Спектр лингвистических и литературоведческих проблем, связанных со спецификой художественного перевода, весьма широк. Однако наиболее существенной из этих проблем является степень сохранения семантики оригинала в тексте перевода, которая предполагает учёт трёх факторов - передачи образной системы оригинала, точности выбора языковых средств, а также оправданности языковых трансформаций1.

Говоря о расхождениях в семантике оригинала и перевода, как правило, имеют в виду именно лексические трансформации, к которым относятся опущения, добавления, замены, перестановки и компенсации, неизбежно возникающие при переводе стихотворных произведений. Часть этих трансформаций может быть объяснена объективными причинами (избыточностью одного языка относительно другого, иной лексической сочетаемостью слов, их коннотативной окрашенностью в одном языке и нейтральностью в другом, сложностью воспроизведения версификационной системы подлинника и т. д.), другие оказываются связанными с творческой переработкой переводчика и его интерпретацией оригинального текста. Именно последние оказывают существенное влияние на внесение дополнительных смыслов и могут изменять облик переводимого автора.

Сложность перевода произведений В. С. Высоцкого на польский язык отмечалась многими исследователями и переводчиками и связывалась, прежде всего, со своеобразием идиостиля автора. Так, А. Магдзяк-Мишевска к «обычным трудностям» перевода В. С. Высоцкого относит «язык автора, часто использующего своеобразно переработанный сленг, и специфический юмор, основанный на конкретике, на реалиях жизни граждан СССР», незнание которых «неоднократно ставит перед переводчиком и читателем непреодолимые барьеры»2. На столкновение переводчика с нагромождениями вербально-контекстовых ловушек, авторских неологизмов, лексики и специфичностью композиции указывает также В. Шершунович3. Кроме того, в литературе обращалось внимание и на вариативность текстов В. С. Высоцкого, также затрудняющую их перевод4.

Благодарным материалом для изучения того, каким трансформациям в переводе может подвергаться содержание оригинала, его образная система и поэтика, является стихотворение В. С. Высоцкого «Кони привередливые» (1972)5, переводимое на польский язык неоднократно. В качестве наиболее известных следует назвать переводы Я. Чопика-Лежаховского, А. Осецкой, П. Оркиша, Г. Вишневского, Р. Колаковского и др. Кроме того, существует около десятка анонимных переложений6. Проанализируем один из наиболее поздних переводов, выполненный В. Баяком (W. Bajak «Konie», 2006)7, с точки зрения соответствия его оригиналу на лексико-семантическом уровне, передачи поэтики и образной системы.

Трансформация, существенно изменяющая восприятие текста, отмечается уже в названии стихотворения. Эпитет «привередливый», традиционно переводимый на польский язык лексемой «narowisty» - "горячий, норовистый, с норовом"8, в варианте В. Баяка опущен, что лишает заглавный образ стихотворения авторской оценки.

В первой строфе оригинала описывается пространство, в центре которого находится край пропасти, выступающий своего рода материализованной границей между жизнью и смертью, а также даётся характеристика внутреннего состояния лирического героя:

Как видно, на лексико-семантическом уровне перевод в целом достаточно полно передаёт содержание строфы. Расхождения с оригиналом касаются лишь некоторых моментов. Так, в оригинале состояние лирического героя, находящегося в буквальном смысле на краю пропасти, на границе жизни и смерти передаётся посредством катахрезы «ветер пью, туман глотаю». В переводе В. Баяка этот приём передан лексически точно: «Wciąż powietrza brak więc łykam mgłę i wiatr i kwaśną ślinę» («Воздуха всё недостаёт, поэтому глотаю туман и ветер и кислую слюну...»), однако добавление «kwaśną ślinę» («кислую слюну») говорит, скорее, о досаде лирического героя (ср. у В. Высоцкого: «Не привыкать глотать мне горькую слюну...»9), в то время как в оригинале герой чувствует приближение конца «с гибельным восторгом». Оксюморон «гибельный восторг» в тексте оригинала можно считать неточной цитатой из рассказа «Смерть Долгушова» И. Бабеля: «Пропадаем, - воскликнул я, охваченный гибельным восторгом, - пропадаем, отец!»10. Поэтому отсутствие этого приёма в переводе лишает стихотворения В. Высоцкого интертекстуальных связей.

Следует отметить, что слова́ «про́пасть» («...по-над пропастью...») и «пропадать» («...пропадаю, пропадаю!»), соотносясь на этимологическом уровне, семантически связывают первую строку оригинала с последней. В переводе паронимическая аттракция пропадает, однако смысловая связь первой и последней строк отчасти сохраняется за счёт повторения в последнем стихе слова «przepaść» («W dół obrywu ponad przepaścią... / Przepaść ciągnie mnie wciąż bliżej...»).

Наиболее существенные трансформации наблюдаются в переводе второй, пятой и восьмой строф оригинала, которые представляют собой часть рефрена с вариациями чётных стихов (в скобках римскими цифрами указан номер строфы):

В переводе В. Баяка эти строфы выглядят следующим образом:

Лирический герой в интерпретации переводчика как бы «логически объясняет», почему кони должны «чуть замедлить»: «...tam przed nami czeka kat» («...там перед нами ждёт палач»). Переводчик усложняет образную систему стихотворения, вводя в него образ палача, отсутствующий в оригинале. Возможно, это добавление следует объяснять влиянием другого стихотворения В. Высоцкого - «Моя цыганская», - и в этом случае говорить об интертекстуальности перевода: «А в конце дороги той - / Плаха с топорами» (ср. в переводе М. Зимной: «A u kresu drogi są: / Szafot, kat i topór»)11. Однако правомерность такого добавления вызывает сомнения, поскольку оно разрушает авторскую идею нахождения лирического героя в пограничной ситуации наедине с собой. То, что для лирического героя Высоцкого важна не причина смерти, а сама пограничная ситуация, свидетельствует авторская правка, которая осуществлялась по пути абстрагирования. Так, в черновом варианте ситуация смерти передана более конкретно («И найдут меня замёрзшего с пробитой головою...»), а в окончательной редакции никаких указаний на причину смерти уже нет. В переводе же такой причиной выступает палач.

Кроме того, если в оригинале стихотворения кони «попались» лирическому герою, что говорит, скорее, о его добровольном выборе (ср. интерпретацию этой строки в переводе Р. Колаковского: «Takie mam konie narowiste, jakie sam wybrałem» («Такие у меня кони норовистые, каких я сам выбрал»)), то в переводе В. Баяка они «посланы» не кем иным, как дьяволом («No co za konie diabeł mi zesłał...»). В результате такого добавления возникает некоторое противоречие: кони, посланные дьяволом, везут лирического героя к Богу («Zdążyliśmy już do boga tu się nigdy nie spóźniamy...»).

Неполно переданы в переводе и вариации второй и четвёртой строк оригинала. В стихотворении Высоцкого эти строки выстраиваются по принципу восходящей градации, усиливая тем самым напряжённость звучания: «Вы тугую не слушайте плеть!» - «Не указчики вам кнут и плеть». - «Умоляю вас вскачь не лететь!» В переводе В. Баяка перед нами представлена лишь одна строка с незначительным изменением («...na bat, na bat» - «...na uprząż, na bat»).

Незначительное семантическое модификации наблюдается в переводе второго куплета:

Строку «Вы на шаг неторопливый перейдите, мои кони...» В. Баяк переводит, значительно отступая от оригинала, однако компенсируя при этом отсутствие слова «галопом» во втором стихе: «Konie moje tak nie pędźcie trochę w cwale się wstrzymajcie...». Дополнительную прагматическую семантику вносит слово «odpocznijcie» («отдохните») в четвёртой строке («Chociaż chwilę czasu dajcie, odpocznijcie, zaczekajcie!»), указывающее на положительное отношение лирического героя к коням, в то время как у автора указания на такое отношение мы не находим.

Наиболее близко к оригиналу стоит перевод последнего куплета стихотворения:

Отступление, незначительно изменяющее семантику оригинала, наблюдается лишь в последнем стихе этой строфы: в переводе В. Баяка лирический герой «кричит», «как свернуть с дороги умирания» («...jak zboczyć z drogi umierania»), в то время как в оригинальном тексте герой просит лишь замедлить бег («...чтоб не несли так быстро сани»).

К объективным сложностям перевода этой строфы следует отнести грамматическую избыточность польского языка относительно русского - наличие трёх вариативных форм множественного числа слова «anioł» - вещно-женской и двух лично-мужских. Переводчик останавливает выбор на вещно-женской форме («Lecz czemu anioły nucą takimi złymi głosami?»), что свидетельствует о его восприятии ангелов как неодушевлённых существ (ср. использование лично-мужских форм в переводах П. Оркиша: «Ale czemuż to anieli krzywo na nas spoglądają?»12 и Г. Вишневского: «Tylko czemu aniołowie mają głosy takie groźne?»13). Это вносит в стихотворение дополнительные прагматические смыслы, которых лишён оригинал произведения.

К объективным трудностям относится также и передача версификационных особенностей стиха. Метрическую структуру оригинала отличает многообразие стихотворных размеров: восьмистопного хорея с женскими окончаниями (первая, четвёртая и седьмая строфы), семистопного хорея с гипердактилической рифмой и трёхстопного анапеста с мужской рифмой (вторая, пятая и восьмая строфы), двустопный, трёхстопный и одностопный анапест с мужскими окончаниями (третья, шестая и девятая строфы). Анализируемый перевод отличается меньшим метрическим разнообразием. Гипердактилическая клаузула заменена в нём женской, что объясняется акцентологическими особенностями польского языка, а вместо перекрёстного способа рифмовки используется смежный.

Относительно полным и лексически точным следует считать перевод рефрена (третьей, шестой и девятой строф):

При внешнем расхождении с оригиналом перевод В. Баяка полностью сохраняет метр и мужскую рифму оригинала (здесь следует говорить лишь о несколько ином графическом оформлении строфы):

Наиболее существенным изменением является опущение приёма паронимической аттракции («напою - допою»). Отчасти его отсутствие компенсируется в первой строфе перевода: «Przepaść ciągnie mnie wciąż bliżej...». В переводе также не отражён приём лексического повтора, связывающий на лексико-тематическом уровне рефрен с первой строкой: «...по самому по краю» - «...постою на краю». В рефрене лексема «край» переведена словом «krawędź» ("край", "грань"), в первой же строке - лексемой «brzeg» ("край", "берег", "кромка"), только в третьем значении синонимичной слову «krawędź»14. С одной стороны, это объяснимо явлением лексической избыточности и межъязыковой синонимии, а с другой - стремлением переводчика реализовать разные оттенки значения слова «край» в оригинале произведения.

Анализ перевода В. Баяка показывает, что даже немногочисленные лексико-семантические трансформации способны внести в произведение ряд дополнительных смыслов и тем самым существенно изменить прагматику текста, сообщив ему принципиально иной характер звучания.

Среди существенных лексических трансформаций, отмечаемых в переводе В. Баяка (безусловно близкого к оригиналу), следует назвать опущения («привередливые», «гибельный восторг» «последний приют») и добавления. Именно добавления вносят в текст дополнительные прагматические смыслы: элемент досады («łykam... kwaśną ślinę»), намёк на насильственную смерть («tam przed nami czeka kat»), отношение к лошадям («odpocznijcie, zaczekajcie!»), желание уйти от смерти («zboczyć z drogi umierania»). Добавления приводят и к усложнению образной системы стихотворения - введению образов палача и дьявола, представляющих собой внешнюю силу, обусловливающую поведение героя, в то время как в оригинале такой силой выступает, по существу, сам лирический герой, находящийся в пограничной ситуации (перед лицом смерти) наедине с собой.

Лексические замены в переводе несущественны и объясняются объективными лингвистическими причинами - явлением межъязыковой синонимии («пушинка» - «okruszek»), а также лексической и грамматической избыточностью польского языка («край» - «brzeg», «krawędź»; «галоп» - «galop», «cwał»; «ангелы» - «anioły», «anieli», «aniołowie»). Наиболее существенные семантические изменения происходят именно вследствие субъективных причин и связаны, на наш взгляд, с интерпретацией переводчиком исходного текста.