• 1815
  • 1. Мартынову И. И., 28 ноября 1815 г.
• 1816
  • 2. Вяземскому П. А., 27 марта 1816 г.
  • 3. Пушкину В. Л., 28 декабря 1816 г.
  • 4. Жуковскому В. А., 25-30 декабря 1816 г.
• 1817
  • 5. Фролову С. С., 4 апреля 1817 г.
  • 6. Вяземскому П. А. и Пушкину В. Л., 1 сентября 1817 г.
• 1819
  • 7. Тургеневу А. И., 9 июля 1819 г.
  • 8. Кривцову Н. И., вторая половина июля - начало августа 1819 г.
  • 9. Мансурову П. Б., 27 октября 1819 г.
• 1820
  • 10. Вяземскому П. А., 28 марта 1820 г.
  • 11. Вяземскому П. А., не позднее 21 апреля 1820 г.
  • 12. Гнедичу Н. И., 17-19 апреля или 29 апреля - 4 мая 1820 г.
  • 13. Пушкину Л. С., 24 сентября 1820 г.
  • 14. Арзамасцам, 20-е числа сентября 1820 г.
  • 15. Гнедичу Н. И., 4 декабря 1820 г.
• 1821
  • 16. Давыдову В. Л., Первая половина марта 1821 г.
  • 17. Дельвигу А. А., 23 марта 1821 г.
  • 18. Гнедичу Н. И., 24 марта 1821 г.
  • 19. Тургеневу А. И., 7 мая 1821 г.
  • 20. Дегильи, 6 июня 1821 г.
  • 21. Пушкину Л. С. и Пушкиной О. С., 27 июля 1821 г.
  • 22. Тургеневу С. И., 21 августа 1821 г.
  • 23. Гречу Н. И., 21 сентября 1821 г.
• 1822
  • 24. Вяземскому П. А., 2 января 1822 г.
  • 25. Пушкину Л. С., 24 января 1822 г.
  • 26. Раевскому В. Ф., 1821 г.
  • 27. Гнедичу Н. И. 29 апреля 1822 г.
  • 28. Катенину П. А., 20-е числа апреля - май 1822 г.
  • 29. Бестужеву А. А., 21 июня 1822 г.
  • 30. Гнедичу Н. И., 27 июня 1822 г.
  • 31. Катенину П. А., 19 июля 1822 г.
  • 32. Пушкину Л. С. и Пушкиной О. С., 21 июля 1822 г.
  • 33. Вяземскому П. А., 1 сентября 1822 г.
  • 34. Пушкину Л. С., 4 сентября 1822 г.
  • 35. Толстому Я. Н., 26 сентября 1822 г.
  • 36. Гнедичу Н. И., 27 сентября 1822 г.
  • 37. Пушкину Л. С., сентябрь (после 4) - октябрь (до 6) 1822 г.
  • 38. Пушкину Л. С., октябрь 1822 г.
  • 39. Горчакову В. П., октябрь - ноябрь 1822 г.
  • 40. Плетневу П. А., ноябрь - декабрь 1822 г.
• 1823
  • 41. Пушкину Л. С., 1-10 января 1823 г.
  • 42. Нессельроде К. В., 13 января 1823 г.
  • 43. Пушкину Л. С., 30 января 1823 г.
  • 44. Вяземскому П. А., 6 февраля 1823 г.
  • 45. Вяземскому П. А., март 1823 г.
  • 46. Вяземскому П. А., 5 апреля 1823 г.
  • 47. Гнедичу Н. И., 13 мая 1823 г.
  • 48. Бестужеву А. А., 13 июня 1823 г.
  • 49. Неизвестному, октябрь 1820 - июнь 1823 г.
  • 50. Неизвестной, июнь - июль 1823 г.
  • 51. Вяземскому П. А., 19 августа 1823 г.
  • 52. Пушкину Л. С., 25 августа 1823 г.
  • 53. Вяземскому П. А., 14 октября 1823 г.
  • 54. Раевскому А. Н. (?), 15-22 октября 1823 г.
  • 55. Вигелю Ф. Ф., 22 октября - 4 ноября 1823 г.
  • 56. Вяземскому П. А., 4 ноября 1823 г.
  • 57. Вяземскому П. А., 11 ноября 1823 г.
  • 58. Дельвигу А. А., 16 ноября 1823 г.
  • 59. Шишкову А. А., август - ноябрь 1823 г.
  • 60. Кривцову Н. И., октябрь - ноябрь 1823 г.
  • 61. Майгин N. и Неизвестной, ноябрь (после 4) 1823 г.
  • 62. Тургеневу А. И., 1 декабря 1823 г.
  • 63. Вяземскому П. А., 1-8 декабря 1823 г.
  • 64. Вяземскому П. А., 20 декабря 1823 г.
• 1824
  • 65. Бестужеву А. А., 12 января 1824 г.
  • 66. Булгарину Ф. В., 1 февраля 1824 г.
  • 67. Пушкину Л. С., январь (после 12) - начало февраля 1824 г.
  • 68. Бестужеву А. А., 8 февраля 1824 г.
  • 69. Вяземскому П. А., 8 марта 1824 г.
  • 70. Инзову И. Н.(?), около 8 марта 1824 г.
  • 71. Пушкину Л. С., 1 апреля 1824 г.
  • 72. Вяземскому П. А., начало апреля 1824 г.
  • 73. Кюхельбекеру В. К.(?), апрель - первая половина мая 1824 г.
  • 74. Казначееву А. И., 22 мая 1824 г.
  • 75. Казначееву А. И., после 2 июня 1824 г.
  • 76. Вяземскому П. А., 7 июня 1824 г.
  • 77. Пушкину Л. С., 13 июня 1824 г.
  • 78. Вяземскому П. А., 24-25 июня 1824 г.
  • 79. Бестужеву А. А., 29 июня 1824 г.
  • 80. Вяземскому П. А., 5 июля 1824 г.
  • 81. Тургеневу А. И., 14 июля 1824 г.
  • 82. Вяземскому П. А., 15 июля 1824 г.
  • 83. Давыдову В. Л.(?), июнь 1823 - июль 1824 ("С удивлением слышу я...") г.
  • 84. Давыдову В. Л.(?), июнь 1823 - июль 1824 ("...de Constantinople...") г.
  • 85. Деспоту-Зеновичу И. С., 8 августа 1824 г.
  • 86. Вульфу А. Н., 20 сентября 1824 г.
  • 87. Вяземскому П. А., 8 или 10 октября 1824 г.
  • 88. Жуковскому В. А., конец октября 1824 г.
  • 89. Плетневу П. А., конец октября 1824 г.
  • 90. Вяземской В. Ф., конец октября 1824 г.
  • 91. Всеволожскому Н. В., конец октября 1824 г.
  • 92. Адеркасу Б. А., конец октября 1824 г.
  • 93. Жуковскому В. А., 31 октября 1824 г.
  • 94. Пушкину Л. С., 1-10 ноября 1824 ("Дела мои всё в том же порядке...") г.
  • 95. Пушкину Л. С., 1-10 ноября 1824 ("Брат, вот тебе картинка...") г.
  • 96. Пушкину Л. С., первая половина ноября 1824 г.
  • 97. Рокотову И. М., середина августа - середина ноября 1824 г.
  • 98. Пушкину Л. С., начало 20-х чисел ноября 1824 г.
  • 99. Жуковскому В. А., 29 ноября 1824 г.
  • 100. Вяземскому П. А., 29 ноября 1824 г.
  • 101. Пушкину Л. С. и Пушкиной О. С., 4 декабря 1824 г.
  • 102. Родзянке А. Г., 8 декабря 1824 г.
  • 103. Шварцу Д. М., около 9 декабря 1824 г.
  • 104. Пушкину Л. С., не позднее 20 декабря 1824 г.
  • 105. Пушкину Л. С., 20-23 декабря 1824 г.
• 1825
  • 106. Рылееву К. Ф., 25 января 1825 г.
  • 107. Вяземскому П. А., 25 января 1825 г.
  • 108. Вяземскому П. А., 28 января 1825 г.
  • 109. Бестужеву А. А., конец января 1825 г.
  • 110. Вяземскому П. А., после 28 января 1825 г.
  • 111. Пушкину Л. С., конец января - первая половина февраля 1825 г.
  • 112. Вяземскому П. А., 19 февраля 1825 г.
  • 113. Гнедичу Н. И., 23 февраля 1825 г.
  • 114. Пушкину Л. С., конец февраля 1825 г.
  • 115. Пушкину Л. С., конец февраля - начало марта 1825 г.
  • 116. Пушкину Л. С., 14 марта 1825 ("Брат, обнимаю тебя...") г.
  • 117. Пушкину Л. С., 14 марта 1825 ("Напрасно воображаешь ты...") г.
  • 118. Пушкину Л. С. и др., 15 марта 1825 г.
  • 119. Бестужеву А. А., 24 марта 1825 г.
  • 120. Вяземской В. Ф., 24 марта 1825 г.
  • 121. Пушкину Л. С., 27 марта 1825 г.
  • 122. Вяземскому П. А., конец марта - начало апреля 1825 г.
  • 123. Вяземскому П. А. 7 апреля 1825 г.
  • 124. Пушкину Л. С., 7 апреля 1825 г.
  • 125. Шишкову А. С., около 7 апреля 1825 г.
  • 126. Вульфу А. Н., март - апрель 1825 г.
  • 127. Пушкину Л. С., 22 и 23 апреля 1825 г.
  • 128. Пушкину Л. С., не позднее 24 апреля 1825 г.
  • 129. Вяземскому П. А., не позднее 24 апреля 1825 г.
  • 130. Императору Александру I, не позднее 24 апреля 1825 г.
  • 131. Жуковскому В. А., не позднее 25 апреля 1825 г.
  • 132. Пушкину Л. С., первая половина мая 1825 г.
  • 133. Рылееву К. Ф., вторая половина мая 1825 г.
  • 134. Вульф А. Н., март - май 1825 г.
  • 135. Бестужеву А. А., конец мая - начало июня 1825 г.
  • 136. Дельвигу А. А., не позже 8 июня 1825 г.
  • 137. Вяземскому П. А. и Пушкину Л. С., 25 мая и около середины июня 1825 г.
  • 138. Вяземскому П. А., начало июля 1825 г.
  • 139. Жуковскому В. А., начало июля 1825 г.
  • 140. Вяземскому П. А., 13 июля 1825 г.
  • 141. Плетневу П. А., не позднее 19 июля 1825 г.
  • 142. Вульф А. Н., 21 июля 1825 г.
  • 143. Дельвигу А. А., 23 июля 1825 г.
  • 144. Керн А. П., 25 июля 1825 г.
  • 145. Осиповой П. А., 25 июля 1825 г.
  • 146. Пушкину Л. С., 28 июля 1825 г.
  • 147. Мойеру И. Ф., 29 июля 1825 г.
  • 148. Осиповой П. А., 29 июля 1825 г.
  • 149. Раевскому-сыну Н. Н., после 19 июля 1825 г.
  • 150. Осиповой П. А., 1 августа 1825 г.
  • 151. Полевому Н. А., 2 августа 1825 г.
  • 152. Осиповой П. А., 8 августа 1825 г.
  • 153. Вяземскому П. А., 10 августа 1825 г.
  • 154. Осиповой П. А., 11 августа 1825 г.
  • 155. Туманскому В. И., 13 августа 1825 г.
  • 156. Керн А. П., 13 и 14 августа 1825 г.
  • 157. Пушкиной О. С., 10-15 августа 1825 г.
  • 158. Вяземскому П. А., 14 и 15 августа 1825 г.
  • 159. Жуковскому В. А., 17 августа 1825 г.
  • 160. Керн А. П., 21 августа 1825 г.
  • 161. Керн А. П., 28 августа 1825 г.
  • 162. Осиповой П. А., 28 августа 1825 г.
  • 163. Рылееву К. Ф., вторая половина июня - август 1825 г.
  • 164. Вульфу А. Н., конец августа 1825 г.
  • 165. Катенину П. А., не позднее 14 сентября 1825 г.
  • 166. Вяземскому П. А., 13 и 15 сентября 1825 г.
  • 167. Императору Александру I, начало июля - сентябрь (до 22) 1825 г.
  • 168. Керн А. П., 22 сентября 1825 г.
  • 169. Вяземскому П. А., не позднее 24 сентября 1825 г.
  • 170. Жуковскому В. А., 6 октября 1825 г.
  • 171. Вульфу А. Н., 10 октября 1825 г.
  • 172. Вяземскому П. А., около 7 ноября 1825 г.
  • 173. Дельвигу А. А., октябрь - первая половина ноября 1825 г.
  • 174. Вяземскому П. А., вторая половина ноября 1825 г.
  • 175. Бестужеву А. А., 30 ноября 1825 г.
  • 176. Вяземскому П. А., не позднее 3 декабря 1825 г.
  • 177. Катенину П. А., 4 декабря 1825 г.
  • 178. Кюхельбекеру В. К., 1-6 декабря 1825 г.
  • 179. Плетневу П. А., 4-6 декабря 1825 г.
  • 180. Керн А. П., 8 декабря 1825 г.
• 1826
  • 181. Плетневу П. А., не позднее 25 января 1826 г.
  • 182. Дельвигу А. А., 20-е числа января 1826 г.
  • 183. Жуковскому В. А., 20-е числа января 1826 г.
  • 184. Дельвигу А. А., начало февраля 1826 г.
  • 185. Катенину П. А., первая половина февраля 1826 г.
  • 186. Дельвигу А. А., 20 февраля 1826 г.
  • 187. Осиповой П. А., 20 февраля 1826 г.
  • 188. Плетневу П. А., 3 марта 1826 г.
  • 189. Жуковскому В. А., 7 марта 1826 г.
  • 190. Плетневу П. А., 7 марта 1826 г.
  • 191. Великопольскому И. Е., не позднее 11 марта 1826 г.
  • 192. Вяземскому П. А., конец апреля - начало мая 1826 г.
  • 193. Вульфу А. Н., 7 мая 1826 г.
  • 194. Вяземскому П. А., не позднее 24 мая 1826 г.
  • 195. Вяземскому П. А., 27 мая 1826 г.
  • 196. Великопольскому И. Е., 3 июня 1826 г.
  • 197. Николаю I, 11 мая - первая половина июня 1826 г.
  • 198. Вяземскому П. А., 10 июля 1826 г.
  • 199. Вяземскому П. А., 14 августа 1826 г.
  • 200. Осиповой П. А., 4 сентября 1826 г.
  • 201. Осиповой П. А., 16 сентября 1826 г.
  • 202. Измайлову В. В., 9 октября 1826 г.
  • 203. Муханову В. А., 9 сентября - октябрь 1826 г.
  • 204. Муханову В. А., 9 сентября - 1 ноября 1826 г.
  • 205. Зубкову В. П.(?), 1-2 ноября 1826 г.
  • 206. Вяземской В. Ф., 3 ноября 1826 г.
  • 207. Соболевскому С. А., 9 ноября 1826 г.
  • 208. Вяземскому П. А., 9 ноября 1826 г.
  • 209. Языкову Н. М., 9 ноября 1826 г.
  • 210. Погодину М. П., 29 ноября 1826 г.
  • 211. Бенкендорфу А. Х., 29 ноября 1826 г.
  • 212. Алексееву Н. С., 1 декабря 1826 г.
  • 213. Вяземскому П. А., 1 декабря 1826 г.
  • 214. Зубкову В. П., 1 декабря 1826 г.
  • 215. Соболевскому С. А., 1 декабря 1826 г.
  • 216. Великопольскому И. Е., первая половина декабря 1826 г.
  • 217. Языкову Н. М., 21 декабря 1826 г.
• 1827
  • 218. Бенкендорфу А. Х., 3 января 1827 г.
  • 219. Каверину П. П., 18 февраля 1827 г.
  • 220. Туманскому В. И., не позднее 23 февраля 1827 г.
  • 221. Муханову А. А., после 18 февраля 1827 г.
  • 222. Дельвигу А. А., 2 марта 1827 г.
  • 223. Бенкендорфу А. Х., 22 марта 1827 г.
  • 224. Соломирскому В. Д., 15 апреля 1827 г.
  • 225. Погодину М. П., до 23 апреля 1827 г.
  • 226. Бенкендорфу А. Х., 24 апреля 1827 г.
  • 227. Муханову А. А., февраль - первая половина мая 1827 г.
  • 228. Пушкину Л. С., 18 мая 1827 г.
  • 229. Осиповой П. А., не позднее 10 июня 1827 г.
  • 230. Погодину М. П., 10 июня 1827 г.
  • 231. Бенкендорфу А. Х., 29 июня 1827 г.
  • 232. Соболевскому С. А., 15 июля 1827 г.
  • 233. Хитрово Е. М., 18 июня 1827 г.
  • 234. Бенкендорфу А. Х., 20 июля 1827 ("...В 1824-1827...") г.
  • 235. Бенкендорфу А. Х., 20 июля 1827 ("...Честь имею препроводить...") г.
  • 236. Дельвигу А. А., 31 июля 1827 г.
  • 237. Погодину М. П., не позднее 30 августа 1827 г.
  • 238. Погодину М. П., 31 августа 1827 г.
  • 239. Керн А. П., 1 сентября 1827 г.
  • 240. Бенкендорфу А. Х., 10 сентября 1827 г.
  • 241. Смирдину А. Ф., 25 октября 1827 г.
  • 242. Булгарину Ф. В., до 18 ноября 1827 г.
  • 243. Пушкину Л. С., 21 ноября 1827 г.
  • 244. Соболевскому С. А., после 10 ноября 1827 г.
  • 245. Погодину М. П., не позднее 17 декабря 1827 г.
  • 246. Соболевскому С. А., декабрь 1827 г.
• 1828
  • 247. Осиповой П. А., 24 января 1828 г.
  • 248. Хитрово Е. М., 6 февраля 1828 г.
  • 249. Хитрово Е. М., 10 февраля 1828 г.
  • 250. Погодину М. П., 19 февраля 1828 г.
  • 251. Погодину М. П., 19 февраля 1828 г.
  • 252. Соболевскому С. А., вторая половина февраля 1828 г.
  • 253. Бенкендорфу А. Х., 5 марта 1828 г.
  • 254. Осиповой П. А., не позднее 10 марта 1828 г.
  • 255. Великопольскому И. Е., конец марта 1828 г.
  • 256. Бенкендорфу А. Х., 18 апреля 1828 г.
  • 257. Бенкендорфу А. Х., 21 апреля 1828 г.
  • 258. Вяземской В. Ф., 26 апреля 1828 г.
  • 259. Языкову Н. М., 14 июня 1828 г.
  • 260. Погодину М. П., 1 июля 1828 г.
  • 261. Соболевскому С. А., 3 июля 1828 г.
  • 262. Бенкендорфу А. Х., не ранее 17 августа 1828 г.
  • 263. Вяземскому П. А., 1 сентября 1828 г.
  • 264. Хитрово Е. М., август - первая половина октября 1828 г.
  • 265. Хитрово Е. М., август - первая половина октября 1828 г.
  • 266. Путяте Н. В., январь - середина октября 1828 г.
  • 267. Вульфу А. Н., 27 октября 1828 г.
  • 268. Осиповой П. А., 3 ноября 1828 г.
  • 269. Дельвигу А. А., середина ноября 1828 г.
  • 270. Дельвигу А. А., 26 ноября 1828 г.
  • 271. Издателям "Северных цветов на 1829 год", декабрь 1828 г.
• 1829
  • 272. Вяземскому П. А., 5 или 7 января 1829 г.
  • 273. Вяземскому П. А., около 25 января 1829 г.
  • 274. Шимановской М., июль - август 1828 г.
  • 275. Неизвестной, конец 1828 г.
  • 276. Полторацкому С. Д., 25 марта 1829 г.
  • 277. Снегиреву И. М., 9 апреля 1829 г.
  • 278. Яковлеву И. А., вторая половина марта - апрель 1829 г.
  • 279. Гончаровой Н. И., 1 мая 1829 г.
  • 280. Чиляеву Б. Г., 24 мая 1829 г.
  • 281. Толстому Ф. И., 27 мая - 10 июня 1829 г.
  • 282. Погодину М. П., конец сентября - 12 октября 1829 г.
  • 283. Вульфу А. Н., 16 октября 1829 г.
  • 284. Бенкендорфу А. Х., 10 ноября 1829 г.
  • 285. Киселеву С. Д., 15 ноября 1829 г.
  • 286. Сомову О. М., первая половина декабря 1829 г.
  • 287. Неизвестной, до 26 декабря 1829 г.
• 1830
  • 288. Тизенгаузен Е. Ф., 1 января 1830 г.
  • 289. Гнедичу Н. И., 6 января 1830 г.
  • 290. Бенкендорфу А. Х., 7 января 1830 г.
  • 291. Загоскину М. Н., 11 января 1830 г.
  • 292. Хитрово Е. М., первая половина января 1830 г.
  • 293. Бенкендорфу А. Х., 18 января 1830 г.
  • 294. Судиенке М. О., 22 января 1830 г.
  • 295. Вяземскому П. А., конец января 1830 г.
  • 296. Собаньской К. А., 2 февраля 1830 г.
  • 297. Собаньской К. А., 2 февраля 1830 г.
  • 298. Бороздину К. М., после 4 февраля 1830 г.
  • 299. Судиенке М. О., 12 февраля 1830 г.
  • 300. Вяземской В. Ф., 1 марта 1830 г.
  • 301. Вяземскому П. А., 14 марта 1830 г.
  • 302. Вяземскому П. А., 16 марта 1830 г.
  • 303. Бенкендорфу А. Х., 21 марта 1830 г.
  • 304. Бенкендорфу А. Х., 24 марта 1830 г.
  • 305. Полевому Н. А., 27 марта 1830 г.
  • 306. Вяземскому П. А., не ранее 18 марта 1830 г.
  • 307. Гончаровой Н. И., 5 апреля 1830 г.
  • 308. Пушкиным Н. О. и С. Л., 6-11 апреля 1830 г.
  • 309. Бенкендорфу А. Х., 16 апреля 1830 г.
  • 310. Вяземской В. Ф., 15-18 апреля 1830 г.
  • 311. Хитрово Е. М., 15-20 апреля 1830 г.
  • 312. Фикельмон Д. Ф., 25 апреля 1830 г.
  • 313. Погодину М. П., 26 апреля 1830 г.
  • 314. Вяземской В. Ф., не позднее 28 апреля 1830 г.
  • 315. Шевыреву С. П., 29 апреля 1830 г.
  • 316. Вяземскому П. А., 2 мая 1830 г.
  • 317. Пушкиным Н. О., С. Л. и др., 3 мая 1830 г.
  • 318. Гончарову А. Н., 3 мая 1830 г.
  • 319. Плетневу П. А., не позднее 5 мая 1830 г.
  • 320. Бенкендорфу А. Х., 7 мая 1830 г.
  • 321. Хитрово Е. М., 18 мая 1830 г.
  • 322. Погодину М. П., 15-20 мая 1830 г.
  • 323. Хитрово Е. М., 19-24 мая 1830 г.
  • 324. Погодину М. П., 19-24 мая 1830 г.
  • 325. Антипину И. Ф. и др., 27 мая 1830 г.
  • 326. Бенкендорфу А. Х., 29 мая 1830 г.
  • 327. Погодину М. П., 29 мая 1830 г.
  • 328. Неизвестному, апрель - май 1830 г.
  • 329. Гончаровой Н. Н., начало июня 1830 г.
  • 330. Погодину М. П., 20-е числа мая - 6 июня 1830 г.
  • 331. Погодину М. П., 30 мая - 6 июня 1830 г.
  • 332. Погодину М. П., 30 мая - 6 июня 1830 г. ("Если уж часть...")
  • 333. Погодину М. П., 30 мая - 6 июня 1830 г.("Надеждин хоть изрядно...")
  • 334. Гончарову А. Н., 7 июня 1830 г.
  • 335. Погодину М. П., 8-9 июня 1830 г.
  • 336. Погодину М. П., 12 июня 1830 г.
  • 337. Гончарову А. Н., 28 июня 1830 г.
  • 338. Погодину М. П., вторая половина июня 1830 г.
  • 339. Погодину М. П., май - июнь 1830 г.
  • 340. Огонь-Догановскому В. С., май - июнь 1830 г.
  • 341. Бенкендорфу А. Х., 4 июля 1830 г.
  • 342. Загоскину М. Н., 14 июля 1830 г.
  • 343. Гончаровой Н. Н., 20 июля 1830 г.
  • 344. Гончаровой Н. Н., не позднее 29 июля 1830 г.
  • 345. Гончаровой Н. Н., 30 июля 1830 г.
  • 346. Вяземской В. Ф., 4 августа 1830 г.
  • 347. Фон-Фоку М. Я., 9 августа 1830 г.
  • 348. Глинке Ф. И., 12-13 августа 1830 г.
  • 349. Гончарову А. Н., 14 августа 1830 г.
  • 350. Хитрово Е. М., 21 августа 1830 г.
  • 351. Гончарову А. Н., 24 августа 1830 г.
  • 352. Гончаровой Н. Н., последние числа августа 1830 г.
  • 353. Вяземской В. Ф., последние числа августа 1830 г.
  • 354. Плетневу П. А., 31 августа 1830 г.
  • 355. Гончаровой Н. Н., 9 сентября 1830 г.
  • 356. Гончарову А. Н., 9 сентября 1830 г.
  • 357. Плетневу П. А., 9 сентября 1830 г.
  • 358. Плетневу П. А., 29 сентября 1830 г.
  • 359. Гончаровой Н. Н., 30 сентября 1830 г.
  • 360. Гончаровой Н. Н., 11 октября 1830 г.
  • 361. Плетневу П. А., не позднее 29 октября 1830 г.
  • 362. Гончаровой Н. Н., не позднее 29 октября 1830 г.
  • 363. Гончаровой Н. Н., 4 ноября 1830 г.
  • 364. Дельвигу А. А., 4 ноября 1830 г.
  • 365. Погодину М. П., начало ноября 1830 г.
  • 366. Вяземскому П. А., 5 ноября 1830 г.
  • 367. Осиповой П. А., 5 ноября 1830 г.
  • 368. Гончаровой Н. Н., 18 ноября 1830 г.
  • 369. Гончаровой Н. Н., 26 ноября 1830 г.
  • 370. Верстовскому А. Н., вторая половина ноября 1830 г.
  • 371. Погодину М. П., последние числа ноября 1830 г.
  • 372. Гончаровой Н. Н., не позднее 1 декабря 1830 г.
  • 373. Гончаровой Н. Н., 2 декабря 1830 г.
  • 374. Плетневу П. А., 9 декабря 1830 г.
  • 375. Хитрово Е. М., 9 декабря 1830 г.
  • 376. Хитрово Е. М., 11 декабря 1830 г.
  • 377. Алексееву Н. С., 26 декабря 1830 г.
  • 378. Нащокину П. В., после 5 декабря 1830 г.
  • 379. Вяземскому П. А., не ранее 27-28 декабря 1830 г.
  
  
• Из ранних редакций
  • 27. Гнедичу Н. И. 29 апреля 1822 г.
  • 56. Вяземскому П. А., 4 ноября 1823 г.
  • 93. Жуковскому В. А., 31 октября 1824 г.
  • 149. Раевскому-сыну Н. Н., после 19 июля 1825 г.
  • 263. Вяземскому П. А., 1 сентября 1828 г.
  
  
  • И. Семенко. Письма Пушкина
  • Примечания
  • Список иллюстраций

ПИСЬМА 1815-1830

1815

1. И. И. МАРТЫНОВУ

28 ноября 1815 г. Из Царского Села в Петербург

Милостивый государь,

Иван Иванович!

Вашему превосходительству угодно было, чтобы я написал пиесу на приезд государя императора; исполняю ваше повеленье. - Ежели чувства любви и благодарности к великому монарху нашему, начертанные мною, будут не совсем недостойны высокого предмета моего, сколь счастлив буду я, ежели его сиятельство граф Алексей Кириллович благоволит поднести государю императору слабое произведенье неопытного стихотворца!

Надеясь на крайнее Ваше снисхожденье, честь имею пребыть, милостивый государь,

Вашего превосходительства всепокорнейший

слуга Александр Пушкин

Царское Село.

1816

2. П. А. ВЯЗЕМСКОМУ

27 марта 1816 г. Из Царского Села в Москву

27 марта 1816.

Князь Петр Андреевич,

Признаюсь, что одна только надежда получить из Москвы русские стихи Шапеля и Буало могла победить благословенную мою леность. Так и быть; уж не пеняйте, если письмо мое заставит зевать ваше пиитическое сиятельство; сами виноваты; зачем дразнить было несчастного царскосельского пустынника, которого уж и без того дергает бешеный демон бумагомарания. С моей стороны, прямо объявляю вам, что я не намерен оставить вас в покое, покамест хромой софийский почтальон не принесет мне вашей прозы и стихов. Подумайте хорошенько об этом, делайте, что вам угодно - но я уже решился и поставлю на своем.

Что сказать вам о нашем уединении? Никогда лицей (или ликей, только, ради бога, не лицея) не казался мне так несносным, как в нынешнее время. Уверяю вас, что уединенье в самом деле вещь очень глупая, назло всем философам и поэтам, которые притворяются, будто бы живали в деревнях и влюблены в безмолвие и тишину:

Блажен, кто в шуме городском
Мечтает об уединенье,
Кто видит только в отдаленье
Пустыню, садик, сельский дом,
Холмы с безмолвными лесами,
Долину с резвым ручейком

И даже... стадо с пастухом!
Блажен, кто с добрыми друзьями
Сидит до ночи за столом
И над славенскими глупцами
Смеется русскими стихами;
Блажен, кто шумную Москву
Для хижинки не покидает...
И не во сне, а наяву
Свою любовницу ласкает!..

Правда, время нашего выпуска приближается; остался год еще. Но целый год еще плюсов, минусов, прав, налогов, высокого, прекрасного!.. целый год еще дремать перед кафедрой... это ужасно. Право, с радостью согласился бы я двенадцать раз перечитать все 12 песен пресловутой «Россиады», даже с присовокупленьем к тому и премудрой критики Мерзлякова, с тем только, чтобы граф Разумовский сократил время моего заточенья. Безбожно молодого человека держать взаперти и не позволять ему участвовать даже и в невинном удовольствии погребать покойную Академию и Беседу губителей российского слова. Но делать нечего,

Не всем быть можно в ровной доле,
И жребий с жребием не схож.

От скуки часто пишу я стихи довольно скучные (а иногда и очень скучные), часто читаю стихотворения, которые их не лучше, недавно говел и исповедовался - все это вовсе не забавно. Любезный арзамасец! утешьте нас своими посланиями - и обещаю вам, если не вечное блаженство, то по крайней мере искреннюю благодарность всего лицея.

Простите, князь - гроза всех князей-стихотворцев на Ш. - Обнимите Батюшкова за того больного, у которого, год тому назад, завоевал он Бову Королевича. Не знаю, успею ли написать Василью Львовичу. На всякий случай обнимите и его за ветреного племянника. Valeas¹.

Александр Пушкин.

Ломоносов вам кланяется.

3. В. Л. ПУШКИНУ

28 (?) декабря 1816 г. Из Царского Села в Москву

Тебе, о Нестор Арзамаса,
В боях воспитанный поэт, -
Опасный для певцов сосед
На страшной высоте Парнаса,
Защитник вкуса, грозный Вот!
Тебе, мой дядя, в новый год
Веселья прежнего желанье
И слабый сердца перевод -
В стихах и прозою посланье.

В письме Вашем Вы называли меня братом; но я не осмелился назвать Вас этим именем, слишком для меня лестным.

Я не совсем еще рассудок потерял
От рифм бахических, шатаясь на Пегасе.
Я не забыл себя, хоть рад, хотя не рад,
Нет, нет - вы мне совсем не брат,
Вы дядя мой и на Парнасе.

Итак, любезнейший из всех дядей-поэтов здешнего мира, можно ли мне надеяться, что Вы простите девятимесячную беременность пера ленивейшего из поэтов-племянников?

Да, каюсь я, конечно, перед вами
Совсем не прав пустынник-рифмоплет;
Он в лености сравнится лишь с богами,
Он виноват и прозой и стихами,
Но старое забудьте в новый год.

Кажется, что судьбою определены мне только два рода писем - обещательные и извинительные; первые в начале годовой переписки, а последние при последнем ее издыхании. К тому же приметил я, что и вся она состоит из двух посланий, - это мне кажется непростительным.

Но вы, которые умели
Простыми песнями свирели
Красавиц наших воспевать,

И с гневной музой Ювенала
Глухого варварства начала
Сатирой грозной осмеять,
И мучить бледного Шишкова
Священным Феба языком,
И лоб угрюмый Шаховского
Клеймить единственным стихом!
О вы! которые умели
Любить, обедать и писать,
Скажите искренно, ужели
Вы не умеете прощать!

28 декабря 1816 года.

Р.S. Напоминаю себя моим незабвенным. Не имею более времени писать; но - надобно ли еще обещать? Простите, вы все, которых любит мое сердце и которые любите еще меня.

Шапель Андреевич конечно
Меня забыл давным-давно,
Но я люблю его сердечно
За то, что любит он беспечно
И петь и пить свое вино,
И над всемирными глупцами
Своими резвыми стихами
Смеяться - право, пресмешно.

4. В. А. ЖУКОВСКОМУ

25-30 декабря 1816 г. (?) В Петербурге

Monsieur!

Nous vous renvoyons Voltaire, M-lle d’Orléans, Mon père et ma mère. etc., le tout

Et par-dessus le marché M-r de Küchelbecker vous envoye 4 vol. d’Amphion. Bien des remerciements pour ma part. Mon cher M. Jouckofsky, j’espère que demain j’aurai le plaisir de vous voir; Zadig, Tristam etc. sont priés bien humblement de dîner chez nous aujourd’hui, s’il est possible.

Retournez le feuillet.

Pouchkine.

{Перевод:

Милостивый государь!

Мы возвращаем вам Вольтера, девицу Орлеанскую, моего отца и мою мать, и т. д. - всего

И, сверх того, г-н Кюхельбекер посылает вам 4 тома «Амфиона». - Очень благодарен от себя. Мой милый господин Жуковский, надеюсь, что завтра я буду иметь удовольствие видеться с вами; покорнейше просим Задига, Тристрама и др. отобедать у нас сегодня, если возможно.

Переверните листок.

Пушкин.}

1817

5. С. С. ФРОЛОВУ

4 апреля 1817 г. Из Царского Села в Петербург

4 апреля 1817 года.

Почтеннейший Степан Степанович,

Извините, ежели старинный приятель пишет вам только две строчки с половиной - в будущую почту напишет он две страницы 1/2.

Егоза Пушкин.

6. П. А. ВЯЗЕМСКОМУ и В. Л. ПУШКИНУ

1 сентября 1817 г. Из Петербурга в Москву

Любезный князь,

Если увидите вы Ломоносова, то напомните ему письмо, которое должен был он мне вручить и которое потерял он у Луи, между тем как я скучал в псковском моем уединенье. Я очень недавно приехал в Петербург и желал бы как можно скорее его оставить для Москвы, то есть для Вяземского; не знаю, сбудется ли мое желание; покамест с нетерпением ожидаю твоих новых стихов и прошу у тебя твоего благословения.

Пушкин.

Адрес: Их высокопреосвященствам

Василью Львовичу Вот

и Петру Андреевичу Асмодею.

В Москве

1819

7. А. И. ТУРГЕНЕВУ

9 июля 1819 г. В Петербурге

Очень мне жаль, что я не простился ни с вами, ни с обоими Мирабо. Вот вам на память послание Орлову; примите его в ваш отеческий карман, напечатайте в собственной типографии и подарите один экземпляр пламенному питомцу Беллоны, у трона верному гражданину. Кстати о Беллоне: когда вы увидите белоглазого Кавелина, поговорите ему, хоть ради вашего Христа, за Соболевского, воспитанника Университетского пансиона. Кавелин притесняет его за какие-то теологические мнения и достойного во всех отношениях молодого человека вытесняет из пансиона, оставляя его в нижних классах, несмотря на успехи и великие способности. Вы были покровителем Соболевского, вспомните об нем и - как кардинал-племянник - зажмите рот доктору теологии Кавелину, который добивается в инквизиторы. - Препоручаю себя вашим молитвам и прошу камергера Don Basile забыть меня по крайней мере на три месяца.

Пушкин.

1819, 9 июля.

8. Н. И. КРИВЦОВУ

Вторая половина июля - начало августа 1819 г. Из Михайловского в Лондон

Помнишь ли ты, житель свободной Англии, что есть на свете Псковская губерния, твой ленивец, которого ты, верно, помнишь, который о тебе каждый день грустит, на которого сердишься и... Я не люблю писать писем. Язык и голос едва ли достаточны для наших мыслей - а перо так глупо, так медленно - письмо не может заменить разговора. Как бы то ни было, я виноват, знавши, что мое письмо может на минуту напомнить тебе об нашей России, о вечерах у Тургеневых и Карамзиных.

9. П. Б. МАНСУРОВУ

27 октября 1819 г. Из Петербурга в Новгород

Насилу упросил я Всеволожского, чтоб он позволил мне написать тебе несколько строк, любезный Мансуров, чудо-черкес! Здоров ли ты, моя радость; весел ли ты, моя прелесть - помнишь ли нас, друзей твоих (мужеского полу)... Мы не забыли тебя и в 7 часов с 1/2 каждый день поминаем в театре рукоплесканьями, вздохами - и говорим: свет-то наш Павел! что-то делает он теперь в великом Новгороде? завидует нам - и плачет о Кр...... {(разумеется нижним проходом)}. Каждое утро крылатая дева летит на репетицию мимо окон нашего Никиты, по-прежнему подымаются на нее телескопы {и хуи}, - но увы... ты не видишь ее, она не видит тебя. Оставим элегию, мой друг. Исторически буду говорить тебе о наших. Всё идет по-прежнему; шампанское, слава богу, здорово - актрисы также - то пьется, а те {ебутся} - аминь, аминь. Так и должно. У Юрьева {хуерик}, слава богу, здоров - у меня открывается маленький; и то хорошо. Всеволожский Н. играет; мел столбом! деньги сыплются! Сосницкая и кн. Шаховской толстеют и глупеют - а я в них не влюблен - однако ж его вызывал за его дурную комедию, а ее за посредственную игру. Tolstoy болен - не скажу чем - у меня и так уже много {хуериков} в моем письме. Зеленая Лампа нагорела - кажется, гаснет - а жаль - масло есть (то есть шампанское нашего друга). Пишешь ли ты, мой собрат - напишешь ли мне, мой холосенький. Поговори мне о себе - о военных поселеньях. Это все мне нужно - потому, что я люблю тебя - и ненавижу деспотизм. Прощай, лапочка.

А. Пушкин.

27 oct. 1819.

1820

10. П. А. ВЯЗЕМСКОМУ

28 марта 1820 г. Из Петербурга в Варшаву

Deux grands auteurs, les héros du Parnasse
Sont par le monde et choyés et chéris.
En vain leur Muse et détonne et grimace,
Des Visigoths ils sont les favoris.
Certain Quidam distinguant leurs écrits
De ces Messieurs nous désigne la place.
L’un est, dit-il, le chantre du Midi,
L’autre du Nord. Touchez là. C’est bien dit
Tant l’un est sec! et tant 1’autre est de glace!¹

Поэма моя на исходе - думаю кончить последнюю песнь на этих днях. Она мне надоела - потому и не присылаю тебе отрывков.

Пушкин.

1820

28 март.

11. П. А. ВЯЗЕМСКОМУ

Около (не позднее) 21 апреля 1820 г. Из Петербурга в Варшаву

Я читал моему преображенскому приятелю - несколько строк, тобою мне написанных в письме к Тургеневу, и поздравил его с счастливым испражнением пиров Гомеровых. Он отвечал, что {говно} твое, а не его. Желательно, чтоб дело на этом остановилось - он, кажется, боится твоей сатирической палицы, твои первые четыре стиха насчет его в послании к Дмитриеву - прекрасны; остальные, нужные для пояснения личности, слабы и холодны, и - дружба в сторону, Катенин стоит чего-нибудь получше и позлее. Он опоздал родиться - и своим характером и образом мыслей весь принадлежит 18 столетию. В нем та же авторская спесь, те же литературные сплетни и интриги, как и в прославленном веке философии. Тогда ссора Фрерона и Вольтера занимала Европу, но теперь этим не удивишь; что ни говори, век наш не век поэтов - жалеть, кажется, нечего - а все-таки жаль. Круг поэтов делается час от часу теснее - скоро мы будем принуждены, по недостатку слушателей, читать свои стихи друг другу на ухо. - И то хорошо. Покамест присылай нам своих стихов; они пленительны и оживительны - «Первый снег» прелесть; «Уныние» - прелестнее. Читал ли ты последние произведения Жуковского, в бозе почивающего? слышал ты его «Голос с того света» - н что ты об нем думаешь? Петербург душен для поэта. Я жажду краев чужих; авось полуденный воздух оживит мою душу. Поэму свою я кончил. И только последний, то есть окончательный, стих ее принес мне истинное удовольствие. Ты прочтешь отрывки в журналах, а получишь ее уже напечатанную - она так мне надоела, что не могу решиться переписывать ее клочками для тебя. - Письмо мое скучно, потому что с тех пор, как я сделался историческим лицом для сплетниц Санкт-Петербурга, я глупею и старею не неделями, а часами. Прости. Отвечай мне - пожалуйста - я очень рад, что придрался к переписке.

Пушкин.

12. И. И. ГНЕДИЧУ

17-19 апреля или 29 апреля - 4 мая 1820 г. В Петербурге

Чаадаев хотел меня видеть непременно - и просил отца прислать меня к нему как можно скорее... по счастию - тут и всё. Дело шло о новых слухах, которые нужно предупредить. Благодарю за участие и беспокойство.

Пушкин.

13. Л. С. ПУШКИНУ

24 сентября 1820 г. Из Кишинева в Петербург

Кишинев. 24 сент. 1820.

Милый брат, я виноват перед твоею дружбою, постараюсь загладить вину мою длинным письмом и подробными рассказами. Начинаю с яиц Леды. Приехав в Екатеринославль, я соскучился, поехал кататься по Днепру, выкупался и схватил горячку, по моему обыкновенью. Генерал Раевский, который ехал на Кавказ с сыном и двумя дочерьми, нашел меня в жидовской хате, в бреду, без лекаря, за кружкою оледенелого лимонада. Сын его (ты знаешь нашу тесную связь и важные услуги, для меня вечно незабвенные), сын его предложил мне путешествие к Кавказским водам, лекарь, который с ним ехал, обещал меня в дороге не уморить, Инзов благословил меня на счастливый путь - я лег в коляску больной; через неделю вылечился. Два месяца жил я на Кавказе; воды мне были очень нужны и черезвычайно помогли, особенно серные горячие. Впрочем, купался в теплых кисло-серных, в железных и в кислых холодных. Все эти целебные ключи находятся не в дальном расстоянье друг от друга, в последних отраслях Кавказских гор. Жалею, мой друг, что ты со мною вместе не видел великолепную цепь этих гор; ледяные их вершины, которые издали, на ясной заре, кажутся странными облаками, разноцветными и недвижными; жалею, что не всходил со мною на острый верх пятихолмного Бешту, Машука, Железной горы, Каменной и Змеиной. Кавказский край, знойная граница Азии, любопытен во всех отношениях. Ермолов наполнил его своим именем и благотворным гением. Дикие черкесы напуганы; древняя дерзость их исчезает. Дороги становятся час от часу безопаснее, многочисленные конвои - излишними. Должно надеяться, что эта завоеванная сторона, до сих пор не приносившая никакой существенной пользы России, скоро сблизит нас с персиянами безопасною торговлею, не будет нам преградою в будущих войнах - и, может быть, сбудется для нас химерический план Наполеона в рассуждении завоевания Индии. Видел я берега Кубани и сторожевые станицы - любовался нашими казаками. Вечно верхом; вечно готовы драться; в вечной предосторожности! Ехал в виду неприязненных полей свободных, горских народов. Вокруг нас ехали 60 казаков, за нами тащилась заряженная пушка, с зажженным фитилем. Хотя черкесы нынче довольно смирны, но нельзя на них положиться; в надежде большого выкупа - они готовы напасть на известного русского генерала. И там, где бедный офицер безопасно скачет на перекладных, там высокопревосходительный легко может попасться на аркан какого-нибудь чеченца. Ты понимаешь, как эта тень опасности нравится мечтательному воображению. Когда-нибудь прочту тебе мои замечания на черноморских и донских казаков - теперь тебе не скажу об них ни слова. С полуострова Таманя, древнего Тмутараканского княжества, открылись мне берега Крыма. Морем приехали мы в Керчь. Здесь увижу я развалины Митридатова гроба, здесь увижу я следы Пантикапеи, думал я - на ближней горе посереди кладбища увидел я груду камней, утесов, грубо высеченных - заметил несколько ступеней, дело рук человеческих. Гроб ли это, древнее ли основание башни - не знаю. За несколько верст остановились мы на Золотом холме. Ряды камней, ров, почти сравнившийся с землею - вот все, что осталось от города Пантикапеи. Нет сомнения, что много драгоценного скрывается под землею, насыпанной веками; какой-то француз прислан из Петербурга для разысканий - но ему недостает ни денег, ни сведений, как у нас обыкновенно водится. Из Керча приехали мы в Кефу, остановились у Броневского, человека почтенного по непорочной службе и по бедности. Теперь он под судом - и, подобно Старику Виргилия, разводит сад на берегу моря, недалеко от города. Виноград и миндаль составляют его доход. Он не умный человек, но имеет большие сведения об Крыме, стороне важной и запущенной. Отсюда морем отправились мы мимо полуденных берегов Тавриды, в Юрзуф, где находилось семейство Раевского. Ночью на корабле написал я Элегию, которую тебе присылаю; отошли ее Гречу без подписи. Корабль плыл перед горами, покрытыми тополами, виноградом, лаврами и кипарисами; везде мелькали татарские селения; он остановился в виду Юрзуфа. Там прожил я три недели. Мой друг, счастливейшие минуты жизни моей провел я посереди семейства почтенного Раевского. Я не видел в нем героя, славу русского войска, я в нем любил человека с ясным умом, с простой, прекрасной душою; снисходительного, попечительного друга, всегда милого, ласкового хозяина. Свидетель Екатерининского века, памятник 12 года; человек без предрассудков, с сильным характером и чувствительный, он невольно привяжет к себе всякого, кто только достоин понимать и ценить его высокие качества. Старший сын его будет более нежели известен. Все его дочери - прелесть, старшая - женщина необыкновенная. Суди, был ли я счастлив: свободная, беспечная жизнь в кругу милого семейства; жизнь, которую я так люблю и которой никогда не наслаждался, - счастливое, полуденное небо; прелестный край; природа, удовлетворяющая воображение, - горы, сады, море; друг мой, любимая моя надежда - увидеть опять полуденный берег и семейство Раевского. Будешь ли ты со мной? скоро ли соединимся? Теперь я один в пустынной для меня Молдавии. По крайней мере пиши ко мне - благодарю тебя за стихи; более благодарил бы тебя за прозу. Ради бога, почитай поэзию - доброй, умной старушкою, к которой можно иногда зайти, чтоб забыть на минуту сплетни, газеты и хлопоты жизни, повеселиться ее милым болтанием и сказками; но влюбиться в нее - безрассудно. Михайло Орлов с восторгом повторяет ........ русским безвестную!.. я также. Прости, мой друг! обнимаю тебя. Уведомь меня об наших. Всё ли еще они в деревне. Мне деньги нужны, нужны! Прости. Обними же за меня Кюхельбекера и Дельвига. Видишь ли ты иногда молодого Молчанова? Пиши мне обо всей братье.

Пушки

14. АРЗАМАСЦАМ

20-е числа сентября 1820 г. (?) Из Кишинева в Петербург

В лето 5 от Липецкого потопа - мы, превосходительный Рейн и жалобный сверчок, на лужице города Кишинева, именуемой быком, сидели и плакали, воспоминая тебя, Арзамас, ибо благородные гуси величественно барахтались пред нашими глазами в мутных водах упомянутой речки. Живо представились им ваши отсутствующие превосходительства, и в полноте сердца своего положили они уведомить о себе членов православного братства, украшающих берега Мойки и Фонтанки -

15. Н. И. ГНЕДИЧУ

4 декабря 1820 г. Из Каменки в Петербург

Вот уже восемь месяцев, как я веду странническую жизнь, почтенный Николай Иванович. Был я на Кавказе, в Крыму, в Молдавии и теперь нахожусь в Киевской губернии, в деревне Давыдовых, милых и умных отшельников, братьев генерала Раевского. Время мое протекает между аристократическими обедами и демагогическими спорами. Общество наше, теперь рассеянное, было недавно разнообразная и веселая смесь умов оригинальных, людей известных в нашей России, любопытных для незнакомого наблюдателя. - Женщин мало, много шампанского, много острых слов, много книг, немного стихов. Вы поверите легко, что, преданный мгновенью, мало заботился я о толках петербургских. Поэму мою, напечатанную под вашим отеческим надзором и поэтическим покровительством, я не получил, - но сердечно благодарю вас за милое ваше попечение. Некоторые №-ра «Сына» доходили до меня. Видел я прекрасный перевод «Андромахи», которого читали вы мне в вашем эпикурейском кабинете, и вдохновенные строфы:

Уже в последний раз приветствовать я мнил
и проч.

Они оживили во мне воспоминанья об вас и чувство прекрасного, всегда драгоценное для моего сердца, но не примирили меня с критиками, которые нашел я в том же «Сыне отечества». Кто такой этот В., который хвалит мое целомудрие, укоряет меня в бесстыдстве, говорит мне: красней, несчастный? (что, между прочим, очень неучтиво), говорит, что характеры моей поэмы писаны мрачными красками этого нежного, чувствительного Корреджио и смелою кистию Орловского, который кисти в руки не берет и рисует только почтовые тройки да киргизских лошадей? Согласен со мнением неизвестного эпиграммиста - критика его для меня ужасно как тяжка. Допросчик умнее, а тот, кто взял на себя труд отвечать ему (благодарность и самолюбие в сторону), умнее всех их. В газетах читал я, что «Руслан», напечатанный для приятного препровожденья скучного времени, продается с превосходною картинкою - кого мне за нее благодарить? Друзья мои! надеюсь увидеть вас перед своей смертию. Покамест у меня еще поэма готова или почти готова. Прощайте - нюхайте гишпанского табаку и чихайте громче, еще громче.

Пушкин.

Каменка, 4 декабря 1820.

Где Жуковский, уехал ли он с ее высочеством? Обнимаю с братским лобзанием Дельвига и Кюхельбекера. Об них нет ни слуха ни духа - журнала его не видал; писем также.

Мой адрес: В Кишинев - Его превосходительству Ивану Никитичу Инзову.

1821

16. В. Л. ДАВЫДОВУ (?)

Первая половина марта 1821 г. Кишинев (?)

Уведомляю тебя о происшествиях, которые будут иметь следствия, важные не только для нашего края, но и для всей Европы.

Греция восстала и провозгласила свою свободу. Теодор Владимиреско, служивший некогда в войске покойного князя Ипсиланти, в начале февраля нынешнего года вышел из Бухареста с малым числом вооруженных арнаутов и объявил, что греки не в силах более выносить притеснений и грабительств турецких начальников, что они решились освободить себя от ига незаконного, что намерены платить только подати, наложенные правительством. Сия прокламация встревожила всю Молдавию. Князь Суццо и русский консул напрасно хотели удержать распространение бунта - пандуры и арнауты отовсюду бежали к смелому Владимиреско, - и в несколько дней он уже начальствовал 7000 войска.

21 февраля генерал князь Александр Ипсиланти с двумя из своих братьев и с князем Георгием Кантакузеном - прибыл в Яссы из Кишинева, где оставил он мать, сестер и двух братий. Он был встречен тремястами арнаутов, князем Суццо и русским консулом и тотчас принял начальство города. Там издал он прокламации, которые быстро разлилися повсюду, - в них сказано, что Феникс Греции воскреснет из своего пепла, что час гибели для Турции настал и проч., и что Великая держава одобряет подвиг великодушный! Греки стали стекаться толпами под его трое знамен, из которых одно трехцветно, на другом развевается крест, обвитый лаврами, с текстом сим знаменем победиши, на третьем изображен возрождающийся Феникс. - Я видел письмо одного инсургента: с жаром описывает он обряд освящения знамен и меча князя Ипсиланти, восторг духовенства и народа и прекрасные минуты Надежды и Свободы...

В Яссах все спокойно. Семеро турков были приведены к Ипсиланти и тотчас казнены - странная новость со стороны европейского генерала. В Галацах турки в числе 100 человек были перерезаны; двенадцать греков также убиты.

Известие о возмущении поразило Константинополь. Ожидают ужасов, но еще их нет. Трое бежавших греков находятся со вчерашнего дня в здешнем карантине. Они уничтожили многие ложные слухи. Старец Али принял христианскую веру и окрещен именем Константина; двухтысячный отряд его, который шел на соединение с сулиотами, уничтожен турецким войском.

Восторг умов дошел до высочайшей степени, все мысли устремлены к одному предмету - к независимости древнего отечества. В Одессах я уже не застал любопытного зрелища: в лавках, на улицах, в трактирах - везде собирались толпы греков, все продавали за ничто свое имущество, покупали сабли, ружья, пистолеты, все говорили об Леониде, об Фемистокле, все шли в войско счастливца Ипсиланти. Жизнь, имения греков в его распоряжении. Сначала имел он два миллиона. Один Паули дал 600 тысяч пиастров с чем, чтоб ему их возвратить по восстановлении Греции. 10 000 греков записались в войско.

Ипсиланти идет на соединение с Владимиреско. Он называется Главнокомандующим северных греческих войск и уполномоченным Тайного Правительства. Должно знать, что уже тридцать лет составилось и распространилось тайное общество, коего целию было освобождение Греции. Члены общества разделены на три степени... Низшую степень составляла военная сила, вторую - граждане, члены сей степени имели право каждый приписать себе товарищей, - но не воинов, которых избирала только третья, высшая степень. Ты видишь простой ход и главную мысль сего общества, которого основатели еще неизвестны... Отдельная вера, отдельный язык, независимость книгопечатания, с одной стороны просвещение, с другой - глубокое невежество, - все покровительствовало вольнолюбивым патриотам - все купцы, все духовенство до последнего монаха считалось в обществе, которое ныне торжествует.

Вот тебе подробный отчет последних происшествий нашего края.

Странная картина! Два великих народа, давно падших в презрительное ничтожество, в одно время восстают из праха - и, возобновленные, являются на политическом поприще мира. Первый шаг Александра Ипсиланти прекрасен и блистателен. Он счастливо начал - и, мертвый или победитель, отныне он принадлежит истории - 28 лет, оторванная рука, цель великодушная! - завидная участь. Кинжал изменника опаснее для него сабли турков; Константин-паша после освобождения не совестней будет Клодовика или Владимира, ибо влияние молодого мстителя Греции должно его встревожить. Признаюсь, я бы советовал князю Ипсиланти предупредить престарелого злодея: нравы той страны, где он теперь действует, оправдают политическое убийство.

Важный вопрос: что станет делать Россия; займем ли мы Молдавию и Валахию под видом миролюбивых посредников; перейдем ли мы за Дунай союзниками греков и врагами их врагов? Во всяком случае, буду уведомлять -

17. А. А. ДЕЛЬВИГУ

23 марта 1821 г. Из Кишинева в Петербург

Друг Дельвиг, мой парнасский брат,
Твоей я прозой был утешен,
Но признаюсь, барон, я грешен:
Стихам я больше был бы рад.

Ты знаешь сам: в минувши годы
Я на брегу парнасских вод
Любил марать поэмы, оды,
И даже зрел меня народ
На кукольном театре моды.
Бывало, что ни напишу,
Все для иных не Русью пахнет;
Об чем цензуру ни прошу,
Ото всего Тимковский ахнет.
Теперь едва, едва дышу!
От воздержанья муза чахнет,
И редко, редко с ней грешу.
К неверной славе я хладею;
И по привычке лишь одной
Лениво волочусь за нею,
Как муж за гордою женой.
Я позабыл ее обеты,
Одна свобода мой кумир,
Но всё люблю, мои поэты,
Счастливый голос ваших лир.
Так точно, позабыв сегодня
Проказы младости своей,
Глядит с улыбкой ваша сводня
На шашни молодых {блядей}.

Жалею, Дельвиг, что до меня дошло только одно из твоих писем, именно то, которое мне доставлено любезным Гнедичем, вместе с девственной «Людмилою». - Ты не довольно говоришь о себе и об друзьях наших - о путешествиях Кюхельбекера слышал я уж в Киеве. Желаю ему в Париже дух целомудрия, в канцелярии Нарышкина дух смиренномудрия и терпения, об Духе любви я не беспокоюсь, в этом нуждаться не будет, о празднословии молчу - дальний друг не может быть излишне болтлив. В твоем отсутствии сердце напоминало о тебе, об твоей музе - журналы. Ты все тот же - талант прекрасный и ленивый. Долго ли тебе шалить, долго ли тебе разменивать свой гений на серебряные четвертаки. Напиши поэму славную, только не четыре части дня и не четыре времени, напиши своего «Монаха». Поэзия мрачная, богатырская, сильная, байроническая - твой истинный удел - умертви в себе ветхого человека - не убивай вдохновенного поэта. Что до меня, моя радость, скажу тебе, что кончил я новую поэму - «Кавказский пленник», которую надеюсь скоро вам прислать. Ты ею не совсем будешь доволен и будешь прав; еще скажу тебе, что у меня в голове бродят еще поэмы, но что теперь ничего не пишу. Я перевариваю воспоминания и надеюсь набрать вскоре новые; чем нам и жить, душа моя, под старость нашей молодости, как не воспоминаниями? -

Недавно приехал в Кишинев и скоро оставляю благословенную Бессарабию - есть страны благословеннее. Праздный мир не самое лучшее состояние жизни. Даже и Скарментадо, кажется, не прав - самого лучшего состояния нет на свете, но разнообразие спасительно для души. -

Друг мой, есть у меня до тебя просьба - узнай, напиши мне, что делается с братом - ты его любишь, потому что меня любишь, он человек умный во всем смысле слова - и в нем прекрасная душа. Боюсь за его молодость, боюсь воспитания, которое дано будет ему обстоятельствами его жизни и им самим - другого воспитания нет для существа, одаренного душою. Люби его, я знаю, что будут стараться изгладить меня из его сердца, - в этом найдут выгоду. - Но я чувствую, что мы будем друзьями и братьями не только по африканской нашей крови.

Прощай.

А. Пушкин.

Кишинев.

18. Н. И. ГНЕДИЧУ

24 марта 1821 г. Из Кишинева в Петербург

В стране, где Юлией венчанный
И хитрым Августом изгнанный
Овидий мрачны дни влачил,
Где элегическую лиру
Глухому своему кумиру
Он малодушно посвятил,

Далече северной столицы
Забыл я вечный ваш туман,
И вольный глас моей цевницы
Тревожит сонных молдаван.
Все тот же я - как был и прежде;
С поклоном не хожу к невежде,
С Орловым спорю, мало пью,
Октавию - в слепой надежде -
Молебнов лести не пою.
И дружбе легкие посланья
Пишу без строгого старанья.
Ты, коему судьба дала
И смелый ум и дух высокой,
И важным песням обрекла,
Отраде жизни одинокой;
О ты, который воскресил
Ахилла призрак величавый,
Гомера музу нам явил
И смелую певицу славы
От звонких уз освободил, -
Твой глас достиг уединенья,
Где я сокрылся от гоненья
Ханжи и гордого глупца,
И вновь он оживил певца,
Как сладкий голос вдохновенья.
Избранник Феба! твой привет,
Твои хвалы мне драгоценны;
Для муз и дружбы жив поэт.
Его враги ему презренны -
Он музу битвой площадной
Не унижает пред народом;
И поучительной лозой
Зоила хлещет - мимоходом.

Вдохновительное письмо ваше, почтенный Николай Иванович, нашло меня в пустынях Молдавии: оно обрадовало и тронуло меня до глубины сердца. Благодарю за воспоминание, за дружбы, за хвалу, за упреки, за формат этого письма - все показывает участие, которое принимает живая душа ваша во всем, что касается до меня. Платье, сшитое, по заказу вашему, на «Руслана и Людмилу», прекрасно; и вот уже четыре дни как печатные стихи, виньета и переплет детски утешают меня. Чувствительно благодарю почтенного АО; эти черты сладкое для меня доказательство его любезной благосклонности. - Не скоро увижу я вас; здешние обстоятельства пахнут долгой, долгою разлукой! молю Феба и казанскую богоматерь, чтоб возвратился я к вам с молодостью, воспоминаньями и еще новой поэмой: - та, которую недавно кончил, окрещена «Кавказским пленником». Вы ожидали многого, как видно из письма вашего, - найдете малое, очень малое. С вершин заоблачных бесснежного Бешту видел я только в отдаленье ледяные главы Казбека и Эльбруса. Сцена моей поэмы должна бы находиться на берегах шумного Терека, на границах Грузии, в глухих ущелиях Кавказа - я поставил моего героя в однообразных равнинах, где сам прожил два месяца - где возвышаются в дальном расстоянии друг от друга четыре горы, отрасль последняя Кавказа; во всей поэме не более 700 стихов - в скором времени пришлю вам ее - дабы сотворили вы с нею, что только будет угодно.

Кланяюсь всем знакомым, которые еще меня не забыли - обнимаю друзей. С нетерпеньем ожидаю девятого тома «Русской истории». Что делает Николай Михайлович? здоровы ли он, жена и дети? Это почтенное семейство ужасно недостает моему сердцу. - Дельвигу пишу в вашем письме. Vale¹.

Пушкин.

1821 марта 24.

Кишинев.

19. А. И. ТУРГЕНЕВУ

7 мая 1821 г. Из Кишинева в Петербург

Не правда ли, что вы меня не забыли, хотя я ничего не писал и давно не получал об вас никакого известия? Мочи нет, почтенный Александр Иванович, как мне хочется недели две побывать в этом пакостном Петербурге: без Карамзиных, без вас двух да еще без некоторых избранных, соскучишься и не в Кишиневе, а вдали камина княгини Голицыной замерзнешь и под небом Италии. В руце твои предаюся, отче! Вы, который сближены с жителями Каменного острова, не можете ли вы меня вытребовать на несколько дней (однако ж не более) с моего острова Пафмоса? Я привезу вам за то сочинение во вкусе Апокалипсиса и посвящу вам, христолюбивому пастырю поэтического нашего стада; но сперва дайте знать минутным друзьям моей минутной младости, чтоб они прислали мне денег, чем они чрезвычайно обяжут искателя новых впечатлений. В нашей Бессарабии в впечатлениях недостатку нет. Здесь такая каша, что хуже овсяного киселя. Орлов женился; вы спросите, каким образом? Не понимаю. Разве он ошибся плешью и {проломал жену} головою. Голова его тверда; душа прекрасная; но черт ли в них? Он женился; наденет халат и скажет:

Beatus qui procul...¹

Верьте, что, где б я ни был, душа моя, какова ни есть, принадлежит вам и тем, которых умел я любить.

Пушкин.

Кишинев.

7 мая 1821.

Если получу я позволение возвратиться, то не говорите ничего никому, и я упаду, как снег на голову.

20. ДЕГИЛЬИ

6 июня 1821 г. В Кишиневе.

Avis à M-r Deguilly, ex-officier français.

Il ne suffit pas d’être un J. F.; il faut encore l’être franchement.

A la veille d’un foutu duel au sabre, on n’écrit pas sous les yeux de sa femme des jérémiades et son testament. On ne fabrique pas des contes à dormir debout avec les autorités de la ville, afin d’empêcher une égratignure. On ne compromet pas deux fois son second.¹

Tout ce qui est arrivé, je l’ai prévu, je suis fâché de n’avoir pas parié.

Maintenant tout est fini, mais prenez garde à vous.

Agréez l’assurance des sentiments que vous méritez.

6 juin 1821.

Pouchkine.

Notez encore que maintenant en cas de besoin je saurai faire agir mes droits de gentilhomme russe, puisque vous n’entendez rien au droit des armes.

{Перевод:

К сведению г-на Дегильи, бывшего французского офицера.

Накануне паршивой дуэли на саблях не пишут на глазах у жены слезных посланий и завещания; не сочиняют нелепейших сказок для городских властей, чтобы избежать царапины; не компрометируют дважды своего секунданта².

Теперь все кончено, но берегитесь.

Примите уверение в чувствах, какие вы заслуживаете.

6 июня 1821.

Заметьте еще, что впредь, в случае надобности, я сумею осуществить свои права русского дворянина, раз вы ничего не смыслите в правах дуэли.}

21. Л. С. ПУШКИНУ и О. С. ПУШКИНОЙ

27 июля 1821 г. Из Кишинева в Петербург

Брату.

Здравствуй, Лев, не благодарю тебя за письмо твое, потому что ты мне дельного ничего не говоришь - я называю дельным все, что касается до тебя. Пиши ко мне, покамест я еще в Кишиневе. Я тебе буду отвечать со всевозможной болтливостью, и пиши мне по-русски, потому что, слава богу, с моими конституционными друзьями я скоро позабуду русскую азбуку. Если ты в родню, так ты литератор (сделай милость, не поэт): пиши же мне об новостях нашей словесности; что такое «Сотворение мира» Милонова? что делает Катенин? Он ли задавал вопросы Воейкову в «Сыне отечества» прошлого года? Кто на ны? «Черная шаль» тебе нравится - ты прав, но ее черт знает как напечатали. Кто ее так напечатал? пахнет Глинкой. Если ты его увидишь, обними его братски, скажи ему, что он славная душа - и что я люблю его, как должно. Вот еще важнее: постарайся свидеться с Всеволожским - и возьми у него на мой счет число экземпляров моих сочинений (буде они напечатаны), розданное моими друзьями - экземпляров 30. Скажи ему, что я люблю его, что он забыл меня, что я помню вечера его, любезность его, V. С. Р. его, L. D. его, Овошникову его, Лампу его - и все елико друга моего. Поцелуй, если увидишь, Юрьева и Мансурова - пожелай здравия калмыку - и напиши мне обо всем.

Пришли мне «Тавриду» - Боброва. Vale.

Твой брат А.

27 июля.

Сестре.

Etes-vous de retour de votre voyage? avez-vous visité de nouveau les souterrains, les châteaux, les cascades de Narva? cela vous a-t-il amusé? aimez-vous toujours vos promenades solitaires? quels sont vos chiens favoris? avez-vous oublié la mort tragique d’Omphale et de Bizarre? qu’est-ce qui vous amuse? que lisez-vous? avez-vous revu la voisine Annette Voulf? montez-vous à cheval? quand revenez-vous à Pétersbourg? que font les Korfs? êtes-vous mariée, êtes-vous prête à l’être? doutez-vous de mon amitié? bonjour, ma bonne amie

{Перевод:

Вернулась ли ты из своего путешествия? Посетила ли снова подземелья, замки, Нарвские водопады? Развлекло ли это тебя? Любишь ли ты по-прежнему одинокие прогулки? Какие собаки твои любимицы? Забыла ли ты трагическую смерть Омфалы и Бизарра? Чем ты развлекаешься? Что читаешь? Виделась ли ты снова с соседкой, Анетой Вульф? Ездишь ли верхом? Когда возвращаешься в Петербург? Что поделывают Корфы? Не вышла ли ты замуж? Не собираешься ли выйти? Сомневаешься ли в моей дружбе? Прощай, мой добрый друг.}

22. С. И. ТУРГЕНЕВУ

21 августа 1821 г. Из Кишинева в Одессу

Поздравляю вас, почтенный Сергей Иванович, с благополучным прибытием из Турции чуждой в Турцию родную. С радостию приехал бы я в Одессу побеседовать с вами и подышать чистым европейским воздухом, но я сам в карантине, и смотритель Инзов не выпускает меня, как зараженного какою-то либеральною чумою. Скоро ли увидите вы северный Стамбул? обнимите там за меня милого нашего муфти Александра Ивановича и мятежного драгомана брата его; его преосвященству писал я письмо, на которое ответа еще не имею. Дело шло об моем изгнании - но если есть надежда на войну, ради Христа, оставьте меня в Бессарабии. Пред вами я виноват; полученное от вас письмо я через два дни перечитываю - но до сих пор не отвечал - надеюсь на великодушное прощение и на скорое свидание.

Кланяюсь Чу, если Чу меня помнит - а Долгорукий меня забыл.

Пушкин.

21 авг.

23. Н. И. ГРЕЧУ

21 сентября 1821 г. Из Кишинева в Петербург

Извините, любезный наш Аристарх, если опять беспокою вас письмами и просьбами; сделайте одолжение - доставьте письмо, здесь прилагаемое, брату моему; молодой человек меня забыл и не прислал мне даже своего адреса.

Вчера видел я в «Сыне отечества» мое послание к Ч - у; уж эта мне цензура! Жаль мне, что слово вольнолюбивый ей не нравится: оно так хорошо выражает нынешнее libéral¹, оно прямо русское, и, верно, почтенный А. С. Шишков даст ему право гражданства в своем словаре, вместе с шаротыком и с топталищем. Там напечатано глупца философа; зачем глупца? стихи относятся к Американцу Толстому, который вовсе не глупец; но лишняя брань не беда. А скромное письмо мое насчет моего же письма - видно, не лезет сквозь цензуру? Плохо.

Дельвигу и Гнедичу пробовал я было писать - да они и в ус не дуют. Что б это значило: если просто забвение, то я им не пеняю: забвенье - естественный удел всякого отсутствующего; я бы и сам их забыл, если бы жил с эпикурейцами, в эпикурейском кабинете, и умел читать Гомера; но если они на меня сердятся или разочли, что письма их мне не нужны, - так плохо.

Хотел было я прислать вам отрывок из моего «Кавказского пленника», да лень переписывать; хотите ли вы у меня купить весь кусок поэмы? длиною в 800 стихов: стих шириною - 4 стопы; разрезано на 2 песни. Дешево отдам, чтоб товар не залежался. Vale.

Пушкин.

21 сентября 1821. Кишинев.

1822

24. П. А. ВЯЗЕМСКОМУ

2 января 1822 г. Из Кишинева в Москву

Попандопуло привезет тебе мои стихи. Липранди берется доставить тебе мою прозу - ты, думаю, видел его в Варшаве. Он мне добрый приятель и (верная порука за честь и ум) не любим нашим правительством и, в свою очередь, не любит его. В долгой разлуке нашей одни дурацкие журналы изредка сближали нас друг с другом. Благодарю тебя за все твои сатирические, пророческие и вдохновенные творенья, они прелестны - благодарю за все вообще - бранюсь с тобою за одно послание к Каченовскому; как мог ты сойти в арену вместе с этим хилым кулачным бойцом - ты сбил его с ног, но он облил бесславный твой венок кровью, желчью и сивухой... Как с ним связываться - довольно было с него легкого хлыста, а не сатирической твоей палицы. Ежели я его задел в послании к Ч. -, то это не из ненависти к нему, но чтобы поставить с ним на одном ряду Американца Толстого, которого презирать мудренее. Жуковский меня бесит - что ему понравилось в этом Муре? чопорном подражателе безобразному восточному воображению? Вся «Лалла-рук» не стоит десяти строчек «Тристрама Шанди»; пора ему иметь собственное воображенье и крепостные вымыслы. Но каков Баратынский? Признайся, что он превзойдет и Парни и Батюшкова - если впредь зашагает, как шагал до сих пор, - ведь 23 года счастливцу!

Оставим все ему эротическое поприще и кинемся каждый в свою сторону, а то спасенья нет. Кавказский мой пленник кончен - хочу напечатать, да лени много, а денег мало - и меркантильный успех моей прелестницы Людмилы отбивает у меня охоту к изданиям - желаю счастия дяде - я не пишу к нему; потому что опасаюсь журнальных почестей - скоро ли выйдут его творенья? все они вместе не стоят Буянова; а что-то с ним будет в потомстве? Крайне опасаюсь, чтобы двоюродный брат мой не почелся моим сыном - а долго ли до греха. Пиши мне, с кем ты хочешь и как хочешь - стихами или прозой - ей-богу буду отвечать.

Пушкин.

2 январь 1822.

Пишу тебе у Рейна - все тот же он, не изменился, хоть и женился. Начал он тебе было диктовать письмо в своем роде - но заблагорассудил изорвать его. Он тебе кланяется и занят ужасно сургучом.

Прибавление

Орлов велел тебе сказать, что он делает палки сургучные, а палки в дивизии своей уничтожил.

25. Л. С. ПУШКИНУ

24 января 1822 г. Из Кишинева в Петербург

Сперва хочу с тобою побраниться; как тебе не стыдно, мой милый, писать полурусское, полуфранцузское письмо, ты не московская кузина - во-вторых, письма твои слишком коротки - ты или не хочешь или не можешь мне говорить открыто обо всем - жалею; болтливость братской дружбы была бы мне большим утешением. Представь себе, что до моей пустыни не доходит ни один дружний голос - что друзья мои как нарочно решились оправдать элегическую мою мизантропию - и это состояние несносно. Письмо, где говорил я тебе о Тавриде, не дошло до тебя - это меня бесит - я давал тебе несколько препоручений самых важных в отношении ко мне - черт с ними; постараюсь сам быть у вас на несколько дней - тогда дела пойдут иначе. Ты говоришь, что Гнедич на меня сердит, он прав - я бы должен был к нему прибегнуть с моей новой поэмой - но у меня шла голова кругом - от него не получал я давно никакого известия; Гречу должно было писать - и при сей верной оказии предложил я ему «Пленника». К тому же ни Гнедич со мной, ни я с Гнедичем не будем торговаться и слишком наблюдать каждый свою выгоду, а с Гречем я стал бы бессовестно торговаться, как со всяким брадатым ценителем книжного ума. Спроси у Дельвига, здоров ли он, все ли, слава богу, пьет и кушает - каково нашел мои стихи к нему и пр. О прочих дошли до меня темные известия. Посылаю тебе мои стихи, напечатай их в «Сыне» (без подписи и без ошибок). Если хочешь, вот тебе еще эпиграмма, которую ради Христа не распускай, в ней каждый стих - правда.

Иной имел мою Аглаю...¹

Хочешь еще? на Каченовского -

Клеветник без дарованья...²

Покушай, пожалуйста. Прощай, Фока, обнимаю тебя,

твой друг Демьян.

24 генв. 1822.

26. В. Ф. РАЕВСКОМУ

1821 г. - начало февраля 1822 г. В Кишиневе

Пришли мне, Раевский, «Histoire de Crimée»¹, книга не моя, и у меня ее требуют. Vale et mihi faveas².

Пушкин.

27. Н. И. ГНЕДИЧУ

29 апреля 1822 г. Из Кишинева в Петербург

29 апреля 1822. Кишинев.

Parve (nec invideo) sine me, liber, ibis in urbem,

Heu mihi! quo domino non licet ire tuo¹.

Не из притворной скромности прибавлю: Vade, sed incultus, qualem decet exulis esse!² Недостатки этой повести, поэмы или чего вам угодно так явны, что я долго не мог решиться ее напечатать. Поэту возвышенному, просвещенному ценителю поэтов, вам предаю моего «Кавказского пленника»; в награду за присылку прелестной вашей идиллии (о которой мы поговорим на досуге) завещаю вам скучные заботы издания; но дружба ваша меня избаловала. Назовите это стихотворение сказкой, повестию, поэмой или вовсе никак не называйте, издайте его в двух песнях или только в одной, с предисловием или без; отдаю вам его в полное распоряжение. Vale.

Пушкин.

28. П. А. КАТЕНИНУ

20-е числа апреля - май 1822 г.

Из Кишинева в Петербург

... Я не ... чести быть поэтом, но эта похвала показалась бы мне не очень лестною.

Я прочел намедни твое письмо к Гречу с большим удовольствием, и во-первых, потому что ты даешь мне знать о себе только через журналы....

29. А. А. БЕСТУЖЕВУ

21 июня 1822 г. Из Кишинева в Петербург

Милостивый государь

Александр Александрович,

Давно собирался я напомнить вам о своем существовании. Почитая прелестные ваши дарования и, признаюсь, невольно любя едкость вашей остроты, хотел я связаться с вами на письме, не из одного самолюбия, но также из любви к истине. Вы предупредили меня. Письмо ваше так мило, что невозможно с вами скромничать. Знаю, что ему не совсем бы должно верить, но верю поневоле и благодарю вас, как представителя вкуса и верного стража и покровителя нашей словесности.

Посылаю вам мои бессарабские бредни и желаю, чтоб они вам пригодились. Кланяйтесь от меня цензуре, старинной моей приятельнице; кажется, голубушка еще поумнела. Не понимаю, что могло встревожить ее целомудренность в моих элегических отрывках - однако должно нам настоять из одного честолюбия - отдаю их в полное ваше распоряжение. Предвижу препятствия в напечатании стихов к Овидию, но старушку можно и должно обмануть, ибо она очень глупа - по-видимому, ее настращали моим именем; не называйте меня, а поднесите ей мои стихи под именем кого вам угодно (например, услужливого Плетнева или какого-нибудь нежного путешественника, скитающегося по Тавриде), повторяю вам, она ужасно бестолкова, но, впрочем, довольно сговорчива. Главное дело в том, чтоб имя мое до нее не дошло, и все будет слажено.

С живейшим удовольствием увидел я в письме вашем несколько строк К. Ф. Рылеева, они порука мне в его дружестве и воспоминании. Обнимите его за меня, любезный Александр Александрович, как я вас обниму при нашем свидании.

Пушкин.

21 июня 1822.

Кишинев.

30. Н. И. ГНЕДИЧУ

27 июня 1822 г. Из Кишинева в Петербург

Письмо ваше такое существительное, которому не нужно было прилагательного, чтоб меня искренно обрадовать. От сердца благодарю вас за ваше дружеское попечение. Вы избавили меня от больших хлопот, совершенно обеспечив судьбу «Кавказского пленника». Ваши замечания насчет его недостатков совершенно справедливы и слишком снисходительны; но дело сделано. Пожалейте обо мне: живу меж гетов и сарматов; никто не понимает меня. Со мною нет просвещенного Аристарха, пишу как-нибудь, не слыша ни оживительных советов, ни похвал, ни порицаний. Но какова наша цензура? признаюсь, никак не ожидал от нее таких больших успехов в эстетике. Ее критика приносит честь ее вкусу. Принужден с нею согласиться во всем: Небесный пламень слишком обыкновенно; долгий поцелуй поставлено слишком на выдержку (trop hasardé)¹. Его томительную негу вкусила тут она вполне, - дурно, очень дурно - и потому осмеливаюсь заменить этот киргиз-кайсацкий стишок следующими: какой угодно поцелуй разлуки

Союз любви запечатлел.
Рука с рукой, унынья полны,
Сошли ко брегу в тишине -
И русский в шумной глубине
Уже плывет и пенит волны,
Уже противных скал достиг,
Уже хватается за них.
Вдруг и проч. -

С подобострастием предлагаю эти стихи на рассмотрение цензуры - между тем поздравьте ее от моего имени. Конечно, иные скажут, что эстетика не ее дело; что она должна воздавать Кесареве Кесарю, а Гнедичеве Гнедичу, но мало ли что говорят.

Я отвечал Бестужеву и послал ему кое-что. Нельзя ли опять стравить его с Катениным? любопытно бы. Греч рассмешил меня до слез своею сравнительною скромностию. Жуковскому я также писал, а он и в ус не дует. Нельзя ли его расшевелить? Нельзя ли потревожить и Слёнина, если он купил остальные экземпляры «Руслана»? С нетерпением ожидаю «Шильонского узника»; это не чета «Пери» и достойно такого переводчика, каков певец Громобоя и Старушки. Впрочем, мне досадно, что он переводит, и переводит отрывками - иное дело Тасс, Ариост и Гомер, иное дело песни Маттисона и уродливые повести Мура. Когда-то говорил он мне о поэме «Родрик» Саувея; попросите его от меня, чтоб он оставил его в покое, несмотря на просьбу одной прелестной дамы. Английская словесность начинает иметь влияние на русскую. Думаю, что оно будет полезнее влияния французской поэзии, робкой и жеманной. Тогда некоторые люди упадут, и посмотрим, где очутится Ив. Ив. Дмитриев с своими чувствами и мыслями, взятыми из Флориана и Легуве. Так-то пророчу я не в своей земле - а между тем не предвижу конца нашей разлуки. Здесь у нас молдованно и тошно; ах, боже мой, что-то с ним делается - судьба его меня беспокоит до крайности - напишите мне об нем, если будете отвечать.

27 июня.

А. Пушкин.

31. П. А. КАТЕНИНУ

19 июля 1822 г. Из Кишинева в Петербург

Ты упрекаешь меня в забывчивости, мой милый: воля твоя! Для малого числа избранных желаю еще увидеть Петербург. Ты, конечно, в этом числе, но дружба не итальянский глагол piombare, ты ее так же хорошо не понимаешь. Ума не приложу, как ты мог взять на свой счет стих:

И сплетней разбирать игривую затею.

Это простительно всякому другому, а не тебе. Разве ты не знаешь несчастных сплетней, коих я был жертвою, и не твоей ли дружбе (по крайней мере так понимал я тебя) обязан я первым известием об них? Я не читал твоей комедии, никто об ней мне не писал; не знаю, задел ли меня Зельский. Может быть, да, вероятнее - нет. Во всяком случае, не могу сердиться. Если б я имел что-нибудь на сердце, стал ли бы я говорить о тебе наряду с теми, о которых упоминаю? Лица и отношения слишком различны. Если б уж на то решился, написал ли стих столь слабый и неясный, выбрал ли предметом эпиграммы прекрасный перевод комедии, которую почитал я непереводимою? Как дело ни верти, ты все меня обижаешь. Надеюсь, моя радость, что это все минутная туча и что ты любишь меня. Итак, оставим сплетни и поговорим об другом. Ты перевел «Сида»; поздравляю тебя и старого моего Корнеля, «Сид» кажется мне лучшею его трагедиею. Скажи: имел ли ты похвальную смелость оставить пощечину рыцарских веков на жеманной сцене 19-го столетия? Я слыхал, что она неприлична, смешна, ridicule. Ridicule!¹ Пощечина, данная рукою гишпанского рыцаря воину, поседевшему под шлемом! ridicule! Боже мой, она должна произвести более ужаса, чем чаша Атреева. Как бы то ни было, надеюсь увидеть эту трагедию зимой, по крайней мере постараюсь. Радуюсь, предвидя, что пощечина должна отяготеть на ланите Толченова или Брянского. Благодарю за подробное донесение, знаю, что долг платежом красен, но non erat hic locus...² Прощай, Эсхил, обнимаю тебя, как поэта и друга...

19 июля.

32. Л. С. ПУШКИНУ и О. С. ПУШКИНОЙ

21 июля 1822 г. Из Кишинева в Петербург

Ты на меня дуешься, милый; нехорошо. Пиши мне, пожалуйста, и как тебе угодно; хоть на шести языках; ни слова тебе не скажу - мне без тебя скучно - что ты делаешь? в службе ли ты? пора, ей-богу пора. Ты меня в пример не бери - если упустишь время, после будешь тужить - в русской службе должно непременно быть 26 лет полковником, если хочешь быть чем-нибудь, когда-нибудь; следственно, разочти; тебе скажут: учись, служба не пропадет. А я тебе говорю: служи - учение не пропадет. Конечно, я не хочу, чтоб ты был такой же невежда, как В. И. Козлов, да ты и сам не захочешь. Чтение - вот лучшее учение - знаю, что теперь не то у тебя на уме, но все к лучшему.

Скажи мне - вырос ли ты? Я оставил тебя ребенком, найду молодым человеком; скажи, с кем из моих приятелей ты знаком более? что ты делаешь, что ты пишешь? Если увидишь Катенина, уверь его ради Христа, что в послании моем к Чаадаеву нет ни одного слова об нем; вообрази, что он принял на себя стих И сплетней разбирать игривую затею; я получил от него полукислое письмо, он жалуется, что писем от меня не получил, не моя вина. Пиши мне новости литературные; что мой «Руслан»? не продается? не запретила ли его цензура? дай знать... Если же Слёнин купил его, то где же деньги? а мне в них нужда. Каково идет издание Бестужева? читал ли ты мои стихи, ему посланные? что «Пленник»? Радость моя, хочется мне с вами увидеться: мне в Петербурге дела есть. Не знаю, буду ли к вам, а постараюсь. Мне писали, что Батюшков помешался: быть нельзя; уничтожь это вранье. Что Жуковский, и зачем он ко мне не пишет? Бываешь ли ты у Карамзина? Отвечай мне на все вопросы, если можешь, - и поскорее. Пригласи также Дельвига и Баратынского. Что Вильгельм? есть ли об нем известия?

Прощай.

Отцу пишу в деревню.

21 июля.

Ma bonne et chère amie, je n’ai pas besoin de vos lettres pour me rassurer sur votre amitié, mais elles me sont uniquement nécessaires comme quelque chose qui vient de vous - je vous embrasse et je vous aime - amusez-vous et mariez-vous¹.

33. П. А. ВЯЗЕМСКОМУ

1 сентября 1822 г. Из Кишинева в Москву

1 сентября.

Посуди сам, сколько обрадовали меня знакомые каракулки твоего пера. Почти три года имею про тебя только неверные известия стороною - а здесь не слышу живого слова европейского. Извини меня, если буду говорить с тобою про Толстого, мнение твое мне драгоценно. Ты говоришь, что стихи мои никуда не годятся. Знаю, но мое намерение было не заводить остроумную литературную войну, но резкой обидой отплатить за тайные обиды человека, с которым расстался я приятелем и которого с жаром защищал всякий раз, как представлялся тому случай. Ему показалось забавно сделать из меня неприятеля и смешить на мой счет письмами чердак князя Шаховского, я узнал обо всем, будучи уже сослан, и, почитая мщение одной из первых христианских добродетелей - в бессилии своего бешенства закидал издали Толстого журнальной грязью. Уголовное обвинение, по твоим словам, выходит из пределов поэзии; я не согласен. Куда не досягает меч законов, туда достает бич сатиры. Горацианская сатира, тонкая, легкая и веселая, не устоит против угрюмой злости тяжелого пасквиля. Сам Вольтер это чувствовал. Ты упрекаешь меня в том, что из Кишинева, под эгидою ссылки, печатаю ругательства на человека, живущего в Москве. Но тогда я не сомневался в своем возвращении. Намерение мое было ехать в Москву, где только и могу совершенно очиститься. Столь явное нападение на графа Толстого не есть малодушие. Сказывают, что он написал на меня что-то ужасное. Журналисты должны были принять отзыв человека, обруганного в их журнале. Можно подумать, что я с ними заодно, и это меня бесит. Впрочем, я свое дело сделал и с Толстым на бумаге более связываться не хочу. Я бы мог оправдаться перед тобой сильнее и яснее, но уважаю твои связи с человеком, который так мало на тебя походит.

Каченовский представитель какого-то мнения! voilà des mots qui hurlent de se trouver ensemble¹. Мне жаль, что ты не вполне ценишь прелестный талант Баратынского. Он более чем подражатель подражателей, он полон истинной элегической поэзии. «Шильонского узника» еще не читал. То, что видел в «Сыне отечества», прелестно...

Он на столбе, как вешний цвет,
Висел с опущенной главой.

Ты меня слишком огорчил - предположением, что твоя живая поэзия приказала долго жить. Если правда - жила довольно для славы, мало для отчизны. К счастию, не совсем тебе верю, но понимаю тебя. Лета клонят к прозе, и если ты к ней привяжешься не на шутку, то нельзя не поздравить Европейскую Россию. Впрочем, чего тебе дожидаться? неужели тебя пленяет ежемесячная слава Прадтов? Предприми постоянный труд, пиши в тишине самовластия, образуй наш метафизический язык, зарожденный в твоих письмах - а там что бог даст. Люди, которые умеют читать и писать, скоро будут нужны в России, тогда надеюсь с тобою более сблизиться; покамест обнимаю тебя от души.

П.

Посылаю тебе поэму в мистическом роде - я стал придворным.

34. Л. С. ПУШКИНУ

4 сентября 1822 г. Из Кишинева в Петербург

4 сентября.

На прошедшей почте (виноват: с Долгоруким) я писал к отцу, а к тебе не успел, а нужно с тобою потолковать кой о чем. Во-первых, о службе. Если б ты пошел в военную - вот мой план, который предлагаю тебе на рассмотрение. В гвардию тебе незачем; служить 4 года юнкером вовсе не забавно. К тому же тебе нужно, чтоб о тебе немножко позабыли. Ты бы определился в какой-нибудь полк корпуса Раевского - скоро был бы ты офицером, а потом тебя перевели бы в гвардию - Раевский или Киселев - оба не откажут. Подумай об этом, да, пожалуйста, не слегка: дело идет о жизни. - Теперь, моя радость, поговорю о себе. Явись от меня к Никите Всеволожскому - и скажи ему, чтоб он ради Христа погодил продавать мои стихотворенья до будущего года - если же они проданы, явись с той же просьбой к покупщику. Ветреность моя и ветреность моих товарищей наделала мне беды. Около 40 билетов розданы - само по себе разумеется, что за них я буду должен заплатить. В послании к Овидию перемени таким образом:

Ты сам - дивись, Назон, дивись судьбе превратной,
Ты, с юных дней презрев волненья жизни ратной,
Привыкнув и проч.

Кстати об стихах: то, что я читал из «Шильонского узника», прелесть. С нетерпением ожидаю успеха «Орлеанской {Целки}». Но актеры, актеры! - 5-стопные стихи без рифм требуют совершенно новой декламации. Слышу отсюда драммоторжественный рев Глухо-рева. Трагедия будет сыграна тоном «Смерти Роллы». Что сделает великолепная Семенова, окруженная так, как она окружена? Господь защити и помилуй - но боюсь. Не забудь уведомить меня об этом и возьми от Жуковского билет для 1-го представления на мое имя. Читал стихи и прозу Кюхельбекера - что за чудак! Только в его голову могла войти жидовская мысль воспевать Грецию, великолепную, классическую, поэтическую Грецию, Грецию, где все дышит мифологией и героизмом, - славяно-русскими стихами, целиком взятыми из Иеремия. Что бы сказал Гомер и Пиндар? - но что говорят Дельвиг и Баратынский? «Ода к Ермолову» лучше, но стих: «Так пел в Суворова влюблен Державин...» слишком уже греческий - стихи к Грибоедову достойны поэта, некогда написавшего: «Страх при звоне меди заставляет народ устрашенный толпами стремиться в храм священный. Зри, боже! число, великий, унылых, тебя просящих, сохранить им - цел труд, многим людям принадлежащий» и проч. Справься об этих стихах у барона Дельвига.

Батюшков прав, что сердится на Плетнева; на его месте я бы с ума сошел со злости - «Б. из Рима» не имеет человеческого смысла, даром что «Новость на Олимпе» очень мила. Вообще мнение мое, что Плетневу приличнее проза, нежели стихи, - он не имеет никакого чувства, никакой живости - слог его бледен, как мертвец. Кланяйся ему от меня (то есть Плетневу - а не его слогу) и уверь его, что он наш Гете.

А. П.

Mon père a eu une idée lumineuse - c’est celle de m’envoyer des habits - rappelez-là lui de ma part. -¹

Еще слово - скажи Слёнину, чтоб он мне присылал Сукина Сына Отечества 2-ю половину года. Может вычесть, что стоит, из своего долга.

Милый мой, у вас пишут, что луч денницы проникал в полдень в темницу Хмельницкого. Это не Хвостов написал - вот что меня огорчило - что делает Дельвиг? чего он смотрит!

35. Я. Н. ТОЛСТОМУ

26 сентября 1822 г. Из Кишинева в Петербург

Милый Яков Николаевич, приступаю тотчас к делу. Предложение князя Лобанова льстит моему самолюбию, но требует с моей стороны некоторых изъяснений. Я хотел сперва печатать мелкие свои сочинения по подписке, и было роздано уже около 30 билетов - обстоятельства принудили меня продать свою рукопись Никите Всеволожскому, а самому отступиться от издания - разумеется, что за розданные билеты должен я заплатить, и это первое условие. Во-вторых, признаюсь тебе, что в числе моих стихотворений иные должны быть выключены, многие переправлены, для всех должен быть сделан новый порядок, и потому мне необходимо нужно пересмотреть свою рукопись; третье: в последние три года я написал много нового; благодарность требует, чтоб я все переслал князю Александру, но цензура, цензура!.. Итак, милый друг, подождем еще два, три месяца - как знать, - может быть, к новому году мы свидимся, и тогда дело пойдет на лад. Покамест прими мои сердечные благодаренья; ты один изо всех моих товарищей, минутных друзей минутной младости, вспомнил обо мне кстати или некстати. Два года и шесть месяцев не имею от них никакого известия, никто ни строчки, ни слова.....

Горишь ли ты, лампада наша,
Подруга бдений и пиров?
Кипишь ли ты, златая чаша,
В руках веселых остряков?
Все те же ль вы, друзья веселья,
Друзья Киприды и стихов?
Часы любви, часы похмелья
По-прежнему ль летят на зов
Свободы, лени и безделья?
В изгнанье скучном, каждый час
Горя завистливым желаньем,
Я к вам лечу воспоминаньем,
Воображаю, вижу вас:
Вот он, приют гостеприимный,
Приют любви и вольных муз,
Где с ними клятвою взаимной
Скрепили вечный мы союз,
Где дружбы знали мы блаженство,
Где в колпаке за круглый стол
Садилось милое равенство,
Где своенравный произвол
Менял бутылки, разговоры,
Рассказы, песни шалуна;
И разгорались наши споры
От искр, и шуток, и вина.

Вновь слышу, верные поэты,
Ваш очарованный язык...
Налейте мне вина кометы,
Желай мне здравия, калмык!

Ты пишешь мне о своих стихотвореньях, а я в бессарабской глуши, не получая ни журналов, ни новых книг, не знал об издании книги, которая утешила бы меня в моем уединении. Прости, милый, до свидания - и до послания. Обними наших. Что Всеволожские? что Мансуров? что Барков? что Сосницкие? что Хмельницкий? что Катенин? что Шаховской? что Ежова? что граф Пушкин? что Семеновы? что Завадовский? что весь Театр?

А. Пушкин.

26 сентября 1822 г.

Кишинев.

Письмо твое, писанное в июле, я получил только вчера.

36. Н. И. ГНЕДИЧУ

27 сентября 1822 г. Из Кишинева в Петербург

Приехали «Пленники» - и сердечно вас благодарю, милый Николай Иванович. Перемены, требуемые цензурою, послужили в пользу моего; признаюсь, что я думал увидеть знаки роковых ее когтей в других местах и беспокоился - например, если б она переменила стих простите, вольные станицы, то мне было бы жаль. Но слава богу! горький поцелуй прелесть. Ей дней ей-ей не благозвучнее ночей; уповательных мечтаний; упоительных. На домы дождь и град; на долы - вот единственные ошибки, замеченные мною. Александр Пушкин мастерски литографирован, но не знаю, похож ли, примечание издателей очень лестно - не знаю, справедливо ли. Перевод Жуковского est un tour de force¹. Злодей! в бореньях с трудностью силач необычайный! Должно быть Байроном, чтоб выразить с столь страшной истиной первые признаки сумасшествия, а Жуковским, чтоб это перевыразить. Мне кажется, что слог Жуковского в последнее время ужасно возмужал, хотя утратил первоначальную прелесть. Уж он не напишет ни «Светланы», ни «Людмилы», ни прелестных элегий 1-ой части «Спящих дев». Дай бог, чтоб он начал создавать.

Князь Александр Лобанов предлагает мне напечатать мои мелочи в Париже. Спасите ради Христа; удержите его по крайней мере до моего приезда - а я вынырну и явлюсь к вам. Катенин ко мне писал, не знаю, получил ли мой ответ. Как ваш Петербург поглупел! а побывать там бы нужно. Мне брюхом хочется театра и кой-чего еще. Дельвигу и Баратынскому буду писать. Обнимаю вас от души.

А. Пушкин.

27 сент. Кишинев.

Я писал к брату, чтоб он Слёнина упросил не печатать моего портрета - если на то нужно мое согласие, то я не согласен.

37. Л. С. ПУШКИНУ

Сентябрь (после 4) - октябрь (до 6) 1822 г. Из Кишинева в Петербург

Vous êtes dans l’âge où l’on doit songer à la carrière que l’on doit parcourir; je vous ai dit les raisons pourquoi l’état militaire me parait préférable à tous les autres. En tout cas votre conduite va décider pour longtemps de votre réputation et peut-être de votre bonheur.

Vous aurez affaire aux hommes que vous ne connaissez pas encore. Commencez toujours par en penser tout le mal imaginable: vous n’en rabattrez pas de beaucoup. - Ne les jugez pas par votre cœur, que je crois noble et bon et qui de plus est encore jeune; méprisez les le plus poliment qu’il vous sera possible: s’est le moyen de se tenir en garde contre les petits préjugés et les petites passions qui vont vous froisser à votre entrée dans le monde.

Soyez froid avec tout le monde: la familiarité nuit toujours; mais surtout gardez-vous de vous y abandonner avec vos supérieurs, quelles que soient leurs avances. Ceux-ci vous dépassent bien vite et sont bien aises de vous avilir au moment où l’on s’y attend le moins.

Point de petits soins, défiez vous de la bienveillance dont vous pouvez être susceptible: les hommes ne la comprennent pas et la prennent volontiers pour de la bassesse, toujours charmés de juger des autres par eux-mêmes.

N’acceptez jamais de bienfaits. Un bienfait pour la plupart du temps est une perfidie. - Point de protection, car elle asservit et dégrade.

J ’aurais voulu vous prémunir contre les séductions de l’amitié, mais je n’ai pas le courage de vous endurcir l’âme dans l’âge de ses plus douces illusions. Ce que j’ai à vous dire à l’égard des femmes serait parfaitement inutile. Je vous observerai seulement, que moins on aime une femme et plus on est sûr de l’avoir. Mais cette jouissance est digne d’un vieux sapajou du 18 siècle. A l’égard de celle que vous aimerez, je souhaite de tout mon cœur que vous l’ayez.

N’oubliez jamais l’offense volontaire; peu ou point de paroles et ne vengez jamais l’injure par l’injure.

Si l’état de votre fortune ou bien les circonstances ne vous permettent pas de briller, ne tâchez pas de pallier vos privations, affectez plutôt l’excès contraire: le cynisme dans son âpreté en impose à la frivolité de l’opinion, au lieu que les petites friponneries de la vanité nous rendent ridicules et méprisables.

N’empruntez jamais, souffrez plutôt la misère; croyez qu’elle n’est pas aussi terrible qu ’on se la peint et surtout que la certitude où l’on peut se voir d’être malhonnête ou d’être pris pour tel.

Les principes que je vous propose, je les dois à une douloureuse expérience. Puissiez-vous les adopter sans jamais y être contraint. Ils peuvent vous sauver des jours d’angoisse et de rage. Un jour vous entendrez ma confession; elle pourra coûter à ma vanité; mais ce n’est pas ce qui m’arrêterait lorsqu’il s’agit de l’intérêt de votre vie.

{Перевод:

Ты в том возрасте, когда следует подумать о выборе карьеры; я уже изложил тебе причины, по которым военная служба кажется мне предпочтительнее всякой другой. Во всяком случае, твое поведение надолго определит твою репутацию и, быть может, твое благополучие.

Будь холоден со всеми; фамильярность всегда вредит; особенно же остерегайся допускать ее в обращении с начальниками, как бы они ни были любезны с тобой. Они скоро бросают нас и рады унизить, когда мы меньше всего этого ожидаем.

Никогда не принимай одолжений. Одолжение, чаще всего - предательство. - Избегай покровительства, потому что это порабощает и унижает.

Никогда не забывай умышленной обиды, - будь немногословен или вовсе смолчи и никогда не отвечай оскорблением на оскорбление.

Никогда не делай долгов; лучше терпи нужду; поверь, она не так ужасна, как кажется, и, во всяком случае, она лучше неизбежности вдруг оказаться бесчестным или прослыть таковым.

Правила, которые я тебе предлагаю, приобретены мною ценой горького опыта. Хорошо, если бы ты мог их усвоить, не будучи к тому вынужден. Они могут избавить тебя от дней тоски и бешенства. Когда-нибудь ты услышишь мою исповедь; она дорого будет стоить моему самолюбию, но меня это не остановит, если дело идет о счастии твоей жизни.}

38. Л. С. ПУШКИНУ

Октябрь 1822 г. Из Кишинева в Петербург

Если б ты был у меня под рукой, моя прелесть, то я бы тебе уши выдрал. Зачем ты показал Плетневу письмо мое? в дружеском обращении я предаюсь резким и необдуманным суждениям; они должны оставаться между нами - вся моя ссора с Толстым происходит от нескромности князя Шаховского. Впрочем, послание Плетнева, может быть, первая его пиеса, которая вырвалась от полноты чувства. Оно блещет красотами истинными. Он умел воспользоваться своим выгодным против меня положением; тон его смел и благороден. На будущей почте отвечу ему.

Скажи мне, милый мой, шумит ли мой «Пленник»? A-t-il produit du scandale, пишет мне Orlof, voilà l’essentiel^l. Надеюсь, что критики не оставят в покое характера Пленника, он для них создан, душа моя; я журналов не получаю, так потрудись, напиши мне их толки - не ради исправления моего, но ради смирения кичливости моей.

Я карабкаюсь и, может быть, явлюсь у вас. Но не прежде будущего года...... Жуковскому я писал, он мне не отвечает; министру я писал - он и в ус не дует - о други, Августу мольбы мои несите! но Август смотрит сентябрем... Кстати: получено ли мое послание к Овидию? будет ли напечатано? что Бестужев? жду календаря его. Я бы тебе послал новые стихи, да лень. Прощай, милый.

А. П.

Окт. 1822. Кишинев.

Друг мой, попроси И. В. Слёнина, чтоб он, за вычетом остального долга, прислал мне два экз. «Людмилы», два экз. «Пленника», один «Шильонского узника», книгу Греча и Цертелева древние стихотворения. Поклонись ему от меня.

39. В. П. ГОРЧАКОВУ

Октябрь - ноябрь 1822 г. Из Кишинева в Гура-Гальбин

Замечания твои, моя радость, очень справедливы и слишком снисходительны - зачем не утопился мой Пленник вслед за Черкешенкой? как человек - он поступил очень благоразумно, но в герое поэмы не благоразумия требуется. - Характер Пленника неудачен; доказывает это, что я не гожусь в герои романтического стихотворения. Я в нем хотел изобразить это равнодушие к жизни и к ее наслаждениям, эту преждевременную старость души, которые сделались отличительными чертами молодежи 19-го века. Конечно, поэму приличнее было бы назвать «Черкешенкой» - я об этом не подумал.

Черкесы, их обычаи и нравы занимают большую и лучшую часть моей повести; но все это ни с чем не связано и есть истинный hors d’œuvre¹. Вообще я своей поэмой очень недоволен и почитаю ее гораздо ниже «Руслана» - хоть стихи в ней зрелее. Прощай, моя радость.

П.

{На отдельном листке:}

5 стр. Читайте: изгнанной лиры.

Когда я погибал безвинный, безотрадный
И шепот клеветы внимал со всех сторон,
Когда кинжал измены хладный,
Когда любви тяжелый сон
Меня терзали и мертвили,
Я близ тебя и проч.

7 стр.

Как жертву милую, как верный цвет надежд,
Я рано скорбь узнал, постигнут был гоненьем;
Я жертва клеветы и мстительных невежд;
Но, сердце укрепив свободой и терпеньем,
Я ждал и проч.

40. П. А. ПЛЕТНЕВУ

Ноябрь - декабрь 1822 г. Из Кишинева в Петербург

Я долго не отвечал тебе, мой милый Плетнев; собирался отвечать стихами, достойными твоих, но отложил попечения, положение твое против меня слишком выгодно, и ты слишком хорошо, умеючи им воспользовался. Если первый стих твоего послания написан также от души, как и все прочие, то я не раскаиваюсь в минутной моей несправедливости - она доставила неожиданное украшение словесности. Если же ты на меня сердит, то стихи твои, как они ни прелестны, никогда не утешат меня. Ты, конечно б, извинил мои легкомысленные строки, если б знал, как часто бываю подвержен так называемой хандре. В эти минуты я зол на целый свет, и никакая поэзия не шевелит моего сердца. Не подумай, однако, что не умею ценить неоспоримого твоего дарования. Чувство изящного не совсем во мне притупилось - и когда я в совершенной памяти - твоя гармония, поэтическая точность, благородство выражений, стройность, чистота в отделке стихов пленяют меня, как поэзия моих любимцев.

Не вполне подтверждаю то, что писал о твоей Ироиде, но признаюсь - это стихотворение недостойно ни тебя, ни Батюшкова. Многие приняли его за сочинение последнего. Знаю, что с посредственным писателем этого не случится - но Батюшков, не будучи доволен твоей элегией, рассердился на тебя за ошибку других - а я рассердился после Батюшкова.

Извини мое чистосердечие, но оно залог моего к тебе уважения. Sine ira¹, милый певец, по рукам и до свидания.

По письмам моего брата вижу, что он с тобою дружен. Завидую ему и тебе.

1823

41. Л. С. ПУШКИНУ

1-10 января 1823 г. Из Кишинева в Петербург

Душа моя, как перевести по-русски bévues? ¹ - должно бы издавать у нас журнал «Revue des Bévues»². Мы поместили бы там выписки из критик Воейкова, полудневную денницу Рылеева, его же герб российский на вратах византийских (во время Олега герба русского не было, а двуглавый орел есть герб византийский и значит разделение Империи на Западную и Восточную - у нас же он ничего не значит). Поверишь ли, мой милый, что нельзя прочесть ни одной статьи ваших журналов, чтоб не найти с десяток этих bévues, поговори об этом с нашими да похлопочи о книгах. Ты ко мне совсем не пишешь, да и все вы что-то примолкли. Скажи ради Христа Жуковскому - чтоб он продиктовал Якову строчки три на мое имя. Батюшков в Крыму. Орлов с ним видался часто. Кажется мне, он из ума шутит. Дельвигу поклон, Баратынскому также. Этот ничего не печатает, а я читать разучусь. Видишь ли ты Тургенева и Карамзина?

Чем тебя попотчевать? вот стихи Ф. Глинке -

Когда средь оргий жизни шумной...³

Я послал было их через тебя, но ты письма моего не получил, покажи их Глинке, обними его за меня и скажи ему, что он все-таки почтеннейший человек здешнего мира.

42. К. В. НЕССЕЛЬРОДЕ

13 января 1823 г. Из Кишинева в Петербург

Monsieur le Comte,

Attaché par ordre de Sa Majesté auprès de Monsieur le Général-gouverneur de la Bessarabie, je ne puis sans une permission expresse venir à Pétersbourg, où m’appellent les affaires d’une famille que je n’ai pas vue depuis trois ans. Je prends la liberté de m’adresser à Votre Excellence pour La supplier de m’accorder un semestre de deux ou trois mois.

J’ai l’honneur d’être avec le respect le plus profond et la considération la plus haute,

Monsieur le Comte, de Votre Excellence

le très humble et très obéissant serviteur

Alexandre Pouchkine.

13 janvier 1823. Kichinef.

{Перевод:

Граф,

Будучи причислен по повелению его величества к его превосходительству бессарабскому генерал-губернатору, я не могу без особого разрешения приехать в Петербург, куда меня призывают дела моего семейства, с коим я не виделся уже три года. Осмеливаюсь обратиться к вашему превосходительству с ходатайством о предоставлении мне отпуска на два или три месяца.

Имею честь быть с глубочайшим почтением и величайшим уважением, граф, вашего сиятельства всенижайший и всепокорнейший слуга Александр Пушкин.

13 января 1823. Кишинев. }

43. Л. С. ПУШКИНУ

30 января 1823 г. Из Кишинева в Петербург

Благоразумный Левинька!

Благодарю за письмо - жалею, что прочие не дошли - пишу тебе, окруженный деньгами, афишками, стихами, прозой, журналами, письмами, - и все то благо, все добро. Пиши мне о Дидло, об Черкешенке Истоминой, за которой я когда-то волочился, подобно Кавказскому пленнику. Бестужев прислал мне «Звезду» - эта книга достойна всякого внимания; жалею, что Баратынский поскупился - я надеялся на него. Каковы стихи к Овидию? душа моя, и «Руслан», и «Пленник», и «Noёl», и всё дрянь в сравнении с ними. Ради бога, люби две звездочки, они обещают достойного соперника знаменитому Панаеву, знаменитому Рылееву и прочим знаменитым нашим поэтам. «Мечта воина» привела в задумчивость воина, что служит в иностранной коллегии и находится ныне в бессарабской канцелярии. Эта «Мечта» напечатана с ошибочного списка - призванье вместо взыванье, тревожных дум, слово, употребляемое знаменитым Рылеевым, но которое по-русски ничего не значит. Воспоминание и брата и друзей стих трогательный, а в «Звезде» просто плоский. Но все это не беда; были бы деньги. Я рад, что Глинке полюбились мои стихи - это была моя цель. В отношении его я не Фемистокл; мы с ним приятели и еще не ссорились за мальчика. Гнедич у меня перебивает лавочку -

Увы, напрасно ждал тебя жених печальный

и проч. - непростительно прелестно. Знал бы своего Гомера, а то и нам не будет места на Парнасе. Дельвиг, Дельвиг! пиши ко мне и прозой и стихами; благословляю и поздравляю тебя - добился ты наконец до точности языка - единственной вещи, которой у тебя недоставало. En avant! marche¹.

Приехал ли царь? впрочем, это я узнаю прежде, чем ты мне ответишь. Ты собираешься в Москву - там увидишь ты моих друзей - напомни им обо мне; также и родне моей, которая, впрочем, мало заботится о судьбе племянника, находящегося в опале: может быть, они правы - да и я не виноват...

Прощай, душа моя! Если увидимся, то-то зацелую, заговорю и зачитаю. Я ведь тебе писал, что кюхельбекерно мне на чужой стороне. А где Кюхельбекер?

Ты мне пишешь об NN: en voilà assez. Assez так assez;² а я все при своем мнении.

Ты не приказываешь жаловаться на погоду - в августе месяце - так и быть - а ведь неприятно сидеть взаперти, когда гулять хочется. Прощай еще раз.

30 янв.

44. П. А. ВЯЗЕМСКОМУ

6 февраля 1823 г. Из Кишинева в Москву

Как тебе не стыдно не прислать своего адреса; я бы давно тебе написал. Благодарю тебя, милый Вяземский! пусть утешит тебя бог за то, что ты меня утешил. Ты не можешь себе представить, как приятно читать о себе суждение умного человека. До сих пор, читая рецензии Воейкова, Каченовского и проч., мне казалось, что подслушиваю у калитки литературные толки приятельниц Варюшки и Буянова. Все, что ты говоришь о романтической поэзии, прелестно, ты хорошо сделал, что первый возвысил за нее голос - французская болезнь умертвила б нашу отроческую словесность. У нас нет театра, опыты Озерова ознаменованы поэтическим слогом - и то не точным и заржавым; впрочем, где он не следовал жеманным правилам французского театра? Знаю, за что полагаешь его поэтом романтическим: за мечтательный монолог Фингала - нет! песням никогда надгробным я не внемлю, но вся трагедия написана по всем правилам парнасского православия; а романтический трагик принимает за правило одно вдохновение - признайся: все это одно упрямство. Благодарю за щелчок цензуре, но она и не этого стоит: стыдно, что благороднейший класс народа, класс мыслящий как бы то ни было, подвержен самовольной расправе трусливого дурака. Мы смеемся, а кажется лучше бы дельно приняться за Бируковых; пора дать вес своему мнению и заставить правительство уважать нашим голосом - презрение к русским писателям нестерпимо; подумай об этом на досуге, да соединимся - дайте нам цензуру строгую, согласен, но не бессмысленную - читал ли ты мое послание Бирукову? если нет, вытребуй его от брата или от Гнедича; читал я твои стихи в «Полярной звезде»; все прелесть - да ради Христа прозу-то не забывай; ты да Карамзин одни владеют ею. Глинка владеет языком чувств... это что такое! Бестужева статья об нашей братьи ужасно молода - но у нас все, елико печатано, имеет действие на святую Русь: зато не должно бы ничем пренебрегать, и должно печатать благонамеренные замечания на всякую статью - политическую, литературную - где только есть немножко смысла. Кому, как не тебе, взять на себя скучную, но полезную должность надзирателя наших писателей. Стихи мои ищут тебя по всей России - я ждал тебя осенью в Одессу и к тебе бы приехал - да мне все идет наперекор. Не знаю, нынешний год увижусь ли с тобою. Пиши мне покамест, если по почте, так осторожнее, а по оказии что хочешь - да нельзя ли твоих стихов? мочи нет хочется; дядя прислал мне свои стихотворения - я было хотел написать об них кое-что, более для того, чтоб ущипнуть Дмитриева, нежели чтоб порадовать нашего старосту; да невозможно; он так глуп, что язык не повернется похвалить его и не сравнивая с экс-министром - Доратом. Видишь ли ты иногда Чаадаева? он вымыл мне голову за Пленника, он находит, что он недовольно blasé;¹ Чаадаев, по несчастию, знаток по этой части; оживи его прекрасную душу, поэт! ты, верно, его любишь - я не могу представить себе его иным, что прежде. Еще слово об «Кавказском пленнике». Ты говоришь, душа моя, что он сукин сын за то, что не горюет о черкешенке, но что говорить ему - все понял он выражает все; мысль об ней должна была овладеть его душою и соединиться со всеми его мыслями - это разумеется - иначе быть нельзя; не надобно все высказывать - это есть тайна занимательности. Другим досадно, что пленник не кинулся в реку вытаскивать мою черкешенку - да, сунься-ка; я плавал в кавказских реках, - тут утонешь сам, а ни черта не сыщешь; мой пленник умный человек, рассудительный, он не влюблен в черкешенку - он прав, что не утопился. Прощай, моя радость.

Пушкин.

У нас послезавтра бал - приезжай потанцевать - Полторацкие зовут.

Счастие супружеское

вот модные стихи в Кишиневе - не мои - Полторацкого - в честь будущей моей женитьбы.

45. П. А. ВЯЗЕМСКОМУ

Март 1823 г. Из Кишинева в Москву

Благодарю тебя за письмо, а не за стихи: мне в них не было нужды - «Первый снег» я читал еще в 20 году и знаю наизусть. Не написал ли ты чего нового? пришли, ради бога, а то Плетнев и Рылеев отучат меня от поэзии. Сделай милость, напиши мне обстоятельнее о тяжбе своей с цензурою. Это касается всей православной кучки. Твое предложение собраться нам всем и жаловаться на Бируковых может иметь худые последствия. На основании военного устава, если более двух офицеров в одно время подают рапорт, таковой поступок приемлется за бунт. Не знаю, подвержены ли писатели военному суду, но общая жалоба с нашей стороны может навлечь на нас ужасные подозрения и причинить большие беспокойства... Соединиться тайно - но явно действовать в одиночку, кажется, вернее. В таком случае должно смотреть на поэзию, с позволения сказать, как на ремесло. Руссо не впервой соврал, когда утверждает que c’est le plus vil des métiers. Pas plus vil qu’un autre¹. Аристократические предубеждения пристали тебе, но не мне - на конченную свою поэму я смотрю, как сапожник на пару своих сапог: продаю с барышом. Цеховой старшина находит мои ботфорты не по форме, обрезывает, портит товар; я в накладе; иду жаловаться частному приставу; все это в порядке вещей. Думаю скоро связаться с Бируковым и стану доезжать его в этом смысле - но за 2000 верст мудрено щелкать его по носу. Я барахтаюсь в грязи молдавской, черт знает когда выкарабкаюсь. Ты - барахтайся в грязи отечественной и думай:

Отечества и грязь сладка нам и приятна.

Сверчок.

Вот тебе несколько пакостей:

Христос воскрес

Эпиграмма

Этих двух не показывай никому - ни Денису Давыдову.

46. П. А. ВЯЗЕМСКОМУ

5 апреля 1823 г. Из Кишинева в Москву

Мои надежды не сбылись: мне нынешний год нельзя будет приехать ни в Москву, ни в Петербург. Если летом ты поедешь в Одессу, не завернешь ли по дороге в Кишинев? я познакомлю тебя с героями Скулян и Секу, сподвижниками Иордаки, и с гречанкою, которая целовалась с Байроном.

Правда ли, что говорят о Катенине? мне никто ничего не пишет - Москва, Петербург и Арзамас совершенно забыли меня.

Охотников приехал? привез ли тебе письма и прочее?

Говорят, что Чаадаев едет за границу - давно бы так; но мне его жаль из эгоизма - любимая моя надежда была с ним путешествовать - теперь бог знает когда свидимся.

Важный вопрос и, сделай милость, отвечай: где Мария Ивановна Корсакова, что живет или жила против - какого монастыря (Страстного, что ли), жива ли она, где она; если умерла, чего боже упаси, то где ее дочери, замужем ли и за кем, девствуют ли или вдовствуют и проч. - мне до них дела нет, но я обещался обо всем узнать подробно.

Кстати не знаешь ли, минуло ли 15 лет генералу Орлову? или нет еще?

А. П.

5 апреля.

Стихов, ради бога, стихов, да свеженьких.

47. Н. И. ГНЕДИЧУ

13 мая 1823 г. Из Кишинева в Петербург

Благодарю вас, любезный и почтенный, за то, что вспомнили вы бессарабского пустынника. Он молчит, боясь надоедать тем, которых любит, но очень рад случаю поговорить с вами об чем бы то ни было.

Если можно приступить ко второму изданию «Руслана» и «Пленника», то всего бы короче для меня положиться на вашу дружбу, опытность и попечение; но ваши предложения останавливают меня по многим причинам. 1) Уверены ли вы, что цензура, поневоле пропустившая в 1-й раз «Руслана», нынче не опомнится и не заградит пути второму его пришествию? Заменять же прежнее новым в ее угоду я не в силах и не намерен. 2) Согласен с вами, что предисловие есть пустословие довольно скучное, но мне никак нельзя согласиться на присовокупление новых бредней моих; они мною обещаны Якову Толстому и должны поступить в свет особливо. Правда, есть у меня готовая поэмка, да NB цензура. Tout bien vu¹, не кончить ли дела предисловием? Дайте попробовать, авось не наскучу. Я что-то в милости у русской публики.

Je n’ai pas mérité
Ni cet excès d’honneur ni cette indignité²

Как бы то ни было, воспользуюсь своим случаем, говоря ей правду неучтивую, но, быть может, полезную.

Я очень знаю меру понятия, вкуса и просвещения этой публики. Есть у нас люди, которые выше ее; этих она недостойна чувствовать; другие ей по плечу; этих она любит и почитает. Помню, что Хмельницкий читал однажды мне своего «Нерешительного»; услыша стих «И должно честь отдать, что немцы аккуратны», я сказал ему: вспомните мое слово, при этом стихе все захлопает и захохочет. - А что тут острого, смешного? очень желал бы знать, сбылось ли мое предсказание.

Вы, коего гений и труды слишком высоки для этой детской публики, что вы делаете, что делает Гомер? Давно не читал я ничего прекрасного. Кюхельбекер пишет мне четырестопными стихами, что он был в Германии, в Париже, на Кавказе, и что он падал с лошади. Все это кстати о «Кавказском пленнике». От брата давно не получал известия, о Дельвиге и Баратынском также - но я люблю их и ленивых. Vale, sed delenda est censura³.

Пушкин.

13 мая. Кишинев.

Своего портрета у меня нет - да на кой черт иметь его.

Знаете ли вы трогательный обычай русского мужика в светлое воскресение выпускать на волю птичку? вот вам стихи на это -

В чужбине свято наблюдаю
Родной обычай старины;
На волю птичку выпускаю
При светлом празднике весны.

Я стал доступен утешенью;
За что на бога мне роптать,
Когда хоть одному творенью
Я мог свободу даровать!

Напечатают ли без имени в «Сыне отечества»?

48. А. А. БЕСТУЖЕВУ

13 июня 1823 г. Из Кишинева в Петербург

Милый Бестужев,

Позволь мне первому перешагнуть через приличия и сердечно поблагодарить тебя за «Полярную звезду», за твои письма, за статью о литературе, за Ольгу и особенно за «Вечер на биваке». Все это ознаменовано твоей печатью, то есть умом и чудесной живостью. О «Взгляде» можно бы нам поспорить на досуге, признаюсь, что ни с кем мне так не хочется спорить, как с тобою да с Вяземским - вы одни можете разгорячить меня. Покамест жалуюсь тебе об одном: как можно в статье о русской словесности забыть Радищева? кого же мы будем помнить? Это умолчание не простительно ни тебе, ни Гречу - а от тебя его не ожидал. Еще слово: зачем хвалить холодного однообразного Осипова, а обижать Майкова. «Елисей» истинно смешон. Ничего не знаю забавнее обращения поэта к порткам:

Я мню и о тебе, исподняя одежда,
Что и тебе спастись худа была надежда!

А любовница Елисея, которая сожигает его штаны в печи,

Когда для пирогов она у ней топилась:
И тем подобною Дидоне учинилась.

А разговор Зевеса с Меркурием, а герой, который упал в песок

И весь седалища в нем образ напечатал.
И сказывали те, что ходят в тот кабак,
Что виден и поднесь в песке сей самый знак, -

все это уморительно. Тебе, кажется, более нравится благовещение, однако же «Елисей» смешнее, следственно полезнее для здоровья.

В рассуждении 1824 года, постараюсь прислать тебе свои бессарабские бредни; но нельзя ли вновь осадить цензуру и, со второго приступа, овладеть моей Анфологией? «Разбойников» я сжег - и поделом. Один отрывок уцелел в руках Николая Раевского; если отечественные звуки: харчевня, кнут, острог - не испугают нежных ушей читательниц «Полярной звезды», то напечатай его. Впрочем, чего бояться читательниц? их нет и не будет на русской земле, да и жалеть не о чем.

Я уверен, что те, которые приписывают новую сатиру Аркадию Родзянке, ошибаются. Он человек благородных правил и не станет воскрешать времена слова и дела. Донос на человека сосланного есть последняя степень бешенства и подлости, да и стихи, сами по себе, недостойны певца сократической любви.

Дельвиг мне с год уже ничего не пишет. Попеняйте ему и обнимите его за меня; он вас, то есть тебя, обнимет за меня - прощай, до свиданья.

А. П.

13 июня.

49. НЕИЗВЕСТНОМУ

Октябрь 1820 г. - июнь 1823 г. В Кишиневе

Voilà, mon colonel, une lettre de Kroupensky que je viens de recevoir. Ayez la bonté de m’attendre.

Pouchkine.

{Перевод:

Вот, полковник, записка Крупенского, которую я только что получил. Будьте добры, подождите меня.

Пушкин.}

50. НЕИЗВЕСТНОЙ

Июнь - июль 1823 г. Кишинев - Одесса

Ce n’est pas pour vous braver que je vous écris, mais j’ai eu la faiblesse de vous avouer une passion ridicule et je veux m’en expliquer franchement. Ne feignez rien, ce serait indigne de vous - la coquetterie serait une cruauté frivole et surtout bien inutile - votre colère, je n’y croirai pas plus - en quoi puis-je vous offenser; je vous aime avec tant d’élan de tendresse, si peu de privauté - votre orgueil même ne peut en être blessé.

Si j’avais des espérances, cela ne serait pas la veille de votre départ que j’aurais attendu pour me déclarer. N’attribuez mon aveu qu’à une exaltation dont je n’étais plus le maître, qui allait jusqu’à la défaillance. Je ne demande rien, je ne sais moi-même ce que veux - cependant je vous...

{Перевод:

Будь у меня какие-либо надежды, я не стал бы ждать кануна вашего отъезда, чтобы открыть свои чувства. Припишите мое признание лишь восторженному состоянию, с которым я не мог более совладать, которое дошло до изнеможения. Я не прошу ни о чем, я сам не знаю, чего хочу, - тем не менее я вас...}

51. П. А. ВЯЗЕМСКОМУ

19 августа 1823 г. Из Одессы в Москву

Мне скучно, милый Асмодей, я болен, писать хочется - да сам не свой. Мне до тебя дело есть. Гнедич хочет купить у меня второе издание «Руслана» и «Кавказского пленника» - но timeo danaos¹, то есть боюсь, чтоб он со мной не поступил, как прежде. Я обещал ему предисловие - но от прозы меня тошнит. Перепишись с ним - возьми на себя это второе издание и освяти его своею прозой, единственною в нашем прозаическом отечестве. Не хвали меня, но побрани Русь и русскую публику - стань за немцев и англичан - уничтожь этих маркизов классической поэзии... Еще одна просьба: если возьмешься за издание - не лукавь со мною, возьми с меня, что оно будет стоить - не дари меня - я для того только до сих пор и не хотел иметь с тобою дела, милый мой аристократ. Отвечай мне по extra-почте!

Я брату должен письмо. Что он за человек? говорят, что он славный малый и московский франт - правда ли?

Прощай, моя прелесть - вперед буду писать тебе толковее. А Орлов?

19 авг.

52. Л. С. ПУШКИНУ

25 августа 1883 г. Из Одессы в Петербург

Мне хочется, душа моя, написать тебе целый роман - три последние месяца моей жизни. Вот в чем дело: здоровье мое давно требовало морских ванн, я насилу уломал Инзова, чтоб он отпустил меня в Одессу - я оставил мою Молдавию и явился в Европу. Ресторация и итальянская опера напомнили мне старину и ей-богу обновили мне душу. Между тем приезжает Воронцов, принимает меня очень ласково, объявляют мне, что я перехожу под его начальство, что остаюсь в Одессе - кажется и хорошо - да новая печаль мне сжала грудь - мне стало жаль моих покинутых цепей. Приехал в Кишинев на несколько дней, провел их неизъяснимо элегически - и, выехав оттуда навсегда, о Кишиневе я вздохнул. Теперь я опять в Одессе и все еще не могу привыкнуть к европейскому образу жизни - впрочем, я нигде не бываю, кроме в театре. Здесь Туманский. Он добрый малый, да иногда врет - например, он пишет в Петербург письмо, где говорит, между прочим, обо мне: Пушкин открыл мне немедленно свое сердце и porte-feuille¹ - любовь и пр... - фраза, достойная В. Козлова; дело в том, что я прочел ему отрывки из «Бахчисарайского фонтана» (новой моей поэмы), сказав, что я не желал бы ее напечатать, потому что многие места относятся к одной женщине, в которую я был очень долго и очень глупо влюблен, и что роль Петрарки мне не по нутру. Туманский принял это за сердечную доверенность и посвящает меня в Шаликовы - помогите! - Здесь еще Раич. Знаешь ли ты его? Будет Родзянка-предатель - жду его с нетерпением. Пиши же мне в Одессу - да поговорим о деле.

Изъясни отцу моему, что я без его денег жить не могу. Жить пером мне невозможно при нынешней цензуре; ремеслу же столярному я не обучался; в учителя не могу идти; хоть я знаю закон божий и 4 первые правила - но служу и не по своей воле - и в отставку идти невозможно. - Всё и все меня обманывают - на кого же, кажется, надеяться, если не на ближних и родных. На хлебах у Воронцова я не стану жить - не хочу и полно - крайность может довести до крайности - мне больно видеть равнодушие отца моего к моему состоянию, хоть письма его очень любезны. Это напоминает мне Петербург - когда, больной, в осеннюю грязь или в трескучие морозы я брал извозчика от Аничкова моста, он вечно бранился за 80 коп. (которых, верно б, ни ты, ни я не пожалели для слуги). Прощай, душа моя - у меня хандра - и это письмо не развеселило меня.

Одесса. 25 августа.

Так и быть, я Вяземскому пришлю «Фонтан» - выпустив любовный бред - а жаль!

53. П. А. ВЯЗЕМСКОМУ

14 октября 1823 г. Из Одессы в Москву

По твоему совету, милый Асмодей, я дал знать Гнедичу, что поручаю тебе издание «Руслана» и «Пленника», следственно дело сделано. Не помню, просил ли я тебя о вступлении, предисловии и т. п., но сердечно благодарю тебя за обещание. Твоя проза обеспечит судьбу моих стихов. О каких переменах говорил тебе Раич? я никогда не мог поправить раз мною написанное. В «Руслане» должно только прибавить эпилог и несколько стихов к 6-ой песне, слишком поздно доставленные мною Жуковскому. «Руслан» напечатан исправно, ошибок нет, кроме свежий сон в самом конце. Не помню, как было в рукописи, но свежий сон тут смысла не имеет. «Кавказский пленник» иное дело.

Остановлял он долго взор - должно: вперял он неподвижный взор. Живи - и путник оживает - Живи - и пленник оживает. Пещеры темная прохлада - влажная. И вдруг на домы дождь и град - долы. В чужой аул ценою злата - за много злата (впрочем, как хочешь).

Не много радостных ей дней
Судьба на долю ниспослала.

Зарезала меня цензура! я не властен сказать, я не должен сказать, я не смею сказать ей дней в конце стиха. Ночей, ночей - ради Христа, ночей Судьба на долю ей послала. То ли дело. Ночей, ибо днем она с ним не видалась - смотри поэму. И чем же ночь неблагопристойнее дня? которые из 24 часов именно противны духу нашей цензуры? Бируков добрый малый, уговори его или я слягу.

На смертном поле свой бивак

У меня прежде было У стен Парижа. Не лучше ли, как думаешь? верил я надежде И уповательным мечтам. Это что? Упоительным мечтам. Твоя от твоих: помнишь свое прелестное послание Давыдову? Да вот еще два замечания, в роде антикритики. 1) Под влажной буркой. Бурка не промокает и влажна только сверху, следственно можно спать под нею, когда нечем иным накрыться - а сушить нет надобности. 2) На берегу заветных вод. Кубань - граница. На ней карантин, и строго запрещается казакам переезжать об’ он’ пол. Изъясни это потолковее забавникам «Вестника Европы». Теперь замечание типографическое: Всё понял он... несколько точек, в роде Шаликова и - à la ligne¹ прощальным взором и пр. Теперь я согласен в том, что это место писано слишком в обрез, да силы нет ни поправить, ни прибавить. Sur ce² - обнимаю тебя с надеждой и благодарностию.

Письмо твое я получил через Фурнье и отвечал по почте. Дружба твоя с Шаховским радует миролюбивую мою душу. Он, право, добрый малый, изрядный автор и отличный сводник. Вот тебе новость в том же роде. Здесь Стурдза монархический; я с ним не только приятель, но кой о чем и мыслим одинаково, не лукавя друг перед другом. Читал ли ты его последнюю brochure³ о Греции? Граф Ланжерон уверяет меня qu’il у a trop de bon Dieu⁴. Здесь Северин, но я с ним поссорился и не кланяюсь. Вигель здесь был и поехал в Содом-Кишинев, где, думаю, будет виц-губернатором. У нас скучно и холодно. Я мерзну под небом полуденным.

А. П.

14 окт. Одесса.

Замечания твои насчет моих «Разбойников» несправедливы; как сюжет, c’est un tour de force⁵, это не похвала, напротив; но, как слог, я ничего лучше не написал. «Бахчисарайский фонтан», между нами, дрянь, но эпиграф его прелесть. Кстати об эпиграфах - знаешь ли эпиграф «Кавказского пленника»?

Под бурей рока твердый камень,
В волненьях страсти - легкий лист.

Понимаешь, почему не оставил его. Но за твои четыре стиха я бы отдал три четверти своей поэмы. Addio⁶.

54. А. Н. РАЕВСКОМУ (?)

15 - 22 октября 1823 г. Одесса

Je réponds à votre P. S. comme à ce, qui intéresse surtout votre vanité. Madame Sobansky n’est pas encore de retour à Odessa, je n’ai donc pas encore pu faire usage de votre lettre, en deuxième lieu comme ma passion a baissé de beaucoup et qu’en attendant je suis amoureux ailleurs - j’ai réfléchi. Et comme Lara Hansky assis sur mon canapé j’ai décidé de ne plus me mêler de cette affaire-là. C’est-à-dire que je ne montrerai pas votre épître à M-me Sobansky, comme j’en avais d’abord eu l’intention (en ne lui cachant que ce que jetait sur vous l’intérêt d’un caractère Melmothique) - et voici ce que je me suis proposé - votre lettre ne sera que citée avec les restrictions convenables; en revanche j’y ai préparé tout au long une belle réponse dans laquelle, je me donne sur vous tout autant d’avantages que vous en avez pris sur moi dans votre lettre, j’y commence par vous dire: je ne suis pas votre dupe, aimable Job Lovelace, je vois votre vanité et votre faible à travers l’affectation de votre cynisme etc., le reste dans le même genre. Croyez que ça fasse de l’effet - mais comme je vous estime toujours pour mon maître en fait de morale, je vous demande pour tout cela votre permission et surtout vos conseils, mais dépêchez-vous, car on arrive. J’ai eu de vos nouvelles, on m’a dit qu’Atala Hansky vous avait rendu fat et ennuyeux - votre dernière lettre n’est pas ennuyeuse. Je souhaite que la mienne puisse un moment vous distraire dans vos douleurs. M-r votre oncle que est un cochon comme vous savez a été ici, a brouillé tout le monde et s’est brouillé avec tout le monde. Je lui prépare une fameuse lettre en sous-accord N 2, mais cette fois-ci il aura du gros J.-f. afin qu’il soit du secret comme tout le monde.

{Перевод:

Отвечаю на вашу приписку, так как она более всего занимает ваше тщеславие. Г-жа Собаньская еще не вернулась в Одессу, следовательно, я еще не мог пустить в ход ваше письмо; во-вторых, так как моя страсть в значительной мере ослабела, а тем временем я успел влюбиться в другую, я раздумал. И, подобно Ларе Ганскому, сидя у себя на диване, я решил более не вмешиваться в это дело. То есть я не стану показывать вашего послания г-же Собаньской, как сначала собирался это сделать (скрыв от нее только то, что придавало вам интерес мельмотовского героя) - и вот как я намереваюсь поступить. Из вашего письма я прочту лишь выдержки с надлежащими пропусками; со своей стороны, я приготовил обстоятельный, прекрасный ответ на него, где побиваю вас в такой же мере, в какой вы побили меня в своем письме; я начинаю в нем с того, что говорю: «Вы меня не проведете, милейший Иов Ловелас; я вижу ваше тщеславие и ваше слабое место под напускным цинизмом» и т. д.; остальное - в том же роде. Не кажется ли вам, что это произведет впечатление? Но так как вы - мой неизменный учитель в делах нравственных, то я прошу у вас разрешения на все это, и в особенности - ваших советов; но торопитесь, потому что скоро приедут. Я получил известия о вас; мне передавали, что Атала Ганская сделала из вас фата и человека скучного, - ваше последнее письмо совсем не скучно. Хотел бы, чтобы мое хоть на минуту развлекло вас в ваших горестях. Ваш дядюшка, который, как вам известно, свинья, был здесь, перессорил всех и сам со всеми поссорился. Я готовлю ему замечательное письмо в под-аккорд № 2, но на этот раз он получит изрядную ругань, дабы быть, как и все, посвященным в секрет.}

55. Ф. Ф. ВИГЕЛЮ

22 октября - 4 ноября 1823 г. Из Одессы в Кишинев

Проклятый город Кишинев!
Тебя бранить язык устанет.
Когда-нибудь на грешный кров
Твоих запачканных домов
Небесный гром, конечно, грянет,
И - не найду твоих следов!
Падут, погибнут, пламенея,
И пестрый дом Варфоломея,
И лавки грязные жидов:
Так, если верить Моисею,
Погиб несчастливый Содом.
Но с этим милым городком
Я Кишинев равнять не смею,
Я слишком с библией знаком
И к лести вовсе не привычен.
Содом, ты знаешь, был отличен
Не только вежливым грехом,
Но просвещением, пирами,
Гостеприимными домами
И красотой нестрогих дев!

Как жаль, что ранними громами
Его сразил Еговы гнев!
В блистательном разврате света,
Хранимый богом человек
И член верховного совета,
Провел бы я смиренно век
В Париже ветхого завета!
Но в Кишиневе, знаешь сам,
Нельзя найти ни милых дам,
Ни сводни, ни книгопродавца. -
Жалею о твоей судьбе!
Не знаю, придут ли к тебе
Под вечер милых три красавца;
Однако ж кое-как, мой друг,
Лишь только будет мне досуг,
Явлюся я перед тобою;
Тебе служить я буду рад -
Стихами, прозой, всей душою,
Но, Вигель - пощади мой зад!

Это стихи, следственно шутка - не сердитесь и усмехнитесь, любезный Филипп Филиппович, - вы скучаете в вертепе, где скучал я три года. Желаю вас рассеять хоть на минуту - и сообщаю вам сведения, которых вы требовали от меня в письме к Шварцу; из трех знакомцев, думаю, годен на употребление в пользу собственно самый меньшой: NB он спит в одной комнате с братом Михаилом и трясутся немилосердно - из этого можете вывести важные заключения, представляю их вашей опытности и благоразумию - старший брат, как вы уже заметили, глуп, как архиерейский жезл - Ванька {блядун} - следственно черт с ними - обнимите их от меня дружески - сестру также - и скажите им, что Пушкин целует ручки Майгин и желает ей счастья на земле - умалчивая о небесах - о которых не получил еще достаточных сведений. Пульхерии Варфоломей объявите за тайну, что я влюблен в нее без памяти и буду на днях экзекутор и камер-юнкер в подражание другу Завальевскому; Полторацким поклон и старая дружба! Алексееву то же и еще что-нибудь. Где и что Липранди? Мне брюхом хочется видеть его. У нас холодно, грязно - обедаем славно - я пью, как Лот содомский, и жалею, что не имею с собой ни одной дочки. Недавно выдался нам молодой денек - я был президентом попойки - все перепились и потом поехали {по борделям}.

56. П. А. ВЯЗЕМСКОМУ

4 ноября 1823 г. из Одессы в Москву

4 ноября. Одесса.

Вот тебе, милый и почтенный Асмодей, последняя моя поэма. Я выбросил то, что цензура выбросила б и без меня, и то, что не хотел выставить перед публикою. Если эти бессвязные отрывки покажутся тебе достойными тиснения, то напечатай, да сделай милость, не уступай этой суке цензуре, отгрызывайся за каждый стих и загрызи ее, если возможно, в мое воспоминание. Кроме тебя, у меня там нет покровителей; еще просьба: припиши к «Бахчисараю» предисловие или послесловие, если не ради меня, то ради твоей похотливой Минервы, Софьи Киселевой; прилагаю при сем полицейское послание, яко материал; почерпни из него сведения (разумеется, умолчав об их источнике). Посмотри также в «Путешествии» Апостола-Муравьева статью «Бахчисарай», выпиши из нее что посноснее - да заворожи все это своею прозою, богатой наследницею твоей прелестной поэзии, по которой ношу траур. Полно, не воскреснет ли она, как тот, который пошутил? Что тебе пришло в голову писать оперу и подчинить поэта музыканту? Чин чина почитай. Я бы и для Россини не пошевелился. Что касается до моих занятий, я теперь пишу не роман, а роман в стихах - дьявольская разница. Вроде «Дон-Жуана» - о печати и думать нечего; пишу спустя рукава. Цензура наша так своенравна, что с нею невозможно и размерить круга своего действия - лучше об ней и не думать - а если брать, так брать, не то, что и когтей марать.

А. П.

Новое издание очень мило - с богом - милый ангел или аггел Асмодей.

Вообрази, что я еще не читал твоей статьи, победившей цензуру? вот каково жить по-азиатски, не читая журналов. Одесса город европейский - вот почему русских книг здесь и не водится.

А. П.

Василию Львовичу дяде кланяюсь и пишу на днях.

57. П. А. ВЯЗЕМСКОМУ

11 ноября 1823 г. Из Одессы в Москву

Вот тебе и «Разбойники». Истинное происшествие подало мне повод написать этот отрывок. В 820 году, в бытность мою в Екатеринославле, два разбойника, закованные вместе, переплыли через Днепр и спаслись. Их отдых на островке, потопление одного из стражей мною не выдуманы. Некоторые стихи напоминают перевод «Шильонского узника». Это несчастие для меня. Я с Жуковским сошелся нечаянно, отрывок мой написан в конце 821 года.

11 ноября.

58. А. А. ДЕЛЬВИГУ

16 ноября 1823 г. Из Одессы в Петербург

Мой Дельвиг, я получил все твои письма и отвечал почти на все. Вчера повеяло мне жизнию лицейскою, слава и благодарение за то тебе и моему Пущину! Вам скучно, нам скучно: сказать ли вам сказку про белого быка? Душа моя, ты слишком мало пишешь, по крайней мере слишком мало печатаешь. Впрочем, я живу по-азиатски, не читая ваших журналов. На днях попались мне твои прелестные сонеты - прочел их с жадностью, восхищением и благодарностию за вдохновенное воспоминание дружбы нашей. Разделяю твои надежды на Языкова и давнюю любовь к непорочной музе Баратынского. Жду и не дождусь появления в свет ваших стихов; только их получу, заколю агнца, восхвалю господа - и украшу цветами свой шалаш - хоть Бируков находит это слишком сладострастным. Сатира к Гнедичу мне не нравится, даром что стихи прекрасные; в них мало перца; Сомов безмундирный непростительно. Просвещенному ли человеку, русскому ли сатирику пристало смеяться над независимостию писателя? Это шутка, достойная коллежского советника Измайлова. Жду также «Полярной звезды». Жалею, что мои элегии писаны против религии и правительства: я полу-Хвостов: люблю писать стихи (но не переписывать) и не отдавать в печать (а видеть их в печати). Ты просишь «Бахчисарайского фонтана». Он на днях отослан к Вяземскому. Это бессвязные отрывки, за которые ты меня пожуришь, и все-таки похвалишь. Пишу теперь новую поэму, в которой забалтываюсь донельзя. Бируков ее не увидит за то, что он фи-дитя, блажной дитя. Бог знает когда и мы прочитаем ее вместе - скучно, моя радость! вот припев моей жизни. Если б хоть брат Лев прискакал ко мне в Одессу! где он, что он? ничего не знаю. Друзья, друзья, пора променять мне почести изгнания на радость свидания. Правда ли, что едет к вам Россини и итальянская опера? - боже мой! это представители рая небесного. Умру с тоски и зависти.

16 ноября.

Вели прислать мне немецкого «Пленника».

59. А. А. ШИШКОВУ

Август - ноябрь 1823 г. Из Одессы в Тульчин

С ума ты сошел, милый Шишков; ты мне писал несколько месяцев тому назад: Милостивый государь, лестное ваше знакомство, честь имею, покорнейший слуга... так что я и не узнал моего царскосельского товарища. Если заблагорассудишь писать ко мне, вперед прошу тебя быть со мною на старой ноге. Не то мне будет грустно. До сих пор жалею, душа моя, что мы не столкнулись с тобою на Кавказе; могли бы мы и стариной тряхнуть, и поповесничать, и в язычки постучать. Впрочем, судьба наша, кажется, одинакова, и родились мы, видно, под единым созвездием. Пишет ли к тебе общий наш приятель Кюхельбекер? Он на меня надулся, бог весть почему. Помири нас. Что стихи? куда зарыл ты свой золотой талант? под снега ли Эльбруса, под тифлисскими ли виноградниками? Если есть у тебя что-нибудь, пришли мне - право, сердцу хочется.

Обнимаю тебя - письмо мое бестолково, да некогда мне быть толковее.

А. П.

Недавно узнал я, что ты знакомец и родственник почтенному нашему Александру Ивановичу. Он доставляет мне случай снестись с тобою, а сам завален бумагами и делами - любить тебя есть ему время, а писать к тебе - навряд.

60. Н. И. КРИВЦОВУ

Октябрь - ноябрь 1823 г. (?) Из Одессы (?) в Тулу

Милый мой Кривцов,

помнишь Пушкина? Не думай, что он впервые после разлуки пишет к тебе. Но бог знает почему письма мои к тебе не доходили. О тебе доходят до меня только темные слухи. А ты ни строчкой не порадовал изгнанника. Правда ли, что ты стал аристократом? - Это дело. Но не забывай демократических друзей 1818 года. Все мы разбрелись. Все мы переменились. А дружба, дружба...

61. МАЙГИН N. и НЕИЗВЕСТНОЙ

Ноябрь (после 4) 1823 г. Из Одессы в Кишинев

Oui, sans doute je les ai devinées, les deux femmes charmantes qui ont daigné se ressouvenir de l’hermite d’Odessa, ci-devant hermite de Kichinef. J’ai baisé mille fois ces lignes qui m’ont rappelé tant de folie, de tourment, d’esprit, de grâce, de soirées, mazourka etc. Mon dieu que vous êtes cruelle, Madame, de croire que je puis m’amuser là où je ne puis ni vous rencontrer ni vous oublier. Hélas, aimable Maiguine, loin de vous tout malaise, tout maussade, mes facultés s’anéantissent, j’ai perdu jusqu’au talent des caricatures, quoique la famille du Prince Mourouzi soit si bien digne de m’en inspirer. Je n’ai qu’une idée - celle de revenir encore à vos pieds et de vous consacrer, comme le disait ce bon homme de poète, le petit bout de vie qui me reste... Vous rappelez-vous de la petite correction que vous avez faite dans le temple de l’a . . . . - mon dieu, si vous la répétiez ici! Mais est-il vrai que vous comptez venir à Odessa - venez au nom du ciel, nous aurons pour vous attirer bal, opéra italien, soirées, concerts, sigisbées, soupirants, tout ce qui vous plaira; je contreferai le singe, je médirai et je vous dessinerai M-me de . . . dans les 36 postures de l’Arétin.

A propos de l’Arétin je vous dirai que je suis devenu chaste et vertueux, c’est à dire en paroles, car ma conduite a toujours été telle. C’est un véritable plaisir de me voir et de m’entendre parler - cela vous engagera-t-il à presser votre arrivée. Encore une fois venez au nom du ciel et pardonnez moi des libertés avec lesquelles j’écris à celles qui ont trop d ’esprit pour être prudes mais que j’aime et que je respecte le plus moralement encore.

Quant à vous, charmante boudeuse, dont l’écriture m’a fait palpiter (quoique par grand hasard elle ne fût point contrefaite) ne dites pas que vous connaissez mon caractère; vous ne m’eussiez pas affligé en faisant semblant de douter de mon dévouement et de mes regrets.

Devinez qui à votre tour.

S. qui passait pour avoir des goûts anti-physiques l’a à passer un fil par le trou d ’une aiguille en en mouillant le bout - A. dit de lui qu’il excellait partout où il fallait de la patience et de la salive -

{Перевод:

Да, конечно, я угадал, кто они, эти две прелестные женщины, удостоившие вспомнить об одесском, ранее кишиневском отшельнике. Я тысячу раз облобызал эти строки, напомнившие мне столько безумств, мучений, ума, грации, вечеров, мазурок, и т. д. Боже мой, как вы жестоки, сударыня, если думаете, что я способен развлекаться там, где не могу ни встретить вас, ни вас позабыть. Увы, милая Майгин, вдали от вас, раздраженный, унылый, я теряю свои способности и утратил даже талант к карикатурам, хотя семейство кн. Музури как нельзя более способно внушить мне их. У меня лишь одно желание - снова вернуться к вашим ножкам и посвятить вам, как говаривал милейший поэт, тот кусочек жизни, который мне еще остается. - Помните ли вы о небольшой поправке, сделанной вами в «Храме А...». - Боже мой, если бы вы повторили ее здесь. Но правда ли, что вы собираетесь приехать в Одессу? Приезжайте, ради бога, у нас будут, чтобы развлечь вас, бал, итальянская опера, вечера, концерты, поклонники, вздыхатели, все, что вы пожелаете. Я буду передразнивать обезьяну, злословить и нарисую вам г-жу... в 36 позах Аретино.

Кстати, по поводу Аретино, должен вам сообщить, что я стал целомудренным и скромным, разумеется в разговоре, потому что поведение мое было всегда таковым. Истинное наслаждение - смотреть на меня и слушать, как я говорю, - не заставит ли хоть это ускорить ваш приезд. Еще раз, приезжайте, ради бога, и простите мне вольность, с какою я пишу женщинам, которые слишком умны для того, чтобы быть чопорными, и которых я за это люблю и уважаю еще более нравственно.

Угадайте, в свою очередь, кто.

С., который слыл за человека с протиестественными склонностями - просовывать нитку сквозь ушко иголки, смачивая кончик - А. говорит о нем, что он отличался всюду, где были нужны терпение и слюна. }

62. А. И. ТУРГЕНЕВУ

1 декабря 1823 г. Из Одессы в Петербург

1 декабря.

Вы помните Кипренского, который из поэтического Рима напечатал вам в «Сыне отечества» поклон и свое почтение. Я обнимаю вас из прозаической Одессы, не благодаря ни за что, но ценя в полной мере и ваше воспоминание и дружеское попечение, которому обязан я переменою своей судьбы. Надобно подобно мне провести три года в душном азиатском заточении, чтоб почувствовать цену и не вольного европейского воздуха. Теперь мне было бы совершенно хорошо, если б не отсутствие кой-кого. Когда мы свидимся, вы не узнаете меня, я стал скучен, как Грибко, и благоразумен, как Чеботарев,

исчезла прежня живость,
Простите ль иногда мою мне молчаливость,
Мое уныние?.. терпите, о друзья,
Терпите хоть за то, что к вам привязан я.

Кстати о стихах: вы желали видеть оду на смерть Наполеона. Она не хороша, вот вам самые сносные строфы:

Когда надеждой озаренный
От рабства пробудился мир,
И галл десницей разъяренной
Низвергнул ветхий свой кумир;
Когда на площади мятежной
Во прахе царский труп лежал,
И день великий, неизбежный -
Свободы яркий день вставал, -

Тогда в волненье бурь народных
Предвидя чудный свой удел,
В его надеждах благородных
Ты человечество презрел.
В свое погибельное счастье
Ты дерзкой веровал душой,
Тебя пленяло самовластье
Разочарованной красой.

И обновленного народа
Ты буйность юную смирил,
Новорожденная свобода,
Вдруг онемев, лишилась сил;
Среди рабов до упоенья
Ты жажду власти утолил,
Помчал к боям их ополченья,
Их цепи лаврами обвил.

Вот последняя:

Да будет омрачен позором
Тот малодушный, кто в сей день
Безумным возмутит укором
Его развенчанную тень!
Хвала! он русскому народу
Высокий жребий указал
И миру вечную свободу
Из мрака ссылки завещал.

Эта строфа ныне не имеет смысла, но она писана в начале 1821 года - впрочем, это мой последний либеральный бред, я закаялся и написал на днях подражание басне умеренного демократа Иисуса Христа (Изыде сеятель сеяти семена своя):

Свободы сеятель пустынный...¹

Поклон братьям и братье. Благодарю вас за то, что вы успокоили меня насчет Николая Михайловича и Катерины Андреевны Карамзиных - но что делает поэтическая, незабвенная, конституциональная, антипольская, небесная княгиня Голицына? возможно ли, чтоб я еще жалел о вашем Петербурге.

Жуковскому грех; чем я хуже принцессы Шарлотты, что он мне ни строчки в три года не напишет. Правда ли, что он переводит «Гяура»? а я на досуге пишу новую поэму, «Евгений Онегин», где захлебываюсь желчью. Две песни уже готовы.

63. П. А. ВЯЗЕМСКОМУ

1-8 декабря 1823 г. Из Одессы в Москву

Конечно, ты прав, и вот тебе перемены -

Язвительные лобзания напоминают тебе твои {хуерики} поставь пронзительных. Это будет ново. Дело в том, что моя Грузинка кусается, и это непременно должно быть известно публике. Хладного скопца уничтожаю из уважения к давней девственности Анны Львовны.

Не зрит лица его гарем.
Там . . . . . . .
И, не утешены никем,
Стареют жены.

Меня ввел во искушение Бобров: он говорит в своей «Тавриде»: Под стражею скопцов гарема. Мне хотелось что-нибудь у него украсть, а к тому же я желал бы оставить русскому языку некоторую библейскую похабность. Я не люблю видеть в первобытном нашем языке следы европейского жеманства и французской утонченности. Грубость и простота более ему пристали. Проповедую из внутреннего убеждения, но по привычке пишу иначе.

Но верой матери моей
Была твоя - -

если найдешь удачную перемену, то подари меня ею; если ж нет, оставь так, оно довольно понятно. Нет ничего легче поставить Равна, Грузинка, красотою, но инка кр... а слово Грузинка тут необходимо - впрочем, делай, что хочешь.

Апостол написал свое путешествие по Крыму; оно печатается - впрочем, ожидать его нечего.

Что такое Грибоедов? Мне сказывали, что он написал комедию на Чаадаева; в теперешних обстоятельствах это чрезвычайно благородно с его стороны.

Посылаю «Разбойников».

Как бишь у меня? Вперял он неподвижный взор? Поставь любопытный, а стих все-таки калмыцкий.

64. П. А. ВЯЗЕМСКОМУ

20 декабря 1823 г. Из Одессы в Москву

Какая б ни была вина

так и у меня начерно.

Символ, конечно, дерзновенный,
Незнанья жалкая вина.

Вина, culpa, faute. Symbole téméraire, faute déplorable de l’ignorance¹. У нас слово вина имеет два значенья: одно из них здесь не имело бы смысла. Оставь эти стихи, пускай они

Aux Saumaises futurs preparent des tortures².

Я бы хотел знать, нельзя ли в переписке нашей избегнуть как-нибудь почты - я бы тебе переслал кой-что слишком для нее тяжелое. Сходнее нам в Азии писать по оказии. Что Кривцов? Его превосходительство мог бы мне аукнуть. Я жду «Полярной звезды» в надежде видеть тебя распечатного. Что журнал Анахарсиса Клоца-Кюхельбекера? Рисунок с фонтана оставим до другого издания. Печатай скорее; не ради славы прошу, а ради Мамона.

20 декабря.

Поздравляю тебя с рождеством спасителя нашего господа Иисуса Христа.

Ты, кажется, сбираешься сделать заочное описание Бахчисарая? брось это. Мадригалы Софье Потоцкой, это дело другое. Впрочем, в моем эпилоге описание дворца в нынешнем его положении подробно и верно, и Зонтаг более моего не заметит. Что если б ты заехал к нам на Юг нынче весною? Мы бы провели лето в Крыму, куда собирается пропасть дельного народа, женщин и мужчин. Приезжай, ей-богу веселее здесь, чем у вас на Севере.

1824

65. А. А. БЕСТУЖЕВУ

12 января 1824 г. Из Одессы в Петербург

Конечно, я на тебя сердит и готов с твоего позволения браниться хоть до завтра. Ты напечатал именно те стихи, об которых я просил тебя: ты не знаешь, до какой степени это мне досадно. Ты пишешь, что без трех последних стихов элегия не имела бы смысла. Велика важность! а какой же смысл имеет: Как ясной влагою полубогиня грудь - воздымала? или: с болезнью и мольбой Твои глаза, и проч.? Я давно уже не сержусь за опечатки, но в старину мне случалось забалтываться стихами, и мне грустно видеть, что со мною поступают, как с умершим, не уважая ни моей воли, ни бедной собственности. Это простительно Воейкову, но et tu autem, Brute!¹

Гнедич шутит со мной шутки в другом роде. Он разгласил, будто бы все новые стихи, обещанные мною Я. Толстому, проданы уже ему, Гнедичу. Толстой написал мне письмо пресухое, в котором он справедливо жалуется на мое легкомыслие, отказался от издания моих стихотворений, уехал в Париж, и мне об нем нет ни слуху ни духу. Он переписывается с тобою в «Сыне отечества»; напиши ему слово обо мне, оправдай меня в его глазах да пришли его адрес. Повторяю тебе в последний раз мои пени и просьбы и обнимаю тебя sans rancune² и с благодарностью за все остальное - прозу и стихи. Ты - все ты: то есть мил, жив, умен. Баратынский - прелесть и чудо, «Признание» - совершенство. После него никогда не стану печатать своих элегий, хотя бы наборщик клялся мне евангелием поступать со мною милостивее. Рылеева «Войнаровский» несравненно лучше всех его «Дум», слог его возмужал и становится истинно-повествовательным, чего у нас почти еще нет. Дельвиг - молодец. Я буду ему писать. Готов христосоваться с тобой стихами, но сделай милость... пощади. Прощай, мой милый Walter! Туманского вчера и сегодня я не видал и письма твоего не отдавал. Он славный малый, но, как поэта, я не люблю его. Дай бог ему премудрости.

А. П.

1824, 12 янв. Одесса.

66. Ф. В. БУЛГАРИНУ

1 февраля 1824 г. Из Одессы в Петербург

С искренней благодарностью получил я 1-й № «Северного архива», полагая, что тем обязан самому почтенному издателю, с тем же чувством видел я снисходительный ваш отзыв о татарской моей поэме. Вы принадлежите к малому числу тех литераторов, коих порицания или похвалы могут быть и должны быть уважаемы. Вы очень меня обяжете, если поместите в своих листках здесь прилагаемые две пьесы. Они были с ошибками напечатаны в «Полярной звезде», отчего в них и нет никакого смысла. Это в людях беда не большая, но стихи не люди. Свидетельствую вам искреннее почтение.

Пушкин.

Одесса. 1 февраля 1824 г.

67. Л. С. ПУШКИНУ

Январь (после 12) - начало февраля 1824 г. Из Одессы в Петербург

Так как я дождался оказии, то и буду писать тебе спустя рукава. Н. Раевский здесь. Он о тебе привез мне недостаточные известия; зачем ты с ним чинился и не поехал повидаться со мною? денег не было? после бы сочлись - а иначе бог знает когда сойдемся. Ты знаешь, что я дважды просил Ивана Ивановича о своем отпуске чрез его министров - и два раза воспоследовал всемилостивейший отказ. Осталось одно - писать прямо на его имя - такому-то, в Зимнем дворце, что против Петропавловской крепости, не то взять тихонько трость и шляпу и поехать посмотреть на Константинополь. Святая Русь мне становится невтерпеж. Ubi bene ibi patria¹. А мне bene там, где растет трин-трава, братцы. Были бы деньги, а где мне их взять? что до славы, то ею в России мудрено довольствоваться. Русская слава льстить может какому-нибудь В. Козлову, которому льстят и петербургские знакомства, а человек немного порядочный презирает и тех и других. Mais pourquoi chantais-tu?² на сей вопрос Ламартина отвечаю - я пел, как булочник печет, портной шьет, Козлов пишет, лекарь морит - за деньги, за деньги, за деньги - таков я в наготе моего цинизма. Плетнев пишет мне, что «Бахчисарайский фонтан» у всех в руках. Благодарю вас, друзья мои, за ваше милостивое попечение о моей славе! благодарю в особенности Тургенева, моего благодетеля; благодарю Воейкова, моего высокого покровителя и знаменитого друга! Остается узнать, раскупится ли хоть один экземпляр печатный теми, у которых есть полные рукописи; но это безделица - поэт не должен думать о своем пропитании, а должен, как Корнилович, писать с надеждою сорвать улыбку прекрасного пола. Душа моя, меня тошнит с досады - на что ни взгляну, все такая гадость, такая подлость, такая глупость - долго ли этому быть? Кстати о гадости - читал я «Федру» Лобанова - хотел писать на нее критику, не ради Лобанова, а ради маркиза Расина - перо вывалилось из рук. И об этом у вас шумят, и это называют ваши журналисты прекраснейшим переводом известной трагедии г. Расина! Voulez-vous découvrir la trace de ses pas³ - надеешься найти

Тезея жаркий след иль темные пути -

мать его в рифму! вот как все переведено. А чем же и держится Иван Иванович Расин, как не стихами, полными смысла, точности и гармонии! План и характеры «Федры» верх глупости и ничтожества в изобретении - Тезей не что иное, как первый Мольеров рогач; Ипполит, le superbe, le fier Hypolite - et même un peu farouche⁴, Ипполит, суровый скифский {выблядок} - не что иное, как благовоспитанный мальчик, учтивый и почтительный -

D’un mensonge si noir⁵ . . . . и проч.

прочти всю эту хваленую тираду и удостоверишься, что Расин понятия не имел об создании трагического лица. Сравни его с речью молодого любовника Паризины Байроновой, увидишь разницу умов. А Терамен аббат и сводник - Vous-même où seriez vous etc...⁶ - вот глубина глупости! С Рылеевым мирюсь - «Войнаровский» полон жизни. Что Кюхля? Дельвигу буду писать, но, если не успею, скажи ему, чтоб он взял у Тургенева «Олега вещего» и напечатал. Может быть, я пришлю ему отрывки из «Онегина»; это лучшее мое произведение. Не верь Н. Раевскому, который бранит его - он ожидал от меня романтизма, нашел сатиру и цинизм и порядочно не расчухал.

68. А. А. БЕСТУЖЕВУ

8 февраля 1824 г. Из Одессы в Петербург

Ты не получил, видно, письма моего. Не стану повторять то, чего довольно и на один раз. О твоей повести в «Полярной звезде» скажу, что она не в пример лучше (то есть занимательнее) тех, которые были напечатаны в прошлом годе, et c’est beaucoup dire¹. Корнилович славный малый и много обещает - но зачем пишет он для снисходительного внимания милостивой государыни NN и ожидает ободрительной улыбки прекрасного пола для продолжения любопытных своих трудов? Все это старо, ненужно и слишком уже пахнет шаликовскою невинностию. Булгарин говорит, что Н. Бестужев отличается новостию мыслей. Можно бы с большим уважением употреблять слово мысли. Арабская сказка прелесть; советую тебе держать за ворот этого Сенковского. Между поэтами не вижу Гнедича, это досадно; нет и Языкова - и его жаль; (похабный) мадригал А. Родзянки можно бы оставить покойному Нахимову; вчера - - - люблю и мыслю поместят со временем в грамматику для примера бессмыслицы. Плетнева «Родина» хороша, Баратынский - чудо - мои пиесы плохи. Вот тебе и все о «Полярной».

Радуюсь, что мой «Фонтан» шумит. Недостаток плана не моя вина. Я суеверно перекладывал в стихи рассказ молодой женщины.

Aux douces loix des vers je pliais les accents
De sa bouche aimable et naïve².

Впрочем, я писал его единственно для себя, а печатаю потому, что деньги были нужны.

Третий пункт и самый нужный с эпиграфом без церемонии: ты требуешь от меня десятка пиес, как будто у меня их сотни. Едва ли наберу их и пяток, да и то не забудь моих отношений с цензурой. Даром у тебя брать денег не стану; к тому же я обещал Кюхельбекеру, которому, верно, мои стихи нужнее, нежели тебе. Об моей поэме нечего и думать - если когда-нибудь она и будет напечатана, то, верно, не в Москве и не в Петербурге. Прощай, поклон Рылееву, обними Дельвига, брата и братью.

8 февр. 1824.

69. П. А. ВЯЗЕМСКОМУ

8 марта 1824 г. Из Одессы в Москву

От всего сердца благодарю тебя, милый европеец, за неожиданное послание или посылку. Начинаю почитать наших книгопродавцев и думать, что ремесло наше, право, не хуже другого. Одно меня затрудняет, ты продал все издание за 3000 р., а сколько ж стоило тебе его напечатать? Ты все-таки даришь меня, бессовестный! Ради Христа, вычти из остальных денег, что тебе следует, да пришли их сюда. Расти им не за чем. А у меня им не залежаться, хоть я, право, не мот. Уплачу старые долги и засяду за новую поэму. Благо я не принадлежу к нашим писателям 18-го века: я пишу для себя, а печатаю для денег, а ничуть для улыбки прекрасного пола.

Жду с нетерпением моего «Фонтана», то есть твоего предисловия. Недавно прочел я твои давешние замечания на Булгарина, это лучшая из твоих полемических статей. «Жизни Дмитриева» еще не видал. Но, милый, грех тебе унижать нашего Крылова. Твое мнение должно быть законом в нашей словесности, а ты по непростительному пристрастию судишь вопреки своей совести и покровительствуешь черт знает кому. И что такое Дмитриев? Все его басни не стоят одной хорошей басни Крылова; все его сатиры - одного из твоих посланий, а все прочее первого стихотворения Жуковского. Ты его когда-то назвал Le poète de notre civilisation¹, быть так, хороша наша civilisation!

Твое поручение отыскать тебе дом обрадовало меня несказанно. Дело не к спеху, однако изволь изъяснить мне потолковее, что такое в начале лета и не дорого. Лев Нарышкин, с которым я уж об этом говорил, уезжает в чужие края в начале лета. Он нанимает здесь дом, за 500 р. в месяц, и дачу не очень помню за сколько. Я бы советовал тебе для детей нанять дачу, потому что в городе пыль несносна. Буду еще хлопотать; впрочем, твоего слишком дорого не понимаю; ты деньги все ведь истратишь, если не на то, так на другое. Жду ответа. С. Волконского здесь еще нет.

8 марта 1824.

Одесса.

70. И. Н. ИНЗОВУ (?)

Около 8 марта 1824 г. Одесса

Je vous envoie, Général, les 360 roubles que je vous dois depuis si longtemps; veuillez recevoir mes sincères remerciements, quant aux excuses, je n’ai pas le courage de vous en faire. Je suis confus et humilié de n’avoir pu jusqu’à présent vous payer cette dette - le fait est que je crevais de misère.

Agréez, Général, les assurances de mon profond respect.

{Перевод:

Посылаю вам, генерал, 360 рублей, которые я вам уже так давно должен; прошу принять мою искреннюю благодарность. Что касается извинений, у меня не хватает смелости вам их принести. - Мне стыдно и совестно, что до сих пор я не мог уплатить вам этот долг - я погибал от нищеты.

Примите, генерал, уверения в моем глубочайшем уважении.}

71. Л. С. ПУШКИНУ

1 апреля 1824 г. Из Одессы в Петербург

Вот что пишет ко мне Вяземский:

«В «Благонамеренном» читал я, что в каком-то ученом обществе читали твой «Фонтан» еще до напечатания. На что это похоже? И в Петербурге ходят тысяча списков с него - кто ж после будет покупать; я на совести греха не имею и проч.».

Ни я. Но мне скажут: а какое тебе дело? ведь ты взял свои 3000 р. - а там хоть трава не расти. - Все так, но жаль, если книгопродавцы, в первый раз поступившие по-европейски, обдернутся и останутся в накладе - да вперед невозможно и мне будет продавать себя с барышом. Таким образом, обязан я за все про все - друзьям моей славы - черт их возьми и с нею; тут смотри, как бы с голоду не околеть, а они кричат слава! Видишь, душа моя, мне на всех вас досадно; требую от тебя одного: напиши мне, как «Фонтан» расходится - или запишусь в графы Хвостовы и сам раскуплю половину издания. Что это со мною делают журналисты! Булгарин хуже Воейкова - как можно печатать партикулярные письма - мало ли, что мне приходит на ум в дружеской переписке - а им бы все и печатать. Это разбой; решено: прерываю со всеми переписку - не хочу с ними иметь ничего общего. А они, глупо ругай или глупо хвали меня - мне все равно - их ни в грош не ставлю, а публику почитаю наравне с книгопродавцами - пусть покупают и врут, что хотят.

1 апреля 1824.

Письмо это доставит тебе Синявин, адъютант графа Воронцова, славнейший малый, мой приятель; он доставит тебе обо мне все сведения, которых только пожелаешь. Мне сказывали, что ты будто собираешься ко мне; куда тебе! Разве на казенный счет да в сопровождении жандарма. Пиши мне. Ни ты, ни отец ни словечка не отвечаете мне на мои элегические отрывки - денег не шлете - а подрываете мой книжный торг. Куда хорошо.

72. П. А. ВЯЗЕМСКОМУ

Начало апреля 1824 г. Из Одессы в Москву

Сейчас возвратился из Кишинева и нахожу письма, посылки и «Бахчисарай». Не знаю, как тебя благодарить; «Разговор» прелесть, как мысли, так и блистательный образ их выражения. Суждения неоспоримы. Слог твой чудесно шагнул вперед. Недавно прочел я и «Жизнь Дмитриева»; все, что в ней рассуждение - прекрасно. Но эта статья tour de force et affaire de parti¹. Читая твои критические сочинения и письма, я и сам собрался с мыслями и думаю на днях написать кое-что о нашей бедной словесности, о влиянии Ломоносова, Карамзина, Дмитриева и Жуковского. Авось и тисну; тогда du choc des opinions jaillira de l’argent². Знаешь ли что? твой «Разговор» более писан для Европы, чем для Руси. Ты прав в отношении романтической поэзии. Но старая {блядь} классическая, на которую ты нападаешь, полно существует ли у нас? это еще вопрос. Повторяю тебе перед евангелием и святым причастием, что Дмитриев, несмотря на все старое свое влияние, не имеет, не должен иметь более весу, чем Херасков или дядя Василий Львович. Разве он один представляет в себе классическую нашу словесность, как Мордвинов заключает в себе одном всю русскую оппозицию? и чем он классик? где его трагедии, поэмы дидактические или эпические? разве классик в посланиях к Севериной да в эпиграммах, переведенных из Гишара? - Мнения «Вестника Европы» не можно почитать за мнения, на «Благонамеренного» сердиться невозможно. Где же враги романтической поэзии? где столпы классические? Обо всем этом поговорим на досуге. Теперь поговорим о деле, то есть о деньгах. Слёнин предлагает мне за «Онегина», сколько я хочу. Какова Русь, да она в самом деле в Европе - а я думал, что это ошибка географов. Дело стало за цензурой, а я не шучу, потому что дело идет о будущей судьбе моей, о независимости - мне необходимой. Чтоб напечатать Онегина, я в состоянии - - - то есть или рыбку съесть, или {на хуй} сесть. Дамы принимают эту пословицу в обратном смысле. Как бы то ни было, готов хоть в петлю. Кюхельбекеру, Матюшкину, Верстовскому усердный мой поклон, буду немедленно им отвечать. Брата я пожурил за рукописную известность «Бахчисарая». Каков Булгарин и вся братья! Это не соловьи-разбойники, а грачи-разбойники. Прости, душа - да пришли мне денег.

А. П.

Ты не понял меня, когда я говорил тебе об оказии - почтмейстер мне в долг верит, да мне не верится.

73. В. К. КЮХЕЛЬБЕКЕРУ (?)

Апрель - первая половина мая (?) 1824 г. Одесса

... читая Шекспира и библию, святый дух иногда мне по сердцу, но предпочитаю Гёте и Шекспира. - Ты хочешь знать, что я делаю - пишу пестрые строфы романтической поэмы - и беру уроки чистого афеизма. Здесь англичанин, глухой философ, единственный умный афей, которого я еще встретил. Он исписал листов 1000, чтобы доказать qu’il ne peut exister d’être intelligent Créateur et régulateur¹, мимоходом уничтожая слабые доказательства бессмертия души. Система не столь утешительная, как обыкновенно думают, но, к несчастию, более всего правдоподобная.

74. А. И. КАЗНАЧЕЕВУ

22 мая 1824 г. В Одессе

Почтенный Александр Иванович! Будучи совершенно чужд ходу деловых бумаг, не знаю, вправе ли отозваться на предписание его сиятельства. Как бы то ни было, надеюсь на вашу снисходительность и приемлю смелость объясниться откровенно насчет моего положения.

Семь лет я службою не занимался, не написал ни одной бумаги, не был в сношении ни с одним начальником. Эти семь лет, как вам известно, вовсе для меня потеряны. Жалобы с моей стороны были бы не у места. Я сам заградил себе путь и выбрал другую цель. Ради бога не думайте, чтоб я смотрел на стихотворство с детским тщеславием рифмача или как на отдохновение чувствительного человека: оно просто мое ремесло, отрасль честной промышленности, доставляющая мне пропитание и домашнюю независимость. Думаю, что граф Воронцов не захочет лишить меня ни того, ни другого.

Мне скажут, что я, получая 700 рублей, обязан служить. Вы знаете, что только в Москве или Петербурге можно вести книжный торг, ибо только там находятся журналисты, цензоры и книгопродавцы; я поминутно должен отказываться от самых выгодных предложений единственно по той причине, что нахожусь за 2000 верст от столиц. Правительству угодно вознаграждать некоторым образом мои утраты, я принимаю эти 700 рублей не так, как жалование чиновника, но как паек ссылочного невольника. Я готов от них отказаться, если не могу быть властен в моем времени и занятиях. Вхожу в эти подробности, потому что дорожу мнением графа Воронцова, так же как и вашим, как и мнением всякого честного человека.

Повторяю здесь то, что уже известно графу Михаилу Семеновичу: если бы я хотел служить, то никогда бы не выбрал себе другого начальника, кроме его сиятельства; но, чувствуя свою совершенную неспособность, я уже отказался от всех выгод службы и от всякой надежды на дальнейшие успехи в оной.

Знаю, что довольно этого письма, чтоб меня, как говорится, уничтожить. Если граф прикажет подать в отставку, я готов; но чувствую, что, переменив мою зависимость, я много потеряю, а ничего выиграть не надеюсь.

Еще одно слово: Вы, может быть, не знаете, что у меня аневризм. Вот уж 8 лет, как я ношу с собою смерть. Могу представить свидетельство которого угодно доктора. Ужели нельзя оставить меня в покое на остаток жизни, которая, верно, не продлится.

Свидетельствую вам глубокое почтение и сердечную преданность.

75. А. И. КАЗНАЧЕЕВУ

Начало (после 2) июня 1824 г. В Одессе

Je suis bien fâché que mon congé vous ait fait tant de peine, et l’affliction que vous m’en témoignez me touche sincèrement. Quant à la crainte que vous avez relativement aux suites que ce congé peut avoir, je ne la crois pas fondée. Que regretterais-je - est-ce ma carrière manquée? C’est une idée à laquelle j’ai eu le temps de me résigner. - Sont-ce mes appointements? - Puisque mes occupations littéraires peuvent me procurer plus d’argent il est tout naturel de leur sacrifier des occupations de mon service. Vous me parlez de protection et d’amitié. Deux choses incompatibles; je ne puis ni ne veux prétendre à l’amitié du C-te Woronzof, encore moins, à sa protection: rien que je sache ne dégrade plus que le patronage, et j’estime trop cet homme pour vouloir m’abaisser devant lui. Là-dessus j’ai des préjugés démocratiques qui valent bien les préjugés de l’orgueil de l’Aristocratie.

Je suis fatigué de dépendre de la digestion bonne ou mauvaise de tel et tel chef, je suis ennuyé d’être traité dans ma patrie avec moins d’égard que le premier galopin anglais qui vient y promener parmi nous sa platitude et son baragouin.

Je n’aspire qu’à l’indépendance - pardonnez-moi le mot en faveur de la chose - à force de courage et de persévérance je finirai par en jouir. J ’ai déjà vaincu ma répugnance d’écrire et de vendre mes vers pour vivre - le plus grand pas est fait. Si je n’écris encore que sous l’influence capricieuse de l’inspiration, les vers une fois écrits je ne les regarde plus que comme une marchandise à tant la pièce. - Je ne conçois pas la consternation de mes amis (je ne sais pas trop ce que c’est que mes amis).

Il n’y a pas de doute que le C-te Woronzof qui est un homme d’esprit saura me donner le tort dans l’opinion du public - triomphe très flatteur et dont je le laisserai jouir tout à son gré vu que je me soucie tout autant de l’opinion de ce public que du blâme et de l’admiration de nos journaux.

{Перевод:

Мне очень досадно, что отставка моя так огорчила вас, и сожаление, которое вы мне по этому поводу высказываете, искренно меня трогает. Что касается опасения вашего относительно последствий, которые эта отставка может иметь, то оно не кажется мне основательным. О чем мне жалеть? О своей неудавшейся карьере? С этой мыслью я успел уже примириться. О моем жаловании? Поскольку мои литературные занятия дают мне больше денег, вполне естественно пожертвовать им моими служебными обязанностями и т. д. Вы говорите мне о покровительстве и о дружбе. Это две вещи несовместимые. Я не могу, да и не хочу притязать на дружбу графа Воронцова, еще менее на его покровительство: по-моему, ничто так не бесчестит, как покровительство; а я слишком уважаю этого человека, чтобы желать унизиться перед ним. На этот счет у меня свои демократические предрассудки, вполне стоящие предрассудков аристократической гордости.

Я устал быть в зависимости от хорошего или дурного пищеварения того или другого начальника, мне наскучило, что в моем отечестве ко мне относятся с меньшим уважением, чем к любому юнцу англичанину, явившемуся щеголять среди нас своей тупостью и своей тарабарщиной.

Несомненно, граф Воронцов, человек неглупый, сумеет обвинить меня в глазах света: победа очень лестная, которою я позволю ему полностью насладиться, ибо я столь же мало забочусь о мнении света, как о брани и о восторгах наших журналов.}

76. П. А. ВЯЗЕМСКОМУ

7 июня 1824 г. Из Одессы в Москву

Жена твоя приехала сегодня, привезла мне твои письма и мадригал Василия Львовича, в котором он мне говорит: ты будешь жить с княгинею прелестной; не верь ему, душа моя, и не ревнуй. Письма твои обрадовали меня по многим отношениям: кажется, ты успокоился после своей эпиграммы. Давно бы так! Критики у нас, чувашей, не существует, палки как-то неприличны; о поединке и смех и грех было и думать: то ли дело цып-цып или цыц-цыц. Пришли мне эпиграмму Грибоедова. В твоей неточность: и визг такой; должно писк. Впрочем, она прелестна. То, что ты говоришь насчет журнала, давно уже бродит у меня в голове. Дело в том, что на Воронцова нечего надеяться. Он холоден ко всему, что не он; а меценатство вышло из моды. Никто из нас не захочет великодушного покровительства просвещенного вельможи, это обветшало вместе с Ломоносовым. Нынешняя наша словесность есть и должна быть благородно-независима. Мы одни должны взяться за дело и соединиться. Но беда! мы все лентяй на лентяе - материалы есть, материалисты есть, но où est le cul de plomb qui poussera ça?¹ где найдем своего составителя, так сказать, своего Каченовского? (в смысле Милонова - что для издателя хоть «Вестника Европы», не надобен тут ум, потребна только {жопа}). Еще беда: ты Sectaire², а тут бы нужно много и очень много терпимости; я бы согласился видеть Дмитриева в заглавии нашей кучки, а ты уступишь ли мне моего Катенина? отрекаюсь от Василья Львовича; отречешься ли от Воейкова? Еще беда: мы все прокляты и рассеяны по лицу земли - между нами сношения затруднительны, нет единодушия; золотое кстати поминутно от нас выскользает. Первое дело: должно приструнить все журналы и держать их в решпекте - ничего легче б не было, если б мы были вместе и печатали бы завтра, что решили бы за ужином вчера; а теперь сообщай из Москвы в Одессу замечание на какую-нибудь глупость Булгарина, отсылай его к Бирукову в Петербург и печатай потом через два месяца в revue des bévues³. Нет, душа моя Асмодей, отложим попечение, далеко кулику до Петрова дня - а еще дале бабушке до Юрьева дня.

Радуюсь, что мог услужить тебе своей денежкой, сделай милость, не торопись. С женою отошлю тебе 1-ую песнь «Онегина». Авось с переменой министерства она и напечатается - покамест мне предлагают за второе издание «Кавказского пленника» 2000 рублей. Как думаешь? согласиться? Третье ведь от нас не ушло.

Прощай, милый; пишу тебе вполпьяна и в постеле - отвечай.

77. Л. С. ПУШКИНУ

13 июня 1824 г. Из Одессы в Петербург

13 июня.

Ты спрашиваешь моего мнения насчет булгаринского вранья - черт с ним. Охота тебе связываться с журналистами на словах, как Вяземскому на письме. Должно иметь уважение к самому себе. Ты, Дельвиг и я можем все трое плюнуть на сволочь нашей литературы - вот тебе и весь мой совет. Напиши мне лучше что-нибудь о «Северных цветах» - выйдут ли и когда выйдут? С переменою министерства ожидаю и перемены цензуры. А жаль..... la coupe était pleine¹. Бируков и Красовский невтерпеж были глупы, своенравны и притеснительны. Это долго не могло продлиться. На каком основании начал свои действия дедушка Шишков? Не запретил ли он «Бахчисарайский фонтан» из уважения к святыне Академического словаря и неблазно составленному слову водомет? Шутки в сторону, ожидаю добра для литературы вообще и посылаю ему лобзание не яко Иуда-Арзамасец, но яко Разбойник-Романтик. Попытаюсь толкнуться ко вратам цензуры с первою главой или песнью «Онегина». Авось пролезем. Ты требуешь от меня подробностей об «Онегине» - скучно, душа моя. В другой раз когда-нибудь. Теперь я ничего не пишу; хлопоты другого рода. Неприятности всякого рода; скучно и пыльно. Сюда приехала княгиня Вера Вяземская, добрая и милая баба - но мужу был бы я больше рад. Жуковского я получил. Славный был покойник, дай бог ему царство небесное! Слушай, душа моя, деньги мне нужны. Продай на год «Кавказского пленника» за 2000 р. Кому бишь? Вот перемены: И путник оживает - и пленник. Остановлял он долго взор - вперял он любопытный взор. И уповательным мечтам - И упоительным. Не много. . . ей дней - ночей - ради бога. Прощай.

78. П. А. ВЯЗЕМСКОМУ

24 - 25 июня 1824 г. Из Одессы в Москву

Я ждал отъезда Трубецкого, чтоб написать тебе спустя рукава. Начну с того, что всего ближе касается до меня. Я поссорился с Воронцовым и завел с ним полемическую переписку, которая кончилась с моей стороны просьбою в отставку. Но чем кончат власти, еще неизвестно. Тиверий рад будет придраться; а европейская молва о европейском образе мыслей графа Сеяна обратит всю ответственность на меня. Покамест не говори об этом никому. А у меня голова кругом идет. По твоим письмам к княгине Вере вижу, что и тебе и кюхельбекерно и тошно; тебе грустно по Байроне, а я так рад его смерти, как высокому предмету для поэзии. Гений Байрона бледнел с его молодостию. В своих трагедиях, не выключая и Каина, он уже не тот пламенный демон, который создал «Гяура» и «Чильд-Гарольда». Первые две песни «Дон Жуана» выше следующих. Его поэзия видимо изменялась. Он весь создан был навыворот; постепенности в нем не было, он вдруг созрел и возмужал - пропел и замолчал; и первые звуки его уже ему не возвратились - после 4-ой песни Child Harold Байрона мы не слыхали, а писал какой-то другой поэт с высоким человеческим талантом. Твоя мысль воспеть его смерть в 5-ой песне его Героя прелестна - но мне не по силам - Греция мне огадила. О судьбе греков позволено рассуждать, как о судьбе моей братьи негров, можно и тем и другим желать освобождения от рабства нестерпимого. Но чтобы все просвещенные европейские народы бредили Грецией - это непростительное ребячество. Иезуиты натолковали нам о Фемистокле и Перикле, а мы вообразили, что пакостный народ, состоящий из разбойников и лавочников, есть законнорожденный их потомок и наследник их школьной славы. Ты скажешь, что я переменил свое мнение. Приехал бы ты к нам в Одессу посмотреть на соотечественников Мильтиада и ты бы со мною согласился. Да посмотри, что писал тому несколько лет сам Байрон в замечаниях на Child Harold - там, где он ссылается на мнение Фовеля, французского консула, помнится, в Смирне. - Обещаю тебе, однако ж, вирши на смерть его превосходительства.

Хотелось мне с тобою говорить о перемене министерства. Что ты об этом думаешь? я и рад и нет. Давно девиз всякого русского есть чем хуже, тем лучше. Оппозиция русская, составившаяся, благодаря русского бога, из наших писателей, каких бы то ни было, приходила уже в какое-то нетерпение, которое я исподтишка поддразнивал, ожидая чего-нибудь. А теперь, как позволят Фите Глинке говорить своей любовнице, что она божественна, что у ней очи небесные и что любовь есть священное чувство, вся эта сволочь опять угомонится, журналы пойдут врать своим чередом, чины своим чередом, Русь своим чередом - вот как Шишков сделает всю обедню {говном}. С другой стороны деньги, «Онегин», святая заповедь Корана - вообще мой эгоизм. Еще слово: я позволил брату продать второе издание «Кавказского пленника». Деньги были нужны - а (как я говорил) 3-е издание от нас не уйдет. Да ты пакостишь со мною: даришь меня и связываешься черт знает с кем. Ты задорный издатель - а Гнедич хоть и не выгодный приятель, зато уж копейки не подарит и смирно себе сидит, не бранясь ни с Каченовским, ни с Дмитриевым.

А. П.

Пришли же и ты мне стихов.

79. А. А. БЕСТУЖЕВУ

29 июня 1824 г. Из Одессы в Москву

Милый Бестужев, ты ошибся, думая, что я сердит на тебя - лень одна мне помешала отвечать на последнее твое письмо (другого я не получил). Булгарин другое дело. С этим человеком опасно переписываться. Гораздо веселее его читать. Посуди сам: мне случилось когда-то быть влюблену без памяти. Я обыкновенно в таком случае пишу элегии, как другой . . . . . . . . . . . . Но приятельское ли дело вывешивать напоказ мокрые мои простыни? Бог тебя простит! но ты острамил меня в нынешней «Звезде» - напечатав три последние стиха моей элегии; черт дернул меня написать еще кстати о «Бахчисарайском фонтане» какие-то чувствительные строчки и припомнить тут же элегическую мою красавицу. Вообрази мое отчаяние, когда увидел их напечатанными. Журнал может попасть в ее руки. Что ж она подумает, видя, с какой охотою беседую об ней с одним из петербургских моих приятелей. Обязана ли она знать, что она мною не названа, что письмо распечатано и напечатано Булгариным - что проклятая Элегия доставлена тебе черт знает кем - и что никто не виноват. Признаюсь, одной мыслию этой женщины дорожу я более, чем мнениями всех журналов на свете и всей нашей публики. Голова у меня закружилась. Я хотел просто напечатать в «Вестнике Европы» (единственном журнале, на которого не имею права жаловаться), что Булгарин не был вправе пользоваться перепискою двух частных лиц, еще живых, без согласия их собственного. Но, перекрестясь, предал это все забвению. Отзвонил, и с колокольни долой. Мне грустно, мой милый, что ты ничего не пишешь. Кто ж будет писать? М. Дмитриев да А. Писарев? хороши! если бы покойник Байрон связался браниться с полупокойником Гёте, то и тут бы Европа не шевельнулась, чтоб их стравить, поддразнить или окатить холодной водой. Век полемики миновался. Для кого же занимательно мнение Дмитриева о мнении Вяземского или мнение Писарева о самом себе? Я принужден был вмешаться, ибо призван был в свидетельство М. Дмитриевым. Но больше не буду. «Онегин» мой растет. Да черт его напечатает - я думал, что цензура ваша поумнела при Шишкове - а вижу, что и при старом по-старому. - Если согласие мое, не шутя, тебе нужно для напечатания «Разбойников», то я никак его не дам, если не пропустят жид и харчевни (скоты! скоты! скоты!), а попа - к черту его. Кончу дружеской комиссией - постарайся увидеть Никиту Всеволожского, лучшего из минутных друзей моей минутной младости. Напомни этому милому, беспамятному эгоисту, что существует некто А. Пушкин, такой же эгоист и приятный стихотворец. Оный Пушкин продал ему когда-то собрание своих стихотворений за 1000 р. ассигнациями. Ныне за ту же цену хочет у него их купить. Согласится ли Аристипп Всеволодович? Я бы в придачу предложил ему мою дружбу mais il l’a depuis longtemps, d’ailleurs ça ne fait que 1000 roubles¹. Покажи ему мое письмо. Мужайся - дай ответ скорей, как говорит бог Иова или Ломоносова.

29 июня 1824.

Одесса.

80. П. А. ВЯЗЕМСКОМУ

5 июля 1824 г. Одесса

Французы ничуть не ниже англичан в истории. Если первенство чего-нибудь да стоит, то вспомните, что Вольтер первый пошел по новой дороге - и внес светильник философии в темные архивы истории. Робертсон сказал, что если бы Вольтер потрудился указать на источники своих сказаний, то бы он, Робертсон, никогда не написал своей «Истории». 2-е, Лемонте есть гений 19-го столетия - прочти его «Обозрение царствования Людовика XIV», и ты поставишь его выше Юма и Робертсона. Рабо де Сент Этьен - дрянь.

5 июля 1824.

Одесса.

Век романтизма не настал еще для Франции - Лавинь бьется в старых сетях Аристотеля - он ученик трагика Вольтера, а не природы.

Tous les recueils de poésies nouvelles dites Romantiques sont la honte de la littérature française¹.

Ламартин хорош в «Наполеоне», в «Умирающем поэте» - вообще хорош какой-то новой гармонией.

Никто более меня не любит прелестного Andé Chénier - но он из классиков классик - от него так в несет древней греческой поэзией.

Вспомни мое слово: первый гений в отечестве Расина и Буало ударится в такую бешеную свободу, в такой литературный карбонаризм, что что́ твои немцы - а покамест поэзии во Франции менее, чем у нас.

81. А. И. ТУРГЕНЕВУ

14 июля 1824 г. Из Одессы в Петербург

Вы уж узнали, думаю, о просьбе моей в отставку; с нетерпеньем ожидаю решения своей участи и с надеждой поглядываю на ваш север. Не странно ли, что я поладил с Инзовым, а не мог ужиться с Воронцовым; дело в том, что он начал вдруг обходиться со мною с непристойным неуважением, я мог дождаться больших неприятностей и своей просьбой предупредил его желания. Воронцов - вандал, придворный хам и мелкий эгоист. Он видел во мне коллежского секретаря, а я, признаюсь, думаю о себе что-то другое. Старичок Инзов сажал меня под арест всякий раз, как мне случалось побить молдавского боярина. Правда - но зато добрый мистик в то же время приходил меня навещать и беседовать со мною об гишпанской революции. Не знаю, Воронцов посадил ли бы меня под арест, но уж, верно, не пришел бы ко мне толковать о конституции Кортесов. Удаляюсь от зла и сотворю благо: брошу службу, займусь рифмой. Зная старую вашу привязанность к шалостям окаянной музы, я было хотел прислать вам несколько строф моего «Онегина», да лень. Не знаю, пустят ли этого бедного «Онегина» в небесное царствие печати; на всякий случай попробую. Последняя перемена министерства обрадовала бы меня вполне, если бы вы остались на прежнем своем месте. Это истинная потеря для нас, писателей; удаление Голицына едва ли может оную вознаградить. Простите, милый и почтенный! Это письмо будет вам доставлено княгиней Волконской, которую вы так любите и которая так любезна. Если вы давно не видались с ее дочерью, то вы изумитесь правоте и верности прелестной ее головы. Обнимаю всех, то есть весьма немногих - целую руку К. А. Карамзиной и княгине Голицыной constitutionnelle ou anti-constitutionnelle, mais toujours adorable comme la liberté¹.

А. П.

14 juillet².

82. П. А. ВЯЗЕМСКОМУ

15 июля 1824 г. Из Одессы в Москву

За что ты меня бранишь в письмах к своей жене? за отставку? то есть за мою независимость? За что ты ко мне не пишешь? Приедешь ли к нам в полуденную пыль? Дай бог! но поладишь ли ты с здешними властями - это вопрос, на который отвечать мне не хочется, хоть и можно бы. Кюхельбекер едет сюда - жду его с нетерпением. Да и он ничего ко мне не пишет; что он не отвечает на мое письмо? Дал ли ты ему «Разбойников» для «Мнемозины»? - Я бы и из «Онегина» переслал бы что-нибудь, да нельзя: все заклеймено печатью отвержения. Я было хотел сбыть с рук «Пленника», но плутня Ольдекопа мне помешала. Он перепечатал «Пленника», и я должен буду хлопотать о взыскании по законам. Прощай, моя радость. Благослови, преосвященный владыко Асмодей.

15 июля.

83. В. Л. ДАВЫДОВУ (?)

Июнь 1823 г. - июль 1824 г. Кишинев - Одесса

С удивлением слышу я, что ты почитаешь меня врагом освобождающейся Греции и поборником турецкого рабства. Видно, слова мои были тебе странно перетолкованы. Но что бы тебе ни говорили, ты не должен был верить, чтобы когда-нибудь сердце мое недоброжелательствовало благородным усилиям возрождающегося народа. Жалея, что принужден оправдываться перед тобою, повторяю и здесь то, что случалось мне говорить касательно греков.

Люди по большой части самолюбивы, беспонятны, легкомысленны, невежественны, упрямы; старая истина, которую все-таки не худо повторить. Они редко терпят противуречие, никогда не прощают неуважения; они легко увлекаются пышными словами, охотно повторяют всякую новость; и, к ней привыкнув, уже не могут с нею расстаться.

Когда что-нибудь является общим мнением, то глупость общая вредит ему столь же, сколько единодушие ее поддерживает. Греки между европейцами имеют гораздо более вредных поборников, нежели благоразумных друзей. Ничто еще не было столь народно, как дело греков, хотя многие в их политическом отношении были важнее для Европы.

84. В. Л. ДАВЫДОВУ (?)

Июнь 1823 г. - июль 1824 г. Кишинев - Одесса

...de Constantinopole - un tas de gueux timides, voleurs et vagabonds qui n’ont pu même soutenir le premier feu de la mauvaise mousqueterie turque, formerait une singulière troupe dans l’armée du Comte Vitgenstein. Quant à ce qui regarde les officiers, ils sont pires que les soldats. Nous avons vu ces nouveaux Léonidas dans les rues d’Odessa et de Kichinev - plusieurs nous sont personnellement connus, nous certifions leur complète nullité - ils ont trouvé l’art d’être insipides, même au moment où leur conversation devait intéresser tout européen - aucune idée de l’art militaire, nul point d’honneur, nul enthousiasme - les français et les russes qui se trouvent ici leur marquent un mépris dont ils ne sont que trop dignes, ils supportent tout même les coups de bâton avec un sang-froid digne de Thémistocle. Je ne suis ni un barbare ni un apôtre de l’Alcoran, la cause de la Grèce m’intéresse vivement, c’est pour cela même que je m’indigne en voyant ces misérables revêtus du ministère sacré de défenseurs de la liberté -

{Перевод:

85. И. С. ДЕСПОТУ-ЗЕНОВИЧУ

8 августа 1824 г. В селе Колпине

Александр Пушкин сердечно благодарит Игнатия Семеновича Зеновича за его заочное гостеприимство. Он оставляет его дом, искренно сожалея, что не имел счастия познакомиться с почтенным хозяином.

8 августа 1824.

86. А. Н. ВУЛЬФУ

20 сентября 1824 г. Из Михайловского в Дерпт

Здравствуй, Вульф, приятель мой!
Приезжай сюда зимой
Да Языкова поэта

Затащи ко мне с собой
Погулять верхом порой,
Пострелять из пистолета.
Лайон, мой курчавый брат
(Не михайловский приказчик),
Привезет нам, право, клад...
Что? - бутылок полный ящик.
Запируем уж, молчи!
Чудо - жизнь анахорета!
В Троегорском до ночи,
А в Михайловском до света;
Дни любви посвящены,
Ночью царствуют стаканы,
Мы же - то смертельно пьяны,
То мертвецки влюблены.

В самом деле, милый, жду тебя с отверстыми объятиями и с откупоренными бутылками. Уговори Языкова да отдай ему мое письмо; так как я под строгим присмотром, то если вам обоим заблагорассудится мне отвечать, пришли письма под двойным конвертом на имя сестры твоей Анны Николаевны.

До свиданья, мой милый.

А. П.

87. П. А. ВЯЗЕМСКОМУ

8 или 10 октября 1824 г. Из Михайловского в Москву

Мой милый, наконец ты подал голос - деловую записку твою получил исправно - вот тебе ответ. Ольдекоп украл и соврал; отец мой никакой сделки с ним не имел. Доверенность я бы тебе переслал; но погоди; гербовая бумага в городе, должно взять какое-то свидетельство в городе - а я в глухой деревне. Если можно без нее обойтись, то начни действия, единственный, деятельный друг! По письму дяди вижу, что княгиня Вера Федоровна к тебе приехала; ты ничем не достоин своей жены (разве стихами, да и тех уж не пишешь). Немедленно буду к ней писать; я все хотел наверное знать место ее пребывания. En attendant mettez moi à ses pieds et dites lui qu’elle est une âme charmante¹. О моем житье-бытье ничего тебе не скажу - скучно, вот и все.

Каков граф Воронцов?

Полу-герой, полу-невежда,
К тому ж еще полу-подлец!..
Но тут, однако ж, есть надежда,
Что полный будет наконец.

Кстати о стихах: сегодня кончил я поэму «Цыгане». Не знаю, что об ней сказать. Она покамест мне опротивела, только что кончил и не успел обмыть {запревшие муде}. Посылаю тебе маленькое поминаньице за упокой души раба божия Байрона. Я было и целую панихиду затеял, да скучно писать про себя - или справляясь в уме с таблицей умножения глупости Бирукова, разделенного на Красовского. Брат Лайон тебе кланяется. Пришли мне стихов, умираю - скучно.

88. В. А. ЖУКОВСКОМУ

Конец октября 1824 г. Из Михайловского в Петербург

Не знаю, получил ли ты очень нужное письмо; на всякий случай повторю вкратце о деле, которое меня задирает заживо. 8-летняя Родоес Сафианос, дочь грека, падшего в Скулянской битве героя, воспитывается в Кишиневе у Катерины Христофоровны Крупенской, жены бывшего виц-губернатора Бессарабии. Нельзя ли сиротку приютить? она племянница русского полковника, следственно может отвечать за дворянку. Пошевели сердце Марии, поэт! и оправдаем провиденье. О себе говорить не намерен, я хладнокровно не могу всего этого раздумать; может быть, тебя рассержу, вывалив что у меня на сердце. Брат привезет тебе мои стихи, жду твоих, как утешения. Обнимаю тебя горячо, хоть и грустно. Введи меня в семейство Карамзина, скажи им, что я для них тот же. Обними из них кого можно; прочим - всю мою душу.

89. П. А. ПЛЕТНЕВУ

Конец октября 1824 г. Из Михайловского в Петербург

Ты издал дядю моего:
Творец «Опасного соседа»
Достоин очень был того,
Хотя покойная Беседа
И не заметила его. -
Теперь издай меня, приятель,
Плоды пустых моих трудов,
Но ради Феба, мой Плетнев,
Когда ж ты будешь свой издатель?

Беспечно и радостно полагаюсь на тебя в отношении моего «Онегина»! - Созови мой Ареопаг, ты, Жуковский, Гнедич и Дельвиг - от вас ожидаю суда и с покорностью приму его решение.

Жалею, что нет между вами Баратынского, говорят, он пишет.

90. В. Ф. ВЯЗЕМСКОЙ

Конец октября 1824 г. Из Михайловского в Одессу

Belle, bonne Princesse Véra, âme charmante et généreuse! Je ne vous remercierai pas pour votre lettre, les paroles seraient trop froides et trop faibles pour vous exprimer mon attendrissement et ma reconnaissance... Votre douce amitié suffirait à toute âme moins égoïste que la mienne; tel que je suis, elle seule me consola de bien des chagrins et seule a pu calmer la rage de l’ennui qui consume ma sotte existence. Vous désirez la connaître, cette sotte existence: ce que j’avais prévu s’est trouvé vrai. Ma présence au milieu de ma famille n’a fait que redoubler des chagrins assez rudes. On m’a reproché mon exil; on se croit entraîné dans mon malheur, on prétend que je prêche l’athéisme à ma sœur qui est une créature céleste et à mon frère qui est très drôle et très jeune, qui admirait mes vers et que j’ennuie très certainement. Dieu seul sait, si je songe à lui? Mon père a eu la faiblesse d’accepter un emploi qui dans tous les cas le mit dans une fausse position à mon égard; cela fait que je passe à cheval et dans les champs tout le temps que je ne suis pas au lit. Tout ce qui me rappelle la mer m’attriste - le bruit d’une fontaine me fait mal à la lettre - je crois qu’un beau ciel me ferait pleurer de rage; но слава богу небо у нас сивое, а луна точная репка... A l’égard de mes voisins je n’ai eu que la peine de les rebuter d’abord; ils ne m’excédent pas - je jouis parmi eux de la réputation d’Onéguine - et voilà, je suis prophète en mon pays. Soit. Pour toute ressource je vois souvent une bonne vieille voisine - j’écoute ses conversations patriarcales. Ses filles assez mauvaises sous tous les rapports me jouent du Rossini que j’ai fait venir. Je suis dans la meilleure position possible pour achever mon roman poétique, mais l’ennui est une froide Muse - et mon poème n’avance guère - voilà pourtant une strophe que je vous dois - montrez-la au Prince Pierre. Dites lui de ne pas juger du tout par cet échantillon.

Adieu, ma respectable Princesse, je suis à vos pieds bien tristement, ne montrez cette lettre qu’à ceux qui j’aime et qui prennent à moi l’intérêt de l’amitié et non de la curiosité. Au nom du ciel, un mot d’Odessa - de vos enfants! - avez-vous consulté le docteur de Mili? que fait-il - и что Мили?

{Перевод:

Прекрасная, добрейшая княгиня Вера, душа прелестная и великодушная! Не стану благодарить вас за ваше письмо, слова были бы слишком холодны и слишком слабы, чтобы выразить вам мое умиление и признательность... Вашей нежной дружбы было бы достаточно для всякой души менее эгоистичной, чем моя; каков я ни на есть, она одна утешила меня во многих горестях и одна могла успокоить бешенство скуки, снедающей мое нелепое существование. Вы хотите знать его, это нелепое существование: то, что я предвидел, сбылось. Пребывание среди семьи только усугубило мои огорчения, и без того достаточно жестокие. Меня попрекают моей ссылкой; считают себя вовлеченными в мое несчастье; утверждают, будто я проповедую атеизм сестре - небесному созданию - и брату - потешному юнцу, который восторгался моими стихами, но которому со мной явно скучно. Одному богу известно, помышляю ли я о нем. Мой отец имел слабость согласиться на выполнение обязанностей, которые во всех обстоятельствах поставили его в ложное положение по отношению ко мне; вследствие этого все то время, что я не в постели, я провожу верхом в полях. Все, что напоминает мне море, наводит на меня грусть - журчанье ручья причиняет мне боль в буквальном смысле слова - думаю, что голубое небо заставило бы меня плакать от бешенства {но слава богу небо у нас сивое, а луна точная репка...}. Что касается соседей, то мне лишь поначалу пришлось потрудиться, чтобы отвадить их от себя: больше они мне не докучают - я слыву среди них Онегиным, - и вот я - пророк в своем отечестве. Да будет так. В качестве единственного развлечения я часто вижусь с одной милой старушкой соседкой - я слушаю ее патриархальные разговоры. Ее дочери, довольно непривлекательные во всех отношениях, играют мне Россини, которого я выписал. Я нахожусь в наилучших условиях, чтобы закончить мой роман в стихах, но скука - холодная муза, и поэма моя не двигается вперед - вот, однако, строфа, которою я вам обязан, - покажите ее князю Петру. Скажите ему, чтобы он не судил о целом по этому образцу.

Прощайте, уважаемая княгиня, в тоске припадаю к вашим стопам, показывайте это письмо только тем, кого я люблю и кто интересуется мною дружески, а не из любопытства. Ради бога, хоть одно слово об Одессе - о ваших детях! - обращались ли вы к доктору Мили? Что он поделывает { - и что Мили}?

91. Н. В. ВСЕВОЛОЖСКОМУ

Конец октября 1824 г. Из Михайловского в Петербург

Не могу поверить, чтоб ты забыл меня, милый Всеволожский - ты помнишь Пушкина, проведшего с тобою столько веселых часов, - Пушкина, которого ты видал и пьяного и влюбленного, не всегда верного твоим субботам, но неизменного твоего товарища в театре, наперсника твоих шалостей, того Пушкина, который отрезвил тебя в страстную пятницу и привел тебя под руку в церковь театральной дирекции, да помолишься господу богу и насмотришься на госпожу Овошникову. Сей самый Пушкин честь имеет напомнить тебе ныне о своем существовании и приступает к некоторому делу, близко до него касающемуся... Помнишь ли, что я тебе полупродал, полупроиграл рукопись моих стихотворений? Ибо знаешь: игра несчастливая родит задор. Я раскаялся, но поздно - ныне решился я исправить свои погрешности, начиная с моих стихов, большая часть оных ниже посредственности и годится только на совершенное уничтожение, некоторых хочется мне спасти. Всеволожский милый, царь не дает мне свободы! продай мне назад мою рукопись, - за ту же цену 1000 (я знаю, что ты со мной спорить не станешь; даром же взять не захочу). Деньги тебе доставлю с благодарностью, как скоро выручу - надеюсь, что мои стихи у Слёнина не залежатся. Передумай и дай ответ. Обнимаю тебя, моя радость, обнимаю и крошку Всеволодчика. Когда-то свидимся... когда-то..

92. Б. А. АДЕРКАСУ

Конец октября (31) 1824 г. Из Михайловского в Псков

Милостивый государь Борис Антонович,

Государь император высочайше соизволил меня послать в поместье моих родителей, думая тем облегчить их горесть и участь сына. Неважные обвинения правительства сильно подействовали на сердце моего отца и раздражили мнительность, простительную старости и нежной любви его к прочим детям. Решился для его спокойствия и своего собственного просить его императорское величество, да соизволит меня перевести в одну из своих крепостей. Ожидаю сей последней милости от ходатайства вашего превосходительства.

93. В. А. ЖУКОВСКОМУ

31 октября 1824 г. Из Михайловского и Тригорского в Петербург

Милый, прибегаю к тебе. Посуди о моем положении. Приехав сюда, был я всеми встречен как нельзя лучше, но скоро все переменилось: отец, испуганный моей ссылкою, беспрестанно твердил, что и его ожидает та же участь; Пещуров, назначенный за мною смотреть, имел бесстыдство предложить отцу моему должность распечатывать мою переписку, короче - быть моим шпионом; вспыльчивость и раздражительная чувствительность отца не позволяли мне с ним объясниться; я решился молчать. Отец начал упрекать брата в том, что я преподаю ему безбожие. Я все молчал. Получают бумагу, до меня касающуюся. Наконец, желая вывести себя из тягостного положения, прихожу к отцу, прошу его позволения объясниться откровенно... Отец осердился. Я поклонился, сел верхом и уехал. Отец призывает брата и повелевает ему не знаться avec ce monstre, ce fils dénaturé...¹ (Жуковский, думай о моем положении и суди.) Голова моя закипела. Иду к отцу, нахожу его с матерью и высказываю все, что имел на сердце целых три месяца. Кончаю тем, что говорю ему в последний раз. Отец мой, воспользуясь отсутствием свидетелей, выбегает и всему дому объявляет, что я его бил, хотел бить, замахнулся, мог прибить... Перед тобою не оправдываюсь. Но чего же он хочет для меня с уголовным своим обвинением? рудников сибирских и лишения чести? спаси меня хоть крепостию, хоть Соловецким монастырем. Не говорю тебе о том, что терпят за меня брат и сестра - еще раз спаси меня.

А. П.

31 окт.

Поспеши: обвинение отца известно всему дому. Никто не верит, но все его повторяют. Соседи знают. Я с ними не хочу объясняться - дойдет до правительства, посуди, что будет. Доказывать по суду клевету отца для меня ужасно, а на меня и суда нет. Я hors la loi².

Р.S. Надобно тебе знать, что я уже писал бумагу губернатору, в которой прошу его о крепости, умалчивая о причинах. П. А. Осипова, у которой пишу тебе эти строки, уговорила меня сделать тебе и эту доверенность. Признаюсь, мне немного на себя досадно, да, душа моя, - голова кругом идет.

94. Л. С. ПУШКИНУ

1 - 10 ноября 1824 г. Из Тригорского в Петербург

Дела мои все в том же порядке, я в Михайловском редко, Annette очень смешна; сестра расскажет тебе мои новые фарсы. Все там о тебе сожалеют, я ревную и браню тебя - скука смертная везде.

Скажи от меня Жуковскому, чтоб он помолчал о происшествиях ему известных. Я решительно не хочу выносить сору из Михайловской избы - и ты, душа, держи язык на привязи.

Видел ты всех святых? Шумит ли Питер? что твой приезд и что «Онегин»?

NB. пришли мне 1) Oeuvres de Lebrun, odes, élégies etc.¹ найдешь у St. Florent. 2) Серные спички. 3) Карты, то есть картежные (об этом скажи Михайле; пусть он их и держит и продает). 3) «Жизнь Емельки Пугачева». 4) «Путешествие по Тавриде» Муравьева. 5) Горчицы и сыру; но это ты и сам мне привезешь. Что наши литературные паны и что сволочь?

Я тружусь во славу Корана и написал еще кое-что - лень прислать.

Прощай, отвыкни со временем от Нащокина, от Сабурова, от вина и от Воейковой - а то будешь un freluquet², что гораздо хуже чем Mirtil и godelureau dissolu³.

Языков будет в Дерпт не прежде января.

Всем поклон - пиши же живее.

95. Л. С. ПУШКИНУ

1 - 10 ноября 1824 г. Из Михайловского в Петербург

Брат, вот тебе картинка для «Онегина» - найди искусный и быстрый карандаш.

Если и будет другая, так чтоб все в том же местоположении. Та же сцена, слышишь ли? Это мне нужно непременно.

Да пришли мне калоши - с Михайлом.

{Под рисунком:}

1 хорош - 2 должен быть опершися на гранит, 3 лодка, 4 крепость, Петропавловская.

96. Л. С. ПУШКИНУ

Первая половина ноября 1824 г. Из Михайловского в Петербург

Брат, ты мне пришлешь немецкую критику «Кавказского пленника»? (спросить у Греча) да книг, ради бога книг. Если гг. издатели не захотят удостоить меня присылкою своих альманахов, то скажи Слёнину, чтоб он мне их препроводил, в том числе и «Талию» Булгарина. Кстати о талии: на днях я мерился поясом с Евпраксией, и тальи наши нашлись одинаковы. След. из двух одно: или я имею талью 15-летней девушки, или она талью 25-летнего мужчины. Евпраксия дуется и очень мила, с Анеткою бранюсь; надоела! Еще комиссии: пришли мне рукописную мою книгу да портрет Чаадаева, да перстень - мне грустно без него; рискни - с Михайлом. Надеюсь, что разбойники тебя не ограбили. NB. Как можно ездить без оружия! Это и в Азии не делается.

Что «Онегин»? перемени стих Звонок раздался поставь: Швейцара мимо он стрелой. В «Разговоре» после Искал вниманье красоты нужно непременно:

Глаза прелестные читали
Меня с улыбкою любви.
Уста волшебные шептали
Мне звуки сладкие мои.

Не забудь Фон-Визина писать Фонвизин. Что он за нехрист? он русский, из перерусских русский. Здесь слышно, будто губернатор приглашает меня во Псков. Если не получу особенного поселения, верно я не тронусь с места. Разве выгонят меня отец и мать. Впрочем, я всего ожидаю. Однако поговори, заступник мой, с Жуковским и с Карамзиным. Я не прошу от правительства полумилостей; это было бы полумера, и самая жалкая. Пусть оставят меня так, пока царь не решит моей участи. Зная его твердость и, если угодно, упрямство, я бы не надеялся на перемену судьбы моей, но со мной он поступил не только строго, но и несправедливо. Не надеясь на его снисхождение, надеюсь на справедливость его. Как бы то ни было, не желаю быть в Петербурге, и, верно, нога моя дома уж не будет. Сестру целую очень. Друзей моих также - тебя в особенности. Стихов, стихов, стихов! Conversations de Byron! Walter Scott!¹ это пища души. Знаешь мои занятия? до обеда пишу «Записки», обедаю поздно; после обеда езжу верхом, вечером слушаю сказки - и вознаграждаю тем недостатки проклятого своего воспитания. Что за прелесть эти сказки! каждая есть поэма! Ах! боже мой, чуть не забыл! вот тебе задача: историческое, сухое известие о Сеньке Разине, единственном поэтическом лице русской истории.

Прощай, моя радость. Что ж чухонка Баратынского? я жду.

97. И. М. РОКОТОВУ

Середина августа - середина ноября 1824 г. Из Михайловского в Стехнево

Monsieur, je me serais fait un devoir de vous envoyer ma calèche, mais pour le moment je n’ai pas de chevaux à ma disposition. Si vous voulez bien l’envoyer chercher, elle est à vos ordres. Si Monsieur votre frère me faisait l’honneur de passer chez moi, j’aurais été enchanté de le recevoir et de renouveler une connaissance aussi aimable.

Quant à ce qui regarde le prix, j’aurais voulu la vendre, comme j’ai eu l’honneur de vous le dire, pour 1500.

Au reste je m’en rapporterai absolument à la décision de Monsieur votre frère.

Agréez les assurances du respect le plus profond et de la considération la plus parfaite. - Monsieur, votre très humble et obéissant serviteur

Alexandre Pouchkine.

Mercredi.

P.S. Mon père vous présente ses respects. Il espère la prochaine fois avoir la double satisfaction de recevoir à Михайловское vous et Monsieur votre frère.

{Перевод:

Милостивый государь, я счел бы своим долгом послать вам свою коляску, но в настоящую минуту в моем распоряжении нет лошадей. Если вам угодно будет прислать за нею, она к вашим услугам. Если ваш брат окажет мне честь посетить меня, мне будет весьма лестно принять его и возобновить столь приятное знакомство.

Впрочем, совершенно полагаюсь в этом на решение вашего брата.

Примите уверения в глубочайшем уважении и совершеннейшем почтении. Милостивый государь, ваш нижайший и покорный слуга

Александр Пушкин.

Р.S. Отец мой свидетельствует вам свое почтение. Он надеется в ближайший раз иметь двойное удовольствие принять в Михайловском вас и вашего брата.}

98. Л. С. ПУШКИНУ

Начало 20-х чисел ноября 1824 г. Из Михайловского в Петербург

Скажи моему гению-хранителю, моему Жуковскому, что, слава богу, все кончено. Письмо мое к Адеркасу у меня, наши, думаю, доехали, а я жив и здоров. Что это у вас? потоп! ничто проклятому Петербургу! voilà une belle occasion à vos dames de faire bidet¹. Жаль мне «Цветов» Дельвига; да надолго ли это его задержит в тине петербургской? Что погреба? признаюсь, и по них сердце болит. Не найдется ли между вами Ноя, для насаждения винограда? На святой Руси не штука ходить нагишом, а хамы смеются. Впрочем, это все вздор. А вот важное: тетка умерла! Еду завтра в Святые горы и велю отпеть молебен или панихиду, смотря по тому, что дешевле. Думаю, что наши отправятся в Москву; добрый путь! Печатай, печатай «Онегина» и с «Разговором». Обними Плетнева и Гнедина; обоим буду писать на будущей почте. Вот тебе: Анна Николаевна на тебя сердита. Рокотов пересказал Прасковье Александровне твои письма в Лубны и к матери. Опять сплетни! и ты хорош. Все-таки она приказала тебя, пустельгу, расцеловать. Евпраксея уморительно смешна, я предлагаю ей завести с тобою философическую переписку. Она все завидует сестре, что та пишет и получает письма. Отправь с Михайлом все, что уцелело от Александрийского пожара, да книги, о которых упоминаю в письме с сестрой. Библию, библию! и французскую непременно. Образ жизни моей все тот же, стихов не пишу, продолжаю свои «Записки» да читаю «Клариссу», мочи нет какая скучная дура! Жду твоих писем, что Всеволожский, что моя рукопись, что письмо мое к княгине Вере Федоровне? Будет ли картинка у «Онегина»? что делают Полярные господа? что Кюхля? Прощай, душа моя, будь здоров и не напейся пьян, как тот - после своего потопа. NB. Я очень рад этому потопу, потому что зол. У вас будет голод, слышишь ли? Торопи Дельвига, присылай мне чухонку Баратынского, не то прокляну тебя. Скажи сестре, что я получил письмо к ней от милой кузины графини Ивелич и распечатал, полагая, что оно столько же ответ мне, как и ей: объявление о потопе, о Колосовой, ум, любезность и все тут. Поцелуй ее за меня, то есть сестру Ольгу - а графине Екатерине дружеское рукожатие. Скажи Сабурову, чтоб он не дурачился, усовести его. Пиши же ко мне.

Ах, милый, богатая мысль! распечатал нарочно. Верно, есть бочки, per fas et nefas² продающиеся в Петербурге - купи, что можно будет, подешевле и получше. Этот потоп - оказия.

Адрес: Льву Сергеевичу Пушкину в собственные лапки.

99. В. А. ЖУКОВСКОМУ

29 ноября 1824 г. Из Михайловского в Петербург

Мне жаль, милый, почтенный друг, что наделал эту всю тревогу; но что мне было делать? я сослан за строчку глупого письма, что было бы, если правительство узнало бы обвинение отца? это пахнет палачом и каторгою. Отец говорил после: Экой дурак, в чем оправдывается! да он бы еще осмелился меня бить! да я бы связать его велел! - зачем же обвинять было сына в злодействе несбыточном? да как он осмелился, говоря с отцом, непристойно размахивать руками? Это дело десятое. Да он убил отца словами! - каламбур и только. Воля твоя, тут и поэзия не поможет.

Что ж, милый? будет ли что-нибудь для моей маленькой гречанки? она в жалком состоянии, а будущее для нее и того жалчее. Дочь героя, Жуковский! Они родня поэтам по поэзии. Но полумилорд Воронцов даже не полугерой. Мне жаль, что он бессмертен твоими стихами, а делать нечего. Получил я вчера письмо от Вяземского, уморительно смешное. Как мог он на Руси сохранить свою веселость?

Ты увидишь Карамзиных - тебя да их люблю страстно. Скажи им от меня что хочешь.

29 ноября.

100. П. А. ВЯЗЕМСКОМУ

29 ноября 1824 г. Из Михайловского в Москву

Ольдекоп, мать его в рифму; надоел! плюнем на него и квит. Предложение твое касательно моих элегий несбыточно и вот почему: в 1820 г. переписал я свое вранье и намерен был издать его по подписке; напечатал билеты и роздал около сорока. Я проиграл потом рукопись мою Никите Всеволожскому (разумеется, с известным условием). Между тем принужден был бежать из Мекки в Медину, мой Коран пошел по рукам - и доныне правоверные ожидают его. Теперь поручил я брату отыскать и перекупить мою рукопись, и тогда приступим к изданию элегий, посланий и смеси. Должно будет объявить в газетах, что так как розданные билеты могли затеряться по причине долговременной остановки издания, то довольно будет, для получения экземпляра, одного имени с адресом, ибо (солжем на всякий страх) имена всех гг. подписавшихся находятся у Издателя. Если понесу убыток и потеряю несколько экземпляров, пенять не на кого, сам виноват (это остается между нами). Брат увез «Онегина» в Петербург и там его напечатает. Не сердись, милый; чувствую, что в тебе теряю вернейшего попечителя, но в нынешние обстоятельства всякий другой мой издатель невольно привлечет на себя внимание и неудовольствия. Дивлюсь, как письмо Тани очутилось у тебя. NB. Истолкуй это мне. Отвечаю на твою критику: Нелюдим не есть мизантроп, то есть ненавидящий людей, а убегающий от людей. Онегин нелюдим для деревенских соседей; Таня полагает причиной тому то, что в глуши, в деревне все ему скучно и что блеск один может привлечь его... если, впрочем, смысл и не совсем точен, то тем более истины в письме; письмо женщины, к тому же 17-летней, к тому же влюбленной! Что ж, душа моя, твоя проза о Байроне? я жду не дождусь. Смерть моей тетки frétillon¹ не внушила ли какого-нибудь перевода Василию Львовичу? нет ли хоть эпитафии?

Пиши мне: Ее высокородию Парасковье Александровне Осиповой, в Опочку, в село Тригорское, для дост. А. С. и все тут, да найди для конверта ручку почетче твоей. Прощай добрый слышатель; отвечай же мне на мое полуслово. Княгине Вере я писал; получила ли она письмо мое? Не кланяюсь, а поклоняюсь ей.

29 ноября.

Знаешь ли ты мою «Телегу жизни»?

Хоть тяжело подчас в ней бремя...²

Можно напечатать, пропустив русский титул...

101. Л. С. ПУШКИНУ и О. С. ПУШКИНОЙ

4 декабря 1824 г. Из Михайловского в Петербург

Не стыдно ли Кюхле напечатать ошибочно моего «Демона»! моего «Демона»! после этого он и «Верую» напечатает ошибочно. Не давать ему за то ни «Моря», ни капли стихов от меня.

NB. г. Издатель «Онегина».

Стихи для вас одна забава,

Понимаете? да нельзя ли еще под «Разговором» поставить число 1823 год? Стих: Вся жизнь одна ли, две ли ночи - надобно бы выкинуть, да жаль - хорош. Жаль еще, что поэт не побранил потомства в присутствии своего книгопродавца. Mes arrière-neveux me devraient cet ombrage¹. С журналистами делай что угодно, дарю тебе мои мелочи на пряники; продавай или дари, что упомнишь, а переписывать мочи нет. Михайло привез мне все благополучно, а библии нет. Библия для христианина то же, что история для народа. Этой фразой (наоборот) начиналось прежде предисловие «Истории» Карамзина. При мне он ее и переменил. - Закрытие феатра и запрещение балов - мера благоразумная. Благопристойность того требовала. Конечно, народ не участвует в увеселениях высшего класса, но во время общественного бедствия не должно дразнить его обидной роскошью. Лавочники, видя освещение бельэтажа, могли бы разбить зеркальные окна, и был бы убыток. Ты видишь, что я беспристрастен. Желал бы я похвалить и прочие меры правительства, да газеты говорят об одном розданном миллионе. Велико дело миллион, но соль, но хлеб, но овес, но вино? об этом зимою не грех бы подумать хоть в одиночку, хоть комитетом. Этот потоп с ума мне нейдет, он вовсе не так забавен, как с первого взгляда кажется. Если тебе вздумается помочь какому-нибудь несчастному, помогай из Онегинских денег. Но прошу, без всякого шума, ни словесного, ни письменного. Ничуть не забавно стоять в «Инвалиде» наряду с идиллическим коллежским асессором Панаевым. Пришли же мне «Эду» Баратынскую. Ах он чухонец! да если она милее моей черкешенки, так я повешусь у двух сосен и с ним никогда знаться не буду.

4 декабря.

Милая Оля, благодарю за письмо, ты очень мила, и я тебя очень люблю, хоть этому ты и не веришь. Si ce que vous dites concernant le testament d’Анна Львовна est vrai, c’est très joli de sa part. Au vrai j’ai toujours aimé ma pauvre tante, et je suis fâché que Chalikof ait pissé sur son tombeau². Няня исполнила твою комиссию, ездила в Святые горы и отправила панихиду или что было нужно. Она целует тебя, я также. Твои троегорские приятельницы несносные дуры, кроме матери. Я у них редко. Сижу дома да жду зимы.

Лев! сожги письмо мое.

Кланяйся Василию Васильевичу Энгельгардту и Гнедичу, и Плетневу, и Онегину, и Слёнину. Присылай мне «Старину»: это приятная новость. Торопи Дельвига; надеюсь, что не претерпел он убытку. Что Козлов слепой? ты читал ему «Онегина»?

102. А. Г. РОДЗЯНКЕ

8 декабря 1824 г. Из Михайловского в Лубны

Милый Родзянко, твой поклон меня обрадовал; не решишься ли ты, так как ты обо мне вспомнил, написать мне несколько строчек? Они бы утешили мое одиночество.

Объясни мне, милый, что такое А. П. Керн, которая написала много нежностей обо мне своей кузине? Говорят, она премиленькая вещь - но славны Лубны за горами. На всякий случай, зная твою влюбчивость и необыкновенные таланты во всех отношениях, полагаю дело твое сделанным или полусделанным. Поздравляю тебя, мой милый: напиши на это все элегию или хоть эпиграмму.

Полно врать. Поговорим о поэзии, то есть о твоей. Что твоя романтическая поэма «Чуп»? Злодей! не мешай мне в моем ремесле - пиши сатиры, хоть на меня, не перебивай мне мою романтическую лавочку. Кстати: Баратынский написал поэму (не прогневайся - про Чухонку), и эта чухонка говорят чудо как мила. - А я про Цыганку; каков? подавай же нам скорее свою Чупку - ай да Парнас! ай да героини! ай да честная компания! Воображаю, Аполлон, смотря на них, закричит: зачем ведете мне не ту? А какую ж тебе надобно, проклятый Феб? гречанку? итальянку? чем их хуже чухонка или цыганка {Пизда одна - еби}, то есть оживи лучом вдохновения и славы.

Если Анна Петровна так же мила, как сказывают, то, верно, она моего мнения: справься с нею об этом. Поклон Порфирию и всем моим старым приятелям.

Прости, украинский мудрец,
Наместник Феба и Приапа!
Твоя соломенная шляпа
Покойней, чем иной венец;
Твой Рим - деревня, ты мой папа,
Благослови ж меня, певец!

8 декабря.

103. Д. М. ШВАРЦУ

Около 9 декабря 1824 г. Из Михайловского в Одессу

Буря, кажется, успокоилась, осмеливаюсь выглянуть из моего гнезда и подать вам голос, милый Дмитрий Максимович. Вот уже 4 месяца, как нахожусь я в глухой деревне - скучно, да нечего делать; здесь нет ни моря, ни неба полудня, ни итальянской оперы. Но зато нет - ни саранчи, ни милордов Уоронцовых. Уединение мое совершенно - праздность торжественна. Соседей около меня мало, я знаком только с одним семейством и то вижу его довольно редко - целый день верхом - вечером слушаю сказки моей няни, оригинала няни Татьяны; вы, кажется, раз ее видели, она единственная моя подруга - и с нею только мне не скучно. Об Одессе ни слуху, ни духу. Сердце вести просит - долго не смел затеять переписку с оставленными товарищами - долго крепился, но не утерпел. Ради бога! слово живое об Одессе - скажите мне, что у вас делается - скажите, во-первых, выздоровела ли маленькая графиня Гурьева, я сердечно желаю всего счастья, почт. и благ.

104. Л. С. ПУШКИНУ

Около (не позднее) 20 декабря 1824 г. Из Михайловского в Петербург

Вульф здесь, я ему ничего еще не говорил, но жду тебя - приезжай хоть с Прасковьей Александровной, хоть с Дельвигом; переговориться нужно непременно.

С Рокотовым я писал к тебе - получи это письмо непременно. Тут я по глупости лет прислал тебе святочную песенку. Ветреный юноша Рокотов может письмо затерять - а ничуть не забавно мне попасть в крепость pour des chansons¹.

Христом и богом прошу скорее вытащить «Онегина» из-под цензуры - слава {еб ее мать}, - деньги нужны. Долго не торгуйся за стихи - режь, рви, кромсай хоть все 54 строфы, но денег, ради бога, денег!

У меня с Тригорскими завязалось дело презабавное - некогда тебе рассказывать, а уморительно смешно. Благодарю тебя за книги, да пришли же мне всевозможные календари, кроме Придворного и Академического. Кстати - начало речи старика Шишкова меня тронуло, да конец подгадил все. Что ныне цензура? Напиши мне нечто о

Карамзине, ой, ых.

Жуковском

Тургеневе А.

Северине

Рылееве и Бестужеве.

И вообще о толках публики. Насели ли на Воронцова? Царь, говорят, бесится - за что бы, кажется, да люди таковы!

Пришли мне бумаги почтовой и простой, если вина, так и сыру, не забудь и (говоря по-Делилевски) витую сталь, пронзающую засмоленную главу бутылки - то есть штопор.

Мне дьявольски не нравятся петербургские толки о моем побеге. Зачем мне бежать? Здесь так хорошо! Когда ты будешь у меня, то станем трактовать о банкире, о переписке, о месте пребывания Чаадаева. Вот пункты, о которых можешь уже осведомиться.

Кто думает ко мне заехать? Избави меня

От усыпителя глупца,
От пробудителя нахала! -

впрочем, всех милости просим. С посланным посылай что задумаешь - addio².

Получил ли ты письмо мое о Потопе, где я говорю тебе: voilà une belle occasion pour nos dames de faire bidet?³

NB. NB. Хотел послать тебе стихов, да лень.

105. Л. С. ПУШКИНУ

20 - 23 декабря 1824 г. Из Михайловского в Петербург

Брат! здравствуй - писал тебе на днях; с тебя довольно. Поздравляю тебя с рожеством господа нашего и прошу поторопить Дельвига. Пришли мне «Цветов» да «Эду» да поезжай к Энгельгардтову обеду. Кланяйся господину Жуковскому. Заезжай к Пущину и Малиновскому. Поцелуй Матюшкина, люби и почитай Александра Пушкина.

Да пришли мне кольцо, мой Лайон.

1825

106. К. Ф. РЫЛЕЕВУ

25 января 1825 г. Из Михайловского в Петербург

Благодарю тебя за ты и за письмо. Пущин привезет тебе отрывок из моих «Цыганов». Желаю, чтоб они тебе понравились. Жду «Полярной звезды» с нетерпеньем, знаешь для чего? для «Войнаровского». Эта поэма нужна была для нашей словесности. Бестужев пишет мне много об «Онегине» - скажи ему, что он неправ: ужели хочет он изгнать все легкое и веселое из области поэзии? куда же денутся сатиры и комедии? следственно, должно будет уничтожить и «Orlando furioso», и «Гудибраса», и «Pucelle», и «Вер-Вера», и «Ренике фукс», и лучшую часть «Душеньки», и сказки Лафонтена, и басни Крылова etc. etc. etc. etc. etc. ... Это немного строго. Картины светской жизни также входят в область поэзии, но довольно об «Онегине».

Согласен с Бестужевым во мнении о критической статье Плетнева, но не совсем соглашаюсь с строгим приговором о Жуковском. Зачем кусать нам груди кормилицы нашей? потому что зубки прорезались? Что ни говори, Жуковский имел решительное влияние на дух нашей словесности; к тому же переводный слог его останется всегда образцовым. Ох! уж эта мне республика словесности. За что казнит, за что венчает? Что касается до Батюшкова, уважим в нем несчастия и несозревшие надежды. Прощай, поэт.

25 генваря.

107. П. А. ВЯЗЕМСКОМУ

25 января 1825 г. Из Михайловского в Москву

Что ты замолк? получил ли ты от меня письмо, где говорил я тебе об Ольдекопе, о собрании моих элегий, о Татьяне etc. В «Цветах» встретил я тебя и чуть не задохся со смеху, прочитав твою «Черту местности». Это маленькая прелесть. «Чистосердечный ответ» растянут: рифмы слезы, розы завели тебя. Краткость одно из достоинств сказки эпиграмматической. Сквозь кашель и сквозь слезы очень забавно, но вся мужнина речь до за гробом ревность мучит растянута и натянута. Еще мучительней вдвойне едва ли не плеоназм. Вот тебе критика длиннее твоей пиесы - да ты один можешь ввести и усовершенствовать этот род стихотворения. Руссо в нем образец, и его похабные эпиграммы стократ выше од и гимнов. - Прочел я в «Инвалиде» объявление о «Телеграфе». Что там моего? «Море» или «Телега»? Что мой Кюхля, за которого я стражду, но все люблю? говорят, его обстоятельства не хороши - чем не хороши? Жду к себе на днях брата и Дельвига - покамест я один-одинешенек; живу недорослем, валяюсь на лежанке и слушаю старые сказки да песни. Стихи не лезут. Я, кажется, писал тебе, что мои «Цыгане» никуда не годятся: не верь - я соврал - ты будешь ими очень доволен. «Онегин» печатается; брат и Плетнев смотрят за изданием; не ожидал я, чтоб он протерся сквозь цензуру - честь и слава Шишкову! Знаешь ты мое «Второе послание цензору»? там, между прочим,

Обдумав наконец намеренья благие,
Министра честного наш добрый царь избрал,
Шишков наук уже правленье восприял.
Сей старец дорог нам: друг чести, друг народа,

Он славен славою двенадцатого года;
Один в толпе вельмож он русских муз любил,
Их, незамеченных, созвал, соединил;
Осиротелого венца Екатерины etc.

Так Арзамасец говорит ныне о деде Шишкове, tempora altri!¹ вот почему я не решился по твоему совету к нему прибегнуть в деле своем с Ольдекопом. В подлостях нужно некоторое благородство. Я же подличал благонамеренно - имея в виду пользу нашей словесности и усмиренье кичливого Красовского. Прощай, кланяйся княгине - и детей поцелуй. Не правда ли, что письмо мое напоминает le faire² Василья Львовича? Вот тебе и стишки в его же духе.

Приятелям

Напечатай где-нибудь.

25 генваря.

Как ты находишь статью, что написал наш Плетнев? экая ералашь! Ты спишь, Брут! Да скажи мне, кто у вас из Москвы так горячо вступился за немцев против Бестужева (которого я не читал). Хочешь еще эпиграмму?

Наш друг Фита, Кутейкин в эполетах...⁴

Не выдавай меня, милый; не показывай этого никому: Фита бо друг сердца моего, муж благ, незлобив, удаляйся от всякия скверны.

108. П. А. ВЯЗЕМСКОМУ

28 января 1825 г. Из Тригорского в Москву

Пущин привезет тебе 600 рублей. Отдай их княгине Вере Федоровне и с моей благодарностию. Савелов большой подлец. Посылаю при сем к нему дружеское письмо. Перешли его в (конверте) в Одессу по оказии, а то по почте он скажет: не получил. Охотно извиняю и понимаю его -

Но умный человек не может быть не плутом!

A propos¹. Читал я Чацкого - много ума и смешного в стихах, но во всей комедии ни плана, ни мысли главной, ни истины. Чацкий совсем не умный человек, но Грибоедов очень умен. Пришлите же мне ваш «Телеграф». Напечатан ли там Хвостов? что за прелесть его послание! достойно лучших его времен. А то он было сделался посредственным, как Василий Львович, Иванчин-Писарев - и проч. Каков Филимонов в своем Инвалидном объявлении. Милый, теперь одни глупости могут еще развлечь и рассмешить меня. Слава же Филимонову!

Пишу тебе в гостях с разбитой рукой - упал на льду не с лошади, а с лошадью: большая разница для моего наезднического честолюбия.

28 генваря.

109. А. А. БЕСТУЖЕВУ

Конец января 1825 г. Из Михайловского в Петербург

Рылеев доставит тебе моих «Цыганов». Пожури моего брата за то, что он не сдержал своего слова - я не хотел, чтоб эта поэма известна была прежде времени - теперь нечего делать - принужден ее напечатать, пока не растаскают ее по клочкам.

Слушал Чацкого, но только один раз, и не с тем вниманием, коего он достоин. Вот что мельком успел я заметить:

Драматического писателя должно судить по законам, им самим над собою признанным. Следственно, не осуждаю ни плана, ни завязки, ни приличий комедии Грибоедова. Цель его - характеры и резкая картина нравов. В этом отношении Фамусов и Скалозуб превосходны. Софья начертана не ясно: не то {блядь}, не то московская кузина. Молчалин не довольно резко подл; не нужно ли было сделать из него и труса? старая пружина, но штатский трус в большом свете между Чацким и Скалозубом мог быть очень забавен. Les propos de bal¹, сплетни, рассказ Репетилова о клобе, Загорецкий, всеми отъявленный и везде принятый - вот черты истинно комического гения. - Теперь вопрос. В комедии «Горе от ума» кто умное действующее лицо? ответ: Грибоедов. А знаешь ли, что такое Чацкий? Пылкий, благородный и добрый малый, проведший несколько времени с очень умным человеком (именно с Грибоедовым) и напитавшийся его мыслями, остротами и сатирическими замечаниями. Все, что говорит он, очень умно. Но кому говорит он все это? Фамусову? Скалозубу? На бале московским бабушкам? Молчалину? Это непростительно. Первый признак умного человека - с первого взгляду знать, с кем имеешь дело и не метать бисера перед Репетиловыми и тому подоб.². Кстати, что такое Репетилов? в нем 2, 3, 10 характеров. Зачем делать его гадким? довольно, что он ветрен и глуп с таким простодушием; довольно, чтоб он признавался поминутно в своей глупости, а не мерзостях. Это смирение черезвычайно ново на театре, хоть кому из нас не случалось конфузиться, слушая ему подобных кающихся? - Между мастерскими чертами этой прелестной комедии - недоверчивость Чацкого в любви Софии к Молчалину прелестна! - и как натурально! Вот на чем должна была вертеться вся комедия, но Грибоедов, видно, не захотел - его воля. О стихах я не говорю: половина - должны войти в пословицу.

Покажи это Грибоедову. Может быть, я в ином ошибся. Слушая его комедию, я не критиковал, а наслаждался. Эти замечания пришли мне в голову после, когда уже не мог я справиться. По крайней мере говорю прямо, без обиняков, как истинному таланту.

Тебе, кажется, «Олег» не нравится; напрасно. Товарищеская любовь старого князя к своему коню и заботливость о его судьбе есть черта трогательного простодушия, да и происшествие само по себе в своей простоте имеет много поэтического. Лист кругом; на сей раз полно.

Я не получил «Литературных листков» Булгарина, тот №, где твоя критика на Бауринга. Вели прислать.

110. П. А. ВЯЗЕМСКОМУ

Конец (после 28) января 1825 г. Из Михайловского в Москву

Некогда мне писать княгине - благодари ее за попечение, за укоризны, даже за советы, ибо все носит отпечаток ее дружбы, для меня драгоценной. - Ты, конечно, прав; более чем когда-нибудь обязан я уважать себя - унизиться перед правительством была бы глупость - довольно ему одного Граббе.

Я писал тебе на днях - и послал некоторые стихи. Ты мне пишешь: пришли мне все стихи. Легко сказать! Пущин привезет тебе отрывки из «Цыганов» - заветных покамест нет.

111. Л. С. ПУШКИНУ

Конец января - первая половина февраля 1825 г. Из Михайловского в Петербург

Я с тобою не бранюсь (хоть и хочется) по 18 причинам: 1) потому что это было бы напрасно..... «Цыганов», нечего делать, перепишу и пришлю к вам, а вы их тисните. Твои опасенья насчет приезда ко мне вовсе несправедливы. Я не в Шлиссельбурге, а при физической возможности свидания лишить оного двух братьев была бы жестокость без цели, следственно вовсе не в духе нашего времени, ни... -

Жду шума от «Онегина»; покамест мне довольно скучно: ты мне не присылаешь Conversations de Byron¹ добро? но, милый мой, если только возможно, отыщи, купи, выпроси, укради «Записки» Фуше и давай мне их сюда; за них отдал бы я всего Шекспира; ты не воображаешь, что такое Fouché! Он по мне очаровательнее Байрона. Эти записки должны быть сто раз поучительнее, занимательнее, ярче записок Наполеона, то есть как политика, потому что в войне я ни черта не понимаю. На своей скале (прости боже мое согрешение!) Наполеон поглупел - во-первых, лжет как ребенок², 2) судит о таком-то не как Наполеон, а как парижский памфлетер, какой-нибудь Прадт или Гизо. Мне что-то очень, очень кажется, что Bertrand и Monthaulon подкуплены! тем более что самых важных сведений именно и не находится. Читал ты записки Наполеона? Если нет, так прочти: это, между прочим, прекрасный роман, mais tout ce qui est politique n’est fait que pour la canaille³.

Довольно о вздоре, поговорим о важном. Мой Коншин написал, ей-богу, миленькую пьесу «Девушка влюбленному поэту» - кроме авторами. А куда он Коншин! его «Элегия» в «Цветах» какова? Твое суждение о комедии Грибоедова слишком строго. Бестужеву писал я об ней подробно; он покажет тебе письмо мое. По журналам вижу необыкновенное брожение мыслей; это предвещает перемену министерства на Парнасе. Я министр иностранных дел, и, кажется, дело до меня не касается. Если «Палей» пойдет, как начал, Рылеев будет министром. - Плетнев неосторожным усердием повредил Баратынскому; но «Эда» все поправит. Что Баратынский?.. И скоро ль, долго ль?.. как узнать? Где вестник искупленья? Бедный Баратынский, как об нем подумаешь, так поневоле постыдишься унывать. Прощай, стихов новых нет - пишу «Записки», но и презренная проза мне надоела.

Приехал граф Воронцов? узнай и отпиши мне, как отозвался он обо мне в свете - а о другом мне и знать не нужно.

Присоветуй Рылееву в новой его поэме поместить в свите Петра I нашего дедушку. Его арапская рожа произведет странное действие на всю картину Полтавской битвы.

112. П. А. ВЯЗЕМСКОМУ

19 февраля 1825 г. Из Михайловского в Москву

Скажи от меня Муханову, что ему грех шутить со мною шутки журнальные. Он без спросу взял у меня начало «Цыганов» и распустил его по свету. Варвар! ведь это кровь моя, ведь это деньги! теперь я должен и «Цыганов» распечатать, а вовсе не вовремя.

«Онегин» напечатан, думаю, уже выступил в свет. Ты увидишь в «Разговоре поэта и книгопродавца» мадригал князю Шаликову. Он милый поэт, человек достойный уважения, и надеюсь, что искренняя и полная похвала с моей стороны не будет ему неприятна. Он именно поэт прекрасного пола. Il a bien mérité du sexe, et je suis bien aise de m’en être expliqué publiquement¹.

Что же «Телеграф» обетованный? Ты в самом деле напечатал «Телегу», проказник? Прочие журналы все получаю - и более, чем когда-нибудь, чувствую необходимость какой-нибудь «Edinburgh review»². Да вот те Христос: литература мне надоела - прозы твоей брюхом хочу. Что издание Фонвизина?

19 февраля.

Кланяюсь княгине и целую руки, хоть это из моды вышло.

113. Н. И. ГНЕДИЧУ

23 февраля 1825 г. Из Михайловского в Петербург

Кажется, Вам обязан «Онегин» покровительством Шишкова и счастливым избавлением от Бирукова. Вижу, что дружба Ваша не изменилась, и это меня утешает.

Нынешние мои обстоятельства не позволяют мне и желать Ваших писем. Но жду стихов Ваших, хоть печатных, хоть рукописных. Песни греческие прелесть и tour de force¹. Об остроумном предисловии можно бы потолковать? Сходство песенной поэзии обоих народов явно - но причины?.. Брат говорил мне о скором совершении Вашего Гомера. Это будет первый классический, европейский подвиг в нашем отечестве (черт возьми это отечество). Но, отдохнув после «Илиады», что предпримете вы в полном цвете гения, возмужав во храме Гомеровом, как Ахилл в вертепе Кентавра? Я жду от Вас эпической поэмы. Тень Святослава скитается не воспетая, писали вы мне когда-то. А Владимир? а Мстислав? а Донской? а Ермак? а Пожарский? История народа принадлежит поэту.

Когда Ваш корабль, нагруженный сокровищами Греции, входит в пристань при ожиданье толпы, стыжусь вам говорить о моей мелочной лавке № 1. - Много у меня начато, ничего не кончено. Сижу у моря, жду перемены погоды. Ничего не пишу, а читаю мало, потому что вы мало печатаете.

23 февр., день объявления греческого бунта Александром Ипсиланти.

114. Л. С. ПУШКИНУ

Конец февраля 1825 г. Из Михайловского в Петербург

Получил, мой милый, милое письмо твое. Дельвига с нетерпением ожидаю. Жалею о строгих мерах, принятых в твоем отношении. Читал объявление об «Онегине» в «Пчеле»: жду шума. Если издание раскупится, то приступи тотчас к изданию другому или условься с каким-нибудь книгопродавцем. Отпиши о впечатлении, им произведенном. У меня произошла перемена в министерстве: Розу Григорьевну я принужден был выгнать за непристойное поведение и слова, которых не должен я был вынести. А то бы она уморила няню, которая начала от нее худеть. Я велел Розе подать мне счеты. Она показала мне, что за два года (1823 и 4) ей ничего не платили (?). И считает по 200 руб. на год, итого 400 рублей. - По моему счету ей следует 100 р. Наличных денег у ней 300 р. Из оных 100 выдам ей, а 200 перешлю в Петербург. Узнай и отпиши обстоятельно, сколько именно положено ей благостыни и заплачено ли что-нибудь в эти два года. Я нарядил комитет, составленный из Василья, Архипа и старосты. Велел перемерить хлеб и открыл некоторые злоупотребления, то есть несколько утаенных четвертей. Впрочем, она мерзавка и воровка. Покамест я принял бразды правления.

Ты спрашиваешь, зачем пишу я Булгарину? потому что он мне друг. Есть у меня еще друзья: Сабуров Яшка, Муханов, Давыдов и проч. Эти друзья не в пример хуже Булгарина. Они на днях меня зарежут - покамест я почтенному Фаддею Венедиктовичу послал два отрывка из «Онегина», которых нет ни у Дельвига, ни у Бестужева, не было и не будет... а кто виноват? всё друзья, всё треклятые друзья.

Кланяйся моему другу Воейкову. Над или под «Морем и землею» должно было поставить «Идиллия Мосха». От этого я бы не удавился, а Бион старик при своем остался б. То же и об Иване Ивановиче Парни - но тут я сам виноват.

Если придет тебе пакет на имя Дельвига, то распечатай - позволяю. Плетнева целую и буду писать.

Да пришлите же мне «Старину» и «Талию», господи помилуй, не допросишься. Здесь письмо к Издателю или {пиздателю} «Невского альманаха». Прочитай его да доставь. Он, каналья, лжет на меня в афишках да мне присылает свое вранье - добро! Начало «Кота» Измайлова очень мило.

Р.S. Слепой поп перевел Сираха (смотр. «Инвалид» № какой-то), издает по подписке - подпишись на несколько экз.

115. Л. С. ПУШКИНУ

Конец февраля - начало марта 1825 г. Из Михайловского в Петербург

Я было послал это в «Сын отечества», да, кажется, журнал сей противу меня восстанет, судя по сухому объявлению «Пчелы». В таком случае мне не годится там явиться, как даннику атамана Греча и есаула Булгарина. Дарю отрывки тебе: печатай, где хочешь.

116. Л. С. ПУШКИНУ

14 марта 1825 г. Из Тригорского в Петербург

Брат, обнимаю тебя и падам до ног. Обнимаю также и алжирца Всеволожского. Перешли же мне проклятую мою рукопись - и давай уничтожать, переписывать и издавать. Как жаль, что тебя со мною не будет! дело бы пошло скорее и лучше - Дельвига жду, хоть он и не поможет. У него твой вкус, да не твой почерк. Элегии мои переписаны - потом послания, потом смесь, потом благословясь и в цензуру.

Душа моя, горчицы, рому, что-нибудь в уксусе - да книг: Conversations de Byron, Mémoires de Fouché, «Талию», «Старину», да Sismondi (littérature), да Schlegel (dramaturgie), если есть у St. Florent¹. Хотел бы я также иметь «Новое издание Собрания русских стихотворений», да дорого - 75 р. Я и за всю Русь столько не даю. Посмотри однако ж.

Каченовский восстал на меня. Напиши мне, благопристоен ли тон его критик - если нет, пришлю эпиграмму.

У вас ересь. Говорят, что в стихах - стихи не главное. Что же главное? проза? должно заранее истребить это гонением, кнутом, кольями, песнями на голос Один сижу во компании и тому под.

Анна Николаевна тебе кланяется и очень жалеет, что тебя здесь нет; потому что я влюбился и миртильничаю. Знаешь ее кузину Анну Ивановну Вульф; ессе femina!²

Мочи нет, хочется Дельвига. Писал я тебе о калошах? не надобно их. Гнедича песни получил. На днях буду писать ему с претензиями. Покамест благодари его - думаю, что экз. «Онегина» ты ему от меня поднес. Что касается до оных дам, надеюсь, что это шутка. А чего доброго! Однако ж это было бы мне во всяком случае очень неприятно.

Тригорское. 14 марта.

Достань у Рылеева или у Бестужева мои мелкие стихотворения и перешли мне скорее.

«Что ж ты обещался мне прислать Парни?»

117. Л. С. ПУШКИНУ

14 марта 1825 г. Из Михайловского в Петербург

По получении рукописи. 14 марта.

Напрасно воображаешь ты, что я на тебя сержусь - и не думал. Несколько раз писал тебе, видно еще до тебя не дошло. Всеволожский со мною шутит. Я должен ему 1000, а не 500, переговори с ним и благодари очень за рукопись. Он славный человек, хоть и женится. Тотчас займусь новым собранием и перешлю тебе.

Ради бога, погоди в рассуждении отставки. Может быть, тебя притесняют без ведома царя. Просьбу твою могут почесть следствием моего внушения etc. etc. etc. - Погоди хоть Дельвига.

Уведомь о Баратынском - свечку поставлю за Закревского, если он его выручит.

118. Л. С. ПУШКИНУ и П. А. ПЛЕТНЕВУ

15 марта 1825 г. Из Михайловского в Петербург

Брат Лев

и брат Плетнев!

Третьего дня получил я мою рукопись. Сегодня отсылаю все мои новые и старые стихи. Я выстирал черное белье наскоро, а новое сшил на живую нитку. Но с вашей помощию надеюсь, что барыня публика меня по щекам не прибьет, как непотребную прачку.

Ошибки правописания, знаки препинания, описки, бессмыслицы прошу самим исправить - у меня на то глаз недостанет. - В порядке пиес держитесь также вашего благоусмотрения. Только не подражайте изданию Батюшкова - исключайте, марайте с плеча. Позволяю, прошу даже. Но для сего труда возьмите себе в помощники Жуковского, не во гнев Булгарину, и Гнедича, не во гнев Грибоедову. Эпиграфа или не надо, или из A. Chénier. Виньетку бы не худо; даже можно, даже нужно - даже ради Христа сделайте, именно: Психея, которая задумалась над цветком. (Кстати: что прелестнее строфы Жуковского. Он мнил, что вы с ним однородные и следующей. Конца не люблю.) Что, если б волшебная кисть Ф. Толстого... -

Нет! слишком дорога!
А ужасть, как мила!..

К тому же, кроме Уткина, ничей резец не достоин его карандаша. - Впрочем, это все наружность. Иною прелестью пленяется...

Пересчитав посылаемые вам стихотворения, нахожу 60 или около (ибо часть подземным богам непредвидима). Бируков, человек просвещенный; кроме его, я ни с кем дела иметь не хочу. Он и в грозное время был милостив и жалостлив. Ныне повинуюсь его приговорам безусловно.

Что сказать вам об издании? Печатайте каждую пиесу на особенном листочке, исправно, чисто, как последнее издание Жуковского - и пожалуйста без ~~~~~~ и без - - - - * - - - и без === вся эта пестрота безобразна и напоминает Азию. Заглавие крупными буквами - и à la ligne¹. - Но каждую штуку особенно - хоть бы из четырех стихов состоящую - (разве из двух, так можно à la ligne и другую).

60 пиес! довольно ли будет для одного тома? не прислать ли вам для наполнения «Царя Никиту и 40 его дочерей»?

Брат Лев! не серди журналистов! дурная политика!

Брат Плетнев! не пиши добрых критик! будь зубаст и бойся приторности!

Простите, дети! Я пьян.

15 марта.

119. А. А. БЕСТУЖЕВУ

24 марта 1825 г. Из Михайловского в Петербург

Во-первых, пришли мне свой адрес, чтоб я не докучал Булгарину. Рылееву не пишу. Жду сперва «Войнаровского». Скажи ему, что в отношении мнения Байрона он прав. Я хотел было покривить душой, да не удалось. И Bowles и Byron в своем споре заврались; у меня есть на то очень дельное опровержение. Хочешь перешлю? переписывать скучно. Откуда ты взял, что я льщу Рылееву? мнение свое о его «Думах» я сказал вслух и ясно; о поэмах его также. Очень знаю, что я его учитель в стихотворном языке, но он идет своею дорогою. Он в душе поэт. Я опасаюсь его не на шутку и жалею очень, что его не застрелил, когда имел тому случай - да черт его знал. Жду с нетерпением «Войнаровского» и перешлю ему все свои замечания. Ради Христа! чтоб он писал - да более, более!

Твое письмо очень умно, но все-таки ты не прав, все-таки ты смотришь на «Онегина» не с той точки, все-таки он лучшее произведение мое. Ты сравниваешь первую главу с «Дон Жуаном». - Никто более меня не уважает «Дон Жуана» (первые пять песен, других не читал), но в нем ничего нет общего с «Онегиным». Ты говоришь о сатире англичанина Байрона и сравниваешь ее с моею, и требуешь от меня таковой же! Нет, моя душа, многого хочешь. Где у меня сатира? о ней и помину нет в «Евгении Онегине». У меня бы затрещала набережная, если б коснулся я сатиры. Самое слово сатирический не должно бы находиться в предисловии. Дождись других песен... Ах! если б заманить тебя в Михайловское!.. ты увидишь, что если уж и сравнивать «Онегина» с «Дон Жуаном», то разве в одном отношении: кто милее и прелестнее (gracieuse), Татьяна или Юлия? 1-я песнь просто быстрое введение, и я им доволен (что очень редко со мною случается). Сим заключаю полемику нашу... Жду «Полярной звезды». Давай ее сюда. Предвижу, что буду с тобою согласен в твоих мнениях литературных. Надеюсь, что наконец отдашь справедливость Катенину. Это было бы кстати, благородно, достойно тебя. Ошибаться и усовершенствовать суждения свои сродно мыслящему созданию. Бескорыстное признание в оном требует душевной силы. Впрочем, этому буду рад для Катенина, а для себя жду твоих повестей да возьмись за роман - кто тебя держит. Вообрази: у нас ты будешь первый во всех значениях этого слова; в Европе также получишь свою цену - во-первых, как истинный талант, во-вторых, по новизне предметов, красок etc... Подумай, брат, об этом на досуге... да тебе хочется в ротмистра!

24 март. Михайловское.

120. В. Ф. ВЯЗЕМСКОЙ

24 марта 1825 г. Из Михайловского в Москву

Chère et respectable Princesse, votre lettre m’a navré le coeur. Je n’avais pas l’idée du malheur qui vous est arrivé; je n’essaierai pas de vous consoler, mais je partage du fond de l’âme vos chagrins et vos angoisses. J’espère qu’à l’heure qu’il est le Prince et les enfants sont convalescents. Puisqu’ Онегин peut le distraire, je m’en vais dès ce moment me mettre à le copier et je lui enverrai. J’écrirai aussi à mon frère pour qu’il lui envoye ce qu’il peut avoir de mes vers. Je demande seulement au Prince qu’il garde tout cela pour lui seul, et qu’il n’en lise rien à personne au monde.

Pouchtchine a eu tort de vous parler de mes inquiétudes et de mes conjectures qui se sont trouvées fausses. Je n’ai aucune relation avec Odessa, j’ignore complètement ce qui s’y passe.

Chère Princesse, soyez tranquille, s’il est possible. Donnez-moi des nouvelles de Votre famille et comptez-moi toujours au nombre de ceux qui vous sont le plus dévoués.

24 mars.

{Перевод:

Дорогая и уважаемая княгиня, ваше письмо причинило мне глубокую душевную боль. Я не имел понятия о несчастии, постигшем вас; не буду пытаться вас утешить, но всей душой разделяю ваше горе и вашу тревогу. Надеюсь, что в настоящее время князь и дети уже выздоравливают. Так как «Онегин» может его развлечь, я немедля начну его переписывать и пришлю ему. Напишу также брату, чтобы он выслал ему все, что найдет у себя из моих стихов. Только прошу князя сохранить все это для себя лично и никому ничего не читать.

Пущин напрасно рассказал вам о моих тревогах и предположениях, которые оказались ошибочными. Я не поддерживаю никаких сношений с Одессой, и мне совершенно неизвестно, что там происходит.

Успокойтесь, дорогая княгиня, если это возможно. Сообщайте мне о вашей семье и считайте меня всегда в числе самых преданных своих друзей.

24 марта.}

121. Л. С. ПУШКИНУ

27 марта 1825 г. Из Михайловского в Петербург

Душа моя, что за прелесть «Бабушкин кот»! я перечел два раза и одним духом всю повесть, теперь только и брежу Трифоном Фалелеичем Мурлыкиным. Выступаю плавно, зажмуря глаза, повертывая голову и выгибая спину. Погорельский ведь Перовский, не правда ли?

Об Вяземском получил известие. Перешли ему, душа моя, все, что ты имеешь на бумаге и в памяти из моих новых сочинений. Этим очень обяжешь меня и загладишь пакости твоего чтеньебесия.

Получил ли ты мои стихотворенья? Вот в чем должно состоять предисловие: Многие из сих стихотворений - дрянь и недостойны внимания россейской публики - но как они часто бывали печатаны бог весть кем, черт знает под какими заглавиями, с поправками наборщика и с ошибками издателя - так вот они, извольте-с кушать-с, хоть это-с {говно-с} (сказать это помягче). 2) Мы (сиречь издатели) должны были из полного собрания выбросить многие штуки, которые могли бы показаться темными, будучи написаны в обстоятельствах неизвестных или малозанимательных для почтеннейшей публики (россейской) или могущие быть занимательными единственно некоторым частным лицам, или слишком незрелые, ибо г. Пшк. изволил печатать свои стишки в 1814 году (то есть 14-ти лет) или как угодно. 3) Пожалуйста, без малейшей похвалы мне. Это непристойность, и в «Бахчисарайском фонтане» я забыл заметить это Вяземскому. 4) Все это должно быть выражено романтически, без буфонства. Напротив. Во всем этом полагаюсь на Плетнева. Если я скажу, что проза его лучше моей, ведь он не поверит - ну по крайней мере столь же хороша. Доволен ли он? Да перешли на всякий случай это предисловие в Михайловское, а я пришлю вам замечанья свои.

Когда пошлешь стихи мои Вяземскому, напиши ему, чтоб он никому не давал, потому что эдак меня опять обокрадут - у меня нет родительской деревни с соловьями и с медведями. Прощай. Сестру поцелуй.

Великая пятница.

Я «Телеграфом» очень доволен - и мышлю или мыслю поддержать его. Скажи это и Жуковскому. Дельвига нет еще!

Так как Воейков ведет себя хорошо, то думаю прислать и ему стихов - то ли дело не красть, не ругаться по-матерну, не перепечатывать, писем не перехватывать и проч. - люди не осудят, а я скажу спасибо.

Тиснуть еще стихи княгине Голицыной-Суворовой, возьми их от нее. Думаю, что «Послание к Овидию», «Вчера был день» и «Море» могут быть, разнообразия ради, помещены в Элегиях - да и вообще можно переменить весь порядок. Réponse s’il vous plait¹.

Не напечатать ли в конце «Воспоминания в Царском Селе» с Notoй², что они писаны мною 14-ти лет - и с выпискою из моих «Записок» (об Державине), ась?

Нет.

Да тиснуть еще мою «Птичку» да четыре стиха о дружбе: Что дружба? легкий пыл похмелья...³

122. П. А. ВЯЗЕМСКОМУ

Конец марта - начало апреля 1825 г. Из Михайловского в Москву

Надеюсь, что ты выздоровел - с нетерпением ожидаю о том официального известия. Брат перешлет тебе мои стихи, я переписываю для тебя «Онегина» - желаю, чтоб он помог тебе улыбнуться. В первый раз улыбка читателя me sourit¹. (Извини эту плоскость: в крови!..) А между тем будь мне благодарен - отроду ни для кого ничего не переписывал, даже для Голицыной - из сего следует, что я в тебя влюблен, как кюхельбекерский Державин в Суворова.

Занимает ли еще тебя россейская литература? я было на Полевого очень ощетинился за «Невский альманах» и за пародию Жуковского. Но теперь с ним помирился. Я даже такого мнения, что должно непременно поддержать его журнал. Хочешь? Я согласен.

Стихотворения мои отосланы в Петербург под Бирукова. Почти все известно уже. Но все нужно было соединить воедино. Изо всего, что должно было предать забвению, более всего жалею о своих эпиграммах - их всех около 50 и все оригинальные - но, по несчастию, я могу сказать, как Chamfort: «Tous ceux contre lesquels j’en ai fait sont encore en vie»², а с живыми - полно, не хочу ссориться.

Из послания к Чаадаеву вымарал я стихи, которые тебе не понравились - единственно для тебя, из уважения к тебе, а не потому, что они другим не по нутру.

Кланяйся Давыдову, который забыл меня. Сестра Ольга в него влюблена, и поделом. Кстати или нет: он критиковал ей в «Бахчисарайском фонтане» Заремины очи. Я бы с ним согласился, если б дело шло не о востоке. Слог восточный был для меня образцом, сколько возможно нам, благоразумным, холодным европейцам. Кстати еще - знаешь, почему не люблю я Мура? - потому что он чересчур уже восточен. Он подражает ребячески и уродливо - ребячеству и уродливости Саади, Гафиза и Магомета. - Европеец, и в упоении восточной роскоши, должен сохранить вкус и взор европейца. Вот почему Байрон так и прелестен в «Гяуре», в «Абидосской невесте» и проч.

123. П. А. ВЯЗЕМСКОМУ

7 апреля 1825 г. Из Михайловского в Москву

7 апреля

Нынче день смерти Байрона - я заказал с вечера обедню за упокой его души. Мой поп удивился моей набожности и вручил мне просвиру, вынутую за упокой раба божия боярина Георгия. Отсылаю ее к тебе.

«Онегина» переписываю. Немедленно и он явится к тебе.

Сейчас получил я «Войнаровского» и «Думы» с письмом Пущина - предложение Селивановского, за три поэмы 12 000 р., кажется, должен я буду отклонить по причине новой типографической плутни. «Бахчисарайский фонтан» перепечатан.

Прощай, милый, у меня хандра, и нет ни единой мысли в голове моей - кланяйся жене. Я вам обоим душою предан.

А. П.

124. Л. С. ПУШКИНУ

7 апреля 1825 г. Из Тригорского в Петербург

Сейчас получил от тебя письмо и повестку, вероятно от Плетнева. Письмо Анне Николаевне отдал не прочитав и сжег его тотчас (из опасения - или из ревности, как хочешь). Она в претензии за твои нежности и за то, что они тебя усыпили. - «Полярной» еще не получил. Справься ради бога об «Фонтане». Селивановский предлагает мне 12000 р., а я должен от них отказаться - эдак с голоду умру - с отцом да с Ольдекопом. Прощай, я бешен.

Благодарю очень за Отрывок из письма Баратынского. Дельвига здесь еще нет.

On vous permet d’écrire des lettres - mais sous l’adresse de notre sœur (пойми!). C’est ainsi, voyez-vous, que j’écris à Анна Ивановна Вульф, sous le nom d’Euphrosine. Господи Суси Христе! Quelles misères!..¹ Целуй Ольгу.

Вот тебе мой вчерашний impromptu²:

Семейственной любви и нежной дружбы ради
Хвалю тебя, сестра, не спереди, а сзади.

Сожги же это, показав ей.

Variantes en l’honneur de M-lle NN³

Почтения, любви и нежной дружбы ради
Хвалю тебя, мой друг, и спереди и сзади.

M-lle NN находит, что первый текст тебе приличен. Honny soit etc...⁴

Я заказал обедню за упокой души Байрона (сегодня день его смерти). Анна Николаевна также, и в обеих церквах Тригорского и Воронича происходили молебствия. Это немножко напоминает la messe de Frédéric II pour le repos de l’âme de M-r de Voltaire⁵. Вяземскому посылаю вынутую просвиру отцом Шкодой - за упокой поэта.

125. А. С. ШИШКОВУ

Около 7 апреля 1825 г. Из Михайловского в Петербург

Г-н Ольдекоп в прошлом 1824 году перепечатал мое сочинение «Бахчисарайский фонтан» без моего соизволения, чем и лишил меня 3000. Отец мой, статский советник С. Л. Пушкин, хотя и жаловался вашему высокопревосходительству за сие неуважение собственности, но не только не получил удовлетворения, но еще уверился я из письма вашего в том, что г. Ольдекоп пользуется вашего высокопревосходительства покровительством. Выключенный из службы, следственно, не получая жалования и не имея другого дохода, кроме своих сочинений, решился я прибегнуть с жалобою к самому вашему высокопревосходительству, надеясь, что вы не захотите лишить меня хлеба - не из личного неудовольствия противу г. Ольдекопа, совсем для меня незнакомого, но единственно для охранения себя от воровства.

126. А. Н. ВУЛЬФУ

Март - апрель (до 20) 1825 г. Из Тригорского в Дерпт

Любезный Алексей Николаевич - Благодарю Вас за воспоминанья. Обнимаю Вас братски. Также и Языкова - послание его и чувствительная Элегия - прелесть - в послании, после тобой хранимого певца, стих пропущен. А стих Языкова мне дорог. Перешлите мне его.

А. П.

127. Л. С. ПУШКИНУ

22 и 23 апреля 1825 г. Из Михайловского в Петербург

Фуше, Oeuvres dramatiques de Schiller¹, Schlegel, Don Juan (последние 6-я и пр. песни), новое Walter Scott, «Сибирский вестник» весь - и все это через St. Florent, а не через Слёнина. - Вино, вино, ром (12 бутылок), горчицы, Fleur d’Orange, чемодан дорожный. Сыру лимбургского (книгу об верховой езде - хочу жеребцов выезжать: вольное подражание Alfieri и Байрону).

Как я был рад баронову приезду. Он очень мил! Наши барышни все в него влюбились - а он равнодушен, как колода, любит лежать на постеле, восхищаясь Чигиринским старостою. Приказывает тебе кланяться, мысленно тебя целуя 100 раз, желает тебе 1000 хороших вещей (например, устриц).

23.

Сейчас получил письмо от тебя. Благодарю за обещание предисловия. Думаю, что можно начать благословясь. О «послании к Чаадаеву» скажу тебе, что пощечины повторять не нужно. Толстой явится у меня во всем блеске в 4-й песне «Онегина», если его пасквиль этого стоит, и посему попроси его эпиграмму и пр. от Вяземского (непременно). Ты, голубчик, не находишь толку в моей луне - что ж делать, а напечатай уж так. Если Сабуров не уехал еще в Одессу, то попроси его обо мне там ничего не врать. Жалею, что не могу быть уверену и в твоей молчаливости. Скажи сестре, что я поссорил ее с Анной Николаевной, показав (и не читав) нечаянно письмо, где она говорит: elle me boude mais je m’en fous² или подобное. Я Анету уверил, что сестра сердится очень на нее, и все через твои сплетни.

Des bretelles

Des bottes³ (или не нужно).

Плетневу поклон да пара слов. На днях к нему пишу.

129. П. А. ВЯЗЕМСКОМУ

20-е числа апреля (не позднее 24) 1825 г. Из Михайловского в Москву

Дельвиг у меня. Через него пересылаю тебе 2 главу «Онегина» (тебе единственно и только для тебя переписанного). За разговор с няней без письма брат получил 600 р. - ты видишь, что это деньги, следственно должно держать их под ключом. От тебя нет ни слуху ни духу. Надеюсь, что ты здоров, о другом надеяться не смею, но судьба, кажется, могла бы быть довольна.

Улыбнись, мой милый, вот тебе «Элегия на смерть Анны Львовны».

Ох, тетенька! ох, Анна Львовна ...¹

(Я да Дельвиг.)

Кстати: зачем ты не хотел отвечать на письма Дельвига? он человек, достойный уважения во всех отношениях, и не чета нашей литературной санкт-петербургской сволочи. Пожалуйста, ради меня, поддержи его «Цветы»² на следующий год. Мы все об них постараемся. Что мнишь ты о «Полярной»?.. Есть ли у тебя какие-нибудь известия об Одессе? перешли мне что-нибудь о том.

130. АЛЕКСАНДРУ I

20-е числа апреля (не позднее 24) 1825 г. Из Михайловского в Петербург

Je me serais fait un devoir de supporter ma disgrâce dans un respectueux silence, si la nécessité ne me contraignit à le rompre.

Ma santé a été fortement altérée dans ma première jeunesse, jusqu’à présent je n’ai pas eu le moyen de me traiter. Un anévrisme que j’ai depuis une dizaine d’années exigerait aussi une prompte opération. Il est facile de s’assurer de la vérité de ce que j’avance.

On m’a reproché, Sire, d’avoir jadis compté sur la générosité de votre caractère, j’avoue qu’aujourd’hui c’est à elle seule que j’ai recours. Je supplie votre majesté de me permettre de me retirer quelque part en Europe, où je ne sois pas dénué de tout secours.

{Перевод:

Я почел бы своим долгом переносить мою опалу в почтительном молчании, если бы необходимость не побудила меня нарушить его.

Меня укоряли, государь, в том, что я когда-то рассчитывал на великодушие вашего характера, признаюсь, что лишь к нему одному ныне прибегаю. Я умоляю ваше величество разрешить мне поехать куда-нибудь в Европу, где я не был бы лишен всякой помощи.}

131. В. А. ЖУКОВСКОМУ

20-е числа апреля (не позднее 24) 1825 г. Из Михайловского в Петербург

Вот тебе человеческий ответ: мой аневризм носил я 10 лет и с божией помощию могу проносить еще года три. Следственно, дело не к спеху, но Михайловское душно для меня. Если бы царь меня до излечения отпустил за границу, то это было бы благодеяние, за которое я бы вечно был ему и друзьям моим благодарен. Вяземский пишет мне, что друзья мои в отношении властей изверились во мне: напрасно. Я обещал Николаю Михайловичу два года ничего не писать противу правительства и не писал. «Кинжал» не против правительства писан, и хоть стихи и не совсем чисты в отношении слога, но намерение в них безгрешно. Теперь же все это мне надоело; и если меня оставят в покое, то, верно, я буду думать об одних пятистопных без рифм. Смело полагаясь на решение твое, посылаю тебе черновое к самому Белому; кажется, подлости с моей стороны ни в поступке, ни в выражении нет. Пишу по-французски, потому что язык этот деловой и мне более по перу. Впрочем, да будет воля твоя; если покажется это непристойным, то можно перевести, а брат перепишет и подпишет за меня.

Все это тринь-трава. Ничего не говорил я тебе о твоих «Стихотворениях». Зачем слушаешься ты маркиза Блудова? пора бы тебе удостовериться в односторонности его вкуса. К тому же не вижу в нем и бескорыстной любви к твоей славе. Выбрасывая, уничтожая самовластно, он не исключил из собрания послания к нему - произведения, конечно, слабого. Нет, Жуковский

Веселого пути
Я Блудову желаю
Ко древнему Дунаю
И {мать его ети}.

«Надпись к Гёте», «Ах, если б мой милый», «Гению» - все это прелесть; а где она? Знаешь, что выйдет? После твоей смерти все это напечатают с ошибками и с приобщением стихов Кюхельбекера. Подумать страшно. Дельвиг расскажет тебе мои литературные занятия. Жалею, что нет у меня твоих советов или хоть присутствия - оно вдохновение. Кончай, ради бога, «Водолаза». Ты спрашиваешь, какая цель у «Цыганов»? вот на! Цель поэзии - поэзия - как говорит Дельвиг (если не украл этого). Думы Рылеева и целят, а всё невпопад.

132. Л. С. ПУШКИНУ

Первая половина мая 1825 г. Из Михайловского в Петербург

Жив, жив, Курилка!

Как! жив еще Курилка журналист?..¹

Вот тебе требуемая эпиграмма на Каченовского, перешли ее Вяземскому. А между тем пришли мне тот № «Вестника Европы», где напечатан 2-й разговор лже-Дмитриева, это мне нужно для предисловия к «Бахчисарайскому фонтану». Не худо бы мне переслать и весь процесс (и «Вестник» и «Дамский журнал»).

Подпись слепого поэта тронула меня несказанно. Повесть его прелесть - сердись он, не сердись - а хотел простить - простить не мог достойно Байрона. Видение, конец прекрасны. Послание, может быть, лучше поэмы - по крайней мере ужасное место, где поэт описывает свое затмение, останется вечным образцом мучительной поэзии. Хочется отвечать ему стихами, если успею, пошлю их с этим письмом.

Гнедич не получил моего письма? Жаль, оно, сколько помню, было очень забавно. В том же пакете находилось два очень нужные - тебе и Плетневу. Что Плетнев умолк? Конечно, бедный болен иль «Войнаровским» недоволен - кстати, каковы мои замечания? надеюсь, не скажешь, что я ему кажу - а виноват: «Войнаровский» мне очень нравится. Мне даже скучно, что его здесь нет у меня.

Если можно, пришли мне последнюю Genlis - да Child-Harold - Lamartine² (то-то чепуха должна быть!), да вообще что-нибудь новенького, да и «Старину». «Талию» получил и письмо от издателя. Не успел еще пробежать: «Ворожея» показалась мне du bon comique³. А Хмельницкий моя старинная любовница. Я к нему имею такую слабость, что готов поместить в честь его целый куплет в 1-ю песнь «Онегина» (да кой черт! говорят, он сердится, если об нем упоминают, как о драматическом писателе). Вяземский прав - а все-таки на него сердит. Надеюсь, что Дельвиг и Баратынский привезут мне и Анахарзиса Клоца, который, верно, сердится на меня за то, что мне не по нутру Резвоскачущая кровь Грибоедова.

Дельвигу объятия мои отверсты. Жду от него писем из эгоизма и пр., из аневризма и проч.

Письмо Жуковского наконец я разобрал. Что за прелесть чертовская его небесная душа! Он святой, хотя родился романтиком, а не греком, и человеком, да каким еще!

Тиснуть «Сарское Село» и с Нотой. Напрасно объявляли о «Братьях разбойниках». Их бы можно напечатать и в разных стихотворениях. Богатая мысль напечатать «Наполеона», да цензура... лучшие строфы потонут.

133. К. Ф. РЫЛЕЕВУ

Вторая половина мая 1825 г. Из Михайловского в Петербург

Думаю, ты уже получил замечания мои на «Войнаровского». Прибавлю одно: везде, где я ничего не сказал, должно подразумевать похвалу, знаки восклицания, прекрасно и проч. Полагая, что хорошее писано тобою с умыслу, не счел я за нужное отмечать его для тебя.

Что сказать тебе о думах? во всех встречаются стихи живые, окончательные строфы «Петра в Острогожске» чрезвычайно оригинальны. Но вообще все они слабы изобретением и изложением. Все они на один покрой: составлены из общих мест (Loci topici). Описание места действия, речь героя и - нравоучение. Национального, русского нет в них ничего, кроме имен (исключаю «Ивана Сусанина», первую думу, по коей начал я подозревать в тебе истинный талант). Ты напрасно не поправил в «Олеге» герба России. Древний герб, святой Георгий, не мог находиться на щите язычника Олега; новейший, двуглавый орел есть герб византийский и принят у нас во время Иоанна III, не прежде. Летописец просто говорит: Таже повеси щит свой на вратех на показание победы.

Об «Исповеди Наливайки» скажу, что мудрено что-нибудь у нас напечатать истинно хорошего в этом роде. Нахожу отрывок этот растянутым; но и тут, конечно, наложил ты свою печать.

Тебе скучно в Петербурге, а мне скучно в деревне. Скука есть одна из принадлежностей мыслящего существа. Как быть. Прощай, поэт - когда-то свидимся?

134. АННЕ Н. ВУЛЬФ

Март - май 1825 г. (?) Из Михайловского в Тригорское

Voici, Mademoiselle, encore une lettre pour mon frère. Je Vous supplie de la prendre sous votre protection. De grâce, les plumes que vous avez eu la magnanimité de me tailler et que j’ai eu l’insolence d’oublier! Ne m’en veuillez pas.

{Перевод:

Вот, мадемуазель, еще письмо для моего брата. Очень прошу вас взять его под свое покровительство. Ради бога, пришлите перья, которые вы великодушно очинили для меня и которые я имел дерзость позабыть! Не сердитесь на меня за это.}

135. А. А. БЕСТУЖЕВУ

Конец мая - начало июня 1825 г. Из Михайловского в Петербург

Отвечаю на первый параграф твоего «Взгляда». У римлян век посредственности предшествовал веку гениев - грех отнять это титло у таковых людей, каковы Виргилий, Гораций, Тибулл, Овидий и Лукреций, хотя они¹, кроме двух последних, шли столбовою дорогою подражания. Критики греческой мы не имеем. В Италии Dante и Petrarca предшествовали Тассу и Ариосту, сии предшествовали Alfieri и Foscolo. У англичан Мильтон и Шекспир писали прежде Аддисона и Попа, после которых явились Southey, Walter Scott, Moor и Byron - из этого мудрено вывести какое-нибудь заключение или правило. Слова твои вполне можно применить к одной французской литературе.

У нас есть критика, а нет литературы. Где же ты это нашел? именно критики у нас и недостает. Отселе репутации Ломоносова² и Хераскова, и если последний упал в общем мнении, то, верно, уж не от критики Мерзлякова. Кумир Державина, 1/4 золотой, 3/4 свинцовый, доныне еще не оценен. Ода к Фелице стоит наряду с «Вельможей», ода «Бог» с одой «На смерть Мещерского», ода к Зубову недавно открыта. Княжнин безмятежно пользуется своею славою, Богданович причислен к лику великих поэтов, Дмитриев также. Мы не имеем ни единого комментария, ни единой критической книги. Мы не знаем, что такое Крылов, Крылов, который столь же выше Лафонтена, как Державин выше Ж. Б. Руссо. Что же ты называешь критикою? «Вестник Европы» и «Благонамеренный»? библиографические известия Греча и Булгарина? свои статьи? но признайся, что это все не может установить какого-нибудь мнения в публике, не может почесться уложением вкуса. Каченовский туп и скучен, Греч и ты остры и забавны - вот все, что можно сказать об вас - но где же критика? Нет, фразу твою скажем наоборот: литература кой-какая у нас есть, а критики нет. Впрочем, ты сам немного ниже с этим соглашаешься.

У одного только народа критика предшествовала литературе - у германцев.

Отчего у нас нет гениев и мало талантов? Во-первых, у нас Державин и Крылов, во-вторых, где же бывает много талантов.

Ободрения у нас нет - и слава богу! отчего же нет? Державин, Дмитриев были в ободрение сделаны министрами. Век Екатерины - век ободрений; от этого он еще не ниже другого. Карамзин, кажется, ободрен; Жуковский не может жаловаться, Крылов также. Гнедич в тишине кабинета совершает свой подвиг; посмотрим, когда появится его Гомер. Из неободренных вижу только себя да Баратынского - и не говорю: слава богу! Ободрение может оперить только обыкновенные дарования. Не говорю об Августовом веке. Но Тасс и Ариост оставили в своих поэмах следы княжеского покровительства. Шекспир лучшие свои комедии написал по заказу Елизаветы. Мольер был камердинером Людовика; бессмертный «Тартюф», плод самого сильного напряжения комического гения, обязан бытием своим заступничеству монарха; Вольтер лучшую свою поэму писал под покровительством Фридерика... Державину покровительствовали три царя - ты не то сказал, что хотел; я буду за тебя говорить.

Так! мы можем праведно гордиться: наша словесность, уступая другим в роскоши талантов, тем пред ними отличается, что не носит на себе печати рабского унижения. Наши таланты благородны, независимы. С Державиным умолкнул голос лести - а как он льстил?

О вспомни, как в том восхищенье
Пророча, я тебя хвалил:
Смотри, я рек, триумф минуту,

Прочти послание к Александру (Жуковского 1815 года). Вот как русский поэт говорит русскому царю. Пересмотри наши журналы, все текущее в литературе..... Об нашей-то лире можно сказать, что Мирабо сказал о Сиесе. Son silence est une calamité publique³. Иностранцы нам изумляются - они отдают нам полную справедливость - не понимая, как это сделалось. Причина ясна. У нас писатели взяты из высшего класса общества. Аристократическая гордость сливается у них с авторским самолюбием. Мы не хотим быть покровительствуемы равными. Вот чего подлец Воронцов не понимает. Он воображает, что русский поэт явится в его передней с посвящением или с одою, а тот является с требованием на уважение, как шестисотлетний дворянин, - дьявольская разница!

Все, что ты говоришь о нашем воспитании, о чужестранных и междуусобных (прелесть!) подражателях - прекрасно, выражено сильно и с красноречием сердечным. Вообще мысли в тебе кипят. Об «Онегине» ты не высказал всего, что имел на сердце; чувствую почему и благодарю, но зачем же ясно не обнаружить своего мнения? - покамест мы будем руководствоваться личными нашими отношениями, критики у нас не будет - а ты достоин ее создать.

Твой «Турнир» напоминает «Турниры» W. Scott’а. Брось этих немцев и обратись к нам православным; да полно тебе писать быстрые повести с романтическими переходами - это хорошо для поэмы байронической. Роман требует болтовни; высказывай все начисто. Твой Владимир говорит языком немецкой драмы, смотрит на солнце в полночь⁴ etc. Но описание стана Литовского, разговор плотника с часовым прелесть; конец так же. Впрочем, везде твоя необыкновенная живость.

Рылеев покажет, конечно, тебе мои замечания на его Войнаровского, а ты перешли мне свои возражения. Покамест обнимаю тебя от души.

Еще слово: ты умел в 1822 году жаловаться на туманы нашей словесности - а нынешний год и спасибо не сказал старику Шишкову. Кому же как не ему обязаны мы нашим оживлением?

136. А. А. ДЕЛЬВИГУ

Первые числа (не позже 8) июня 1825 г. Из Михайловского в Петербург

Жду, жду писем от тебя - и не дождусь - не принял ли ты опять во услужение покойного Никиту - или ждешь оказии? - проклятая оказия! Ради бога, напиши мне что-нибудь: ты знаешь, что я имел несчастие потерять бабушку Чичерину и дядю Петра Львовича - получил эти известия без приуготовления и нахожусь в ужасном положении - утешь меня, это священный долг дружбы (сего священного чувства). Что делают мои «Разные стихотворения»? видел ли их Бируков Грозный? От Плетнева не получаю ни единой строчки; что мой «Онегин»? продается ли? кстати: скажи Плетневу, чтоб он Льву давал из моих денег на орехи, а не на комиссии мои, потому что это напрасно: такого бессовестного комиссионера нет и не будет. По твоем отъезде перечел я Державина всего, и вот мое окончательное мнение. Этот чудак не знал ни русской грамоты, ни духа русского языка (вот почему он и ниже Ломоносова). Он не имел понятия ни о слоге, ни о гармонии - ни даже о правилах стихосложения. Вот почему он и должен бесить всякое разборчивое ухо. Он не только не выдерживает оды, но не может выдержать и строфы (исключая чего, знаешь). Что ж в нем: мысли, картины и движения истинно поэтические; читая его, кажется, читаешь дурной, вольный перевод с какого-то чудесного подлинника. Ей-богу, его гений думал по-татарски - а русской грамоты не знал за недосугом. Державин, со временем переведенный, изумит Европу, а мы из гордости народной не скажем всего, что мы знаем об нем (не говоря уж о его министерстве). У Державина должно сохранить будет од восемь да несколько отрывков, а прочее сжечь. Гений его можно сравнить с гением Суворова - жаль, что наш поэт слишком часто кричал петухом - довольно об Державине - что делает Жуковский? - Передай мне его мнение о 2-ой главе «Онегина» да о том, что у меня в пяльцах. Какую Крылов выдержал операцию? дай бог ему многие лета! - Его «Мельник» хорош, как «Демьян и Фока». Видел ли ты Николая Михайловича? идет ли вперед «История»? где он остановится? Не на избрании ли Романовых? Неблагодарные! Шесть Пушкиных подписали избирательную грамоту! да двое руку приложили за неумением писать! А я, грамотный потомок их, что я? где я.....

137. П. А. ВЯЗЕМСКОМУ и Л. С. ПУШКИНУ

25 мая и около середины июня 1825 г. Из Михайловского в Москву

Ты спрашиваешь, доволен ли я тем, что сказал ты обо мне в «Телеграфе». Что за вопрос? Европейские статьи так редки в наших журналах! а твоим пером водят и вкус и пристрастие дружбы. Но ты слишком бережешь меня в отношении к Жуковскому. Я не следствие, а точно ученик его, и только тем и беру, что не смею сунуться на дорогу его, а бреду проселочной. Никто не имел и не будет иметь слога, равного в могуществе и разнообразии слогу его. В бореньях с трудностью силач необычайный. Переводы избаловали его, изленили; он не хочет сам созидать, но он, как Voss, гений перевода. К тому же смешно говорить об нем, как об отцветшем, тогда как слог его еще мужает. Былое сбудется опять, а я все чаю в воскресение мертвых. Читал твое о «Чернеце», ты исполнил долг своего сердца. Эта поэма, конечно, полна чувства и умнее «Войнаровского», но в Рылееве есть более замашки или размашки в слоге. У него есть какой-то там палач с засученными рукавами, за которого я бы дорого дал. Зато «Думы» дрянь, и название сие происходит от немецкого dumm¹, а не от польского, как казалось бы с первого взгляда. Стихи Неелова прелесть, недаром я назвал его некогда le chantre de la merde!² (Это между нами и потомством будь сказано.) Статьи и стихов Шаликова не читал. Неужто он обижается моими стихами? вот уж тут-то я невинен, как барашек! спросите у братца Леона: он скажет вам, что, увидев у меня имя князя Шаликова, он присоветовал мне заменить его Батюшковым - я было и послушался, да стало жаль et j’ai remis bravement Chalikof!³ Это могу доказать черновою бумагою. Твои каламбуры очень милы - здешние девицы находят их весьма забавными, а все-таки жду твое о Байроне. Благодарю за Casimir (как бы выкроить из него calembour?⁴ выгадай-ка). Ты, кажется, любишь Казимира, а я так нет. Конечно, он поэт, но все не Вольтер, не Гёте... далеко кулику до орла! - Первый гений там будет романтик и увлечет французские головы бог ведает куда. Кстати: я заметил, что все (даже и ты) имеют у нас самое темное понятие о романтизме. Об этом надобно будет на досуге потолковать, но не теперь; мочи нет устал. Писал ко всем - даже и к Булгарину.

25 мая.

Ты вызываешься сосводничать мне Полевого. Дело в том, что я рад помогать ему, а условий, верно, никаких не выполню - следственно, и денег его мне не надобно. Да ты смотри за ним - ради бога! и ему случается завираться. Например, Дон Кихот искоренил в Европе странствующих рыцарей!!! - В Италии, кроме Dante единственно, не было романтизма. А он в Италии-то и возник. Что ж такое Ариост? а предшественники его, начиная от Buovo d’Antona до Orlando inamorato? как можно писать так наобум! А ты не пренебрегай журнальными мелочами: Наполеон ими занимался и был лучшим журналистом Парижа (как заметил, помнится, Фуше).

{Приписка Л. С. Пушкину:}

Вяземскому, который на днях у вас будет. Не то отдать А. И. Тургеневу для доставления в Москву.

Тебе ничего не пишу, мусье Lion, за то, что за тобою еще несколько ответов.

138. П. А. ВЯЗЕМСКОМУ

Начало июля 1825 г. Из Михайловского в Царское Село

Думаю, что ты уже получил ответ мой на предложения «Телеграфа». Если ему нужны стихи мои, то пошли ему, что тебе попадется (кроме «Онегина»), если же мое имя, как сотрудника, то не соглашусь из благородной гордости, то есть амбиции: «Телеграф» человек порядочный и честный - но враль и невежда; а вранье и невежество журнала делится между его издателями; в часть эту входить не намерен. Несмотря на перемену министерства и на улучшения цензуры, все-таки не могу отвечать за Красовского с братьею; пожалуй, я подряжусь выставлять по стольку-то пиес, да в накладе может остаться журнал, если так восхощет бог да Бируков. - Я всегда был склонен аристократичествовать, а с тех пор как пошел мор на Пушкиных, я и пуще зачуфырился: стихами торгую en gros¹, а свою мелочную, лавку № 1, запираю. К тому же, между нами, брат Лев у меня на руках; от отца ему денег на девок да на шампанское не будет; так пускай «Телеграф» с ним сделается, и дай бог им обоим расторговаться с моей легкой руки. A demain les affaires sérieuses...² Какую песню из Béranger перевел дядя Василий Львович? уж не «Le bon Dieu»³ ли? Объяви ему за тайну, что его в том подозревают в Петербурге и что готовится уже следственная комиссия, составленная из графа Хвостова, Магницкого и г-жи Хвостовой (автора «Камина», и следственно соперницы Василия Львовича). Не худо уведомить его, что уже давно был бы он сослан, если б не чрезвычайная известность (extrême popularité) его «Опасного соседа». Опасаются шума! - Как жаль, что умер Алексей Михайлович! и что не видал я дядиной травли! Но Дмитриев жив, все еще не потеряно. - Я послал в «Пчелу», а не в «Телеграф» мою опечатку, потому что в Москву почта идет несносно долго; Полевой напрасно огорчился, ты не напрасно прибавил журнальным, а я недаром отозвался, et le diable n’y perd rien⁴. Вот еще эпиграмма на «Благонамеренного», который, говорят, критиковал моих «Приятелей»:

Недавно я стихами как-то свистнул...⁵

Отослано к Полевому. Ты уже, думаю, босоножка, полощешься в морской лужице, а я наслаждаюсь душным запахом смолистых почек берез, под кропильницею псковского неба, и жду, чтоб Некто повернул сверху кран и золотые дожди остановились. Фита в сторону, у нас холодно и грязно - жду разрешения моей участи.

139. В. А. ЖУКОВСКОМУ

Начало июля 1825 г. Из Михайловского в Петербург

Неожиданная милость его величества тронула меня несказанно, тем более что здешний губернатор предлагал уже мне иметь жительство во Пскове, но я строго придерживался повеления высшего начальства. Я справлялся о псковских операторах; мне указали там на некоторого Всеволожского, очень искусного по ветеринарной части и известного в ученом свете по своей книге об лечении лошадей.

Несмотря на все это, я решился остаться в Михайловском, тем не менее чувствуя отеческую снисходительность его величества.

Боюсь, чтоб медленность мою пользоваться монаршей милостию не почли за небрежение или возмутительное упрямство. Но можно ли в человеческом сердце предполагать такую адскую неблагодарность.

Дело в том, что, 10 лет не думав о своем аневризме, не вижу причины вдруг об нем расхлопотаться. Я все жду от человеколюбивого сердца императора, авось-либо позволит он мне со временем искать стороны мне по сердцу и лекаря по доверчивости собственного рассудка, а не по приказанию высшего начальства. Обнимаю тебя горячо.

А. Пушкин.

Михайловское.

140. П. А. ВЯЗЕМСКОМУ

13 июля 1825 г. Из Михайловского в Царское Село

Брат писал мне, что ты в Царском Селе, что он переписал для тебя мои стихи, а от тебя жду, жду письма и не дождусь - что ты? в Ревеле или еще нет? и что твой Байрон или Бейрон (Toi dont le monde encore ignore le vrai nom!)¹. Сейчас прочел твои замечания на замечания Дениса на замечания Наполеона - чудо-хорошо! твой слог, живой и оригинальный, тут еще живее и оригинальнее. Ты хорошо сделал, что заступился явно за галлицизмы. Когда-нибудь должно же вслух сказать, что русский метафизический язык находится у нас еще в диком состоянии. Дай бог ему когда-нибудь образоваться наподобие французского (ясного точного языка прозы, то есть языка мыслей). Об этом есть у меня строфы три и в «Онегине». За твоей статьею следует моя о M-me de Staël. Но не разглашай этого: тут есть одно великодушие, поставленное, во-первых, ради цензуры, а во-вторых, для вящего анонима (род онанизма журнального). Вероятно, ты уже знаешь царскую ко мне милость и позволение приехать во Псков. Я справлялся о тамошних операторах; мне рекомендуют Всеволожского, очень искусного коновала; увидим. Покамест, душа моя, я предпринял такой литературный подвиг, за который ты меня расцелуешь: романтическую трагедию! - смотри, молчи же: об этом знают весьма немногие. Читал ты моего «А. Шенье в темнице»? Суди об нем, как езуит - по намерению.

Милый мой! мое намерение обнять тебя, но плоть немощна. Прости, прощай - с тобою ли твоя княгиня-лебедушка! кланяйся ей от арзамасского гуся.

13 июля.

Передо мной моя трагедия. Не могу вытерпеть, чтоб не выписать ее заглавия: Комедия о настоящей беде Московскому государству, о царе Борисе и о Гришке Отрепьеве писал раб божий Александр сын Сергеев Пушкин в лето 7333, на городище Ворониче. Каково?

141. П. А. ПЛЕТНЕВУ

Около (не позднее) 19 июля 1825 г. Из Тригорского (?) в Петербург

Милый мой поэт, вот еще тебе поправка в «А. Шенье» (в посвящении Николаю Раевскому последняя строфа)

Певцу etc.
Несу надгробные цветы etc.

Что не слышно тебя! у нас осень, дождик шумит, ветер шумит, лес шумит - шумно, а скучно. Женится ли Дельвиг? опиши мне всю церемонию. Как он хорош должен быть под венцом! жаль, что я не буду его шафером.

Скажи от меня Козлову, что недавно посетила наш край одна прелесть, которая небесно поет его «Венецианскую ночь» на голос гондольерского речитатива - я обещал известить о том милого вдохновенного слепца. Жаль, что он не увидит ее, но пусть вообразит себе красоту и задушевность - по крайней мере дай бог ему ее слышать!

Questo è scritto in presenzia della donna, come ognum puo veder. Addio caro poeta. Scrivete mi, vi prego.

Tutto il vostro¹.

142. АННЕ Н. ВУЛЬФ

21 июля 1825 г. Из Михайловского в Ригу

Je vous écris après m’être enivré bien tristement: vous voyez que je tiens parole.

Hé bien! êtes vous à Riga? avez vous fait des conquêtes? vous marierez-vous bientôt? Avez vous trouvé des Houlans? mandez-moi tout cela dans le plus grand détail, car vous savez que malgré mes mauvaises plaisanteries, je m’intéresse véritablement à tout ce qui vous concerne. Je voulais vous gronder, mais je n’en ai pas le courage à une distance si respectueuse. Pour de la morale et des conseils, vous en aurez. Ecoutez bien - 1) Au nom du ciel, ne soyez étourdie qu’avec vos amis (au masculin), ceux-ci n’en profiteront que pour leur propre compte, au lieu que les amies vous feront du tort; car mettez-vous dans la tête que toutes sont aussi vaines et aussi bavardes que vous-même. 2) Portez des robes courtes, car vous avez de très jolis pieds, et ne vous ébouriffez pas les tempes quand même ça serait la mode, puisque vous avez le malheur d’avoir une figure ronde. 3) Vous êtes devenue bien savante depuis quelque temps, mais n’en faites pas semblant, et si un houlan vous dit, что с вами нездорово вальсировать, ne riez pas, ne minaudez pas, ne paraissez pas en être fière; mouchez-vous, détournez la tête et parlez d’autre chose. 4) N’oubliez pas la dernière édition de Byron.

Savez vous pourquoi je voulais vous gronder? non? La fille perverse, sans sentiment et sans etc.... et vos promesses donc, les avez vous tenues? allons, je ne vous en parlerai plus et je vous pardonne, d’autant plus que je ne m’en suis souvenu moi-même qu’après votre départ. C’est singulier - où donc avais-je ma tête? Sur ce, parlons d’autres choses.

Tout Trigorsky chante He мила ей прелесть ночи, et cela me serre le cœur, hier M-r Alexis et moi nous avons parlé quatre heures de suite. Jamais nous n’avons eu une aussi longue conversation. Devinez ce qui nous a uni tout à coup. Ennui? conformité de sentiment? je n’en sais rien. Je me promène toutes les nuits dans mon jardin, je dis: elle était là - la pierre qu’elle a heurtée est sur ma table auprès d’une héliotrope fanée, j’écris beaucoup de vers - tout cela, si vous voulez, ressemble beaucoup à de l’amour mais je vous jure qu’il n’en est rien. Si j’étais amoureux, j’aurais eu dimanche des convulsions de rage et de jalousie, et je n’ai été que piqué... cependant l’idée que je ne suis rien pour elle, qu’après avoir éveillé, occupé son imagination, je n’ai qu’amusé sa curiosité, que mon souvenir ne la rendra pas un moment plus distraite au milieu de ses triomphes ni plus sombre dans ses jours de tristesse, que ses beaux yeux s’attacheront sur quelque fat de Riga avec la même expression déchirante et voluptueuse... non, cette idée m’est insupportable, dites lui que j’en mourrai; - non, ne le lui dites pas; elle s’en moquerait, cette délicieuse créature. Mais dites-lui, que si son cœur n’a pas pour moi une tendresse secrète, un penchant mélancolique et mystérieux, je la méprise, entendez vous? oui, je la méprise malgré tout l’étonnement que doit lui causer un sentiment aussi nouveau.

Adieu, M-lle la Baronne, recevez l’hommage de votre prosaïque adorateur.

21 juillet.

P. S. Envoyez moi la recette que vous m’avez promise, j’ai fait tant de farces que je n’en peux plus - maudite visite, maudit départ!

{Перевод:

Пишу вам, мрачно напившись; вы видите, я держу свое слово.

Итак, вы уже в Риге? одерживаете ли победы? скоро ли выйдете замуж? застали ли уланов? Сообщите мне обо всем этом подробнейшим образом, так как вы знаете, что, несмотря на мои злые шутки, я близко принимаю к сердцу все, что вас касается. - Я хотел побранить вас, да не хватает духу сделать это на таком почтительном расстоянии. Что же до нравоучений и советов, то вы их получите. Слушайте хорошенько: 1) Ради бога, будьте легкомысленны только с вашими друзьями (мужеского рода), они воспользуются этим лишь для себя, между тем как подруги станут вредить вам, ибо - крепко запомните это - все они столь же ветрены и болтливы, как вы сами. 2) Носите короткие платья, потому что у вас хорошенькие ножки, и не взбивайте волосы на височках, хотя бы это и было модно, так как у вас, к несчастью, круглое лицо. 3) С некоторых пор вы стали очень осведомленной, однако не высказывайте этого, и если какой-нибудь улан скажет вам {что с вами нездорово вальсировать}, не смейтесь, не жеманьтесь, не обнаруживайте, что польщены этим; высморкайтесь, отвернитесь и заговорите о чем-нибудь другом. 4) Не забудьте о последнем издании Байрона.

Знаете ли, за что я хотел побранить вас? нет? испорченная девица, без чувства и без ... и т. д. - а ваши обещания, сдержали ли вы их? ну, не буду больше говорить о них и прощаю вас, тем более что и сам вспомнил об этом только после вашего отъезда. Странно - где была моя голова? А теперь поговорим о другом.

Прощайте, баронесса, примите почтительный привет от вашего прозаического обожателя.

21 июля.

Р.S. Пришлите мне обещанный рецепт; я так наглупил, что сил больше нет - проклятый приезд, проклятый отъезд!}

143. А. А. ДЕЛЬВИГУ

23 июля 1825 г. Из Михайловского в Петербург

Сейчас узнаю, что ты ко мне писал, но письмо твое до меня не дошло, дай бог, чтоб новый Никита им воспользовался! я чрезвычайно за тебя беспокоюсь; не сказал ли ты чего-нибудь лишнего или необдуманного; участие дружбы можно перетолковать в другую сторону - а я боюсь быть причиною неприятностей для лучших из друзей моих.

Мне пишет Петр Александрович, что обо мне намерены передоложить. Напрасно; письмо моей матери ясно; ответ окончателен. Во Пскове, конечно, есть лекаря - чего ж мне более?

С братом я в сношения входить не намерен. Он знал мои обстоятельства и самовольно затрудняет их. У меня нет ни копейки денег в минуту нужную, я не знаю, когда и как я получу их. Беспечность и легкомыслие эгоизма извинительны только до некоторой степени. Если он захочет переписать мои стихи, вместо того чтоб читать их на ужинах и украшать ими альбом Воейковой, то я буду ему благодарен, если нет, то пусть отдаст он рукопись мою тебе, а ты уж похлопочи с Плетневым!

Ты, слышал я, женишься в августе, поздравляю, мой милый - будь счастлив, хоть это чертовски мудрено. Целую руку твоей невесте и заочно люблю ее, как дочь Салтыкова и жену Дельвига.

23 июля.

Прасковья Александровна уехала, и я один.

Зачем было заменять мое письмо, дельное и благоразумное, письмом моей матери? Не полагаясь ли на чувствительность . . . .? . . . . . Ошибка важная! в первом случае я бы поступил прямодушно, во втором могли только подозревать мою хитрость и неуклончивость.

Некто Вибий Серен, по доносу своего сына, был присужден римским сенатом к заточению на каком-то безводном острове. Тиберий воспротивился сему решению, говоря, что человека, коему дарована жизнь, не должно лишать способов к поддержанию жизни. Слова, достойные ума светлого и человеколюбивого! - чем более читаю Тацита, тем более мирюсь с Тиберием. Он был один из величайших государственных умов древности.

144. А. П. КЕРН

25 июля 1825 г. Михайловское

J’ai eu la faiblesse de vous demander la permission de vous écrire et vous l’étourderie ou la coquetterie de me le permettre. Une correspondance ne mène à rien, je le sais; mais je n’ai pas la force de résister au désir d’avoir un mot de votre jolie main.

Votre visite à Trigorsky m’a laissé une impression plus forte et plus pénible, que celle qu’avait produite jadis notre rencontre chez Оленин. Ce que j’ai de mieux à faire au fond de mon triste village, est de tâcher de ne plus penser à vous. Vous devriez me le souhaiter aussi, pour peu que vous ayez de la pitié dans l’âme - mais la frivolité est toujours cruelle et vous autres, tout en tournant des têtes à tort et à travers, vous êtes enchantées de savoir une âme souffrante en votre honneur et gloire.

Adieu, divine. J’enrage et je suis à vos pieds. Mille tendresses à Ермолай Федорович et mes compliments à M-r Voulf.

25 jllt.

Je reprends la plume, car je meurs d’ennui et ne puis m’occuper que de vous. J’espère que vous lirez cette lettre en cachette - la cacherez vous encore dans votre sein? me répondrez vous bien longuement? écrivez moi tout ce qui vous passera par la tête, je vous en conjure. Si vous craignez ma fatuité, si vous ne voulez pas vous compromettre, contrefaites votre écriture, signez un nom de fantaisie - mon cœur saura vous reconnaître. Si vos expressions seront aussi douces que vos regards, hélas! je tâcherais d’y croire ou de me tromper, c’est égal. - Savez vous bien qu’en relisant ces lignes, je suis honteux de leur ton sentimental - que dira Анна Николаевна? Ах вы чудотворка или чудотворица!

Savez-vous quoi? écrivez-moi comme cela et comme cela;

{Перевод:

Я имел слабость попросить у вас разрешения вам писать, а вы - легкомыслие или кокетство позволить мне это. Переписка ни к чему не ведет, я знаю; но у меня нет сил противиться желанию получить хоть словечко, написанное вашей хорошенькой ручкой.

Ваш приезд в Тригорское оставил во мне впечатление более глубокое и мучительное, чем-то, которое некогда произвела на меня встреча наша у Олениных. Лучшее, что я могу сделать в моей печальной деревенской глуши, - это стараться не думать больше о вас.

Прощайте, божественная; я бешусь и я у ваших ног. Тысячу нежностей Ермолаю Федоровичу и поклон г-ну Вульфу.

25 июля.

Знаете что? пишите мне и так и этак, - это очень мило.}

145. П. А. ОСИПОВОЙ

25 июля 1825 г. Из Михайловского в Ригу

Voici, Madame, deux lettres à votre adresse qui viennent d’arriver. L’une est de Pletnef et était incluse dans la mienne.

J ’espère que lorsque vous aurez reçu ces lettres vous serez arrivée à Riga gaiement et heureusement. Mes amis de Pétersbourg étaient persuadés que je vous accompagnerais. Pletnef m’écrit une nouvelle assez étrange: la décision de Sa Majesté leur a paru un malentendu et l’on est résolu de lui en parler de nouveau. Mes amis se donneront tant de peine, qu’on finira par m’enfermer à Schlusselbourg où certes je n’aurais pas le voisinage de Trigorsky, qui tout désert qu’il est maintenant, est encore pour moi une consolation.

J’attends bien impatiemment de vos nouvelles - donnez m’en, je vous en supplie. Je ne vous parle pas de ma respectueuse amitié, ni de mon éternelle reconnaissance. Je vous salue du fond de mon âme.

25 juillet.

{Перевод:

Прилагаю, сударыня, два письма на ваше имя, только что полученные. Одно из них от Плетнева - и было вложено в письмо ко мне.

Надеюсь, что, когда вы получите эти письма, вы уже весело и благополучно прибудете в Ригу. Мои петербургские друзья были уверены, что я поеду вместе с вами. Плетнев сообщает мне довольно странную новость: решение его величества показалось им недоразумением, и они решили передоложить обо мне. Друзья мои так обо мне хлопочут, что в конце концов меня посадят в Шлиссельбургскую крепость, где уж, конечно, не будет рядом Тригорского, которое, хоть оно и опустело сейчас, все же составляет мое утешение.

С нетерпением ожидаю от вас вестей - пишите мне, умоляю вас. Излишне говорить вам о моей почтительной дружбе и вечной моей признательности. Шлю вам привет из глубины души.

25 июля.}

146. Л. С. ПУШКИНУ

28 июля 1825 г. Из Михайловского в Петербург

Если б Плетнев показал тебе мои письма, так ты бы понял мое положение. Теперь пишу тебе из необходимости. Ты знал, что деньги мне будут нужны, я на тебя полагался, как на брата - между тем год прошел, а у меня ни полушки. Если б я имел дело с одними книгопродавцами, то имел бы тысяч 15.

Ты взял от Плетнева для выкупа моей рукописи 2000 р., заплатил 500, доплатил ли остальные 500? и осталось ли что-нибудь от остальной тысячи?

Заплачены ли Вяземскому 600 р.?

Я отослал тебе мои рукописи в марте - они еще не собраны, не цензированы. Ты читаешь их своим приятелям до тех пор, что они наизусть передают их московской публике. Благодарю.

Дельвига письма до меня не доходят. Издание поэм моих не двинется никогда. Между тем я отказался от предложения Заикина. Теперь прошу, если возможно, возобновить переговоры...

Словом, мне нужны деньги или удавиться. Ты знал это, ты обещал мне капитал прежде году - а я на тебя полагался.

Упрекать тебя не стану, а благодарить ей-богу не за что.

28 июля.

При сем письмо Заикина. Я не утруждаю тебя новыми хлопотами: прошу единственно вполне истолковать Плетневу мои обстоятельства - полагаюсь на его дружбу - если ж ты захочешь продиктовать «Цыганов» для отдачи в цензуру, покамест не перешлю своего списка, - я почту себя очень обязанным.

147. И. Ф. МОЙЕРУ

29 июля 1825 г. Из Михайловского в Дерпт

Сейчас получено мною известие, что В. А. Жуковский писал вам о моем аневризме и просил вас приехать во Псков для совершения операции; нет сомнения, что вы согласитесь; но умоляю вас, ради бога не приезжайте и не беспокойтесь обо мне. Операция, требуемая аневризмом, слишком маловажна, чтоб отвлечь человека знаменитого от его занятий и местопребывания. Благодеяние ваше было бы мучительно для моей совести. Я не должен и не могу согласиться принять его; смело ссылаюсь на собственный ваш образ мыслей и на благородство вашего сердца.

Позвольте засвидетельствовать вам мое глубочайшее уважение, как человеку знаменитому и другу Жуковского.

Александр Пушкин.

Село Михайловское

29 июля 1825.

148. П. А. ОСИПОВОЙ

29 июля 1825 г. Из Михайловского в Ригу

Vous avez reçu, Madame, de Pskov une lettre inutile que j’ai anéantie. - Je vous envoie une autre de Batova et une autre de ma mère. Vous verrez quelle belle âme est ce Жуковский. Cependant comme je ne puis absolument pas me faire l’opération par Moer je viens de lui écrire pour le conjurer de ne pas venir à Pskov. Je ne sais d’où viennent les espérances de ma mère, mais il y a longtemps que je ne crois plus aux espérances.

Rocotof a été me voir le lendemain de votre départ, il eût été plus aimable de me laisser m ’ennuyer tout seul. Hier j’ai rendu visite au château de Trigorsky à son jardin, à sa bibliothèque. Sa solitude est véritablement poétique, puisqu’elle est pleine de vous et de votre souvenir. Ses aimables hôtes devraient bien se hâter d’y retourner, mais ce souhait tient trop à mon égoïsme de famille; si Riga vous amuse, amusez-vous et souvenez-vous quelquefois de l’exilé de Trigorsky (c. à. d. de Michaïlovsky), vous voyez que je confonds nos habitations et toujours par habitude.

29 juillet.

Au nom du ciel, Madame, n’écrivez rien а ma mère concernant mon refus à Moer. Cela ne ferait qu’un bruit inutile, car mon parti est pris.

{Перевод:

На ваше имя, сударыня, пришло какое-то пустячное письмо из Пскова, которое я уничтожил. - Пересылаю вам другое - из Батова, и еще одно - от моей матери. Из него вы увидите, что за прекрасная душа этот Жуковский. Но так как я никоим образом не могу согласиться на то, чтобы Мойер делал мне операцию, я только что написал ему, заклиная не приезжать в Псков. Не знаю, на чем основаны надежды моей матери, но сам я уже давно не верю никаким надеждам.

Рокотов навестил меня на другой день после вашего отъезда, было бы любезнее с его стороны предоставить мне скучать в одиночестве. Вчера я посетил Тригорский замок, сад, библиотеку. Уединение его поистине поэтично, так как оно полно вами и воспоминаниями о вас. Его милым хозяйкам следовало бы поскорее вернуться туда, но желание это слишком отзывается моим фамильным эгоизмом; если вам весело в Риге, развлекайтесь и вспоминайте иногда тригорского (то есть михайловского) изгнанника - вы видите, я, по старой привычке, путаю и наши жилища.

29 июля.

Ради бога, сударыня, ничего не пишите моей матушке о моем отказе Мойеру. Это лишь наделает ненужного шуму, потому что решение мое неизменно.}

149. Н. Н. РАЕВСКОМУ-СЫНУ

Вторая половина июля (после 19) 1825 г. Из Михайловского в Белогородку или в Белую Церковь

Où êtes-vous? j’ai vu par les gazettes que vous aviez changé de régiment. Je souhaite que cela vous amuse. Que fait votre frère? vous ne m’en dites rien dans votre lettre du 13 mai; se traite-t-il?

Voilà ce qui me regarde: Mes amis se sont donnés beaucoup de mouvement pour obtenir une permission d’aller me faire traiter, ma mère a écrit à Sa Majesté et là-dessus on m’a accordé la permission d’aller à Pskof et d’y demeurer même, mais je n’en ferai rien; je n’y ferai qu’une course de quelques jours. En attendant je suis très isolé: la seule voisine que j’allais voir est partie pour Riga et je n’ai à la lettre d’autre compagnie que ma vieille bonne et ma tragédie; celle-ci avance et j’en suis content. En l’écrivant j’ai réfléchi sur la tragédie en général. C’est peut-être le genre le plus méconnu. Les classiques et les romantiques ont tous basé leurs loix sur la vraisemblance, et c’est justement elle qu’exclut la nature du drame. Sans parler déjà du temps etc. quel diable de vraisemblance y a-t-il dans une salle coupée en deux moitiés dont l’une est occupée par deux mille personnes, qui sont censées n’être pas vues par ceux qui sont sur les planches. 2) la langue. Par exemple le Philoctète de la Harpe dit en bon français après avoir entendu une tirade de Pyrrhus: Hélas! j’entends les doux sons de la langue Grecque etc. Voyez les anciens: leurs masques tragiques, leur double personnage - tout cela n’est il pas une invraisemblance conventionnelle? 3) le temps, le lieu etc. etc. Les vrais génies de la tragédie ne se sont jamais souciés de la vraisemblance. Voyez comme Corneille a bravement mené le Cid. Ha, vous voulez la règle de 24 heures? Soit, et là-dessus il vous entasse des événements pour 4 mois. Rien de plus inutile à mon avis, que les petits changements de règles reçues: Alfieri est profondément frappé du ridicule de l’a-parte, il le supprime et là-dessus allonge le monologue et pense avoir fait faire une révolution dans le système de la tragédie; quelle puérilité!

La vraisemblance des situations et la vérité du dialogue - voilà la véritable règle de la tragédie. (Je n’ai pas lu Calderon ni Vega) mais quel homme que ce Schakespeare! je n’en reviens pas. Comme Byron le tragique est mesquin devant lui! Ce Byron qui n’a jamais conçu qu’un seul caractère (les femmes n’ont pas de caractère, elles ont des passions dans leur jeunesse; et voilà pourquoi il est si facile de les peindre), ce Byron donc a partagé entre ses personnages tel et tel trait de son caractère; son orgueil à l’un, sa haine à l’autre, sa mélancolie au troisième etc. et c’est ainsi que d’un caractère plein, sombre et énergique il a fait plusieurs caractères insignifiants - ce n’est pas là de la tragédie. -

On a encore une manie: quand on a conçu un caractère, tout ce qu’on lui fait dire, même les choses les plus étrangères, en porte essentiellement l’empreinte (comme les pédants et les marins des vieux romans de Fielding). Un conspirateur dit: Donnez-moi à boire en conspirateur - ce n’est que ridicule. Voyez le Haineux de Byron (ha pagato) cette monotonie, cette affectation de laconisme, de rage continuelle, est-ce la nature? De là cette gêne et cette timidité de dialogue. Voyez Schakespeare. Lisez Schakespeare, il ne craint jamais de compromettre son personnage, il le fait parler avec tout l’abandon de la vie, car il est sûr en temps et lieu de lui faire trouver le langage de son caractère.

Vous me demanderez: votre tragédie est-elle une tragédie de caractère ou de coutume? J’ai choisi le genre le plus aisé, mais j ’ai tâché de les unir tous deux. J ’écris et je pense. La plupart des scènes ne demandent que du raisonnement; quand j’arrive à une scène qui demande de l’inspiration, j’attends ou je passe par-dessus - cette manière de travailler m’est tout-à-fait nouvelle. Je sens que mon âme s’est tout-à-fait dévelopée, je puis créer.¹

{Перевод:

Где вы? из газет я узнал, что вы переменили полк. Желаю, чтоб это развлекло вас. Что поделывает ваш брат? вы ничего о нем не сообщаете в письме вашем от 13 мая; лечится ли он?

Правдоподобие положений и правдивость диалога - вот истинное правило трагедии. (Я не читал ни Кальдерона, ни Веги), но до чего изумителен Шекспир! Не могу прийти в себя. Как мелок по сравнению с ним Байрон-трагик! Байрон, который создал всего-навсего один характер (у женщин нет характера, у них бывают страсти в молодости; вот почему так легко изображать их), этот самый Байрон распределил между своими героями отдельные черты собственного характера; одному он придал свою гордость, другому - свою ненависть, третьему - свою тоску и т. д., и таким путем из одного цельного характера, мрачного и энергичного, создал несколько ничтожных - это вовсе не трагедия.

Существует еще такая замашка: когда писатель задумал характер какого-нибудь лица, то что бы он ни заставлял его говорить, хотя бы самые посторонние вещи, все носит отпечаток данного характера (таковы педанты и моряки в старых романах Фильдинга). Заговорщик говорит: Дайте мне пить, как заговорщик - это просто смешно. Вспомните Озлобленного у Байрона (ha pagato!)¹ - это однообразие, этот подчеркнутый лаконизм, эта непрерывная ярость, разве все это естественно? Отсюда эта принужденность и робость диалога. Вспомните Шекспира. Читайте Шекспира, он никогда не боится скомпрометировать своего героя, он заставляет его говорить с полнейшей непринужденностью, как в жизни, ибо уверен, что в надлежащую минуту и при надлежащих обстоятельствах он найдет для него язык, соответствующий его характеру.

Вы спросите меня: а ваша трагедия - трагедия характеров или нравов? Я избрал наиболее легкий род, но попытался соединить и то и другое. Я пишу и размышляю. Большая часть сцен требует только рассуждения; когда же я дохожу до сцены, которая требует вдохновения, я жду его или пропускаю эту сцену - такой способ работы для меня совершенно нов. Чувствую, что духовные силы мои достигли полного развития, я могу творить.}
¹ он заплатил! (итал.).

150. П. А. ОСИПОВОЙ

1 августа 1825 г. Из Михайловского в Ригу

J’arrive à l’instant de chez vous; la petite se porte très bien et m’a reçu de la manière la plus aimable. Nous avons eu un temps affreux, du vent, des orages etc. - voici toutes les nouvelles que je puis vous donner, je suppose que celles de votre intendant seront plus variées. Recevez, Madame, les assurances de ma parfaite considération et de mon attachement. Je me recommande au souvenir de toute votre aimable famille.

1 août.

{Перевод:

Я только что вернулся от вас; малютка совсем здорова и встретила меня самым любезным образом. Погода у нас стояла ужасная: ветры, грозы и т. п., - вот все новости, какие могу вам сообщить; полагаю, что известия от вашего управляющего будут более разнообразны. Примите, сударыня, уверения в совершенном моем уважении и преданности. Поручаю себя памяти всего любезного вашего семейства.

1 августа.}

151. Н. А. ПОЛЕВОМУ

2 августа 1825 г. Из Михайловского в Москву

Милостивый государь,

Виноват перед вами, долго не отвечал на ваше письмо, хлопоты всякого рода не давали мне покоя ни на минуту. Также не благодарил я вас еще за присылку «Телеграфа» и за удовольствие, мне доставленное вами в моем уединении, - это непростительно.

Радуюсь, что стихи мои могут пригодиться вашему журналу (конечно, лучшему из всех наших журналов). Я писал князю Вяземскому, чтоб он потрудился вам их доставить - у него много моих бредней.

Надеюсь на вашу снисходительность и желаю, чтоб они понравились нашей публике.

Свидетельствую вам искреннее свое уважение.

Александр Пушкин.

2 августа

Михайловское.

152. П. А. ОСИПОВОЙ

8 августа 1825 т. Из Михайловского в Ригу

C’est hier que j’ai reçu, Madame, votre lettre du 31, du lendemain de votre arrivée à Riga. Vous ne sauriez vous imaginer combien cette marque d’affection et de souvenir m’a été sensible. Elle a été droit à mon âme, et c’est bien du fond de l’âme que je vous en remercie.

C’est à Trigorsky que j’ai reçu votre lettre. Анна Богдановна m’a dit qu’on vous y attendait vers la mi-août. Je n’ose l’espérer.

Que vous disait donc M-r Kern concernant la surveillance paternelle de M-r Adercass à mon égard? sont-ce des ordres positifs? M-r Kern, y est-il pour quelque chose? Ou ne sont-ce que des bruits publics?

Je suppose, Madame, qu’à Riga vous êtes plus au fait des nouvelles européennes que je ne le suis à Michailovsky. Quant à celles de Pétersbourg je ne sais rien de ce qui s’y passe. Nous attendons l’automne, mais nous avons encore quelques beaux jours et grâce à vous j’ai toujours des fleurs sur ma fenêtre.

Adieu, Madame. Recevez l’assurance de mon tendre et respectueux dévouement. Croyez qu’il n’y a de vrai et de bon sur la terre que l’amitié et la liberté. C’est vous qui m’avait fait apprécier le charme de la première.

8 août.

{Перевод:

Вчера получил я, сударыня, ваше письмо от 31-го, написанное на другой день после вашего приезда в Ригу. Вы не можете себе представить, до какой степени я тронут этим знаком вашего расположения и памяти обо мне. Он проник до глубины моей души, и из глубины души благодарю вас.

Что такое говорил вам г-н Керн касательно отеческого надзора за мною г-на Адеркаса? положительное ли это приказание? имеет ли к этому отношение сам г-н Керн? или это одни только слухи?

Прощайте, сударыня. Примите уверение в моей нежной и почтительной преданности. Поверьте, что на свете нет ничего более верного и отрадного, нежели дружба и свобода. Вы научили меня ценить всю прелесть первой.

8 августа.}

153. П. А. ВЯЗЕМСКОМУ

10 августа 1825 г. Из Михайловского в Ревель

Накупался ли ты в море и куда из Ревеля думаешь отправиться? напиши пожалуйста, а я из Михайловского не тронусь. Что твой Байрон? перешли мне его прежде печати; да нет ли стихов покойного поэта Вяземского, хоть эпиграмм? Знаешь ли его лучшую эпиграмму: Что нужды? говорит расчетливый etc. Виноват! я самовластно сделал в ней перемены, перемешав стихи следующим образом: 1, 2, 3-7, 8-4, 5, 6. - Не напечатать ли, сказав: Нет, я в прихожую пойду путем доходным, если цензура не пропустит осьмого стиха, так и без него обойдемся; главная прелесть: Я не поэт, а дворянин! и еще прелестнее после посвящения «Войнаровского», на которое мой Дельвиг уморительно сердится.

Что Карамзины? я бы к ним писал, но боюсь приличия - а все люблю их от всего сердца. Жуковский со мной так проказит, что нельзя его не обожать и не сердиться на него. Какова наша текучая словесность? настоящий {хуерик}! Мне жаль, что от Кюхельбекера отбили охоту к журналам, он человек дельный с пером в руках - хоть и сумасброд. Жду разбора Шихматова, то-то вранья, чаю! Сейчас прочел антикритику Полевого. Нет, мой милый, не то и не так! - Разбор «Новой пиитики басен» - вот критика. Когда-то мы возьмемся за журнал! мочи нет хочется, а покамест смотри хоть за Полевым. Чем мне тебя попотчевать? вот тебе мои бон-мо (Ради соли, вообрази, что это было сказано чувствительной девушке, лет 26): Qu’est ce que le sentiment? - Un supplément du tempérament¹.

Что более вам нравится? запах розы или резеды? - Запах селедки.

10 авг.

154. П. А. ОСИПОВОЙ

11 августа 1825 г. Из Михайловского в Ригу

Vous parlerai-je de ma reconnaissance? C’est bien aimable à vous, Madame, de ne pas oublier votre hermite. Vos lettres m’enchantent autant que vos soins généreux me touchent. Je ne sais que deviendra mon avenir, mais ce que je sais c’est que les sentiments que je vous ai voués seront éternellement les mêmes. J ’ai été aujourd’hui encore à Trigorsky. La petite se porte très bien et est très jolie. Je crois comme vous, Madame, que les bruits qui sont venus à M-r Kern sont faux, mais vous avez raison: il ne faut pas les négliger. Ces jours-ci j ’ai été chez Pechtchourof, l’avocat patelin - comme vous l’appelez - il me croyait à Pskof (NB). Je compte voir encore mon vieux nègre de Grand’ Oncle qui, je suppose, va mourir un de ces quatre matins et il faut que j ’aie de lui des mémoires concernant mon aïeul.

Je présente mes respects à toute l’aimable famille et suis, Madame, votre tout dévoué.

11 août.

{Перевод:

Нужно ли говорить вам о моей признательности? Право, сударыня, с вашей стороны весьма любезно, что вы не забываете вашего отшельника. Ваши письма приводят меня в восторг в такой же мере, в какой великодушные заботы ваши меня трогают. Не знаю, что ждет меня в будущем, но знаю, что чувства, которые я к вам питаю, останутся навеки неизменными. Еще сегодня был я в Тригорском. Малютка вполне здорова, и она прехорошенькая. Как и вы, сударыня, я полагаю, что слухи, дошедшие до г-на Керна, неверны, но вы правы: не следует ими пренебрегать. На днях я был у Пещурова - лукавого ходатая, как вы его называете, - он думал, что я в Пскове (NB). Я рассчитываю еще повидать моего двоюродного дедушку, - старого арапа, который, как я полагаю, не сегодня-завтра умрет, а между тем мне необходимо раздобыть от него записки, касающиеся моего прадеда.

Свидетельствую мое уважение всему вашему любезному семейству и остаюсь, сударыня, преданным вам.

11 августа.}

155. В. И. ТУМАНСКОМУ

13 августа 1825 г. Из Михайловского в Одессу

Буря, кажется, успокоилась; осмеливаюсь выглянуть из моего гнезда. Милый мой Туманский, у меня до тебя просьба, надеюсь, что не откажешься оказать мне истинное одолжение. Вот в чем дело: за несколько дней пред моим отъездом из Одессы Савелов и я играли у Лучича; Лучич проиграл мне 900 р., из коих 300 заплатил мне на другой же день, а остальные 600 перевел на Савелова, который и согласился. При моем внезапном отъезде я занял эти 600 р. у княгини Вяземской (с согласия же Савелова). После узнаю, что он отрекается от своего долгу. Деньги эти пропали, так и быть, но боюсь, чтоб это не перетолковали мои приятели, которых у меня много, и все охотники до толков. Расскажи это просто, par manière de conversation¹ Лучичу. Он человек честный и, верно, не солжет в деле, касающемся до чести. Повторяю, что денег этих мне не нужно и что даже возиться с Савеловым я не намерен. Отпиши мне отзыв Лучича; вот и все.

Об Одессе, кроме газетных известий, я ничего не знаю, напиши мне что-нибудь. О себе скажу тебе, что я совершенно один; царь позволил мне ехать во Псков для операции моего аневризма, и Мойер хотел ко мне приехать - но я просил его не беспокоиться и думаю, не тронусь из моей деревни. Друзья мои за меня хлопотали против воли моей и, кажется, только испортили мою участь. Что ты? что твоя поэзия? Изредка и слишком редко попадаются мне твои стихи. Сделай милость, не забывай своего таланта. Боюсь, чтоб проза жизни твоей не одолела поэзии души. «Девушка влюбленному поэту» - прелесть! сидя с авторами одно не хорошо.

Не так ли:

Со мной ведете ль разговоры,
Вам замечательней всего
Ошибки слога моего.
Без выраженья ваши взоры etc.

Кланяйся всем бывшим моим товарищам, свидетельствую свое почтение Варваре Дмитриевне и Александру Ивановичу. Прощай, мой милый.

13 августа.

Адрес мой: в Опочку, в село Тригорское. Ее высокородию Прасковье Александровне Осиповой.

156. А. П. КЕРН

13 - 14 августа 1825 г. Из Михайловского в Ригу

Je relis votre lettre en long et en large et je dis: милая! прелесть! divine!.. et puis: ах, мерзкая!.. Pardon, belle et douce; mais c’est comme ça. Il n’y a pas de doute que vous êtes divine, mais quelquefois vous n’avez pas le sens commun; pardon encore une fois et consolez-vous, car vous n’en êtes que plus jolie. Par exemple que voulez vous dire avec ce cachet qui doit vous convenir et vous plaire (l’heureux cachet!) et dont vous me demandez le sujet? à moins qu’il n’y ait là un sous-entendu, je ne conçois pas ce que vous désirez. Me demandez-vous une devise? ce serait tout-à-fait à la Netty. Allons, gardez toujours le: Не скоро, а здорово, pourvu que cela ne soit pas la devise de votre voyage à Trigorsky - et parlons d’autre chose. Vous me dites que je ne connais pas votre caractère. Que m’importe votre caractère? je ne m ’en moque pas mal - est-ce que les jolies femmes doivent avoir un caractère? l’essentiel ce sont les yeux, les dents, les mains et les pieds - (j’y aurais joint le cœur, mais votre cousine a trop décrié ce mot). Vous dites qu’il est facile de vous connaître; vous vouliez dire de vous aimer? je suis assez de cet avis, et j’en suis même la preuve - je me suis conduit avec vous comme un enfant de 14 ans - c’est indigne - mais depuis que je ne vous vois plus, je reprends peu à peu l’ascendant que j’avais perdu, et je m’en sers pour vous gronder. Si jamais nous nous reverrons, promettez moi..... - Non, je ne veux pas de vos promesses; et puis une lettre est si froide, une prière par poste n’a ni force, ni émotion, et un refus n’a ni grâce, ni volupté. Au revoir donc - et parlons d’autre chose. Comment va la goutte de M-r votre époux? j’espère qu’il en a eu une bonne attaque le surlendemain de votre arrivée. Поделом ему! Si vous saviez quelle aversion mêlée de respect je ressens pour cet homme! Divine, au nom du Ciel, faites qu’il joue et qu’il ait la goutte, la goutte! C’est ma seule espérance.

En relisant encore votre lettre, j’y trouve un terrible si que je n’avais pas remarque d’abord. Si ma cousine

reste je viendrai cet automne etc. - au nom du Ciel, qu’elle reste donc! tâchez de l’amuser, rien de plus facile; ordonnez à quelque officier de votre garnison d’être amoureux d’elle, et quand il sera temps de partir, ennuyez-la en lui enlevant son soupirant; rien encore de plus facile. Ne lui montrez pas cela au moins: par entêtement elle est capable de faire tout le contraire de ce qu’il faut. Que faites-vous de votre cousin? mandez-le moi, mais franchement. Envoyez-le bien vite à son université, je ne sais pourquoi je n’aime pas plus ces étudiants que le fait M-r Kern. C’est un bien digne homme que M-r Kern, un homme sage, prudent etc.; il n’a qu’un seul défaut - c’est celui d’être votre mari. Comment peut-on être votre mari? c’est ce dont je ne puis me faire une idée, non plus que du paradis.

Ceci était écrit hier. Aujourd’hui, jour de poste, je ne sais pourquoi je m’étais mis en tête de recevoir une lettre de vous. Cela n’a pas eu lieu et je suis d’une humeur de chien le plus injustement du monde; j’aurais dû être reconnaissant pour la fois passée, je le sais; mais que voulez-vous? je vous supplie, divine - compatissez à ma faiblesse, écrivez moi, aimez moi et je tâcherai alors d’être aimable. Adieu, дайте ручку.

14 août.

{Перевод:

Перечитываю ваше письмо вдоль и поперек и говорю: {милая! прелесть божественная!..} а потом: {ах, мерзкая!..} - Простите, прекрасная и нежная, но это так. Нет никакого сомнения в том, что вы божественны, но иногда вам не хватает здравого смысла; еще раз простите и утешьтесь, потому что от этого вы еще прелестнее. Например, что вы хотите сказать, говоря о печатке, которая должна для вас подходить и вам нравиться (счастливая печатка!) и значение которой вы просите меня разъяснить? Если тут нет какого-нибудь скрытого смысла, то я не понимаю, чего вы желаете. Или вы хотите, чтобы я придумал для вас девиз? Это было бы совсем в духе Нетти. Полно, сохраните ваш прежний девиз: {«Не скоро, а здорово»}, лишь бы это не было девизом вашего приезда в Тригорское, - а теперь поговорим о другом. Вы уверяете, что я не знаю вашего характера. А какое мне до него дело? очень он мне нужен - разве у хорошеньких женщин должен быть характер? главное - это глаза, зубы, ручки и ножки - (я прибавил бы еще - сердце, - но ваша кузина очень уж затаскала это слово). Вы говорите, что вас легко узнать; вы хотели сказать - полюбить вас? вполне с вами согласен и даже сам служу тому доказательством: я вел себя с вами, как четырнадцатилетний мальчик, - это возмутительно, но с тех пор, как я вас больше не вижу, я постепенно возвращаю себе утраченное превосходство и пользуюсь этим, чтобы побранить вас. Если мы когда-нибудь снова увидимся, обещайте мне... Нет, не хочу ваших обещаний: к тому же, письмо - нечто столь холодное, в просьбе, передаваемой по почте, нет ни силы, ни взволнованности, а в отказе - ни изящества, ни сладострастия. Итак, до свидания - и поговорим о другом. Как поживает подагра вашего супруга? Надеюсь, у него был основательный припадок через день после вашего приезда. {Поделом ему!} Если бы вы знали, какое отвращение, смешанное с почтительностью, испытываю я к этому человеку! Божественная, ради бога, постарайтесь, чтобы он играл в карты и чтобы у него сделался приступ подагры, подагры! Это моя единственная надежда!

Перечитывая снова ваше письмо, я нахожу в нем ужасное если, которого сначала не приметил: если моя кузина останется, то осенью я приеду и т. д. Ради бога, пусть она останется! Постарайтесь развлечь ее, ведь ничего нет легче, прикажите какому-нибудь офицеру вашего гарнизона влюбиться в нее, а когда настанет время ехать, досадите ей, отбив у нее воздыхателя; опять-таки ничего нет легче. Только не показывайте ей этого; а то из упрямства она способна сделать как раз противоположное тому, что надо. Что делаете вы с вашим кузеном? напишите мне об этом, только вполне откровенно. Отошлите-ка его поскорее в его университет; не знаю почему, но я недолюбливаю этих студентов так же, как и г-н Керн. - Достойнейший человек этот г-н Керн, почтенный, разумный и т. д.; один только у него недостаток - то, что он ваш муж. Как можно быть вашим мужем? Этого я так же не могу себе вообразить, как не могу вообразить рая.

Все это было написано вчера. Сегодня почтовый день, и, не знаю почему, я вбил себе в голову, что получу от вас письмо. Этого не случилось, и я в самом собачьем настроении, хоть и совсем несправедливо: я должен быть благодарным за прошлый раз, знаю; но что поделаешь? умоляю вас, божественная, снизойдите к моей слабости, пишите мне, любите меня, и тогда я постараюсь быть любезным. Прощайте {дайте ручку.}

14 августа.}

157. О. С. ПУШКИНОЙ

10 - 15 августа 1825 г. Из Михайловского в Петербург

Ma bonne amie, je vous crois arrivée. Mandez-moi quand vous comptez partir pour Moscou et donnez-moi votre adresse. Je suis bien triste de ce qui m’est arrivé, mais je l’avais prédit, ce qui est très consolant comme vous savez. Je ne me plains pas de ma mère, au contraire je lui suis reconnaissant, elle a cru me faire du bien, elle s’y est prise chaudement, ce n’est pas sa faute si elle s’est trompée. Mais mes amis - ils ont fait expressément ce que je les avais conjuré de ne pas faire. Quelle rage de me prendre pour un sot et de me pousser dans un malheur que j’avais prévu, que je leur avais indiqué? On aigrit Sa Majesté, on prolonge mon exil, on se moque de mon existence, et lorsqu’on est étonné de toutes ces bévues, on me fait ses compliments sur mes beaux vers et l’on va souper. Que voulez-vous, je suis triste et découragé - l’idée d’aller à Pskoff me parait souverainement ridicule, mais comme on sera bien aise de me savoir hors de Михайловское, j’attends qu’on m’en signifie l’ordre. Tout cela est d’une légèreté, d’une cruauté inconcevable. Encore un mot: ma santé demande un autre climat, on n’en a pas dit un mot à Sa Majesté. Est-ce sa faute s’il n’en sait rien? On me dit que le public est indigné; je le suis aussi, mais c’est de l’insouciance et de la frivolité de ceux qui se mêlent de mes affaires. O, mon dieu, délivrez-moi de mes amis!

Няня заочно у вас, Ольга Сергеевна, ручки целует голубушке моей.

{Перевод:

Милый друг, думаю, что ты уже приехала. Сообщи мне, когда рассчитываешь выехать в Москву, и дай мне свой адрес. Я очень огорчен тем, что со мной произошло, но я это предсказывал, а это весьма утешительно, сама знаешь. Я не жалуюсь на мать, напротив, я признателен ей, она думала сделать мне лучше, она горячо взялась за это, не ее вина, если она обманулась. Но вот мои друзья - те сделали именно то, что я заклинал их не делать. Что за страсть - принимать меня за дурака и повергать меня в беду, которую я предвидел, на которую я же им указывал? Раздражают его величество, удлиняют мою ссылку, издеваются над моим существованием, а когда дивишься всем этим нелепостям, - хвалят мои прекрасные стихи и отправляются ужинать. Естественно, что я огорчен и обескуражен, - мысль переехать в Псков представляется мне до последней степени смешной; но так как кое-кому доставит большое удовольствие мой отъезд из Михайловского, я жду, что мне предпишут это. Все это отзывается легкомыслием, жестокостью невообразимой. Прибавлю еще: здоровье мое требует перемены климата, об этом не сказали ни слова его величеству. Его ли вина, что он ничего не знает об этом? Мне говорят, что общество возмущено, я тоже - беззаботностью и легкомыслием тех, кто вмешивается в мои дела. О господи, освободи меня от моих друзей!

Няня заочно у вас, Ольга Сергеевна, ручки целует голубушке моей.}

158. П. А. ВЯЗЕМСКОМУ

14 и 15 августа 1825 г. Из Михайловского в Ревель

Мой милый, поэзия твой родной язык, слышно по выговору, но кто ж виноват, что ты столь же редко говоришь на нем, как дамы 1807-го года на славяно-росском. И нет над тобою как бы некоего Шишкова или Сергея Глинки, или иной няни Василисы, чтоб на тебя прикрикнуть: извольте-де браниться в рифмах, извольте жаловаться в стихах. Благодарю очень за «Водопад». Давай мутить его сейчас же,

...с гневом
Сердитый влаги властелин -

Вла Вла звуки музыкальные, но можно ли, напр., сказать о молнии властительница небесного огня? Водопад сам состоит из влаги, как молния сама огонь. Перемени как-нибудь, валяй его с каких-нибудь стремнин, вершин и тому подобное.

2-я строфа - прелесть! -

Дождь брызжет от (такой-то) сшибки
Твоих междуусобных волн.

Междуусобный значит mutuel, но не заключает в себе идеи брани, спора - должно непременно тут дополнить смысл.

5-ая и 6-ая строфы прелестны.

Но ты питомец тайной бури.

Не питомец, скорее родитель - и то не хорошо - не соперник ли? тайной, о гремящем водопаде говоря, не годится - о буре физической - также. Игралище глухой войны - не совсем точно. Ты не зерцало и проч. Не яснее ли и не живее ли: Ты не приемлешь их лазури etc.¹ Точность требовала бы не отражаешь. Но твое повторение ты тут нужно.

Под грозным знаменьем etc. Хранишь etc., но вся строфа сбивчива. Зародыш непогоды в водопаде: темно. Вечно бьющий огонь, тройная метафора. Не вычеркнуть ли всю строфу?

Ворвавшись - чудно-хорошо. Как средь пустыни etc. Не должно тут двойным сравнением развлекать внимания - да и сравнение не точно. Вихорь и пустыню уничтожь-ка - посмотри, что выйдет из того:

Как ты, внезапно разгорится.

Вот видишь ли? Ты сказал об водопаде огненном метафорически, то есть блистающий, как огонь, а здесь уж переносишь к жару страсти сей самый водопадный пламень (выражаюсь как нельзя хуже, но ты понимаешь меня).

Итак, не лучше ли:

Как ты, пустынно разразится

etc. а? или что другое - но разгорится слишком натянуто. Напиши же мне: в чем ты со мною согласишься. Твои письма гораздо нужнее для моего ума, чем операция для моего аневризма. Они точно оживляют меня, как умный разговор, как музыка Россини; как похотливое кокетство итальянки. Пиши мне, во Пскове это для меня будет благодеянье. Я созвал нежданных гостей, прелесть - не лучше ли еще незваных. Нет, cela serait de l’esprit².

При сем деловая бумага, ради бога употреби ее в дело.

{На отдельном листе:}

1811 года дядя мой Василий Львович, по благорасположению своему ко мне и ко всей семье моей, во время путешествия из Москвы в Санкт-Петербург, взял у меня взаймы 100 рублей ассигнациями, данных мне на орехи покойной бабушкой моей Варварой Васильевной Чичериной и покойной тетушкой Анной Львовною. Свидетелем оного займа был известный Игнатий; но и сам Василий Львович, по благородству сердца своего, от оного не откажется. Так как оному прошло уже более 10 лет без всякого с моей стороны взыскания или предъявления, и как я потерял уже все законное право на взыскание вышеупомянутых 100 рублей (с процентами за 14 лет, что составляет более 200 рублей), то униженно молю его высокоблагородие, милостивого государя дядю моего заплатить мне сии 200 рублей по долгу христианскому - получить же оные деньги уполномочиваю князя Петра Андреевича Вяземского, известного литератора.

Коллежский секретарь

Александр Сергеев сын Пушкин.

Село Михайловское.

159. В. А. ЖУКОВСКОМУ

17 августа 1825 г. Из Михайловского в Петербург

Отче, в руце твои предаю дух мой. Мне, право, совестно, что жилы мои так всех вас беспокоят - операция аневризма ничего не значит, и ей-богу первый псковской коновал с ними бы мог управиться. Во Псков поеду не прежде как в глубокую осень, оттуда буду тебе писать, светлая душа. - На днях виделся я у Пещурова с каким-то доктором-аматёром: он пуще успокоил меня - только здесь мне кюхельбекерно; согласен, что жизнь моя сбивалась иногда на эпиграмму, но вообще она была элегией в роде Коншина. Кстати об элегиях, трагедия моя идет, и думаю к зиме ее кончить; вследствие чего читаю только Карамзина да летописи. Что за чудо эти 2 последние тома Карамзина! какая жизнь! c’est palpitant comme la gazette d’hier¹, писал я Раевскому. Одна просьба, моя прелесть: нельзя ли мне доставить или жизнь Железного колпака, или житие какого-нибудь юродивого. Я напрасно искал Василия Блаженного в Четьих Минеях - а мне бы очень нужно.

Обнимаю тебя от души. Вижу по газетам, что Перовский у вас. Счастливец! он видел и Рим и Везувий.

П.

17 августа.

160. А. П. КЕРН

21 (?) августа 1825 г. Из Михайловского в Ригу

Vous êtes désolante; j’étais en train de vous écrire des folies, qui vous eussent fait mourir de rire, et voilà que votre lettre vient m’attrister au beau milieu de ma verve. Tâchez de vous défaire de ces spasmes qui vous rendent si intéressante, mais qui ne valent pas le diable, je vous en avertis. Pourquoi fait-il donc que je vous gronde? Si vous aviez le bras en écharpe, il ne fallait pas m’écrire. Quelle mauvaise tête!

Dites-moi donc, que vous a-t-il fait ce pauvre mari? N’est-il pas jaloux par hasard? hé bien, je vous jure qu’il n’aurait pas tort; vous ne savez pas (ou ce qui est bien pire) vous ne voulez pas ménager les gens. Une jolie femme est bien maîtresse.... d’être la maîtresse. Mon Dieu, je n’irai pas prêcher de la morale. Mais encore, on doit des égards au mari, sinon personne ne voudrait l’être. N’opprimez pas trop le métier, il est nécessaire de par le monde. Tenez, je vous parle à cœur ouvert. A 400 v. de distance vous avez trouvé le moyen de me rendre jaloux; qu’est ce donc que cela doit être à quatre pas? - (NB: Je voudrais bien savoir pourquoi M-r votre cousin n’est parti de Riga que le 15 du courant, et pourquoi son nom s’est-il trouvé trois fois au bout de votre plume dans votre lettre à moi? sans indiscrétion peut-on le savoir?). Pardon, divine, si je vous dis franchement ma façon de penser; c’est une preuve du véritable intérêt que je vous porte; je vous aime beaucoup plus que vous ne croyez. Tâchez donc de vous accommoder tant soit peu de ce maudit M-r Kern. Je conçois bien que ce ne doit pas être un grand génie, mais enfin ce n’est pas non plus tout-à-fait un imbécile. De la douceur, de la coquetterie (et surtout, au nom du Ciel, des refus, des refus et des refus) le mettront à vos pieds, place que je lui envie du fond de mon âme; mais que voulez-vous? - Je suis au désespoir du départ d’Annette; quoiqu’il en soit il faut absolument que vous veniez cet automne ici ou bien à Pskov. On pourra prétexter une maladie d’Annette. Qu’en pensez-vous? répondez-moi, je vous en supplie; et n’en dites rien à Alexis Voulf. - Vous viendrez? - n’est ce pas? - jusque-là ne décidez rien à l’égard de votre mari. Vous êtes jeune, une carrière entière est devant vous - lui...... Enfin soyez sûre que je ne suis pas de ceux, qui ne conseilleront jamais un parti violent - quelquefois c’est inévitable - mais d’abord il faut raisonner et ne pas faire d’éclat inutile.

Adieu, il fait nuit, et votre image m’apparaît toute triste et toute voluptueuse - je crois voir votre regard, votre bouche entrouverte. Adieu - je crois être à vos pieds, je les presse, je sens vos genoux - je donnerai tout mon sang pour une minute de réalité. Adieu et croyez à mon délire; il est ridicule mais vrai.

{Перевод:

Вы способны привести меня в отчаяние; я только что собрался написать вам несколько глупостей, которые насмешили бы вас до смерти, как вдруг пришло ваше письмо, опечалившее меня в самом разгаре моего вдохновения. Постарайтесь отделаться от этих спазм, которые делают вас очень интересной, но ни к черту не годятся, уверяю вас. Зачем вы принуждаете меня бранить вас? Если у вас рука была на перевязи, не следовало мне писать. Экая сумасбродка!

Скажите, однако, что он сделал вам, этот бедный муж? Уж не ревнует ли он, часом? Что ж, клянусь вам, он не был бы не прав; вы не умеете или (что еще хуже) не хотите щадить людей. Хорошенькая женщина, конечно, вольна... быть вольной. Боже мой, я не собираюсь читать вам нравоучения, но все же следует уважать мужа, - иначе никто не захочет состоять в мужьях. Не принижайте слишком это ремесло, оно необходимо на свете. Право, я говорю с вами совершенно чистосердечно. За 400 верст вы ухитрились возбудить во мне ревность; что же должно быть в 4 шагах? (NB: Я очень хотел бы знать, почему ваш двоюродный братец уехал из Риги только 15-го числа сего месяца и почему имя его в письме ко мне трижды сорвалось у вас с пера? Можно узнать это, если это не слишком нескромно?) Простите, божественная, что я откровенно высказываю вам то, что думаю; это - доказательство истинного моего к вам участия; я люблю вас гораздо больше, чем вам кажется. Постарайтесь хоть сколько-нибудь наладить отношения с этим проклятым г-ном Керном. Я отлично понимаю, что он не какой-нибудь гений, но в конце концов он и не совсем дурак. Побольше мягкости, кокетства (и главное, бога ради, отказов, отказов и отказов) - и он будет у ваших ног, - место, которому я от всей души завидую, но что поделаешь? Я в отчаянии от отъезда Анеты; как бы то ни было, но вы непременно должны приехать осенью сюда или хотя бы в Псков. Предлогом можно будет выставить болезнь Анеты. Что вы об этом думаете? Отвечайте мне, умоляю вас, и ни слова об этом Алексею Вульфу. Вы приедете? - не правда ли? а до тех пор не решайте ничего касательно вашего мужа. Вы молоды, вся жизнь перед вами, а он... Наконец, будьте уверены, что я не из тех, кто никогда не посоветует решительных мер - иногда это неизбежно, но раньше надо хорошенько подумать и не создавать скандала без надобности.

Прощайте! Сейчас ночь, и ваш образ встает передо мной, такой печальный и сладострастный; мне чудится, что я вижу ваш взгляд, ваши полуоткрытые уста.

Прощайте - мне чудится, что я у ваших ног, сжимаю их, ощущаю ваши колени, - я отдал бы всю свою жизнь за миг действительности. Прощайте, и верьте моему бреду; он смешон, но искренен.}

161. А. П. КЕРН

28 августа 1825 г. Из Михайловского в Ригу

Voici une lettre pour M-me votre tante, vous pouvez la garder si par hasard on n’est plus à Riga. Dites-moi, peut-on être aussi étourdie que vous l’êtes? comment une lettre adressée à vous, est-elle tombée en d’autres mains que les vôtres? Mais comme ce qui est fait est fait - parlons de ce que nous aurons à faire.

Si M-r votre époux vous ennuie trop, quittez-le - mais savez-vous comment? vous laissez là toute la famille, vous prenez la poste vers Ostrof et vous arrivez... où? à Trigorsky? pas du tout: à Michailovsky. Voilà le beau projet qui me tracasse l’imagination depuis un quart d’heure. Mais concevez-vous quel serait mon bonheur? Vous me direz: «Et l’éclat, et le scandale!» Que diable! en quittant un mari le scandale est complet, le reste n’est rien ou peu de chose. - Mais avouez que mon projet est romanesque? - Conformité de caractère, haine de barrières, organe du vol très prononcé, etc. etc. - Concevez-vous l’étonnement de M-me votre tante? Il s’ensuivra une rupture. Vous verrez votre cousine en secret, c’est le moyen de rendre l’amitié moins insipide - et Kern une fois mort - vous êtes libre comme l’air... Eh bien, qu’en dites-vous? quand je vous disais que j’étais en état de vous donner un conseil hardi et imposant!

Parlons sérieusement, c’est-à-dire froidement: vous reverrai-je? l’idée que non me fait frissonner. - Vous me direz: consolez-vous. Fort bien, mais comment? devenir amoureux? impossible. Il faut d’abord oublier vos spasmes - m’expatrier? m’étrangler? me marier? Tout cela présente de grandes difficultés, j’y répugne... Ha! vos lettres, à propos. Comment les recevrai-je? Votre tante ne veut pas de cette correspondance si chaste, si innocente (et le moyen... à 400 verstes). Il est probable que nos lettres seront interceptées, lues, commentées et puis brûlées en cérémonie. Tâchez de déguiser votre écriture et je verrai le reste. - Mais écrivez moi et beaucoup en long et en large et en diagonale (terme de géométrie). Voilà ce que c’est que diagonale¹. Mais surtout donnez moi l’espérance de nous revoir. Si non, je tâcherai vraiment d’être amoureux autre part. J’oubliais: je viens d’écrire à Netty une lettre bien tendre, bien basse. Je raffole de Netty. Elle est naïve - et vous ne l’êtes pas. Pourquoi n’êtes vous pas naïve. N’est-ce pas que je suis beaucoup plus aimable par poste qu’en face? hé bien, si vous venez, je vous promets d’être extrêmement aimable - je serai gai lundi, exalté mardi, tendre mercredi, leste jeudi, vendredi, samedi et dimanche je serai tout ce qu’il vous plaira et toute la semaine à vos pieds. Adieu.

28 août.

Ne décachetez pas la lettre ci-jointe. Ce n’est pas bien M-me votre tante s’en fâcherait.

Mais admirez comme le bon Dieu mêle les choses: M-me Ossipof décachette une lettre à vous, vous décachetez une lettre à elle, je décachette une lettre de Netty - et nous y trouvons tous de quoi nous édifier - vraiment c’est un charme!

{Перевод:

Прилагаю письмо для вашей тетушки; вы можете его оставить у себя, если случится, что они уже уехали из Риги. Скажите, можно ли быть столь ветреной? Каким образом письмо, адресованное вам, попало не в ваши, а в другие руки? Но что сделано, то сделано - поговорим о том, что нам следует делать.

Поговорим серьезно, то есть хладнокровно: увижу ли я вас снова? Мысль, что нет, приводит меня в трепет. - Вы скажете мне: утешьтесь. Отлично, но как? влюбиться? невозможно. Прежде всего надо забыть про ваши спазмы. - Покинуть родину? удавиться? жениться? Все это очень хлопотливо и не привлекает меня. - Да, кстати, каким же образом буду я получать от вас письма? Ваша тетушка противится нашей переписке, столь целомудренной, столь невинной (да и как же иначе... на расстоянии 400 верст). - Наши письма, наверное, будут перехватывать, прочитывать, обсуждать и потом торжественно предавать сожжению. Постарайтесь изменить ваш почерк, а об остальном я позабочусь. - Но только пишите мне, да побольше, и вдоль, и поперек, и по диагонали (геометрический термин). Вот что такое диагональ. А главное, не лишайте меня надежды снова увидеть вас. Иначе я, право, постараюсь влюбиться в другую. Чуть не забыл: я только что написал Нетти письмо, очень нежное, очень раболепное. Я без ума от Нетти. Она наивна, а вы нет. Отчего вы не наивны? Не правда ли, по почте я гораздо любезнее, чем при личном свидании; так вот, если вы приедете, я обещаю вам быть любезным до чрезвычайности - в понедельник я буду весел, во вторник восторжен, в среду нежен, в четверг игрив, в пятницу, субботу и воскресенье буду чем вам угодно, и всю неделю - у ваших ног. Прощайте.

28 август

Но полюбуйтесь, как с божьей помощью все перемешалось: г-жа Осипова распечатывает письмо к вам, вы распечатываете письмо к ней, я распечатываю письмо Нетти - и все мы находим в них нечто для себя назидательное - поистине это восхитительно!}

162. П. А. ОСИПОВОЙ

28 августа 1825 г. Из Михайловского в Ригу

Oui madame, honny soit qui mal y pense. Ha, les méchants qui croient qu’une correspondance puisse mener à quelque chose! Serait-ce par expérience qu’ils le savent? mais je leur pardonne, faites en de même et continuons.

Votre dernière lettre (de minuit) est charmante; j’ai ri de tout mon cœur; mais vous êtes trop sévère envers votre aimable nièce; il est vrai qu’elle est étourdie, mais patience: encore une vingtaine d’années et elle se corrigera, je vous le promets; quant à sa coquetterie, vous avez tout-à-fait raison, elle est désolante. Comment ne pas se contenter de plaire à Sire Kern, puisqu’elle a ce bonheur? Non, il faut encore qu’elle tourne la tête à M-r votre fils, à son Cousin! arrivée à Trigorsky, il lui passe par l’esprit de captiver M-r Rokotof et moi; ce n’est pas tout: arrivée à Riga, elle voit dans sa maudite forteresse un maudit prisonnier, elle devient la coquette Providence de ce sacré каторжник! ce n’est pas tout, vous m’apprenez qu’il y a dans l’affaire encore des uniformes! ha, par exemple, c’en est trop: M-r Rokotof le saura, et nous verrons ce qu’il en dira. Mais, Madame, croyez-vous sérieusement qu’elle fasse la coquette indifféremment? elle dit que non; j’aime à la croire, mais ce qui me rassure encore plus, c’est que tout le monde n’a pas la même manière de faire la cour, et pourvu que les autres soient respectueux, timides et délicats, c’est tout ce qu’il me faut. Je vous remercie, Madame, de n’avoir pas rendu ma lettre, elle était trop rendre, et dans les circonstances actuelles, ce serait ridicule de ma part. Je m’en vais lui écrire une autre, avec l’impertinence qui me caractérise, et décidément je m’en vais rompre avec elle; il ne sera pas dit que j’ai tâché de porter le trouble au sein d’une famille; que Ермолай Федорович puisse m’accuser de n’avoir pas de Principes et que sa femme puisse se moquer de moi. - Que vous êtes aimable d’avoir trouvé le portrait ressemblant: «hardie dans etc.» N’est-ce pas? Elle dit encore que non; mais c’est fini, je ne la croirai plus.

Adieu, Madame, c’est avec bien de l’impatience que j’attends votre arrivée - nous médirons de la Netty du Nord que je regretterai toujours d’avoir vue, et encore plus de ne pas avoir possédée. Pardonnez cet aveu un peu trop sincère à celui qui vous aime bien tendrement quoique bien différemment.

Michailovs.

{Перевод:

Да, сударыня, пусть будет стыдно тому, кто дурно об этом подумает. Ах, эти люди, считающие, что переписка может к чему-то привести. Уж не по собственному ли опыту они это знают? Но я прощаю им, простите и вы тоже - и будем продолжать.

Прощайте, сударыня. С великим нетерпением жду вашего приезда... мы позлословим на счет Северной Нетти, относительно которой я всегда буду сожалеть, что увидел ее, и еще более, что не обладал ею. Простите это чересчур откровенное признание тому, кто любит вас очень нежно, хотя и совсем иначе.}

Михайловское.

163. К. Ф. РЫЛЕЕВУ

Вторая половина июня - август 1825 г.

Из Михайловского в Петербург

Мне досадно, что Рылеев меня не понимает - в чем дело. Что у нас не покровительствуют литературу, и что слава богу? зачем же об этом говорить? pour réveiller le chat qui dort?¹ напрасно. Равнодушию правительства и притеснению цензуры обязаны мы духом нынешней нашей словесности. Чего ж тебе более? загляни в журналы, в течение шести лет посмотри, сколько раз упоминали обо мне, сколько раз меня хвалили поделом и понапрасну - а об нашем приятеле ни гугу, как будто на свете его не было. Почему это? уж верно не от гордости или радикализма такого-то журналиста, нет - а всякий знает, что хоть он расподличайся, никто ему спасибо не скажет и не даст ни пяти рублей - так лучше ж даром быть благородным человеком. Ты сердишься за то, что я чванюсь 600-летним дворянством (NB. мое дворянство старее). Как же ты не видишь, что дух нашей словесности отчасти зависит от состояния писателей? Мы не можем подносить наших сочинений вельможам, ибо по своему рождению почитаем себя равными им. Отселе гордость etc. He должно русских писателей судить, как иноземных. Там пишут для денег, а у нас (кроме меня) из тщеславия. Там стихами живут, а у нас граф Хвостов прожился на них. Там есть нечего, так пиши книгу, а у нас есть нечего, служи, да не сочиняй. Милый мой, ты поэт и я поэт, но я сужу более прозаически и чуть ли от этого не прав. Прощай, мой милый, что ты пишешь?

164. А. Н. ВУЛЬФУ

Конец августа 1825 г. Из Михайловского в Дерпт

Любезный Алексей Николаевич.

Я не успел благодарить Вас за дружеское старание о проклятых моих сочинениях, черт с ними и с цензором, и с наборщиком, и с tutti quanti¹ - дело теперь не о том. Друзья мои и родители вечно со мною проказят. Теперь послали мою коляску к Мойеру с тем, чтоб он в ней ко мне приехал и опять уехал и опять прислал назад эту бедную коляску. Вразумите его. Дайте ему от меня честное слово, что я не хочу этой операции, хотя бы и очень рад был с ним познакомиться. А об коляске, сделайте милость, напишите мне два слова, что она? где она? etc. -

Vale, mi fili in spirito². Кланяюсь Языкову. Я написал на днях подражание элегии его «Подите прочь».

165. П. А. КАТЕНИНУ

Первая половина (не позднее 14) сентября 1825 г.

Из Михайловского в Кологрив

Ты не можешь себе вообразить, милый и почтенный Павел Александрович, как обрадовало меня твое письмо, знак неизменившейся твоей дружбы... Наша связь основана не на одинаковом образе мыслей, но на любви к одинаковым занятиям. Ты огорчаешь меня уверением, что оставил поэзию - общую нашу любовницу. Если это правда, что ж утешает тебя, кто утешит ее?.. Я думал, что в своей глуши ты созидаешь; нет - ты хлопочешь и тягаешься, а между тем годы бегут.

Heu fugant, Posthume, Posthume, labuntur anni¹.

А что всего хуже, с ними улетают и страсти и воображение. Послушайся, милый, запрись да примись за романтическую трагедию в 18-ти действиях (как трагедии Софии Алексеевны). Ты сделаешь переворот в нашей словесности, и никто более тебя того не достоин. Прочел в Булгарине твое 3-е действие, прелестное в величавой простоте своей. Оно мне живо напомнило один из лучших вечеров моей жизни; помнишь?.. На чердаке князя Шаховского.

Как ты находишь первый акт «Венцеслава»? По мне чудно-хорошо. Старика Rotrou, признаюсь, я не читал, по-гишпански не знаю, а от Жандра в восхищении; кончена ли вся трагедия?

Что сказать тебе о себе, о своих занятиях? Стихи покамест я бросил и пишу свои mémoires, то есть, переписываю набело скучную, сбивчивую, черновую тетрадь; четыре песни «Онегина» у меня готовы, и еще множество отрывков; но мне не до них. Радуюсь, что 1-я песнь тебе по нраву - я сам ее люблю; впрочем, на все мои стихи я гляжу довольно равнодушно, как на старые проказы с К....., с театральным майором и проч.: больше не буду! - Addio, Poeta, a rivederla, ma quando?..²

166. П. А. ВЯЗЕМСКОМУ

13 и 15 сентября 1825 г. Из Михайловского в Москву

13 сентября.

Сам съешь! - Заметил ли ты, что все наши журнальные антикритики основаны на сам съешь? Булгарин говорит Федорову: ты лжешь, Федоров говорит Булгарину: сам ты лжешь. Пинский говорит Полевому: ты невежда. Полевой возражает Пинскому: ты сам невежда, один кричит: ты крадешь! другой: сам ты крадешь! - и все правы. Итак, сам съешь, мой милый; ты сам ищешь полудня в четырнадцать часов. - Очень естественно, что милость царская огорчила меня, ибо новой милости не смею надеяться, - а Псков для меня хуже деревни, где по крайней мере я не под присмотром полиции. Вам легко на досуге укорять меня в неблагодарности, а были бы вы (чего боже упаси) на моем месте, так, может быть, пуще моего взбеленились. Друзья обо мне хлопочут, а мне хуже да хуже. Сгоряча их проклинаю, одумаюсь, благодарю за намерение, как езуит, но все же мне не легче. Аневризмом своим дорожил я пять лет, как последним предлогом к избавлению, ultima ratio libertatis¹ - и вдруг последняя моя надежда разрушена проклятым дозволением ехать лечиться в ссылку! Душа моя, поневоле голова кругом пойдет. Они заботятся о жизни моей; благодарю - но черт ли в эдакой жизни. Гораздо уж лучше от нелечения умереть в Михайловском. По крайней мере могила моя будет живым упреком, и ты бы мог написать на ней приятную и полезную эпитафию. Нет, дружба входит в заговор с тиранством, сама берется оправдать его, отвратить негодование; выписывают мне Мойера, который, конечно, может совершить операцию и в сибирском руднике; лишают меня права жаловаться (не в стихах, а в прозе, дьявольская разница!), а там не велят и беситься. Как не так! - Я знаю, что право жаловаться ничтожно, как и все прочие, но оно есть в природе вещей. Погоди. Не демонствуй, Асмодей: мысли твои об общем мнении, о суете гонения и страдальчества (положим) справедливы - но помилуй... это моя религия; я уже не фанатик, но все еще набожен. Не отнимай у схимника надежду рая и страх ада.

Зачем не хочу я согласиться на приезд ко мне Мойера? - я не довольно богат, чтоб выписывать себе славных докторов и платить им за свое лечение - Мойер друг Жуковскому - но не Жуковский. Благодеяний от него не хочу. Вот и все.

Ты признаешься, что в своем «Водопаде» ты более писал о страстном человеке, чем о воде. Отселе и неточность некоторых выражений. Благодарю от души Карамзина за Железный колпак, что он мне присылает; в замену отошлю ему по почте свой цветной, который полно мне таскать. В самом деле, не пойти ли мне в юродивые, авось буду блаженнее! Сегодня кончил я 2-ую часть моей трагедии - всех, думаю, будет четыре. Моя Марина славная баба: настоящая Катерина Орлова! знаешь ее? Не говори, однако ж, этого никому. Благодарю тебя и за замечание Карамзина о характере Бориса. Оно мне очень пригодилось. Я смотрел на него с политической точки, не замечая поэтической его стороны: я его засажу за евангелие, заставлю читать повесть об Ироде и тому подобное. Ты хочешь плана? возьми конец десятого и весь одиннадцатый том, вот тебе и план.

Ах, мой милый, вот тебе каламбур на мой аневризм: друзья хлопочут о моей жиле, а я об жилье. Каково?

15 сентября.

Resumé:² Вы находите, что позволение ехать во Псков есть шаг вперед, а я думаю, что шаг назад - но полно об аневризме - он мне надоел, как наши журналы.

Жалею, что о Staël писал Муханов (если адъютант Раевского), он мой приятель, и я бы не тронул его, а все же он виноват. М-me Staël наша - не тронь ее - впрочем, я пощадил его. Как мне жаль, что Полевой пустился без тебя в антикритику! Он длинен и скучен, педант и невежда - ради бога, надень на него строгий мунштук и выезжай его - на досуге. Будут и стихи, но погоди немного.

Горчаков мне живо напомнил лицей, кажется, он не переменился во многом - хоть и созрел и, следственно, подсох. Ты вбил ему в голову, что я объедаюсь гонением. Ох, душа моя - меня тошнит... но предлагаемое да едят.

167. АЛЕКСАНДРУ I

Начало июля - сентябрь (до 22) 1825 г.

Из Михайловского в Петербург

Des propos inconsidérés, des vers satiriques me firent remarquer dans le public, le bruit se répandit que j’avais été traduit et fouetté à la chancellerie secrète.

Je fus le dernier à apprendre ce bruit qui était devenu général, je me vis flétri dans l’opinion, je suis découragé - je me battais, j’avais 20 ans en 1820 - je délibérais si je ne ferais pas bien de me suicider ou d’assassiner - V.

Dans le 1-er cas je ne faisais qu’assurer un bruit qui me déshonorait, en l’autre je ne me vengeais pas puisqu’il n’y avait pas d’outrage, je commettais un crime, je sacrifiais à l’opinion d’un public que je méprise un homme auquel tenait tout et talent dont j’avais été l’admirateur involontaire.

Telles furent mes réflexions. Je les communiquais à un ami qui fut parfaitement de mon avis. Il me conseilla des démarches de justification envers l’autorité - j’en sentis l’inutilité.

Je résolus de mettre tant d’indécence, de jactance dans mes discours et mes écrits qu’enfin l’autorité soit obligé de me traiter en criminel - j’espérais le Sibérie ou la forteresse comme réhabilitation.

La conduite magnanime, libérale de l’autorité me toucha profondément, en déracinant entièrement une ridicule calomnie. Depuis jusqu’à ma disgrâce s’il m’est quelquefois échappé des plaintes contre un ordre de choses reçu, si quelquefois je m’abandonnais à de jeunes déclamations, je suis pourtant bien sûr d’avoir toujours respecté soit dans mes écrits soit dans mes discours la Personne de Votre Majesté.

Sire, on m’a accusé d’avoir compté sur la générosité de votre caractère - je vous ai dit la vérité avec une franchise dont il serait impossible d’être capable envers tout autre souverain du monde.

Aujourd’hui j’ai recours à cette générosité. Ma santé a été fortement altérée dans ma jeunesse - un anévrisme de cœur exige une prompte opération ou un traitement prolongé. Le séjour de Pscov la ville qui m’a été assignée ne peut me procurer aucun secours, je supplie Votre Majesté de me permettre le séjour d’une de nos capitales ou bien de m’ordonner un endroit de l’Europe où je pourrais prendre soin de mon existence.

{Перевод:

Необдуманные речи, сатирические стихи обратили на меня внимание в обществе, распространились сплетни, будто я был отвезен в тайную канцелярию и высечен.

В первом случае я только подтвердил бы сплетни, меня бесчестившие, во втором - я не отомстил бы за себя, потому что оскорбления не было, я совершил бы преступление, я принес бы в жертву мнению света, которое я презираю, человека, от которого зависело все и дарования которого невольно внушали мне почтение.

Я решил тогда вкладывать в свои речи и писания столько неприличия, столько дерзости, что власть вынуждена была бы наконец отнестись ко мне, как к преступнику; я надеялся на Сибирь или на крепость, как на средство к восстановлению чести.

Государь, меня обвиняли в том, что я рассчитываю на великодушие вашего характера; я сказал вам всю правду с такой откровенностью, которая была бы немыслима по отношению к какому-либо другому монарху.

Ныне я прибегаю к этому великодушию. Здоровье мое было сильно подорвано в мои молодые годы; аневризм сердца требует немедленной операции или продолжительного лечения. Жизнь в Пскове, городе, который мне назначен, не может принести мне никакой помощи. Я умоляю ваше величество разрешить мне пребывание в одной из наших столиц или же назначить мне какую-нибудь местность в Европе, где я мог бы позаботиться о своем здоровье. }

168. А. П. КЕРН

22 сентября 1825 г. Из Михайловского в Ригу

Au nom du ciel n’envoyez pas à M-me Ossipof la lettre que vous avez trouvée dans votre paquet. Ne voyez-vous pas qu’elle était écrite uniquement pour votre édification particulière? Gardez-la pour vous ou vous allez nous brouiller. J’avais entrepris de faire votre paix, mais j’en désespère après vos dernières étourderies... A propos - vous me jurez vos grands dieux que vous ne faites la coquette avec personne, et vous tutoyez votre cousin, vous lui dites: je méprise ta mère. C’est affreux; il fallait dire: votre mère, et même il ne fallait dire rien du tout, car la phrase a diablement eu de l’effet. Jalousie à part, je vous conseille de rompre cette correspondance, en ami qui vous est véritablement dévoué sans phrases et sans simagrées. Je ne conçois pas quel est votre but de faire la coquette avec un jeune étudiant (qui n’est pas poète) à une distance aussi respectable. Quand il était près de vous, vous savez que je trouvais cela tout naturel - car il faut être raisonnable. Voilà qui est dit. N’est ce pas? point de correspondance - je vous réponds qu’il n’en sera pas moins amoureux. - Parlez-vous sérieusement en paraissant approuver mon projet? Annette en eu la chair de poule, et moi la tête m’en a tourné de joie; mais je ne crois pas au bonheur et cela est bien pardonnable. Voudrez-vous, ange d’amour, persuader une âme incrédule et flétrie? - Mais venez du moins à Pskov; cela vous sera facile. - Le cœur me bat, ma vue se trouble, je languis à cette seule idée. - Ne serait-elle qu’une vaine espérance, comme tant d’autres?.. Venons au fait: d’abord il faut un prétexte: une maladie d’Annette - qu’en dites-vous? ou bien, ne ferez-vous pas un voyage à Pétersbourg?.. Vous me le ferez savoir. Oui? - Ne me trompez pas, bel ange! que je vous sois redevable de quitter la vie en connaissant le bonheur! - Ne me parlez pas d’admiration; ce sentiment n’en est pas un. Parlez-moi d’amour; j’en ai soif. Mais surtout ne me parlez pas de vers... Votre conseil d’écrire à Sa Majesté m’a touché comme une preuve de ce que vous avez songé à moi - je t’en remercie à genoux, mais je ne puis le suivre. Il faut que le sort décide de mon existence; je ne veux pas m’en mêler... - L’espérance de vous revoir encore belle et jeune est la seule chose qui me soit chère. - Encore une fois, ne me trompez pas.

29 sept. Михайловское.

Demain, c’est la fête de M-me votre tante; je serai donc à Trigorsky. Votre idée de marier Annette, pour avoir un refuge, est délicieuse, mais je ne la lui ai pas communiquée. Répondez, je vous en supplie, aux points principaux de cette lettre, et je croirai que le monde vaut encore la peine d’être habité.

{Перевод:

Ради бога не отсылайте г-же Осиповой того письма, которое вы нашли в вашем пакете. Разве вы не видите, что оно было написано только для вашего собственного назидания? Оставьте его у себя, или вы нас поссорите. Я пытался помирить вас, но после ваших последних выходок отчаялся в этом... Кстати, вы клянетесь мне всеми святыми, что ни с кем не кокетничаете, а между тем вы на «ты» со своим кузеном, вы говорите ему: я презираю твою мать. Это ужасно; следовало сказать: вашу мать, а еще лучше - ничего не говорить, потому что фраза эта произвела дьявольский эффект. Ревность в сторону, - я советую вам прекратить эту переписку, советую как друг, поистине вам преданный без громких слов и кривляний. Не понимаю, ради чего вы кокетничаете с юным студентом (при том же не поэтом) на таком почтительном расстоянии. Когда он был подле вас, вы знаете, что я находил это совершенно естественным, ибо надо же быть рассудительным. Решено, не правда ли? Бросьте переписку, - ручаюсь вам, что он от этого будет не менее влюблен в вас. Всерьез ли говорите вы, уверяя, будто одобряете мой проект? У Анеты от этого мороз пробежал по коже, а у меня голова закружилась от радости. Но я не верю в счастье, и это вполне простительно. Захотите ли вы, ангел любви, заставить уверовать мою неверующую и увядшую душу? Но приезжайте по крайней мере в Псков; это вам легко устроить. При одной мысли об этом сердце у меня бьется, в глазах темнеет и истома овладевает мною. Ужели и это тщетная надежда, как столько других?.. Перейдем к делу; прежде всего нужен предлог: болезнь Анеты - что вы об этом скажете? Или не съездить ли вам в Петербург? Вы дадите мне знать об этом, не правда ли? - Не обманите меня, милый ангел. Пусть вам буду обязан я тем, что познал счастье, прежде чем расстался с жизнью! - Не говорите мне о восхищении: это не то чувство, какое мне нужно. Говорите мне о любви: вот чего я жажду. А самое главное, не говорите мне о стихах... Ваш совет написать его величеству тронул меня, как доказательство того, что вы обо мне думали - на коленях благодарю тебя за него, но не могу ему последовать. Пусть судьба решит мою участь; я не хочу в это вмешиваться... Надежда увидеть вас еще юною и прекрасною - единственное, что мне дорого. Еще раз, не обманите меня.

22 сентября. Михайловское.

Завтра день рождения вашей тетушки; стало быть, я буду в Тригорском; ваша мысль выдать Анету замуж, чтобы иметь пристанище, восхитительна, но я не сообщил ей об этом. Ответьте, умоляю вас, на самое главное в моем письме, и я поверю, что стоит еще жить на свете.}

169. П. А. ВЯЗЕМСКОМУ

Вторая половина (не позднее 24) сентября 1825 г. Из Михайловского в Москву

Горчаков доставит тебе мое письмо. Мы встретились и расстались довольно холодно - по крайней мере с моей стороны. Он ужасно высох - впрочем, так и должно; зрелости нет у нас на севере, мы или сохнем, или гнием; первое все-таки лучше. От нечего делать я прочел ему несколько сцен из моей комедии, попроси его не говорить об них, не то об ней заговорят, а она мне опротивит, как мои «Цыганы», которых я не мог докончить по сей причине. Радуюсь, однако, участи моей песни «Режь меня». Это очень близкий перевод, посылаю тебе дикий напев подлинника. Покажи это Вьельгорскому - кажется, мотив чрезвычайно счастливый. Отдай его Полевому и с песней. - Сестра мне пишет из Москвы - видаешься ли ты с нею? Ради бога докажи Василию Львовичу, что элегия на смерть Анны Львовны не мое произведение, а какого-нибудь другого беззаконника. Он восклицает «а она его сестре 15 000 оставила!..» Это напоминает чай, которым он поил Милонова. Дело в том, что, конечно, Дельвиг более виноват, нежели я. Похлопочи обо мне, душа моя, как о брате -

Сатирик и поэт любовный,
Наш Аристип и Асмодей,
Ты не племянник Анны Львовны,
Покойной тетушки моей.
Писатель нежный, тонкий, острый,
Мой дядюшка - не дядя твой,
Но, милый, - музы наши сестры,
Итак, ты все же братец мой.

Variante: Василий Львович тонкий, острый.

Кланяюсь княгине и сестре - некогда более писать.

Не потеряй этих нот, если не будут они гравированы, покажи это Верстовскому.

170. В. А. ЖУКОВСКОМУ

6 октября 1825 г. Из Тригорского в Петербург

На днях, увидя в окошко осень, сел я в тележку и прискакал во Псков. Губернатор принял меня очень мило, я поговорил с ним о своей жиле, посоветовался с очень добрым лекарем и приехал обратно в свое Михайловское. Теперь, имея обстоятельные сведения о своем аневризме, поговорю об нем толком. П. А. Осипова, будучи в Риге, со всею заботливостью дружбы говорила обо мне оператору Руланду; операция не штука, сказал он, но следствия могут быть важны: больной должен лежать несколько недель неподвижно etc. Воля твоя, мой милый, - ни во Пскове, ни в Михайловском я на то не соглашусь; все равно умереть со скуки или с аневризма; но первая смерть вернее другой. - Я постели не вытерплю, во что бы то ни стало. 2-ое, псковский лекарь говорит: можно обойтись и без операции, но нужны строгие предосторожности: не ходите много пешком, не ездите верхом, не делайте сильных движений etc. etc. Ссылаюсь на всех; что мне будет делать в деревне или во Пскове, если всякое физическое движение будет мне запрещено? Губернатор обещался отнестись, что лечиться во Пскове мне невозможно - итак погодим, авось ли царь что-нибудь решит в мою пользу.

Теперь 3-й § (и самый важный), Мойера не хочу решительно. Ты пишешь: прими его, как меня. Мудрено. Я не довольно богат, чтоб выписывать себе славных операторов - а даром лечиться не намерен - он не ты. Конечно, я с радостию и благодарностью дал бы тебе срезать не только становую жилу, но и голову; от тебя благодеянье мне не тяжело - а от другого не хочу. Будь он тебе расприятель, будь он сын Карамзина.

Милый мой, посидим у моря, подождем погоды; я не умру; это невозможно; бог не захочет, чтоб «Годунов» со мною уничтожился. Дай срок: жадно принимаю твое пророчество; пусть трагедия искупит меня... но до трагедий ли нашему черствому веку? По крайней мере оставь мне надежду. - Чувствую, что операция отнимет ее у меня. Она закабалит меня на 10 лет ссылочной жизни. Мне уже не будет ни надежды, ни предлога - страшно подумать, отче! не брани меня и не сердись, когда я бешусь; подумай о моем положении; вовсе не завидное, что ни толкуют. Хоть кого с ума сведет.

Тригорское.

6 октября.

171. А. Н. ВУЛЬФУ

10 октября 1825 г. Из Михайловского в Дерпт

Милый Алексей Николаевич, чувствительно благодарю вас за дружеское исполнение моих препоручений и проч. Почтенного Мойера благодарю от сердца, вполне чувствую и ценю его благосклонность и намерение мне помочь - но повторяю решительно: ни во Пскове, ни в моей глуши лечиться я не намерен. О коляске моей осмеливаюсь принести вам нижайшую просьбу. Если (что может случиться) деньги у вас есть, то прикажите, наняв лошадей, отправить ее в Опочку, если же (что также случается) денег нет, то напишите, сколько их будет нужно. - На всякий случай поспешим, пока дороги не испортились... Что скажу вам нового? Вы, конечно, уже знаете все, что касается до приезда Анны Петровны. Муж ее очень милый человек, мы познакомились и подружились. Желал бы я очень исполнить желание ваше касательно подражания Языкову, но не нахожу его под рукой. Вот начало:

Как широко,
Как глубоко!
Нет, бога ради,
{Позволь мне сзади} - etc. -

Не написал ли Языков еще чего-нибудь в том же роде? или в другом? перешлите нам - мы будем очень благодарны.

10 октября.

172. П. А. ВЯЗЕМСКОМУ

Около 7 ноября 1825 г. Из Михайловского в Москву

В глуши, измучась жизнью постной,
Изнемогая животом,
Я не парю - сижу орлом
И болен праздностью поносной.

Бумаги берегу запас,
Натугу вдохновенья чуждый,
Хожу я редко на Парнас,
И только за большою нуждой.

Но твой затейливый навоз
Приятно мне щекотит нос:
Хвостова он напоминает,
Отца зубастых голубей,
И дух мой снова позывает
Ко испражненью прежних дней.

Благодарствую, душа моя, и целую тебя в твою поэтическую {жопку} - с тех пор как я в Михайловском, я только два раза хохотал; при разборе новой пиитики басен и при посвящении {говну говна} твоего. - Как же мне не любить тебя? как мне пред тобой не подличать - но подличать готов, а переписывать, воля твоя, не стану - смерть моя и только.

Поздравляю тебя, моя радость, с романтической трагедиею, в ней же первая персона Борис Годунов! Трагедия моя кончена; я перечел ее вслух, один, и бил в ладоши и кричал, ай да Пушкин, ай да сукин сын! Юродивый мой малый презабавный; на Марину {у тебя встанет} - ибо она полька, и собою преизрядна (вроде Катерины Орловой, сказывал это я тебе?). Прочие также очень милы; кроме капитана Маржерета, который все по-матерну бранится; цензура его не пропустит. Жуковский говорит, что царь меня простит за трагедию - навряд, мой милый. Хоть она и в хорошем духе писана, да никак не мог упрятать всех моих ушей под колпак юродивого. Торчат! Ты уморительно критикуешь Крылова; молчи, то знаю я сама, да эта крыса мне кума. Я назвал его представителем духа русского народа - не ручаюсь, чтоб он отчасти не вонял. - В старину наш народ назывался смерд (см. господина Карамзина). Дело в том, что Крылов преоригинальная туша, граф Орлов дурак, а мы разини и пр. и пр...

Я из Пскова написал тебе было уморительное письмо - да сжег. Тамошний архиерей отец Евгений принял меня как отца Евгения. Губернатор также был весьма милостив; дал мне переправить свои стишки-с. Вот каково! Прощай, мой милый.

173. А. А. ДЕЛЬВИГУ

Октябрь - первая половина ноября 1825 г. Из Михайловского в Петербург

Брови царь нахмуря...¹

Вот тебе, душа моя, приращение к куплетам Эристова. Поцелуй его от меня в лоб. Я помню его отроком, вырвавшимся из-под полоцких езуитов. Благословляю его во имя Феба и святого Боболия безносого.

Писал я брату об «Андрее Шенье». Впрочем, твоя святая воля. Я боюсь, чтоб том «Разных стихотворений» не был слишком тонок. Возьми себе весь портрет Татьяны до От Ричардсона без ума, да еще конец от Своим пенатам возвращенный. Как ты думаешь? отпиши, покамест еще не женился.

Кланяйся от меня почтенному, умнейшему Арзамасцу, будущему своему тестю - а из жены своей сделай Арзамаску - непременно.

Жду писем.

174. П. А. ВЯЗЕМСКОМУ

Вторая половина ноября 1825 г. Из Михайловского в Москву

Я думал, что ты давно получил от Льва Сергеича 600 р., украденные Савеловым, - узнаю, что Лев их промотал; извини его и жди оброка, что соберу на днях с моего сельца Санкт-Петербурга.

Милый, мне надоело тебе писать, потому что не могу являться тебе в халате, нараспашку и спустя рукава. Разговор наш похож на предисловие г-на Лемонте. Мы с тобою толкуем - лишь о Полевом да о Булгарине - а они несносны и в бумажном переплете. Ты умен, о чем ни заговори - а я перед тобою дурак дураком. Условимся, пиши мне и не жди ответов.

Твоя статья о «Аббатстве» Байрона? Что за чудо «Дон Жуан»! я знаю только пять первых песен; прочитав первые две, я сказал тотчас Раевскому, что это chef-d’oeuvre¹ Байрона, и очень обрадовался, после увидя, что Walter Scott моего мнения. Мне нужен английский язык - и вот одна из невыгод моей ссылки: не имею способов учиться, пока пора. Грех гонителям моим! И я, как А. Шенье, могу ударить себя в голову и сказать: Il у avait quelque chose là...² извини эту поэтическую похвальбу и прозаическую хандру. Мочи нет сердит: не выспался и не {высрался}.

Зачем жалеешь ты о потере записок Байрона? черт с ними! слава богу, что потеряны. Он исповедался в своих стихах, невольно, увлеченный восторгом поэзии. В хладнокровной прозе он бы лгал и хитрил, то стараясь блеснуть искренностию, то марая своих врагов. Его бы уличили, как уличили Руссо - а там злоба и клевета снова бы торжествовали. Оставь любопытство толпе и будь заодно с гением. Поступок Мура лучше его «Лалла-Рук» (в его поэтическом отношенье). Мы знаем Байрона довольно. Видели его на троне славы, видели в мучениях великой души, видели в гробе посреди воскресающей Греции. - Охота тебе видеть его на судне. Толпа жадно читает исповеди, записки etc., потому что в подлости своей радуется унижению высокого, слабостям могущего. При открытии всякой мерзости она в восхищении. Он мал, как мы, он мерзок, как мы! Врете, подлецы: он и мал и мерзок - не так, как вы - иначе. - Писать свои Mémoires³ заманчиво и приятно. Никого так не любишь, никого так не знаешь, как самого себя. Предмет неистощимый. Но трудно. Не лгать - можно; быть искренним - невозможность физическая. Перо иногда остановится, как с разбега перед пропастью - на том, что посторонний прочел бы равнодушно. Презирать - braver⁴ - суд людей не трудно; презирать суд собственный невозможно.

175. А. А. БЕСТУЖЕВУ

30 ноября 1825 г. Из Михайловского в Петербург

Я очень обрадовался письму твоему, мой милый, я думал уже, что ты на меня дуешься, - радуюсь и твоим занятиям. Изучение новейших языков должно в наше время заменить латинский и греческий - таков дух века н его требования. Ты - да, кажется, Вяземский - одни из наших литераторов - учатся; все прочие разучаются. Жаль! высокий пример Карамзина должен был их образумить. Ты едешь в Москву; поговори там с Вяземским об журнале; он сам чувствует в нем необходимость, а дело было бы чудно-хорошо. Ты пеняешь мне за то, что я не печатаюсь, надоела мне печать - опечатками, критиками, защищениями etc... однако поэмы мои скоро выйдут. И они мне надоели; Руслан молокосос, Пленник зелен - и пред поэзией кавказской природы поэма моя - голиковская проза. Кстати: кто писал о горцах в «Пчеле»? вот поэзия! не Якубович ли, герой моего воображенья? Когда я вру с женщинами, я их уверяю, что я с ним разбойничал на Кавказе, простреливал Грибоедова, хоронил Шереметева etc. - в нем много, в самом деле, романтизма. Жаль, что я с ним не встретился в Кабарде - поэма моя была бы лучше. Важная вещь! Я написал трагедию и ею очень доволен; но страшно в свет выдать - робкий вкус наш не стерпит истинного романтизма. Под романтизмом у нас разумеют Ламартина. Сколько я ни читал о романтизме, все не то; даже Кюхельбекер врет. Что такое его «Духи»? до сих пор я их не читал. Жду твоей новой повести, да возьмись-ка за целый роман - и пиши его со всею свободою разговора или письма, иначе все будет слог сбиваться на Коцебятину. Кланяюсь планщику Рылееву, как говаривал покойник Платов, но я, право, более люблю стихи без плана, чем план без стихов. Желаю вам, друзья мои, здравия и вдохновения.

30 ноября.

176. П. А. ВЯЗЕМСКОМУ

Конец ноября - начало (не позднее 3) декабря 1825 г. Из Михайловского в Москву

Ты приказывал, моя радость, прислать тебе стихов для какого-то альманаха (черт его побери), вот тебе несколько эпиграмм, у меня их пропасть, избираю невиннейших.

Совет

Соловей и кукушка

Движенье

Дружба

Мадригал

177. П. А. КАТЕНИНУ

4 декабря 1825 г. Из Михайловского в Петербург

Письмо твое обрадовало меня по многим причинам: 1) что оно писано из Петербурга, 2) что «Андромаха» наконец отдана на театр, 3) что ты собираешься издать свои стихотворения, 4) (и что должно было бы стоять первым) что ты любишь меня по-старому. Может быть, нынешняя перемена сблизит меня с моими друзьями. Как верный подданный, должен я, конечно, печалиться о смерти государя; но, как поэт, радуюсь восшествию на престол Константина I. В нем очень много романтизма; бурная его молодость, походы с Суворовым, вражда с немцем Барклаем напоминают Генриха V. - К тому ж он умен, а с умными людьми все как-то лучше; словом, я надеюсь от него много хорошего. Как бы хорошо было, если бы нынешней зимой я был свидетелем и участником твоего торжества! участником, ибо твой успех не может быть для меня чуждым; но вспомнят ли обо мне? Бог весть. Мне, право, совестно, что тебе так много наговорили о моих «Цыганах». Это годится для публики, но тебе надеюсь я представить что-нибудь более достойное твоего внимания. «Онегин» мне надоел и спит; впрочем, я его не бросил. Радуюсь успехам Каратыгина и поздравляю его с твоим ободрением. Признаюсь - мочи нет хочется к вам. Прощай, милый и почтенный. Вспомни меня во время первого представления «Андромахи».

4 декабря.

178. В. К. КЮХЕЛЬБЕКЕРУ

1 - 6 декабря 1825 г. Из Михайловского в Москву.

Сир слово старое. Прочтут иные сыр etc. - очень мило и дельно. От жеманства надобно нас отучать. - Пас стада главы моей (вшей?). Впрочем везде, где поэт бредит Шекспиром, его легкое воздушное творенье, речь Ариеля и последняя тирада, - прекрасно. О стихосложении скажу, что оно небрежно, не всегда натурально, выражения по всегда точно-русские - например, слушать в оба уха, брось вид угрюмый взгляд унылый, молодец ретивый, сдернет чепец на старухе etc. Всё это я прощаю для Калибана, который чудо как мил. Ты видишь, мой милый, что я с тобою откровенен по-прежнему; и уверен, что этим тебя не рассержу, - но вот чем тебя рассержу: князь Шихматов, несмотря на твой разбор и смотря на твой разбор, бездушный, холодный, надутый, скучный пустомеля... ай-ай, больше не буду! не бей меня.

179. П. А. ПЛЕТНЕВУ

4 - 6 декабря 1825 г. Из Михайловского в Петербург

Милый, дело не до стихов - слушай в оба уха: Если я друзей моих не слишком отучил от ходатайства, вероятно они вспомнят обо мне... Если брать, так брать - не то, что и совести марать - ради бога, не просить у царя позволения мне жить в Опочке или в Риге; черт ли в них? а просить или о въезде в столицы, или о чужих краях. В столицу хочется мне для вас, друзья мои, - хочется с вами еще перед смертию поврать; но, конечно, благоразумнее бы отправиться за море. Что мне в России делать? Покажи это письмо Жуковскому, который, может быть, на меня сердит. Он как-нибудь это сладит. Да нельзя ли дам взбуторажить?.. Душа! я пророк, ей-богу пророк! Я «Андрея Шенье» велю напечатать церковными буквами во имя отца и сына etc. - выписывайте меня, красавцы мои, а не то не я прочту вам трагедию свою. Кстати: Борька также вывел юродивого в своем романе. И он байроничает, описывает самого себя! - мой юродивый, впрочем, гораздо милее Борьки - увидишь. Вот тебе письма к двум еще юродивым. Воейков не напроказил ли чего-нибудь? Я его сентябрьской книжки не читал. Он что-то со мною трусит. Кюхельбекера «Духи» - дрянь; стихов хороших очень мало; вымысла нет никакого. Предисловие одно порядочно. - Не говори этого ему - он огорчится.

Неужто «Илья Муромец» Загорского? если нет, кто ж псевдоним, если да: как жаль, что он умер!

180. А. П. КЕРН

8 декабря 1825 г. Из Тригорского в Ригу

Je ne m’attendais guère, enchanteresse, à votre souvenir, c’est du fond de mon âme que je vous en remercie. Byron vient d’acquérir pour moi un nouveau charme - toutes ses héroïnes vont revêtir dans mon imagination des traits qu’on ne peut oublier. C’est vous que je verrai dans Gulnare et dans Leila - l’idéal de Byron lui même ne pouvait être plus divin. C’est donc vous, c’est toujours vous que le sort envoie pour enchanter ma solitude! Vous êtes l’ange de consolation - mais je ne suis qu’un ingrat, puisque je murmure encore... Vous allez à Pétersbourg, mon exil me pèse plus que jamais. Peut-être que le changement qui vient d’arriver me rapprochera de vous, je n’ose l’espérer. Ne croyons pas à l’espérance, ce n’est qu’une jolie femme, elle nous traite en vieux maris. Que fait le vôtre, mon doux génie? Savez que c’est sous ses traits que je m’imagine les ennemis de Byron, y compris sa femme.

8 déc.

Je reprends la plume pour vous dire que je suis à vos genoux, que je vous aime toujours, que je vous déteste quelquefois, qu’avant-hier j’ai dit de vous des horreurs, que je vous baise vos belles mains, que je les rebaisse encore en attendant mieux, que je n’en peux plus, que vous êtes divine etc.

{Перевод:

Никак не ожидал, чародейка, что вы вспомните обо мне, от всей души благодарю вас за это. Байрон получил в моих глазах новую прелесть - все его героини примут в моем воображении черты, забыть которые невозможно. Вас буду видеть я в образах и Гюльнары и Леилы - идеал самого Байрона не мог быть божественнее. Вас, именно вас посылает мне всякий раз судьба, дабы усладить мое уединение! Вы - ангел-утешитель, а я - неблагодарный, потому что смею еще роптать... Вы едете в Петербург, и мое изгнание тяготит меня более, чем когда-либо. Быть может, перемена, только что происшедшая, приблизит меня к вам, не смею на это надеяться. Не стоит верить надежде, она - лишь хорошенькая женщина, которая обращается с нами как со старым мужем. Что поделывает ваш муж, мой нежный гений? Знаете ли вы, что в его образе я представляю себе врагов Байрона, в том числе и его жену.

8 дек.

Снова берусь за перо, чтобы сказать вам, что я у ваших ног, что я по-прежнему люблю вас, что иногда вас ненавижу, что третьего дня говорил о вас гадости, что я целую ваши прелестные ручки и снова перецеловываю их, в ожидании лучшего, что больше сил моих нет, что вы божественны и т. д.}

1826

181. П. А. ПЛЕТНЕВУ

Вторая половина (не позднее 25) января 1826 г. Из Михайловского в Петербург

Душа моя, спасибо за «Стихотворения Александра Пушкина», издание очень мило; кое-где ошибки, это в фальшь не ставится. Еще раз благодарю сердечно и обнимаю дружески.

Что делается у вас в Петербурге? я ничего не знаю, все перестали ко мне писать. Верно, вы полагаете меня в Нерчинске. Напрасно, я туда не намерен - но неизвестность о людях, с которыми находился в короткой связи, меня мучит. Надеюсь для них на милость царскую. Кстати: не может ли Жуковский узнать, могу ли я надеяться на высочайшее снисхождение, я шесть лет нахожусь в опале, а что ни говори - мне всего 26. Покойный император в 1824 году сослал меня в деревню за две строчки нерелигиозные - других художеств за собою не знаю. Ужели молодой наш царь не позволит удалиться куда-нибудь, где бы потеплее? - если уж никак нельзя мне показаться в Петербурге - а?

Прости, душа, скучно мочи нет.

182. А. А. ДЕЛЬВИГУ

20-е числа января 1826 г. Из Михайловского в Петербург

Милый барон! вы обо мне беспокоитесь, и напрасно. Я человек мирный. Но я беспокоюсь - и дай бог, чтобы было понапрасну. Мне сказывали, что А. Раевский под арестом. Не сомневаюсь в его политической безвинности. Но он болен ногами, и сырость казематов будет для него смертельна. Узнай, где он, и успокой меня. Прощай, мой милый друг.

П.

183. В. А. ЖУКОВСКОМУ

20-е числа января 1826 г. Из Михайловского в Петербург

Я не писал к тебе, во-первых, потому, что мне было не до себя, во-вторых, за неимением верного случая. Вот в чем дело: мудрено мне требовать твоего заступления пред государем; не хочу охмелить тебя в этом пиру. Вероятно, правительство удостоверилось, что я заговору не принадлежу и с возмутителями 14 декабря связей политических не имел, но оно в журналах объявило опалу и тем, которые, имея какие-нибудь сведения о заговоре, не объявили о том полиции. Но кто ж, кроме полиции и правительства, не знал о нем? о заговоре кричали по всем переулкам, и это одна из причин моей безвинности. Все-таки я от жандарма еще не ушел, легко, может, уличат меня в политических разговорах с каким-нибудь из обвиненных. А между ими друзей моих довольно (NB: оба ли Раевские взяты, и в самом ли деле они в крепости? напиши, сделай милость). Теперь положим, что правительство и захочет прекратить мою опалу, с ним я готов условливаться (буде условия необходимы), но вам решительно говорю не отвечать и не ручаться за меня. Мое будущее поведение зависит от обстоятельств, от обхождения со мною правительства etc.

Итак, остается тебе положиться на мое благоразумие. Ты можешь требовать от меня свидетельств об этом новом качестве. Вот они.

В Кишиневе я был дружен с майором Раевским, с генералом Пущиным и Орловым.

Я был масон в Кишиневской ложе, то есть в той, за которую уничтожены в России все ложи.

Я наконец был в связи с большею частью нынешних заговорщиков.

Покойный император, сослав меня, мог только упрекнуть меня в безверии.

Письмо это неблагоразумно, конечно, но должно же доверять иногда и счастию. Прости, будь счастлив, это покамест первое мое желание.

Прежде, чем сожжешь это письмо, покажи его Карамзину и посоветуйся с ним. Кажется, можно сказать царю: Ваше величество, если Пушкин не замешан, то нельзя ли наконец позволить ему возвратиться? -

Говорят, ты написал стихи на смерть Александра - предмет богатый! - Но в течение десяти лет его царствования лира твоя молчала. Это лучший упрек ему. Никто более тебя не имел права сказать: глас лиры - глас народа. Следственно, я не совсем был виноват, подсвистывая ему до самого гроба.

184. А. А. ДЕЛЬВИГУ

Начало февраля 1826 г. Из Михайловского в Петербург

Насилу ты мне написал и то без толку, душа моя. Вообрази, что я в глуши ровно ничего не знаю, переписка моя отвсюду прекратилась, а ты пишешь мне, как будто вчера мы целый день были вместе и наговорились досыта. Конечно, я ни в чем не замешан, и если правительству досуг подумать обо мне, то оно в том легко удостоверится. Но просить мне как-то совестно, особенно ныне; образ мыслей моих известен. Гонимый шесть лет сряду, замаранный по службе выключкою, сосланный в глухую деревню за две строчки перехваченного письма, я, конечно, не мог доброжелательствовать покойному царю, хотя и отдавал полную справедливость истинным его достоинствам, но никогда я не проповедовал ни возмущений, ни революции - напротив. Класс писателей, как заметил Alfieri, более склонен к умозрению, нежели к деятельности, и если 14 декабря доказало у нас иное, то на то есть особая причина. Как бы то ни было, я желал бы вполне и искренно помириться с правительством, и, конечно, это ни от кого, кроме его, не зависит. В этом желании более благоразумия, нежели гордости с моей стороны.

С нетерпением ожидаю решения участи несчастных и обнародование заговора. Твердо надеюсь на великодушие молодого нашего царя. Не будем ни суеверны, ни односторонни - как французские трагики; но взглянем на трагедию взглядом Шекспира. Прощай, душа моя.

Пушкин.

Ты взял 2000 у меня и хорошо сделал, но сделай так, чтоб прежде великого поста они находились опять у Плетнева.

185. П. А. КАТЕНИНУ

Первая половина февраля 1826 г. Из Михайловского в Петербург

Отвечаю тебе по порядку. Стихи о Колосовой были написаны в письме, которое до тебя не дошло. Я не выставил полного твоего имени, потому что с Катениным говорить стихами только о ссоре моей с актрисою показалось бы немного странным.

Будущий альманах радует меня несказанно, если разбудит он тебя для поэзии. Душа просит твоих стихов; но знаешь ли что? Вместо альманаха не затеять ли нам журнала в роде «Edinburgh Review»? Голос истинной критики необходим у нас; кому же, как не тебе, забрать в руки общее мнение и дать нашей словесности новое, истинное направление? Покамест, кроме тебя, нет у нас критика. Многие (в том числе и я) много тебе обязаны; ты отучил меня от односторонности в литературных мнениях, а односторонность есть пагуба мысли. Если б согласился ты сложить разговоры твои на бумагу, то великую пользу принес бы ты русской словесности: как думаешь? Да что «Андромаха» и собрание твоих стихов?

186. А. А. ДЕЛЬВИГУ

20 февраля 1826 г. Из Михайловского в Петербург

Мой друг барон, я на тебя не дулся и долгое твое молчание великодушно извинял твоим Гименеем

Io hymen Hymenaee io,
Io hymen Hymenaee!

то есть черт побери вашу свадьбу, свадьбу вашу черт побери. Когда друзья мои женятся, им смех, а мне горе; но так и быть: апостол Павел говорит в одном из своих посланий, что лучше взять себе жену, чем идти в геенну и во огнь вечный, - обнимаю и поздравляю тебя - рекомендуй меня баронессе Дельвиг.

Очень благодарен за твои известия, радуюсь, что тевтон Кюхля не был Славянин - а охмелел в чужом пиру. Поведение великого князя Михаила в отношении к нему очень благородно. Но что Иван Пущин? Мне сказывали, что 20, то есть сегодня, участь их должна решиться - сердце не на месте; но крепко надеюсь на милость царскую. Меры правительства доказали его решимость и могущество. Большего подтверждения, кажется, не нужно. Правительство может пренебречь ожесточение некоторых обличенных...

Я писал Жуковскому - и жду ответа. Покамест я совершенно один. Прасковья Александровна уехала в Тверь, сейчас пишу к ней и отсылаю «Эду» - что за прелесть эта «Эда»! Оригинальности рассказа наши критики не поймут. Но какое разнообразие! Гусар, Эда и сам поэт, всякий говорит по-своему. А описания лифляндской природы! а утро после первой ночи! а сцена с отцом! - чудо! - Видел я и Слепушкина, неужто никто ему не поправил «Святки», «Масленицу», «Избу»? у него истинный, свой талант; пожалуйста пошлите ему от меня экз. «Руслана» и моих «Стихотворений» - с тем, чтоб он мне не подражал, а продолжал идти своею дорогою. Жду «Цветов».

187. П. А. ОСИПОВОЙ

20 февраля 1826 г. Из Михайловского в Тверь

Madame,

Voici le nouveau poème de Baratinsky, que Delvig vient de m’envoyer; c’est un chef-d’œuvre de grâce, d’élégance et de sentiment. Vous en serez enchantée.

Je présume, Madame, que vous êtes maintenant à Twer, je souhaite que vous y passiez votre temps agréablement, mais pas assez pour oublier totalement Trigorsky, où après vous avoir regrettée, nous commençons déjà à vous attendre.

Recevez, Madame, l’assurance de ma haute considération et de mon parfait dévouement.

20 févr.

Veuillez, Madame, présenter mes hommages à M-lle votre fille ainsi qu’à M-lle Netty.

{Перевод:

Сударыня,

Вот новая поэма Баратынского, только что присланная мне Дельвигом; это образец грации, изящества и чувства. Вы будете от нее в восторге.

Полагаю, сударыня, что вы теперь в Твери; желаю вам приятно проводить время, но не настолько, чтобы совсем забыть Тригорское, где, погрустив о вас, мы начинаем уже вас поджидать.

Примите, сударыня, уверение в моем глубоком уважении и совершенной преданности.

20 февр.

Будьте добры, сударыня, передать мой поклон м-ль вашей дочери, равно, как и м-ль Нетти.}

188. П. А. ПЛЕТНЕВУ

3 марта 1826 г. Из Михайловского в Петербург

Карамзин болен! - милый мой, это хуже многого - ради бога успокой меня, не то мне страшно вдвое будет распечатывать газеты. Гнедич не умрет прежде совершения «Илиады» - или реку в сердце своем: несть Феб. Ты знаешь, что я пророк. Не будет вам «Бориса», прежде чем не выпишете меня в Петербург - что это в самом деле? стыдное дело. Сле-Пушкину дают и кафтан, и часы, и полумедаль, а Пушкину полному - шиш. Так и быть: отказываюсь от фрака, штанов и даже от академического четвертака(что мне следует), по крайней мере пускай позволят мне бросить проклятое Михайловское. Вопрос: невинен я или нет? но в обоих случаях давно бы надлежало мне быть в Петербурге. Вот каково быть верноподданным! забудут и квит. Получили ли мои приятели письма мои дельные, то есть деловые? Что ж не отвечают? - А ты хорош! пишешь мне: переписывай да нанимай писцов опоческих, да издавай «Онегина». Мне не до «Онегина». Черт возьми «Онегина»! я сам себя хочу издать или выдать в свет. Батюшки, помогите.

3 марта.

189. В. А. ЖУКОВСКОМУ

7 марта 1826 г. Из Михайловского в Петербург

Поручая себя ходатайству Вашего дружества, вкратце излагаю здесь историю моей опалы. В 1824 году явное недоброжелательство графа Воронцова принудило меня подать в отставку. Давно расстроенное здоровье и род аневризма, требовавшего немедленного лечения, служили мне достаточным предлогом. Покойному государю императору не угодно было принять оного в уважение. Его величество, исключив меня из службы, приказал сослать в деревню за письмо, писанное года три тому назад, в котором находилось суждение об афеизме, суждение легкомысленное, достойное, конечно, всякого порицания.

Вступление на престол государя Николая Павловича подает мне радостную надежду. Может быть, его величеству угодно будет переменить мою судьбу. Каков бы ни был мой образ мыслей, политический и религиозный, я храню его про самого себя и не намерен безумно противоречить общепринятому порядку и необходимости.

Александр Пушкин.

7 марта 1826.

Село Михайловское.

190. П. А. ПЛЕТНЕВУ

7 (?) марта 1826 г. Из Михайловского в Петербург

Мой милый, очень благодарен тебе за все известия. - Вместе с твоим получил я письмо и от Заикина с уведомлением о продаже «Стихотворений Александра Пушкина» и с предложениями. Ты говоришь, мой милый, что некоторых пиес уже цензор не пропустит; каких же? «А. Шенье»? итак, погодим с новым изданием: время не уйдет, все перемелется - будет мука - тогда напечатаем второе, добавленное, исправленное издание (однако скажи: разве были какие-нибудь неудовольствия по случаю моих «Стихотворений»? или это одни твои предположения?) Знаешь ли? уж если печатать что, так возьмемся за «Цыганов». Надеюсь, что брат по крайней мере их перепишет - а ты пришли рукопись ко мне - я доставлю предисловие и, может быть, примечания - и с рук долой. А то всякий раз, как я об них подумаю или прочту слово в журналах, у меня кровь портится - в собрании же моих поэм для новинки поместим мы другую повесть вроде Beppo, которая у меня в запасе. Жду ответа.

При сем письмо к Жуковскому в треугольной шляпе и в башмаках. Не смею надеяться, но мне бы сладко было получить свободу от Жуковского, а не от другого - впрочем, держусь стоической пословицы: не радуйся нашед, не плачь потеряв.

Какого вам «Бориса» и на какие лекции? в моем «Борисе» бранятся по-матерну на всех языках. Это трагедия не для прекрасного полу.

Прощай, мой друг; деньги мои держи крепко, никому не давай. Они мне нужны. Сдери долг и с Дельвига.

191. И. Е. ВЕЛИКОПОЛЬСКОМУ

Около (не позднее) 11 марта 1826 г. Из Михайловского во Псков

Милостивый государь Иван Ермолаевич.

Сердечно благодарю вас за письмо, приятный знак вашего ко мне благорасположения. Стихотворения Слепушкина получил и перечитываю все с большим и большим удивлением. Ваша прекрасная мысль об улучшении состояния поэта-крестьянина, надеюсь, не пропадет. Не знаю, соберусь ли я снова к вам во Псков; вы не совершенно отнимаете у меня надежду вас увидеть в моей глуши; благодарим покамест и за то.

Кланяюсь князю Цицианову; жалею, что не отнял у него своего портрета. Что нового в ваших краях?

Остаюсь с искренним уважением вашим покорнейшим слугою.

Александр Пушкин

192. П. А. ВЯЗЕМСКОМУ

Конец апреля - начало мая 1826 г. Из Михайловского в Москву

Милый мой Вяземский, ты молчишь, и я молчу; и хорошо делаем - потолкуем когда-нибудь на досуге. Покамест дело не о том. Письмо это тебе вручит очень милая и добрая девушка, которую один из твоих друзей неосторожно обрюхатил. Полагаюсь на твое человеколюбие и дружбу. Приюти ее в Москве и дай ей денег, сколько ей понадобится, а потом отправь в Болдино (в мою вотчину, где водятся курицы, петухи и медведи). Ты видишь, что тут есть о чем написать целое послание во вкусе Жуковского о попе; но потомству не нужно знать о наших человеколюбивых подвигах.

При сем с отеческою нежностью прошу тебя позаботиться о будущем малютке, если то будет мальчик. Отсылать его в Воспитательный дом мне не хочется, а нельзя ли его покамест отдать в какую-нибудь деревню - хоть в Остафьево. Милый мой, мне совестно ей-богу... но тут уж не до совести. Прощай, мой ангел, болен ли ты или нет; мы все больны - кто чем. Отвечай же подробно.

193. А. Н. ВУЛЬФУ

7 мая 1826 г. Из Пскова или Острова в Дерпт

Вы мне обещали писать из Дерпта и не пишете. Добро. Однако я жду вас, любезный филистер, и надеюсь обнять в начале следующего месяца. Не правда ли, что вы привезете к нам и вдохновенного? Скажите ему, что этого я требую от него именем славы и чести России. Покамест скажите мне, не чрез Дерпт ли проедет Жуковский в Карлсбад? Языков должен это знать. Получаете ли вы письма от Анны Николаевны (с которой NB мы совершенно помирились перед ее выездом) и что делает Вавилонская блудница Анна Петровна? Говорят, что Болтин очень счастливо метал против почтенного Ермолая Федоровича. Мое дело - сторона; но что скажете вы? Я писал ей: Vous avez placé vos enfants, c’est très bien. Mais avez-vous placé votre mari? celui-ci est bien plus embarassant¹. Прощайте, любезный Алексей Николаевич, привезите же Языкова и с его стихами.

7 мая.

Видел я в Синске некоторые нескромные гекзаметры и сердечно им позавидовал.

194. П. А. ВЯЗЕМСКОМУ

Вторая половина (не позднее 24) мая 1826 г. Из Михайловского в Москву

Судьба не перестает с тобою проказить. Не сердись на нее, не ведает бо, что творит. Представь себе ее огромной обезьяной, которой дана полная воля. Кто посадит ее на цепь? не ты, не я, никто. Делать нечего, так и говорить нечего.

Видел ли ты мою Эду? вручила ли она тебе мое письмо? Не правда ли, что она очень мила?

Я не благодарил тебя за стансы Ольге. Как же ты можешь дивиться моему упрямству и приверженности к настоящему положению? - Счастливее, чем Андрей Шенье, - я заживо слышу голос вдохновения.

Твои стихи к Мнимой Красавице (ах, извини: Счастливице) слишком умны. - А поэзия, прости господи, должна быть глуповата. Характеристика зла. Экой ты неуимчивый, как говорит моя няня. «Семь пятниц» лучший твой водевиль.

Напиши же мне что-нибудь, моя радость. Я без твоих писем глупею: это нездорово, хоть я и поэт.

Правда ли, что Баратынский женится? боюсь за его ум. Законная {пизда} - род теплой шапки с ушами. Голова вся в нее уходит. Ты, может быть, исключение. Но и тут я уверен, что ты гораздо был бы умнее, если лет еще 10 был холостой. Брак холостит душу. Прощай и пиши.

Михайловское.

Май.

195. П. А. ВЯЗЕМСКОМУ

27 мая 1826 г. Из Пскова в Петербург

Ты прав, любимец муз, - воспользуюсь правами блудного зятя и грядущего барина и письмом улажу все дело. Должен ли я тебе что-нибудь или нет? отвечай. Не взял ли с тебя чего-нибудь мой человек, которого отослал я от себя за дурной тон и дурное поведение? Пора бы нам отослать и Булгарина, и «Благонамеренного», и Полевого, друга нашего. Теперь не до того, а ей-богу когда-нибудь примусь за журнал. Жаль мне, что с Катениным ты никак не ладишь. А для журнала - он находка. Читал я в газетах, что Lancelot в Петербурге, черт ли в нем? читал я также, что 30 словесников давали ему обед. Кто эти бессмертные? Считаю по пальцам и не досчитаюсь. Когда приедешь в Петербург, овладей этим Lancelot (которого я ни стишка не помню) и не пускай его по кабакам отечественной словесности. Мы в сношениях с иностранцами не имеем ни гордости, ни стыда - при англичанах дурачим Василья Львовича; пред M-me de Staël заставляем Милорадовича отличаться в мазурке. Русский барин кричит: мальчик! забавляй Гекторку (датского кобеля). Мы хохочем и переводим эти барские слова любопытному путешественнику. Все это попадает в его журнал и печатается в Европе - это мерзко. Я, конечно, презираю отечество мое с головы до ног - но мне досадно, если иностранец разделяет со мною это чувство. Ты, который не на привязи, как можешь ты оставаться в России? если царь даст мне слободу, то я месяца не останусь. Мы живем в печальном веке, но когда воображаю Лондон, чугунные дороги, паровые корабли, английские журналы или парижские театры и {бордели} - то мое глухое Михайловское наводит на меня тоску и бешенство. В 4-ой песне «Онегина» я изобразил свою жизнь; когда-нибудь прочтешь его и спросишь с милою улыбкой: где ж мой поэт? в нем дарование приметно - услышишь, милая, в ответ: он удрал в Париж и никогда в проклятую Русь не воротится - ай да умница.

27 мая.

Прощай.

Думаю, что ты уже в Петербурге, и это письмо туда отправится. Грустно мне, что не прощусь с Карамзиными - бог знает, свидимся ли когда-нибудь. Я теперь во Пскове, и молодой доктор спьяна сказал мне, что без операции я не дотяну до 30 лет. Незабавно умереть в Опоческом уезде.

196. И. Е. ВЕЛИКОПОЛЬСКОМУ

3 июня 1826 г. Из Преображенского во Псков

С тобой мне вновь считаться довелось,
Певец любви то резвый, то унылый;
Играешь ты на лире очень мило,
Играешь ты довольно плохо в штос.
Пятьсот рублей, проигранных тобою,
Наличные свидетели тому.
Судьба моя сходна с твоей судьбою;
Сейчас, мой друг, увидишь почему.

Сделайте одолжение, пятьсот рублей, которые вы мне должны, возвратить не мне, но Гавриилу Петровичу Назимову, чем очень обяжете преданного Вам душевно

Александра Пушкина.

Преображенское.

197. НИКОЛАЮ I

11 мая - первая половина июня 1826 г. Из Михайловского в Петербург

Всемилостивейший государь!

В 1824 году, имев несчастие заслужить гнев покойного императора легкомысленным суждением касательно афеизма, изложенным в одном письме, я был выключен из службы и сослан в деревню, где и нахожусь под надзором губернского начальства.

Ныне с надеждой на великодушие Вашего императорского величества, с истинным раскаянием и с твердым намерением не противуречить моими мнениями общепринятому порядку (в чем и готов обязаться подпискою и честным словом) решился я прибегнуть к Вашему императорскому величеству со всеподданнейшею моею просьбою.

Здоровье мое, расстроенное в первой молодости, и род аневризма давно уже требуют постоянного лечения, в чем и представляю свидетельство медиков: осмеливаюсь всеподданнейше просить позволения ехать для сего или в Москву, или в Петербург, или в чужие краи.

Всемилостивейший государь,

Вашего императорского величества

верноподданный

Александр Пушкин.

{На отдельном листе:}

Я, нижеподписавшийся, обязуюсь впредь никаким тайным обществам, под каким бы они именем ни существовали, не принадлежать; свидетельствую при сем, что я ни к какому тайному обществу таковому не принадлежал и не принадлежу и никогда не знал о них.

10-го класса Александр Пушкин.

11 мая 1826.

198. П. А. ВЯЗЕМСКОМУ

10 июля 1826 г. Из Михайловского в Ревель

Коротенькое письмо твое огорчило меня по многим причинам. Во-первых, что ты называешь моими эпиграммами противу Карамзина? довольно и одной, написанной мною в такое время, когда Карамзин меня отстранил от себя, глубоко оскорбив и мое честолюбие и сердечную к нему приверженность. До сих пор не могу об этом хладнокровно вспомнить. Моя эпиграмма остра и ничуть не обидна, а другие, сколько знаю, глупы и бешены: ужели ты мне их приписываешь? Во-вторых. Кого ты называешь сорванцами и подлецами? Ах, милый... слышишь обвинение, не слыша оправдания, и решишь: это Шемякин суд. Если уж Вяземский etc., так что же прочие? Грустно, брат, так грустно, что хоть сейчас в петлю.

Читая в журналах статьи о смерти Карамзина, бешусь. Как они холодны, глупы и низки. Неужто ни одна русская душа не принесет достойной дани его памяти? Отечество вправе от тебя того требовать. Напиши нам его жизнь, это будет 13-й том «Русской истории»; Карамзин принадлежит истории. Но скажи все; для этого должно тебе будет иногда употребить то красноречие, которое определяет Гальяни в письме о цензуре. - Я писал тебе в Петербург, еще не зная о смерти Карамзина. Получил ли ты это письмо? отпиши. Твой совет кажется мне хорош - я уже писал царю, тотчас по окончании следствия, заключая прошение точно твоими словами. Жду ответа, но плохо надеюсь. Бунт и революция мне никогда не нравились, это правда; но я был в связи почти со всеми и в переписке со многими из заговорщиков. Все возмутительные рукописи ходили под моим именем, как все похабные ходят под именем Баркова. Если б я был потребован комиссией, то я бы, конечно, оправдался, но меня оставили в покое, и, кажется, это не к добру. Впрочем, черт знает. Прощай, пиши.

10 июля.

Что Катерина Андреевна?

199. П. А. ВЯЗЕМСКОМУ

14 августа 1826 г. Из Михайловского в Петербург

Так море, древний душегубец,
Воспламеняет гений твой?
Ты славишь лирой золотой
Нептуна грозного трезубец.

Не славь его. В наш гнусный век
Седой Нептун земли союзник.
На всех стихиях человек -
Тиран, предатель или узник.

Сердечно благодарю тебя за стихи. Ныне каждый порыв из вещественности - драгоценен для души. Критику отложим до другого раза. Правда ли, что Николая Тургенева привезли на корабле в Петербург? Вот каково море наше хваленое! Еще таки я все надеюсь на коронацию: повешенные повешены; но каторга 120 друзей, братьев, товарищей ужасна. Из моих записок сохранил я только несколько листов и перешлю их тебе, только для тебя. Прощай, душа.

14 августа.

Ты находишь письмо мое холодным и сухим. Иначе и быть невозможно. Благо написано. Теперь у меня перо не повернулось бы.

200. П. А. ОСИПОВОЙ

4 сентября 1826 г. Из Пскова в Тригорское

Je suppose, Madame, que mon brusque départ avec un фельдъегерь vous a surpris autant que moi. Voici le fait: chez nous autres on ne peut rien faire sans un фельдъегерь; on m’en donne un, pour plus de sûreté. D’après une lettre très aimable du baron Дибич il ne tient qu’à moi d’en être tout fier. Je vais tout droit à Moscou, où je compte être le 8 du mois courant; dès que je serai libre je reviens en toute hâte à Trigorsky où désormais mon cœur est fixé pour toujours.

Pskov, 4 Sept.

{Перевод:

Полагаю, сударыня, что мой внезапный отъезд с фельдъегерем удивил вас столько же, сколько и меня. Дело в том, что без фельдъегеря у нас грешных ничего не делается; мне так же дали его, для большей безопасности. Впрочем, судя по весьма любезному письму барона Дибича, - мне остается только гордиться этим. Я еду прямо в Москву, где рассчитываю быть 8-го числа текущего месяца; лишь только буду свободен, тотчас же поспешу вернуться в Тригорское, к которому отныне навсегда привязано мое сердце.

Псков, 4-го сентября.}

201. П. А. ОСИПОВОЙ

16 сентября 1826 г. Из Москвы в Тригорское

Voici 8 jours que je suis à Moscou sans avoir eu encore le temps de vous écrire, cela vous prouve, Madame, combien je suis affairé. L’Empereur m’a reçu de la manière la plus aimable. Moscou est bruyant et dans les fêtes, à tel point que j’en suis déjà fatigué et que je commence à soupirer après Михайловское, c’est à dire après Trigorsky; je compte partir tout au plus dans deux semaines. - Aujourd’hui, 15 Septembre nous avons la grande fête populaire; il y aura trois verstes de tables dressées au Девичье поле; les pâtés ont été fournis à la сажень comme si c’était du bois; comme il y a quelques semaines que ces pâtés sont cuits, on aura de la peine à les avaler et les digérer, mais le respectable public aura des fontaines de vin pour les humecter; voici la nouvelle du jour. Demain il y a bal chez la C-tesse Orlof; un immense manège a été converti en salle; elle en a emprunté pour 40 000 r. de bronze et il y a mille personnes d’invités. On parle beaucoup de nouveaux règlements, très sévères concernant les duels, et d’un nouveau code de censure; comme je ne l’ai pas vu, je ne puis rien en dire. - Excusez le décousu de ma lettre, elle vous peint tout à fait le décousu de ma vie actuelle. Je suppose que M-lles Annettes sont déjà à Trigorsky. Je les salue de loin et de tout mon cœur, ainsi que toute votre charmante famille. - Agréez, Madame, l’assurance de mon profond respect et de l’attachement inaltérable que je vous ai voué pour la vie.

Pouchkine.

Moscou. 15 Sept.

{Перевод:

Вот уже 8 дней, что я в Москве, и не имел еще времени написать вам, это доказывает вам, сударыня, насколько я занят. Государь принял меня самым любезным образом. Москва шумна и занята празднествами до такой степени, что я уже устал от них и начинаю вздыхать по Михайловскому, то есть по Тригорскому; я рассчитываю выехать отсюда самое позднее через две недели. - Сегодня 15-го сент., у нас большой народный праздник; версты на три расставлено столов на Девичьем поле; пироги заготовлены саженями, как дрова; так как пироги эти испечены уже несколько недель назад, то будет трудно их съесть и переварить их, но у почтенной публики будут фонтаны вина, чтобы их смочить; вот - злоба дня. Завтра бал у графини Орловой; огромный манеж превращен в зал; она взяла напрокат бронзы на 40 000 рублей и пригласила тысячу человек. Много говорят о новых, очень строгих, постановлениях относительно дуэли и о новом цензурном уставе; но, поскольку я его не видал, ничего не могу сказать о нем. - Простите нескладицу моего письма, - оно в точности отражает вам нескладицу моего теперешнего образа жизни. Полагаю, что обе м-ль Анеты уже в Тригорском. Приветствую их издалека от всего сердца, равно как и все ваше прелестное семейство. - Примите, сударыня, уверение в моем глубоком уважении и неизменной привязанности, которые я буду питать к вам всю жизнь. Пушкин.

Москва, 15 сентября.}

202. В. В. ИЗМАЙЛОВУ

9 октября 1826 г. В Москве

Милостивый государь

Владимир Васильевич,

Извините, что до сих пор я не мог отвечать вам; разные обстоятельства, печальные и хлопотливые, мне помешали.

Радуюсь, что могу чем-нибудь угодить первому почтенному покровителю моей музы. Я непременно доставлю Василью Львовичу стихи для Вашего альманаха.

Уезжаю из Москвы с искренним сожалением, что не имел случая возобновить нашего заочного знакомства.

Примите искренние уверения в глубочайшем почтении и сердечной моей преданности.

А. Пушкин.

9 октября 1826.

Москва.

203. В. А. МУХАНОВУ

9 сентября - октябрь 1826 г. В Москве

Bonjour; venez chez moi demain soir à 8 heures - Nous lirons «Годунов».

{Перевод:

Здравствуй; приходи ко мне завтра вечером в 8 ч. - Будем читать «Годунова».}

204. В. А. МУХАНОВУ

9 сентября - 1 ноября 1826 г. В Москве

Будь у меня вечером и привези Хомяковых.

А. П.

205. В. П. ЗУБКОВУ (?)

1 - 2 ноября 1826 г. (?) В Москве

J’espérais vous voir et vous parler encore avant mon départ, mais mon mauvais sort me poursuit dans tout ce que je veux. Adieu donc, cher ami - je vais m’enterrer à la campagne jusqu’au premier janvier - je pars la mort dans le cœur.

{Перевод:

Я надеялся увидеть тебя и еще поговорить с тобой до моего отъезда; но злой рок мой преследует меня во всем том, чего мне хочется. Прощай же, дорогой друг, - еду похоронить себя в деревне до первого января, - уезжаю со смертью в сердце.}

206. В. Ф. ВЯЗЕМСКОЙ

3 ноября 1826 г. Из Торжка в Москву

Je m’empresse, Madame la princesse, de vous envoyer les ceintures. Vous voyez que j’ai une belle occasion de vous faire un madrigal à propos de la ceinture de Vénus etc. - mais le madrigal et le sentiment sont devenus également ridicules. Que vous dirai-je de mon voyage? il continue sous les plus heureux auspices - sauf un chemin détestable et des ямщик insupportables. Les cahots, les coups de coudes etc. incommodent beaucoup mes deux compagnons de voyage - je leur demande pardon de la liberté grande, mais quand on fait tant que d’aller ensemble, il faut bien se passer quelque chose. S.P.¹ est mon bon ange; mais l’autre est mon démon; cela me trouble dans mes méditations poétiques et amoureuses le plus mal à propos du monde.

Adieu, Madame la princesse, - je m’en vais m’enterrer au milieu de mes voisins. Priez Dieu pour le repos de mon âme. Si vous daignez m’envoyer à Опочка une petite lettre de quatre pages, cela serait de votre part une coquetterie tout à fait aimable. Vous qui savez tourner un billet mieux que feue ma tante, n’aurez-vous pas cette extrême bonté? (NB. billet est désormais synonyme de musique). Adieu donc. Je suis à vos pieds et vous secoue la main à l’anglaise, puisqu’à toute force vous ne voulez pas que je vous la baise.

Torjok, 3 Nov.

Y a-t-il assez de sous-oeuvres. Au nom de Dieu n’en donnez pas la clef à M-r votre époux. Je m’y oppose formellement.

{Перевод:

Спешу, княгиня, послать вам поясы. Вы видите, что мне представляется прекрасный случай написать вам мадригал по поводу пояса Венеры и т. п. - но мадригал и чувство сделались одинаково смешны. Что сказать вам о моем путешествии? оно продолжается при самых счастливых предзнаменованиях, за исключением отвратительной дороги и несносных ямщиков. Толчки, удары локтями и проч. очень беспокоят двух моих спутников - я прошу у них извинения за вольность обращения, но когда приходится путешествовать совместно, необходимо кое-что прощать друг другу. С. П.² - мой добрый ангел, но другая - мой демон; это как нельзя более некстати смущает меня в моих поэтических и любовных размышлениях.

Прощайте, княгиня, - еду похоронить себя среди моих соседей. Молитесь богу за упокой моей души. Если вы удостоите прислать мне в Опочку небольшое письмо страницы в четыре, - это будет с вашей стороны очень милым кокетством. - Вы, умеющая смастерить записочку лучше, чем покойная моя тетушка, - неужели же вы не проявите такой доброты? (NB: записка впредь будет синонимом музыки.) Итак, прощайте. Я у ваших ног и трясу вам руку на английский манер, поскольку вы ни за что не хотите, чтобы я вам ее целовал.

Торжок, 3 ноября.

Достаточно ли обиняков? Ради бога не давайте ключа к ним вашему супругу. Решительно восстаю против этого.}

207. С. А. СОБОЛЕВСКОМУ

9 ноября 1826 г. Из Михайловского в Москву

9 ноября.

Мой милый Соболевский - я снова в моей избе. Восемь дней был в дороге, сломал два колеса и приехал на перекладных. Дорогою бранил тебя немилосердно; но в доказательства дружбы (сего священного чувства) посылаю тебе мой Itinéraire¹ от Москвы до Новагорода. Это будет для тебя инструкция. Во-первых запасись вином, ибо порядочного нигде не найдешь. Потом

На голос: Жил да был петух индейский

У Гальяни иль Кольони
Закажи себе в Твери
С пармазаном макарони
Да яичницу свари.

На досуге отобедай
У Пожарского в Торжке,
Жареных котлет отведай (именно котлет)
И отправься налегке.

Как до Яжельбиц дотащит
Колымагу мужичок,
То-то друг мой растаращит
Сладострастный свой глазок!

Поднесут тебе форели!
Тотчас их варить вели,
Как увидишь посинели,
Влей в уху стакан шабли.

Чтоб уха была по сердцу,
Можно будет в кипяток
Положить немного перцу,
Луку маленький кусок.

Яжельбицы - первая станция после Валдая. - В Валдае спроси, есть ли свежие сельди? если же нет,

У податливых крестьянок
(Чем и славится Валдай)
К чаю накупи баранок
И скорее поезжай.

На каждой станции советую из коляски выбрасывать пустую бутылку; таким образом ты будешь иметь от скуки какое-нибудь занятие. Прощай, пиши.

208. П. А. ВЯЗЕМСКОМУ

9 ноября 1826 г. Из Михайловского в Москву

Вот я в деревне. Доехал благополучно без всяких замечательных пассажей; самый неприятный анекдот было то, что сломались у меня колеса, растрясенные в Москве другом и благоприятелем моим г. Соболевским. Деревня мне пришла как-то по сердцу. Есть какое-то поэтическое наслаждение возвратиться вольным в покинутою тюрьму. Ты знаешь, что я не корчу чувствительность, но встреча моей дворни, хамов и моей няни - ей-богу приятнее щекотит сердце, чем слава, наслаждения самолюбия, рассеянности и пр. Няня моя уморительна. Вообрази, что 70-ти лет она выучила наизусть новую молитву о умилении сердца владыки и укрощении духа его свирепости, молитвы, вероятно, сочиненной при царе Иване. Теперь у ней попы дерут молебен и мешают мне заниматься делом. Получила ли княгиня поясы и письмо мое из Торжка? Долго здесь не останусь, в Петербург не поеду; буду у вас к 1-му... она велела! Милый мой, Москва оставила во мне неприятное впечатление, но все-таки лучше с вами видеться, чем переписываться. К тому же журнал... Я ничего не говорил тебе о твоем решительном намерении соединиться с Полевым, а ей-богу - грустно. Итак, никогда порядочные литераторы вместе у нас ничего не произведут! все в одиночку. Полевой, Погодин, Сушков, Завальевский, кто бы ни издавал журнал, все равно. Дело в том, что нам надо завладеть одним журналом и царствовать самовластно и единовластно. Мы слишком ленивы, чтоб переводить, выписывать, объявлять etc. etc. Это черная работа журнала; вот зачем и издатель существует; но он должен 1) знать грамматику русскую, 2) писать со смыслом, то есть согласовать существительное с прилагательным и связывать их глаголом. А этого-то Полевой и не умеет. Ради Христа, прочти первый параграф его известия о смерти Румянцева и Растопчина. И согласись со мной, что ему невозможно доверить издания журнала, освященного нашими именами. Впрочем, ничего не ушло. Может быть, не Погодин, а я буду хозяин нового журнала. Тогда как ты хочешь, а уж Полевого ты пошлешь к {матери в гузно}. Прощай, князь Вертопрахин, кланяйся княгине Ветране, которая, надеюсь, выздоровела. Что наши? Что Запретная Роза? что Тимашева? как жаль, что я не успел с нею завести благородную интригу! но и это не ушло.

9 ноября.

Сейчас перечел мои листы о Карамзине - нечего печатать. Соберись с духом и пиши. Что ты сделал для Дмитриева (которого NB ты один еще поддерживаешь), то мы требуем от тебя для тени Карамзина - не Дмитриеву чета! - Здесь нашел я стихи Языкова. Ты изумишься, как он развернулся, и что из него будет. Если уж завидовать, так вот кому я должен бы завидовать. Аминь, аминь глаголю вам. Он всех нас, стариков, за пояс заткнет. - Ах! каламбур! Скажи княгине, что она всю прелесть московскую за пояс заткнет, как наденет мои поясы.

209. Н. М. ЯЗЫКОВУ

9 ноября 1826 г. Из Михайловского в Дерпт

Милый Николай Михайлович - сейчас из Москвы, сейчас видел Ваше «Тригорское». Спешу обнять и поздравить Вас. Вы ничего лучше не написали, но напишете - много лучшего. Дай бог Вам здоровия, осторожности, благоденственного и мирного жития! Царь освободил меня от цензуры. Он сам мой цензор. Выгода, конечно, необъятная. Таким образом, «Годунова» тиснем. О цензурном уставе речь впереди. Пишите мне. Обнимаю Вас и Вульфа.

Получили ли Вы мои стихи? У меня их нет. Пришлите мне их, да кстати и первое послание.

О Москве напишу Вам много.

210. М. П. ПОГОДИНУ

29 ноября 1826 г. Из Пскова в Москву

Милый и почтенный, ради бога, как можно скорее остановите в московской цензуре все, что носит мое имя - такова воля высшего начальства; покамест не могу участвовать и в вашем журнале - но все перемелется и будет мука, а нам хлеб да соль. Некогда пояснять; до свидания скорого. Жалею, что договор наш не состоялся.

Александр Пушкин.

Псков.

211. А. X. БЕНКЕНДОРФУ

29 ноября 1826 г. Из Пскова в Петербург

Милостивый государь

Александр Христофорович,

Будучи совершенно чужд ходу деловых бумаг, я не знал, должно ли мне было отвечать на письмо, которое удостоился получить от Вашего превосходительства и которым был я тронут до глубины сердца. Конечно, никто живее меня не чувствует милость и великодушие государя императора, так же как снисходительную благосклонность Вашего превосходительства.

Так как я действительно в Москве читал свою трагедию некоторым особам (конечно, не из ослушания, но только потому, что худо понял высочайшую волю государя), то поставляю за долг препроводить ее Вашему превосходительству в том самом виде, как она была мною читана, дабы Вы сами изволили видеть дух, в котором она сочинена; я не осмелился прежде сего представить ее глазам императора, намереваясь сперва выбросить некоторые непристойные выражения. Так как другого списка у меня не находится, то приемлю смелость просить Ваше превосходительство оный мне возвратить.

Мне было совестно беспокоить ничтожными литературными занятиями моими человека государственного, среди огромных его забот; я роздал несколько мелких моих сочинений в разные журналы и альманахи по просьбе издателей; прошу от Вашего превосходительства разрешения сей неумышленной вины, если не успею остановить их в цензуре.

С глубочайшим чувством уважения, благодарности и преданности, честь имею быть,

милостивый государь,

Вашего превосходительства

всепокорнейший слуга

Александр Пушкин.

Псков.

1826 г. Ноября 29.

212. Н. С. АЛЕКСЕЕВУ

1 декабря 1826 г. Из Пскова в Кишинев

Приди, о друг, дай прежних вдохновений,
Минувшею мне жизнию повей!..

Не могу изъяснить тебе моего чувства при получении твоего письма. Твой почерк, опрятный и чопорный, кишиневские звуки, берег Быка, Еврейка, Соловкина, Калипсо. Милый мой, ты возвратил меня Бессарабии! я опять в своих развалинах - в моей темной комнате, перед решетчатым окном или у тебя, мой милый, в светлой, чистой избушке, смазанной из молдавского {говна}. Опять рейн-вейн, опять Champan, и Пущин, и Варфоломей, и всё..... Как ты умен, что написал ко мне первый! мне бы эта счастливая мысль никогда в голову не пришла, хоть и часто о тебе вспоминаю и жалею, что не могу ни бесить тебя, ни наблюдать твои маневры вокруг острога. Был я в Москве и думал: авось, бог милостив, увижу где-нибудь чинно сидящего моего черного друга или в креслах театральных, или в ресторации за бутылкой. Нет - так и уехал во Псков - так и теперь опять еду в белокаменную. Надежды нет иль очень мало. По крайней мере пиши же мне почаще, а я за новости кишиневские стану тебя потчевать новостями московскими. Буду тебе сводничать старых твоих любовниц - я чай дьявольски состарелись. Напиши кто? Я готов доныне идти по твоим следам, утешаясь мыслию, что орогачу друга.

Липранди обнимаю дружески, жалею, что в разные времена съездили мы на счет казенный и не соткнулись где-нибудь.

Прощай, отшельник бессарабский,
Лукавый друг души моей -
Порадуй же меня не сказочкой арабской,
Но русской правдою твоей.

А. П.

1 дек.

213. П. А. ВЯЗЕМСКОМУ

1 декабря 1826 г. Из Пскова в Москву

Ангел мой Вяземский или пряник мой Вяземский, получил я письмо твоей жены и твою приписку, обоих вас благодарю и еду к вам и не доеду. Какой! меня доезжают!.. изъясню после. В деревне я писал презренную прозу, а вдохновение не лезет. Во Пскове вместо того, чтобы писать 7-ую главу «Онегина», я проигрываю в штос четвертую: не забавно. Отовсюду получил письма и всюду отвечаю. Adieu, couple si étourdi en apparence, adieu¹, князь Вертопрахин и княгиня Вертопрахина. Ты видишь, что у меня недостает уж и собственной простоты для переписки.

1 дек. Псков.

При сем письмо к Алексееву (род моего Сушкова), отдай для доставления Киселеву - вой - вым, как хошь.

214. В. П. ЗУБКОВУ

1 декабря 1826 г. Из Пскова в Москву

Cher Zoubkof, vous n’avez pas reçu de lettre de moi et en voici la raison: je voulais vous arriver comme une bombe le 1 décembre c. à d. aujourd’hui, il y a donc 5 à 6 jours que je suis parti de mon maudit village en перекладная - vu les chemins détestables. Les ямщик de Pskov n’ont eu rien de plus pressé que de me verser, j’ai le côte foulé, la poitrine malade, je ne pois respirer, de rage je joue et je perds. En voilà assez: j’attends que je sois tant soit peu mieux pour reprendre la poste.

Vos deux lettres sont charmantes, mon arrivée eût été la meilleure réponse aux réflexions, objections etc. Mais puisque me voilà dans une auberge de Pskov au lieu d’être aux pieds de Sophie, jasons, c. à d. raisonnons.

J’ai 27 ans, cher ami. Il est temps de vivre, c. à d. de connaître le bonheur. Vous me dites qu’il ne peut être éternel: belle nouvelle! Ce n’est pas mon bonheur à moi qui m’inquiète, pourrais-je n’être pas le plus heureux des hommes auprès d’elle - je tremble seulement en songeant au sort qui, peut-être, l’attend - je tremble de ne pouvoir la rendre aussi heureuse que je le désire. Ma vie jusqu’à présent si errante, si orageuse, mon caractère inégal, jaloux, susceptible, violent et faible tout à la fois - voilà ce qui me donne des moments de réflexions pénibles. Dois-je attacher à un sort aussi triste, à un caractère aussi malheureux, le sort d’un être si doux, si beau?.. Mon dieu qu’elle est jolie! et que ma conduite avec elle a été ridicule. Cher ami, tâchez d’effacer les mauvaises impressions qu’elle a pu lui donner - dites lui que je suis plus raisonnable que je n’en ai la mine et la preuve - что тебе в голову придет. Мерзкий этот Панин, два года влюблен, а свататься собирается на Фоминой неделе - а я вижу раз ее в ложе, в другой на бале, а в третий сватаюсь! Si elle trouve que Панин a raison, elle doit croire que je suis fou, n’est-ce pas? - expliquez lui donc que c’est moi qui ai raison, que quand on l’a vue il n’y a pas à balancer, que je ne puis avoir des prétentions à la séduction, que j’ai donc très bien fait d’en venir tout droit au dénouement, qu’une fois qu’on l’aime il est impossible de l’aimer d’avantage, comme il est impossible de la trouver plus belle encore avec le temps, car il est impossible d’être plus belle. Ангел мой, уговори ее, упроси ее, настращай ее Паниным скверным и жени меня.

А. П.

A Moscou, je vous dirai quelque chose. Je tiens à ma turquoise tout infâme qu’elle est. Je félicite le comte

{Перевод:

Дорогой Зубков, ты не получил письма от меня, - и вот этому объяснение: я хотел сам явиться к вам, как бомба, 1 декабря, то есть сегодня и потому выехал 5 - 6 дней тому назад из моей проклятой деревушки на перекладной из-за отвратительных дорог. Псковские ямщики не нашли ничего лучшего, как опрокинуть меня; у меня помят бок, болит грудь, и я не могу дышать; от бешенства я играю и проигрываю. Довольно об этом; жду, чтобы мне стало хоть немного лучше, дабы пуститься дальше на почтовых.

Оба твои письма прелестны: мой приезд был бы лучшим ответом на размышления, возражения и т. д. Но раз уж я застрял в псковском трактире вместо того, чтобы быть у ног Софи, - поболтаем, то есть поразмыслим.

Мне 27 лет, дорогой друг. Пора жить, то есть познать счастье. Ты говоришь мне, что оно не может быть вечным: хороша новость! Не личное мое счастье заботит меня, могу ли я возле нее не быть счастливейшим из людей, - но я содрогаюсь при мысли о судьбе, которая, быть может, ее ожидает - содрогаюсь при мысли, что не смогу сделать ее столь счастливой, как мне хотелось бы. Жизнь моя, доселе такая кочующая, такая бурная, характер мой - неровный, ревнивый, подозрительный, резкий и слабый одновременно - вот что иногда наводит на меня тягостные раздумья. - Следует ли мне связать с судьбой столь печальной, с таким несчастным характером - судьбу существа, такого нежного, такого прекрасного?.. Бог мой, как она хороша! и как смешно было мое поведение с ней! Дорогой друг, постарайся изгладить дурное впечатление, которое оно могло на нее произвести, - скажи ей, что я благоразумнее, чем выгляжу, а доказательство тому - {Мерзкий этот Панин, два года влюблен, а свататься собирается на Фоминой неделе - а я вижу раз ее в ложе, в другой на бале, а в третий сватаюсь!}. Если она находит, что Панин прав, она должна считать, что я сумасшедший, не правда ли? - объясни же ей, что прав я, что, увидав ее хоть раз, уже нельзя колебаться, что у меня не может быть притязаний увлечь ее, что я, следовательно, прекрасно сделал, пойдя прямо к развязке, что, раз полюбив ее, невозможно любить ее еще больше, как невозможно с течением времени найти ее еще более прекрасной, потому что прекраснее быть невозможно. {Ангел мой, уговори ее, упроси ее, настращай ее Паниным скверным и жени меня.

А. П.}

В Москве я расскажу тебе кое-что. Я дорожу моей бирюзой, как она ни гнусна. Поздравляю графа Самойлова.}

215. С. А. СОБОЛЕВСКОМУ

1 декабря 1826 г. Из Пскова в Москву

Вот в чем дело: освобожденный от цензуры, я должен, однако ж, прежде чем что-нибудь напечатать, представить оное выше; хотя бы безделицу. Мне уже (очень мило, очень учтиво) вымыли голову. Конечно, я в точности исполню высшую волю и для того писал Погодину дать знать в цензуру, чтоб моего ничего, нигде не пропускали. Из этого вижу для себя большую пользу: освобождение от альманашников, журнальщиков и прочих щепетильных литературщиков. С Погодиным уговоримся снова.

Перешли письмо Зубкову, без задержания малейшего. Твои догадки - гадки; виды мои гладки. На днях буду у вас, покамест сижу или лежу во Пскове. Мне пишут, что ты болен: чем ты объелся? Остановлюсь у тебя.

216. И. Е. ВЕЛИКОПОЛЬСКОМУ

Первая половина декабря 1826 г. Из Пскова в Петербург

Милый Иван Ермолаевич - если Вы меня позабыли, то напоминаю Вам о своем существовании. Во Пскове думал я Вас застать, поспорить с Вами и срезать штос - но судьба определила иное. Еду в Москву, коль скоро будут деньги и снег. Снег-то уж падает, да деньги-то с неба не валятся.

Прощайте, пишите мне в Москву.

Видаете ли Вы Дельвига?

А. П.

217. Н. М. ЯЗЫКОВУ

21 декабря 1826 г. Из Москвы в Дерпт

Письмо ваше получил я во Пскове и хотел отвечать из Новагорода - вам, достойному певцу того и другого. Пишу, однако ж, из Москвы - куда вчера привез я ваше «Тригорское». Вы знаете по газетам, что я участвую в «Московском вестнике», следственно и вы также. Адресуйте же ваши стихи в Москву на Молчановку в дом Ренкевичевой, оттуда передам их во храм бессмертия. Непременно будьте же наш. Погодин вам убедительно кланяется.

Я устал и болен - потому вам и не пишу более. Вульфу кланяюсь, обещая мое высокое покровительство.

21 декабря.

«Тригорское» ваше, с вашего позволения, напечатано будет во 2-м № «Московского вестника».

Рады ли вы журналу? пора задушить альманахи - Дельвиг наш. Один Вяземский остался тверд и верен «Телеграфу» - жаль, но что ж делать.

1827

218. А. Х. БЕНКЕНДОРФУ

3 января 1827 г. Из Москвы в Петербург

Милостивый государь

Александр Христофорович,

С чувством глубочайшей благодарности получил я письмо Вашего превосходительства, уведомляющее меня о всемилостивейшем отзыве его величества касательно моей драматической поэмы. Согласен, что она более сбивается на исторический роман, нежели на трагедию, как государь император изволил заметить. Жалею, что я не в силах уже переделать мною однажды написанное.

В непродолжительном времени буду иметь честь, по приказанию Вашего превосходительства, переслать Вам мелкие мои стихотворения.

С чувством глубочайшего почтения, благодарности и преданности честь имею быть

Вашего превосходительства всепокорнейший слуга

Александр Пушкин.

Москва.

219. П. П. КАВЕРИНУ

18 февраля 1827 г. Из Москвы в Боровск

Вот тебе янтарь, душа моя Каверин, - каково поживаешь ты в свином городке; здесь тоска по-прежнему - Зубков на днях едет к своим хамам - наша съезжая в исправности - частный пристав Соболевский бранится и дерется по-прежнему, шпионы, драгуны, {бляди} и пьяницы толкутся у нас с утра до вечера.

Прощай до свиданья.

18 февраля.

220. В. И. ТУМАНСКОМУ

Февраль (не позднее 23) 1827 г. Москва

Милый мой Туманский - ты, верно, ко мне писал потому что, верно, меня любишь по-старому, но я не получал от тебя ни строчки. Уж не почта ли виновата? - справься и возьми свои меры. На всякий случай пиши на имя Погодина к книгопродавцу Ширяеву в Москву. Кстати: надеюсь на тебя, как на каменную стену - Погодин не что иное, как имя, звук пустой - дух же я, то есть мы все, православные. Подкрепи нас прозою своею и утешь стихами. Прощай, пришли «Одессу», мой отрывок.

А. П.

221. А. А. МУХАНОВУ

Вторая половина февраля (после 18) 1827 г. В Москве

Милый мой Муханов, когда же свидимся мы, чтоб ехать к дяде? Заезжай к Яру, я там буду обедать, и оставь записку.

А. П.

222. А. А. ДЕЛЬВИГУ

2 марта 1827 г. Из Москвы в Петербург

Милый мой, на днях, рассердясь на тебя и на твое молчание, написал я Веневитинову суровое письмо. Извини: у нас была весна, оттепель - и я ни слова от тебя не получал около двух месяцев - поневоле взбесишься. Теперь у нас опять мороз, весну дуру мы опять спровадили, от тебя письмо получено - всё, слава богу, благополучно. Жду «Цыганов» и тотчас тисну. Ты пеняешь мне за «Московский вестник» - и за немецкую метафизику. Бог видит, как я ненавижу и презираю ее; да что делать? собрались ребята теплые, упрямые; поп свое, а черт свое. Я говорю: господа, охота вам из пустого в порожнее переливать - все это хорошо для немцев, пресыщенных уже положительными познаниями, но мы...... - «Московский вестник» сидит в яме и спрашивает: веревка вещь какая? (Впрочем, на этот метафизический вопрос можно бы и отвечать, да NB). А время вещь такая, которую с никаким «Вестником» не стану я терять. Им же хуже, если они меня не слушают.

Лев был здесь - малый проворный, да жаль, что пьет. Он задолжал у вашего Andrieux 400 рублей и ублудил жену гарнизонного майора. Он воображает, что имение его расстроено и что истощил всю чашу жизни. Едет в Грузию, чтоб обновить увядшую душу. Уморительно.

Плетнев, наш мизантроп, пишет мне трогательное письмо; жалуется на меня, на тебя, на твой гран-пасианс и говорит: мне страшно думать: это люди! Плетнев, душа моя! что тут страшного? люди - сиречь дрянь, {говно}. Плюнь на них, да и квит.

2 марта.

Скорей же «Цыганов» - да что твои Цветы цветочки.

223. А. X. БЕНКЕНДОРФУ

22 марта 1827 г. Из Москвы в Петербург

Милостивый государь

Александр Христофорович,

Стихотворения, доставленные бароном Дельвигом Вашему превосходительству, давно не находились у меня: они мною были отданы ему для альманаха «Северные цветы» и должны были быть напечатаны в начале нынешнего года. Вследствие высочайшей воли я остановил их напечатание и предписал барону Дельвигу прежде всего предоставить оные Вашему превосходительству.

Чувствительно благодарю Вас за доброжелательное замечание касательно пиесы: «19 октября». Непременно напишу барону Дельвигу, чтоб заглавные буквы имен - и вообще все, что может подать повод к невыгодным для меня заключениям и толкованиям, было им исключено.

Медлительность моего ответа происходит оттого, что последнее письмо, которое удостоился я получить от Вашего превосходительства, ошибкою было адресовано во Псков.

С чувством глубочайшего почтения и сердечной преданности, честь имею быть,

милостивый государь, Вашего превосходительства

всепокорнейший слуга

Александр Пушкин.

22 марта 1827.

Москва.

224. В. Д. СОЛОМИРСКОМУ

15 апреля 1827 г. в Москве

A l’instant, si vous le désirez, venez avec un témoin.¹

A. P.

15 avr.

{Перевод:

Немедленно, если вы этого желаете, приезжайте вместе с секундантом.

А. П.

15 апреля.}

225. М. П. ПОГОДИНУ

Апрель (до 23) 1827 г. в Москве

Ради господа бога оставьте «Черкешенку» в покое; вы больно огорчите меня, если ее напечатаете. У вас «К Языкову», тисните, но зато я решительно в двух следующих № не помещусь.

А. П.

226. А. Х. БЕНКЕНДОРФУ.

24 апреля 1827 г. Из Москвы в Петербург.

Милостивый государь

Александр Христофорович,

Семейные обстоятельства требуют моего присутствия в Петербурге: приемлю смелость просить на сие разрешения у Вашего превосходительства.

С глубочайшим почтением и с душевной преданностию честь имею быть, милостивый государь,

Вашего превосходительства

всепокорнейший слуга

Александр Пушкин.

227. А. А. МУХАНОВУ

Февраль - первая половина мая 1827 г. В Москве

Envoyez moi le plan de Pétersbourg. Quand nous reverrons-nous?

A. P.

Vous êtes malade? Je viendrai ce soir chez vous.

{Перевод:

Пришли мне план Петербурга. Когда мы увидимся?

А. П.

Ты болен? Сегодня вечером буду у тебя. }

228. Л. С. ПУШКИНУ

18 мая 1827 г. Из Москвы в Тифлис

Что ты мне не пишешь, и что не пишет ко мне твой командир? Завтра еду в Петербург увидаться с дражайшими родителями, comme on dit¹, и устроить свои денежные дела. Из Петербурга поеду или в чужие края, то есть в Европу, или восвояси, то есть во Псков, но вероятнее в Грузию, не для твоих прекрасных глаз, а для Раевского. Письмо мое доставит тебе М. И. Корсакова, чрезвычайно милая представительница Москвы. Приезжай на Кавказ и познакомься с нею - да прошу не влюбиться в дочь.

Кончилась ли у вас война? видел ли ты Ермолова, и каково вам после его? Пиши ко мне на имя сестры, а она куда-нибудь да перешлет мне.

А. П.

18 мая.

229. П. А. ОСИПОВОЙ

Около (не позднее) 10 июня 1827 г. Из Петербурга в Тригорское

Je suis bien coupable envers vous mais pas tant que vous pouvez le penser. Arrivé à Moscou je vous ai tout de suite écrit en adressant mes lettres на Ваше имя в почтамт. Il se trouve que vous ne les avez pas reçues. Cela m’a découragé, et je n’ai plus repris la plume. Puisque vous daignez vous intéresser encore à moi, que vous dirai-je, Madame, de mon séjour à Moscou, et de mon arrivée à Pétersbourg - l’insipidité et la stupidité de nos deux capitales sont égales, quoique diverses, et comme j’ai des prétentions à l’impartialité, je dirai que si l’on m’eût donné à choisir entre les deux, j’aurais choisi Trigorsk - à peu près comme Arlequin, qui sur la question qu’aimerait-il mieux: d’être roué ou pendu? répondit: j’aime mieux une soupe au lait. - Je suis ici sur mon départ et je compte absolument venir passer quelques jours à Михайловское: je salue en attendant de tout mon cœur vous et tout ce qui tient à vous.

{Перевод:

Я очень виноват перед вами, но не настолько, как вам может это казаться. Приехав в Москву, я тотчас написал вам, адресуя мои письма «на Ваше имя в почтамт». Оказывается, вы их не получили. Это меня обескуражило, и я не брал больше пера в руки. Так как вы изволите еще мною интересоваться, что же мне вам сказать, сударыня, о пребывании моем в Москве и о моем приезде в Петербург - пошлость и глупость обеих наших столиц равны, хотя и различны, и так как я притязаю на беспристрастие, то скажу, что, если бы мне дали выбирать между обеими, я выбрал бы Тригорское, - почти как Арлекин, который на вопрос, что он предпочитает: быть колесованным или повешенным? - ответил: я предпочитаю молочный суп. - Я уже накануне отъезда и непременно рассчитываю провести несколько дней в Михайловском; покамест же от всего сердца приветствую вас и всех ваших.}

230. М. П. ПОГОДИНУ

10 июня 1827 г. Из Петербурга в Москву

Очень вас благодарю и с поспешностию отсылаю корректуру - ай да Соболевский, ай да Байбак! что тут он нагородил! -

От него получил я письмо и на днях отвечу - покамест я с вожделением думаю о Silleri по 11 р. ассигнациями.

10 июня.

231. А. X. БЕНКЕНДОРФУ

29 июня 1827 г. В Петербурге

Милостивый государь

Александр Христофорович,

По приезде моем в С.-Петербург являлся я к Вам, но не имел счастия найти дома. Полагая, что Вы заблагорассудите сами потребовать меня, до сих пор я Вас не беспокоил. Теперь осмеливаюсь просить Вас дозволить мне к Вам явиться, где и когда будет угодно Вашему превосходительству.

С чувством глубочайшего почтения и преданности честь имею быть

Вашего превосходительства

покорнейший слуга

Александр Пушкин.

1827. 29 июня.

С. П. б.

232. С. А. СОБОЛЕВСКОМУ

15 июля 1827 г. Из Петербурга в Москву

15 июля.

Вечор узнал я о твоем горе и получил твои два письма. Что тебе скажу? про старые дрожжи не говорят трожды; не радуйся нашед, не плачь потеряв - посылаю тебе мою наличность, остальные 2500 получишь вслед. «Цыганы» мои не продаются вовсе; деньги же эти - трудовые, в поте лица моего выпонтированные у нашего друга Полторацкого. Приезжай в Петербург, если можешь. Мне бы хотелось с тобою свидеться да переговорить о будущем. Перенеси мужественно перемену судьбы твоей, то есть по одежке тяни ножки - все перемелется, будет мука. Ты видишь, что, кроме пословиц, ничего путного тебе сказать не сумею. Прощай, мой друг.

233. Е. М. ХИТРОВО

18 июля 1827 г. (?) В Петербурге

Madame,

Je ne sais comment Vous exprimer toute ma reconnaissance pour l’intérêt que vous daignez prendre à ma santé: je suis presque confus de me porter si bien. Une circonstance bien importune me prive aujourd’hui du bonheur d’être chez vous. Veuillez recevoir mes regrets et mes excuses ainsi que l’hommage de ma haute considération.

Pouchkine.

18 juillet.

{Перевод:

Не знаю, сударыня, как выразить вам всю свою благодарность за участие, которое вам угодно было проявить к моему здоровью; мне почти совестно чувствовать себя так хорошо. Одно крайне досадное обстоятельство лишает меня сегодня счастья быть у вас. Прошу принять мои сожаления и извинения, равно как и выражение моего глубокого уважения. Пушкин.

18 июля.}

234. А. X. БЕНКЕНДОРФУ

20 июля 1827 г. В Петербурге

Милостивый государь

Александр Христофорович,

В 1824 году г. статский советник Ольдекоп без моего согласия и ведома перепечатал стихотворение мое «Кавказский пленник» и тем лишил меня невозвратно выгод второго издания, за которое уже предлагали мне в то время книгопродавцы 3000 рублей. Вследствие сего родитель мой, статский советник Сергей Львович Пушкин, обратился с просьбою к начальству, но не получил никакого удовлетворения, а ответствовали ему, что г. Ольдекоп перепечатал-де «Кавказского пленника» для справок оригинала с немецким переводом, что к тому же не существует в России закона противу перепечатывания книг, и что имеет он, статский советник Пушкин, преследовать Ольдекопа токмо разве яко мошенника, на что не смел я согласиться из уважения к его званию и опасения заплаты за бесчестие.

Не имея другого способа к обеспечению своего состояния, кроме выгод от посильных трудов моих, и ныне лично ободренный Вашим превосходительством, осмеливаюсь наконец прибегнуть к высшему покровительству, дабы и впредь оградить себя от подобных покушений на свою собственность.

Честь имею быть с чувством глубочайшего почтения, благодарности и преданности

Вашего превосходительства, милостивый государь,

покорнейшим слугою

Александр Пушкин.

С.-Петербург.

20 июля 1827.

235. А. X. БЕНКЕНДОРФУ

20 июля 1827 г. В Петербурге

Милостивый государь

Александр Христофорович,

Честь имею препроводить на рассмотрение Вашего превосходительства новые мои стихотворения. Если Вы соблаговолите снабдить меня свидетельством для цензуры, то, вследствие Вашего снисходительного позволения, осмеливаюсь просить Вас о доставлении всех сих бумаг издателю моих сочинений, надворному советнику Петру Александровичу Плетневу.

Препровождая при сем записку о деле моем с г. Ольдекопом, с глубочайшим почтением и преданностию имею честь быть,

милостивый государь, Вашего превосходительства

покорнейшим слугою

Александр Пушкин.

С.-Петербург.

20 июля 1827.

236. А. А. ДЕЛЬВИГУ

31 июля 1827 г. Из Михайловского в Ревель

Элегия

Под небом голубым страны своей родной...¹

Вот тебе обещанная элегия, душа моя. Теперь у тебя отрывок из «Онегина», отрывок из «Бориса» да эта пьеса. Постараюсь прислать еще что-нибудь. Вспомни, что у меня на руках «Московский вестник» и что я не могу его оставить на произвол судьбы и Погодина. Если кончу послание к тебе о черепе твоего деда, то мы и его тиснем. Я в деревне и надеюсь много писать, в конце осени буду у вас; вдохновенья еще нет, покамест принялся я за прозу. Пиши мне о своих занятиях. Что твоя проза и что твоя поэзия? Рыцарский Ревель разбудил ли твою заспанную музу? у вас Булгарин? кстати: Сомов говорил мне о его «Вечере у Карамзина». Не печатай его в своих «Цветах». Ей-богу неприлично. Конечно, вольно собаке и на владыку лаять, но пускай лает она на дворе, а не у тебя в комнатах. Наше молчание о Карамзине и так неприлично; не Булгарину прерывать его. Это было б еще неприличнее. Что твоя жена? помогло ли ей море? Няня ее целует, а я ей кланяюсь. - Пиши же.

31 июля. Михайловское.

237. М. П. ПОГОДИНУ

Вторая половина (не позднее 30) августа 1827 г. Из Михайловского в Москву

Отрывок из «Онегина».

В начале жизни мною правил...¹

Что вы делаете? что наш «Вестник»? Посылаю вам лоскуток «Онегина» ему на шапку. «Фауст» и другие стихи не вышли еще из-под царской цензуры; коль скоро получу, перешлю к вам. Я убежал в деревню, почуя рифмы.

Пока не требует поэта...²

Назовите эти стихи, да и тисните. Vale.

Что делает мой бедный Байбак? где он?

238. М. П. ПОГОДИНУ

31 августа 1827 г. Из Михайловского в Москву

Победа, победа! «Фауста» царь пропустил, кроме двух стихов: Да модная болезнь, она Недавно вам подарена. Скажите это от меня господину, который вопрошал нас, как мы смели представить пред очи его высокородия такие стихи! Покажите ему это письмо и попросите его высокородие от моего имени впредь быть учтивее и снисходительнее. Плетнев доставит Вам сцену, с копией отношения Бенкендорфа. Если московская цензура все-таки будет упрямиться, то напишите мне, а я опять буду беспокоить государя императора всеподданнейшей просьбою и жалобами на неуважение высочайшей его воли.

Теперь обратимся к другому предмету. Вы хотите издать «Уранию»!!! et tu, Brute!!³ Но подумайте: на что это будет похоже? Вы, издатель европейского журнала в азиатской Москве, Вы, честный литератор между лавочниками литературы, вы!...... Нет, вы не захотите марать себе рук альманашной грязью. У Вас много накопилось статей, которые не входят в журнал; но каких же? Quod licet Uraniae, licet² тем паче «Московскому вестнику»; не только licet, но decet³. Есть и другие причины. Какие? деньги? деньги будут, будут. Ради бога не покидайте «Вестника»; на будущий год обещаю Вам безусловно деятельно участвовать в его издании: для того разрываю непременно все связи с альманашниками обеих столиц. Главная ошибка наша была в том, что мы хотели быть слишком дельными; стихотворная часть у нас славная; проза может быть еще лучше, но вот беда: в ней слишком мало вздору. Ведь, верно, есть у вас повесть для «Урании»? давайте ее в «Вестник». Кстати о повестях: они должны быть непременно существенной частию журнала, как моды у «Телеграфа». У нас не то, что в Европе, - повести в диковинку. Они составили первоначальную славу Карамзина; у нас про них еще толкуют.

Ваша индейская сказка «Переправа» в европейском журнале обратит общее внимание, как любопытное открытие учености, у нас тут видят просто повесть и важно находят ее глупою. Чувствуете разницу? Вестник Московский по моему беспристрастному, совестному мнению - лучший из русских журналов. В «Телеграфе» похвально одно ревностное трудолюбие - а хороши одни статьи Вяземского - но зато за одну статью Вяземского в «Телеграфе» отдам три дельные статьи «Московского вестника». Его критика поверхностна или несправедлива, но образ его побочных мыслей и их выражения резко оригинальны, он мыслит, сердит и заставляет мыслить и смеяться: важное достоинство, особенно для журналиста! Если вы с ним увидитесь, скажите ему, что я пред ним виноват, но что все собираюсь загладить свою вину. Не знаю, увижу ли я вас нынче; по крайней мере хочется зимою побывать в белокаменной. До свидания, милый и любезный. Весь ваш без церемоний.

31 августа. Михайловское.

Р. S. Еще слово: издание «Урании», ей-богу, может, хотя и несправедливо, повредить вам в общем мнении порядочных людей. Прочтите, что Вяземский сказал об альманахе издателя «Благонамеренного»; он совершенно прав. Публика наша глупа, но не должно ее морочить. Так точно как журнальный сыщик Сережа глуп, но не должно его наверное обыгрывать в карты. Издатель журнала должен все силы употребить, дабы сделать свой журнал как можно совершенным, а не бросаться за барышом. Лучше уж прекратить издание; но сие было бы стыдно. Говорю вам просто и прямо, потому что вас искренно уважаю. Прощайте.

«Стансы к царю» им позволены, «Песни о Стеньке» не пропущены.

239. А. П. КЕРН

1 сентября 1827 г. Из Тригорского в Петербург

Анна Петровна, я Вам жалуюсь на Анну Николавну - она меня не целовала в глаза, как Вы изволили приказывать. Adieu, belle dame¹.

Весь ваш

Яблочный Пирог.

240. А. X. БЕНКЕНДОРФУ

10 сентября 1827 г. Из Опочки в Петербург

Милостивый государь

Александр Христофорович,

С благоговением и благодарностию получил я чрез Ваше превосходительство отзыв государя императора. Почитаю за счастие во всем повиноваться высочайшей его воле.

Что касается до моего дела с г. Ольдекопом, то я не осмелюсь вновь по оному беспокоить Ваше превосходительство. Вы изволили весьма справедливо заметить, что и там, где находятся положительные законы насчет перепечатания книг, не возбраняется издавать переводы вместе с подлинниками. Но сие относится только к сочинениям древних или умерших писателей, если же допустить у нас, что перевод дает право на перепечатание подлинника, то невозможно будет оградить литературную собственность от покушений хищника.

Повергая сие мое мнение на благоусмотрение Вашего превосходительства, полагаю, что в составлении постоянных правил для обеспечения литературной собственности вопрос о праве перепечатывать книгу при переводе, замечаниях или предисловии весьма важен.

С глубочайшим почтением и совершенной преданностию честь имею быть,

милостивый государь,

Вашего превосходительства

покорнейший слуга

Александр Пушкин.

Опочка.

1827. 10 сентября.

241. А. Ф. СМИРДИНУ

25 октября 1827 г. В Петербурге

Милостивый государь мой

Александр Филиппович,

По желанию Вашему позволяю Вам напечатать вторично поэму мою «Бахчисарайский фонтан» числом тысячу экземпляров.

Ваш покорный слуга

Александр Пушкин.

С.-Петербург.

242. Ф. В. БУЛГАРИНУ

Ноябрь (до 18) 1827 г. В Петербурге

Напрасно думали Вы, любезнейший Фаддей Венедиктович, чтоб я мог забыть свое обещание - Дельвиг и я непременно явимся к Вам с повинным желудком сегодня в 3 1/2 часа. Голова и сердце мое давно Ваши.

А. Пушкин.

243. Л. С. ПУШКИНУ

21 ноября 1827 г. Из Петербурга в Тифлис

Dites à Rajevsky qu’il m’écrive à l’adresse de mon père. Vous eussiez dû faire de même.

{Перевод:

Передай Раевскому, чтобы он писал мне на батюшкин адрес. - Тебе следовало бы делать то же самое.}

244. С. А. СОБОЛЕВСКОМУ

Ноябрь (после 10) 1827 г. Из Петербурга в Москву

Безалаберный! полно тебе писать глупости Анне Петровне, напиши мне слово путное. Где «Онегина» 2-я часть? здесь ее требуют, остановилась из-за нее продажа и других глав. А кто виноват? ты, живот, Калибан etc. - еще слово: ты перевелся на Трубецкого, а он терпел, терпел целый месяц - а как стало невтерпеж, пристал ко мне внезапно: давай денег! - денег - а где их взять? - Что ваши, то есть наши? Погодин мне писал, а я, виноват, весь изленился, не отвечал еще и не послал стихов - да они сами меня обескуражили. Здесь в Петербурге дают мне (à la lettre)¹ 10 рублей за стих, а у вас в Москве хотят меня заставить даром и исключительно работать журналу. Да еще говорят: он богат, черт ли ему в деньгах. Положим так, но я богат через мою торговлю стишистую, а не прадедовскими вотчинами, находящимися в руках Сергея Львовича.

А. П.

Баронесса тебе кланяется - и целует нежно.

245. М. П. ПОГОДИНУ

Около (не позднее) 17 декабря 1827 г. Из Петербурга в Москву

Теперь я должен перед вами зело извиняться за долгое молчание. - Непонятная, неотразимая, неизъяснимая лень мною овладела, это еще лучшее оправдание мое. Посылаю вам Туманского (кроме «Голубые глаза», взятые для Дельвига), отрывок из «Онегина» и «Стансы» пропущенные - на днях пришлю «Москву» и др. Извините меня перед Калайдовичем; у меня чисто ничего не осталось после здешней альманашной жатвы, а писать еще некогда.

Весь ваш А. П.

Я не лишен прав гражданства и могу быть цензирован нашею цензурою, если хочу, - а с каждым нравоучительным четверостишием я к высшему цензору не полезу - скажите это им.

246. С. А. СОБОЛЕВСКОМУ

Декабрь 1827 г. (?) Из Петербурга в Москву

Если бы ты просто написал мне, приехав в Москву, что ты не можешь прислать мне 2-ю главу, то я без хлопот ее бы перепечатал. Но ты все обещал, обещал - и благодаря тебя во всех книжных лавках продажа 1-й и 3-й глав остановилась. Покорно благодарю.

Что из этого следует?

Что ты безалаберный.

Что ты ольдекопничаешь и воейковствуешь, перепечатывая нас, образцовых великих людей - Мерзлякова, двух Пушкиных, Великопольского, Подолинского, Полевого и проч.

Хорош!

1828

247. П. А. ОСИПОВОЙ

24 января 1828 г. Из Петербурга в Тригорское

Je suis si honteux, Madame, d’avoir été si longtemps sans vous écrire, que j’ose à peine prendre la plume; ce n’est que le souvenir de votre amitié, souvenir qui me sera éternellement délicieux, et l’assurance que j’ai de l’indulgence de votre bonté, qui m’enhardissent encore aujourd’hui. Delvig, qui abandonne ses Fleurs pour des épines diplomatiques, vous parlera de notre existence à Pétersbourg. Je vous avoue que cette existence est assez sotte, et que je brûle de la changer de manière ou d’autre. Je ne sais si je viendrai encore à Михайловское. Cependant c’eût été mon désir. Je vous avoue, Madame, que le bruit et le tumulte de Pétersbourg m’est devenu tout à fait étranger - je les supporte avec impatience. J’aime mieux votre beau jardin et le joli rivage de la Сороть. Vous voyez, Madame, que mes goûts sont encore poétiques malgré la vilaine prose de mon existence actuelle. Il est vrai qu’il est difficile de vous écrire et de n’être pas poète.

Agréez, Madame, l’assurance de mon respect et de mon entier dévouement. Je salue de tout mon cœur toute votre charmante famille. Comment se trouve M-lle Euphrosine de son séjour à Torjok? et y fait-elle beaucoup de conquêtes?

A. P.

{Перевод:

Мне ужасно совестно, сударыня, что я так долго не писал вам: я едва осмеливаюсь взяться за перо; и сейчас мне еще придают смелость лишь воспоминание о вашей дружбе, которое вечно будет для меня сладостным, и уверенность в вашей снисходительной доброте. Дельвиг, который покидает свои Цветы ради дипломатических терниев, расскажет вам о нашей жизни в Петербурге. Жизнь эта, признаться, довольно пустая, и я горю желанием так или иначе изменить ее. Не знаю, приеду ли я еще в Михайловское. Однако мне бы хотелось этого. Признаюсь, сударыня, шум и сутолока Петербурга мне стали совершенно чужды - я с трудом переношу их. Я предпочитаю ваш чудный сад и прелестные берега Сороти. Вы видите, сударыня, что, несмотря на отвратительную прозу нынешнего моего существования, у меня все же сохранились поэтические вкусы. Правда, мудрено писать вам и не быть поэтом.

Примите, сударыня, уверение в моем уважении и совершенной преданности. От всего сердца приветствую все ваше милое семейство. Довольна ли м-ль Евпраксия своим пребыванием в Торжке? И много ли она одерживает там побед? А. П.

24 января.}

248. E. M. ХИТРОВО

6 февраля 1828 г. В Петербурге.

Que vous êtes aimable d’avoir songé à consoler de votre souvenir l’ennui de ma réclusion. Toute sorte d’embarras, de chagrins, de désagréments etc., m’avaient tenu plus que jamais éloigné du monde et ce n’est que malade moi-même, que j’ai appris l’accident de M-lle la comtesse. Arnt a eu la bonté de m’en donner des nouvelles et de me dire qu’elle allait beaucoup mieux. Dès que mon état me le permettra, j’espère, Madame, avoir le bonheur de venir de suite vous présenter mes respectueux hommages, en attendant je m’ennuie, sans avoir même la distraction d’une souffrance physique.

Pouchkine.

Lundi.

Je prends la liberté, Madame, de vous envoyer la 4 et 5 partie d’Онегин, qui viennent de paraître; je souhaite de bien bon cœur qu’elles vous fassent sourire.

{Перевод:

Как это мило с вашей стороны, что вы захотели рассеять скуку моего заточения своим вниманием! Разные заботы, огорчения, неприятности и т. д. более чем когда-либо удерживали меня вдали от света, и я узнал о несчастном случае с графиней, только уже будучи болен сам. Арендт был так добр, что дал мне сведения о ней и сообщил, что ей гораздо лучше. - Как только позволит состояние моего здоровья, я надеюсь, сударыня, иметь счастье немедленно засвидетельствовать вам свое почтение. А покамест я скучаю, лишенный даже такого развлечения, как физическое страдание. Пушкин.

Понедельник.

Беру на себя смелость, сударыня, послать вам только что вышедшие 4 и 5 части Онегина. От всего сердца желаю, чтобы они вызвали у вас улыбку.}

249. Е. М. ХИТРОВО

10 февраля 1828 г. В Петербурге

Un aussi triste malade que moi ne mérite guère d’avoir une sœur grise aussi aimable que vous, Madame. Mais je suis bien reconnaissant de cette charité toute chrétienne et toute charmante. Je suis charmé que vous protégiez mon ami Онегин; votre remarque critique est aussi juste que fine, comme tout ce que vous dites; je me serais empressé d’en venir recueillir d’autres, si je ne boitais encore un peu, et si je ne craignais les escaliers. Jusqu’à présent je ne me permets que le rez de chaussée.

Daignez recevoir, Madame, l’hommage de ma reconnaissance et de ma parfaite considération.

Pouchkine.

Vendredi.

{Перевод:

Такой скучный больной, как я, вовсе не заслуживает столь любезной сиделки, как вы, сударыня. Но я весьма признателен вам за это чисто христианское и поистине очаровательное милосердие. Я в восхищении, что вы покровительствуете моему другу Онегину; ваше критическое замечание столь же справедливо, как и тонко, как все, что вы говорите; я поспешил бы прийти и выслушать все остальные, если бы не хромал еще немного и не боялся лестниц. Пока что я разрешаю себе бывать только в нижних этажах.

Благоволите принять, сударыня, выражение моей благодарности и совершенного уважения. Пушкин.

Пятница.}

250. М. П. ПОГОДИНУ

19 февраля 1828 г. Из Петербурга в Москву

Это слишком серьезно. см. замечание издателя «Московского вестника» о замечании издателя «Московского телеграфа» («Московский вестник», 1828, № 2). Вот как должно их доезжать!

А Флимуш проклятый? а Магазины, Моды?

251. М. П. ПОГОДИНУ

19 февраля 1828 г. Из Петербурга в Москву

Вы всеконечно правы и угадали, что я в примечании Булгарина совсем не участвовал - ни делом, ни словом, ни согласием, ни ведением. Когда б я видел его корректуру, то, верно б, уже не пропустил выходку, которая так вас беспокоит. Печатайте ваше возражение, если вы думаете, что «Северная пчела» того стоит, а я не вмешиваюсь, ибо мое правило: не трогать чего знаете. Впрочем, здесь никто не заметил замечания.

О герой Шевырев! О витязь великосердый! - подвизайся, подвизайся! - А вы, любезный Михайло Петрович, утешьтесь и, как говорит Тредьяковский, плюньте на суку «Северную пчелу».

19 февраля.

На днях пришлю вам прозу - да Христа ради, не обижайте моих сирот-стишонков опечатками и т. п.

Шевыреву пишу особо. Грех ему не чувствовать Баратынского - но бог ему судья.

252. С. А. СОБОЛЕВСКОМУ

Вторая половина февраля 1828 г. Из Петербурга в Москву

Безалаберный!

Ты ничего не пишешь мне о 2100 р., мною тебе должных, а пишешь мне о M-me Kern, которую с помощию божией я на днях {уеб}. Вот в чем дело: хочешь ли оную сумму получить с «Московского вестника» - узнай, в состоянии ли они мне за нынешний год выдать 2100? и дай ответ - если нет, то получишь их с Смирдина в разные сроки. Что, душа моя Калибан? как это тебе нравится? Пиши мне о своих делах и планах. Кто у вас производит, кто потребляет? Кто этот атенеический мудрец, который так хорошо разобрал IV и V главу? Зубарев? или Иван Савельич? Я собирался к вам, мои милые, да не знаю, попаду ли: во всяком случае в Петербурге не остаюсь.

253. А. X. БЕНКЕНДОРФУ

5 марта 1828 г. В Петербурге

Милостивый государь

Александр Христофорович,

Позвольте мне принести Вашему превосходительству чувствительную мою благодарность за письмо, которое удостоился я получить.

Снисходительное одобрение государя императора есть лестнейшая для меня награда, и почитаю за счастие обязанность мою следовать высочайшему его соизволению.

С чувством глубочайшего почитания и сердечной преданности, честь имею быть,

милостивый государь, Вашего превосходительства

покорнейший слуга

Александр Пушкин.

5 марта 1828.

СПб.

Осмеливаюсь беспокоить Вас покорнейшей просьбою: лично узнать от Вашего превосходительства будущее мое назначение.

254. П. А. ОСИПОВОЙ

Около (не позднее) 10 марта (?) 1828 г. Из Петербурга в Тригорское

Je prends la liberté de vous envoyer les trois derniers chants d’Онегин, je souhaite qu’ils puissent mériter votre approbation. J’y joins un exemplaire pour M-elle Euphrosine, en la remerciant beaucoup de la réponse laconique qu’elle a daigné faire à ma question. Je ne sais, Madame, si j’aurai le bonheur de vous voir cette année; on dit que vous vouliez venir à Pétersbourg. Est-il vrai? cependant je compte toujours sur le voisinage de Trigorsk et de Зуево. Le sort aura beau faire, il faudra bien qu’a la fin nous nous réunissions sous les sorbiers de la Сороть. Agréez, Madame, vous et toute votre famille, l’assurance de mon respect, de mon amitié, de mes regrets et de mon parfait dévouement.

{Перевод:

Беру на себя смелость послать вам три последние песни Онегина; надеюсь, что они заслужат ваше одобрение. Прилагаю еще один экземпляр для м-ль Евпраксии, принося ей большую благодарность за лаконический ответ, которым она удостоила мой вопрос. Не знаю, сударыня, буду ли я иметь счастье видеть вас в нынешнем году; говорят, что вы хотели приехать в Петербург. Правда ли это? Между тем я по-прежнему рассчитываю на соседство Тригорского и Зуева. - Назло судьбе мы в конце концов все же соберемся под рябинами Сороти. Примите, сударыня, выражение моего уважения, привязанности, сожалений и совершенной преданности вам и всему вашему семейству.}

255. И. Е. ВЕЛИКОПОЛЬСКОМУ

Конец марта 1828 г. Из Петербурга в Москву

Любезный Иван Ермолаевич.

Булгарин показал мне очень милые ваши стансы ко мне в ответ на мою шутку. Он сказал мне, что цензура не пропускает их, как личность, без моего согласия. К сожалению, я не мог согласиться.

Глава Онегина вторая
Съезжала скромно на тузе,

и ваше примечание, - конечно, личность и неприличность. И вся станса недостойна вашего пера. Прочие очень милы. Мне кажется, что вы немножко мною недовольны. Правда ли? По крайней мере отзывается чем-то горьким ваше последнее стихотворение. Неужели вы захотите со мною поссориться не на шутку и заставить меня, вашего миролюбивого друга, включить неприязненные строфы в 8-ю главу «Онегина»? NB. Я не проигрывал 2-й главы, а ее экземплярами заплатил свой долг, так точно, как вы заплатили мне свой родительскими алмазами и 35-ю томами Энциклопедии. Что, если напечатать мне сие благонамеренное возражение? Но я надеюсь, что я не потерял вашего дружества и что мы при первом свидании мирно примемся за карты и за стихи.

Простите. Весь Ваш А. П.

256. А. X. БЕНКЕНДОРФУ

18 апреля 1828 г. В Петербурге

Милостивый государь

Александр Христофорович,

По приказанию Вашего превосходительства, являлся я сегодня к Вам, дабы узнать решительно свое назначение, но меня не хотели пустить и позволить мне дожидаться.

Извините, Ваше превосходительство, если вновь осмеливаюсь Вам докучать, но судьба моя в Ваших руках, и Ваша неизменная снисходительность ободряет мою нескромность.

С истинным, глубочайшим почтением и сердечной преданностию, честь имею быть

Вашего превосходительства, милостивый государь,

покорнейшим слугою

Александр Пушкин.

18 апреля.

257. А. X. БЕНКЕНДОРФУ

21 апреля 1828 г. В Петербурге

Милостивый государь

Александр Христофорович,

Искренно сожалея, что желания мои не могли быть исполнены, с благоговением приемлю решение государя императора и приношу сердечную благодарность Вашему превосходительству за снисходительное Ваше обо мне ходатайство.

Так как следующие 6 или 7 месяцев остаюсь я, вероятно, в бездействии, то желал бы я провести сие время в Париже, что, может быть, впоследствии мне уже не удастся. Если Ваше превосходительство соизволите мне испросить от государя сие драгоценное дозволение, то вы мне сделаете новое, истинное благодеяние.

Пользуюсь сим последним случаем, дабы испросить от Вашего превосходительства подтверждения данного мне Вами на словах позволения: вновь издать раз уже напечатанные стихотворения мои.

Вновь поручая судьбу мою великодушному Вашему ходатайству, с глубочайшим почтением, совершенной преданностию и сердечной благодарностию, честь имею быть,

милостивый государь, Вашего превосходительства

всепокорнейший слуга

Александр Пушкин.

СПб. 1828.

21 апреля.

258. В. Ф. ВЯЗЕМСКОЙ

26 апреля 1828 г. Из Петербурга в Москву

Ваше сиятельство! Его сиятельство, несмотря на свою ревность, позволил моему благородию написать вам несколько строф (то есть строк). Во-первых, позвольте повергнуться мне к ножкам Вашего сиятельства и принести всеподданнейшую мою благодарность за собачку (символ моей к Вам верности), вышитую на канве собственными Вашими ручками и присланную мне в мое чухонское уединение. - Что делаете Вы, бесподобная княгиня, в Вашей саратовской степи, и что делает его сиятельство Павел, которого письма составляют единственное утешение наше? En second lieu je vous remercie pour la charmante lettre dont vous m’avez honoré. Je ne l’ai pas pour le moment sur mon cœur (c’est à dire dans ma poche), c’est pourquoi je me réserve pour un autre temps le plaisir de babiller et de vous faire la confession pleine et entière que vous me demandez. Salut.

A. P.¹

259. H. М. ЯЗЫКОВУ

14 июня 1828 г. Из Петербурга в Дерпт

К тебе сбирался я давно
В немецкий град, тобой воспетый,
С тобой попить, как пьют поэты,
Тобой воспетое вино.
Уж зазывал меня с собою
Тобой воспетый Киселев,
И я с веселою душою
Оставить был совсем готов
Неволю невских берегов.
И что ж? Гербовые заботы
Схватили за полы меня,
И на Неве, хоть нет охоты,
Прикованным остался я.
О юность, юность удалая!
Могу ль тебя не пожалеть?
В долгах, бывало, утопая,
Заимодавцев убегая,
Готов был всюду я лететь;
Теперь докучно посещаю
Своих ленивых должников,
Остепенившись, проклинаю
Я тяжесть денег и годов.

Прости, певец! играй, пируй,
С Кипридой, Фебом торжествуй,

Не знай сиятельного чванства,
Не знай любезных должников
И не плати своих долгов
По праву русского дворянства.

Стихов, ради бога стихов! Душа просит. Простите, желал бы сказать до свидания.

14 июня.

СПб.

260. М. П. ПОГОДИНУ

1 июля 1828 г. Из Петербурга в Москву

Простите мне долгое мое молчание, любезный Михаило Петрович; право, всякий день упрекал я себя в неизвинительной лени, всякий день собирался к вам писать и все не собрался. По сему самому не присылал вам ничего и в «Московский вестник». Правда, что и посылать было нечего; но дайте сроку - осень у ворот; я заберусь в деревню и пришлю вам оброк сполна. Надобно, чтоб наш журнал издавался и на следующий год. Он, конечно, буде сказано между нами, первый, единственный журнал на святой Руси. Должно терпением, добросовестностию, благородством и особенно настойчивостию оправдать ожидания истинных друзей словесности и ободрение великого Гете. Честь и слава милому нашему Шевыреву. Вы прекрасно сделали, что напечатали письмо нашего германского патриарха. Оно, надеюсь, даст Шевыреву более весу во мнении общем. А того-то нам и надобно. Пора уму и знаниям вытеснить Булгарина и Федорова; я здесь на досуге поддразниваю их за несогласие их мнений с мнением Гёте. За разбор «Мысли», одного из замечательнейших стихотворений текущей словесности, уже досталось нашим северным шмелям от Крылова, осудившего их и Шевырева, каждого по достоинству. Вперед! и да здравствует «Московский вестник»! Растолковали ли Вы Телеграфу, что он дурак? Ксенофонт Телеграф, в бытность свою в С.-Петербурге, со мною в том было согласился (но сие да будет между нами; Телеграф добрый и честный человек, и с ним я ссориться не хочу). Кланяйтесь Калибану. На днях пишу к нему. Пришлю ему денег, а Вам стихов. За сим обнимаю вас от сердца.

1 июля.

Кстати: похвалите «Славянина», он нам нужен, как навоз нужен пашне, как свинья нужна кухне, а Шишков Русской Академии. На днях читал я стихи Языкова, где говорит он о своих стихах:

Что ж? в Белокаменную с богом,
В «Московский вестник». - Трудно, брат,
Он выступает в чине строгом,
Разборчив, строг, аристократ -
Так и приязнь ему не в лад
Со мной, парнасским демагогом.
Ну, в «Афиней». - Что «Афиней»?
Журнал казенно-философский,
Отступник Пушкина, злодей,
«Благонамеренный» московский.

261. С. А. СОБОЛЕВСКОМУ

3 июля 1828 г. Из Петербурга в Москву

Посылаю тебе что мог пока собрать: 1750 р. Из коих отошли, ради Христа, 250 Зубкову. Писать пока некогда. Прощай, обжирайся на здоровье.

3 июля.

Мой адрес: на имя Плетнева Петра Александровича - в Екатерининский институт.

262. А. X. БЕНКЕНДОРФУ

Вторая половина (не ранее 17) августа 1828 г. В Петербурге

Вследствие высочайшего повеления господин обер-полицеймейстер требовал от меня подписки в том, что я впредь без предварительной обычной цензуры... Повинуюсь священной для меня воле; тем не менее прискорбна мне сия мера. Государь император в минуту для меня незабвенную изволил освободить меня от цензуры, я дал честное слово государю, которому изменить я не могу, не говоря уже о чести дворянина, но и по глубокой, искренней моей привязанности к царю и человеку. Требование полицейской подписки унижает меня в собственных моих глазах, и я, твердо чувствую, того не заслуживаю, и дал бы и в том честное мое слово, если б я смел еще надеяться, что оно имеет свою цену. Что касается до цензуры, если государю императору угодно уничтожить милость, мне оказанную, то, с горестью приемля знак царственного гнева, прошу Ваше превосходительство разрешить мне, как надлежит мне впредь поступать с моими сочинениями, которые, как Вам известно, составляют одно мое имущество.

Надеюсь, что Ваше превосходительство поймете и не примете в худую сторону смелость, с которою решаюсь объяснить. Она знак искреннего уважения человека, который чувствует себя...

263. П. А. ВЯЗЕМСКОМУ

1 сентября 1828 г. Из Петербурга в Пензу

Благодарствуй за письмо - оно застало меня посреди хлопот и неприятностей всякого рода. Отвечаю наскоро на все твои запросы.

Быть может, некогда восплачет обо мне стих Гнедича (который теперь здесь) в переводе его Вольтерова «Танкреда»:
Un jour elle pleurera l’amant qu’elle a trahi;
Ce cœur qu’elle a perdu, ce cœur qu’elle déchire¹.

Успокоился ли ты? Пока Киселев и Полторацкие были здесь, я продолжал образ жизни, воспетый мною таким образом

А в ненастные дни собирались они
часто.
Гнули, {мать их ети,} от 50-ти
на 100.
И выигрывали и отписывали
мелом.
Так в ненастные дни занимались они
делом.

Но теперь мы все разбрелись. Киселев, говорят, уже в армии; Junior² в деревне; Голицын возится с Глинкою и учреждает родственно-аристократические праздники. Я пустился в свет, потому что бесприютен. Если б не твоя медная Венера, то я бы с тоски умер. Но она утешительно смешна и мила. Я ей пишу стихи. А она произвела меня в свои сводники (к чему влекли меня и всегдашняя склонность и нынешнее состоянье моего Благонамеренного, о коем можно сказать то же, что было сказано о его печатном тезке: ей-ей намерение благое, да исполнение плохое).

Ты зовешь меня в Пензу, а того и гляди, что я поеду далее.

Прямо, прямо на восток.

Мне навязалась на шею преглупая шутка. До правительства дошла наконец «Гавриилиада»; приписывают ее мне; донесли на меня, и я, вероятно, отвечу за чужие проказы, если кн. Дмитрий Горчаков не явится с того света отстаивать права на свою собственность. Это да будет между нами. Все это не весело, но критика кн. Павла веселит меня, как прелестный цвет, обеающий со временем плоды. Попроси его переслать мне свои замечания; я буду на них отвечать непременно. Благодарю тебя умом и сердцем, то есть вкусом и самолюбием - за портрет Пелагеи Николаевны. Стихов ей не шлю, ибо на такой дистанции не стреляют даже и турки. Перед княгиней Верой не смею поднять очей; однако ж вопрошаю, что думает она о происшествиях в Одессе (Раевский и графиня Воронцова).

Addio, idol mio³ - пиши мне все в Петербург - пока -

1 сентября

264. Е. М. ХИТРОВО

Август - первая половина октября 1828 г. (?) В Петербурге

Mon Dieu, Madame, en disant des phrases en l’air, je n’ai jamais songé à des allusions inconvenantes. Mais voilà comme vous êtes toutes et voilà pourquoi les femmes comme il faut et les grands sentiments sont ce que je crains le plus au monde. Vivent les grisettes. C’est bien plus court et bien plus commode. Si je ne viens pas chez vous, c’est que je suis très occupé, que je ne puis m’absenter que tard, que j’ai mille personnes que je dois voir et que je ne vois pas.

Voulez-vous que je vous parle bien franchement? Peut-être suis-je élégant et comme il faut dans mes écrits; mais mon cœur est tout vulgaire et mes inclinations toutes tiers-état. Je suis soûl d’intrigues, de sentiments, de correspondance, etc. etc. J’ai le malheur d’avoir une liaison avec une personne d’esprit, maladive et passionnée - qui me fait enrager, quoique je l’aime de tout mon cœur. En voilà bien assez pour mes soucis et surtout pour mon tempérament.

Ma franchise ne vous fâchera pas? n’est-ce pas? Pardonnez-moi donc des phrases qui n’avaient pas le sens commun et qui surtout ne vous regardaient en aucune manière.

{Перевод:

Боже мой, сударыня, бросая слова на ветер, я был далек от мысли вкладывать в них какие-нибудь неподобающие намеки. Но все вы таковы, и вот почему я больше всего на свете боюсь порядочных женщин и возвышенных чувств. Да здравствуют гризетки! С ними гораздо проще и удобнее. Я не прихожу к вам потому, что очень занят, могу выходить из дому лишь поздно вечером и мне надо повидать тысячу людей, которых я все же не вижу.

Вы не будете на меня сердиться за откровенность? не правда ли? Простите же мне слова, лишенные смысла, а главное - не имеющие к вам никакого отношения.}

265. Е. М. ХИТРОВО

Август - первая половина октября 1828 г. (?) В Петербурге

D’où diable prenez vous que je sois fâché? mais j’ai des embarras par-dessus la tête. Pardonnez mon laconisme et mon style de jacobin.

Mercredi.

{Перевод:

Откуда, черт возьми, вы взяли, что я сержусь? У меня хлопот выше головы. Простите мой лаконизм и якобинский слог.

Среда.}

266. Н. В. ПУТЯТЕ

Январь - середина октября 1828 г. (?) В Петербурге

M’étant approché hier d’une dame qui parlait à M-r de Lagrenée, celui-ci lui dit assez haut pour que je l’entendisse: renvoyez-le. Me trouvant forcé de demander raison de ce propos, je vous prie, Monsieur, de vouloir bien vous rendre auprès de M-r de Lagrenée et de lui parler en conséquence.

Pouchkine.

Réponse s’il vous plait.¹

{Перевод:

Вчера, когда я подошел к одной даме, разговаривавшей с г-ном де Лагренэ, последний сказал ей достаточно громко, чтобы я его услышал: прогоните его. Поставленный в необходимость потребовать у него объяснений по поводу этих слов, прошу вас, милостивый государь, не отказать посетить г-на Лагренэ для соответственных с ним переговоров.

Пушкин.}

Ответьте, пожалуйста.

267. А. Н. ВУЛЬФУ

27 октября 1828 г. Из Малинников в Петербург

Тверской Ловелас С.-Петербургскому Вальмону здравия и успехов желает.

Честь имею донести, что в здешней губернии, наполненной вашим воспоминанием, все обстоит благополучно. Меня приняли с достодолжным почитанием и благосклонностию. Утверждают, что вы гораздо хуже меня (в моральном отношении), и потому не смею надеяться на успехи, равные вашим. Требуемые от меня пояснения насчет вашего петербургского поведения дал я с откровенностию и простодушием, отчего и потекли некоторые слезы и вырвались некоторые недоброжелательные восклицания, как например: какой мерзавец! какая скверная душа! - но я притворился, что их не слышу. При сей верной оказии доношу вам, что Марья Васильевна Борисова есть цветок в пустыне, соловей в дичи лесной, перла в море и что я намерен на днях в нее влюбиться.

Здравствуйте; поклонение мое Анне Петровне, дружеское рукопожатие баронессе etc.

27 октября.

268. П. А. ОСИПОВОЙ

3 ноября 1828 г. Из Малинников в Тригорское

Mille remerciements, Madame, pour l’intérêt que vous daignez prendre à votre tout dévoué serviteur. Je serais venu chez vous absolument, mais la nuit m’a surpris je ne sais trop comment au beau milieu de mes rêveries. Ma santé est aussi bonne que possible.

A demain donc, Madame, et veuillez encore une fois recevoir mes tendres remerciements.

3 novembre.

{Перевод:

Тысяча благодарностей, сударыня, за внимание, которым вы удостаиваете вашего преданного слугу. Я бы непременно пришел к вам - но ночь внезапно застала меня среди моих мечтаний. Здоровье мое удовлетворительно, насколько это возможно.

Итак, до завтра, сударыня, и благоволите еще раз принять мою нежную благодарность.

3 ноября.}

269. А. А. ДЕЛЬВИГУ

Середина ноября 1828 г. Из Малинников в Петербург

Ответ Катенину.

Вот тебе в «Цветы» ответ Катенину вместо ответа Готовцовой, который не готов. Я совершенно разучился любезничать: мне так же трудно проломать мадригал, {как и целку}. А все Софья Остафьевна виновата. Не знаю, долго ли останусь в здешнем краю. Жду ответа от Баратынского. К новому году, вероятно, явлюся к вам в Чухландию. Здесь мне очень весело. Прасковью Александровну я люблю душевно; жаль, что она хворает и все беспокоится. Соседи ездят смотреть на меня, как на собаку Мунито; скажи это графу Хвостову. Петр Маркович здесь повеселел и уморительно мил. На днях было сборище у одного соседа; я должен был туда приехать. Дети его родственницы, балованные ребятишки, хотели непременно туда же ехать. Мать принесла им изюму и черносливу и думала тихонько от них убраться. Но Петр Маркович их взбуторажил, он к ним прибежал: дети! дети! мать вас обманывает - не ешьте черносливу; поезжайте с нею. Там будет Пушкин - он весь сахарный, а зад его яблочный; его разрежут, и всем вам будет по кусочку - дети разревелись; не хотим черносливу, хотим Пушкина. Нечего делать - их повезли, и они сбежались ко мне облизываясь - но, увидев, что я не сахарный, а кожаный, совсем опешили. Здесь очень много хорошеньких девчонок (или девиц, как приказывает звать Борис Михайлович), я с ними вожусь платонически, и оттого толстею и поправляюсь в моем здоровье - прощай, поцелуй себя в пупок, если можешь. Сестра просит для своего Голубчика моего Ворона; как ты думаешь. Пускай шурин гравирует, а ты печатай. Vale et mihi favere², как Евгений Онегин. Баронессе не говорю ничего - однако ж целую ручку, но весьма чопорно.

270. А. А. ДЕЛЬВИГУ

26 ноября 1828 г. Из Малинников в Петербург

И недоверчиво и жадно...¹

Вот тебе ответ Готовцовой (черт ее побери), как ты находишь ces petits vers froids et coulants². Что-то написал ей мой Вяземский? а от меня ей мало барыша. Да в чем она меня и впрям упрекает -? в неучтивостях ли противу прекрасного полу, или в похабностях, или в беспорядочном поведении? Господь ее знает. Правда ли, что ты едешь зарыться в смоленской крупе? видишь, какую ты кашу наварил. Посылаешь меня за Баратынским, а сам и драла. Что мне с тобою делать? Здесь мне очень весело, ибо я деревенскую жизнь очень люблю. Здесь думают, что я приехал набирать строфы в «Онегина», и стращают мною ребят, как букою. А я езжу по пороше, играю в вист по 8 гривн роберт - и таким образом прилепляюсь к прелестям добродетели и гнушаюсь сетей порока - скажи это нашим дамам; я приеду к ним омолодившийся и телом и душою - - - полно. Я что-то сегодня с тобою разоврался.

26 ноября.

Что «Илиада» и что Гнедич?

271. ИЗДАТЕЛЯМ «СЕВЕРНЫХ ЦВЕТОВ НА 1829 ГОД»

Декабрь 1828 г. Из Москвы в Петербург

П. А. Катенин дал мне право располагать этим прекрасным стихотворением. Я уверен, что вам будет приятно украсить им ваши «Северные цветы».

1829

272. П. А. ВЯЗЕМСКОМУ

5 или 7 января 1829 г. В Москве

Баратынский у меня - я еду часа через три. Обеда не дождусь, а будет у нас завтрак вроде en petit couragé¹. Постараемся напиться не en grand cordonnier², как сапожники - а так, чтоб быть en petit couragé³, под куражем. Приезжай, мой ангел.

273. П. А. ВЯЗЕМСКОМУ

Около 25 января 1829 г. Из Петербурга в Пензу

Уехал ли ты из Москвы? не думаю - на всякий случай пишу тебе в Пензу, где ты когда-нибудь да прочтешь мое послание. Был я у Жуковского. Он принимает в тебе живое, горячее участие, арзамасское - не придворное. Он было хотел, получив первое известие от тебя, прямо отнестися письмом к государю, но раздумал и, кажется, прав. Мнения, слова Жуковского должны иметь большой вес, но для искоренения неприязненных предубеждений нужны объяснения и доказательства - и тем лучше, ибо князь Дмитрий может представить те и другие. Жуковский сказывал мне о совете своем отнестися к Бенкендорфу. А я знаю, что это будет для тебя неприятно и тяжело. Он, конечно, перед тобою не прав; на его чреде не должно обращать внимания на полицейские сплетни и еще менее с укоризною давать знать об них aux personnes qui en sont l’objet. Mais comme au fond c’est un brave et digne homme, trop distrait pour vous garder rancune et trop distingué pour chercher à vous nuire, ne vous laissez pas aller à l’inimitié et tâchez de lui parler tout franchement¹. Сделай милость, забудь выражение развратное его поведение, оно просто ничего не значит. Жуковский со смехом говорил, что говорят, будто бы ты пьяный был у девок, и утверждает, что наша поездка к бабочке-Филимонову, в неблагопристойную Коломну, подала повод этому упреку. Филимонов, конечно, {борделен} а его бабочка, конечно, рублевая, парнасская Варюшка, в которую и жаль и гадко что-нибудь нашего {всунуть}. Впрочем, если б ты вошел и в неметафорической {бордель}. Все ж не беда.

Я захожу в ваш милый дом,
Как вольнодумец в храм заходит.

Правительство не дама, не Princesse Moustache²: прюдничать ему не пристало. Аминь, поговорим о другом. Я в Петербурге с неделю, не больше. Нашел здесь все общество в волнении удивительном. Веселятся до упаду и в стойку, то есть на раутах, которые входят здесь в большую моду. Давно бы нам догадаться: мы сотворены для раутов, ибо в них не нужно ни ума, ни веселости, ни общего разговора, ни политики, ни литературы. Ходишь по ногам, как по ковру, извиняешься - вот уже и замена разговору. С моей стороны, я от раутов в восхищении и отдыхаю от проклятых обедов Зинаиды. (Дай бог ей ни дна ни покрышки; то есть ни Италии, ни графа Риччи!) Я не читал еще журналов. Говорят, что Булгарин тебя хвалит. В какую-то силу? - Читал «Цветы»? Каково «Море» Жуковского - и каков его Гомер, за которого сердится Гнедич, как откупщик на контрабанду. Прощай, нет ни времени, ни места.

274. М. ШИМАНОВСКОЙ

Июль - август 1828 г. или конец января - февраль 1829 г. В Петербурге

C’est avec bien de l’empressement que j’accepte votre charmante invitation. J’ai eu des nouvelles indirectes du Prince Wiazemsky; il doit être à l’heure qu’il est chez la Princesse.

Agréez, Madame, l’hommage de ma parfaite considération.

A. Pouchkine.

{Перевод:

С большой готовностью принимаю ваше очаровательное приглашение. Я получил стороною сведения о князе Вяземском; в настоящее время он должен находиться у княгини.

Примите, милостивая государыня, уверение в моем совершенном уважении.

А. Пушкин.}

275. НЕИЗВЕСТНОЙ

Конец 1828 г. - 4 марта 1829 г. В Петербурге

Certainement, Madame, l’heure qui vous conviendrait sera toujours la mienne. A demain donc, et puisse le 7-me chant d’Онегин mériter...

{Перевод:

Конечно, сударыня, тот час, который для вас удобен, всегда будет удобен и для меня. Итак, до завтра, и пусть 7-я песнь Онегина заслужит...}

276. С. Д. ПОЛТОРАЦКОМУ

25 марта 1829 г. В Москве

Ты совершенно забыл меня, мой милый.

А. П.

277. И. М. СНЕГИРЕВУ

9 апреля 1829 г. В Москве

Милостивый государь

Иван Михайлович,

Сделайте одолжение объяснить, на каком основании не пропускаете вы мною доставленное замечание в «Московский телеграф»? Мне необходимо, чтоб оно было напечатано, и я принужден буду в случае отказа отнестись к высшему начальству вместе с жалобою на пристрастие не ведаю к кому.

Поручаю себя в ваше благорасположение и прошу принять уверения в искреннем моем уважении и преданности.

А. Пушкин.

278. И. А. ЯКОВЛЕВУ

Вторая половина марта - апрель 1829 г. (?) В Москве

Любезный Иван Алексеевич.

Тяжело мне быть перед тобою виноватым, тяжело и извиняться, тем более, что знаю твою delicacy of gentlemen¹. Ты едешь на днях, а я все еще в долгу. Должники мои мне не платят, и дай бог, чтоб они вовсе не были банкроты, а я (между нами) проиграл уже около 20 тысяч. Во всяком случае, ты первый получишь свои деньги. Надеюсь еще их заплатить перед твоим отъездом. Не то позволь вручить их Алексею Ивановичу, твоему батюшке; а ты предупреди, сделай милость, что эти 6 тысяч даны тобою мне взаймы. В конце мая и в начале июня денег у меня будет кучка, но покамест я на мели и карабкаюсь.

Весь твой А. П.

279. Н. И. ГОНЧАРОВОЙ

1 мая 1829 г. В Москве

C’est à genoux, c’est en versant des larmes de reconnaissance que j’aurais dû Vous écrire, à présent que le Comte Tolstoy m’a rapporté Votre réponse: cette réponse n’est pas un refus, Vous me permettez l’espérance. Cependant si je murmure encore, si de la tristesse et de l’amertume se mêlent à des sentiments de bonheur, ne m’accusez point d’ingratitude; je conçois la prudence et la tendresse d’une mère! - Mais pardonnez à l’impatience d’un cœur malade et privé de bonheur. Je pars à l’instant, j’emporte au fond de l’âme l’image de l’être céleste qui Vous doit le jour. - Si Vous avez quelques ordres à me donner, veuillez les adresser au comte de Tolstoy, qui me les fera parvenir.

Daignez, Madame, accepter l’hommage de ma profonde considération.

Pouchkine.

1 mai 1829.

{Перевод:

На коленях, проливая слезы благодарности, должен был бы я писать вам теперь, после того как граф Толстой передал мне ваш ответ: этот ответ - не отказ, вы позволяете мне надеяться. Не обвиняйте меня в неблагодарности, если я все еще ропщу, если к чувству счастья примешиваются еще печаль и горечь; мне понятна осторожность и нежная заботливость матери! - Но извините нетерпение сердца больного, которому недоступно счастье. Я сейчас уезжаю и в глубине своей души увожу образ небесного существа, обязанного вам жизнью. - Если у вас есть для меня какие-либо приказания, благоволите обратиться к графу Толстому, он передаст их мне.

Удостойте, милостивая государыня, принять дань моего глубокого уважения.

Пушкин.

1 мая 1829.}

280. Б. Г. ЧИЛЯЕВУ

24 мая 1829 г. Из Коби в Квешети

Несколько путешественников, следующих по казенной надобности, находятся здесь в самом затруднительном положении и, зная по слухам Вашу снисходительность, решились прибегнуть к Вашему покровительству.

Сделайте милость послать к старшине аробщиков. О сем просят убедительнейше артиллерии подполковник Бауман, граф Мусин-Пушкин и я.

Примите и т. д.

281. Ф. И. ТОЛСТОМУ

27 мая - 10 июня 1829 г. Из Тифлиса в Москву

Сейчас узнаю, что было здесь на мое имя письмо, полагаю, любезный граф, что от тебя. Крайне жалею, что оно уже отправлено в действующий отряд, куда еще я не так легко и не так скоро попаду, - делать нечего. Путешествие мое было довольно скучно. Начать, что, поехав на Орел, а не прямо на Воронеж, сделал я около 200 верст лишних, зато видел Ермолова. Хоть ты его не очень жалуешь, принужден я тебе сказать, что я нашел в нем разительное сходство с тобою не только в обороте мыслей и во мнениях, но даже и в чертах лица и в их выражении. Он был до крайности мил. Дорога через Кавказ скверная и опасная - днем я тянулся шагом с конвоем пехоты и каждую дневку ночевал - зато видел Казбек и Терек, которые стоят Ермолова. Теперь прею в Тифлисе, ожидая разрешения графа Паскевича.

282. М. П. ПОГОДИНУ

Конец сентября - 12 октября 1829 г. (?) В Москве

Извините меня, ради бога - обязанность, так сказать, священная... До свидания. Извините еще раз.

А. П.

283. А. Н. ВУЛЬФУ

16 октября 1829 г. Из Малинников в Петербург

Проезжая из Арзрума в Петербург, я своротил вправо и прибыл в Старицкий уезд для сбора некоторых недоимок. Как жаль, любезный Ловлас Николаевич, что мы здесь не встретились! то-то побесили б мы баронов и простых дворян! по крайней мере честь имею представить Вам подробный отчет о делах наших и чужих.

I) В Малинниках застал я одну Анну Николаевну с флюсом и с Муром. Она приняла меня с обыкновенной своей любезностию и объявила мне следующее:

a) Евпраксия Николаевна и Александра Ивановна отправились в Старицу посмотреть новых уланов.

b) Александра Ивановна заняла свое воображение отчасти талией и задней частию Кусовникова, отчасти бакенбардами и картавым выговором Юргенева.

c) Гретхен хорошеет и час от часу делается невиннее. (Сейчас Анна Николаевна объявила, что она того не находит.)

II) В Павловском Фридерика Ивановна страждет флюсом; Павел Иванович стихотворствует с отличным успехом. На днях исправил он наши общие стихи следующим образом:

Подъезжая под Ижоры,
Я взглянул на небеса
И восполнил ваши взоры,
Ваши синие глаза.

Не правда ли, что это очень мило.

III) В Бернове я не застал уже толсто{жопую} Минерву. Она с своим ревнивцем отправилась в Саратов. Зато Netty, нежная, томная, истерическая, потолстевшая Netty - здесь. Вы знаете, что Миллер из отчаяния кинулся к ее ногам; но она сим не тронулась. Вот уже третий день как я в нее влюблен.

IV) Разные известия. Поповна (ваша Кларисса) в Твери. Писарева кто-то прибил, и ему велено подать в отставку. Князь Максютов влюблен более чем когда-нибудь. Иван Иванович на строгом диете ({употребляет} своих одалисок раз в неделю). Недавно узнали мы, что Netty, отходя ко сну, имеет привычку крестить все предметы, окружающие ее постелю. Постараюсь достать (как памятник непорочной моей любви) сосуд, ею освященный... Сим позвольте заключить поучительное мое послание.

16 октября

284. А. X. БЕНКЕНДОРФУ

10 ноября 1829 г. В Петербург

Mon Général,

C’est avec la plus profonde douleur que je viens d’apprendre que Sa Majesté était mécontente de mon voyage à Arzroum. La bonté indulgente et libérale de Votre Excellence et l’intérêt qu’elle a toujours daigné me témoigner, m’inspirent la confiance d’y recourir encore et de m’expliquer avec franchise.

Arrivé au Caucase, je ne pus résister au désir de voir mon frère qui sert dans le régiment des dragons de Nijni-novgorod et dont j’étais séparé depuis 5 ans. Je crus avoir le droit d’aller à Tiflis. Arrivé là, je ne trouvai plus l’armée. J’écrivis à Николай Раевский, un ami d’enfance, afin qu’il obtint pour moi la permission de venir au camp. J’y arrivai le jour du passage du Sagan-lou. Une fois là, il me parut embarrassant d’éviter de prendre part aux affaires qui devaient avoir lieu et c’est ainsi que j’assistai à la campagne moitié soldat, moitié voyageur.

Je sens combien ma position a été fausse et ma conduite étourdie; mais au moins n’y a-t-il que de l’étourderie. L’idée qu’on pourrait l’attribuer à tout autre motif me serait insupportable. J’aimerais mieux éprouver la disgrâce la plus sévère que de passer pour ingrat aux yeux de celui auquel je dois tout, auquel je suis prêt à sacrifier mon existence et ceci n’est pas une phrase.

Je supplie Votre excellence d’être en cette occasion ma providence et suis avec la plus haute considération.

Mon Général

de Votre Excellence

le très humble et très obéissant serviteur

Alexandre Pouchkine.

10 novembre

1829

St-P.

{Перевод:

Генерал,

По прибытии на Кавказ я не мог устоять против желания повидаться с братом, который служит в Нижегородском драгунском полку и с которым я был разлучен в течение 5 лет. Я подумал, что имею право съездить в Тифлис. Приехав, я уже не застал там армии. Я написал Николаю Раевскому, другу детства, с просьбой выхлопотать для меня разрешение на приезд в лагерь. Я прибыл туда в самый день перехода через Саган-лу и, раз я уже был там, мне показалось неудобным уклониться от участия в делах, которые должны были последовать; вот почему я проделал кампанию в качестве не то солдата, не то путешественника.

Я покорнейше прошу ваше превосходительство быть в этом случае моим провидением и остаюсь с глубочайшим почтением, генерал, вашего превосходительства нижайший и покорнейший слуга

Александр Пушкин.

10 ноября 1829 г. СПб. }

285. С. Д. КИСЕЛЕВУ

15 ноября 1829 г. Из Петербурга в Москву

Любезный Сергей Дмитриевич,

На днях приехал я в Петербург, о чем и даю тебе знать, ибо, может быть, твой поверенный приятель был уже здесь без меня. Адрес мой у Демута. Что ты? что наши? В Петербурге тоска, тоска.....

Если ты увидишь еще Вяземского, то погоняй его сюда. Мы все ждем его с нетерпением. Кланяйся неотъемлемым нашим Ушаковым. Скоро ли, боже мой, приеду из Петербурга в Hôtel d’Angleterre¹ мимо Карса! по крайней мере мочи нет хочется.

Весь твой Пушкин.

П. Б.

286. О. М. СОМОВУ

Первая половина декабря 1829 г. В Петербурге

Отрывок из «Евгения Онегина», глава VIII. Пришлите мне назад листик этот.

287. НЕИЗВЕСТНОЙ

Конец до (26) декабря 1829 г. Петербург

Ecrivez à Olga sans rancune. Elle vous aime beaucoup et elle serait consolée par votre souvenir.

{Перевод:

Напишите Ольге, не помня зла. Она вас очень любит и будет тронута этим знаком памяти с вашей стороны.}

1830

288. Е. Ф. ТИЗЕНГАУЗЕН

1 января 1830 г. В Петербурге

Язык и ум теряя разом,
Гляжу на вас единым глазом:
Единый глаз в главе моей.
Когда б судьбы того хотели,
Когда б имел я сто очей,
То все бы сто на вас глядели.

Bien entendu, Comtesse, que vous serez un vrai Cyclope. Acceptez cette platitude comme une preuve de ma parfaite soumission à vos ordres. Si j’avais cent têtes et cent cœurs, ils seraient tous à votre service.

Agréez l’assurance de ma haute considération.

Pouchkine.

1 janvier¹.

289. H. И. ГНЕДИЧУ

6 января 1830 г. В Петербурге

Я радуюсь, я счастлив, что несколько строк, робко наброшенных мною в «Газете», могли тронуть вас до такой степени. Незнание греческого языка мешает мне приступить к полному разбору «Илиады» вашей. Он не нужен для вашей славы, но был бы нужен для России. Обнимаю вас от сердца. Если вы будете у Andrieux, то я туда загляну. Увижусь с вами прежде.

Весь ваш Пушкин.

290. А. Х. БЕНКЕНДОРФУ

7 января 1830 г. В Петербурге

Mon Général,

M’étant présenté chez Votre Excellence et n’ayant pas eu le bonheur de la trouver chez elle, je prends la liberté de lui adresser la demande qu’elle m’a permise de lui faire.

Tandis que je ne suis encore ni marié, ni attaché au service, j’aurais désiré faire un voyage soit en France, soit en Italie. Cependant s’il ne me l’était pas accordé, je demanderais la grâce de visiter la Chine avec la mission qui va s’y rendre.

Oserais-je vous importuner encore? Pendant mon absence, M-r Joukovsky avait voulu imprimer ma tragédie, mais il n’en a pas reçu d’autorisation formelle. Il me serait gênant, vu mon manque de fortune, de me priver d’une quinzaine de milles roubles que peut me rapporter ma tragédie, et il me serait triste de renoncer à la publication d’un ouvrage que j’ai longtemps médité et dont je suis le plus content.

M’en rapportant entièrement à Votre bienveillance, je suis, Mon Général,

de Votre Excellence

le très humble et très obéissant serviteur

Alexandre Pouchkine.

7 janvier

1830.

{Перевод:

Генерал,

Покамест я еще не женат и не зачислен на службу, я бы хотел совершить путешествие во Францию или Италию. В случае же, если оно не будет мне разрешено, я бы просил соизволения посетить Китай с отправляющимся туда посольством.

Всецело полагаясь на вашу благосклонность, остаюсь, генерал, вашего превосходительства нижайший и всепокорнейший слуга

Александр Пушкин.

7 января 1830.}

291. М. Н. ЗАГОСКИНУ

11 января 1830 г. Из Петербурга в Москву

Милостивый государь

Михайло Николаевич,

Прерываю увлекательное чтение Вашего романа, чтоб сердечно поблагодарить Вас за присылку «Юрия Милославского», лестный знак Вашего ко мне благорасположения. Поздравляю Вас с успехом полным и заслуженным, а публику с одним из лучших романов нынешней эпохи. Все читают его. Жуковский провел за ним целую ночь. Дамы от него в восхищении. В «Литературной газете» будет о нем статья Погорельского. Если в ней не все будет высказано, то постараюсь досказать. Простите. Дай бог Вам многие лета - то есть дай бог нам многие романы.

С искренним уважением и преданностию, честь имею быть

Вашим покорнейшим слугою

А. Пушкин.

11 января 1830.

СПб.

292. Е. М. ХИТРОВО

Первая половина января 1830 г. В Петербурге

Vous devez me trouver bien ingrat, bien mauvais sujet. Mais je vous conjure de ne pas juger sur l’apparence. Il m’est impossible aujourd’hui de me rendre à vos ordres. Quoique sans parler du bonheur d’être chez vous il suffirait de la curiosité pour m’y attirer. Des vers d’un chrétien, d’un évêque russe en réponse à des couplets sceptiques! c’est vraiment une bonne fortune.

A. P.

{Перевод:

Вы должны считать меня очень неблагодарным, очень дурным человеком. Но заклинаю вас не судить по внешности. Мне невозможно сегодня предоставить себя в ваше распоряжение - хотя, не говоря уже о счастье быть у вас, одного любопытства было бы достаточно для того, чтобы привлечь меня. Стихи христианина, русского епископа, в ответ на скептические куплеты! - это, право, большая удача.

А. П.}

293. А. X. БЕНКЕНДОРФУ

18 января 1830 г. В Петербурге

Mon Général,

Je viens de recevoir la lettre que Votre Excellence a daigné m’écrire. A Dieu ne plaise que je fasse la moindre objection à la volonté de celui qui m’a comblé de tant de bienfaits. Je m’y serais soumis même avec joie, si je pouvais seulement être sûr de n’avoir pas encouru son mécontentement.

Je prends bien mal mon temps, mon Général, pour recourir à votre bienveillance, mais c’est un devoir sacré qui m’y oblige. Des liens d’amitié et de reconnaissance m’attachent à une famille aujourd’hui bien malheureuse: la veuve du général Raievsky vient de m’écrire pour m’engager à faire quelques démarches en sa faveur, auprès de ceux qui puissent faire parvenir sa voix jusqu’au trône de Sa Majesté. Le choix qu’elle a fait de moi prouve déjà à quel point elle est dénuée d’amis, d’espérances et de ressources. La moitié de la famille est exilée, l’autre à la veille d’une ruine complète. Les revenus suffisent à peine pour payer les intérêts d’une dette immense. Madame Raievsky sollicite à titre de pension le traitement entier de feu son mari, réversible sur ses filles en cas de mort. Cela suffira pour la préserver de la mendicité. En m’adressant à vous, Général, c’est plutôt le guerrier que le ministre, et l’homme bon et sensible, plutôt que l’homme d’état, que j’espère intéresser au sort de la veuve du héros de 1812, du grand homme dont la vie fut si brillante et la mort si triste.

Daignez agréer, Mon Général; l’hommage de ma haute considération.

Je suis avec respect

Votre très humble et très obéissant

serviteur

Alexandre Pouchkine.

1830, 18 janvier.

St-P.

{Перевод:

Генерал,

Весьма не вовремя приходится мне прибегнуть к благосклонности вашего превосходительства, но меня обязывает к тому священный долг. Узами дружбы и благодарности связан я с семейством, которое ныне находится в очень несчастном положении: вдова генерала Раевского обратилась ко мне с просьбой замолвить за нее слово перед теми, кто может донести ее голос до царского престола. То, что выбор ее пал на меня, само по себе уже свидетельствует, до какой степени она лишена друзей, всяких надежд и помощи. Половина семейства находится в изгнании, другая - накануне полного разорения. Доходов едва хватает на уплату процентов по громадному долгу. Г-жа Раевская ходатайствует о назначении ей пенсии в размере полного жалованья покойного мужа, с тем чтобы пенсия эта перешла дочерям в случае ее смерти. Этого будет достаточно, чтобы спасти ее от нищеты. Прибегая к вашему превосходительству, я надеюсь судьбой вдовы героя 1812 года, - великого человека, жизнь которого была столь блестяща, а кончина так печальна, - заинтересовать скорее воина, чем министра, и доброго и отзывчивого человека скорее, чем государственного мужа.

Благоволите принять, ваше превосходительство, уверение в моем совершенном уважении. Имею честь быть вашим нижайшим и покорнейшим слугою.

Александр Пушкин.

1830. 18 января СПб.}

294. М. О. СУДИЕНКЕ

22 января 1830 г. Из Петербурга в Очкино

Mon cher Soudenko, si vous n’avez pas été payé jusqu’à présent, c’est la faute de mon commissionnaire, qui avait égaré l’adresse du vôtre. Quant à moi, j’avais tout à fait oublié son nom, et vos 4000 vous attendaient tout cachetés, depuis plus de 6 mois.

Arrivé à Pétersbourg, je vous avais écrit à Чернигов (?) pour savoir au juste votre adresse, pour vous féliciter avec votre mariage et pour vous proposer 50 r. à prendre. Vous m’apprenez que vous avez perdu l’appétit et que vous ne déjeunez plus comme en temps jadis. C’est dommage; faites de l’exercice, venez en poste à Pétersbourg, et cela reviendra. Здесь у нас, мочи нет, скучно: игры нет, а я все-таки проигрываюсь. Об Яковлеве имею печальные известия. Он в Париже. Не играет, к девкам не ездит и учится по-английски. Долгорукий приехал на днях. Этот подает надежду. Покамест умираю со скуки. Приезжай, мой милый, или с горя я к тебе приеду. Прощай, душа моя; будь счастлив и прости мне невольное несдержание слова.

А. Пушкин.

С.-Петербург.

{Перевод:

Милый Судиенко, если деньги тебе до сих пор не уплачены, то виноват в этом мой поверенный, который утерял адрес твоего поверенного. Я же совершенно запамятовал его имя, и твои 4000 ожидали тебя в запечатанном конверте более полугода.

Приехав в Петербург, я написал тебе в Чернигов, чтобы узнать твой точный адрес, поздравить тебя с женитьбой и предложить тебе взять 50 руб. Ты пишешь, что потерял аппетит и не завтракаешь так, как бывало. Это жаль, делай больше физических упражнений, приезжай на почтовых в Петербург, и аппетит вернется к тебе.}

295. П. А. ВЯЗЕМСКОМУ

Конец января 1830 г. Из Петербурга в Москву

Высылай ко мне скорее Дельвига, если ты сам не едешь. Скучно издавать газету одному с помощию Ореста, несносного друга и товарища. Все Оресты и Пилады на одно лицо. Очень благодарю тебя за твою прозу - подавай ее поболее. Ты бранишь «Милославского», я его похвалил. Где гроза, тут и милость. Конечно, в нем многого недостает, но многое и есть: живость, веселость, чего Булгарину и во сне не приснится. Как ты находишь Полевого? Чтенье его «Истории» заменило Жуковскому чтение Муравьева статс-секретаря. Но критика Погодина ни на что не похожа. Как бы Каченовского взбесить? стравим их с Полевым.

Правда ли, что моя Гончарова выходит за архивного Мещерского? Что делает Ушакова, моя же? Я собираюсь в Москву - как бы не разъехаться. Я напечатал твое «К ним» противу воли Жуковского. Конечно, я бы не допустил к печати ничего слишком горького, слишком озлобленного. Но элегическую {ебену-мать} позволено сказать, когда невтерпеж приходится благородному человеку. Кланяюсь всем твоим и грозному моему критику Павлуше. Я было написал на него ругательскую антикритику, слогом «Галатеи» - взяв в эпиграф Павлуша медный лоб приличное названье! - собирался ему послать, не знаю куда дел.

296. К. А. СОБАНЬСКОЙ

2 февраля 1830 г. В Петербурге

C’est aujourd’hui le 9 anniversaire du jour où je vous ai vu pour la première fois. Ce jour a décidé de ma vie.

Plus j’y pense, plus je vois que mon existence est inséparable de la vôtre; je suis né pour vous aimer et vous suivre - tout autre soin de ma part est erreur ou folie; loin de vous je n’ai que les remords d’un bonheur dont je n’ai pas su m’assouvir. Tôt ou tard il faut bien que j’abandonne tout, et que je vienne tomber à vos pieds. L’idée de pouvoir un jour avoir un coin de terre en Crimée est la seule qui me sourit et me ranime au milieu de mes mornes regrets. Là je pourrai venir en pèlerinage errer autour de votre maison, vous rencontrer, vous entrevoir...

{Перевод:

Сегодня 9-я годовщина дня, когда я вас увидел в первый раз. Этот день был решающим в моей жизни.

Чем более я об этом думаю, тем более убеждаюсь, что мое существование неразрывно связано с вашим; я рожден, чтобы любить вас и следовать за вами - всякая другая забота с моей стороны - заблуждение или безрассудство; вдали от вас меня лишь грызет мысль о счастье, которым я не сумел насытиться. Рано или поздно мне придется все бросить и пасть к вашим ногам. Среди моих мрачных сожалений меня прельщает и оживляет одна лишь мысль о том, что когда-нибудь у меня будет клочок земли в Крыму (?). Там смогу я совершать паломничества, бродить вокруг вашего дома, встречать вас, мельком вас видеть...}

297. К. А. СОБАНЬСКОЙ

2 февраля 1830 г. В Петербурге

Vous vous jouez de mon impatience, vous semblez prendre plaisir à me désappointer, je ne vous verrai donc que demain - soit. Cependant je ne puis m’occuper que de vous.

Quoique vous voir et vous entendre soit pour moi le bonheur, j’aime mieux vous écrire que vous parler. Il y a en vous une ironie, une malice qui aigrissent et découragent. Les sentiments deviennent pénibles et les paroles du cœur se tournent en pures plaisanteries en votre présence. Vous êtes le démon, c’est à dire celui qui doute et nie, comme le dit l’Ecriture.

Dernièrement, vous avez cruellement parlé du passé. Vous m’avez dit ce que je tâchais de ne pas croire - pendant 7 ans entiers. Pourquoi cela?