перчатки! – Потом послышалось легкое пошлепыванье лапок по лестнице. Алиса поняла, что это Кролик ее разыскивает и так задрожала, что затрясся весь домик. Она совсем забыла, что сделалась в тысячу раз больше Кролика, и теперь ей совсем нечего было его бояться.

Тем временем Кролик подошел к двери и попробовал ее отворить, но так как дверь отворялась вовнутрь, а Алисин локоть был плотно к ней прижат, то попытка Кролика не увенчалась успехом. Алиса услыхала, как он сказал самому себе:

– Ну, так я обойду и влезу в окошко.

– Этого-то и не будет, – подумала Алиса и, выждав, когда шаги Кролика послышались под окном, она вдруг протянула руку и сделала в воздухе движение пальцами, как будто хотела схватить. Ей в руку ничего не попало, но она услыхала легкий взвизг, шум падения и треск разбитого стекла, из чего заключила, что, вероятно, Кролики упали на парниковую раму или на что-нибудь в этом роде.

Вслед за этими раздался рассерженный голос, – голос Кролика:

– Пэт! Пэт! Где ты? – и, в ответ ему, другой голос, которого Алиса никогда до тех пор не слыхала:

– Здесь я, где же мне и быть. Окапываю яблони, ваша милость!

– Окапываю яблони! – сердито проворчал Кролик. – Иди же сюда скорей и помоги мне, подняться. (Снова послышался звон битого стекла).

– Ну, теперь скажи мне, Пэт, что такое там, в окне?

– Ручища, ваша милость, верное слово, ручища. (Они произнеси не «ручища», а «ручьище»).

– Ручища! Гусь ты, – гусь и есть и больше ничего! Кто же когда-нибудь видали такую руку? Ведь она занимает всё окно!

– Верное слово, занимает, ваша милость; а все же таки, это рука.

– Ну, хорошо, не в этом дело; ступай и убери ее. – Вслед за этими наступила долгая тишина, и Алиса только от времени до времени улавливала шепотом произнесенные слова:

– Не охота мне, ваша милость, уж больно не охота!

– Делай, что тебе говорят, трус ты этакий!

Наконец она опять протянула руку и снова сделала в воздухе движение, как будто хотела схватить.

На этот раз послышалось два взвизга и вдвое сильнейший трески разбиваемого стекла.

– Сколько же это у них там парниковых рам! – подумала Алиса. – А интересно, что они теперь станут делать. Что касается того, чтобы вытащить меня из окна, так я даже очень хотела бы, чтобы они могли это сделать. Мне совсем не хочется здесь дольше оставаться, уж это-то верно.

Нисколько времени ничего не было слышно. Наконец раздалось погромыхиванье тележки и звук многих голосов, говоривших зараз.

Алиса разобрала слова:

– Где другая лестница? – Да я думал, одну только надо. Другую Билль взял.... Билль! Тащи ее сюда, малый! – Ну, вот, ставьте на угол... Нет, сначала свяжите обе вместе...

– Ишь ты, и до половины не хватает! – Ничего, хватить. Ты не больно привередничай. Сюда, Билль! Лови веревку. – Крыша-то выдержит ли? Смотри, смотри, эта черепица шатается...

– Сорвалась, полетела! Берегите головы! (Сильный треск).

– Ну, вот, это кто же наделал?

– Сдается мне, что это Билль – Кто полезет в трубу? – Нет, уж, я – ни за что! Ты полезай! – Как же, так я и полез! Пускай Билль лезет... слушай, Билль! Хозяин говорит, чтобы ты лез в трубу.

– Значить это Билль слезет сюда по трубе? – сказала самой себе Алиса. – Они решительно все валят на этого Билля. Ни за что не хотела бы быть на его месте: хотя очаг и узок, но я думаю, мне удастся поддать, как следует. – Она протянула ногу в каминную дыру, насколько только могла глубже и стала ждать, пока не услыхала, как какое-то маленькое животное (она не могла догадаться, к какой породе оно принадлежало) заскреблось и зацарапалось в каминной трубе, как раз над нею. Тогда, сказав себе:

– Это Билль, – она сделала резкое движение ногою снизу вверх и стала ждать, что будет.

Прежде всего она услышала, как все голоса крикнули зараз:

– Билль летит!

Затем раздался голос Кролика:

– Держите его, эй, вы, держите!

Потом наступила тишина, а потом опять послышался смутный говор:

– Держите ему голову. – Теперь дайте немножко коньяку. – Осторожнее, не встряхивайте его.

– Как же это вышло-то так, старина? Что с тобой случилось? Расскажи все, как было!

Наконец послышался слабенький пискливый голосок: (это Билль говорить, – подумала Алиса).

– Уж, право, я и сам не знаю... Нет, довольно, благодарю вас. Теперь мне лучше.... но всё-таки я слишком ошеломлен, чтобы все вам передать. Одно могу сказать, что вдруг что-то выскочило, точно фигурка из коробочки, ударило меня, словно рычагом, и я вылетел, как ракета.

– Точь-в-точь ракета, – подтвердили остальные голоса.

– Надо поджечь дом! – произнеси голос Кролика.

Тогда Алиса закричала, как только могла громче:

– Если вы это сделаете, я спущу на вас Дину!

Мгновенно наступила мертвая тишина, и Алиса сказала себе самой:

– Интересно, что они теперь станут делать! Если бы у них хватило смысла, они разобрали бы крышу.

Через минуту или две опять началось движение, и Алиса услыхала, как Кролик сказал:

– Для начала одной тачки довольно.

– Тачки с чем? – подумала Алиса. Но ей не пришлось долго раздумывать, так как в следующую минуту целый град маленьких камешков защелкали в окно, а нисколько камешков попало ей в лицо.

– Я положу этому конец, – сказала она самой себе и крикнула:

– Я бы вами не советовала этого повторять! – За этими словами снова последовала мертвая тишина.

Алиса с изумлением заметила, что все камешки превращались в крошечные пирожки, как только падали на пол, и ей в голову пришла блестящая идея:

– Если я съем один из этих пирожков, в моем росте произойдет, наверно, какая-нибудь перемена, и так как нельзя допустить, чтобы я еще стала расти, то, вероятно, я уменьшусь.

Она проглотила один из пирожков и с восторгом заметила, что тотчас же начала уменьшаться. Как только её размеры позволили ей пройти в дверь, она выбежала из дома и нашла целую кучку маленьких животных и птиц, собравшихся под окном.

В середине находилась маленькая бедная Ящерица, Билль, поддерживаемая двумя морскими свинками, которые давали ей что-то пить из бутылки. Все кинулись к Алисе, как только она появилась, но она бросилась бежать со всех ног и скоро очутилась в полной безопасности, в густом лесу.

– Прежде всего, – сказала себе Алиса, разгуливая по лесу, – я должна сделаться такого роста, как всегда, а потом я должна отыскать дорогу в этот прелестный сад. Мне кажется, что это самый лучший план.

Конечно, план был великолепный и очень просто и мило придуман. Единственная трудность заключалась в том, что она совершенно не знала, как привести его в исполнение. В то время, как она беспокойно бродила между деревьями, тщетно отыскивая дорогу, тоненькое резкое тявканье, как раз над её головою, заставило ее быстро обернуться. Огромный щенок смотрел на нее большими круглыми глазами и легонько протягивал лапочку, стараясь тронуть ее.

– Ах ты, миленький! – сказала Алиса задабривающими тоном и даже сделала все возможное, чтобы засвистать, но испытывала все время ужасный страхи при мысли, что щенок может быть голоден и, в таком случай, весьма вероятно, съест ее, несмотря на все её ласки и заигрыванья.

Едва сознавая, что делает, она подняла с земли кусок палочки и протянула его щенку.

Тот, с восторженными лаем, подпрыгнул на воздухе всеми четырьмя лапками, бросился на палочку и сделал вид, что разгрызает ее. Алиса увернулась и спряталась за большой чертополох, боясь, чтобы щенок не перепрыгнули через нее. А в ту минуту, когда она выглянула с другой стороны, щенок снова бросился на палочку и полетел кувырком, стараясь схватить ее, как можно скорее. Алиса, понимая, что, при её теперешнем росте, играть со щенком все равно, что с пони, и опасаясь каждую минуту, что он затопчет ее своими лапами, опять забежала за чертополох. Тогда щенок предпринял целый ряд коротких нападений на палочку, выбегая каждый раз немного вперед и отбегая на большое расстояние назад все время с хриплым тявканьем. Наконец, он уселся вдалеке, тяжело и порывисто дыша, высунув языки и полузакрыв свои большие глаза.

Алиса нашла, что теперь, как раз, для неё настало подходящее время, чтобы спасаться.

Она вдруг бросилась бежать и бежала до тех пор, пока совсем не выбилась из сил и не запыхалась и пока лай щенка не стал доноситься до неё чуть слышно издали.

– А всё-таки, что за славненький это был щеночек! – сказала Алиса, опершись для отдыха на стебелек лютика и обмахиваясь одними из его листиков.

– С какими бы удовольствием я его научила разными штуками, если бы... если бы это возможно было сделать при моем росте. О, Господи! Я совсем забыла, что мне нужно вырасти. Как же бы это устроить? Вероятно, мне нужно съесть или выпить что-нибудь, но весь вопрос в том: «что»?

Да, это был вопрос первой важности. Алиса оглянулась вокруг на цветы и стебли трави, но не нашла ничего подходящего, что можно было бы съесть или выпить. Неподалеку от неё рос большой гриб, приблизительно одного роста с нею. Она заглянула под него, по обеим его сторонами и сзади него и ей пришло в голову, что она может посмотреть и сверху.

Она встала на цыпочки, украдкой заглянула через край грибной шапочки и тотчас же её глаза встретились с глазами большого голубого червяка. Червяк сидели на самом верху, сложив руки, и мирно курил трубку с длиннейшими чубуком, не обращая никакого вниманья ни на Алису и ни на что бы то ни было.

ГЛАВА V.
Совет Червяка.

Несколько времени Червяк и Алиса, молча, смотрели друг на друга. Наконец, Червяк вынул чубук изо рта и заговорил вялым, сонным голосом:

– Вы кто такая?

Это не было особенно ободряющим началом для беседы. Алиса отвечала немного робко.

– Я... я не могу ответить, сэр, с полной уверенностью теперь; впрочем, я знаю, кто я была, когда встала сегодня утром, но меня, кажется, несколько раз меняли с тех пор.

– Что вы под этими разумеете? – произнес Червяк строго. – Объяснитесь, прошу вас!

– К сожалению, это невозможно, – сказала Алиса.

– Но почему же? Как вы объясняете все это себе самой?

– Я не могу ничего объяснять себе самой, потому, что, понимаете ли, сэр, я сама не своя.

– Ничего не понимаю, – сказал Червяк.

– Боюсь я, что не сумею объяснить вам яснее, – возразила Алиса очень вежливо, – так как, прежде всего, я и сама плохо понимаю и потом, если в один день несколько раз меняется в размере, то это всякого собьет с толку.

– Пустяки! – сказал Червяк.

– Ну да, теперь вы, может быть, этого еще не находите, – сказала Алиса, – но когда вам придется превратиться в куколку, – а это должно с вами случиться, как вам известно, – после этого в бабочку, то и вы будете чувствовать себя немного странно, не правда ли?

– Нисколько, – сказал Червяк.

– Ну, может быть, вы испытаете другие чувства, – возразила Алиса, – а я знаю только одно, что то, что я испытала, было очень странно.

– Вы! – произнес Червяк презрительно. – Кто такое «вы»?

Этот вопрос вернул их опять к началу разговора. Алиса почувствовала некоторое раздражение к Червяку за его слишком односложные замечания; она выпрямилась, приосанилась и произнесла не без важности:

– Мне кажется, что сначала вы должны мне сказать, кто вы такой.

– Почему? – спросил Червяк.

Это опять был очень затруднительный вопрос, и так как Алисе не приходил в голову подходящий ответ, а Червяк был в очень неприятном настроении духа, то она повернулась и пошла прочь.

– Вернитесь! – крикнул и ей вслед Червяк. – Я хочу сообщить вам нечто важное.

Эти слова многое обещали. Алиса вернулась.

– Обуздайте нетерпенье, чтоб не лопнуло терпенье, – сказал Червяк.

– И это всё? – спросила Алиса, стараясь, как можно лучше, скрыть свое раздражение.

– Нет, – ответил Червяк.

Алиса подумала, что, почему бы ей и не подождать немного: дела у неё никакого не было, а Червяк, в конце концов, мог сообщить ей что-нибудь, достойное внимания. В течение нескольких минут он продолжал, молча, попыхивать из чубука, но, наконец, разжал руки, снова вынул чубук изо рта и сказал:

– И так, вы думаете, что вы изменились?

– Боюсь, что да, сэр, – отвечала Алиса, – я забываю вещи, которые отлично знала и не могу остаться одного и того же роста хоть на десять минут.

– Забываете какие вещи? – спросил Червяк.

– Ну, вот, например, я попробовала сказать: «Птичка Божия не знает», а у меня вышло что-то совсем другое, – отвечала Алиса очень печально.

– Попробуйте сказать: «Горит восток зарею новой» – сказал Червяк.

Алиса сложила руки и начала:

– Это все неверно, – сказал Червяк.

– Да, я боюсь, что не совсем верно, – робко согласилась Алиса. – Некоторые слова, как будто, изменены.

– Это неверно с начала до конца, – заявишь решительно Червяк.

И на несколько минут наступило молчание. Червяк заговорил первый:

– Какого роста вам надо быть? – спросил он.

– О, я не особенно разборчива на этот счет, – быстро заявила Алиса, – только не хотелось бы меняться в росте так часто, знаете ли.

– Я не знаю, – сказал Червяк.

Алиса ничего не возразила. Еще никогда за всю ее жизнь ей так не противоречили, и она начинала терять терпенье.

– Теперь вы довольны своим ростом? – спросил Червяк.

– Ну, конечно, мне хотелось бы быть немножечко побольше, сэр, если вам это все равно, – сказала Алиса, – три дюйма – это такой жалкий рост.

– Самый настоящий рост! – сердито возразить Червяк, поднявшись при этих словах во всю свою длину. (В нем было как раз три дюйма).

– Но я не привыкла к такому росту! – оправдывалась Алиса жалобно. И подумала про себя: – Как неприятно, что всё они так легко обижаются!

– Вы привыкнете к нему со временем, – сказал Червяк и засунув чубук себе в рот, снова принялся курить.

На этот раз Алиса стала терпеливо ждать, когда он соблаговолит заговорить. Через минуту или две Червяк вынул чубук изо рта, зевнул раз или два и встряхнулся. Потом сполз с гриба и пополз в траву, проронив на ходу следующие слова:

– Одна сторона заставит вас выроста, а другая – уменьшиться,

.– Одна сторона чего? Другая сторона чего? – подумала с беспокойством Алиса.

– Гриба, – произнес Червяк, как будто бы она задала свой вопрос вслух. В следующее затем мгновение Червяк исчез из вида.

Алиса постояла с минуту, задумчиво смотря на гриб, и стараясь понять, где его две стороны.

Так как гриб был совершенно круглый, то этот вопрос очень затруднил ее. В конце концов, однако, она обхватила вытянутыми руками шапку гриба, насколько хватило рук, и каждою из них отломила по куску от края шапочки.

– А теперь интересно знать, которая сторона, которая?– сказала она самой себе и отгрызла немножечко от куска в правой руке, чтобы посмотреть, какое это окажет на нее действие.

В следующее мгновение она почувствовала страшный удар под подбородок: он стукнулся об ее ноги!

Она была очень испугана таким неожиданным превращением, но почувствовала, что нельзя терять времени, так как продолжала быстро сокращаться. Она принялась за другой кусок гриба. Её подбородок был так плотно прижат к ногам, что не оставалось места, чтобы разинуть рот; наконец, ей все-таки удалось это сделать, и она ухитрилась проглотить кусочек гриба из левой руки.

– Ну, наконец-то моя голова свободна! – с восторгом произнесла Алиса, но этот восторг сменился беспокойством в следующее мгновение, когда она заметила, что ее плеч не оказывалось на их месте. Все, что она увидела, поглядев вниз, это была шея необычайной длины, поднимавшаяся, как стебель, из моря зеленых листьев, росших далеко внизу.

– Что означает вся эта зелень? – спросила сама себя Алиса, – и куда девались мои плечи? Ах, Боже мой, мои бедные руки! Каким же это образом я и вас не вижу? – она постаралась, говоря это, двигать руками, но из этого ничего не вышло, только слегка задвигались далекие зеленые листья внизу.

Так как не предвиделось возможности поднять руки к голове, Алиса попробовала нагнуть к ним голову и очень обрадовалась, почувствовав, что её шея свободно сгибается по всем направлениям, как змея. Ей, как раз, удалось наклонить ее вниз красиво согнутым изгибом, и она только что хотела нырнуть головой в листья, оказавшиеся ничем другим, как верхушками деревьев, среди которых она перед тем гуляла, как вдруг резкий свист заставил ее быстро откинуться назад. Большой Голубь налетел на её лицо и неистово бил ее крыльями.

– Змея! – вопил Голубь.

– Я совсем не змея! – сказала Алиса в негодовать, – оставьте меня, пожалуйста!

– А я говорю: змея! – повторил Голубь, но уже более сдержанным тоном и прибавил голосом, в котором послышалось как бы рыдание:

– Чего я только не пробовал делать и все понапрасну!

– Я совершенно не понимаю, о чем вы говорите, – сказала Алиса.

– Везде я пробовал: и в древесных корнях, и на насыпях и на изгороди, – продолжал Голубь, не обращая на нее внимания, – но эти змеи! От них никуда не уйдешь!

Алиса недоумевала все больше и больше, но подумала, что бесполезно пытаться возражать, пока Голубь не кончит говорить.

– Мало мне хлопот с высиживанием яиц, – продолжал Голубь, – так еще надо день и ночь караулить их от змей! Вот уж три недели, что я ни разу глаз не сомкнул.

– Мне очень жаль, что у вас столько неприятностей,– сказала Алиса, начиная понимать, в чем дело.

– И как раз, когда я выбрал высочайшее дерево из всего леса, – продолжал Голубь, повышая голос до пронзительного крика, – и как раз, когда я думал, что наконец освободился от них, им понадобилось спуститься, изгибаясь, прямо с неба! Ух, змея!

– Но я не змея, говорю я вам, – сказала Алиса. – Я... я...

– Ну, хорошо, кто же вы? – спросил Голубь. – Сейчас видно, что вы стараетесь что-нибудь выдумать.

– Я... я маленькая девочка, – сказала Алиса с некоторым сомнением, так как вспомнила о всех пережитых ею за этот день превращениях.

– Очень правдоподобно, нечего сказать! – произнеси Голубь тоном глубочайшего презрения. – Навидался я довольно девочек на своем веку, но ни разу не довелось мне видеть ни одной с такой шеей. Нет, нет! Вы змея, и совершенно бесполезно это отрицать. Пожалуй, вы станете уверять меня, что никогда не кушали яиц!

– Нет, конечно, я ела яйца, – сказала Алиса, так как была очень правдивыми ребенком, – но, ведь, маленькие девочки так же едят яйца, как и змеи, вам это известно.

– Не думаю, – возразили Голубь, – но, если едят, значит они вроде змей, вот всё, что я могу сказать.

Эта мысль была так нова для Алисы, что она замолчала на минуту или две, что дало Голубю повод прибавить:

– Вы ищете яиц, я это отлично знаю, и не все ли мне равно, девочка вы или змея?

– А для меня это совсем не все равно, – быстро возразила Алиса, – но я, как раз, не ищу яиц, а если бы и искала, то ваши яйца мне были бы все равно ни к чему: я не люблю сырых яиц.

– Ну, так и убирайтесь прочь! – сказали Голубь сердито, водворяясь в своем гнезде.

Алиса поползла между деревьями, насколько это было возможно, так как ее шея зацеплялась, обвиваясь за ветки, и ей то и дело приходилось останавливаться и раскручивать ее. Через несколько времени она вспомнила, что у нее еще оставались кусочки гриба, и очень осторожно принялась за Дело, отгрызая то от одного кусочка, то от другого, то увеличиваясь, то уменьшаясь, пока, наконец, ей не удалось достичь своего естественного роста. Так долго она то удалялась, то приближалась к нему, что сначала ей показалось очень странными быть обыкновенного роста, но через несколько минуть она к нему привыкла и вступила, по обыкновенно, в беседу с самой собой:

– Ну, вот, теперь половина моего плана приведена в исполнение. Но как все эти превращения сбивают с толку! Ни одной минуты не можешь быть уверен, что с тобой случится и во что ты превратишься в следующую минуту. Как бы то ни было, я опять вернулась к моему настоящему росту: следующее, что надо сделать, это проникнуть в этот прелестный сад. Но как это устроить, хотела бы я знать?

Произнося эти слова, она очутилась на открытой поляне, посреди которой находился маленький домик в четыре фута вышиною.

– Кто бы в нем не жил, – подумала Алиса, – я никогда к ним не пойду с моим обыкновенным ростом: да они все с ума сойдут от страха! – Поэтому она стала отгрызать от куска в правой руке и не решилась подойти к домику прежде, чем уменьшилась и дошла в своем росте до девяти дюймов.

ГЛАВА VI.
Поросенок и перец.

Минуту или две она стояла перед домом, не зная, что же ей теперь делать, как вдруг из леса выбежал ливрейный лакей (она решила, что он лакей только потому, что на нем была ливрея, но, судя по лицу, она назвала бы его рыбой) и громко постучал в дверь костяшками пальцев. Дверь открыл другой ливрейный лакей с круглым лицом и большими глазами, как у лягушки, и Алиса заметила, что у обоих лакеев были напудренные волосы, покрывавшие завитками всю голову.

Ей очень захотелось узнать, что же теперь будет, и она тихохонько выбралась из леса, чтобы подслушать.

Лакей-рыба начал с того, что вытащил из-под мышки большое письмо, величиною чуть ли не с него самого, и подал его другому лакею, произнося торжественно:

– Для Герцогини. Приглашение от Королевы на партию крокета.

Лакей-лягушка повторил тем же торжественным тоном, только немного меняя порядок слов:

– От Королевы. Приглашение Герцогине на партию крокета.

Потом они поклонились друг другу так низко, что завитки их волос перепутались.

Алису эту сильно рассмешило, и ей пришлось убежать назад в лес из страха, чтобы ее не услыхали. А когда она опять оттуда высунулась, лакей-рыба уже ушел, а другой ливрейный лакей сидел на земле возле двери и тупо смотрел в небо.

Алиса робко поднялась к двери и постучалась.

– Никакого толка из этого стучания не выйдет, – сказал ливрейный лакей, – по двум причинами. Во-первых, потому что я за дверью, так же, как и вы, а во-вторых, потому что там внутри подняли такой шум и гам, что никто не может вас услышать.

И в самом деле, изнутри доносился невообразимый шум: непрерывное чихание и, от времени до времени, страшный треск, как от разбитого вдребезги блюда или котла.

– В таком случае, позвольте узнать, – сказала Алиса, – как мне войти?

– Ваш стук имел бы смысл, – продолжали ливрейный лакей, не слушая её, – если б дверь была между нами. Например, если б вы были внутри, вы могли бы постучать, и я бы, понятно, вас выпустили.

Говоря, они все время смотрели вверх на небо, и Алиса нашла это положительно невежливыми.

«Но, может быть, они иначе не может, – подумала она, – слишком уж близко у него глаза посажены к темени. Во всяком случае, они может отвечать на вопросы».

– Как мне войти? – повторила она громко.

– Я буду здесь сидеть, – произнеси ливрейный лакей, – до завтра...

В эту минуту дверь дома отворилась и оттуда вылетела большая тарелка, скользнув прямо по голове ливрейного лакея. Она Задела его по носу и разбилась вдребезги, ударившись об одно из деревьев сзади него.

– ...или, может быть, до послезавтра, – продолжали теми же тоном ливрейный лакей, как будто ровно ничего не случилось.

– Как мне войти? – снова спросила Алиса, повысив голос.

– Да, прежде всего, спрашивается, – произнес ливрейный лакей, – нужно ли вам входить?

Вопрос был вполне основательный, но только Алиса не любила, чтобы с нею так разговаривали.

– Это просто ужасно, – проворчала она про себя, – что все здесь все говорят наперекор. Право, от одного этого можно с ума сойти!

Ливрейный лакей счел уместным повторить свое замечание, нисколько изменив его:

– Я буду сидеть здесь, – сказал он, – целыми днями.

– Но что же мне делать? – спросила Алиса.

– Что хотите, – ответил ливрейный лакей и стал насвистывать.

– С ним не стоит разговаривать, – сказала в отчаянии Алиса, – он совершеннейший идиот!

И она отворила дверь и вошла.

Дверь вела в большую кухню, всю наполненную дымом. Герцогиня сидела посреди нее на трехногом стуле и нянчила маленького ребенка. Кухарка стояла, нагнувшись над огнем, и мешала в кастрюльке, в которой, по-видимому, варился суп.

– В этом супе наверно слишком много перца, – сказала самой себе Алиса, сильно чихая.

И в самом деле, запах перца так и стоял в воздухе. Даже Герцогиня чихала от времени до времени; что же касается ребенка, то он попеременно то чихал, то вопил, не переставая. Единственные два существа, не чихавшие в кухне, были кухарка и большой кот. Он лежал у очага и улыбался так, что рот у него растягивался до ушей.

– Пожалуйста, скажите мне, – произнесла Алиса с некоторою робостью, так как не была уверена, что с ее стороны было благовоспитанно заговаривать первой, – почему ваш кот так улыбается?

– Это Честерский кот, он считает за честь быть в людском обществе, а потому и улыбается. Поросенок!

Она произнесла последнее слово с таким неожиданным и сильным ударением, что Алиса так и подскочила, но тотчас же поняла, что это относилось к ребенку, а не к ней, а потому ободрилась и продолжала:

– Я не знала, что Честерские коты честолюбивы и от этого улыбаются. Я даже не знала, что коты вообще умеют улыбаться.

– Все они умеют, – сказала Герцогиня, – и большинство из них улыбается.

– А я не знаю ни одного, который бы улыбался – возразила вежливо Алиса, очень довольная, что завязала разговори.

– Мало вы знаете, – сказала герцогиня, – вот в этом-то и дело.

Тон этого замечания совсем не понравился Алисе, и она подумала, что лучше переменить разговор. Пока она придумывала, си чего бы начать, кухарка сняла кастрюльку с супом с огня и вдруг принялась бросать всеми, что ей попадалось под руку в Герцогиню и ребенка.

Сначала полетел ухват, а за ним последовал целый град сковородок, тарелок и блюд. Герцогиня не обращала на эти вещи никакого внимания, даже, когда они попадали в нее, а ребенок и до этого так вопил, что совершенно невозможно было сказать, больно ли ему было от ударов или нет.

– Ах, ради Бога, осторожнее! Что вы делаете! – кричала Алиса, бросаясь, то туда, то сюда в страшном испуге. – Ай, прямо ему в носик! – взвизгнула она, когда одна особенно большая сковорода пролетела мимо лица ребенка и чуть было не оторвала ему нос.

– Если бы никто не совал нос в чужие дела, – хрипло проворчала Герцогиня, – то земной шар вертелся бы скорее, чем теперь.

– И в этом не было бы ничего хорошего, – сказала Алиса, очень довольная, что ей представился случай немного выказать свои познания.

– Подумайте только, как бы мы стали справляться с днем и ночью! Ведь земля в двадцать четыре часа обращается вокруг своей оси. Это открыл один ученый, и с тех-то пор...

– Топор! Вот она о чем, – закричала Герцогиня, – отрубить ей голову!

Алиса в сильном беспокойстве взглянула на кухарку, желая узнать, как она отнесется к такому приказанию, но кухарка заботливо мешала суп и, казалось, ничего не слыхала; поэтому Алиса продолжала:

– Двадцать четыре часа, кажется; а может быть двенадцать? Я...

– Ах, как вы мне надоели! – сказала Герцогиня.

– Я не выношу цифр и вычислений! – И она снова начала укачивать своего ребенка, напевая при этом что-то вроде колыбельной песенки и давая ему здоровый шлепок в конце каждой строчки:

Напевая вторую строфу песенки, Герцогиня неистово качала ребенка то вверх, то вниз, и несчастный крошка так вопил, что Алиса едва могла расслышать слова:

– Послушайте! Можете понянчить его немного, если хотите! – сказала Герцогиня Алисе и с этими словами швырнула ей ребенка. – Мне надо пойти приготовиться к крокету у Королевы, – и она быстро вышла из комнаты.

Кухарка бросила ей вслед кастрюльку, которая, как раз, пролетела мимо.

Алиса с трудом ухватила ребенка, так как он был очень причудливое маленькое существо и вытягивали ноги и руки по всем направлениям.

«Совсем, как морская звезда», подумала Алиса; несчастный малыш пыхтел, как паровоз, когда она схватила его и то съеживался чуть ли не вдвое, то опять вытягивался, так что в течении первых двух минут она могла только удерживать его на руках, да и то с трудом.

Как только ей удалось изобрести свой собственный способ, как его нянчить (состоявший в том, что она скрутила его, как узел и крепко прихватила за правое ухо и левую ногу, чтобы он опять не вывернулся), она тотчас же вынесла его на свежий воздух.

«Если я не унесу этого ребенка с собою», подумала Алиса, «они когда-нибудь убьют его. Оставить его – всё равно, что убить».

Последние слова она произнесла громко, и малыш захрюкали ей в ответ (он в это время перестал чихать).

– Не хрюкай, – сказала Алиса, – это совсем неправильный способ выражаться.

Ребенок опять захрюкал, и Алиса с большим беспокойством заглянула ему в лицо, чтобы узнать, что с ним такое. Не могло оставаться никакого сомненья в том, что у него были очень вздернутый кверху нос, гораздо более похожий на свиное рыльце, чем на настоящий нос. Также и глаза у него стали слишком маленькими для ребенка. Всё это вместе очень не понравилось Алисе.

«Но, может быть, они не хрюкает, а всхлипывает», подумала она и снова заглянула ему в глаза, чтобы посмотреть, нет ли на них слез. Нет, никаких слез на них не было.

– Ну, мой милый, если ты превратишься в поросенка, – серьезно сказала Алиса, – я с тобой больше возиться не стану. Заметь это себе!

Несчастный малыш опять всхлипнул (или захрюкал, невозможно было решить, что это собственно такое было), и они продолжали подвигаться несколько времени в молчании.

Алиса начала, было, думать:

– Что же я буду, однако, делать си этими существом, если вернусь домой? – как вдруг это существо захрюкало так неистово, что она заглянула ему в лицо с некоторым беспокойством.

На этот раз не могло быть ошибки относительно его: это были ни более, ни менее, как самый настоящий поросенок, и она подумала, что си ее стороны было бы совершенно дико нести его дальше. Поэтому она спустила маленькое существо на землю и почувствовала освобождение, видя, как он преспокойно потрусил рысцой в лес.

– Если бы он вырос, – сказала она себе, – из него вышел бы ужасно безобразный ребенок, но, как поросенок, он, мне кажется, скорее хорошенький.

И она стала думать о других своих знакомых детях, которые отлично могли бы сойти за поросят, и только что сказала себе самой:

– Если бы знать способ, какими обращать их в поросят... – как вдруг слегка вздрогнула от испуга, увидев Честерского Кота, сидевшего на суку дерева высоко над ее головою.

Кот осклабился, увидав Алису. Она подумала, что вид у него добродушный, но, все-таки, у него были длиннейшие когти и удивительно много зубов, и она почувствовала, что с ним надо обращаться почтительно.

– Честерская Киска, – начала она довольно робко, потому что не была уверена, что такое название понравится Коту, но он только еще немного шире осклабился.

– Вот как, он даже, кажется, очень доволен, – подумала Алиса и продолжала:

– Пожалуйста, скажите мне, по какой дороге я должна идти отсюда?

– Это вполне зависит от того, куда вам надо прийти, – ответил Кот.

– Мне, собственно, все равно...– сказала Алиса.

– В таком случай, все равно, каким путем идти, – произнес Кот.

– ...если только я куда-нибудь приду, – прибавила Алиса, в виде пояснения.

– Куда-нибудь да придете, это уже наверно, – сказал Кот, – если будете все время идти.

Алиса почувствовала, что отрицать этого нельзя и попробовала задать другой вопрос:

– А кто здесь кругом живет?

– В этом направлении, – сказал Кот, сделав кругообразное движете правой лапкой, – живет Шляпник, а в этом, – они сделал движение левой лапкой, – живет Мартовский Заяц. Тот самый, с которым сравнивают обыкновенно сумасшедших людей, говоря: «У него буйное помешательство, он безумен, как Мартовский Заяц». Подите к одному из них; они оба безумные.

– Но мне незачем ходить к безумными, – заметила Алиса.

– Тут уж ничего не поделаешь, – сказал Кот. – Мы все здесь безумные. Я безумный. Вы безумная.

– Почему вы знаете, что я безумная? – спросила Алиса.

– Вы должны непременно быть безумной, – сказал Кот, – иначе вы бы сюда не попали.

Алиса подумала, что это совсем не могло служить доказательством, но, однако, продолжала:

– А почему вы знаете, что вы безумный?

– Да вот, начнем хоть бы с того, – сказали Кот, – собака не безумна. Вы согласны с этими?

– Да, мне кажется, – ответила Алиса.

– Ну, так вот, – продолжал Кот, – вы знаете, что собака ворчит, когда сердится и виляет хвостом, когда радуется. Ну, а я ворчу, когда радуюсь и виляю хвостом, когда сержусь. Это потому, что я безумен.

– Я называю это мурлыкать, а не ворчать,– заметила Алиса.

– Можете называть, как хотите, – сказал Кот. – Вы будете сегодня играть в крокет с Королевой?

– Мне бы очень хотелось, – сказала Алиса, – но меня еще не пригласили.

– Вы меня там увидите, – сказал Кот и исчез.

Алису это не очень удивило, она успела уже привыкнуть ко всяким странностям. Пока она смотрела на то место, где сидели Кот, он вдруг снова появился.

– Кстати, что случилось с ребенком? – произнес он. – Я забыл совсем спросить.

– Они превратился в поросенка; был ребенок, а стал поросенок, – отвечала Алиса спокойно, как, если бы Кот вернулся самым естественным образом.

– Я так и думал, – сказал Кот и снова исчез.

Алиса подождала немного, с слабой надеждой увидать его опять, но он не являлся и через минуту или две она пошла по тому направлением, в котором, по данному ей указанно, жил Мартовский Заяц.

– Шляпников я и прежде видала, – сказала она самой себе. – Мартовский Заяц гораздо интереснее и, может быть, так как теперь Май, помешательство у него не буйное или, по крайней мере, не такое буйное, какое бывает в Марте.

Говоря это, она взглянула вверх, и опять Кот сидел на вышке дерева.

– Вы как сказали: «поросенок» или «пара терок»? – спросил Кот.

– Я сказала «поросенок» – отвечала Алиса, – и мне хотелось бы, чтобы вы не появлялись и не исчезали так часто и так неожиданно: от этого просто голова может закружиться!

– Хорошо, – сказал Кот и на этот раз стал исчезать медленно, начиная с кончика хвоста, и кончая улыбкой, которая еще оставалась несколько времени, когда все остальное уже исчезло.

– Ну, вот! Мне часто приходилось видеть котов без всякой улыбки, – подумала Алиса, – но одну только улыбку!.. Это самая удивительная вещь, которую я когда-либо видела за всю мою жизнь!

Недолго ей пришлось идти, как она увидела дом Мартовского Зайца. Она подумала, что это должен быть именно его дом, потому что трубы были сделаны по образцу заячьих ушей, а крыша крыта мехом. Дом был так велик, что она не решилась приблизиться к нему, не отгрызя предварительно кусочек гриба из левой руки и не сделавшись двух футов ростом. Даже и после этого она стала приближаться к дому с некоторым опасением, говоря себе самой:

– А вдруг, всё-таки, у него буйное помешательство! Лучше было бы мне пойти, вместо него, к Шляпнику.

ГЛАВА VII.
Безумное чаепитие.

Перед домом, под деревом, был накрыт стол, и за ним сидели и пили чай Мартовский Заяц и Шляпник. Между ними сидел крепко спавший Сурок, заменявший двум остальными подушку: они клали на него локти и громко разговаривали над самой его головой.

«Не очень-то удобно Сурку», подумала Алиса, «но так как он спит, то, пожалуй, ему все равно».

Стол был большой, но все трое сидели, тесно сжавшись у одного угла.

– Нет места! Нет места! – закричали они, увидав, что идет Алиса.

– Места сколько угодно, – с негодованием возразила Алиса и уселась в большое кресло на одном конце стола.

– Не хотите ли вина? – гостеприимно предложил Мартовский Заяц.

Алиса осмотрела весь стол, но, кроме чая, на нем ничего не было.

–- Я вина не вижу, – заметила она.

– Да его и нет, – сказали Мартовский Заяц.

– В таком случае, с вашей стороны было не особенно вежливо его предлагать, – возразила Алиса сердито.

– А с вашей стороны было невежливо садиться, когда вас об этом не просили, – сказал Мартовский Заяц.

– Я не знала, что это ваш стол, – сказала Алиса, – он накрыт гораздо больше, чем на троих.

Шляпник несколько времени с большим любопытством смотрел на Алису и первыми его словами были:

– Вам бы следовало обстричь волосы, а то волос долог...

– Пожалуйста, без личностей, – строго прервала его Алиса, – это очень невежливо.

Услыхав это, Шляпник широко раскрыл глаза, но, вместо ответа, спросил:

– Что общего между вороном и письменным столом? «Ну вот, теперь будет очень весело!» подумала Алиса. «Я очень рада, что они стали загадывать загадки».

– Мне кажется, я сумею разгадать, – прибавила она громко.

– Вы хотите сказать, что думаете найти разгадку этой загадки? – спросил Мартовский Заяц.

– Вот именно, – отвечала Алиса.

– В таком случай, скажите, что думаете.

– Я... – быстро начала Алиса, – по крайней мере... по крайней мере, я думаю то, что говорю, ведь это одно и то же, не правда ли?

– Ничуть не одно и то же! – сказал Шляпник.

– По-вашему выходить, что «я вижу, что я ем» все равно, что «я ем, что я вижу»!

– Тогда вы можете сказать, – прибавил Мартовский Заяц, – что «я люблю, что достаю», все равно, что «я достаю, что люблю»!

– С таким же основанием вы можете сказать, – заметил Сурок, говоря как бы во сне, – что «я дышу, когда сплю», все равно, что «я сплю, когда дышу!»

– Для тебя это, как раз, все равно, – сказал Шляпник.

Разговор оборвался, и все общество сидело с минуту в молчании, при чем Алиса старалась собрать в уме все, что могла припомнить о воронах и письменных столах, но у нее ничего не выходило.

Шляпник первый прервал молчание.

– Которое сегодня число? – спросил он, повернувшись к Алисе. Он вытащил из кармана часы и смотрел на них с беспокойством, встряхивая их от времени до времени и поднося к уху.

Алиса сообразила и сказала:

– Сегодня четвертое.

– На два дня врут! – вздохнул Шляпник. – Я тебе говорили, что масло для часов не годится, – прибавил он, сердито глядя на Мартовского Зайца.

– Это было масло первый сорт, – смиренно возразил Мартовский Заяц.

– Да, но наверно в него попали крошки, – проворчал Шляпник, – ты не должен был брать масло хлебным ножом.

Мартовский Заяц взял часы и уныло поглядел на них. Потом опустил их в свою чашку, вынул и опять посмотрел на них, но ничего лучшего не мог придумать, как только повторить свое прежнее замечание:

– Право же, это масло было первый сорт.

Алиса не без любопытства заглядывала через его плечо.

– Каше смешные часы! – заметила она. – Они показывают дни, а часов не показывают.

– А зачем им показывать? – произнес Шляпник.– Ваши часы, ведь, не показывают годов?

– Конечно, нет, – быстро ответила Алиса, – но это потому, что год тянется так долго.

– Ну вот, мои часы по той же самой причине не показывают часов, – сказал Шляпник.

Алиса была в совершенном недоумении. Ей казалось, что в замечании Шляпника не было никакого смысла, а вместе с тем, оно было сказано вполне ясно на ее родном языке.

– Не совсем вас понимаю, – произнесла она, насколько могла, вежливо.

– Сурок опять заснул, – сказал Шляпник и полил ему немного горячего чая на нос.

Сурок нетерпеливо встряхнул головой и произнес, не открывая глаз:

– Конечно, конечно, я именно это только что собирался сказать.

– Разгадали вы загадку? – спросил Шляпник, снова поворачиваясь к Алисе.

– Нет, отказываюсь, – отвечала Алиса, – а какая разгадка?

– Не имею ни малейшего представления, – сказал Шляпник.

– И я также, – прибавил Мартовский Заяц.

Алиса вздохнула со скуки.

– Мне кажется, – сказала она, – чем загадывать загадки, у которых нет разгадок, вы могли бы найти лучшее употребление вашему времени. Оно чего-нибудь да стоит.

– Если б вы знали Время так, как я его знаю, – возразить Шляпник, – вы не употребляли бы, говоря о нем, слово: «оно», а «он».

– Я не понимаю, что вы такое говорите, – сказала Алиса.

– Ну, конечно, где же вам понять! – возразил Шляпник, презрительно кивая головой. – Я уверен, что вы даже никогда не вступали в беседу с Временем.

– Кажется, никогда, – осторожно ответила Алиса. – Я только знаю, что, когда много уроков, то бывает трудно справиться со временем.

– С ним вообще нелегко справляться. Но если бы вы были с ним в хороших отношениях, он бы сделал для вас с часами все, Что бы вы только захотели. Например, предположим, что было бы девять часов утра, как раз время начала уроков. Вам бы стоило только шепнуть одно словечко Времени,– и в одно мгновенье часовая стрелка закружилась бы, закружилась бы! Глядь, – половина второго, время обедать!

– Хорошо, кабы это сейчас случилось! – прошептал про себя Мартовский Заяц.

– Да, конечно, это было бы замечательно, – сказала задумчиво Алиса, – но дело в том, что я не успела бы тогда проголодаться к обеду.

– Да, разумеется, сразу не успели бы, – отвечал Шляпник, – но вы могли бы задержать время на половине второго, сколько бы вам было угодно.

– А вы именно так всегда и поступаете? – спросила Алиса.

Шляпник отрицательно и мрачно покачал головой.

– Нет, я не могу. Мы поссорились в прошлом Марте, как раз перед тем, как он помешался. (Шляпник указал чайной ложкой на Мартовского зайца). Это случилось на концерте, который давала Червонная Королева и на котором я должен был петь:

Вы, быть может, знаете эту песню?

– Я что-то слыхала в этом роде, – отвечала Алиса.

– Дальше, – продолжал Шляпник, идет так:

При этом Сурок вздрогнул и запел во сне: «Голове, голове, голове, голове...» и продолжал петь, повторяя одно и то же слово, так что пришлось его ущипнуть, чтобы он остановился.

– Ну, так вот, – заговорил снова Шляпник, – едва я окончил первый куплет, как Королева заорала: «Он только время убивает! Долой ему голову!»

– Ой, какая жестокость! – воскликнула Алиса.

– И с тех пор, – продолжал Шляпник мрачно,– он ничего для меня не делает, что бы я ни попросил! И теперь всегда шесть часов.

Блестящая мысль мелькнула в голове Алисы.

– Так это потому здесь наставлено столько чайных приборов? – спросила она.

– Ну да, – отвечал Шляпник со вздохом. – У нас вечное шестичасовое чаепитие, и нам даже чашек некогда вымыть.

– Значит, вы от чашки к чашке так и передвигаетесь? – снова спросила Алиса.

– Вот именно, – сказал Шляпник, – так и пересаживаемся от грязной чашки к чистой.

– Но что же бывает, когда все чашки станут грязными? – решилась спросить Алиса.

– Знаете что, не переменить ли нами разговор? – перебил ее Мартовский Заяц, зевая, – Этот – мне уже надоел. Я предлагаю следующее: пусть юная девица расскажет нам какую-нибудь историю.

– Да я, право, не знаю ни одной, – сказала Алиса, очень испуганная этими предложением.

– Ну, так Сурок пусть расскажет! – закричали оба: и Шляпники, и Заяц. – Проснись; Сурок! – и они сразу ущипнули его с двух сторон.

Сурок открыл глаза.

– Я не спал, – сказал он сиплым, слабым голосом, – Я слышал, братцы, всё, что вы говорили до единого слова.

– Расскажи нами историю! – сказал Мартовский Заяц.

– Да, пожалуйста! – попросила Алиса.

– Да поживее, – прибавил Шляпник, – а то ты, того и гляди, заснешь, не кончив.

– Жили-были три сестры, – поспешно начали Сурок, – звали их Эля, Миля и Тиля; и жили они на дне колодца...

– А чем же они питались? – спросила Алиса, всегда с живейшим интересом относившаяся к еде и питью.

– Питались патокой,– подумав с минуту, отвечал Сурок.

– Но ведь это невозможно, вы сами понимаете, – заметила учтиво Алиса. – Они бы заболели.

– Они и заболели, – сказал Сурок, – очень заболели. – Алиса попробовала представить себе, как можно питаться такими необыкновенными способом, но ей показалось это слишком диким. Поэтому она продолжала допрашивать:

– Но зачем они жили на дне колодца?

– Вы не хотите больше чая? – спросил Алису Мартовский Заяц самым серьезным тоном.

– Я совсем ничего не пила – обиженно отвечала Алиса, – так что никак не могу хотеть больше.

– То есть «меньше», вы хотели, вероятно, сказать, – заметил Шляпник, – очень легко хотеть «больше», чем ничего.

– Вашего мнения никто не спрашивал, – заметила Алиса.

– Теперь мой черед сказать: пожалуйста, без личностей! – торжествующе заявил Шляпник.

Алиса не знала, что на это возразить, поэтому она налила себе чаю, намазала хлеб маслом и, обратясь к Сурку, повторила свой вопрос:

– Зачем они жили на дне колодца?

Сурок опять подумал с минуту или две и потом сказал:

– Это были паточный колодезь.

– Не может быть! – начала, было, сердито Алиса, но Шляпник и Мартовский Заяц закричали: «Шш! Шш!» а Сурок надули губы и заметил:

– Если вы не умеете быть вежливой, так и досказывайте историю сами.

– Ах, нет, пожалуйста, продолжайте! – очень смиренно попросила Алиса, – я больше не буду вас перебивать. Может быть, один такой колодезь и был.

– Ну, конечно, один! – сказал Сурок с негодованием. Однако продолжал:

– Так вот, эти три сестрички учились рисовать...

– Что рисовать? – спросила Алиса, совершенно забыв о своем обещании не прерывать Сурка.

– Патоку, – сказал Сурок, не обратив на нее на этот раз никакого внимания.

– Мне нужно чистую чашку, – перебил Шляпник, – передвинемтесь с наших мест.

Говоря это, он пересели на соседний стул, а за ними последовали и Сурок. Мартовский Заяц занял место Сурка. Алиса же довольно неохотно села на место Мартовского Зайца. Шляпник один только выиграли от перемены места; Алисе не посчастливилось, так как Мартовский Заяц, как раз перед этим, опрокинул кружку с молоком на скатерть.

Алисе не хотелось опять обижать Сурка, и поэтому она начала очень осторожно:

– Я, вот, только чего не понимаю: как же они могли рисовать патоку?

– Ведь можно же патоку класть в рис – сказал Шляпник, – также точно можно и рис совать в патоку; глупо не догадаться.

– Но, ведь, они сами сидели в паточном колодце, – сказала Алиса, решив пропустить мимо ушей последнее замечание.

– Да, – сказал Сурок, – колодезь были паточный, а ответ мой вам – точный.

Эти слова так смутили бедную Алису, что она дала Сурку продолжать рассказ, несколько времени не прерывая его.

– Они учились рисовать, – снова заговорил Сурок, зевая и протирая себе глаза, так как ему ужасно хотелось спать, – и рисовали всевозможный вещи... все вещи, начинающиеся на букву П...

– Почему именно на П? – спросила Алиса.

– А почему бы не на П? – спросил Мартовский Заяц.

Алиса замолчала. А Сурок, теми временем, закрыл глаза и впал в дремоту, но Шляпник ущипнул его. Он проснулся, взвизгнув, и продолжал:

– ...Начинающиеся на букву П, как то: пыльная тряпка, планета, память, пропасть, ведь про вещи говорят иногда, что их «целая пропасть». Видали вы когда-нибудь, как рисуют пропасть?

– Вы задаете мне такой вопрос, – отвечала Алиса в сильном смущении, – что я не думаю...

– А не думаете, так и молчите! – сказал Шляпник.

Такой грубости Алиса вынести не могла. Она в негодовании встала и пошла прочь от стола. Сурок в ту же секунду заснул, а двое остальных не обратили ни малейшего внимания на её уход, хотя она оглянулась раза два в слабой надежде, что они попросят ее вернуться.

Взглянув в последний раз, она увидала, как Шляпник и Мартовский Заяц старались засунуть Сурка в чайник.

– Во всяком случае, я никогда сюда больше не приду! – проговорила она, пробираясь через лес. – За всю мою жизнь я ни разу не была на таком дурацком чаепитии.

Произнося эти слова, она заметила, что в одном дереве была дверь, которая вела, как будто, прямо в ствол.

– Это очень странно! – подумала она, – но сегодня все странно. Почему бы мне не войти в эту дверь? – И она вошла.

И снова очутилась в длинном зале возле стеклянного столика.

– Ну, на этот раз я устроюсь получше, – сказала она самой себе и начала с того, что взяла золотой ключик и отперла дверку в сад.

Потом она принялась грызть кусочек гриба, оставшегося у нее в кармане, пока не сделалась вышиною с фут. Тогда она прошла в дверку и наконец очутилась в прекрасном саду, среди блестящих цветочных клумб и прохладных фонтанов.

ГЛАВА VIII.
Крокетное поле Королевы.

Большой розовый куст стояли неподалеку от входа в сад. Розы на нем были белые, но возле него находились три садовника, усердно красившие их в красный цвет. Алисе это показалось очень странными, и она подошла к ними, чтобы посмотреть на них поближе. Как рази в то время, когда она подходила, она услышала, как один из них сказали:

– Ну, Пятерка, смотри, поосторожней! Ты всего меня забрызгал краской!

– Ничего не могу поделать, – отвечал Пятерка уныло, – Семерка толкает меня под локоть.

На это Семерка взглянул вверх и сказал:

– Вот это таки ловко, Пятерка! Всегда с больной головы да на здоровую!

– Уж ты бы молчал! – отозвался Пятерка. – Я еще третьего дня слышал, как Королева сказала, что тебе стоит голову отрубить.

– За что это? – спросил говоривший первым.

– Это не твое дело, Двойка! – сказал Семерка.

– Нет, это его дело, – возразил Пятерка, – и я ему объясню: это за то, что он принес повару тюльпанные корни, вместо луковиц.

Семерка бросил кисть и только что начал: «Ну, из всех несправедливостей...» как вдруг его взгляд случайно упал на Алису, которая стояла и наблюдала за ними, и он сразу замолчал. Двое других тоже оглянулись и все трое низко поклонились.

– Пожалуйста, скажите мне, – начала Алиса немного робко, – зачем вы красите эти розы?

Пятерка и Семерка ничего не ответили, только посмотрели на Двойку.

Двойка начал тихим голосом:

– Дело, видите ли, в том, мисс, что здесь должен был быть куст красных роз, а мы, вместо него, посадили, по ошибке, куст белых роз; и если бы Королева это узнала, всеми нам отрубила бы головы. Поэтому, видите ли, мисс, мы всячески стараемся до её прихода...

В эту минуту Пятерка, беспокойно оглядывавшийся во все стороны, закричал:

– Королева! Королева! – и все три садовника мгновенно упали ничком на землю. Послышался шум множества шагов, и Алиса оглянулась в нетерпении увидать Королеву.

Впереди шли десять солдат с булавами. Все они были такие же, как и садовники: четырехугольные и плоские, а ноги их и руки были прикреплены к четырем углами туловища. За ними шли десять придворных, все украшенные бриллиантами. Они шли попарно, как и солдаты. За ними следовали королевские дети. Их было десять, и милые малютки двигались, весело подпрыгивая, держась за руки и парами. Все они были украшены червонными гербами. Следом за ними выступали гости, большею частью короли и королевы, и среди них Алиса узнала Белого Кролика. Он что-то быстро и возбужденно говорил, улыбаясь на каждое сказанное ему слово, и прошел мимо, не заметив её. За ними следовал червонный Валет с королевской короной на красной бархатной подушке. Наконец, за всей этой длинной процессией шли червонные Король и Королева.

Алиса была в нерешительности, не лечь ли и ей ничком, как три садовника, но не могла припомнить, чтобы когда-нибудь слышала о существовании такого правила при процессиях.

– И, кроме того, какой был бы толк в процессии, – подумала она, – если бы все лежали ничком и её бы не видали? – И она осталась стоять на своем месте, выжидая, что будет. Когда процессия поравнялась с Алисой, все остановились, глядя на нее, и Королева строго спросила:

– Это кто такая?

Она обратилась с этими вопросом к червонному Валету, который только поклонился и улыбнулся в ответ.

– Идиот! – сказала Королева, нетерпеливо ворочая головой, и повернувшись к Алисе, продолжала:

– Как тебя зовут, дитя?

– Меня зовут Алисой с вашего позволения, ваше величество, – отвечала очень вежливо Алиса, но прибавила себе самой:

– Ведь это, в конце концов, просто колода карт. Мне нечего их бояться.

– А это кто такие? – спросила Королева, указывая на трех садовников, лежавших вокруг розового куста. Так как они лежали ничком, а крап на их спинах был такой же, как и у всей колоды, то Королева не могла узнать, были ли это садовники, солдаты, придворные или трое из её детей.

– Почем я могу знать? – отвечала Алиса, удивляясь собственной смелости. – Это не мое дело.

Королева покраснела от гнева и, сверкнув на нее глазами, как дикий зверь, закричала визгливо:

– Голову ей долой! Долой...

– Глупости! – сказала Алиса очень громко и решительно, и Королева замолчала.

Король положили свою руку ей на руку и робко произнес:

– Надо принять в соображение, дорогая, что, ведь, она еще ребенок.

Королева сердито отвернулась от него и сказала, обращаясь к Валету:

– Переверни их лицом!

Валет исполнил приказание очень осторожно одной ногой.

– Вставайте! – крикнула Королева резкими, громкими голосом, и три садовника мгновенно вскочили и принялись кланяться Королю, Королеве, королевскими детям и всеми остальными.

– Довольно, перестаньте! – закричала Королева, – у меня от вас голова закружилась.

И, повернувшись к розовому кусту, она продолжала:

– Что вы здесь делали?

– С вашего позволения, ваше величество, – произнеси Двойка очень смиренно и опускаясь при этих словах на одно колено, – мы пробовали...

– Вижу! – сказала Королева, осмотревшая тем временем розы. – Долой ими головы! – и процессия двинулась дальше. Остались только три солдата, чтобы исполнить приговор над несчастными садовниками, которые бросились просить защиты у Алисы.

– Вам не отрубят головы, – сказала Алиса и запрятала их в большой, стоявший неподалеку, цветочный горшок. Три солдата походили, поискали их с минуту, а потом преспокойно отправились вслед за остальными.

– Ну что, отрубили им головы? – крикнула Королева.

– Точно так, ваше величество! – крикнули в ответ солдаты.

– Отлично! – крикнула Королева. – Вы умеете играть в крокет?

Солдаты молчали и посмотрели на Алису, так как вопрос, очевидно, относился к ней.

– Умею! – крикнула Алиса.

– Тогда идите! – заорала Королева, и Алиса присоединилась к процессии, с любопытством ожидая, что будет дальше.

– Сегодня... сегодня прекрасная погода, – произнеси рядом с нею робкий голос. Она проходила мимо Белого Кролика, который с беспокойством заглянул ей в лицо.

– Очень хорошая погода, – отвечала Алиса, – а где же Герцогиня?

– Ш-ш! Ш-ш! – поспешно зашептали Кролик.

Он беспокойно оглянулся через плечо, потом встали на цыпочки, приблизили свой рот к Алисину уху и шепнул:

– Она приговорена к смертной казни.

– За что? – спросила Алиса. – Какая странность.

– Вы, кажется, сказали: «какая жалость»!? – спросил Кролик.

– Совсем нет, – отвечала Алиса. – Мне кажется, никакой жалости нет. Я спросила: «за что»?

– Она дала в ухо Королеве... – начал Кролик.

Алиса слегка взвизгнула от смеха.

– Тише вы! – шепнул испуганно Кролик. – Королева может нас услышать! Дело в том, что Герцогиня опоздала и Королева сказала ей...

– Становитесь по местам! – завопила Королева громовыми голосом, и все бросились по разными направлениям, натыкаясь друг на друга, Однако через минуту или две все встали по местами и игра началась.

Алисе казалось, что никогда еще ей не приходилось видеть такого удивительного крокетного поля: оно все было в бороздках и выемках. Крокетными шарами служили живые ежи, молотками – живые фламинго, а солдаты сгибались вдвое и стояли на ногах и руках, образуя ворота.

Главная трудность для Алисы заключалась в том, чтобы управлять своими фламинго.

Ей удавалось довольно удобно засунуть его тело под руку, так, что ноги висели сзади, но едва она осторожно спускала вниз его протянутую шею и собиралась ударить его головою ежа, как фламинго закручивал шею, повертывал голову и глядел ей в лицо с такими недоумевающими выражением, что она не могла удержаться от смеха.

Когда же ей удавалось наклонить его голову, и она готова была начать игру, то с раздражением замечала, что еж развернулся и собирался уползти. Кроме того, вся земля была изборождена выемками по тем направлениям, по которым она хотела катить свой шар, и так как согнутые вдвое солдаты все время вставали и переходили на другие места, то Алиса скоро пришла к заключению, что это была ужасно трудная игра.

Все игроки играли сразу, не дожидаясь очереди, непрерывно при этом ссорились и дрались из-за ежей, и в очень скором времени Королева пришла в страшное раздражение, топала ногами и почти каждую минуту кричала:

– Отрубить ему голову! – или: – Отрубить ей голову!

Алиса начинала испытывать сильное беспокойство; правда, она еще ни разу не поспорила с Королевой, но знала, что это могло случиться с минуты на минуту.

– И тогда, – думала она, – что со мною будет? Здесь так любят рубить всем головы, удивительно, что кто-нибудь еще остался в живых!

Она стала придумывать, как бы спастись и убежать так, чтобы этого не увидели, как вдруг заметила странное явление в воздухе. Сначала оно привело ее в замешательство, но, понаблюдав за ним с минуту или две, она различила, что это была улыбка и сказала самой себе:

– Это Честерский Кот; теперь мне будет с кем поговорить.

– Ну что, как дела? – спросил Кот, как только у него появилось достаточно рта, чтобы произнести слово.

Алиса подождала, когда появятся глаза, и тогда кивнула головой.

– Говорить с ним не стоит, – подумала она, – пока не появятся уши или хоть одно из них.

В следующую минуту появилась вся голова, и тогда Алиса спустила на землю своего фламинго и начала давать отчет об игре, очень довольная, что есть, кому ее слушать.

Кот, по-видимому, решил, что его достаточно видно, и ничто, кроме головы его, больше не появлялось.

– Мне кажется, что они не по честности играют, – стала жаловаться Алиса очень недовольными тоном, – и так страшно ссорятся, что собственного голоса не слышно, и кажется, у них совсем нет правил игры, а если и есть, то на них почти не обращают внимания. Потоми, вы не можете себе представить, как неловко, когда все вещи живые. Например: в эти ворота я прошла и хотела пройти в следующие на другой конец поля и теперь, как раз, я бы крокировала ежа Королевы, а они убежал, как только завидал моего.

– Как вами нравится Королева? – спросил тихонько Кот.

– Совсем не нравится, – отвечала Алиса, – она ужасно... – но в эту минуту она заметила, что Королева стоит сзади, совсем рядом с нею, и слушает, а поэтому кончила так:

– ...ужасно хорошо играет и наверное выиграет, так что, по-моему, не стоит доигрывать партию.

Королева улыбнулась и прошла мимо.

– С кем это ты разговариваешь? – спросил Король, подходя к Алисе и с большим удивлением глядя на голову Кота.

– Это один мой друг – Честерский Кот, – отвечала Алиса, – позвольте мне его вам представить.

– Вид его мне совсем не нравится, – сказал Король, – впрочем, он может поцеловать мне руку, если хочет.

– Особого желания не имею, – заметил Кот.

– Не смей говорить дерзости, – сказал Король, – и не смотри на меня так! – говоря это, он спрятался за Алису.

– Как смотрит на небо земля, так смотрит Кот на короля, – сказала Алиса. – Я читала это в какой-то книге, но теперь забыла, в какой.

– Хорошо, но его надо удалить, – решительно заявил Король и крикнул, проходившей в эту минуту Королеве:

– Дорогая! я хотел бы, чтобы ты удалила этого Кота.

У Королевы был только один способ разрешать все затруднения: и большие, и малые.

– Долой ему голову! – сказала она, даже не глядя.

– Я сам позову палача, – с жаром сказал Король и быстро убежал.

Алиса подумала, что ей следовало бы пойти и посмотреть, как шла игра, как вдруг она услыхала в некотором расстоянии неистовые крики Королевы. Она уже слышала, как три игрока были приговорены к смертной казни за то, что пропустили свою очередь, и положенье вещей ей очень не нравилось, так как игра была ужасно спутанная, и она никогда не знала, её ли очередь или нет. Поэтому она пошла разыскивать своего ежа.

Еж вступил в драку с другим ежом, и Алиса нашла, что представился прекрасный случай крокировать их одного об другого. Единственное затруднение состояло в том, что её фламинго ушел на другой конец крокетного поля, где и старался, хотя вполне безуспешно, взлететь на дерево.

Пока она ловила фламинго и тащила его назад, драка ежей окончилась, они расползлись и скрылись из глаз.

– Впрочем, все равно, – подумала Алиса, – так как все ворота ушли с этой стороны поля.

Поэтому она засунула живой молоток под руку, чтобы он опять не сбежал, и пошла поговорить еще немного со своим другом.

Подходя к Честерскому Коту, она с удивлением увидала, что вокруг него собралась большая толпа. Шел спор между палачом, Королем и Королевой. Все трое говорили сразу, а остальные молчали, и вид у них был удрученный.

Когда появилась Алиса, трое споривших обратились к ней за разрешением вопроса и стали приводить свои доказательства, но так как они говорили трое за раз, то ей было очень трудно понять, что именно они говорили.

Палач утверждал, что казнь не может быть приведена в исполнение и в доказательство говорил, что нельзя отрубить голову, не имеющую туловища; что до сих пор ему никогда не приходилось рубить, когда не от чего отрубать и начинать это делать, доживши до известных лет, он не согласен.

Король доказывал обратное, утверждая, что всякий имеющий голову, может быть обезглавлен, и что палач говорит глупости.

Доказательства Королевы состояли в том, что, если Кот не будет немедленно казнен, она казнит всех остальных.

(Это-то замечание и вызвало угнетенное настроение у всех участников игры).

Алиса не могла придумать ничего лучшего, как только сказать:

– Кот принадлежит Герцогине, вы бы лучше у нее спросили о нем.

– Она в тюрьме, – сказала Королева палачу, – приведи ее сюда.

И палач помчался, как стрела.

С того мгновения, как они убежал, голова Кота начала исчезать, а к тому времени, когда он вернулся с Герцогиней, – совершенно исчезла. Король и палачи стали бегать, как угорелые туда и сюда, отыскивая голову, а остальная компания возвратилась к месту игры.

ГЛАВА IX.
История Черепахи из телячьей головки.

Вы не можете себе представить, как я рада, что опять вас вижу, милочка вы моя! – сказала Герцогиня, ласково просовывая свою руку под локоть Алисы, и они пошли вдвоем от крокетного поля.

Алиса была очень довольна, видя Герцогиню в таком отличном расположении духа, и подумала, что, может быть, только под влиянием перца она вела себя так дико, когда они встретились в кухне.

– Когда я буду Герцогиней, – сказала она самой себе (хотя без особой уверенности), – я не стану совсем держать перца в кухне. Суп можно отлично варить без перца. Может быть, от перца люди и делаются вспыльчивыми, – продолжала она думать, очень довольная, что сделала такое важное открытие, – а от уксуса делаются недовольными и кислыми, от ромашки – огорчаются, а от... от ячменного сахара и других разных сладостей дети становятся нежными и кроткими. Хорошо было бы, если бы все люди это знали. Тогда они никогда не скупились бы на сладкое... – она совсем забыла, увлекшись своими мыслями, о Герцогине и слегка вздрогнула, услыхав её голос у самого своего уха:

– Вы о чем-то думаете, моя милочка, и даже забываете о разговоре. Сейчас я не могу вам сказать, какое можно из этого вывести нравоучение, но через минуту я соображу.

– А может быть, в этом и нет никакого нравоучения, – осмелилась заметить Алиса.

– Что вы, дитя мое, ай-ай-ай! – сказала Герцогиня. – Нет ничего, что не заключало бы в себе нравоучения, надо только уметь его найти. – И, говоря это, она еще крепче прижалась к Алисе. Алиса была этим не особенно довольна, во-первых, потому что Герцогиня была очень безобразна, а во-вторых, потому что ее подбородок приходился как раз на уровне Алисина плеча, и подбородок этот был до неприятности острый. Однако ей не хотелось быть грубой, и она старалась терпеть до последней возможности.

– Игра теперь пошла гораздо лучше, – сказала она, чтобы немножко поддержать разговор.

– Да, гораздо, – согласилась Герцогиня, – и нравоучение из этого можно вывести такое: «Нужно только всем в любви соединиться, и тогда земля быстрее завертится!»

– А кто-то сказали, – прошептала Алиса, – что земля вертелась бы быстрее, если бы никто не совал носа в чужие дела.

– Ну да! Но ведь это же почти одно и то же, – сказала Герцогиня, толкая Алису в плечо своими маленькими острыми подбородком, и прибавила: – Вы о чем-то думаете, моя милочка, и даже забываете о разговор.

– А из этого следует нравоученье: «Ты о том лишь позаботься, чтобы смысл был налицо, а слова найдутся сами, вкруг сливаясь, как кольцо».

– Вот-то любит во всём находить нравоученья! – подумала Алиса.

– Вы, конечно, удивляетесь, почему я не обниму вас за талию, – помолчав, проговорила Герцогиня. – Причиной этому моя неуверенность в том, каков характер вашего фламинго. Попробовать, что ли?

– Он наверно щиплется, – благоразумно ответила Алиса, не имевшая ни малейшего желанья, чтобы Герцогиня ее обнимала.

– Это правда, – сказала Герцогиня, – фламинго и горчица всегда щиплются. И нравоученье из этого можно вывести такое: «Птицы все семьи одной вместе гнезда вьют весной.»

– Только горчица, ведь, не птица, – заметила Алиса.

– Вы правы, как всегда, – сказала Герцогиня, – у вас необыкновенная ясность мысли!

– Кажется, горчица – минерал, – произнесла Алиса.

– Ну, конечно, – подтвердила Герцогиня, готовая, видимо, соглашаться со всем, что бы Алиса ни сказала. – Неподалеку отсюда находится большая горчичная мина. А нравоученье этого такое: «Устроивши большую мину, надменную не корчи мину.»

– Нет, теперь я знаю! – воскликнула Алиса, не обратив вниманья на нравоученье. – Это растенье. Не похожа горчица на растенье, а все-таки растенье.

– Я вполне согласна с вами, – сказала Герцогиня, – и нравоученье, заключающееся в этом, следующее: «Об искренности, друг, напрасно ты хлопочешь, кажись таким, каким казаться хочешь.» Или, говоря проще: «Никогда не воображай, что ты не можешь быть другим, а только тем, кем кажешься другим, которые считают тебя не таким, каким ты воображаешь, что им кажешься, и каким ты был, есть и будешь, если вообразишь, что кажешься им совсем другим.»

– Мне кажется, я лучше бы поняла, если бы все это было написано, – заметила очень вежливо Алиса, – а когда вы говорите, мне трудно уследить за вашей мыслью.

– Это ничто в сравнении с тем, что я еще могла бы сказать, если б захотела, – отвечала Герцогиня довольным тоном.

– Пожалуйста, не беспокойтесь и не утруждайте себя больше, – попросила Алиса.

– Ах, какое же беспокойство! – сказала Герцогиня, – я вам дарю все, что до сих пор было мною сказано.

–- Драгоценный подарок, нечего сказать! – подумала Алиса. – Хорошо, что на рожденье никто таких подарков не делает. – Но она не решилась высказать свои мысли вслух.

– Опять задумались? – спросила Герцогиня, снова толкнув Алису своим острым подбородком

– Я имею, кажется, полное право задумываться, – резко ответила Алиса, которой все это страшно надоело.

– Такое же право, – сказала Герцогиня, – какое поросенок имеет летать. И заключающееся в этом нр...

Но тут, к великому изумлению Алисы, голос Герцогини замер, как рази на её любимом слове «нравоучение», и рука, лежавшая на руке Алисы, задрожала. Алиса оглянулась и увидала, что перед ними стоит Королева, сложив руки и нахмурившись, как грозовая туча.

– Прекрасная погода, ваше величество! – начала Герцогиня тихим, слабым голосом.

– Предостерегаю вас в первый и последний раз, – закричала Королева, топая при этих словах ногами, – или вас отсюда долой, или с вас голову долой, и сию же секунду! Одно из двух, выбирайте!

Герцогиня не замедлила выбором и мгновенно исчезла.

– Пойдем продолжать игру, – сказала Королева Алисе, и Алиса была слишком испугана, чтобы возражать. Тихо последовала она за Королевой к крокетному полю.

Остальные гости, воспользовавшись отсутствием Королевы, отдыхали в тени, но как только заметили ее, бросились назад к игре, так как Королева промолвила мимоходом, что опоздавшие на минуту поплатятся за это жизнью.

В продолжены всей игры Королева не переставала ссориться с другими игроками и кричать:

– Долой ему голову! – или: – Долой ей голову!

Осужденных тотчас же брали под стражу солдаты и, таким образом, не могли больше исполнять роли ворот. Через какие-нибудь полчаса не осталось ни одних ворот, и все игравшие, за исключением Короля, Королевы и Алисы, находились под стражей и были приговорены к смертной казни.

Тогда, наконец, Королева перестала кричать, совсем запыхавшись, и спросила Алису:

– Ты еще ни видала Черепаху из телячьей головки?

– Нет, – отвечала Алиса, – я даже не понимаю, что это значит: черепаха из телячьей головки?

– Это та самая телячья головка, из которой варят суп и выдают его за черепаховый, – пояснила Королева.

– Я никогда ничего подобного не видала и не слыхала, – заметила Алиса.

– Ну, так пойдем, – сказала Королева, – и она расскажет тебе свою историю.

В то время, как они вдвоем уходили, Алиса услыхала, что Король тихо сказал оставшимся:

– Вы все помилованы.

– Вот, как отлично! – подумала Алиса, чувствовавшая себя ужасно несчастной от множества предстоявших казней.

Они очень скоро набрели на Грифа, крепко спавшего на солнышке. (Если вы не знаете, что такое Гриф, посмотрите на картинку).

– Вставай, лентяй! – сказала Королева, – покажи этой юной девице Черепаху из телячьей головки и заставь Черепаху рассказать ей свою историю. А я должна вернуться,

И она ушла, оставив Алису одну с Грифом.

Вид Грифа не особенно нравился Алисе, но она подумала, что, в сущности, оставаться с ним не менее безопасно, чем идти за этой злющей Королевой. Поэтому она стала ждать.

Гриф приподнялся и протер себе глаза. Потом стал смотреть вслед Королеве, пока она не скрылась из глаз, и тогда отрывисто рассмеялся.

– Вот умора! – произнес Гриф, обращаясь не то к самому себе, не то к Алисе.

– В чем умора? – спросила Алиса.

– Да она-то, – отвечал Гриф, – Ведь всё только себе воображает: вы же знаете, там никогда никого не казнят. Ну, идем!

– Все здесь говорят: «Ну, идем!» – подумала Алиса, медленно следуя за Грифом. – Никогда за всю мою жизнь мною так не командовали, никогда.

Недолго они шли, как увидали в некотором отдалении Черепаху из телячьей головки, сидевшую печально и одиноко на гряде небольших скал. Приблизившись, Алиса расслышала, как Черепаха вздыхала, точно у нее сердце разрывалось на части. Алиса почувствовала к ней глубокую жалость.

– В чем ее горе? – спросила она Грифа, и Гриф ответил ей приблизительно в тех же выражениях, как и первый раз:

– Это все ее воображение: никакого горя у нее нет. Идем!

И они подошли к Черепахе из телячьей головки, которая посмотрела на них большими, полными слез глазами, но ничего не сказала.

– Эта юная особа, – начал Гриф, – очень хочет знать твою историю.

– Я ей расскажу ее, – произнесла Черепаха из телячьей головки глубокими, глухими голосом.–Садитесь оба и не произносите ни слова, пока я не кончу.

Они уселись и нисколько минут все молчали. Алиса думала про себя:

– Не понимаю, каким же образом сумеет она кончить, не начав, – но ждала терпеливо.

– Некогда, – начала, наконец, с глубоким вздохом Черепаха из телячьей головки, – я была настоящей Черепахой.

За этими словами последовало долгое молчание, прерывавшееся временами случайным возгласом Грифа: «Иккрр!» и непрерывными всхлипываньями Черепахи из телячьей головки.

Алиса была готова встать и сказать:

– Благодарю вас, сэр, за вашу интересную историю, но ей все казалось, что интересное еще впереди, и поэтому она сидела и ничего не говорила.

– Когда мы были маленькая, – заговорила, наконец, Черепаха из телячьей головки, продолжая, однако, всхлипывать от времени до времени, – мы ходили в школу в море. Учительницей нашей была одна старая черепаха, которую мы прозвали «Черепом».

– Почему же вы ее так прозвали? – спросила Алиса.

– Потому что, когда она приходила, мы всегда кричали: «Боимся: череп, – ах!» Мне кажется, вы могли бы и сами догадаться. Вы удивительно бестолковы!

– Вам должно быть стыдно задавать такие глупые вопросы, – прибавил Гриф, после чего они оба стали, молча, смотреть на бедную Алису, которая готова была провалиться сквозь землю. Наконец, Гриф сказал, обращаясь к Черепахе из телячьей головки:

– Ну, поторапливайся, старина! Не сидеть же тебе весь день всё на одной и той же фразе!

И Черепаха из телячьей головки продолжала:

– Да, мы ходили в школу в море, хотя вы этому и не верите.

– Я никогда не говорила, что не верю! – перебила ее Алиса.

– Нет, говорили, – сказала Черепаха из телячьей головки.

– Попридержите язычок! – прибавил Гриф, прежде чем Алиса успела выговорить слово.

Черепаха из телячьей головки продолжала:

– Мы получили самое высшее образование... уверяю вас, мы приходили в школу каждый день...

– Я тоже училась в школе, где были только приходящие, – сказала Алиса. – Вам совершенно нечем так гордиться.

– И там были уроки сверх положенных занятий? – с некоторыми беспокойством спросила Черепаха из телячьей головки.

– Да, – отвечала Алиса, – мы учились французскому языку и музыке.

– А стирке? – спросила Черепаха из телячьей головки.

– Конечно нет! – сказала Алиса с негодованием.

– А! Ну так ваша школа не была настоящей хорошей школой, – произнесла Черепаха из телячьей головки тоном величайшего облегчения. – А в нашей школе, в конце объявления об ней стояло: «Французский язык, музыка и стирка сверх положенных занятий.»

– Вам стирка была совсем ни к чему, – сказала Алиса, – ведь вы жили на дне моря.

– Я не была в состоянии ей учиться, – отвечала се вздохом Черепаха из телячьей головки, – я проходила только обязательный курс.

– А в чем он состоял? – осведомилась Алиса.

– Ну, сначала, конечно в чесании и питании, – отвечала Черепаха из телячьей головки, – а потом в изучении четырех правил арифметики: кружения, выгибания, искажения и поглупения.

– Я никогда не слыхала ничего подобного, что же это такое: «искажение»? – решилась спросить Алиса.

Гриф от изумления подняли обе лапы вверх.

– Никогда не слыхали! – воскликнули они. – Я надеюсь, вы знаете, что значит прикрасить?

– Да, – отвечала Алиса си некоторыми сомнением, – это значит... сделать кого-нибудь красивее.

– Ну да, – продолжали Гриф, – и если вы не знаете, что такое значит «исказить», то вы еще совсем глупенькая.

У Алисы пропала всякая охота задавать вопросы в этом направлении. Она повернулась к Черепахе из телячьей головки и сказала:

– А еще чему вы учились?

– Ну, еще была глистория, – отвечала Черепаха из телячьей головки, перечисляя предметы по перепонками лапок.

– Глистория древняя и новая и мореграфия. Потоми было риса-сование, его преподавали один угоревший угорь; приходил он обыкновенно рази в неделю. Они учили нас риса-сованию себе в рот, чертежу, чтобы уметь поступать, очертя голову, и живописи, чтобы живо писать всякий вздор.

– Как же вы это делали? – спросила Алиса.

– Теперь я вам этого не могу показать, – отвечала Черепаха из телячьей головки, – у меня слишком неповоротливые мозги в голове. А Гриф – он никогда этому не учился.

– Мне было некогда, – вставили Гриф, – я ходили на уроки древних языков. Брал я эти уроки у рака.

– Я к нему не ходила, – заметила со вздохом Черепаха из телячьей головки, – мне всегда казалось, что он не преподает древние языки, а подает свежие; мне это уже тогда было неприятно.

– Да, да! И от всего этого остались одни только воспоминания, – задумчиво произнес Гриф, вздыхая в свою очередь, и оба закрыли лапами лица.

– А сколько часов в день вы учились? – спросила Алиса, спеша переменить разговор.

– В первый день десять часов, – отвечала Черепаха из телячьей головки, – во второй – девять и так далее.

– Какое странное расписание! – воскликнула Алиса.

– Слово «заниматься» показывает, – пояснил Гриф, – что уроки должны постепенно занимать всё меньше и меньше времени, и даже заря к тому времени, когда начинается ученье, занимается все позднее и позднее.

Это было совершенно ново для Алисы, и она невольно задумалась на несколько времени, прежде чем задать следующий вопрос:

– Значит, на одиннадцатый день у вас был праздник?

– Ну, конечно, – отвечала Черепаха из телячьей головки.

– А на двенадцатый день что же вы делали? – живо продолжала допрашивать Алиса.

– Довольно об уроках, – перебил с самым решительным видом Гриф. – Теперь расскажи ей что-нибудь об играх.

ГЛАВА X.
Кадриль Омаров.

Черепаха из телячьей головки глубоко вздохнула и провела перепончатой лапкой по глазам. Она поглядела на Алису и попробовала говорить, но в течение минуты или двух рыдания заглушали её слова.

– Можно подумать, что у нее в горле кость застряла, – сказал Гриф и стал ее трясти и бить ей кулаком в спину. Наконец к Черепахе из телячьей головки вернулся голос, и со слезами, стекавшими по щекам, она продолжала:

– По всей вероятности, вы никогда не жили в море, – (Никогда, – сказала Алиса) – и не водили знакомства с Омарами.

(Алиса начала было: – Я раз пробовала... – но быстро сдержалась и сказала: – Нет, никогда).

– Поэтому вы не можете иметь представления о том, как великолепна кадриль Омаров.

– Ни малейшего, – согласилась Алиса, – что же это за танец?

– Прежде всего, – сказал Гриф, – выстраиваются в ряд на морском берегу....

– В два ряда! – воскликнула Черепаха из телячьей головки. – Тюлени, черепахи, лососи и так далее. Потом, очистив путь от медуз, морских звезд и им подобных...

– Это, обыкновенно, берёт довольно много времени, – перебил Гриф.

– ....Вы выступаете парой...

– У каждой кавалером Омар! – крикнул Гриф.

– Ну, конечно, – сказала Черепаха из телячьей головки.

– ...Выступаете два раза, и пляшущие с вами также....

– ...Обмениваетесь Омарами и тем же порядком возвращаетесь на место, – продолжал Гриф.

– Потом, – подхватила Черепаха из телячьей головки, – вы бросаете....

– Омаров! – заорал Гриф, подпрыгнув на воздух.

– Насколько можете дальше в море... – подхватила Черепаха.

– Плывете за ними! – завопили Гриф.

– Перекувыркиваетесь в море! – крикнула, сделав дикий прыжок, Черепаха из телячьей головки.

– Снова меняетесь Омарами! – завыли на самых верхних нотах во весь голос Гриф.

– Возвращаетесь на берег, и... первая фигура кончена, – произнесла Черепаха из телячьей головки, вдруг понизив голос. И оба, скакавшие все время, как сумасшедшие, снова уселись печально и спокойно и смотрели на Алису.

– Это, должно быть, прехорошенький танец, – робко сказала Алиса.

– А вы бы хотели его посмотреть? – спросила Черепаха из телячьей головки.

– Очень хотела бы, – отвечала Алиса.

– Ну-ка, попробуем первую фигуру! – сказала Черепаха из телячьей головки, обращаясь к Грифу. Мы ведь можем сплясать и без Омаров. Кто будете петь?

– Пой ты, – сказали Гриф, – я забыл слова.

И они стали плясать, кружась и кружась вокруг Алисы, от времени до времени наступая ей на носки, когда проходили слишком близко и отбивая такт движением передних лапок.

А Черепаха из телячьей головки тихо и печально пела следующее:

– Благодарю вас, очень интересно было посмотреть, – сказала Алиса, довольная, что пляска, наконец, кончилась. – И мне так понравилась эта удивительная песенка о Мерлане.

– Что касается Мерланов, – сказала Черепаха из телячьей головки, – то они... вам, конечно, случалось их видеть?

– Да, – отвечала Алиса, – я часто видала их на об....– она хотела сказать: «на обедах», но быстро оборвала на полуслове.

– Обь – это большая река, – заметила Черепаха из телячьей головки, – но она находится ужасно далеко. А Мерланы там какой имеют вид?

– Они... – смущенно отвечала Алиса, – держат хвост во рту и бывают покрыты зеленью, то есть, она у них на спинках.

– Ну, это вы ошибаетесь, – сказала Черепаха из телячьей головки, – они совсем не зеленого цвета, но хвосты во рту они действительно держат, потому... – Тут Черепаха из телячьей головки зевнула и закрыла глаза.

– Расскажи ей, почему они это делают и вообще про все, – сказала она Грифу.

– Они держат хвост во рту, – пояснил Гриф, – потому что отправляются плясать с Омарами. Поэтому их также бросают в море. Поэтому они описывают длинную дугу по воздуху. Поэтому они крепко зажимают хвост во рту. Поэтому им трудно бывает его выпустить. Вот и всё.

– Благодарю вас, – сказала Алиса. – Это очень интересно. До сих пор мне никогда не удавалось так много узнать о Мерланах. Я понимаю, что им очень весело бывает плясать с Омарами, и что Дельфин к ним не подходить. Если бы я была Мерланом, я бы прямо сказала Дельфину: – Улепетывай-ка подобру-поздорову, ты нам совсем не нужен!

– Он не может так с ним разговаривать! – возразила Черепаха из телячьей головки, – Дельфин занимает видное место в море и всегда находится при чине, а Мерлан, как всякая разумная рыба, что бы ни делал и куда бы ни плыл, всегда поступает по какой-нибудь причине.

– Мне кажется, это не совсем одно и то же, – решилась заметить Алиса.

– Для меня важно то, что я говорю, а не то, что вам кажется, – возразила обиженно Черепаха из телячьей головки, а Гриф прибавил:

– Ну, довольно об этом! Теперь вы расскажите нам что-нибудь из ваших приключений.

– Я могу рассказать вам мои приключения, начиная от сегодняшнего утра, – немного робко произнесла Алиса. – Про вчерашнее не стоит говорить, потому что я была вчера совсем другой.

– Объясните все это подробно, – сказала Черепаха из телячьей головки.

– Нет, нет! Сначала расскажите про приключения, – заявили Гриф нетерпеливо: – объяснения всегда берут так ужасно много времени.

И Алиса начала рассказывать им про свои приключения, начиная с той минуты, когда она впервые увидала Белаго Кролика. Сначала она немного волновалась и испытывала некоторое беспокойство, так как оба её собеседника пододвинулись к ней вплотную с двух сторон и раскрыли непомерно широко и глаза и рты, но, по мере того, как рассказ подвигался, она совершенно успокоилась. Слушатели ее не обнаружили никаких признаков волнения, пока она не дошла до того места в рассказе, где она хотела сказать Червяку: «Горит восток зарею новой», а у нее все слова вышли совсем другими. Тут Черепаха из телячьей головки продолжительно вздохнула и произнесла:

– Это в высшей степени удивительно!

– В её рассказе все сплошь удивительно, – заметил Гриф.

– Все вышло совсем по-другому, – задумчиво повторила Черепаха из телячьей головки. – Мне хотелось бы, чтобы она попробовала еще что-нибудь прочитать. Скажи ей. – Она посмотрела на Грифа, как бы полагая, что он может больше оказать влияния на Алису.

– Встаньте и повторите: «Как ныне сбирается вещий Олег», – сказали Гриф.

– Как они однако умеют распоряжаться и заставляют повторять уроки! – подумала Алиса. – Лучше было бы мне прямо очутиться в школе.

Однако она встала и начала читать наизусть стихи, но голова её была так полна кадрилью Омаров, что она с трудом сознавала, что говорит, и слова выходили действительно очень странные:

– Я совсем иначе читали эти стихи, когда был ребенком, – сказал Гриф.

– И я ничего подобного прежде не слыхала, – подтвердила Черепаха из телячьей головки.

Алиса ничего не сказала. Она села на землю и закрыла лицо руками, раздумывая о том, будет ли когда-нибудь все опять совершаться естественным образом в ее жизни.

– Мне бы хотелось, чтобы она объяснила эти стихи,– сказала Черепаха из телячьей головки.

– Она не может их объяснить, – поспешно отвечали Гриф, – пусть лучше скажет какое-нибудь другое стихотворение, ну хоть: «Выхожу один я на дорогу».

Алиса не посмела ослушаться, хотя чувствовала, что опять все будет неверно, и начала дрожащими голосом:

– К чему произносить все эти нелепости? – перебила ее Черепаха из телячьей головки, – если вы даже объяснить не можете? Ничего боле дикого я никогда не слыхала.

– Да, мне кажется, вам лучше прекратить, – сказал Гриф, и Алиса очень охотно это исполнила.

– Не попробовать ли нам протанцевать еще какую-нибудь фигуру кадрили Омаров? – продолжал Гриф, – или вам больше хотелось бы, чтоб Черепаха из телячьей головки спела песенку?

– О да, песенку, если Черепаха из телячьей головки будет так добра, – отвечала Алиса с такой поспешностью, что Гриф произнес очень обиженно:

– Гм! О вкусах не спорят! Спой ей «Черепаховый суп». Ну что, споешь, старина?

Черепаха из телячьей головки глубоко вздохнула и начала прерывающимся от рыданий голосом:

– Хор повторяет! – крикнул Гриф, и Черепаха из телячьей головки только что начала повторять, как вдруг издали донесся крик:

– Суд начинается!

– Идем скорее! – крикнул Гриф и, схватив Алису за руку, бросился бежать, не дожидаясь конца песни.

– Что это за суд? – спросила Алиса, запыхавшись от бега, но Гриф ответил только:

– Идем, идем! – и побежал еще быстрее, а ветерок, летя за ними, доносил все более слабевшие, печальные слова:

ГЛАВА XI.
Кто украл пирожки?

Когда они прибежали, то червонные Король и Королева сидели на тронах, окруженные большой толпой всевозможных маленьких птиц и зверей, а также всею колодою карт. Перед ними стоял Валет в цепях, а по бокам его стража из двух солдат. Возле Короля находился Белый Кролик, с трубой в одной руке и со свитком пергамента в другой. Посередине стоял стол с большим блюдом сладких пирожков. Вид у них был такой вкусный, что у Алисы слюнки потекли от одного взгляда на них.

– Хорошо было бы, если бы суд скорее окончился, – подумала она, – и всем дали бы закусить.

Но, по-видимому, на это была плохая надежда, и она стала осматриваться кругом, чтобы скоротать время. До тех пор Алисе никогда еще не случалось присутствовать на суде, но она читала о том, как судят, и ей было приятно убедиться, что она знала название почти всего, что ее окружало.

– Это судья, – сказала она самой себе, – потому что у него такой большой парик.

Кстати, судьей быль сам Король, и так как корона у него была надета на парик, то он чувствовал себя не совсем свободно, да и правда, это было не особенно удобно.

– А это скамья присяжных, – подумала Алиса, – и эти двенадцать существ, (она была принуждена назвать их «существами», потому что некоторые из них были животные, а другие – птицы), вероятно, присяжные. – Последнее слово она повторила раза два-три, ужасно гордясь им, так как думала, и вполне основательно, что очень многие маленькие девочки её лет никакого понятая об этом слове не имеют. Впрочем, «судейские люди» могли бы отлично заменить его.

Все двенадцать присяжных очень озабоченно писали что-то на грифельных досках.

– Что это они делают? – спросила. Алиса шепотом у Грифа. – Им, ведь, нечего записывать, пока суд еще не начался.

– Они записывают свои собственный имена, – прошептал ей в ответ Гриф, – боятся, что забудут их до окончания суда.

– Что за глупости! – начала Алиса громко и с негодованием, но быстро сдержалась, потому что Белый Кролик выкрикнул:

– Тише, не шуметь в суде! – а Король надели очки, чтобы посмотреть, кто это заговорил.

Алиса видела, как будто смотрела сквозь спины присяжных, что все они писали на своих грифельных досках: «Какие глупости!» и даже заметила, что один не знал, как написать «какие» – и спросил у соседа.

– Вот-то путаница у них будет на досках, пока суд кончится! – подумала Алиса.

У одного из присяжных грифель скрипел. Этого Алиса вынести не могла, обошла скамью, стала сзади, и очень скоро ей удалось стащить грифель. Она сделала это таки быстро, что бедный маленький присяжный (это были ящерица Билль) никак не мог понять, куда девался его грифель. Поискав его повсюду вокруг себя, он был принужден писать все остальное время пальцем, что было довольно бесполезно, так как не оставляло следа на доске.

– Герольд, прочитай обвинение! – сказал Король. После этого Белый Кролик трижды протрубил в трубу, а потом развернул пергамент и прочел следующее:

– Обсудите ваш приговор, – сказал Король присяжным.

– Нет еще, нет еще! – быстро перебил его Кролик. – До этого еще многое должно быть.

– Вызови первого свидетеля, – сказал Король, и Белый Кролик, трижды протрубив в трубу, выкрикнул:

– Первый свидетель!

Первыми свидетелем был Шляпник. Он пришел с чашкой в одной руке и с куском хлеба с маслом – в другой.

– Прошу прощения, ваше величество, – начал он, – что притащил всё это сюда, но я не кончил пить чай, когда за мной прислали.

– Вы должны были бы кончить, – сказал Король. – Когда же вы начали?

Шляпник посмотрел на Мартовского Зайца, явившегося вслед за ним на суд, под ручку с Сурком.

– Кажется, это было четырнадцатого марта, – сказал он.

– Пятнадцатого, – заметил Мартовский Заяц.

– Шестнадцатого, – прибавил Сурок.

– Запишите все это, – сказали Король присяжными, и присяжные быстро записали все три числа на своих грифельных досках, потом сложили их и превратили в рубли и копейки.

– Сними шляпу, – сказал Король Шляпнику.

– Эта шляпа – не моя, – отвечал Шляпник.

– Украдена! – воскликнули Король, обращаясь к присяжными, которые тотчас же сделали соответствующую отметку.

– Я их держу для продажи,– прибавил Шляпник в виде объяснения. – Своих шляп у меня нет. Я – шапочник.

Тут и Королева надела очки и уставилась на Шляпника. Он побледнел и беспокойно завертелся на месте,

– Давай свои показания, – сказал Король, – да не суетись так, а то я прикажу тебя немедленно казнить.

Это замечание, по-видимому, совершенно не ободрило свидетеля: он переминался с ноги на ногу, беспокойно поглядывал на Королеву и в замешательстве, вместо того, чтобы откусить от хлеба с маслом, откусил кусок от чашки. Как раз в эту минуту Алиса начала испытывать очень странное ощущение, которое смущало ее, пока она не поняла, в чем дело: она опять начала расти и подумала сначала, что ей следует встать и покинуть зал суда, но в следующую затем минуту она решила остаться на своем месте, пока ей будет хватать этого места.

– Хорошо было бы, если бы вы так не толкались, – сказал Сурок, сидевший с нею рядом. – Я едва дышу.

– Я ничего не могу поделать, – кротко отвечала Алиса, – я расту.

– Вы не имеете права расти здесь, – возразил Сурок.

– Не говорите глупостей, – заметила Алиса, уже более смело, – вы отлично знаете, что и вы растете.

– Да, но я росту благоразумно, своим чередом, – сказал Сурок, – а не так дико, – и он побрел с унылым и недовольным видом на другой конец зала суда.

За все это время Королева не переставала пристально смотреть на Шляпника, и как раз в ту минуту, когда Сурок переходил через зал, она сказала одному из судейских офицеров:

– Принеси мне список певцов последнего концерта, – причем несчастный Шляпник так затрясся, что с него свалились оба башмака.

– Давай свое показание, – сердито повторил Король, – а не то я велю тебя казнить все равно, будешь ли ты тут суетиться или нет.

– Я бедный человек, ваше величество, – начал Шляпник дрожащим голосом, – прежде, бывало, поешь то мяса, то щей, а теперь-то хлеб тощий... тощища... чай, не стал бы я...

– При чем тут щи и чай? – спросил Король.

– Не чаю дождаться... – начал, было, Шляпник, но Король перебил его:

– Но у тебя же чашка с чаем в руках, чего же ты жалуешься? – сказал он резко, – за дурака, что ли, ты меня считаешь? Продолжай!

– Я бедный человек, – продолжал Шляпник, – и Мартовский Заяц сказал...

– Я не говорил, – быстро перебил его Мартовский Заяц.

– Говорил! – сказал Шляпник.

– Я это отрицаю! – возразил Мартовский Заяц.

– Он это отрицает, – повторил Король, – таки и пропустим это.

– Во всяком случае, Сурок сказал... – продолжал Шляпник, с беспокойством оглядываясь, не станет ли и Сурок отрицать, но Сурок ничего не отрицал: он крепко спал.

– После этого, – продолжал Шляпник, – я отрезал еще немножко хлеба с маслом...

– Да, но что сказал Сурок? – спросил один из судей.

– Этого я не помню, – отвечал Шляпник.

– Ты должен помнить, – заметил Король, – или я велю тебя казнить.

Несчастный Шляпник выронил чашку с чаем и хлеб с маслом и встал на одно колено.

– Я бедный человек, ваше величество, – начал он, – я в отчаянии...

– Это от чая, – заметил Король.

Тут одна из Морских Свинок зарукоплескала, но судебная полиция немедленно привела ее к порядку. (Я вам объясню, как это делалось. У них был большой парусиновый мешок, стягивавшийся наверху веревками. Они засунули туда Морскую Свинку, вниз головой, и потом уселись на мешок).

– Я очень довольна, что мне удалось это видеть, – подумала Алиса. – Мне так часто приходилось читать в газетах: «некоторыми была сделана попытка выразить одобрение, но судебная полиция немедленно привела их к порядку», а я до сих пор никогда не могла понять, что это значит.

– Если ты так уверен в своем показании, так и стой на нем твердо,– продолжал Король.

– Нет, ваше величество, – возразил Шляпник, – мне на полу надо стоять.

– Мы судим тебя по букве закона, – сказал Король, – и нами довольно одной буквы, а тебе надо сто ять?

Тут другая Морская Свинка зарукоплескала и была приведена к порядку.

– Ну, с этими морскими свинками покончили, – подумала Алиса. – Теперь дело пойдет живее.

– Я совершенно выпили весь свой чай, – сказали Шляпник, бросив беспокойный взгляд на Королеву, просматривавшую список певцов.

– Ты можешь идти, – сказал Король, и Шляпник бросился вон из суда, забыв даже надеть свои башмаки.

– А за стеной долой ему голову, – прибавила Королева одному из офицеров, но, пока офицер успел дойти до двери, – Шляпника и след простыл.

– Позовите следующего свидетеля! – сказал Король.

Следующим свидетелем была кухарка Герцогини.

Она держала в руках перечницу, и Алиса еще прежде, чем она успела войти в суд, догадалась, что это именно кухарка Герцогини, потому что все, стоявшие у дверей, вдруг расчихались.

– Дай свое показание, – сказал Король.

– И не подумаю, – отвечала кухарка.

Король с беспокойством посмотрели на Белаго Кролика, который тихо сказал ему:

– Ваше величество должны подвергнуть эту свидетельницу перекрестному допросу.

– Ну, что ж, если должен, так должен, – отвечал Король с удрученными видом и, сложив руки и нахмурившись так, что глаза его скрылись под бровями, произнес низким голосом:

– Из чего делают сладкие пирожки?

– Из перца обыкновенно, – отвечала кухарка.

– Из патоки, – произнес сзади нее сонный голос.

– Хватайте за шиворот этого Сурка! – выкрикнула Королева. – Отрубите голову этому Сурку! Выгоните вон этого Сурка! Приведите его к порядку! Ущипните его! Отрубите ему... усы!

В течение нескольких минут весь суд были в замешательстве, выгоняя Сурка, а пока все снова рассаживались по местам, кухарка исчезла.

– Это ничего! – сказал Король с видом величайшего облегчения. – Позовите следующего свидетеля. – И он прибавил, понизив голос и обращаясь к Королеве:

– Дорогая, следующего свидетеля ты подвергнешь перекрестному допросу. У меня от всего этого страшно разбаливается голова.

Алиса наблюдала за Белыми Кроликом, рывшимся в списках, и ей было очень любопытно, кто окажется следующими свидетелем.

– Пока еще нельзя сказать, чтобы они собрали много свидетельских показаний, – рассуждала она сама с собою.

Представьте же себе её удивление, когда Белый Кролики произнеси во весь свой пронзительный голосок имя: «Алиса!»

ГЛАВА ХII.
Показание Алисы.

– Здесь! – крикнула Алиса, совсем забыв среди всеобщего шума и суматохи, какой большой она выросла за последние несколько минут, и, вскочив с такой поспешностью, что опрокинула скамью присяжных краем своего передника. Все присяжные кувырнулись на головы сидевших внизу, лежали в растяжку и барахтались, очень напоминая Алисе золотых рыбок, банку с которыми она опрокинула неделю тому назад.

– Ах, простите, пожалуйста! – воскликнула она в сильном смущении и стала, как можно скорее, подбирать их: случай с золотыми рыбками не выходил у нее из головы, и у неё явилось смутное представление, что их необходимо поскорей собрать и посадить назад на скамью присяжных, иначе они умрут.

– Судебное разбирательство не может продолжаться, – произнес с серьезным видом Король, – до тех пор, пока все присяжные не будут водворены на свои прежние места... все, – повторил он, делая ударение на последнем слове и при этом строго глядя на Алису.

Алиса оглянулась на скамью присяжных и увидала, что, второпях, она посадила ящерицу вниз головою, и несчастное маленькое существо тоскливо повиливало хвостиком, не имея возможности двигаться. Алиса подняла его и посадила, как следует.

«Хотя это не имеет особенного значения», подумала она, «мне кажется, что эта ящерица равно бесполезна для суда, как в том, так и в другом положении».

Как только присяжные немного оправились от своего неожиданного кувырканья, и доски их и грифеля были найдены и вручены им, они очень ревностно принялись за работу, составляя протокол несчастного случая, которому только что подверглись.

Одна только ящерица была слишком потрясена, чтобы что-нибудь делать, и сидела, разинув рот и глядя на потолок зала суда.

– Что ты знаешь об этом деле? – спросил Король у Алисы.

– Ничего, – отвечала Алиса.

– Так таки ничего? – настаивал Король.

– Так таки ничего, – подтвердила Алиса.

– Это очень важно, – сказали Король, обращаясь к присяжными.

Они начали было записывать эти слова на своих досках, как вдруг Белый Кролик вмешался.

– Ваше величество хотели, конечно, сказать: неважно,– сказал он очень почтительно, но хмурясь и делая гримасы Королю.

– Неважно, ну, конечно, я это и хотел сказать, – быстро подтвердил Король и стал повторять про себя вполголоса:

– Важно... неважно... неважно... важно... – как бы пробуя, какое слово лучше звучит.

Некоторые из присяжных записали «важно», а некоторые «неважно». Алиса это видела, так как стояла довольно близко и могла смотреть на их доски.

«Впрочем, это ровно ничего не меняет», подумала она.

В эту минуту Король, усердно записывавший что-то в своей записной книжке, произнес:

– Тише! – и прочел: – «Правило сорок второе. Всякий, более версты ростом, должен оставить залу суда».

Все взглянули на Алису

– Во мне нет версты, – сказала Алиса.

– Нет, есть, – возразил Король.

– В тебе немногим меньше двух верст, – прибавила Королева.

– Ну, хорошо, но я все-таки не уйду, – сказала Алиса, – и кроме того, это неверное правило: вы только что его придумали.

– Это самое древнее правило из всей книги, – возразил Король.

– В таком случае, оно должно было бы стоять первым номером, – сказала Алиса.

Король побледнел и быстро захлопнул свою записную книжку.

– Обсудите ваш приговор, – произнес он, обращаясь к присяжным тихим, дрожащим голосом.

– Еще новое свидетельское показание, с позволения вашего величества, – сказал Белый Кролик, быстро вскакивая, – сейчас только что подняли вот эту бумагу.

– А что в ней? – спросила Королева.

– Я еще не открывал её, – отвечал Белый Кролик, – но, по-видимому, это письмо, написанное заключенным... кому-нибудь.

– Да, это самое вероятное, – подтвердил Король, – так как, если оно не написано кому-нибудь, то, значит, написано никому, что, как вам известно, представляет собою очень редкий случай.

– Кому оно адресовано? – спросил один из присяжных.

– Никому не адресовано, – отвечал Белый Кролик, – и с наружной стороны ничего не написано.

Говоря это, он развернул бумагу и прибавил:

– В конце концов, это даже не письмо, а ряд каких-то стихов.

– Они написаны почерком обвиняемого? – спросил другой присяжный.

– Нет, – отвечали Белый Кролик. (Все присяжный пришли в сильное замешательство).

– Он, должно быть, подражал чьему-нибудь почерку, – сказал король. (Все присяжные снова просияли).

– С позволения вашего величества, – произнес Валет, – я этого не писал, и они не могут доказать, что это я сделал: в конце нет никакой подписи.

– Что ты не подписался, – сказал Король, – это только ухудшает дело. Это доказывает, что ты хотел обмануть, так как иначе непременно подписался бы, как всякой порядочный человек.

Тут все захлопали в ладоши: это были первые умные слова, произнесенные за этот день Королем.

– Конечно, это доказываете его виновность, – сказала Королева, – а потому долой ему...

– Это ровно ничего не доказываете, – прервала ее Алиса. – Вы даже не знаете, что там написано.

– Прочитай, – сказал Король.

Белый Кролик надел очки.

– Откуда прикажете начинать, ваше величество? – спросил он.

– Начинай с начала, – отвечал с важностью король, – и продолжай, пока не дойдешь до конца. Тогда остановись.

В суде воцарилось мертвое молчание, и Белый Кролик прочел следующие стихи:

– Это самое важное из всех доселе бывших показаний, – произнес Король, потирая руки, – а посему пусть присяжные...

– Если кто-нибудь из них сумеет это объяснить, – сказала Алиса (она настолько выросла за последние минуты, что нисколько не боялась прервать его), – то я дам ему четвертак. Мне не кажется, чтобы тут была хоть капля смысла.

Все присяжные принялись писать на своих досках: «Ей не кажется, чтоб тут была хоть капля смысла», но ни один не попробовал объяснить содержание написанного в бумаге.

– Если смысла нет, – сказал Король, – то это избавляет нас от множества хлопот, так как не понадобится отыскивать смысл. Но я не знаю, – продолжал он, раскладывая бумагу на колене и глядя на нее одними глазом, – мне, всё-таки, кажется, что я вижу некоторый смысл. «Но плавать не могу...» ты можешь плавать, умеешь? – прибавил он, обращаясь к Валету.

Валет грустно и отрицательно покачал головой.

– Разве по мне это не видно? – сказал он.

(Ясно было, что он не мог плавать, так как весь были сделан из карточной бумаги).

– Отлично. Теперь дальше, – сказал Король и продолжал, бормоча про себя отдельные строки стихов: – «и был он прав», это про меня, конечно... «Я дал ей два, он вам – один» это, конечно, относится к пирожками...

– Но дальше стоит: «...мы по множеству причин не в силах сосчитать», – сказала Алиса.

– Тут для размера пропущено слово «были» – возразил Король, – теперь пирожки на лицо, и мы можем их сосчитать. – И они поглядели на всех с торжествующим видом, указывая на пирожки. – Это все ясно, как Божий день. Теперь дальше: «Когда б я с ней к ним подходил»... Ты никогда не подходила с ним к пирожкам, дорогая моя? – спросил он у Королевы.

– Никогда! – отвечала Королева, вне себя от ярости, и швырнула чернильницей в ящерицу. (Несчастный маленький Билль бросил, было, писать по доске пальцем, так как убедился, что от этого не оставалось никакого следа, но теперь поспешил начать снова записывать при помощи чернил, стекавших у него с лица).

– А если ты не подходила, то и эта фраза к тебе не подходит, – проговорил Король, оглядываясь с улыбкой на членов суда.

Ответом ему было мертвое молчание.

– Это игра слов! – прибавил Король сердито, и все засмеялись.

– Пусть присяжные обсудят все показания, – произнес чуть ли не в двадцатый раз за этот день Король.

– Нет, нет! – закричала Королева, – сначала пусть произнесут приговор, а потом обсуждают.

– Это глупо и бессмысленно! – громко проговорила Алиса. – Ведь выдумает же только: сначала приговор!

– Попридержи язычок! – закричала Королева, багровея.

– И не подумаю, – сказала Алиса.

– Долой ей голову! – завопила во весь голос Королева.

Никто не двинулся.

– Вы думаете, вас кто-нибудь боится? – спросила Алиса (она к этому времени доросла до своего естественного роста). – Все-то вы колода карт, и больше ничего!

При этих словах вся колода взлетела на воздух и стала спускаться на Алису. Алиса слегка вскрикнула, не то от страха, не то от гнева, стараясь отбиться от карт, и увидела, что лежит на скамейке, положив голову на колени к сестре, которая осторожно снимает с её лица сухие, упавшие с деревьев листья.

– Проснись, милая Алиса! – сказала сестра. – Ну и долго же ты спала, вот заспалась-то!

– Ах, какой я странный сон видела! – проговорила Алиса. И она передала сестре, насколько могла запомнить, все удивительные приключения, о которых вы только что читали.

Когда она кончила, сестра поцеловала ее и сказала:

– В самом деле, дорогая, это был необыкновенный сон; ну, а теперь беги пить чай, а то поздно становится.

Алиса встала и убежала, думая на бегу о том, какой странный сон ей приснился.

А сестра её осталась сидеть на том же месте, подперла голову рукой, глядя на заходящее солнце и думая о маленькой Алисе и о всех её чудесных приключениях, пока сама не задремала, – и вот о чем она грезила:

Сначала о самой маленькой Алисе: снова маленькие руки обвились вокруг её колен и живые, блестящие глазки глядели в её глаза. Ей слышались звуки голоса Алисы, и казалось, что она видит её быстрое движенье головой, чтобы отбросить назад волосы, вечно наползавшие ей на глаза.

При этом она различала или ей казалось, что она различает, как все вокруг оживало и наполнялось странными существами из сна ее сестрёнки.

Трава у ее ног шелестела под быстрыми шагами пробегавшего Белого Кролика. Испуганная Мышь расплескивала воду, пролагая по ней себе путь в соседнем прудке. Ей слышалось позвякивание чашек Мартовского Зайца и его друзей, разделявших с ним нескончаемое чаепитие, и резкий голос Королевы, приговаривавшей к казни всех своих несчастных гостей. Снова дитя-Поросенок чихал на коленях у Герцогини, а вокруг них трещали, разбиваясь, тарелки и блюда. Снова крик Грифа, скрип грифеля ящерицы и сдавленный писк приводимых к порядку Морских Свинок наполняли воздух, смешиваясь с отдаленными рыданьями злополучной Черепахи из телячьей головки. .

Так она сидела с закрытыми глазами, чуть ли не воображая, что сама попала в страну чудес, хотя отлично знала, что стоит ей открыть глаза, и всё превратится в скучную действительность: трава будет шелестеть от ветра, а прудок подергиваться рябью от движения тростника. Позвякивание чашек превратится в звон колокольчиков овечьего стада; резкие возгласы Королевы – в голоса пастушат; чиханье ребенка, крики Грифа и все другие странные звуки превратятся (она это знала) в смутный шум на ферме и скотном дворе, а далекое мычанье теленка сменит тяжелые всхлипыванья Черепахи из телячьей головки.

Наконец, ей представилось, как её сестренка со временем сама станет взрослой женщиной, сохраняя и в зрелые годы простое и любящее детское сердце; как она будет смотреть на своих детей, и как их глазки будут оживляться и загораться от ее рассказов про разные удивительные приключения, может быть, даже про страну чудес, приснившуюся ей давным-давно; и как она будет сочувствовать всем их печалям и радостям, вспоминая свое собственное детство и счастливые летние дни.

Примечания публикатора