Среди трудностей перевода художественных текстов, в частности поэтических произведений, следует выделять сложности частного и общего характера. К первым относятся прежде всего особенности идиостиля писателя - наличие в тексте авторских неологизмов, элементов языковой игры. Вторую группу составляют такие трудности, которые обусловлены расхождениями языковых систем оригинала и перевода - избыточностью и недостаточностью одного языка относительно другого, различающимся узусом того или иного слова, его коннотативной окрашенностью в одном языке и нейтральностью в другом. Как частные, так и общие причины приводят к неизбежным лексическим трансформациям, вносящим в текст дополнительные смыслы, а значит, и изменяющим облик переводимого автора.

Материалом для изучения того, каким трансформациям, связанным с проблемой межъязыковой синонимии, может подвергаться семантика оригинала, служит сопоставление разных переводов одного произведения. Обратимся к анализу стихотворения В. С. Высоцкого «Кони привередливые» [1] (1972) и его переводам на польский язык.

Данное стихотворение переводилось на польский язык неоднократно В качестве наиболее известных назовём переводы Я. Чопика-Лежаховского [2], А. Осецкой [3], П. Оркиша [4], Г. Вишневского [5], Р. Колаковского [6], Ю. Вачкува [7], В. Баяка [8], Б. Бзденги [9]. Кроме того, существует около десятка анонимных переложений [10].

Остановимся на рассмотрении того, как в различных переводах передаётся ряд лексем, являющихся ключевыми в поэтике стихотворения В. Высоцкого. Такими стержневыми словами в тексте оригинала, на наш взгляд, выступают, во-первых, лексемы, формирующие особое художественное пространство (экзистенциальное пространство, в центре которого находится край пропасти, олицетворяющий собой границу между бытием и небытием), во-вторых, языковые единицы, передающие внутреннее состояние лирического субъекта.

Центральными лексемами при описании пространства стихотворения выступают слова пропасть и край («Вдоль обрыва, по-над пропастью, по самому по краю...») - ключевые не только в поэтике данного текста (ср. высказывание В. С. Высоцкого: «Я стараюсь выбирать для своих песен людей в самой крайней ситуации. Вот если говорить о символе всех этих песен, - то это „Вдоль обрыва, по-над пропастью...”»).

Во всех рассматриваемых переводах, за исключением вольного переложения А. Осецкой, лексема пропасть лексически точно переведена словом przepaść. Следует однако отметить, что слова про пасть («...по-над пропастью...») и пропадать («...пропадаю, пропадаю!»), соотносясь на морфемном уровне, семантически связывают первый и четвёртый стихи оригинала. Приём паронимической аттракции, используемый В. Высоцким, актуализирует семантику гибели, сохраняющуюся в слове пропасть на этимологическом уровне (ср. польский фразеологизм na skraju przepaści - «на краю гибели»). Данный приём наиболее полно передан в переводе Я. Чопика-Лежаховского: «W dół urwiska, gdzie przepaści brzeg... / ...i przepadam, i przepadam». В варианте В. Баяка семантическая связь первой и последней строк отчасти сохраняется за счёт повторения в последней строке слова «przepaść» («W dół obrywu ponad przepaścią.../ Przepaść ciągnie mnie wciąż bliżej...»), а паронимическая аттракция компенсируется в другом фрагменте строфы (ciągnie... wciąż bliżej). В остальных переводах лексическая взаимосвязь первого и четвёртого стихов отсутствует.

Слово край, которое в оригинале произведения встречается в первой строке («по самому по краю») и повторяется в рефрене («постою на краю»), обеспечивая тем самым лексико-тематическое единство текста, получает в переводах различное воплощение, что связано с проблемой межъязыковой синонимии. С одной стороны, это обусловлено лексической избыточностью (наличием нескольких эквивалентов этого слова в польском языке: brzeg - «край, берег, кромка», kraniec - «окраина, край, оконечность», krawędź - «край, ребро», skraj - «край», а также архаичного kraj - «край» [11; 71, 263, 264, 618]), с другой - стремлением переводчиков реализовать разные оттенки значения слова край, употреблённое в оригинале произведения. Так, в переводах В. Баяка и П. Оркиша в рефрене употреблено слово krawędź («Choć przez chwilę jeszcze na krawędzi chcę tkwić» [8], «choć przez chwilę mi tylko na krawędzi tkwić» [4]), в первой же строке - brzeg («W dół obrywu ponad przepaścią po samym jego brzegu» [8], «Wzdłuż urwiska, nad przepaścią po samym jego brzegu» [4]), только в третьем значении синонимичной слову krawędź. В переводе Я. Чопика-Лежаховского лексема край передана словами brzeg («W dół urwiska, gdzie przepaści brzeg...» и kraniec («choć na chwilę, na chwiejnym krańcu skał będę stał») [2].

Лексика, передающая внутреннее состояние лирического субъекта, в наибольшей мере связана с выражением прагматических смыслов оригинала. Оценка лирическим героем заглавного образа стихотворения передана эпитетом привередливые, который используется в названии, а также повторяется в рефрене («Что-то кони мне попались привередливые...»). Прилагательное привередливый переводится на польский язык лексемами kapryśny - «капризный (ребёнок, характер, погода)», «своевольный, своенравный, причудливый (человек)», narowisty - «горячий (напр. лошадь), норовистый (лошадь), с норовом (лошадь)» и wybredny - «разборчивый, привередливый, прихотливый».

В переводах заглавия в одних случаях данный эпитет передан прилагательным narowisty, что обусловлено как лексической сочетаемостью, так и определённой традицией (причём переводчики сохраняют авторскую инверсию в заглавии: «Konie narowiste») [4, 5, 6, 9], в других опущен: «Konie» [2, 3, 7, 8]. Опущение эпитета лишает заглавный образ авторской оценки, изменяя тем самым прагматику текста.

В рефрене стихотворения эпитет привередливые (а следовательно, и оценка лирическим героем образа коней), передаётся по-разному. Так, в переводе П. Оркиша использовано прилагательное narowisty («Ale konie narowiste przeznaczył mi los»), коррелирующее с заглавием [4]. Тот же эпитет мы видим в переводах Ю. Вачкува («Ach, co za konie narowiste, nie słuchają mnie...») [7] и Р. Колаковского («Takie mam konie narowiste, jakie sam wybrałem») [6]. В переводе Чопика-Лежаховского кони называются такими же

В переводе Б. Бзденги эпитет привередливые передан словами nazbyt dzikie - «слишком дикие» («Ale te konie nazbyt dzikie, pędzą niczym wiatr») и rącze - «резвые» («Czemuż tak galopujecie, rącze moje konie?») [9]. В последнем случае мы видим положительную оценку образа коней, которой не находим в оригинале стихотворения.

Характеристика заглавного образа выражена в переводах также с помощью перифраз: rwą niezdyscyplinowanie - «рвут недисциплинированно» («No co za konie diabeł mi zesłał rwą niezdyscyplinowanie») [8], jakby w nich palił ktoś - «словно их разжигал кто-то» («Cóż mi za konie los nadarzył, jakby w nich palił ktoś») [3]. В последних случаях наблюдается наиболее существенное отступление от семантики и прагматики оригинала.

Состояние лирического героя, находящегося на пороге смерти в оригинале стихотворения наиболее ярко передаётся посредством оксюморона гибельный восторг («Чую с гибельным восторгом: пропадаю! Пропадаю!»). Лексически точно лексема восторг передана в переводе Р. Колаковского (I z zachwytem dzikim wołam: nie przeżyję! Nie przeżyję!), однако эпитет dziki (дикий) лишает текст перевода той трагичности, которая свойственна оригиналу [6]. Близок к оригиналу и перевод Я. Чопика-Лежаховского, в интерпретации которого лирический субъект «чувствует гибели зов с восторгом» («Czuję zagłady zew w zachwycie - i przepadam, i przepadam») [2]. Принципиально иное состояние лирического субъекта выражено в переводе П. Оркиша, где вместо словосочетания гибельный восторг употреблено смертельная тревога: «I w śmiertelnej trwodze czuję, że już po mnie! - Odejść muszę» [4]. Отсутствие приёма оксюморона в переводах В. Баяка, Б. Бзденги и Ю. Вачкува лишает стихотворение В. Высоцкого определённых прагматических смыслов.

Наряду с явлением лексической синонимии, следует сказать о синонимии грамматических форм. Так, объективную сложность перевода представляет наличие в польском языке трёх вариативных форм множественного числа слова anioł (ангел) - вещно-женской (anioły) и двух лично-мужских (anieli, aniołowie). В переводах мы встречаем использование как неличной формы («Lecz czemu anioły nucą takimi złymi głosami?» [8], «Czy to anioły słychać już, jak bezradośnie mi śpiewają?» [3]), так и личных («Ale czemuż to anieli krzywo na nas spoglądają?» [4], «Tylko czemu aniołowie mają głosy takie groźne?» [5]), что вносит в стихотворение дополнительные прагматические смыслы, не заложенные в оригинале произведения.

Таким образом, проблема межъязыковой синонимии при переводе сводится, как правило, к выбору из нескольких лексических и грамматических эквивалентов наиболее адекватного - такого, который в наибольшей мере соответствует семантике, прагматике и стилистике оригинала. Это требует от переводчика верного вычленения в тексте его семантических доминант. Объективные трудности художественного перевода оказываются, таким образом, связанными с субъективными - в первую очередь с творческой интерпретацией переводчиком текста оригинала.